Лиля... - 13

***

На какое-то время суета переезда в новую квартиру отвлекла родителей от дочери. Им казалось, что на новом месте не может не начаться новая счастливая жизнь. За радостными хлопотами было не до хмурости Светы, зато потом она стала возмущать с удвоенной силой. Отец срывался на крик: «Что тебе надо, неблагодарная?» Света угрюмо смотрела в пол, не отвечала, она не считала себя неблагодарной, но глубоко и несправедливо ущемленной, лишенной права, обиженной и оскорбленной. За кого ее держит этот человек, называющий себя ее отцом? За кошку? За предмет интерьера? За куклу? У нее есть свои желания и свои представления, не надо ей ничего навязывать!

Свету стало тошнить по утрам. За неделю отец дважды заставал ее в ванной за рвотой и искренне беспокоился, что за напасть такая с ребенком, кормят детей в школе черт знает чем! В очередное утро его осенила страшная догадка. Насмерть перепуганный, боящийся верить в собственное подозрение, он схватил Свету за руку, потащил ее с собой на работу, довез до регистратуры, оформил платный прием и посадил у кабинета гинеколога. Велел получить справку о состоянии здоровья. Геннадий не знал, что именно в этот день прием будет вести Орест. Самого его ждали на рабочем месте, и он, злобно шипя, велел дочери посетить врача самостоятельно. Потом дочь сказала, что справку дадут через десять дней или две недели, когда придут анализы. Но в следующее утро тошноты Геннадий не выдержал и принялся тормошить дочь, было ли у нее что-то с этим вонючим Славиком. Света кричала, что не было. Нервы у всех были на пределе, ждали справку, и мерзкое чувство сосало под ложечкой и говорило отцу, что положение непоправимо. В четверг он рано приехал домой и увидел, как Свету, вернувшуюся со школы, рвет около их подъезда. У Геннадия померк свет в глазах. Ужас и гнев заставили его схватить дочь за руку, затолкать в машину и отправиться в милицию. В дежурке дрожащей рукой он написал заявление об изнасиловании с тяжелыми последствиями. Света криком кричала, что никакого изнасилования не было, они со Славиком любят друга. Факт признания был налицо, начальник следственного отделения, спустившийся на шум, человек бывалый, забрал их в свой кабинет. Он пытался уговорить Геннадия не спешить с заявлением, обдумать положение дел и найти приемлемый житейский выход. Но отец несовершеннолетней девочки задыхался от ярости, ощущения краха, от жажды мести, которые разрывали ему душу:
- Девчонку обрюхатил какой-то козел, которому не терпелось засунуть свою ерунду в кого-нибудь! Сволочь! Сволочь! А она, дурочка малолетняя, теперь потеряла свою чистоту, светлое будущее, перспективы, надежды, счастье! Что, что ей светит теперь?! – кричал Геннадий. – Родить? Бросить школу? Как его растить? Всю жизнь работать санитаркой? Или аборт? Грех какой, господи! Бесплодие, последствия… И ведь грех! Не хочу! Пусть отвечает! Пусть знает, что думать надо не яйцами!
Света закрыла уши руками, она не желала слышать, как поливают грязью ее прекрасного Славика. Что такое чудовище, как отец, может понимать в их чувствах? На нервной почве ее стошнило прямо в кабинете начальника следственного отделения.
- Вот! – только и мог показывать пальцем Геннадий на скорчившуюся Свету. – Вот что она получила!
Начальник сочувственно смотрел и на отца, и на Свету, совсем девочку, даже еще не похожую на девушку. Пока вызвали уборщицу, пока та все убрала, начальник беседовал с Геннадием в одном из свободных кабинетов, широко распахнув окно, чтобы холодный воздух отрезвил и успокоил гнев родителя. Свету в это время отпаивали черным сладким чаем в комнате по делам несовершеннолетних, там дознавателем была единственная на все отделение женщина.
Отговорить Геннадия от подачи заявления не смогли, зато убедили, что об изнасиловании речи быть не может, тут и девочка не подтвердит, и против совести это, если уж решено привлекать к ответственности, то пусть будет за совершенное.
- На что писать? – устало сдался Геннадий.
- На ст. 119 Уголовного кодекса РСФСР «Половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости» Сколько ей лет?
- Шестнадцать.
- Виновный не хочет взять ответственность на себя? Говорили с ним?
- Ответственность?! Да что они могут, кроме дури?! Я убью этого гада, если он попадется мне на глаза! Паскудник озабоченный! Что она или он будут делать с пузом?! С пузом что? Там кто? – Геннадий тыкал пальцем в пустоту, в воображаемый живот дочери. - Там человек поселился! Убивать его? Что они могут придумать, кроме убийства? Трусы! – Геннадий матерно выругался. - Давайте тогда всех убивать, кто нам встал помехой! Нашли безответного! – Геннадий задохнулся от подступивших слез.
У него в жизни была одна безусловная слабость – любовь к младенцам и совсем маленьким детям. Он любил их до дрожи, до сердечного трепета. Беззащитность маленьких перед взрослыми всегда вызывала у него душевную муку. Миллион раз он встревал между мамашей, кричащей на ребенка на детской площадке, и миллион раз сюсюкал встреченному упитанному малышу в коляске что-нибудь вроде «ути-пути, какие мы бухтяки!» Он ненавидел взрослых, причиняющих боль детям. Если бы его спросили, какое у него заветное желание, он ответил бы, что хочет, чтобы малыши были защищены от тупости, злобы и нервов взрослых. И сейчас, когда его кровиночка-дочка забеременела, он инстинктивно выбрал защищать еще неродившееся дитя. Но гнев на глупость и безответственность дочери и ее воздыхателя доводили его до исступления.
- Как бы то ни было, эту ситуацию можно разрешить не в порядке уголовного преследования. Это уже дело житейское, - сказал следователь, - пусть поженятся.
Геннадий аж взвился:
- Поженятся? Он на первом курсе, она школьница, на что жить? Нам их кормить? Хватит с меня ее и ребенка! А этот пусть отвечает!
- По-моему, девушка не против замужества, - следователь покосился на Свету, которую как раз привели в кабинет, та закивала.
- Я! Я против! Я, ее родитель, против, что мою психологически незрелую дочь по ее согласию  оприходовал взрослый человек! И обрюхатил! И хочет избежать ответственности, прикрывшись липовым браком! Пусть отвечает! Мог брюхатить, мог и предохраняться! Не эта же балбеска должна об этом думать! Не против она! Да любая сохранившая себя девушка в восемнадцать лет перекрестится с благодарностью, что избежала всей этой половой жизни в пятнадцать-шестнадцать! Что они сейчас понимают? Что Светка понимает? Джульетта хренова! Мультики смотрит!
Следователь вздохнул, он понимал всех в этой истории и понимал, что поданное заявление испортит, если не покалечит, жизнь им всем.

***

За привлечение к уголовной ответственности Славика с позором исключили из академии. Он впал в состояние фрустрации. Света узнала об этом от следователя, которому твердила одно и то же: связь была однократно, такого-то числа, при таких-то обстоятельствах, по обоюдному желанию и можно ли им расписаться без согласия родителей. «Расписаться-то можно, только обвиняемый об этом не заикается, - хотелось сказать следователю, - у него свое горе»
Следователь установил личности обоих фигурантов, понимал, что карьеры Вячеславу уже не сделать, даже если его освободят от уголовной ответственности.
Обвиняемый не мог даже произнести имя Светы, его перекашивало, не то, что жениться на ней. Вообще, казалось, что оглушенный позорным исключением парень не понимает существа ситуации и нависшей над ним угрозы.
Следователю было жаль всех, но что он мог? Только горько вздыхать и списывать все на судьбу. Он знал, что юные влюбленные не виделись уже несколько месяцев и чувствовал облегчение, что не надо проводить очную ставку, оба давали одинаковые показания.

***

После исключения из академии Славик впал в ступор, сутками лежал в постели, не мылся, не брился, по настоянию матери съедал ложку-другую еды и снова падал на кровать.

***

В субботу после завтрака Анюта с Витюшкой отправились навестить крестную мальчика. Орест остался дома, ему хотелось потратить выходной на отделку лоджии и завершить-таки ее обивку деревом. Он довольно скоро управился, позвонил куме, трубку взял Витюшка и по секрету сообщил, что у крестной пирог получился невкусным. Оресту стало смешно: славные огорчения у малыша, невинные. Анюта сказала, что они вернутся часа через два-три, мол, еще не все новости обсудили.
Орест решил удивить сына, испечь к его приходу Шарлотку. Рецепт у него был мамин, простой и безотказный, сто раз проверенный им еще в школе: три яйца, стакан сахара, стакан муки. Можно ваниль, для верности можно добавить разрыхлитель. Он вымыл четыре яблока, приготовил все продукты, смазал форму. Огорчился, увидев, что яйца не дают пышной пены, принялся искать разрыхлитель. Не нашел, все было, разрыхлителя не было. Орест, как был в фартуке, с засученными рукавами, пошел на верхний этаж к хорошей знакомой по старому дому старушке-соседке просить пекарского порошка.
На лестнице между верхними этажами курил Геннадий! Геннадий! Принесла нечистая! В спортивных штанах и в футболке, в стоптанных тапках. Он здесь дома! Орест опешил, от неприятной неожиданности даже отступил на шаг назад. Бариновы получили квартиру в этом же подъезде, чуть выше! Он будет вынужден встречаться с ними! Эти люди - ядовитый плющ в его жизни! Все всколыхнулось в душе Ореста, он судорожно сжал кулаки, постарался справиться с собой и сохранить спокойствие, ведь решил же не ставить свою жизнь в зависимость от этих людей! Он намеревался кивнуть и, не завязывая разговора, пройти мимо. Геннадий обернулся, заслышав шаги. Вид у него был такой, что, как говорится, в гроб кладут краше. Орест его таким никогда не видел и несколько растерялся. Он понимал, конечно, что радоваться сейчас Бариновым нечему, но все-таки не ожидал увидеть Геннадия в таком состоянии, что впору жалеть.
- Ты… - Орест обвел свое лицо рукой, как бы показывая, что он имеет в виду, - ты в порядке?
Геннадий злобно хмыкнул, его осунувшееся, измятое и издерганное лицо побледнело до сероватого оттенка, глаза злобно сощурились.
- А ты не знаешь? – спросил он язвительно, выплевывая слова сквозь сжатые зубы. – Вижу, что знаешь! Рад, небось, что на меня свалилось такое? Ты же справочку подписывал!
Орест брякнул, не подумав:
- Ничего, у вас ведь теперь трехкомнатная квартира, разместитесь! – Собственно говоря, ему стало жаль Геннадия, и он хотел его поддержать, утешить, мол, проживете, ничего страшного, но сознательный порыв почему-то слился с бессознательными, вроде усмиренными обидами, и получилось то, что получилось. Геннадий в своем взвинченном состоянии усмотрел в этих словах насмешку, ехидство и злорадство.
- Ах ты, падла! – взвился он и подскочил к Оресту, схватил его за грудки. – Танцуешь, да? Танцуешь на моей могиле? – Вся его боль, горе последних недель в один миг собрались в нем в сгусток агрессии, которую необходимо было выплеснуть, иначе она бы разорвала его. Он тряс Ореста, брызгал слюной ему в лицо, шипя и выплевывая злобные ругательства. – Ты всегда завидовал мне! Всегда! Чертов неудачник! Нытик! Гад! Все из-за тебя!
В первые мгновения Орест опешил, потом очнулся, обозлился и тоже схватил Геннадия за грудки, тоже тряс и тоже шипел:
- Ты заслужил все это! Заслужил! Ты отнял у меня все, что я хотел иметь! Это расплата! Расплата!
Они кружились в ярости, одновременно не отпуская и отталкивая друг друга, обтирая спинами свежеокрашенные стены долгожданной новостройки. Они утратили человеческий облик, все низкое, животное, что было в них и обычно дремало, теперь, вызванное подавленными обидами и поруганными ожиданиями, восстало и обезобразило их лица до звериного оскала. В этом остервенелом собачьем бою, в котором они не были собой, Геннадий вдруг так приложился головой об стену, что раздавшийся глухой и как-то омерзительно чавкнувший звук моментально охладил обоих. Орест ослабил хватку, испуганно вытаращился на вмиг ставшее безвольным лицо и закатившиеся глаза Геннадия. Еще не успев ни о чем подумать, он понял, что Геннадий мертв. Орест оттолкнул его от себя, отпрыгнул назад и расширившимися от ужаса глазами смотрел как тело Геннадия скатывается по ступеням марша вниз. Орест принялся лихорадочно отряхивать себя и свои руки, затем, прыгая через несколько ступеней разом, побежал домой. Захлопнул дверь в квартиру и долго сидел в кухне за столом, тупо пялясь на миску с тестом.
 
Скоро дом с новоселами сотрясла новость: доктор Баринов с девятого этажа упал с лестничного марша, когда вышел покурить, и разбился насмерть. Оресту сообщила об этом вернувшаяся Анюта. Она была напугана и искренне расстроена, тихонько причитала: «Боже мой, живешь себе, живешь, строишь планы и не знаешь, когда твой час пробьет!» Весь вечер она страстно целовала Витюшку и испуганно прижималась к Оресту. Особенно хвалила чудесно удавшуюся Шарлотку и благодарно поглядывала на мужа. Ей было бы жалко умереть прямо сейчас.
Орест посматривал в окно, милицейские машины стояли у подъезда допоздна. «С чего бы это?» - спрашивал он вслух. Вечером Анюта выходила во двор к контейнерам выбрасывать мусор, потому что мусоропровод у них еще не запустили для пользования, и узнала от соседок, что прибывшему старенькому медику не понравилась рана на затылке потерпевшего, якобы, от ступеней такую получить невозможно, и он вызвал следственную группу. Что криминалист нашел пятно на стене на уровне головы стоящего человека, как раз по росту Баринова, и все это наводило на определенные подозрения и требовало проверки на предмет умышленного убийства. Что супруга погибшего утверждала, что он вышел покурить, хотя обычно не курил, чтобы успокоиться, и она хватилась его примерно через двадцать-тридцать минут, удивляясь, почему так долго не возвращается. Дочка в это время была в своей комнате, делала уроки.
- Как она? – хрипло спросил Орест.
- Кто? Дочка?
- Жена и дочка.
- Жена плохо, говорят, чуть рассудка не лишилась, ей ввели сильное успокоительное. А дочка ничего, говорят, молчит только, а так не плачет, не горюет. Пойми этих подростков! Отец родной умер, а слезинки не проронят. Эх, дети, дети!