Рыцарь... - 15

Про неисповедимость путей

Когда Инна внесла в свое новое пристанище последнюю сумку, и дверь громко захлопнуло сквозняком, у нее возникло ощущение, что этот хлопок отсек жизнь с Васей. Легче от этого не стало, скорее наоборот. За дверью остался год семейной жизни с заботливым человеком, и ближайшее будущее представлялось мрачным и холодным, полным одиночества и тягостного осознания собственной никчемности. Состояние у нее было хуже некуда, и слезы норовили политься крокодиловыми ручьями, но Инна стискивала зубы и не плакала.
Увидев себя в зеркале прихожей хмурой, несчастной, с видом побитой собаки, она сказала отражению:
- Я просто оказалась на пороге новой жизни и все!
Оказываться на пороге новой жизни ей обычно нравилось: окрыляло ожидание, что вот-вот мечты начнут исполняться и наступит счастье длиною в век. Так было после поступления в институт, потом с Никитой. Не совсем так, но в итоге лучше всего – с Васей.
Впервые Инна, оказавшись на новом этапе жизни, не радовалась повороту событий и чувствовала себя не на коне. У нее был не тот заряд и не тот настрой, с которым можно сворачивать горы. Она находилась сильно не в форме.
Инна растолкала ногами сумки, прошла в комнату, села на кровать и хмуро оглянулась: на удивление чистая, холодная, чужая квартира. Такая же бесприютная и используемая, как и Инна. От мысли, что ее использовали и выбросили, и от осознания собственного одиночества глаза Инны снова наполнились слезами, было невыносимо жаль себя. Ни разу еще ее не унижали, она была к такому не привычная.
В груди было сдавлено и больно, и Инна принялась ее растирать. Больно было не по той причине, по которой ей пришлось оказаться на этом новом пороге, по другой. Вообще, если бы Инна была способна видеть себя со стороны и слышать свои мысли, то она, наверное, немало удивилась бы причудливости собственной логики. И еще она могла бы восхититься собственной живучести. Куда там кошкам с их девятью жизнями до Инны! Но анализировать свое поведение, и воспринимать себя объективно ей было не свойственно, Инна отличалась завидным умением мыслить узко и настырно.
Дело в том, что пока она собиралась и переезжала, ее думы удивительным образом переориентировались: боль ей причиняло уже не то, из-за чего ее выставили, а то, что не захотели удержать при себе такое сокровище как она (после всего, что между ними было!). Это одно. Второе: чувствовала себя выбитой из колеи, потому что имеющуюся ситуацию создала не она, а Вася. Инна терпеть не могла жить и поступать не по своей воле, это делало ее несчастной. Обязательно сама должна была дирижировать своей жизнью. Ну и третье: Инна почти призналась себе, что Вася был бы идеальным мужем, что она к нему прикипела и чувствовала себя рядом с ним как у Христа за пазухой. Она не хотела его терять. Фиг с ней, с романтикой! Василий был первым мужчиной, перед которым она раскрылась, которым дорожила. Он ее как будто бы взял под опеку, и он же сделал ей больно. Выгнал! Его поступок погрузил Инну в пучину боли и неуверенности в себе.
А вот на счет отсутствия беременности Инна перестала страдать на следующее же утро после ухода Василия. Почему-то была необъяснимо уверена, что у нее будет трое детей. Будет и все. И почему-то именно трое. Своей интуиции она доверяла безоговорочно, поэтому воспринимала ситуацию в этом отношении как поражение в битве, но не в войне. Может, просто еще не пришло ее время? Да, это все объясняло – не пришло ее время. Все нормально и правильно, жизнь мудрее нас. Вопрос закрыт.
Обидно и больно было оттого, что ее не любили. Впервые за всю жизнь и восьмилетнюю эпопею отношений с мужчинами Инна поняла, что ее никто не любил. Вообще никто, ни разу. Чтобы как в кино, когда ждут с цветами по два часа под дождем, под окнами стоят, ищут твоего взгляда, себя забывают, жертвуют всем и принимают со всеми болячками. Даже если ты инвалид в кресле или не можешь иметь детей. Даже когда ты умерла, а он живет памятью о тебе. Когда красавиц не замечают и ты лучше всех, даже если неделю не принимала душ и вообще без макияжа.
Инна подсчитала, что мужчин у нее было порядка двадцати, и из всего этого количества ни один не ревновал и не держал ее. Вот в чем ужас, горе и беда! Осознание собственной ненужности и неспособности зацепить мужское сердце едкой кислотой разъедало ей душу. Как будто бы она на помойке себя нашла, ничего собой не представляет и вообще не способна вызвать любовь! Одному по кайфу ее безбашенность, другому смешливость, третьему легкость и пофигизм, десятому готовность к сексуальным приключениям, двадцатому хозяйственность. Кого-то она развлекала, кому-то угождала, а любить ее, когда будут?
Свое горе Инна переживала одна, если пожаловаться Кире, та примется ее жалеть и утешать. Жалеть – значит признать жертвой, а Инна не жертва. Просто попала в переделку. Ей просто не везло. Хронически не везло. Она выбирала не тех.
Но почему же ее никто не любил? Пусть даже из тех, на кого она сама внимания не обращала? Безответно и несчастно, как говорится. Неужели ее невозможно полюбить? Что с ней не так? Или все слепые? А, может быть, несмелые? Инна смотрела на себя в зеркало и ничего не понимала: красивенькая куколка есть, а влюбленного в нее нет, почему? Должна же быть конкретная причина. Она, например, не ест вкусную клубнику из-за аллергии. Это исчерпывающе понятно. Из-за чего можно не любить? По логике, не должны любить страшных и дур. Но по опыту выходило, что это не так: половина Инниных одноклассниц-страхолюдин должны были себя похоронить заживо, а все уже замужем и с детьми. А она, самая красивая и успешная из всех, существует, как одинокий парус, как прокаженная.

Несколько дней эти терзания не давали ей спать и рвали сердце.

Накрутив себя жалостью к себе, любимой и неповторимой, она позвонила Кире и наконец-то сказала, что рассталась с Васей.
- Почему? – спросила Кира.
- Не хочу сделку. Хочу любви. Хочу быть нужной, желанной, ненаглядной, обожаемой, хочу, чтобы позвали замуж, - ответила Инна, все-таки забирая инициативу в разрыве отношений себе. Признаться, что ее выставили, она не смогла, это было выше ее сил.
- Не расстраивайся, мы же предполагали, что так может быть. Это же была сделка.
- Помню, но все равно… больно, - Инна зашмыгала носом. Было неприятно, что она перевернула ситуацию и скрывает правду от Киры, но жалость к себе, обделенной и обойденной высокими чувствами, была сильнее.
- Не плачь, вечером увидимся! – велела ей Кира.
Инна положила трубку, но остановиться не могла. Сказав вслух о своей боли, она словно плотину открыла. Мысли, одна мрачнее другой, раскалывали ей в голову и разрывали сердце. Как можно было сказать ей, хорошенькой женщине: уходи? Это же унизительно, противоестественно, неправильно! Ей нужно говорить другое: только не уходи! Ведь он обожал ее борщ и холодец! Говорил, что она настоящая хозяйка. Покупал ей прокладки и носки! А какой у них был секс! И это все ничего не значит? Сам же ее выбрал. Уговаривал жить вместе, резоны всякие приводил, мол, она его женщина, и вот, пожалуйста! Вышвырнул!
Ей стало так страшно от осознания собственной непригодности, ненужности и одиночества, что хотелось спрятаться в шкаф или под одеяло, или под кровать и кричать оттуда: «Это неправда! Я нужная, нужная!» Инну охватила настоящая паника, она ни минуты больше не могла оставаться одна и выбежала из квартиры. Скорее к людям, к живым людям, не быть одной!

Инна долго бродила по улицам, надеялась, среди людей будет легче. Однако в толпе собственное одиночество чувствовалось особенно остро и было еще тяжелее. Одна на всем белом свете. У мамы есть папа, у Киры Родион, Вася найдет себе жену. У Инны нет никого, даже пойти не к кому. Это же чудовищно, почему так? Обязательно нужно быть чьей-то.
Она замерзла, устала и зашла в кофейню. Сидела, уставившись на пузырек на поверхности остывшего кофе. Киру увидит через пару часов, и пока переживала свое горе одна. Горе не ослабевало и скрывалось в вопросе, который она вряд ли сможет произнести вслух даже перед Кирой, и который назойливым дятлом стучал в висок: «Почему она еще ни разу никому из своих многочисленных мужчин не оказалась нужна?»
Что с ней не так? Почему ее кузины и одноклассницы уже давно замужем, плодятся и размножаются, а она с удивительным постоянством остается у разбитого корыта? А ведь она самая хорошенькая и единственная из всех девчат поехала покорять столицу! Все ей завидовали, и как бы в шутку говорили, чтобы замуж за олигарха вышла и приехала с пером в шляпе. Где олигарх, где перо? Живет на съемных квартирах, сама пробивается. Мама рассказывает, что никто из девчат не работает, все или в декрете или у мужа на шее и ничего, счастливы, толстеют. Мама недавно встретила Светкиного мужа с коляской, дочку выгуливал. Светка, одноклассница Инны, конопатая, жуть. Так муж ее маме дочку показывал, и даже слеза его прошибла, когда сказал, что любит ужасно своих девочек. Сказал, что автомат купит, когда дочке пятнадцать исполнится, будет, мол, кобелей отстреливать. Маме смешно, Инне грустно. Эта Светка рядом с ней не стояла, крокодилица такая, а вот ее любят, а Инну нет.
Никто за нее никогда не боролся, не отвоевывал у других, не старался ей понравиться, не дорожил ею. Понимать это было страшно. Инна смотрела в чашку и сжималась под гнетом тяжелых дум.
Что в ней не так? Почему за другими бегают, а ей самой приходиться охотиться?
Она всегда считала, что ее охота – это выбор между всеми желающими ее заполучить. Но сейчас смотрела бесстрастно, и выходило, что никто ее заполучить в тяжкой борьбе не желал и ею не дорожил. По ее инициативе мужчины легко начинали с ней отношения, особо не активничали в них, и легко прекращали встречи. Раньше она этого не замечала, а теперь стало обидно. И неожиданно. Раньше казалось, что она легко и триумфально, на правах красавицы-победительницы, вкушает радости жизни. А со стороны выходило, что с ней мог спать всякий желающий. Можно подумать, что она не меняла мужчин, как перчатки, а ходила по рукам. Мужчины использовали ее в качестве легкодоступной любовницы, домработницы и спонсора. А она, наивная, считала, что развлекается и обогащает себя, вкладывает душу в заботу о них и является щедрой. Какой ужас! Хочешь - так смотри, хочешь – иначе. Жуть. Для этого ягодка Инна росла? Она ведь идеальная.
Себя Инна воспринимала так: прекрасная фея в романтической стадии, и замечательная жена в перспективе. Теперь задумалась: а как ее воспринимали мужчины? Ответа не было, тут надо спросить Киру. Между прочим, когда Инна еще в институте с Никитой встречалась, Кира над ней иногда подшучивала, называла бульдозером. Это за то, что Инна не давала Никите слово сказать, даже отвечала вместо него. А что тут такого страшного, если он долго думает? Уже сто раз можно было что-то сказать, пока он затылок почешет и рот откроет! И не знал он никогда, куда они пойдут и чего хотят, по барабану ему было. Вот Инна и была бульдозером. Вынужденно. Поэтому и расстались они, что он такой тюлень.
С Васей она никаким бульдозером не была. Она была как… Как кто? Инна задумалась. Как… мама. Да, с Васей она была как ее мама. Это тоже не ах, какой вариант! Как будто сто лет замужем!
Хотя Вася классный.
Для взрослой женщины.
Инна вздохнула.
Он такой сильный и правильный, знает, как все должно быть. Не любит нарушения правил и не давал ей их нарушать. Она его слушалась. С ним все понятно и защищено, так, как должно быть.
Даже хорошо, что он не романтик, а то влюбилась бы в него как кошка и страдала бы еще сильнее.
Инна снова вздохнула: любовь!
От мужчин ей требовалось восхищение, комплименты, забота, подарки, желание бросить все свои блага ей под ноги. Разве это не нормально? Чтобы ее мужчину слеза прошибала от любви к ней. И чтобы тоже с коляской гулял и автомат купить хотел.
До Васи Инна честно считала, что так все и есть: ее любят, а она выбирает. Теперь понимала, что никто ничего ей под ноги не бросал. Разве что грязное белье, чтобы она его постирала. От этого открытия Инна внутренне ахнула и испугалась: как она этого не видела? Ведь не глупая же!
Вася открыл ей глаза: он сам не витал в облаках и ее тянул на землю. Он невольно показал, что у нее не было любви. Правда, по его мнению, выходило, что она сама не способна любить. Что он там говорил? Якобы ей дом с борщом милее шалаша с любимым? Мол, любовь – это готовность забыть о своих желаниях, а Инна способна только вписывать мужика в свои представления о счастье. Ерунда какая! Любовь – это полет души. Дурак этот Вася! Сам на полет не способен, и ее охаял! По себе судит, умник хренов! Не нужна ему, мол, дребедень вся эта, а только семья и дети, кастрюли и погреб с картошкой. А Инне нужна! Ей все нужно: и погреб с картошкой и сюси-пуси. Почему должно быть или одно или другое? Кто так решил? У нее все будет! И дом с белой гостиной, и трое детей, и любовь.
Вспомнила про детей и подбородок задрожал, но она покрепче сжала челюсти и взяла себя в руки. Будут, будут у нее дети! Она мышцами рук ощущала тяжесть будущего ребеночка, это ли не предчувствие? Инна вопросительно вскинула головой, мол, да, это ли не предчувствие? И любовь у нее будет, большая и сумасшедшая. Это она тоже предчувствовала: казалось, что ее сердце представляет собой не цельный мышечный мешочек, а открытый пульсирующий лоскут, жаждущий завернуть в себя любимого человека. Разве это продуманность и холодный расчет? Инна оглянулась по сторонам, словно ожидая, что кто-нибудь подтвердит ей, что она права. В закутке, где она расположилась, из посетителей был только один мужчина за столиком напротив, но он на нее не смотрел - гипнотизировал чашку.
Инна снова вздохнула и посмотрела на свое отражение в окне: ссутулившаяся, вытянувшая шею как гусь, брови страдальчески подняты вверх, на лбу собрались морщины, рот скорбно поджат. Жуть! Инна попыталась расслабить лицо, но не получилось, оно как будто застыло. Тогда Инна руками разгладила его, поморгала, погримасничала. Так-то лучше. Подумаешь, проблема какая! Козел попался и все дела! И ни никому она не нужна, а только Васе. И, слава богу, дешево отделалась!
А вообще… Никогда раньше она не думала, что есть на свете такая проблема, как оказаться никому не нужным. Инна росла с чувством полной защищенности и уверенности в себе, ведь родителям и родным она была нужна. Казалось естественным, что и всем остальным будет нужна, все вокруг будут ее любить и принимать такой, какой любили и принимали родители. То, что это оказалось не так, неприятно огорошило и заставило растеряться. И вот Инна сидела и в буквальном смысле это усваивала.
Скорее бы Кира пришла, а то страшно быть одной! Чувство одиночества вновь овладело всем ее существом, и как при клаустрофобии Инна запаниковала: вырваться, вырваться из этого ощущения, только бы не быть одной! Быть одной страшно.
Инна посмотрела на соседа, он все еще гипнотизировал свою чашку. И выражение лица у него было безнадежнее, чем у нее несколько минут назад. Он был раздавлен и несчастен. Ему было явно хуже, чем ей. Все же он живой и рядом, с ним можно поговорить, услышать свой голос, его голос, и разомкнуть страшные ледяные объятия сиротской ненужности.
- Мужчина! – окликнула она его и спросила по-простому:– Вас тоже пожевали и выплюнули?
Он не поднял на нее глаз, не удивился, помолчав секунду-другую, сказал чашке:
- Да, пожевали и выплюнули.
- А меня хоть и жевали, да зубы сломали! - неожиданно для самой себя громко и хвастливо заявила Инна. Затем на секунду замерла, удивленно вникая в то, что сказала. Собственные слова эхом вернулись в нее и – о, чудо! - слово определило сознание и, заодно, настроение. Как полезно говорить вслух! Магическое «меня жевали, да зубы сломали» моментально развернуло ситуацию на сто восемьдесят градусов. Она почувствовала себя у руля своей жизни: ее жевали, да зубы сломали! Вдруг поняла, что она сама решила расстаться с Василием. Ну да, как иначе? Не выгнали же ее!
- А меня самого всего переломали, - снова сказал сосед чашке.
- За одного жеванного двух нежеваных дают, слышали? – расхорохорилась Инна, вскинув подбородок и выпрямив спину. Кровь ударила ей в голову, разрумянив щеки и осветив глаза.
Лицо мужчины дрогнуло, наверное, он хотел улыбнуться. Инна взяла свою чашку и пересела за его столик. Она вдруг почувствовала надежду обрести свободу от своих сомнений и страхов, для этого надо было выговориться и выплеснуть накопившееся, освободить душу. Вслух! Сказать все вслух. Все, что сказано вслух другому человеку становится фактом, реальностью. Не только она, а кто-то еще будет знать, что случилось, и будет ее поддерживать (как иначе?). Незнакомец – идеальный вариант. Только бы выслушал! Она наклонилась к мужчине и громким шепотом сказала:
- Он говорит, что я ему не подхожу. Представляете? Да он сам мне не подходит! Козел! Жалею, что связалась с ним и что он меня опередил. Надо было первой сказать, что он мне не подходит, жмот!
Мужчина посмотрел на Инну потусторонним взглядом, он почти не понимал, что она говорит, а Инна тараторила, убеждая себя и весь мир:
- Я была слепа, когда поверила ему. Надеялась, что будем счастливы, семью создадим. Всю себя отдавала, понимаете? А он? Только требовал, предъявлял претензии, высказывал недовольства, все ему не так и не этак, представляете? – мысли Инны наскакивали одна на другую и не соответствовали тому, что она думала еще пару минут назад, но она этого не замечала. Обвиняя, она переходила из статуса жертвы в вовремя спохватившуюся умницу. Это всегда приятнее.
- Похоже, не любил, - сказал сосед.
- Вот и я думаю! Хорошо, что сейчас все стало ясно, а не когда расписались. А то ведь в ЗАГС тащил! Прямо облегчение испытываю, как с крючка сорвалась, - Инна не замечала отсутствия логики в своих словах, мужчина, кажется, тоже.
Инна выдохлась и замолчала. Ей стало легче. Сама собой расслабилась спина, и появилась улыбка. Она победила! Ее нечего жалеть. Она сама ушла от нелюбимого мужчины, чтобы не растрачивать впустую молодые годы. И сама найдет свое счастье. Сама себе только что помогла. И этому горемыке поможет. Вытянет его из омута черных дум, как себя вытянула. Эге-гей, ее сил на многое хватит! Инну охватила необходимость что-то делать, неважно что – говорить, ходить, прыгать, вытирать столы в этом кафе, главное, что-то делать и не оставаться одной. Когда что-то делаешь и рядом кто-то есть, значит, все в порядке. Рядом есть мужчина, а что делать, она сейчас придумает. Инна потерла колени, задумалась и почувствовала, что хочет есть.
Мужчина заерзал, Инна предостерегающе выставила руку к самому его лицу, отчего он рефлекторно отшатнулся:
- Подождите! Нам надо поесть! Давно тут сидите? Вы раньше меня пришли или позже, что-то я не заметила?
- Не знаю даже, - пожал он плечами.
- Все равно, давайте поедим.
Энергия переполняла Инну, и она громко позвала официанта.
- Нам два Цезаря с курицей и две пасты с лососем. Потом зеленый чай с чизкейком, тоже два.
Мужчина чуть пошевелился.
- А что это вы в плаще сидите? – Инна подошла и стянула с него плащ. Мужчина повиновался. – Меня Инна зовут, - представилась она.
- Ильин Андрей Юрьевич, - привычно представился сосед, чуть привстав, - можно просто Андрей, раз Вы – Инна.
- Да, а то слишком официально. Чего нам выпендриваться?
- Нечего, - согласно кивнул Андрей.
За едой он немного ожил, хотя не в пример Инне, ел без особого аппетита. А Инну было уже не удержать, она говорила без остановки, заставляя его отвечать, и тем выводила из ступора. Она видела, что взгляд его становится более осмысленным, и радовалась этому как своей заслуге. Хотя Андрей все еще думал о чем-то своем, но выражение его лица стало живее и нормальнее, даже цвет лица улучшился. Довольная Инна замолчала. Она немного выдохлась, наелась и стала спокойнее.
- У меня два билета на сегодняшний спектакль, могу Вам отдать, - вдруг сказал Андрей.
- Да вместе и пойдем! Будем вместе реанимироваться. – Инна почувствовала, что боится, что он может уйти. Оставаться одной ей не улыбалось.
Он помолчал, потом сказал:
- Я не хочу. Не могу.
- Ой, как же! Не кисейная барышня, не растаете! Не будем поддаваться унынию, - почему-то Инна чувствовала, что в этой ситуации резкость в общении с Андреем подойдет лучше всего.
Андрей закрыл лицо руками и закачался.
- Все кончено. Для меня все кончено, - расслышала Инна.
- Да что кончено? Кончено – это когда над тобой плачут, и ты в гробу. А мы, слава богу, вкусно кушаем, еще и в театр пойдем.
Андрей продолжал качать головой.
- Да что у Вас случилось-то?
Он отвел руки от лица и, приблизившись к самому лицу Инны, сказал:
- Она ушла к нему. Понимаете? Она в четвертый раз ушла к нему.
Инна от удивления открыла рот и искренне спросила:
- Ты дурак?
- Что? – опешил Андрей.
- Дурак, что ли, спрашиваю? Ты себя слышишь? В четвертый раз ушла! А первого и второго раза тебе мало было?
- Я…люблю.
- Люблю-херублю, - передразнила Инна, не вспомнив даже, что только что горевала об отсутствии любви и намеревалась найти ее. Ей в голову не пришло, что перед ней образец такой любви, и что можно восторгаться преданности человека своему чувству или его глубиной. – Тебе сколько лет?
- Тридцать.
- Вот! Не тринадцать, даже, на худой конец, не двадцать три, а все нюни какие-то! – Инна легко разводила руками чужую беду, искренне находя чьи-то чувства ерундой.
- Я ее с детства люблю.
- А она?
- А она его любит.
- А он?
- А он себя любит и всех понемногу.
- Вот он молодец. И что у вас происходит?
- Когда он ее манит, она все бросает и бежит. А когда он уходит, я ее утешаю и надеюсь, что он ушел навсегда.
- Забей!
- Не получается.
- Клином пробовал? Клин клином вышибают, слышал?
- Пробовал. Без толку.
Андрей вздохнул и отвел взгляд.
- Да старался плохо. Вялый ты какой-то!
- Я всегда только ее видел.
- Ой, кино какое-то! Скажи еще, что она принцесса. – Инна в упор не видела, что перед ней образец той любви, которую она желала себе. Ей все казалось глупостью. Совсем как Васе. Дребедень какая, мужику тридцать лет, дела надо делать, а не слюни пускать!
- Не принцесса -  царевна.
Инна рассмеялась:
- Царевна! Такого прикола я еще не слышала! Почему царевна-то?
Андрей снова вздохнул, но ничего не сказал.
«Господи, страдают же люди хренью всякой! – думала Инна. – Живи себе и радуйся, нет же! Люблю-херублю. С жиру бесятся. Забот у него нет, честное слово»
- Энергичнее надо быть, напористее действовать! – потрясла кулаками Инна.
- В каком смысле?
- В преферанс играешь?
- Что? – снова опешил Андрей.
- В преф играешь, спрашиваю?
- Да.
- В распасах лучше всего свои взятки сразу брать, правильно? Чтобы паровоз не нарастал?
- Ну, да.
- Так и в жизни! Хлебай горе сразу, потом легче и легче будет.
- В смысле?
- Ты сейчас горевал, пока тут сидел? Горевал, я видела. Все, хватит, не увлекайся этим делом.  Оплакал мечту, живи дальше! Зачем тебе паровоз наращивать? Для начала развейся! Смени обстановку. На майские праздники поезжай куда-нибудь.
Андрей неожиданно рассмеялся. Смеялся он очень приятно, даже красиво.
- Отлично мыслишь! Мне бы такое не пришло в голову. Сейчас в театр отправляешь, а через неделю в вояж – с бала на корабль.
Из-за его смеха Инна посмотрела на него так, как будто только увидела. Андрей показался ей знакомым, вроде она его раньше видела.
- Я на Николая Второго похож, - понял ее взгляд Андрей, - людям часто кажется, что мы уже встречались.
- Точно! – удивилась Инна. – Надо же! Только мускулистый. Спортом занимаешься?
- Самбо в детстве увлекался. Вообще я хирург.
- Круто, - зауважала Инна Андрея, - хирурги как боги, спасают.
Андрей помолчал, о чем-то думая, потом вдруг решительно поднялся:
- Так в театр идем? Если да, то пора уже.
- Идем, - Инна отправила в рот последний кусочек торта.
Все! Мужчина – лучшее лекарство от одиночества. Кира – это поддержка, а мужчина – лекарство. Ей нужно лекарство.
Инна позвонила Кире, предупредила, что не приедет, обрадовала, что у нее уже все хорошо.