Лиля... - 16

***

Судили Попова Ореста, Баринову Лилию и Добронравова Вячеслава одновременно, в одном районном суде, только судьи были разными. Разговоров в судейской среде об этих процессах было немало. Подсудимые, как один, вызывали сочувствие. Все, кто так или иначе узнавал об обстоятельствах дел, испытывали почти мистический страх перед перипетиями судьбы и беспомощностью человека перед собственными страстями.
Слушание дела в отношении Ореста закончилось первым, его признали виновным в убийстве, совершенном по неосторожности. Государственный обвинитель, предвидя позицию защитника, настаивал, что в действиях подсудимого усматривается не казус, не случайность, а именно неосторожное причинение смерти. Подсудимый, как всякий разумный взрослый человек, должен был предвидеть, что внезапно возникшее единоборство двух мужчин может привести к травме или смерти одно из них, и должен был прекратить эту безобразную сцену. Он уделил порядка десяти минут своей речи тому, что обывателей пугают умышленные убийства, и они не задумываются о том, что большинство смертей причиняются по неосторожности, как в данном случае. И хотя этот состав преступлений не так ужасен с точки зрения мотивов, но по своим последствиям держит первое место среди прочих правонарушений, приводящих к гибели людей. Обвинитель попросил назначить наказание в виде лишения свободы сроком на два года в исправительной колонии общего режима.
Защитник Ореста сделал акцент на положительных характеристиках подсудимого и потерпевшего, кратко обрисовал их законопослушные и полезные для общества  жизни и эффектно подвел к тому, что даже самые замечательные люди бессильны перед ударами и кульбитами судьбы. «Кто из нас может быть уверен, что, отправляясь сегодня после работы домой, не попадет в драку в автобусе и не получит тыквой по голове, заботливо купленной кем-то для каши? Под машину? Или у соседа с верхнего этажа, идущему домой из магазина, не разорвется пакет с гантелькой на лестнице пятого этажа, и эта гантелька не упадет на голову нам, только что вошедшим в подъезд,  и не убьет нас? И ведь так долго сосед ждал, когда в спорттовары завезут эти гантельки! Мы – игрушки в руках судьбы, иногда совершенно беспомощные и безвольные игрушки! Собирался ли Попов убивать Баринова? Он собирался печь Шарлотку для сына! Он даже не знал, что Баринов живет этажами выше! Докури потерпевший свою сигарету минутой раньше или выйди Попов из квартиры за разрыхлителем минутой позже, ничего бы этого не случилось! Никто из них не искал встречи! Никто не желал смерти другому! И от этого особенно страшно»
- Он никогда не курил! – вставил Орест.
- Да и Вы пироги не каждый день печете! – не растерялся адвокат.
- Кисмет ! – вдруг произнес один из народных заседателей, казах по национальности, и все вздрогнули, хотя и не знали значения этого слова, но почувствовали неотвратимость, прозвучавшую в столь коротком восклицании.
Речь защитника нагнала мистического страху на всех в зале судебного заседания и вызвала у всех невольное желание защититься и защитить других от несправедливых нападок судьбы. Всех объединил инстинкт душевного родства перед незаслуженными ударами рока. Каждый был за Попова.
От секретаря судебного заседания потом стало известно, что судья хотел назначить наказание, запрошенное обвинителем, но народные заседатели настояли на смягчении приговора и Оресту назначили один год колонии-поселения.

***

Слушание дел Славика и Лили проходило параллельно, в одни и те же дни для удобства допроса участников процессов. Арестованной была только Лиля.
К судебному разбирательству она уже пришла в себя и производила неоднозначное впечатление. Авансом всякий, знакомый с ее историей, сочувствовал ей, но увидев ее, несколько терялся. Лиля выглядела уперто озлобленной. Не горюющей, не подавленной или раздавленной, ни с какой-то еще, вызывающей участие, реакцией на случившееся. Просто откровенно упертой в злобе. Ее выражение лица вступало в резкий контраст с впечатлением воплощенной женственности и изящества, которое по-прежнему исходило от нее. Всякий от подобной феминности бессознательно ждал проявлений мягкости, прощения, смирения, просто горя, в конце концов. Ее готовы были жалеть, но агрессия в ней не прощалась. Казалось, своей злостью она предавала свою женскую природу и безотчетно люди находили это кощунством. Глядя на нее только очень умный и нетривиально мыслящий человек мог предположить, что подобное состояние является следствием полного краха жизни человека. Что злость – покрывающее чувство, защищающее мякоть души и имеющее свой срок. Но кто думал об этом?
Лиля утратила свою жизнь слишком быстро и внезапно, с глубоким стрессом первых двух месяцев, и теперь запоздало щерилась против уже наказанных людей и ушедших обстоятельств. Она не думала, что все участники драмы уже известны суду, все вызвали сочувствие и ее непримиримость играет против нее. Как ни странно, она, менее всех виновная в случившихся трагедиях, вызывала наименьшую благосклонность и симпатию. Она чувствовала это и терялась, не понимая, в чем виновата, чем плоха. Тушуясь, Лиля упорствовала в агрессии, не выдавала простых человеческих эмоций, справедливо ожидаемых от нее судом. Ее «бессердечность» настраивала людей против нее, с каждой минутой слушания по делу накапливался негатив и осуждение ее личности. От растерянности она давала показания невнятно, путанно, как будто бы ловчила и пыталась выставить себя с лучшей стороны, ее часто перебивали, переспрашивали одно и то же, в конце концов ее уставшая психика отказалась вспоминать события и чувства того периода, и она замолчала. Ей не приходило в голову, что она вредит себе. Лиля так и проводила каждое судебное разбирательство с растерянным видом, теперь уже сама переспрашивая задаваемые ей вопросы, чем выводила из себя стороны процесса, мучительно хмурилась в попытках понять смысл вопроса и вытащить из памяти ответ на него. Ее женственность, в первые минуты восхитившая всех, теперь играла против нее, превратившись в глазах участников процесса из достоинства в средство манипуляции. И никто не задавался вопросом, в каких интригах и манипуляциях он подозревает ее, участникам процесса достаточно было чувствовать себя прозорливыми и имеющими право судить.
Защитник пытался смягчить ее положение, подводя ее показания под душевное волнение, раскрывая психологическую ловушку, ложность положения, в которой она оказалась. Но Лиля никак не производила впечатление хоть сколько-нибудь взволнованной или убитой горем женщины. Ее растерянность по-прежнему воспринималась неудавшейся хитростью.
В пику ей Славик, допрашиваемый в качестве свидетеля, так казнился, так раскаивался и просил прощения, не пытался уменьшить свою вину, напротив, выставлял себя абсолютно и во всем виноватым, что вызывал в людях безмерное участие.
Зачитывался дневник Светы, приобщенный к материалам дела в качестве доказательства, и все узнали о разговорах, планах и чувствах влюбленных. О роли отца девушки в развернувшейся трагедии, о безволии матери. Света в своих записях была беспощадна к обоим родителям и воспевала отношения со Славиком. Славик, слушая вычитки из дневника, разрыдался. Лиля оставалась с той же блуждающей растерянной полуулыбкой. Ее спросили, знала ли она, что дочь вела дневник. Лиля отрицательно покачала головой, блаженно улыбаясь. Народные заседатели осуждающе закивали, мол, хороша мамаша, ничего о дочери не знает, только новая мебель на уме! Потом один из народных заседателей спросил у Лили, не видит ли она, что случай с беременностью довел до крайности ее супруг? Мало ли на свете сглупившей молодежи, и ничего, с помощью родителей выравнивают свою жизнь? Ведь Добронравов Вячеслав, как и сама Светлана, был положительным и нравственным молодым человеком. Ну не справились с чувствами, что же теперь, в тюрьму сажать? Ведь была любовь, а не аморалка. Лиля окончательно настроила всех против себя, повторив слова мужа, что «нечего было этому козлу совать свою ерунду в глупых девчонок». Грубость этих слов резко и невыгодно контрастировала с описанием любви в дневнике и представленными характеристиками Славика и Светы. Защитник подсудимой не мог скрыть огорчения. Потом Лилю спросили, считает ли она себя хорошей женой и матерью. Лиля покраснела, заволновалась и невнятно промямлила: «Вообще-то да» Она так и не поняла, почему ей задали этот вопрос и почему не поверили ответу.
Потерпевший Добронравов умолял суд простить Лилию Петровну, уверял, что не имеет к ней ни малейших претензий, напротив, должен поменяться с ней местами. Это он виноват в бедах семьи Бариновых и нет ему прощения. Юноша был так искренен и убедителен, глаза его пылали таким правдивым огнем самобичевания и раскаяния, а нервозное состояние окрасило его красивое молодое лицо таким восхитительным румянцем чистой юности, что все симпатии были на его стороне.  Неинформативная для большинства растерянность Лили сыграла с ней злую шутку. Люди загодя осудили ее морально, как безвольную мать.
Как и Оресту ей назначили реальное лишение свободы с отбыванием наказания в колонии-поселении, правда, срок дали больше – полтора года. С учетом шестимесячного срока, проведенного под стражей, засчитанного из расчета один день к одному дню, ей осталось отбыть один год.
***

Слушание дела Добронравова Вячеслава закончилось последним и совершенно неожиданным для него образом. Он жаждал отправиться отбывать самое строгое наказание, заклинал суд не щадить его, что он не может жить, есть и спать, когда Света оставила этот мир по его вине. Просил пожалеть его – дать возможность искупить вину в полной мере. Такого в районном суде еще не слышали! К моменту окончания разбирательства по делу все работники суда уже наизусть знали обстоятельства и мотивы всех трех дел и осуждали старшее поколение Бариновых, жалея молодых.
Поэтому решение суда было неожиданным: «в соответствии со ст. 50 УК РСФСР освободить Добронравова В.С. от уголовной ответственности и наказания, как лицо, совершившее деяние, содержащее признаки преступления, но ко времени рассмотрения дела в суде, вследствие изменения обстановки, совершенное им деяние утратило характер общественно опасного, также это лицо перестало быть общественно опасным в виду деятельного раскаяния, а также с учетом того, что в силу последующего безупречного поведения это лицо ко времени рассмотрения дела в суде уже не может быть сочтено общественно опасным»
Заслушав приговор Славик растерялся и ошарашенно моргал.
- Подсудимый, вы поняли, какое решение принял суд?
Славик честно отрицательно помахал головой:
- Нет. Сколько дали?
- Нисколько. Вы освобождены от наказания!
- Ну почему?! Как мне жить дальше?! – закричал он.
- Уж как-нибудь, - посочувствовал судья и захлопнул дело. Весь состав встал и покинул зал, а Славик стоял, готовый расплакаться. Его оставили без наказания, как теперь быть? Как искупать вину? Он не понимал и ему было страшнее, чем все дни до этого момента.