Лиля... - 20
Ночью Лиля не могла уснуть, так ясно чувствовала каждую свою мышцу, жилку, конечность, ноздри и уши – мышцы нужны, чтобы двигаться навстречу движениям доктора, жилки – чтобы упруго встречать его, руки и ноги – обхватывать его тело, ноздри – чтобы не пропустить ни капли его запаха, а ушами слушать его дыхание, стоны, шепот. Про остальное лучше не думать! Все горело и трепетало в ней, она была полна восхитительного торжественного звона – как тут уснешь?
Сморить ее смог лишь более сильный соперник - близкий рассвет, ведь он рождает жизнь, а, значит, сильнее всего, сильнее ночи, сильнее вчерашнего дня.
***
Лиля предупредила надзирательницу, что снова пойдет на прием к доктору и, кажется, будет ходить некоторое время каждый день или около того, на процедуры. Та внимательно посмотрела на Лилю и добродушно пошутила:
- Всем бы с такой радостью болеть! – Лиля порозовела. – Да и вообще, за все годы не было еще у нас такой жизнерадостной виновной-потерпевшей, - добавила надзирательница скорее с одобрением, чем с осуждением.
Лиля секунду помолчала, потом коротко улыбнулась:
- Felix culpa. Счастливая вина.
- Счастливая вина? Никогда такого не слышала.
Лиля снова улыбнулась и повела плечами, потом кивнула на прощание и вышла.
Любой, кто вздумал бы понаблюдать за ней, понял бы, что она готовится к свиданию с мужчиной. Сегодня она не походила на себя вчерашнюю. Вчера боялась умереть от стыда, сегодня умер стыд. Ее тело пело, пела и душа. Собиралась смело, открыто, с нетерпением и трепетом, правда, иногда появлялось опасение, как к случившемуся отнесся сам доктор? Осуждает ее? Поставил на ней клеймо? Может, принял за распутную женщину? В душе брезгует ею? Не то, чтобы это сильно ее волновало, но она бы огорчилась; хотелось, чтобы ее свет был светом и для него. Лиля не знала, что почувствует и как поступит, если увидит в нем пренебрежение к себе, загадала: увидит его и сделает так, как душа подскажет. Поблагодарить ли его в случае размолвки? Ведь она так ему благодарна! Хотелось бы, чтобы он знал, как много дал ей вчера. Он утвердил ее, закрепил на земле, в жизни. Ах, не заносит ли ее? Не большие ли выводы из какого-то получаса? За короткое время, что Лиля собиралась, она то улыбалась, то хмурилась и встряхивала головой, словно лошадь, то снова светилась улыбкой, в зависимости от того, какие мысли владели ею.
Прихорошилась как могла, пожалела, что с собой у нее не было платьев, только спортивная одежда, несколько штанов, футболок, свитеров. Вспомнились прочитанное в каком-то модном журнале, с избытком появившихся в продаже после начала перестройки и гласности, отчего Коко Шанель не считала русских женщин красивыми. По трем причинам: не худые, не элегантные (в одежде, речи, манерах), не носят шляпок. Лиля тогда горячо согласилась с мадемуазель и сейчас насмешливо вздохнула, натягивая спортивки, что шляпки ей очень не хватает. Что же, пойдет без шляпки! Зато она по-девичьи худая и ладная, манеры у нее всегда были на высоте, и даже заношенные шмотки не могли скрыть ее природного изящества. Тем более, она не помнила, как выглядит доктор, помнила только докторский колпак и – расплывчато – костлявое лицо. Может, он и не стоит того, чтобы беспокоиться об отсутствии шляпки. Сегодня она разглядит его. Она спросит его имя.
У кабинета, как и во всей медчасти, снова никого не было. Подумать, какой здоровый народ здесь живет! Лиля подошла к стенду с расписанием приема специалистов: Ласточкин Юрий Николаевич. Ласточкин! Какая прелесть! Коротко, уверенно постучала и вошла. Юрий Николаевич ждал ее. Стоял у стола, в белом халате, без колпака, тот лежал на столе. Он встретил Лилю таким же открытым, ждущим ее реакции взглядом, с каким пришла она. Ей стало понятно, что для него вчерашний случай тоже имеет значение. Он взял со стола и протянул ей крошечную стопку, в которой стоял маленький, неокрепший крокус.
- Большего не нашел.
У Лили разве что слезы не навернулись, такая волна признательности охватила ее. Как много значил этот крошечный сиреневый крокус! Доктор Ласточкин думал о ней, ждал этой встречи, хотел сделать ей приятное! Когда ей в последний раз дарили цветы? Просто так? Непременные два раза в год: на день рождения и Восьмое марта. И вот! Едва знакомый человек, после сомнительной встречи. Этот цветок реабилитировал их обоих.
- Спасибо! – Счастливая Лиля вдохнула тонкий аромат полураскрывшегося бутона и поставила стопку на стол.
Мужчина и женщина посмотрели друг другу в глаза, он раскинул руки для объятий, приглашая, и крепко-крепко обнял, чуть раскачивая ее из стороны в сторону.
- На кресло не полезу, - заявила Лиля.
- Гильотина! Самому не нравится. Справимся своими силами, - иронично сказал он.
Она крепче обвила его шею, ее щеке нравилось тепло его кожи. Сосредоточилась на ощущениях: от него шло мужское, подчиняющее. Чудесно. Лиля потерлась носом о его шею. Как же все это чудесно! Что-то внутри нее оторвалось и потянулось навстречу его мужскому естеству. Он уже обнимал ее иначе – руки мужчины искали ее тела и устанавливали свою власть над ним. Он стал снимать ее одежду, целовал, нюхал кожу, гладил ее изгибы. Лиля чувствовала, что доставляет ему удовольствие, даже наслаждение и это усиливало упоение собственным желанием. Сознание поплыло – что за руки у него! Какая в них сила и власть над ней! Он ее хозяин. Хозяин. Сейчас. Как хорошо, что есть мгновения, когда можно отдаваться и тебя берут!
- Нет духов, – разобрала она его бормотание, - как хорошо!
«Духи!» - мысленно хмыкнула она вдогонку мелькнувшей картинки казармы, но выражать что-либо, кроме ласки и неги, в такой ситуации было бы преступлением; преступлениями Лиля была сыта.
Они легли на кушетку.
- Ты ведь не местная, из лагеря? – спросил он потом.
- Да.
- За что?
- Покушение на убийство.
- Ого!
- Да, так получилось.
- Тебя надо опасаться?
- Пожалуй.
- Странно. Не страшно. Надолго сюда?
- Осталось полгода.
- Переводом? Или впервые?
- Впервые. Ранее не судима, не привлекалась, - уже привычно ответила Лиля. Чуть улыбнулась: хорошенькие у нее привычки!
- Откуда ты?
- Из Москвы.
- Хм! – он сел. – Верю. Когда из Москвы - верю, а когда с Москвы - не верю.
Лиля снова улыбнулась. Она могла рассмотреть его. Сухопарый, чуть выше нее, старше нее, темно-русый, светлоглазый, с умным лицом. Лоб изрезан морщинами вдоль и поперек, черты лица тонкие, суховатые. Не красавец, но интееереесныыый! Лиля так и подумала нараспев: «Инетееерееесныыый!»
- И вообще, - добавил он, - ты выгодно отличаешься от других. Без этой сермяжной простоты.
- Людям нравится простота.
- Мне с простыми скучно. Они меня топчут своей косолапостью.
- Посмотри на меня, - попросила она. Он повернулся. – Дай рассмотреть тебя, понять.
Какое-то время изучали друг друга. Он не прятал глаз, но весь его облик и производимое им впечатление были странными, словно он не желал демонстрировать себя, таился. А он мужчина, ни трус какой-нибудь, ни размазня, ни скользкий тип или себе на уме, нет, это Лиля чувствовала. Чего тогда? Она оставила этот вопрос на потом.
Его лицо нравилось ей все больше. Нос длинный и с горбинкой – прямо-таки римский нос. В чертах, действительно, больше характера, чем красоты. Смазливым его никак не назовешь. Лиле это пришлось по душе. Ей стало понятно, что всегда, наверное, нравились характерные мужчины. А что, правильно: женщина красивая, мужчина стоящий. Раньше ей не приходилось думать об этом. Зачем счастливой замужней женщине думать о мужских лицах? Ей думается о том, чем порадовать своего мужа на обед и ужин. Она внутренне усмехнулась: в сорок лет начинает изучать мужчин!
Он рассматривал ее не менее внимательно. Одновременно прыснули смехом.
- Приятно познакомиться!
- Я тоже рада! Не чаяла подобного знакомства, но весьма довольна!
- Да уж, анекдот!
- Ты непростой. У тебя есть история, да? – она вернулась к лицу Юры.
- Если и есть, то не такая увлекательная, как у тебя, - парировал он, впрочем, без вызова или шутки.
- У меня вообще нет истории. Я жила просто.
- Я почему-то так подумал!
- Это случайность, что я здесь.
- А до этого все хорошо было?
- Изумительно. Говорю же, случайность.
- Случайностей не существует. Все случайности закономерны и заложены в нашу судьбу.
Лиля пожала плечом: что тут сказать? Книгу судьбы она не читала.
- Ты местный?
- Теперь да.
- А раньше?
- Раньше жил в другом месте.
- Партизан какой! Где жил? – с нажимом спросила она, подчеркивая, что ей приходится буквально допрашивать его.
- В Туле.
- Хороший город. Самовары, пряники, все такое. Женат?
- Был.
- Вдовец или разведен?
- Разведен.
- Чего это ты?
- Жена не захотела быть замужем за уголовником.
Лиля дернулась:
- Ты что, уголовник? – Признаться, она испугалась. – Никогда еще не общалась с… таким. Тебя надо бояться?
- Не так, как тебя, - усмехнулся Юрий. - Статья 116, часть 3 УК РСФР, незаконное производство аборта, повлекшее за собой иные тяжкие последствия.
- Иные? Что такое иные? Есть не иные?
- Есть смерть и есть вред здоровью. В моем случае нанесен вред здоровью, потерпевшая не сможет больше иметь детей.
- Боже, какой ужас! Значит, ты сидел?
- Сидел. Два года на зоне и два здесь. За это время со мной развелись, из квартиры выписали, но - надо отдать должное бывшей – она оставила мне наши накопления, чтобы я смог купить дом. Купил здесь.
- Ты совсем, совсем не похож на убийцу в белом халате или выжигу, зачем ты делал это?
- Не делал, а сделал, один раз. И поплатился. – Доктор Ласточкин посмотрел в окно, помолчал, тихо сказал: - Ненавижу женские слезы, не выношу их!
Лиля малодушно подобралась и обняла свои колени. Все-таки история у него есть и похлеще ее!
- Не из-за слез же она стала бесплодной! – попеняла Лиля осуждающе, представив себя бесплодной.
- С них все началось. Не хочу сейчас об этом, давай как-нибудь потом.
- Давай. – Ее боязливо передернуло. – Что-то слишком много преступников в моей жизни в последнее время! На один квадратный метр по штуке и в так в течение года! Это перебор.
- Испугалась? – он улыбнулся. – Вот такие мы с тобой зэки, значит, что пугаемся преступлений других.
- Ты меня испугался?
- Насторожился. Личико ангельское, а убить пыталась.
- Ну да.
Лиля опустила ноги на пол и принялась натягивать одежду. За минуту-другу оба успокоились, снова поглядывали друг на друга открыто, с расположением. Одевшись Лиля уставилась на Юрия, внимательно изучая его и свои впечатления от него.
- Ты слышал, что возраст обнажает душу? – через время спросила она. Он вскинул брови, ожидая пояснений. – Да, говорят, с возрастом душа человека проявляется все четче и четче и рисуется на его лице. – Это утверждал Петр Иванович, отец Лили. С годами слова родителей все чаще всплывали из недр памяти. - Вот у твоего лица благородное выражение, значит, у тебя благородная душа. Как бы оно там не было.
- А у тебя душа любопытной девчонки, которая только-только начинает познавать жизнь!
- Да?! – Лиля искренне изумилась.
- Да. Глаза распахнуты, улыбка как у семнадцатилетней девушки, и никакого горя во взгляде! А ведь без горя ты бы здесь не оказалась! Врут твои мудрецы!
Лиля подумала: не врут! Ведь ее прошлое осталось за горизонтом, сейчас она совершенно нова, стоит на нулевом километре.
- Не врут, - твердо сказала она. – Мое прошлое осталось в прошлом, началась новая жизнь.
- Как кошка? Девять жизней?
- Кошка, собака - не важно. Важно, что новый этап, новая я. В твоей истории тоже, наверняка, ты начался сначала?
- Не уверен, я не обнулялся, как ты говоришь, копил дальше. И вообще, тащу нажитое в себе: и тяжело, и сбросить не могу. Ты вот как сбросила?
- Никак не сбрасывала, - Лиля по-детски сделала брови домиком и округлила глаза, - как-то внутри само все завершилось и началось заново. Вернее, не заново, а как… Как будто ту книгу дочитала и дали новую, другую. Сейчас как будто бы не важно, что было раньше. В книгах ведь неважно, что ты читал перед этим?
- Важно. Опыт дает другое понимание.
- Ну, значит, буду читать с новым пониманием.
- И что ты теперь понимаешь, опасная опытная читательница?
- Ничего я не опасная. Наверное. А понимаю что? Ничего такого особенного, просто радуюсь, как раньше сроду не радовалась. Мне теперь все-все ценно и не зря. Не спешу. Еще мне планы не строятся. Мгновениями живу. А раньше не то, что мгновений, недель не замечала. Вешками жила: вот куплю кухню, вот дочка пойдет в первый класс, вот она закончит школу… а что между этим? Не помню.
- У тебя дочка есть?
Лиля некоторое время молчала. Вопрос причинил ей боль, какую она не испытывала уже несколько месяцев. Она села и снова по-детски стала натягивать футболку на колени.
- Есть. Просто я с ней не увижусь до самой смерти.
От такого ответа Юрий содрогнулся. Что пережила эта женщина с глазами семнадцатилетней девушки?
- П-прости.
- Ничего. У меня и муж ушел. Все ушли. Одна я осталась. А боль? Боль была. Ушла со всеми вместе за горизонт; кажется, иногда может напоминать о себе, но это ведь нормально?
- За горизонт? Может.
- Все обнулилось, понимаешь? Как-то само взяло и обнулилось. Я раньше и не знала, что так бывает. Это не значит, что я плохая, безнравственная или бесчувственная. Я была хорошей женой и хорошей матерью. Пока было кому быть женой и матерью. Здесь все честно. Дальше тоже все будет честно, я всегда все делаю хорошо. Понятно?
- Понятно, - действительно, что тут непонятного? Просто так странно, что даже немного страшновато.
- И с тобой я тоже честна.
- Что за случайность привела тебя сюда?
- Не позвонил бы он тогда в нашу дверь, ничего бы не было.
- Кто - он?
- Мальчик, от которого забеременела моя дочь.
Юрий отпрянул: ну и ну!
- И?
- Она убила себя из-за этой беременности, а я хотела убить его. А пару недель до этого умер муж.
Юрий замолчал, история Лили его поразила. Не меньше поразило то, что он тоже оказался здесь из-за беременности. Он убил младенца, она не досмотрела дочь и тоже несет свою вину за гибель двух душ. Свела же жизнь двух детоубийц!
- Ты знала о ее беременности?
- Все знали, там уж месяцев пять было.
- Почему не сберегли дочку?
- Ты знаешь, сама по себе я бы приняла ребенка; ничего, вырастили бы; муж завелся, а я ему никогда не перечила, да и заразил он меня своей истеричной реакцией. Ты в курсе, что истерики заразны?
- Очень в курсе. Просто как никто.
Лиля кивнула, встала и оделась. Ей хотелось уйти, слишком много всего случилось с ней за какой-то час и всколыхнулось прошлое, это надо было усвоить.
- Я пойду, - сказала она приветливо и благодарно. – Спасибо. Ты классный! Классный доктор, - это прозвучало двусмысленно и она невольно пошловато улыбнулась.
- Приходи теперь ко мне домой. Я так думаю, правила отбывания не изменились и вы свободны в передвижениях? Синий такой дом, возле клуба, увидишь, не ошибешься, он один синий.
- Приду.
- Завтра?
- Каждый день могу, у меня нет постоянной работы, ни у кого из нас нет, ты же знаешь, какая ситуация в стране; так, уборка территории.
- Освобожусь после трех.
- До ужина будем вместе.
- Подожди, не уходи так, - он вернул Лилю от двери. Подошел, приобнял ее за плечи, погладил по голове, как девочку, и чмокнул в висок.
***
Оставшись один доктор Ласточкин заварил чай, посмотрел на карту следующей сегодняшней пациентки, должной прийти через час, и окунулся воспоминанием в самый страшный день своей жизни.
Случилось все почти шесть лет назад, в четверг, в обычное приемное утро.
Он считался ведущим специалистом одного из городских центров планирования семьи и репродукции. Во всех сложных случаях, требующих хирургического вмешательства, звали его, доктора Ласточкина.
Второй по очереди на прием была записана хорошо знакомая ему пациентка, три года назад он буквально вырвал ее из лап смерти: замершая беременность, разложение плода, инфекция матки и высокая температура – вот с чем она попала в его руки. С тех пор наблюдалась только у него; успела родить сына, обещалась прийти за дочкой. И обязательно на Новый год и Двадцать третье февраля приносила небольшие подарки. Ласточкин просмотрел записи последнего приема, проблем со здоровьем не было, рекомендация к осмотру через полгода, явно не сегодня. Что-то случилось? Ладно, будем посмотреть, как говорится.
Галина Бойко постучалась и приоткрыла дверь кабинета:
- Можно? Здравствуйте!
- Можно, раз нужно, - Юрий Николаевич улыбнулся и встал ей навстречу, приветственно протягивая руки.
Галина вошла и доктор заметил, что состояние ее необычно, она смущена и взволнована.
- Знаете, Юрий Николаевич, тут такое дело, я не одна, то есть… - она высунулась за дверь и втащила за руку другую женщину. Женщина была беременна, на вскидку – конец третьего триместра. – Вот…
У Юрия Николаевича засосало под ложечкой.
- Это моя подруга.. еще со школы… мы как сестры, понимаете? – сбивчиво начала Галина, делая значительные паузы. – Несколько месяцев назад ее изнасиловали… Двое… Прямо во дворе.. в кустах… Она не стала обращаться в милицию… Так... сама переживала… думала, пройдет, забудется… Стыдно и все такое, понимаете?.. Она не была замужем, могли бы всякое подумать, что сама виновата и все такое, понимаете?.. – Галина испуганно и умоляюще смотрела на Ласточкина, подводя к тому, зачем они пришли, а ему с каждым ее словом становилось все тяжелее, какое-то липкое ощущение неотвратимости щупальцами сковывало сердце и сознание.
Беременная женщина начала всхлипывать. Чувствовалось, что она сдерживает себя изо всех сил, но их уже нет. От нее шла энергия горя, предельного и черного. Глянув на нее, не удержала слез и Галина. Доктор Ласточкин оказался между двумя разрывающимися от боли душами, он это чувствовал.
- Потом она поняла, что беременна, представляете?... Представляете ее ужас? Мало того, что случилось, еще и ребенок! От насильников! Это же кошмар… Не хотела бы оказаться на ее месте… Она никому ничего не говорила, никому! Даже мне! Так хотела забыть, вычеркнуть из памяти сам факт… но теперь как было вычеркивать? Как?.. Она растерялась, запаниковала, испугалась еще больше… Понимаете, никому не сказала про изнасилование, а про беременность как сказать? Обвинили бы, что нагуляла, а насильников придумала! Людей не знаете, что ли?.. Ну вот. Что делать, не знала. У нее до этого мужчин не было, к врачам тоже еще не ходила… Короче, на прошлой неделе прихожу к ней и чувствую, что-то сильно не так. Вот сильно что-то не так с ней! А что, не пойму. Смотрю на нее внимательно, прямо в упор смотрю, прямо пытаю взглядом! Тут Светка заплакала и рассказала мне все-все, с самого начала. И живот показала. Свитера свои безразмерные задрала, а там уже заметный такой пузенчик! Так эта дура покончить с собой собралась, понимаете? Покончить! Таблетки всякие покупала потихоньку по аптекам! Уже и записку прощальную написала, на комоде оставила. Хорошо, что я пришла в ту минуту, а то же все, поминай, как звали!
- Это невыносимо! – сквозь подавляемые рыдания признала Светлана. – Невозможно так жить!
- Юрий Николаевич, Вы должны ей помочь! – молитвенно сложила руки Галина.
- Хорошо, я осмотрю, выпишу успокоительные, побеседую, что еще? – засуетился Ласточкин.
- Нет, Юрий Николаевич, - жестко сказала Галина. – По-другому помочь. Надо сделать аборт.
- Аборт? На позднем сроке? Да вы что! Ни за что! Там же уже месяцев пять! Готовый ребенок!
Потом началось невообразимо страшное: обе женщины упали на колени, хватали доктора за руки, за ноги, цеплялись за халат. Сквозь потоки слез, лохмы прилипших волос на мокрых лицах, распухшие от слез носы и рты наперебой забивали гвозди слов в его путающееся сознание:
- Помогите!..
- Избавьте!..
- Она убьет себя!..
- Я убью себя!..
- Это не жизнь!..
- Что мне делать?..
- Только Вы!..
-Только на Вас надежда!..
- Если Вы откажетесь, ее жизнь будет на Вашей совести!..
- на Вашей совести!...
Сколько это длилось никто из них потом сказать не мог. Доктор Ласточкин совсем одурел, пятясь отступал к окну, они ползли на коленях за ним, когда прижали его к окну и отступать было некуда, он окончательно растерялся, не совладал с собой и, только чтобы прекратить этот кошмар, сдался:
- Хорошо, хорошо, я помогу вам! Только не здесь! Это запрещено!
Обе женщины вскочили, стали осыпать его словами благодарности, снова хватали за руки и еще пуще заливались слезами, только уже в другой тональности, тональности надежды и благодарности.
Галина начала совать ему в руку деньги, но Юрий Николаевич взвизгнул, отпрыгнул, как ошпаренный, и замахал руками:
- Ни за что! Никаких денег я не возьму! Ни за что! Уберите немедленно! Гадость какая! Гадость! Еще не хватало! За такую гадость деньги предлагать!
Он сел за свой стол, обхватил голову руками, у него было чувство, что его загнали в угол, откуда нет выхода. Галина оправилась первой, встала с колен, подняла Светлану, усадила ее на кушетку, икая спросила:
- Когда ей приходить? Надо срочно. Она взяла три дня отгула на работе. Сегодня можно?
- Сегодня?
- Да, как раз отлежалась бы и все.
Ласточкин заметался: где делать аборт? У него был гараж, разве что там? Инструменты есть, простыни пусть сама принесет.
- Могу только в гараже.
- Она согласна, - быстро ответила Галина. – Ты же согласна?
Светлана кивнула. Она была в таком состоянии, в котором согласны на все.
- Простыней с собой возьмите несколько штук. В пять часов придете? - Беременная кивнула. Доктор тяжелой рукой черканул на листочке адрес и номер гаража, протянул ей.
Женщины ушли, а Ласточкина охватила такая черная тоска, что впору в окно прыгать.
Свидетельство о публикации №224070301045