Лиля... - 14

***

Следующие за трагедией дни Лиля находилась в прострации, она принимала сильные успокоительные средства, была вялой, с остановившимся взглядом. Ее заклинило на недоумении от неожиданной и нелепой смерти супруга, вокруг которого последние почти двадцать лет строилась ее жизнь. Шок не давал ей сдвинуться с точки остолбенелости и опустошенности. Она пребывала в двух состояниях: либо проваливалась в тяжелый лекарственный сон, либо смотрела вокруг себя испуганным, оторопелым взглядом, как в первый момент, когда увидела мужа на лестнице. Она делала что-то по дому как лунатик, по многолетней мышечной привычки, не вникая ни во что и не замечая результата. Кое-как к реальности ее возвращали знакомые домашние вещи, которые она принималась поправлять или стирать с них пыль, но они же и усугубляли ее состояние, потому что среди них не хватало мужа. Его вещи были, а сам он куда-то делся. Стресс Лили никак не мог вылиться слезами, застряв глыбой за грудиной, парализуя сознание и волю, не позволяя принять и пережить его. Она не замечала, что дочь вечерами уходит.

Света, узнав о смерти отца, злорадно прошипела: «Так ему и надо!» и не проронила ни слезинки. Вообще о нем больше не думала. Горе матери ее тоже не трогало, она считала, что родители получили по заслугам. Сама судьба на ее стороне! Света была поглощена исключительно собой. Теперь, оставшись без контроля, она  искала встречи со Славой. Нужно срочно обрадовать его, что их беды остались позади, теперь никто не помешает им быть вместе! Их враг умер! Мать не в счет, она всегда подпевала отцу, не более.
В школу Света все-таки ходила, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, Славу караулила после занятий. Сидела на скамейке у его подъезда, подниматься в квартиру не решалась, чувство вины за сломанную карьеру любимого и пережитый им позор из-за действий отца лишали ее мужества запросто пойти к Славику. Она очень нервничала, ожидая его. За последние месяцы Света была порядком измучена морально и ослабела физически. Пока ждала Славу слезы срывались сами собой, от нервного истощения и общего изнурения ввиду тяжелой беременности и долгого отчаяния. Лишь надежда вновь обрести Славика питала ее. Он все не выходил. Увидела его только на четвертый день.

Загрипповала мать Вячеслава и попросила сына сходить в магазин и аптеку. Он вышел из дому впервые за долгое время. У соседнего подъезда кто-то дернул его за рукав. Славик обернулся. С бледного, осунувшегося лица Светы на него заискивающе смотрели полные слез глаза. Лицо Славы исказила гримаса ненависти и какой-то гадливости, он брезгливо отдернул руку.
- Но я же люблю тебя! – жалобно протянула Света. – Нам теперь никто не помешает! – Она протягивала к нему руки как в мольбе.
- Пошла вон, дура! – грубо обрубил Славик и зашагал прочь.
- Но я же бе… бе… - горячие удушающие слезы не дали Свете договорить, ее руки бессильно упали.
Она опустилась на скамейку и зарыдала в свои ладони. Он ушел!

***


- Я не могу ее видеть, - произнес Славик вслух, когда вернулся домой и захлопнул за собой спасительную дверь. Он облокотился затылком о дверь, закрыл глаза и со страданием повторил: - Я не в силах ее видеть, все из-за нее!
Но что-то стало его томить. Не своя боль-печаль, другая, новая. Ночью, когда ему снова не спалось, он признал: ему было жаль Свету. Чем она виновата? Такая же жертва, как и он. Но и любить ее как прежде он не мог, по крайней мере, сейчас никакой любви не чувствовал. Только желание избавиться от всего, все забыть и не сойти с ума от того, что у него отняли жизнь. Он ворочался и нервничал больше обычного, вспоминал лицо Светы, ее жалкое «бе… бе…»
Славик вскочил, страшная догадка озарила его сознание, истерзанное собственным несчастьем. Она сказала: «Я же бе…» Беременна? То-то у нее вид какой-то ненормальный! Боже! Да ведь и следователь ему говорил про беременность. Славик ахнул: все это время он был так поглощен собственным горем, так обижен и зол, так ненавидел виновницу своего несчастья, что даже не понимал про беременность, казалось, что Света затеяла какую-то гадость лично против него и, чтобы его добить, придумала беременность. Дебил он, что ли? Славик словно очнулся и увидел ситуацию такой, как она была объективно. Он оттолкнул Свету! Как ей, наверное, страшно! Одна в таком положении. Завтра он побежит к ней и успокоит, скажет, что любит, попросит прощение за эгоизм, он устроится на работу, ведь теперь ему не надо учиться и сможет позаботиться о них двоих! Троих.
На рассвете измученный думами и чувствами Вячеслав уснул и впервые за долгое время проспал крепким сном до обеда.
Проснувшись он принял душ, привел себя в полный порядок, плотно позавтракал, оделся и решительно пошел к Бариновым. Позвонил в дверь. Открыла мама Светы.
- Здравствуйте! Можно Свету?
Лилия Петровна странно уставилась на Славика, он отметил, что вид у нее был какой-то чумной.
Лиля вплотную подошла к Славику, словно хотела что-то тихонько сказать на ухо и ткнула ему в живот чем-то холодным. Славик с удивлением увидел, что из его живота торчит нож и на светлой рубашке расплывается необыкновенно яркое пятно. Он отступил к противоположной стене и осел на пол. Лиля направилась к телефону и вызвала полицию: «Я убила его, приезжайте. Это за дочь»
Наряд приехал моментально, Славик был еще жив, вызвали «Скорую»
«Скорая» забрала обоих. Милиция и врачи застали Лилю в кухне, она сидела за столом и строгала капусту. Капустой был завален весь стол и пол вокруг него, но хозяйка как заведенная рубила и рубила ножом по доске. Вид у нее был пугающий. Нож еле вытащили из ее руки.
Квартиру опечатали.

Славика прооперировали, случай оказался сложным из-за полного желудка, больше недели юноша пролежал в реанимации, потом дали обнадеживающий прогноз: молодой организм победил.
Когда Слава пришел в себя, следователь рассказал ему, что накануне покушения на его жизнь дочь потерпевшей, несовершеннолетняя Светлана, которая оказалась беременной чуть ли не на половине срока, пришла домой в слезах. Мать и дочь в последнее время перенесли горе, поэтому мать не придала этим слезам большого значения, а утром обнаружила дочь мертвой. Света выпила все снотворное и успокоительное, что было в доме. Ее тело как раз забрали в морг, когда явился Слава. Вот обезумевшая и сломленная бедами мать и отомстила. Она непрестанно твердила одно: «Это он во всем виноват! Он! Убейте его!»
Вячеслав был сражен. Он молчал несколько дней, лежал на своей койке, отвернувшись к стене.
Его раздавило чувство вины. Он – причина всех бед. Он был несдержан в любовных эмоциях и она забеременела; он зациклился на себе и оставил ее одну в период следствия по его делу, хотя ей было не лучше, чем ему; узнав от следователя, что она беременна, он разозлился, посчитал, что она специально затеяла это, чтобы добавить ему проблем; он был невнимателен к Свете, когда она пришла к нему с протянутыми руками: «Я же бе... бе…» Ее умоляющее лицо так и стояло перед его взором. Наблюдающий хирург обеспокоился состоянием духа Славика, хлопал его по плечу:
- Ну, ну, парень! Все еще наладится! Бывает и не такое! Мы тут многого повидали. Что же теперь, раз все так вышло? Надо жить дальше.
Но Славик был сам себе невыносим и презирал себя за то, что дышит. Он заклинал следователя, приходившего брать у него показания и знакомить с материалами дела, освободить Лилию Петровну от уголовной ответственности за покушение на его жизнь, убеждал, что она была не в себе, и он сам виноват в случившемся. Славик жаждал взять на себя вину за все, произошедшее в семье Бариновых, но был признан потерпевшим, а не виновным.
Он писал ходатайства следователю и прокурору о признании обвиняемой не способной отвечать за свои действия. Потом о том, что у него нет к ней претензий, поскольку сам довел ее до крайности и просит у нее прощения.
Все это в итоге возымело действие, Лилю обвинили в покушении на убийство при смягчающих обстоятельствах - вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств.

***

- Представляешь, что сегодня ходил по квартирам и спрашивал участковый? – доложила Анюта Оресту за ужином.
Орест вопросительно поднял брови, мол, что, говори. Анюта с готовностью продолжила, выпаливая новость с таким задором, словно хотела удивить мужа нелепостью действий милиции:
- Спрашивали, кто что готовил в ту субботу, когда Баринов умер!
Орест перестал жевать, выпрямился и посмотрел на супругу – у него внутри екнуло.
- Да! Представляешь! Ну, я сказала, как есть, что в тот день мы с Витюшкой ели в гостях, а дома у нас была лапша, тефтели и Шарлотка.
У Ореста задергались мышцы спины.
- Зачем им это?
- Не знаю, не сказал.
- От соседей не слышала?
- Сейчас пойду мусор выносить, может, встречу кого, расспрошу. Вообще, странно, да?
- Да, очень.

Орест не мог дождаться, пока Анюта управится и пойдет к контейнерам. Мусоровозка приезжала в двадцать один час и к этому времени обычно выходили все хозяйки.
- Ну что? – встретил он вернувшуюся супругу в дверях.
- А! Говорят, будто эксперты установили, что рубашка у Баринова была испачкана яично-мучной смесью, знаешь, как на блины или оладьи тесто заводят? Только сахара много. Я не люблю слишком сладкие блины, мне нравится их в мед макать. А кто-то вот любит, смотри!
Орест тяжело сел на диван. Он вспомнил, что отправившись к соседке, вытер руки полотенцем, мыть не стал. Значит, на них осталось тесто. Сладкое, как для Шарлотки с кислыми яблоками. Он обхватил голову руками и закачался: боже мой! Боже ж ты мой! Ведь и не думал, и не хотел, и не желал никогда смерти Геннадия, а вон как вышло! Кто поверит в случайность, если он испугался и убежал?
Орест включил телевизор, не видя и не слыша его, думал. Надо идти с повинной. Все равно дознаются. Все равно он сам теряет покой и – он знает себя! - не сможет жить нормально. Надо признаться и понести наказание за случайное причинение смерти. Ответить перед законом и людьми.

Он подождал, пока Анюта уложит Витюшку, подозвал ее к себе и все рассказал. Все-все, начиная с трехлетнего возраста, когда полюбил Лилю, закончив вспышкой дикой агрессии, которая на какую-то одну, бесконечно долгую минуту, охватила его и Геннадия. Анюта ахнула: она никогда не задумывалась о том, что у Ореста была жизнь до нее и Витюшки, и какой была эта жизнь, потому что сама начала жить только с их появлением. Она смотрела на него с сочувствием: сколько ты пережил! И преданной любовью: все преодолеем, вместе оно легче.
- Конечно, дорогой, - впервые она обратилась к нему столь нежно, - я знаю тебя, совесть не даст тебе жить спокойно. Пойди и получи наказание за то, что случилось. Тебе поверят, ты чудесный и добрый человек, все это подтвердят. Это должны признать несчастным случаем. Ведь по сути так оно и было. А то, что испугался и смолчал, кто не испугался бы? Как бы не вышло, знай, мы с Витюшкой будем ждать тебя, ты это крепко помни, всегда помни, для нас себя сохраняй!
Орест ткнулся лицом в теплое мягкое плечо Анюты: послал же господь такую чудесную женщину ему в жены! Они долго молчали.
- Наверное, будут на тебя пальцем показывать, мол, жена уголовника, убийцы, - сочувственно и печально сказал Орест.
- Кто-нибудь уж непременно будет, всем всего не объяснишь, не докажешь. Но это ничего. Мне не страшно. Не знаю, дурная я, что ли? Хоть на нас это и свалилось, я все одно счастлива. Что ты у меня есть и Витюшка. Плохо мне было бы, если ты вдруг ушел к другой женщине. А семейное горе-несчастье всякое бывает, переживем с божьей помощью.
- Что-то ты в последнее время часто бога поминаешь.
- То ли суеверная становлюсь, то ли вера пришла, - смущенно подтвердила Анюта. – После рождения Витюшки это со мной сталось. Чувство такое появилось, что наградили меня тобой и им за прежние горести.
- Хороша награда! – хмыкнул Орест, имея в виду себя.
- По мне, - защитила Анюта свое счастье.
Они в унисон вздохнули и снова погрузились в думы.
- Получается какая-то нестыковка, - прервала молчание Анюта. – Дикость какая-то. Не вяжется в голове.
- Что? Что не вяжется?
- Получается, все случилось из-за любви?
- В смысле? Ты о чем?
- Витюшку когда крестили, помнишь, к батюшке на подготовку ходили? Он говорил, что все хорошее в этом мире происходит от любви. Любовь, мол, дар Божий, самое сильное и лучшее чувство; когда его испытываешь, понимаешь, каков Бог. Помнишь?
- Ну, помню что-то такое.
- А что выходит? Тебя дар божий в молодости срубил, девочку эту, Свету, Баринова доконал, Лиля арестована, парень в больнице. И это все любовь сделала?
Орест снова спрятал лицо в руках, помолчал, потом взъерошил волосы и сказал:
- Наверное, не умеем мы, люди, Божьим даром пользоваться. Не выносим его. Натура наша …лядская не дает. Я вот в детстве страстно увлекался персидской средневековой поэзией, ну, арабской в целом, не важно, на каком языке. Очень меня удивляло их мировоззрение. Помню, не давала покоя мысль, что «человеку прекрасных, небесных одежд не дано» Думал об этом днем и ночью, не соглашался, считал, что через любовь может человек эти небесные одежды одеть. А теперь понимаю: не тянем мы их.
- Почему не тянем? Я вот тебя люблю и знаю, что до конца буду любить, не нужен мне никто другой.
Орест благодарно поцеловал жену в висок.
- Знаешь, почему ты уверена? – Анюта вскинула брови, ожидая его ответа. – Потому что я верен тебе, и ты верна мне. Любовь стоит и крепнет верностью. Это чувство такой высокой категории, что не приемлет компромиссов. Только чистоту. Нет чистоты – уже не любовь, а боязнь одиночества, боли, утраты иллюзий, чего угодно! Прав батюшка! Любовь от Бога, Он чист, и она в чистоте только и живет.
- Орест, какой ты умный! Такие вещи знаешь! – восхитилась Анюта.
- О чем мы с тобой говорим? – усмехнулся Орест, обнимая жену. – Утром сдаваться пойду, посадят неизвестно насколько, а мы о любви и поэзии.
- Так за жизнь же говорим. Что важнее-то?
Они снова замолчали.
- А Лиле ты стихи читал? Арабские эти?
- Нет, она сама их знала, заразила меня, у нее книги брал.
- Жалко так ее! Каково ей теперь? У меня ты есть, у тебя я, а она совсем одна. Я бы, наверное, на себя руки наложила в такой ситуации.
- Лиля не наложит. Насколько я ее знаю, ей такое даже не придет на ум. Она… даже не знаю, как объяснить. Не то чтобы живучая, тут другое какое-то определение должно быть… Фаталистка, что ли? Вот в поэзии этой арабской ее другая мысль занимала, дай вспомнить! – Орест задумался. – Что-то такое про неотвратимость… Как же там? Господи, ведь вспоминалось мне иногда! А! «И если в воздухе и держится вода, все ж устремится вниз придет ей череда» Да! Точно!
- Ничего не поняла! Что это значит?
- Ну вот как я думал о силе любви, так она носилась с тем, что… не надо спорить с судьбой, что ли? Елки, не знаю, как и объяснить! Рядом с этой строкой «И если в воздухе и держится вода, все ж устремится вниз придет ей череда» от руки было написано, что происходящее начинается задолго до того, как случается. Это ее мама написала, Лариса Ивановна, ее книжка была. Так интересно читать, когда кто-то до тебя оставил свои мысли и эмоции на странице! Вот Лариса Ивановна всегда говорила, что все происходящее закономерно и от этого никуда не деться. Что события всегда вызывают люди. В нас тогда это прочно вошло. И Лиля уже тогда никогда никого не винила и, вообще, храбро принимала все как есть. Сколько мы тогда обсуждали все эти восточные премудрости! – Орест вдруг осветился трогательной улыбкой, какая появляется на лицах людей при счастливых детских воспоминаниях. – Мы тогда пытались перевести свои имена на арабский манер, ох и непростое это дело оказалось! Я получился Орест ибн Джабраил Мускуи, что значит Орест, сын Гавриила из Москвы. А с Лилей намучились! Она не хотела быть Лейлой, потому что отстаивала версию, что ее имя означает чистая, а не ночная; Лейла – ночь или что-то в этом роде. И арабский аналог имени Петр мы не нашли, поэтому назвали ее просто: Лиля бент Лариса Мускуи. Бент значит дочь, а на Мускуи она настояла, хотя женщин не именовали по месту рождения, сказала, что дискриминация. – Орест опять хорошо рассмеялся и Анюта прильнула к мужу, несущему в душе столько прекрасного и доброго.
- Жалко так всех, сил нет.
- Почему так? Генка, Света. Лиля арестована. Я тоже. Ты одна останешься с Витюшкой. В чем смысл всему этому?
- Есть, наверное, смысл. Батюшка как говорил? Если мы чего-то не понимаем, это не значит, что в отношении нас у бога нет плана. Помнишь, он сказал, капитан корабля не докладывает крысам, куда и зачем движется. Или по-другому? – Анюта досадливо потерла нос. - Какая-то такая мысль была, вроде простая, а сложно повторить.
- Лилю я не потерял, как думал, она не для меня была, я тебя должен был встретить, - признавался Орест в том, что сам понял лишь с рождением сына. - С тобой все и получил. С тобой мне так ладно, так хорошо. С ней я покоя не знал, всегда чувствовал себя не на своем месте. Как же мы упрямы и слепы! Еще и ропщем, если не получаем, чего хотим. А надо просто посмотреть на себя со стороны, как бы через годы. Ты – моя судьба, а Лиля – не знаю. Учитель мой, наверное. Через мечту о ней я должен был вытянуться наверх, к тебе. Не понимал. А почему сейчас наказан через смерть Геннадия? Так за неблагодарность, за себялюбие, за черствость, злорадство. Нет, я теперь жизнь по-новому вижу, открылась она мне с другой стороны. Законы у нее другие, не наше «хочу»
- А Света? Она-то без оглядки любила.
- Не знаю, сложно понять. Сломалась, скорее всего. Школьница, беременная, жених отрекся, что делать? Эмоциональный статус взрослой женщины в положении нестабилен, даже в счастливых отношениях, а тут… Психотравмирующая ситуация сколько месяцев была. Отец давил. До предела дошла и не выдержала. Чуть-чуть не дождалась.
- Если Витюшка в шестнадцать приведет девочку и скажет, что у них будет ребенок, мне кажется, я не отрекусь от них. Вырастим как-нибудь. Дети – дар, не всем даются, мне только вот с тобой дался.
- Ты добрая душа, у тебя амбиций, гонора, себялюбия нет, авторитет не волнует, ты принимаешь, что жизнь дает. А Генка всегда хотел все по лучшему разряду. У него родители высоко стоящие люди, это они его сразу после института на хорошее место пристроили, под профессорское крыло, квартиру служебную быстро обеспечили. Генка и сам не дурак, но без родителей так быстро не двигался бы, нет. Он был умный, но не энергичный, его толкать надо. Видать, сначала и толкали, потом сам инерцию набрал, в профессии раскрылся. Он специалист не широкого профиля, на одном сосредоточился и давай совершенствоваться, нашел себя, зарекомендовал, закрепился и стал обрастать славой. Уверенным стал. Но других вершин не штурмовал, все-таки так и осталось в нем какое-то энергосбережение. – Орест чуть улыбнулся и ненадолго замолчал. – Привык Генка к первосортной жизни, хотя точно знаю, что добрый человек. Я помню, как он на Лилю смотрел, так смотрят, когда умеют любить. Я тогда хоть и был раздавлен, а  все равно понимал, что он сделает ее счастливой. Будет она с ним как у Христа за пазухой. Думаю, он был ей всегда верен. – Орест снова чуть усмехнулся. – В том числе и из-за вялости своей натуры, наверное, но вот, оказалось, оно и к лучшему. Вообще, он большой семьянин. Знаю, родители его очень семейственные люди, вообще у них культ семьи был принят. Они никогда не краснели друг за друга. – Орест очередной раз вздохнул, вспомнив своего непутевого отца и мать, тянувшую на себе ответственность за всех, частенько стыдящуюся мужа. – Просто так хорошо все у Генки всегда складывалось, само шло в руки, что случай с дочерью подрубил его самолюбие – ведь и дочь у него должна быть самой лучшей! Незакаленный он оказался, к трудностям иммунитета не было. Хотя… Знаешь, после того, как они с Лилей поженились и уехали из нашего района, я его один раз видел. Через год или два. Он с коляской шел. Светку катил. Ну и лыба тогда у него была! – Орест по-доброму усмехнулся, вспоминая. - Как будто бы не ребенка вез, а все счастье мира! Семьянин, чадолюб. Думаю, он бы побесился еще какое-то время, потом принял бы ситуацию и внука полюбил.
- Ты с ним говорил? Не тогда, сейчас, когда встретились.
- Нет, не особо.
- Откуда знаешь все это?
- Так в молодости многое знал, тогда уже понятно все было, да и теперь, когда встретились, особо говорить не потребовалось, само все стало ясно. Нет, неплохой Генка мужик, неплохой. Как я жалею, что все так сложилось! Ведь и без разрыхлителя чудесно корж поднялся!
- По судьбе, видно, так написано.
- Я даже не могу сказать, что чувствую себя прямо виноватым. Чувствую, конечно. Только все же больше орудием в руках судьбы, чем виновником. С тем же успехом и я мог об стену приложиться.
Анюта поплевала в сторону. Снова замолчали, теснее прижавшись друг к другу.
- Я так хотела этот Новый год встретить в новой квартире! Обожаю круглые даты! Они меня волнуют. 1990! Как звучит! Туда-сюда и 2000. Это мои счастливые даты. Мне должно повезти. – Анюта уверенно заявила: – Нет, не посадят тебя! Случайность это.
- Но арестовать-то скорее всего арестуют. Давай подумаем, что мне лучше из вещей взять и надеть.
- Еще посидим. Когда с тобой сидели так? Когда говорили, что любим? Ни разу.
- Я люблю тебя.
- И я люблю тебя. До конца уже буду любить.
- И я. Ты такая красивая! – Орест нежно, как юноша, поцеловал жену в губы. Она впервые в жизни получила комплимент и сразу приняла его, не стала отнекиваться и ссылаться на нос картошкой и прочие промахи в чертах лица, ведь он смотрел на нее сердцем.
- Пойдем? – взял он ее за руку.
- Пойдем, - чуть смутилась Анюта, почувствовав в этом приглашении ранее неведомое наполнение чувством.
Они любили друг друга так, как никогда до этого. В их объятиях было признание, благодарность, восхищение, желание, наслаждение друг другом. Такие ночи выпадают не всем.