Лиля... - 12

***

Тещу Поповых прооперировали через день. Во время операции обнаружились множественные метастазы, положение было безнадежным, спасти старушку оказалось невозможно. Родственникам сообщили, что дни ее сочтены, счет, скорее, идет на часы. Она умерла через неделю. Поповы искренне горевали.

***

Вскоре они получили ордер на двухкомнатную квартиру. Двухкомнатную! Ждали ведь трешку! Все документы соответствовали требованиям, решение было принято о трешке и дело оставалось за малым – за ордером. Орест с Анютой отправились в управление разбираться, требовать свое. Однако оказалось, со смертью тещи положенный им метраж составил только двушку, трехкомнатную квартиру за ними бы, скорее всего, оставили, но тут как раз один из очередников принес справку, что его жена ждет двойню и потребовал увеличения площади, поэтому их трешка отошла ему, а двушка тех – Поповым. Свет померк в глазах Ореста. Он сам своими руками отдал их квартиру Баринову! Ненависть ледяной волной захлестнула его, но было уже поздно.
Что пережил Орест в следующие дни трудно было передать словами, в нем ожили и клокотали с удесятеренной силой все прошлые страдания и обиды – он люто ненавидел Баринова, который отбирал у него в жизни все, чего Орест большего всего желал.
Анюта не знала об истории со справкой, как не знала и о знакомстве супруга с некими Бариновыми, она приняла случившееся хоть и обидным, но закономерным фактом, ведь один из прописанных умер, не дожив до ордера каких-то трех недель, что же теперь? Ее смирение быстро перешло в искреннюю радость от нового жилья. Этим она помогла мужу нейтрализовать яд, разлившийся в его душе. С трудом, но Орест справился с поглотившей было его чернотой, понимал, что не должен и не стоит отравлять свое счастье из-за другого человека. Он уговорил себя жить дальше, принять случившееся и снова сосредоточиться на своей семье. Единственное, чего он горячо желал и что было его внутренним условием для спокойной жизни - никогда больше не видеть и не вспоминать ни Лилю, ни Геннадия.
Скоро суетливая радость Анюты и Витюшки от нового жилья с большой кухней и комнатами поглотила и его. Они втроем с удовольствием приходили по вечерам делать ремонт, мыть, скоблить, оттирать и мечтали, что как обставят.
- Окна-то, окна какие! Ого-го, а не окна! – восхищалась Анюта. – Это тебе не наш бывший скворечник!
- Занавесок теперь не хватит, - заметил Орест, желая пощеголять перед супругой пониманием женского житейского.
- Да и прекрасно! Еще не хватало наше убожество в новой квартире вешать! Я новые достала! – горделиво заявила Анюта. – Сейчас покажу!
Орест внутренне чуть осекся, понимая, что не удивил ее знанием бытовых потребностей и предчувствуя, что сам сейчас будет удивлен.
Анюта порылась в мешках и вытащила чудесное синее полотно.
- Видел? – она любовно водила рукой по ткани, - как бархат, только стирать можно. – Она победно хохотнула: - Правда, пришлось Антонину припугнуть, а то бы не отложила она мне эту прелесть!
- Припугнуть? Какую Антонину?
- Ой, ты ее не знаешь! В Доме ткани на Ленинском работает. Я ей достаю нужные лекарства, а она мне в ответочку ткани хорошие. Иногда, правда, шельмует, но я их торгового брата знаю, сама в этой сфере кручусь, - припирать иногда полезно, - Анюта снова плутовато и в то же время беззлобно, со снисхождением к человеческой натуре, рассмеялась.
Орест смотрел на нее с удивлением. Анюта улыбнулась:
- Это ты у меня не от мира сего! Откуда у нас вещи, посуда, обувь и все другое? Не в магазин же после работы забежал и купил! Все доставать надо! Блат. Просто счастье, что я на лекарствах сижу, они всем нужны. Вот, смотри, какие кастрюли второго дня принесла? Пойди, купи такие где-нибудь! Фигушки!
Орест удивился теперь по-другому. Что-то такое про дефицит и блат он краем уха слышал от коллег постоянно, но это ему всегда казалось обычными женскими делами, и сейчас только осознал, что это касается его так же, как и остальных. Сам он стал вникать в хозяйственные нужды только с появлением Анюты, но она никогда не ставила его перед необходимостью что-то доставать, и он наивно полагал, что она шла и просто покупала то, что нужно. Вспомнился фильмы «Ты - мне, я - тебе» и «Блондинка за углом» - выходит, это не преувеличение? Значит, Анюта такая же хваткая бабенка, как Надежда и ушлая, как банщик? Та Анюта, которую он знал, совсем не походила на жженных дельцов. Анюта добродушно посмеивалась, читая на лице Ореста его мысли.
- Так одно не исключает другое! – нравоучительно заявила она. – Я не выжига, просто подстраиваюсь под ситуацию. Я – людям хорошо, и они мне – хорошо, в этом нет стыдного. Это правительству нашему пусть будет стыдно, что не только коммунизм откладывается, но уже давно продукты по талонам!
Орест все же смотрел на супругу несколько озадаченно: эта женщина уже не в первый раз удивляла его. Такая мягкая, теплая, домашняя, а какая реалистка, как твердо стоит на ногах! Все знает, все понимает, может и покритиковать, и проблему решить. Он несколько витает в облаках, по сравнению с ней. Возникла тень тревоги, не появится ли у нее пренебрежения к нему? Он замер. Но страха в душе не было, только расположение, притяжение, связь и… удивление – столько лет вместе, а она для него все еще непрочитанная книга. Сюрпризница какая!
К вечеру в душе Ореста воцарился окончательный покой и довольство жизнью, ему даже стало нравится, что жена у него такая хваткая, не чета ему. Хотя представить себе, как она общается и держится с «нужными» людьми, он не мог - видел ее только уступчивой и ласковой. Он не ревновал ее к умению обеспечить семью дефицитом, потому что знал, что и сам полностью принадлежит жене и сыну, их дому, добытого мамонта тащит в их пещеру, ни куска не теряя по дороге. Женщина всегда чувствует, принадлежит ли мужчина семье, растрачивает ли свои чувства и эмоции еще где-то, обкрадывая ее как женщину. Это ее главный критерий в оценке отношений. За эту принадлежность, верность она ему что угодно простит. А женщина должна мамонтятину пристраивать наилучшим образом, Анюта справляется с этим как нельзя лучше. Орест тайком млел - ну и счастливчик же он!

***

Случилось так, что Орест два дня лично вел прием пациентов и был удивлен, когда на очередной медкарте, совершенно новой, только что заведенной, прочитал данные следующей пациентки: Баринова Светлана Геннадьевна, 16 лет. Пришла по хозрасчету. Хозрасчет в медуслуги пришел с перестройкой и еще казался неприличным, потому что отдавал неравенством и обогащением, а ведь против этого боролись отцы и деды, да и все воспитывались в духе служения, а не набивания карманов. На хозрасчетников Орест обычно смотрел с предубеждением, но тут был другой случай.
Несомненно дочь Генки! Похожая на него как фотокарточка, ничего от Лили, ни во внешности, ни от обаяния. А характер другой. Генка был флегматичный, ему само всегда все шло в руки, он ни за что никогда не бился. Девчонка же словно находилась в состоянии войны: вид беспокойный, ощетинившийся, взгляд решительный, с вызовом, с готовностью драться и кусаться, хотя видно, что боится и как будто затравлена. Орест с одного взгляда определил, что она беременна, недель шесть-восемь. Школьница! Не все спокойно в датском королевстве! Он злорадно оживился: будет любимчику судьбы сюрприз!
- Дайте, пожалуйста, справку о состоянии здоровья! – попросило наэлектризованное существо.
- Я?
- Да, вы.
- Гм, на кресле будем смотреться?
- Не будем.
- Судя по цвету лица тошнит. По утрам?
Светлана Геннадьевна нахмурилась, отвернулась, не ответила.
- На кого зла?
Снова его не удостоили ответом. На кого можно быть в претензии, если забеременела в шестнадцать лет? На всех, разумеется. Кроме себя. Интересно, зачем ей справка, и что она собирается делать?
- Куда справка нужна?
- По месту требования! – с вызовом выпалила девчушка.
- Кровь тогда сдадим на анализ.
- Сейчас можно?
- Можно. Доплатите в кассе.
- Когда будет готово?
- Дней через десять, анализы пока не в нашей лаборатории делают. Чтобы уж наверняка, приходите через две недели.
- Хорошо, приду.

***

Бариновы въехали в новую квартиру позже всех, долго делали ремонт, переклеивали обои на свой вкус, меняли двери, ждали книжные шкафы в кабинет. Мебель и вещи все никак не могли обрести своих мест и повсюду грудились коробками и мешками. Лишь комната дочери была готова, но почему-то Светлана заселилась в нее без той радости, которую они все испытывали, пока ждали ордер. Родители списывали хмурость дочери на подростковую нестабильность и личные огорчения, которые скоро забудутся. Определение «личные огорчения, которые скоро забудутся» часто звучало в их семье последние два месяца. Впервые его дала Лиля, когда утешала дочь и уговаривала ее образумиться. Огорчение заключалось в том, что около года назад Светлана страстно влюбилась.
Парень был с их прежней улицы, совершеннолетний и в общем-то положительный. Звали его Славиком, но с детства у него была кличка Штирлиц. Слава обожал фильмы и книги про разведчиков, шпионов, государственные тайны и невыполнимые задания. Он знал биографии всех выдающихся деятелей разведки и контрразведки, с шестого класса грезил Академией КГБ и готовился к поступлению в нее. Он не мыслил себе других вариантов! Бегал по утрам, занимался на турнике, развивал память, зубря поэмы и запоминая тексты с листа, прекрасно учился в школе и к ее окончанию перечитал чуть ли не весь фонд местной библиотеки иностранной литературы. Он умел материться на немецком и английском, знал жаргоны, потому что разведчику немыслимо говорить литературным языком, он должен быть своим в другом государстве! Он разузнал подноготную всех своих родственников по обеим линиям, допытываясь, были ли судимые, алкоголики, психически больные или самоубийцы. Он чуть не задушил бабушек объятиями благодарности за то, что они прожили с дедушками всю жизнь в одном браке – подобные данные характеризовали его наследственность. Пригрозил родителям, чтобы они не вздумали разводиться, на что мама всплеснула руками: «С чего бы?» - а папа поперхнулся чаем. «Даже если такая дурь вам придет в голову, - на всякий случай потребовал будущий разведчик, - то разводитесь после того, как я закончу академию!»
Никто во дворе не сомневался в будущем Славика и не удивился, когда он поступил «на шпиона» Как шла ему шинель! Каким красивым и румяным, аккуратно стриженым и стройным он был! Подтянутый, походка уверенная, упругая, в глазах счастье и значимость – молодой орел! Курсантик с портфелем в руке! Прелесть и умиление для мам, уважение и респект от мужчин. Соседи его любили и уважали за характер и целеустремленность. Штирлицем его уже никто не называл, насмешки остались в прошлом, теперь он перешел в категорию завидных женихов. Ведь полное гособеспечение для таких, как он! Да и моральная устойчивость мало ли стоит в наше время? Пойди, найди еще такого положительного и целеустремленного парня! Ведь в загранкомандировку холостяков не посылают, Славик должен будет рано жениться. Мамы взрослеющих дочек начали указывать им на жениха.
Но Славик в одну минуту страстно влюбился в тихую, обаятельную девочку, которой едва исполнилось шестнадцать. В Свету Баринову. Она жила на их же улице через пару дворов. Познакомились в гостях на Дне рождении общей приятельницы. Его покорил мягкий взгляд ее больших черных глаз и длинные-предлинные волосы, красиво уложенные несколькими косичками вокруг головы, как-то по средневекому. Она явно была новенькой в этой компании, смущалась и старалась оставаться как можно незаметнее. Слава прочитал в ее лице, что она ждет момента, когда прилично будет уйти. Он пригласил ее на танец и обомлел от мягкости, ласковости и женственности, исходящей от нее. Он прислушивался к ней и чувствовал, что она одобряет все сущее на земле. Эта девочка не знала зла, зависти, неудовлетворенности. Чистый источник доброты. Ему не хотелось выпускать ее из своих рук. Ее надо защищать. И еще надо, чтобы никто не замечал ее, кроме него.
Света и Славик стали встречаться. Они гуляли, держась за руки, она нежно смотрела на него снизу вверх, не умея насмотреться, он любовался ею, еле справляясь с крыльями, что выросли у него за спиной. Славик рассказывал ей, как они поженятся, как будут жить, кем будет он и что ей придется нелегко, ведь женам разведчиков всегда нелегко. Она трепетала и была готова ради него на все: ждать ночами с заданий, прятаться в подвале, тайно встречаться в кафе, чтобы соблюсти его инкогнито, держать язык за зубами и прочее, что может от нее потребоваться. Она жила его словами, мечтами, чувствами и растворялась, терялась как личность в этой любви. Он же, напротив, вмиг возмужал, чувствовал ответственность за нее, их будущее, его прилежание и старания в учебе удесятерились. Любовь удвоила его стимул, силу, энергию, он распланировал всю их жизнь и только спрашивал: «Тебе так нравится? Ты согласна?» Света кивала, ей нравилось, она была согласна на все, лишь бы рядом с ним. Она не заметила, что любовь поглотила ее полностью, затмила все остальное. Она перестала учиться, пропускала дополнительные занятия, сбегая с них на встречу со Славой. Ведь у него так мало свободного времени! Какие-то час-два. Он трудится для них, их будущего! А она? Она умеет любить. Утратилась в блаженстве чувства. Больше ей ничего не надо, ничто не интересно.

Гроза разразилась спустя два месяца. Классная руководительница позвонила Бариновым домой и поинтересовалась, что со Светой, почему у нее двойка на двойке двойку погоняет? И на уроках она что присутствует, что нет – в облаках витает. Надо было видеть как бледнеет и вытягивается лицо отца! Властные, безапелляционные интонации привыкшей держать под контролем неугомонные полчища подростков учительницы каждым словом вбивали гвоздь в сознание Геннадия: его дочь встала на путь, на котором исчезает светлое будущее, которого не желают своим детям никакие нормальные родители.
Скандал был грандиозным. Отец кричал, мать растерянно сидела на стуле, Света молчала как белорусский партизан. Не добившись от дочери никаких объяснений отец установил жесткие запреты: школа-дом, дом-школа, на дорогу по десять минут. Прогулки и развлечения отменяются, пока виновная не возьмется за ум, дневник не засияет привычными пятерками, а взгляд из туманно-мечтательного не станет адекватным. К телефону подходить нельзя. Потом отец перезвонил учительнице и попросил освободить Свету от внеурочных мероприятий на период исправления положения. По комнатам разошлись чернее туч, каждый с по-своему клокочущим сердцем. Света бросилась на постель и разрыдалась: как ей видеться со Славочкой? О том, чтобы взяться за ум в понимании родителей и учительницы она и не думала, разве эта ерунда имеет значение?
Жесткие меры ни к чему хорошему не привели, напротив, Света разглядела в отце врага. Мимоза превратилась в кактус. Все силы ее души и вся умственная энергия были направлены на изыскание возможности увидеться со Славой. Он звонил, но ему говорили, что ее нет дома. Так родителям стала понятна причина перемены в дочери. Как-то вечером он пришел, дверь открыл отец, сразу все понял и жестко ответил, чтобы молодой человек, взрослый, совершеннолетний, больше не приходил и не морочил девочке голову. Света ревела белугой, ее душа рвалась к милому. Дня не проходило без нравоучений и криков отца, но для дочери он стал личным врагом. Он обещал изгнать, выжечь каленым железом любовную дурь из ее головы и жестче контролировал день дочери, она его ненавидела. Света плакала, чахла и вредила сама себе нежеланием совмещать чувство с обязанностями.

В одну из суббот в школе отменили сдвоенный урок физкультуры и Светлана помчалась к Славе. Позвонила в дверь квартиры, моля всех богов, чтобы он оказался дома, а не на каких-нибудь вечных сборах. Открыл сам Слава. Влюбленные бросились душить друг друга в объятиях, хотя прежде их отношения отличались целомудренностью. Слава внес Свету, висящую на его шее, в квартиру, она отпустила руки, смущенно заозиралась. Он успокоил, что родители уехали на дачу.
Эта встреча отличалась небывалым и незнакомым для юных сердец накалом чувств, которые они не успевали усваивать, теряя ясность мысли. Были слезы, объяснения, клятвы, обещания, горячие сжимания рук.. объятия… поцелуи... грех… Прямо на клетчатом пледе дивана гостиной, с которого съехали на пол газеты и сбежал недовольный трепыханиями кот.
Опомнились, когда все запретное уже случилось. Сначала страшно испугались, потом объяснялись в любви еще горячее. Славик убедил Свету в необходимости исправить оценки, взяться за учебу, ведь не может же быть у разведчика недалекая жена без образования. Такой умнице как она понадобится какой-нибудь месяц-два, чтобы прилежанием вернуть доверие родителей. Тогда они снова смогут встречаться, а до окончания школы осталось каких-то полтора года. Потом она поступит в институт, еще через пару лет они поженятся и будут вместе до гроба.
Счастливая Светлана на крыльях полетела домой, сесть за запущенные уроки.
Вскоре родители вздохнули с облегчением, отец был убежден, что подействовали его драконовские меры. Оценки были исправлены за месяц, пятерок получено с запасом наперед, дочь порхала и лучезарно улыбалась как ни в чем ни бывало. Она стала спрашивать разрешения погулять, пойти с подружками в кино, но получала категорический отказ. Отец ей пока не доверял. Ее позитива хватило еще на неполный месяц, а потом тучи снова стали заволакивать ее ясное личико, поведение вновь стало враждебным по отношению к родителям, Света не желала с ними общаться и все время сидела в своей комнате за закрытыми дверями. Ей не нужно было ни солнца, ни обновок, ни любимого когда-то сливового пирога, для жизни, для радости жизни требовался только Славик, с ним можно было бы и на сухарях, и в подвале, и чтобы все оставили их в покое, как хотели когда-то Мастер и Маргарита. Разве это так сложно? Что всем этим людям, то бишь родителям и учителям, от нее нужно? Своих забот у них нет? Пристали к ней! Света чернела и злилась.
Лиля пробовала уговорить супруга послабить воспитательные меры, говорила, что детям в этом возрасте обязательно нужно общаться с друзьями, гулять. На что Геннадий клокотал:
- Ты ей веришь? По-моему, она водит нас за нос! Ждет-не дождется, чтобы побежать к этому мальчишке, а он уже взрослый! Ты знаешь, что нужно взрослому мужику от глупой девчонки? А я знаю! Пусть дома за книжками сидит. Ничего, пересидит всю эту любовь-морковь, мало ее еще в жизни будет? Замучается любить!
Лиля горестно вздыхала. Ей было жаль дочь, но и с мужем она не могла не согласиться. Как же некстати все эти чувства в таком возрасте! Что с ними делать? Только с толку сбивают. Не ко времени все, не ко времени. Она несколько раз пыталась сказать дочери, что увлечение пройдет, потому что оно совсем юношеское, что потом, например, в институте встретится серьезное чувство, которое можно будет принимать во внимание, а это, нынешнее, пусть выльется в какое-нибудь творчество, в стихи или рисунки. Света презрительно фыркала и даже не смотрела на мать, удивляясь глупости того, что говорит взрослый человек. «Ты со своими борщами совсем уже разум потеряла!» - как-то зло прошипела она матери, суетящейся у плиты. Та всплеснула руками, растерянно глянула на дочь, словно видела ее впервые, и вдруг заплакала. Света торжествующе удалилась в свою комнату: пусть поплачет, не все же только ей плакать!