Лиля... - 18

***

Лиля прибыла на место отбывания наказания в нетипичном для женщин душевном состоянии - спокойная.
В поселении большей частью находились те представительницы прекрасной половины человечества, которые заслужили послабление условий отбывания наказания в колонии общего режима и на последнюю часть срока получили перевод «на курорт», и те, кто осужден впервые за преступления небольшой тяжести. «Ветераны» воспринимали поселение чуть ли не как свободу и вдохновлялись скорым отбытием восвояси, от них истерик и суицидального поведения администрация колонии не ждала, больше опасались дурных привычек и ухудшения психологического климата, но такое случалось нечасто – всем хотелось на волю и от безобразий воздерживались. Впервые осужденным приходилось сложнее, они обычно были подавлены и напуганы кардинальной переменой жизни. Оторванность от детей, семей, родных и близких действовала на женские души тяжело, многие впадали в депрессию. Слезы, истерики, оправдание себя, обвинение всех на свете, озлобление или моральный упадок были типичными проявлениями в настроении и поведении новеньких. Те, у кого на воле оставались семьи, как-то держались и просто сильно страдали от разлуки и жестокого поворота судьбы. С теми, кого ничто не держало или которые все потеряли, дела обстояли намного хуже. Такие злобствовали, начинали пить, вымещали свою обездоленность на более удачливых товарках, но вымещали по-женски: склоками, сплетнями, мелкими бытовыми пакостями, созданием психологически неблагоприятной обстановки.
Режим поселения предполагал соблюдение объявленных обязанностей, как то: побудка, прием пищи, работа, отбой, сон в общежитии, в остальном осужденные были вольны в своих занятиях и не находились под конвоем или постоянным присмотром, перемещались свободно, даже за пределами колонии, в гражданском поселке.
Чего ждать от той или иной вновь прибывшей заключенной администрация понимала при первом знакомстве. Обычно начальница просматривала дела новеньких, затем лично беседовала и, как правило, опыт не подводил, ожидания оправдывались, что позволяло более-менее эффективно обеспечивать мир и покой в колонии.
История Бариновой Лилии Петровны априори настроила сотрудников поселения на сочувственное и снисходительное отношение к ней, ее дело изучалось и обсуждалось, как некий фильм.
- Ну и ну! Давненько у нас такого не было! Все потеряла баба!
- Как еще в дурке не оказалась!
- В сопроводиловке из СИЗО пишут, что была спокойная, режим не нарушала и пр.
- Это из пересыльного?
- Да.
- Сколько она там была, месяц? Они там все на узелках, в волнении или, наоборот, замыкаются. А в период следствия и суда? Есть характеристика?
Полистали бумаги.
- Есть. Так… ага-ага… вот! «Пробыла в течение шести месяцев с момента заключения под стражу до вынесения приговора…» Ага… «…первые два месяца находилась в безучастном настроении, характерном для постстрессовых состояний… целыми днями сидела и смотрела в одну точку или лежала с закрытыми глазами… не плакала…» Не плакала, понятно? «В этот период вела себя пассивно. Уживчива, не общительна, не конфликтна. Правила санитарии и личной гигиены соблюдала, внешне опрятна. По характеру: спокойна, замкнута. На воспитательные мероприятия ходила, но не реагировала… От исполнения хозяйственных работ не уклонялась, выполняла автоматически, поощрений не искала… К налаживанию полезных связей равнодушна. Режим не нарушала, дисциплинарных взысканий не имеет… С вынесением приговора отметился психологический сдвиг… Несколько дней плакала непрерывно… Поведение стало осмысленным и естественным… Спокойна, вежлива, взяла под покровительство сокамерницу, склонную к суициду и членовредительству, подолгу беседовала с ней, внушала не сопротивляться уже случившемуся, принять ситуацию. Социально полезных связей с родственниками и друзьями не поддерживала за отсутствием таковых (со слов арестованной). За период заключения получила четыре передачи от некоего Добронравова В.Н., все раздала сокамерницам, сама ничего не ела, ничем не пользовалась. Вину признает полностью. Не раскаивается, объясняет тем, что в тот момент не могла поступить иначе, поэтому лгать не хочет. Рада, что не наступили тяжкие последствия от ее действий, говорит, что никому лучше бы не было. По приговору суда и данным бухгалтерии исполнительных листов не имеет. В период содержания обследовалась согласно нормативным документам, регламентирующим медицинское обеспечение лиц, содержащихся под стражей. Состояние здоровья удовлетворительное. Психический статус: адекватна, спокойна, не склонна к суициду»
- Господи, сколько лет вижу эти характеристики, а каждый раз мороз по коже!
- Н-да!
- Слова сухие, казенные, а люди за ними живые, жуть!

Когда Лиля вошла в кабинет начальника колонии, увидела перед собой трех женщин, во взглядах каждой под деланным тактическим бесстрастием прочитала сочувствие, ей это было неприятно, хотя и понятно. Лиля не терпела, чтобы ее жалели. И презирала неуклюжесть в профессиональных приемах, это шло из детства, когда нешуточные шахматные бои с отцом научили ее держать покер-фейс.
На вопросы она ответила просто и ясно, в глаза смотрела прямо, но коротко, расположения к себе не искала.
- Можете идти! – отпустила ее начальница колонии.
- Однако! – резюмировала общее впечатление заместитель. – Кажется, она от нас не в восторге!
- Да, при очень простом поведении очень непростая.
- Никогда не знаешь, что у таких на уме! Или целый план или ничего!
- Какое у нее образование?
- Высшее, медицинское. Педиатр. Красный диплом.
- Умники у нас редкость. С высшим мы больше к мошенникам привычные, с ними хоть понятно, на что мозги заточены. А эта птица залетная, случайно ветром занесенная.
- Ну, посмотрим.
Начальница велела подчиненным приглядывать за Бариновой.

Опасения сотрудников были напрасны - Лиля ничего в себе не таила, действительно была спокойна. Еще в следственном изоляторе внутренняя замороженность, сковавшая ее после трагедии, сменилась сначала яростным желанием отомстить, потом пониманием непоправимости и жгучими слезами. Плакала даже во сне, понимала это, проснувшись, по мокрой подушке и отекшим глазам. Соседки утешали, убеждали взять себя в руки, но Лиля не находила, зачем, оказалась в тупике.
Ей стала сниться мама. Во сне мама говорила то, что обычно твердила Лиле в детстве: «Когда не знаешь, как быть, просто делай шаг вперед. Как корова. Коровы ходят только вперед» Но куда шагать в тюрьме? Мамин совет не годился.
По утрам и днем Лиля испытывала ожесточение, желание поквитаться с кем-то, кто виноват во всем. Но по вечерам, изможденная слезами, уставшая от эмоций, уже моримая сном испытывала ощущения другого рода: что прямого виновника нет, что каждый из них поступал в соответствии со своей натурой и не мог поступить иначе; в результате получилось то, что получилось. Некого винить, когда все виноваты, от этого все казалось еще трагичнее. Выходило, не было в их истории людей, которые должны быть защищены от несчастий своей безупречностью, а  были люди со своими слабостями и достоинствами, и поступки каждого кликали те последствия, которые потом били по ним прямой наводкой. У каждого была своя правда. Но если она у каждого своя, то есть ли правда единая? Непонятно.
- Ночью все кажется не таким, как днем, - однажды прошептала измученная мыслями и бессонницей Лиля.
- Потому что перед сном наша душа теряет контроль над собой и становится ближе к богу, - прошептала в ответ соседка, которая тоже, оказывается, не спала.
Лиля привстала на локте, ответ соседки удивил ее до чрезвычайности.
- Вы так думаете? – переспросила она.
- Думаю.
- Что же нам делать?
- Жить.
- Разве это нормально, жить, когда такое вот происходит?
- Что позвали, то и происходит. А жить надо. Жизнь долгая, все в ней лишь эпизоды. Одно закончится, придет другое.
Голос соседки был слабым, возрастным. Лиля с усилием вспомнила, что, действительно, слева от нее располагалась женщина пенсионного возраста.
- За что Вы здесь?
- Зятя убила. Сковородкой по башке его тупой. За дочку заступилась. Он бы ее со света сжил, садист, изувер.
- Мама! – испуганно пискнула Лиля.
- Дочке сказала: отмучалась ты, живи теперь только в счастье, не мучайся совестью, на мне грех!
- Может, не посадят Вас, раз садист?
- Просить буду, чтобы посадили, должна я заплатить за убийство, а то как предстану перед Богом? Лучше тут наказание вынести, чем там. Верующая я.
Лилю потрясла жертвенная жестокость соседки.
- Ты, девонька, вторую неделю слез не осушаешь, не видишь-не слышишь ничего вокруг. Я тебе скажу, как мать: хватит! Было – прошло, а ты грех свой искупишь и живи наново. Лучше прежнего живи, по себе, а то смысла не будет. Поняла меня?
- Поняла.
- Вот и давай спать. А слезы осуши, достаточно, все хорошо в меру. Вперед живи!
Лиля послушно опустила голову на подушку и тюремная комковатая подушка показалась ей удобной.

Утром Лилю разбудили вскрики, шум, суета. Оказалось, ее соседку ночью разбил инсульт. Лиля сумрачно смотрела на застывшее лицо женщины, спасшей дочь и ей самой сказавшей важные слова: не такая уж и старая, лет пятидесяти пяти. Еще могла бы трех генералов перехоронить. Жаль, не говорила с ней раньше, даже трудно было вспомнить, давно ли они соседствовали, до прошедшей ночи Лиля и не замечала ее. Убийца. Все они тут убийцы, все шесть женщин. Теперь пять. Долго ли место будет пустовать?
Все сложнее, чем кажется.
Или люди сами все усложняют?
Живи вперед. Хорошо сказала. Заряжено.
Вдруг вспомнилось когда-то вычитанное философское, что свобода человека заключается в выборе реакции на происходящее. Наконец-то ей стало понятно, что подразумевалось в этой мысли.

Соседку увезли, а Лиле плакать как отшептали.
Лиля зачислила на счет своей жизни все, что случилось, без претензий к судьбе, без посыпания головы пеплом: было и было. Слезы ушли, постепенно душу заполнили опустошенность и тишина, которые обычно устанавливаются после всякой катастрофы. Не было ни целей, ни дорог, ни препятствий.
Внутренняя порожность и едва уловимая новая тенденция в душе, которой еще невозможно было дать название, отразились в жизни в том, что Лиля  выдраила всю камеру от лампочки на потолке до покалеченного плинтуса. Соседки смотрели на ее рьяность с безучастным пониманием, предупредительно подобрав ноги на кровати: изолятор быстро учил заключенных без комментариев попускать друг в друге те реакции, которые рвутся из души.
- Ого! – воскликнул явившийся дежурный надзиратель, обозревая вылизанную до блеска камеру. – И что за фея не постремалась испачкать белые ручки прахом бытия?
Все глянули на Лилю, Лиля встала.
- Женюсь на тебе! – подмигнул мужчина. – Если встречу на воле.
Все счастливо заулыбались - про замужество всегда приятно слышать, - и ждали продолжения веселого разговора, но служащий показал «отлично» пальцем вверх, ослепил улыбкой и был таков. Тем не менее в атмосфере камеры весь день витала легкая тень надежды на еще возможное счастье.

Что могло бы удивить любого, вздумай Лиля кому-любо открыть свое сердце, так это то, что она себя ни разу не пожалела, у нее даже желания такого не возникало.
Окончательно свою утрату она превозмогла в пересыльной тюрьме, ожидая этапирования. Лишь всплывающий в сознании образ птенца, выпавшего из гнезда и погибшего, сосущей тоской сжимал ее сердце. Отпустить мужа оказалось легче, чем дочь, он взрослый, пусть мало, но пожил, любил, женился, родил, растил, реализовался, чего-то достиг. Горько было от преждевременности, трагичности, случайности, нелепости его смерти, но про него можно было сказать: «Жил, как хотел, разве это не прекрасно?» Уже знакомое глубинное чувство, открывавшееся к ночи, когда, по словам ушедшей соседки, душа ближе к богу, подсказывало, что Геннадий исполнил то, что должен был исполнить в этой жизни. Он всегда стремился накопить, создать крепкую материальную базу, имущество, наследство. Он явный основоположник благополучия, какой должен стоять в истоке всякого родового достатка, и у него отлично получилось. И в Лиле он ценил ее готовность укреплять семейную силу, умелые руки, домовитость, хозяйскую хватку. Гена выполнил то, зачем пришел, и ушел. Она помогла ему в его миссии, упрекнуть ей себя было не в чем.
Если внутренние ощущения в отношении Гены и себя ей были более-менее понятны, то судьба Светы оставалась трагически неясной и угнетала тягучим чувством смутной вины. Тем не менее, когда Лиля вспоминала дочь, то признавалась, что в глубине души никогда не могла представить себе ее будущее. В отличие от всех родителей на свете ее мечты о дочери стопорились на детстве последней. Дальше она ее никогда не могла представить. Ни кем будет, ни какая станет. Дочка заканчивалась школьницей. Лиля полагала, это потому, что она дает ребенку возможность самой решать свою судьбу, но теперь поняла, что это не так. Неужели предчувствовала? Неявно, конечно, как-то интуитивно, в целом улавливая направление. Если это верно, то все в жизни не просто так, а почему-то и для чего-то, и хватило бы ума все принять, выдюжить и идти дальше. Ей должно хватить, она осознала себя обособленной, замкнутой, самодостаточной системой-личностью и обнаружила в себе силу, толкавшую ее каждый день на шаг вперед.
 
Практический сдвиг, после которого к ней вернулась способность улыбаться, для нее начался с волос. За месяцы заключения ее светлые завитушки ощутимо поредели, расчесывать стало почти нечего. В одно утро, уже в пересыльном изоляторе, Лиля взяла ножницы и отрезала локоны чуть ли не по самые уши. Тонкая длинная шейка обнажилась и придала ей беззащитный и какой-то девчоночий вид. Девчонка смотрела из облупившегося зеркала тюремной умывальни глубокими, запавшими глазами. Прямой и упертый взгляд, казалось, затравленно чеканил: «Хрен вам!» Бледные осунувшиеся щеки, сжатые в полоску сухие, бескровные губы. Лиля? Ну и рожа! Она цепко разглядывала себя какое-то время, почти не узнавала. Каторжанка какая-то. Провела пальцами по отражению своего лица.
- Ты цапкая, - сказала отражению. – Очень цапкая. Дочь своей матери. – И криво улыбнулась, с секундной задержкой оценив значимость вдруг пришедшего утверждения. Подсознание ведает больше сознания.
 Потом собрала отстриженные пряди и кинула их в унитаз. С шумом спускаемой воды в душу вошло облегчение.
В этот день она стала чувствовать биение своего сердца. Со временем - живое тепло в груди, световой комок, в котором уже зачалась она-новая.
Она-прежняя таяла, она-новая развивалась, Лиля терпеливо ждала результата этого роста. Ничем иным ее спокойствие, даже безмятежность не объяснялось.