Рыцарь... - 23

***

Инна жила у Андрея уже второй месяц и нельзя сказать, что была довольна. Все было как-то задом наперед, чуждо, непривычно, отторгало ее от себя.
Пространство вокруг нее дышало своей жизнью, далекой от Инны. Каждая вещь в квартире имела свою историю, своего хозяина, хранила об этом память и словно вытесняла Инну.
Оказалось, что ей неприятны старые, антикварные вещи. Дискомфортно было даже находиться рядом с ними, не то, что брать в руки. Как кошка выгибает спину и фыркает на что-то, что ей не нравится, так и Инне хотелось ежиться от всего этого старья. Инна его почему-то боялась, а у Андрея почти все было антикварным. «Мечтала, мечтала и на тебе! - сокрушалась она. - Отстой полнейший!» Квартира профессора Преображенского Инну не приняла.
Остро чувствовала, что это не ее вещи, не ее имущество. Инна разглядывала столик с малахитовой столешницей, бюро из карельской березы с десятком крошечных ящичков, комоды и этажерки с резными дверцами, с инкрустацией и презрительно думала, не много ли старья на один квадратный метр? Все такое неудобное: ящики без рельсов и ограничителей, все скрипит, жуть. Современная мебель в тысячу раз лучше. Инна поняла, что признает только новое, купленное недавно и не успевшее пропитаться чужой энергетикой. Тогда чувствуется, что это твое имущество. Еще Инна поняла, что хочет жить среди своих вещей, и стала пренебрежительно относиться к чужим, иногда даже ногой пинала диван и тяжелый стол.
На стенах висело множество крошечных фотографических и написанных портретов в несуразно больших рамах, глядя на которые Инна задавалась вопросом: ну и кто эти люди, какое они имеют отношение к ней? Для нее – никто, и звать их никак, и знать их она не желает. Тогда, пардон, с какой стати она должна их лицезреть? Здесь все чужое, чье-то. Когда она смотрела телевизор, казалось, что лица с портретов наблюдают за ней и осуждают. Время от времени Инна показывала им язык, делала рожки и корчила рожи. А нечего на нее пялиться!
С Андреем тоже все складывалось как-то странно и непонятно.
Например, он часто смотрел на нее с удивлением. Удивлением не в смысле восхищения, типа: «Вау, Инна, какая ты красотка! или молодец!» А удивлением в смысле недоумения или непонимания, как такое может быть. Например, он явно изумлялся, увидев Инну, завтракающую в одном белье. Вот что тут такого? Она же дома. Васе, например, нравилось, он сам любил ходить налегке. Папа тоже дома в семейниках щеголял и даже в таком виде курил на лестничной площадке. И ничего, никто круглые глаза не делал. А чего себя стеснять? Пусть тело дышит. Андрей же всегда выряжался как на парад, даже дома носил штаны, хоть и мягкие, но все же. Отправляясь с утра в туалет, сначала одевался. Ему что, расслабиться никогда не хочется? Круглые сутки культур-мультур? И хотя он никогда ничего по поводу ее вида не говорил, но по выражению его лица было понятно, что ему неловко и дико. Инна очень не любила, когда кто-то находил, что она не на высоте, бросала вызов, делала назло, и не любила этого человека.
К тому, что Андрей сам готовит, Инна долго пыталась привыкнуть, но так и не смогла. Считала, что он отбирает у нее право и возможность быть хозяйкой. Отвергает ее. Если мужик готовит шашлык и что-нибудь на Восьмое Марта, это всем понятно и весело. Можно посмеиваться и поддразнивать, как неумело порезано и не прожарено. Зато все остаются на своих местах со своими обязанностями, никто никого не теснит. Это одно. Другое: что за дебильную еду он стряпал? Например, чем он завтракал?! Сварит овсянку с орехами и корицей, потом сидит, полчайной ложки меда туда вмешивает. Инна на такое смотреть не могла, вечно у него какой-то выпендреж!
- А проще нельзя? – спрашивала она.
- Проще? Это несложно.
- Орехи, корица, мед. И все это в овсянку!
- Полезно.
Инна мысленно закатывала глаза. Ладно, когда женщина втюхивает мужику сказку про пользу продуктов, это понятно: показывает себя хозяйкой и заботливой. Но когда мужик страдает такой херней? Это уже перебор. Как-то не по-мужски. Голубятня какая-то! Мужику должны быть без разницы такие нюансы. Что дали, то и жри! Мама отца запросто кормила перекипяченным прокисшим супом. Инне не давала и сама не ела, а отцу – пожалуйста. И ничего, ел и не замечал. Потому что мужик!
Андрей же даже яичницу просто так не жарил. Например, разрезал болгарский перец пополам, насыпал в дольку измельченную ветчину, сыр, вбивал яйцо и отправлял в духовку на несколько минут.
- Ну и зачем такие заморочки? – не понимала Инна. – Что за выпендреж?
Андрей пожимал плечами. Он не понимал, что тут такого сложного и в чем выпендреж. Вкусно, красиво, полезно, быстро. Так в средиземноморских странах завтракают.
«Фраер московский!» - зло думала Инна. Рисуется перед ней, нос задирает. А то, что он всегда пользовался ножом и вилкой и под чашку обязательно подставлял блюдечко, наполняло ее ненавистью. Так ели только Зимовские, но им можно, остальным зачем из себя бояр корчить? Хочет показать себя выше нее?
В интимном и романтичном плане тоже все было странновато и непонятно.
Как его очаровывать? Проверенные годами безотказные способы (Вася не в счет) с Андреем не проходили. Ее нахмуренный кукольный лобик, трогательно сморщенный носик и капризно надутые губки всегда у всех вызвали желание поцеловать ее, Андрей же на полном серьезе спрашивал: «Тебе не нравится? Жаль». Ну и смысл перед таким пентюхом стараться? Не говорить же ему: «Очень нравится, но ты меня поуговаривай или предложили побольше и получше». Из-за его дурацкой простоты Инна даже поначалу впросак попадала, пока не поняла, как с ним общаться.
Бывало, Андрей придет и скажет:
- Сегодня в кинотеатре фильм хороший идет, не хочешь сходить?
Инна на автомате выпячивала губки и тянула с сомнением и некоторым недовольством:
- Нууууу…
Ведь ежу же понятно, что надо ее поцеловать, привести пару доводов, почему она, такая конфетка и девушка с прекрасным вкусом, должна пойти смотреть этот фильм. Заодно пообещать ужин в ресторане. Что тут сложного? Она, между прочим, пока тянула свое «Нууу…» думала, что ей надеть и какой ресторан потребовать, когда зайдет о нем речь. Но недогадливый Андрей отвечал:
- Жаль.
И все, переключался на другое, сидел за своими медицинскими журналами. Инна дула губки уже в настоящей обиде.
Андрей не реагировал не только на ее кокетство, но и на откровенные провокации. Никогда не шлепал ее по мягкому месту, не зажимал и не лез под юбку. Сколько угодно перед ним ползай с тряпкой, он только ноги поднимет и все. Это разве нормальный мужик? Она перед ним, то в топе с умопомрачительным декольте, то в мини по самое не балуйся, то сядет рядом и начнет потягиваться, демонстрируя молодое тело, а он только думает о чем-то своем, улыбается своим мыслям.
И в постели тоже было неоднозначно. Вроде, жаловаться не на что, все у него честь по чести, одарен не хуже Васи. Умел, опытен, но явно равнодушен к ней, Инне. Как же это чувствовалось! После Васи-то! Зря она к Василию придиралась. Не была она ему без разницы. Это Андрею она без разницы. Иногда только Андрей вдруг становился страстен и нежен и вел себя как-то иначе, давал то, чего она в свое время требовала от Васи. Но Инне в такие моменты казалось, что Андрей занимается сексом с кем-то другим, не с ней. Он кардинально преображался, бесконечно целовал и шептал, что она самая лучшая, сладкая, нежная, трепетная. «Моя дорогая, моя любимая упрямица, моя царевна, мое счастье и сокровище» - говорил он, и у Инны кружилась голова, и сладко замирало сердце. Только вот глаза его были закрыты, не видел он Инну. Обнаружив это, она оскорблялась и внутренне отстранялась от него.
Довольно скоро Инна вернулась к забытой привычке получать удовлетворение, невзирая на партнера или представляла вместо Андрея кого-нибудь другого, например, случайно встреченного на улице красивого мужчину. Уж этот-то незнакомец вел себя с ней идеально!

***

Так и не сумев почувствовать себя полновластной хозяйкой у Андрея, Инна трусила что-либо менять в обстановке. Она была бы гораздо увереннее и спокойнее, если бы, например, передвинула диван по своему вкусу. Тогда бы довольствовалась тем, что живет по своему усмотрению и делает, что хочет. Но нет. С каждым днем она становилась все более равнодушной к чужой квартире, ей совсем не хотелось здесь прибираться, стирать и гладить, и делала она все это только тогда, когда дальше откладывать было уже нельзя.
Инна все не могла понять, как ей вести себя с мужчиной, который сам готовит, моет посуду, заправляет после себя постель и ничего не разбрасывает. Она не знала, для чего нужна, за что зацепиться, какова ее роль. Для нее было нормальным, чтобы мужчина чувствовал себя в быту как слепой беспомощный котенок, который требует постоянной опеки и заботы женщины, а иначе захиреет и пропадет. Или как царь-отец, которому полагается обеспечивать комфорт по праву его главенства, иначе он и голос повысит и кулаком по столу стукнет, мало не покажется. Андрей в это ее представление не укладывался и выбивал из колеи. Внутренне она все ждала, чтобы он указал ей ее место и контролировал выполнение ее обязанностей. Он не указывал и не контролировал, Инна не чувствовала его силы, авторитета и постепенно проникалась неуважением. Что это за мужик, ни цыкнуть не может, ни рыкнуть? Тютя какой-то. Еще и кухарит, как подкаблучник!
Тем не менее, уходить из непонятной квартиры она не собиралась. Ей было материально выгодно жить с Андреем, он оплачивал текущие расходы. Инна могла откладывать на заветную мечту столько же, сколько при Васе, т.е. почти всю зарплату.
Помимо выгоды рядом с Андреем Инну невольно удерживала его необычная заботливость. Он обращался с ней с какой-то отеческой опекой, как будто бы она маленькая девочка, а он папочка или даже дедушка. Скорее дедушка, потому что только дедушка жалел ее, гладил по голове, приносил конфетку или яблоко от ежика. И только дедушка ставил ее обувь сушиться на печку или батарею, родителям все время было некогда следить за нею. В детстве, если Инна забывала поставить обувь на батарею, то ходила весь день в мокрой. И родители говорили, что ей поделом.
Впервые она встретила мужчину, который отвел ей роль дочки: оставлял завтрак на столе, готовил ужин, напоминал надеть кофточку, взять зонт и поставить сушить обувь на теплый пол в ванной. Андрей удивлял ее неожиданными звонками, чтобы спросить, смотрела ли она тот или иной фильм, купить ли диск. Хочется ли ей папайи или манго. Он мог принести домой маленькую коробочку с бельгийским молочным шоколадом, говорил, что проходил мимо шоколадного бутика и решил ее порадовать.
- Почему именно бельгийский?
- Это лучший шоколад.
- Да? Надо же, - Инна пробовала, не находила разницы, но запоминала, что теперь можно будет в разговоре с кем-нибудь блеснуть, сказав про бельгийский шоколад и шоколадный бутик.
Андрей периодически приносил ей какой-нибудь цветок, ветку гортензии, орхидею или розу. Она ставила их в высокую узкую вазу для одного цветка, оказывается, бывают и такие. Дарил цветы запросто, не акцентируя внимания. Он был такой и все.
- По какому поводу? – спрашивала Инна.
- Это тебе сестра, - чуть улыбался Андрей, - чтобы тебе не было одиноко.
Звучало так же необычно, как дедушкино «это тебе от ежика».
- Сестра?
- Разве цветы не сестры женщинам?
Боже, как же приятно, когда тебе просто так дарят цветы! И называют сестрой цветов. Такого Инна даже в кино не слышала. Она – цветок, охренеть как красиво!
Где-то к двадцатому цветку Инна перестала испытывать восхищение и радость, критически его осматривала, мысленно придиралась, что цветок мог бы быть и лучше, и дороже. И почему один, а не букет? И, вообще, можно было бы подарить что-нибудь посущественнее. Например, бриллианты или магазинную карточку. Вздыхала и чувствовала некоторую обиду и претензию к Андрею. Кавалер недоделанный! Десятиклассница она, что ли, цветами быть довольной?