Канавщиков Андрей

                Андрей КАНАВЩИКОВ

              «Великий русский князь»

I Живое солнце Даждьбога

Дубовская О. Ф. Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге. – СПб.: Изд-во «Скифия-принт», 2014. – 404 с.

Ни с чем не сравнится обаяние книг, наполненных единой, одухотворяющей всё окружающее пространство центральной (не обязательно политической) идеей. Эта всесметающая любовь к предмету своего повествования и к своим героям, выглядит порой гораздо предпочтительнее иных цеховых литературных (или иных профессионально выполненных) конструкций.
«Воспоминания террориста» Бориса Савинкова или даже какой-нибудь фантасмагорически-марсианский «Инженер Мэнни» Александра Богданова навсегда отмечены тем истинным знаком подлинности, за которым стоит ни что иное, как душа их авторов. Эти книги однозначно не пишут ради денег или литературного самоутверждения. Они рождаются естественно и органично, как дети.
И в этом смысле роман Ольги Дубовской «Великий русский князь» смело можно рекомендовать для чтения всем, кто захочет открыть для себя мир русского языческого изначалия. Этот роман-любовь, роман-гимн, роман-притчу, схожий по производимому им эмоциональному эффекту с произведениями Валентина Иванова или Дмитрия Балашова.
Казалось бы, о русском язычестве сейчас пишется и издаётся книг очень много. Читай себе да радуйся. В действительности, увы, зачастую читателю подсовывается лишь в той или иной степени адаптированный к злобе дня суррогат. Значимый исключительно для самолюбия самого автора и круга его спонсоров.
Вспомнить хотя бы о 590-страничном щедро иллюстрированном томе «Тайная история русского язычества». Начинаешь читать и очень скоро, по версии автора, оказывается: «…здесь следует обратить внимание на тайные секты русского православия. Они всегда были малочисленны, и их старообрядцы не считали особо христианскими, поскольку именно в эти секты и уходила языческая и ведославная традиция.
Речь идёт о сектах, коих обвиняли в хлыстовстве, то есть о русской христовщине, «белых голубях», анастасиевцах, параскеевцах, духоборах и прочих…».
Иначе говоря, носителями древних традиций на Руси после крещения князя Владимира являлись разнокалиберные сектанты, в первую очередь, хлысты и прочие персонажи романов Мельникова-Печерского. А если кому, пытаясь понять русское изначалие, не хочется молиться на хлыстов и их «кормчих», то автор начинает приводить подпорки из современных медийных фигур.
То Владимир Высоцкий тут всплывает на, видимо, убедительном для автора основании наличия у барда песен с понятиями «Сирин» и «Алконост». То Евгений Евтушенко, чья близость к традициям проявилась в посещении квартиры автора и восхищении авторскими писаниями.
Посещение квартиры как критерий истины – мудрость веков просто брызжет. Такая вот, прости Господи, «тайная история русского язычества»!
Данное замечание необходимо сделать, чтобы отчётливее и рельефнее проявилась суть книги Дубовской, автора трёхтомника «История для русского юношества» и современного издания букваря глаголицы «Глаголита». Последовательный и убеждённый сторонник русского изначалия не просто взялся за большую художественную форму, но сделал это осознанно, с огромным жаром души, выкладываясь, что называется, на разрыв аорты.
Ольга Дубовская уверенно дистанцируется от литературных условностей даже тем, что своё 404-страничное произведение с уведомлением «Конец первой книги», предполагающим продолжение, величает «повестью». Не «романом», как оно есть по сути и как одновременно модно и престижно сейчас именовать книги, чтобы вернее уложиться в иной премиальный коммерческий формат, а «повестью».
Предельно скромно, намеренно позиционируя себя не «романистом», неким потенциальным «инженером человеческих душ», а просто рассказчиком, который должен рассказать то, что знает. Так к предложенному тексту, пожалуй, и следует относиться. Погружаясь в это авторское эмоциональное состояние.
Действие книги начинается в новгородской Руси, сразу после кончины князя Гостомысла. Причём, главный герой, Олег, тогда ещё 12-летний мальчик свободно читает в Родовой книге «Сказ о сыне Перуна и Роси Даждьбоге», прекрасно умея читать, буквально с первых букв романа опровергая частый миф о некрещёных русичах как диких, невежественных зверях.
«От супругов Живы и Даждьбога народись люди, - читает Олег, - вводя и себя, и читателя в художественный мир Ольги Дубовской, мир мистический, красивый, легендарный. - Они сеяли ячмень, жито, гречиху и волокнистый лён. Они пасли скот и пели песни, прославляющие родителей Дажьбога и Живу. Земля жила в мире, тишине и согласии».
А когда, согласно сказу, хвостатые и большеголовые змеи унесли с неба Солнце, то Даждьбог отправился в кузню Сварога вместе с Живой, сёстрами Утром и Вечерей. В итоге из тела Даждьбога Сварог сковал новое Солнце, Жива дала этому Солнцу лучи жаркие, а сёстры Утро и Вечеря водят под уздцы четвёрку разномастных коней, на которой едет Солнце.
История ключевая для Дубовской и для всего дальнейшего повествования. О самопожертвовании во имя общего дела, во имя народа, с одной стороны, и типичности этого самопожертвования, «естественности», с другой.
«Олег закрыл книгу и долго сидел в задумчивости. Он поглядел на свои ноги, руки, потрогал голову: «Значит, из моего тела Сварог мог бы тоже сковать солнце, - размышлял он. – Щука же так и рекла, что для нового солнца сгодится любой человек».
Иначе говоря, главный герой не столько восторгается поступком Даждьбога, сколько ощущает в себе всё ту же органическую готовность стать «новым Солнцем», если это потребуется. Обозначая и характер конкретного человека, и идейную высоту художественного текста.
Не менее легендарно, чем о сыне Перуна рассказывается и о князе русов Гостомысле. Для него при жизни нормальным было зайти «то к мечникам, то к гончарам, то к бондарям»: «Возьмёт в руки молот и отбивает раскалённую полосу железа до тех пор, пока из неё не образуется лезвие меча. Любил князь и за гончарным кругом посидеть. Порой вылепит горшок, что его и отличить совершенно невозможно от изделия гончара-искусника. Весной своё поле князь всегда засевал сам… Но особую заботу Гостомысл проявлял к младшим дружинникам».
Первый среди равных – вот обрисованный автором образ князя русов. Мастер, воин, мудрец. Сразу 4 сына Гостомысла погибли в сражениях с захватчиками. Вполне предсказуемо и похороны князя превращаются в некий символ национального единения, в это общее торжество любви, в это общее желание стать новым Солнцем.
В погребальный костёр на берегу Волхова высказывает желание вступить 70-летняя супруга князя Велемира. Дочери Светозара, Умила и Милорада отговаривают Велемиру, плачут, но та только говорит пятилетней внучке Омелфе: «Мне, внученька, надо всегда рядом с дедушкой находиться: нельзя его одного оставлять».
Старшему внуку Водиму Хороброму следует такой наказ: «…за главу дома остаёшься. Береги род наш. Если с мольбой какой-либо обратятся из иных родов, никогда им не отказывай в своём заступничестве».
Причём, если по массовой литературе мы уже привыкли к кровожадности и грязи «язычников поганых», то после просьбы Велемиры волхвам оказывается, что уже несколько веков «жёны словенские не всходили на погребальные костры к любимым супругам, хотя всяк помнил и ведал от этом обычае!».
Волхвы озадачены. Да так, что посылают за советом того же 12-летнего Олега к Златогору, «старейшему казателю словенского рода, научителю словен», с одним-единственным вопрос: что делать с просьбой Велемиры? Златогор, как и волхвы на берегу реки, не горит желанием новой смерти и пытается находить различные увёртки.
Он толкует Олегу, «что князь Вандал велел Венеславе остаться». Потом ищет формальный повод для отказа: «Княгиня стояла внутри погребального тына или снаружи?». А если снаружи, то и силы в её просьбе – нет. Остаётся разве что ковш с мёдом княгине выпить, если таковой у кого найдётся.
Успокоенный Олег, происходящий «из рода Руса и Порусьи» - по мужской ветви, а по женской – от «княгини скифиянок, поляницы Тамарсис и Ляксандра из Македонии, князя Сербинов», дескать, кто ж захочет свою княгиню жизни лишить, бежит обратно. Замечая уже тогда, что их разговор со Златогором послушали свеи Рурик и Блуд. Подслушали, а потом «порошок для смертного сна» бросили в мёд.
О готовящемся убийстве Олег рассказывает волхву Рядичу, но тот только отмахивается. И вот уже Блуд выносит чашу с отравленным мёдом на призыв Велемиры. Но, прежде чем передать чашу неожиданно отдаёт волхву чудом сохранённую им в долгой неволе Родовую книгу, «заключённую в дубовые дощечки. На верхней обложке золотом сияло изображение сварожьего круга, а на нижней – лучистого солнца».
И вот уже перед русичами не Блуд, а песнопевец Боян, отец Олега. Свей Рурик угрожает своего рабу из темноты, но решение уже принято:
«Варяг, ты худо ведаешь законы древние русинов. В чаше для питья княгине должен быть один лишь мёд, и только мёд – творенье пчёл трудолюбивых. Его тогда она бы непременно испила, затем на ложе смертное к супругу возлегла. Но здесь, - Блуд поднял высоко чашу, - к хмельному мёду примешан яд, что жизни человека лишает в миг единый. Поэтому княгиня не может и коснуться этой чаши, поскольку в ней находится ядовитый порошок, который не пользуют в своих обрядах словенские роды.
- Ты перехитрил меня, ты обманул меня, презренный раб, - вскричал в ужасе незнакомец.
- Шумишь напрасно ты, - отвечал гуслист, - я говорил, что чаша будет выпита до дна, в том слово твёрдое моё. Испить напиток сей, что приготовлен мною, мне же и придётся. Он мне свободу принесёт и кости мои зарыты будут в родной земле, а не брошены на съедение волкам в стране жестокосердных свеев».
Так и умирает очередной человек-Солнце – Боян, заплативший «своей жизнью ради спасения Начальной книги». Курганы Бояну и Гостомыслу устанавливаются рядом. Последующий разговор Велемиры и Русавы, дочки корабельщика Святослава и матери Олега, также происходит на равных, без всяких иерархических условностей.
Ольга Дубовская своим повествованием всячески живописует гармоничный строй жизни русов, в которой нет места какому-либо злу, неправде и несправедливости в принципе.
Характерным видится эпизод на свадебных гуляньях. «Дружинник подошёл к девушке невысокого роста, одетой в зелёный сарафан. Она вскинула на него глаза, потом потупила взгляд, и её щёки заполыхали краснее маков, вышитых на сарафане. Жених протянул ей соловья, она, не раздумывая, приняла его и уже прямо посмотрела в глаза своему избраннику. Он заулыбался, счастливый тем, что его любовный дар не отвергнут, а был принят. (…) Хороводили до тех пор, пока не переженихались чуть ли не все дружинники».
Чуть ли не все переженихались, но при этом ни одного отказа! Ни одного несовпадения! Ни одного случая личного несчастья, даже в порядке исключения! Это разительно отличается от нынешних реалий жизни, но именно для того в книге и сообщается.
Не зря всё то, что противостоит показанному русскому ладу, носит откровенно демонические черты. Это – особая Тёмная Вселенная. Волхв говорил юному Рядичу: «…в словенском роде можно жить только по правде, ибо это людской закон. Ежели человек изрекает кривду, то это значит, что его розум замутил тать тёмной Вселенной и превратил в своего пособника. Потому, отрок, в словенском законе за ложь положена казнь. Ибо, ежели пустить гулять по свету ложь, то вскоре начнётся вражда сперва меж словенского роду, а потом и среди других народов».
Фактически бороться с этой русской правдой можно только борясь с самой Божьей жизнью: «Тёмные тати уворовывают только те планиды, где истощилась жизнь».
А тем временем в романе продолжается 6370 год «от сотворения мира меж словенами и хинами». Выясняется, что хромой волхв Рядич давно любит Русаву, а Олег признаётся: «Я буду ждать Омелфу. Она будет моей суженой».
Красиво, торжественно. Один жест эффектнее другого. Понимая, что даже легендарные люди должны хотя бы малость напоминать людей Ольга Фёдоровна вводит эпизод у бурной реки, когда Волхов идёт вспять. То у ребёнка «порты почали промокать от испускаемой влаги». То у лодочника «сзади, сквозь порты виднелось мокрое, жёлтое пятно от лепёшки».
Таким нарочито грубым действом Ольга Дубовская пытается вернуть современных читателей её романа к реальности. Только вот получается это у неё плохо, поскольку миф живёт по собственным законам сказа и легенды, где главные герои, по определению, не могут ходить в туалет.
Встреча Рядича, Олега и лодочников Гуды, Актеву очень скоро превращается ещё в одну иллюстрацию прочности, Божественности русского изначалия. Слова о захватчиках-хазарах закономерно перерастают в почти эсхатологическую проблему:
«Хазарин, дабы молвить слово, не прилагает к тому словотворению никаких усилий. (…) Наш рот подобен колоколу и слова мы изрекаем, то есть говорим только тоды, ежели бряцаем языком либо по зубам али по нёбу. Оттого наш говор звон имеет. А у хазарина слова появляются по-иному…Слова хазарин, буди камни в горле перекатывает, оттого его речь схожа с карканьем вороны. Ленится хазарин потрудиться языком, дабы слово изречь: как живёт, так и говорит».
Когда же зять старшего лодочника заподозрил предательство среди русов, то Гуды просто свирипеет и бьёт его обломком доски со словами: «Давайте поговорим, как воины». Назревает драка.
Однако, в ответ на вызов следуют смиренные отказы: «Я не воюю супротив русинов, - сказал волхв…». «Дядя Гуды, - сказал Олег, -  я тоже не буду держать с тобою брань. Гостомысл рёк, что коли русич подымет оружие на человека из словенского рода, то, значит, он уподобится ворогу земли Руськой… Я не буду поднимать на тебя меч, дядя Гуды. Я – не варяг и не гречанин. Я – русич!».
Ссора затихает. Злые слова нахлынули, словно природное ненастье, а потом развеялись, ушли. Противоестественные, чужеродные здесь, среди русов, этих прямых потомков богов.
Зато уже в следующих главах, повествующих о Риме, все приметы утраченного земного блага, являются в откровенной своей мерзости и лжи. Даже слово «Бог» под пером Ольги Дубовской здесь обозначается с маленькой буквы. Особенно, если это лично папа римский пишет: «Сам бог возложил на плечи папы заботу о церкви и сделал его неограниченным владыкою её».
В Риме на смену людям, мечтающим превратить своё тело в новое Солнце, выходят новые типажи. Например, помощник папы - кардинал Аусилий - был «необуздан в гневе и чрезмерно похотливый». 5 лет назад он купил за 600 унций золота место настоятеля монастыря Санта Мария в Трастевере: «Аусилий с жаром взялся за монастырские дела. Он развернул на территории монастыря виноделие и солеварение…».
Теперь Аусилий ещё более преуспел в преумножении личных богатств. В самом разгаре провокация с «декреталиями святого Исидора Меркатора», оправдывающего безграничную власть папы. В том числе с отдельным пунктом: «Предать смерти тех, кто оскорбил или высмеял духовное лицо». Пирующие епископы обсуждают «декреталии», собственноручно написанные папой, делая вид, что не понимают подвоха.
У них фактически нет лиц, нет ярких характеров. И обозначает их Дубовская даже не фамилиями, а масками. Самый критикующий у неё значится как Лысый. Тот, который принёс молоток, чтобы убить сомневающегося ударами по затылку – Икающий. Только перед лицом всё примиряющей смерти появляются адресные человеческие приметы убитого - епископ из Витербо.
Встаёт вопрос, «каким наилучшим образом можно свалить вину за смерть лысого епископа на варваров-славян и организовать против них поход»? Чтобы скрыть следы Ватикан прибегает к услугам Гардиана, главаря шайки разбойников. «Когда богатый и роскошный Рим погружался ночью в непроглядный мрак, Гардиан становился единственным хозяином узеньких улиц, портиков, мостов и городских ворот».
Попутно папа показывает Аусилию тайную комнату с хрустальной моделью земного шара и знакомит с существованием Родовой книги, которую ранее Боян нашёл способ передать законным владельцам.
Аусилий предсказуемо возмущается: «Ваше преосвященство, согласитесь, что это совершенно невозможно по природе вещей, чтобы варвары-славяне были рождены богом, а не сотворены, как все нормальные люди, из земной глины. По их книге получается, что славяне – потомки богов, это божественный народ».
Кардинал бесится: «Надо внушить плебеям, рабам и сеньорам, что славяне ненавидят римский народ, что варвары издревле питают к нам вражду». И папа полностью согласен со своим помощником:
«Так ты сказал, что славяне лелеют мечту, чтобы завладеть Римом и разрушить её церкви? Тебя осенила очень и очень удачная мысль. Объяви об этой звериной жестокости славян сегодня также и на совещании его императорского величества. Наши добрые соседи должны помочь нам в борьбе с дикими славянами».
Коварная схема вызревает сама собой: «…монахи, переодетые в одежду сеньоров, будут ходить по улицам и там, где собираются римляне, они расскажут о епископе из Витербо, которого славяне принесли в жертву своим богам».
Для того, чтобы добыть Родовую книгу и пограбить Русь начинается поиск послушного человека из русов. И такой человек в Риме есть – это бывший Гремислав Хоробрый, получивший в крещении имя Николай. Беглец из Руси был когда-то князем, счастливым мужем и отцом сына и двух дочек. Всё изменилось в одночасье: «Однажды… я с дружиной возвращался с дальних сенокосов. Дело близилось к вечеру. Вдруг я заметил в поле юную жницу, лет шестнадцати, не более».
Опять предельно говорящее замечание – князь ездит косить сено. Но случившееся на поле с дочерью кузнеца Полистой ещё более разделяет два мира – русский и западный. Аусилий с трудом понимает, о чём сокрушается Николай, вынужденный бежать, в том числе, от собственных дружинников и от себя самого.
«Это здесь, в этом мире… вам, владельцам тысяч рабынь, никогда не было доступно такое воображение, как свободная женщина. А там, - он ткнул пальцем куда-то на северо-восток, - там словенскую женщину воздвигли на пьедестал преклонения. Ибо женщина, по имени Роусь, супруга божественного Перуна, произвела на свет потомство, положившее начало всем словенским родам. Её именем величают землю моих отцов. А я… растоптал женское достоинство юной русички и обрёк её на погибель».
«На Руси за прелюбодеяние полагается смертная казнь. (…) В землю вбивают рядом четыре столба: два для мужчины и два для женщины. Их привязывают за руки и за ноги к этим столбам и потом разрубают мечом от шеи до паха».
Ещё более поражает воображение римлянина сообщение о вече. «Ты хочешь сказать, что решение о виновности или же оправдании человека выносит плебс, простолюдины? – кардинал с изумлением воззрился на Гремислава. – Тупоголовая чернь навязывает свою волю князю? Как можно князю и его сановникам ставить себя наравне с этим смрадным навозом, подлыми людишками? (…) Язык толпы подобен отраве, медленно, но верно разъедающей основы божественной власти!».
И, наконец, своеобразным средоточием контраста двух таких разных цивилизаций становится рассказ о русских обычного раба Добромира. Его истории поначалу воспринимаются окружающими как затейливые байки, постепенно превращаясь в некое Божественное откровение.
 «Не зреть конца и краю рощам, лесам и пашням на земле русинов. (…) В земле русинов озёр и рек не счесть, в них рыбы водится богато. Улов же добрый рыбаки поровну делят меж собою. (…) В стране русинов много житниц общих… (…) Общиной крепкой издревле мой народ живёт. (…) На дверях замков словене не имеют».
«Словене воздвигли мир правды и труда. Да будет вам ведомо, что в словенских землях труд за счастье почитают, дабы разумными делами мир красотою наполнять. Всеобщий закон труда в семью объединяет всех людей… Мы оградили наш мир межой любви. Раздора не бывает среди словен. Там, где живёт правда – нет насилия и рабства, там свобода процветает».
«Солгав хоть в малости единой, человек выбивает ударом дерзким ложе прочное из-под души. И нежная душа мятётся, стонет, плачет, теряя силы, и прочь стремится покинуть существо, охваченное злобной ложью. А он, безумец, с каждой новой ложью, утрачивает облик человека, ибо только душа способна осветить разум и направлять человека на добрые поступки».
«Когда  человек из куска глины лепит горшок, иль из груды железа куёт меч, иль из лоскута кожи шьёт обувь – он подобен богу, творцу Вселенной. Ибо в этот великий миг человек из небытия созидает бытие. Счастье для человека – из тьмы глубокой извлечь вещь, наполненную божественным глаголом, ибо всё сотворённое руками человека есть глагол бога».
Имеющий уши – да услышит! Словами Добромира проникаются многие. Даже разбойник Гардиан в конечном итоге на берегу Тибра говорит свой тяжёлый монолог:
«Жизнь моя протекает, словно крота, во мраке ночи: в поисках пищи и денег. (…) У меня никогда не будет жены, так как мне не на что построить дом, куда можно было бы привести супругу. А значит, у меня никогда не будет и сына, моего кровного потомства. (…) Я гражданин Рима, но до меня государству нет дела: я никому не нужен в родной Италии. Я чувствую себя даже не пасынком в своём отечестве, о пасынке всё-таки пекутся либо мачеха, либо отчим. А чувствую я себя затравленным волком, гонимым богатыми сеньорами, верными псами церкви – священниками и крестоносцами, да придворными служителями императора».
Тем временем император Людовик с папой продолжают сплачивать ненавистников Руси. Признавая, что римляне вовсю бегут на Русь. Да и «многие греки тоже считают, что их свободу заковали в оковы императорского самовластия и христианской церкви и толпами покидают наше царство. Они устремляются к русинам»
Людовик обращается к своим соратникам во время пиршества во дворце: «Братья… нам выпала великая миссия: наступила пора снять с плеч русинов неподъёмный для них груз богатства». Звучит и самое страшное по мысли западного мира обвинение. Его формулирует Рурик Старший, некогда выгнанный Гостомыслом: «Князья русинов низвели себя в равенство с плебсом. Таким недостойным поведением князья русинов навлекают позор на императорскую власть всех народов».
Слова Николая-Гремислава о смерти великого князя оказываются при таких настроениях очень кстати. Запад готовит оружие, готовит миссионеров и уже знает, что ему делать, стратегически мысля ничуть не хуже Аллена Даллеса: «Надо чтобы русин-христианин и русин родной веры возненавидели и с презрением смотрели друг на друга; надо добиться того, чтобы они считали друг друга отступниками и предателями истинной веры».
На этом, впрочем, первая книга романа «Великий русский князь» Ольги Дубовской завершается. Прозревший Гардиан с соратниками плывёт на Русь. Отравленный собственным ядом Аусилий издыхает на глазах папы. Через 40 дней войска Хазарии, торков, греков, германцев и варягов выступают против Руси. Жизнь-сказка, жизнь-легенда оказывается после кончины Гостомысла перед прямой угрозой.
Не место сейчас разбирать историческую достоверность всех приведённых в романе Дубовской имён, фактов и событий. Для этих целей существуют иные книги с чётким указанием «учебник» на обложке. Гораздо важнее, что после прочтения всего этого живописного, порой гротескного, порой памфлетного сочинения нельзя не полюбить свою Родину ещё крепче и ещё глубже.
На уровне сознания и подсознания. Умом и сердцем. Невольно заставляя восклицать не хуже Гардиана: «Живут же на Руси! Хочу на Русь!». Восстанавливая в душе и сердце, кажется, не до конца ещё утраченный Золотой век.
21-23.10.2014

II Серпы перекуются в мечи

Дубовская О. Ф. Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге. Книга вторая. – СПб.: Скифия-принт, 2018. – 412 с.

Кажется, совсем недавно оставили мы героев монументальной исторической повести Ольги Дубовской «Великий русский князь». И вот пришло время продолжить это путешествие через века, пространства и наслоения исторической лжи.
Вначале пристало напомнить краткое содержание первой книги, которую Ольга Фёдоровна не без юмора по части современного упора литературы на «роман» и глубокой цели отослать читателя к «Повести временных лет», называет повестью.
Итак, в новгородской Руси растёт мальчик Олег, сын песнопевца Бояна. От злых происков свея Рурика Боян гибнет. Но остаётся Традиция, остаются заветы князя Гостомысла, первого среди равных. Остаётся Знание о живом теле Даждьбога, из которого Сварог сковал новое Солнце взамен украденного змеями.
Далее действие переносится в Рим, так называемую цивилизованную Европу. Кардиналы при помощи прелюбодея Гремислава готовят очередную войну против Руси на волне известий о смерти Гостомысла. От Руси свои кусочки готовятся откусить хазары, торки, греки, германцы, варяги и все остальные, кто боится страны, где «варвары-славяне рождены богом, а не сотворены, как все нормальные люди, из земной глины».
Вторая книга снова возвращает нас в Новгород. Великий город собирается на вече, осуждая темы постройки кораблей, хором и помощи купцам-русинам, пострадавшим от течения Волхова. Но в дружный голос общей семьи, общего народа вмешивается мужик с бичом, который притворяется стариком, мутит воду и смущает вече.
Олег узнал человека, якобы, искавшего прежде телка. А потом в толпе обнаруживается ещё до пяти подозрительных человек, за которыми молодёжь берётся проследить.
Тем временем волх Рядич открывает свою любовь Русаве, матери Олега. Это происходит во время сбора малины и звучит клятва Перуна: «Девица красная, княгиня молодая! Ты напряди нитей из дождевых капель, натки полотна из снега белого, да сшей мне рубаху из макова цвета».
Новгородские сцены у Ольги Дубовской, впрочем, очень трудно пересказывать, поскольку их как некие этнографические этюды можно лишь цитировать, чтобы понять быт и миросозерцание русичей. Мы имеем здесь дело со своего рода поэтическими зарисовками, где жертвоприношение малиной и хлебом с солью у Мокоши или посвящение в воины Перуна молодых дружинников Вадимом Хоробрым – не просто выглядят сюжетными линиями. Это – сам воздух, само существо текста.
Попробуй убрать их из повествования – легко по отдельности уберутся, поскольку нейтральны для сюжета и собственно темы текста. Но одновременно попытка их убрать натолкнётся на то, что рассыплется в прах внутренний ритм повести, дыхание текста. Это как из четверостишия попытаться убрать рифму или переставить слова. Не убирается ничто и не переставляется!
Лишь звучит один большой, всеохватный монолог, хотя вроде бы и разные люди в этот общий хор включены. И не мечам своим дружинники свои слова говорят, а нам, потомкам своим, матери земле своей: «Я, сын русьской земли, клянусь, что до конца своих дней буду защищать родное отечество. И если понадобится, то я встану на защиту других словенских родов. Клятву сию я не переступлю во веки веков».
Или сцена с разговором Олега, который со своей дружиной готовится идти в острог под Псковом, с «ветхим научителем» Златогором. Формально она о том, что Олег становится хранителем Начальной книги, а «книга Рода – это память всех словенских родов. Оттого её и сберегают в невредимости с того времени, как на земле почался исток жизни».
Но фактически это очередные стихи о той Руси, которую мы не теряли, но которая у нас была отобрана нагло и беззастенчиво все знают кем и когда.
К сожалению, и в повествовании О. Дубовской окружающая гармония слишком скоро обрывается. Волхвы чувствуют неладное: «Тьма грядёт на Русь со всех сторон. Великая тьма подступает к земле русичей».
А тут появляются поляки с известиями уже не о кажущейся, а о реальной тьме в виде наступающих германцев и варягов. И к довершению всему варягами было учинено побоище на совете малых князей, которые должны были избрать Великого Князя Руси.
Не вышло дать бой захватчиком и в Пскове. Князь Витомир запретил дружине Олега помогать им в сече и велел уходить в Новгород, спасать хотя бы то, что можно спасти:
«Руси не надобна слава мёртвых отроков. Спасай дружину, сынок! В том нет стыда, коли можно избегнуть беды и спастись от погибели».
Тем временем пал и Новгород. По веление своего воеводы дружинники по одиночке возвращаются к пепелищу. Кто-то из изучавших историю русского изначалия по киевской версии русской истории, по мейнстриму советско-российского изучения язычества, возможно, удивится: почему Дубовская свои повествования строит вокруг Новгорода? Причём тут Новгород, если «мать городов русских» – это Киев?
Дело тут в том, что Киев был захвачен (или хитростью взят) новгородским князем Олегом уже позже. В 882 году. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять: из Киева управлять славянскими землями и сподручнее, и куда теплее, чем на северных суглинках. Но начиналась Русь всё-таки с Новагорода.
Сама терминология Киевской Руси наиболее активно пропагандировалась историками украинской выделки, которые только так в советских реалиях могли вести линию своего самостийства. Они не могли говорить об исключительности украинства, но вполне были довольны версией киевского происхождения Руси, что существенно обедняет и сужает отечественную историю.
Причём в концепции триединой славянской колыбели народов того же Бориса Грекова (уроженец Миргорода Полтавской губернии) изначально существовал второй план вопроса. Как бы и равные народы, но всё равно первичен Киев и объединение славян началось с юга, с Поднепровья.
Когда же идеологические реверансы уходили, то существенно менялись и акценты. Вспомнить хотя бы «Историю Украины» (1904) Михаила Грушевского, который был честным человеком, поэтому не темнил, а впрямую утверждал, что историческим наследником Киевской Руси стало Галицко-Волынское княжество и никакой идеализированной колыбелью русских, белорусов и украинцев это государственное образование – Киевская Русь – быть никак не может.
 Сейчас, видимо, не осталось никаких препятствий к тому, чтобы политкорректная мифология продолжала царствовать в умах русских людей. И Ольга Дубовская уверенно возвращает русским их подлинную историю, без реверансов насчёт стольного града Киева, поскольку изначалие наше куда старше.
Киев, вообще, может быть хазарским городом, основанным ими, хазарами, а никаким не Кием, поскольку Кий – личность легендарная и достоверные сведения об этом городе появляются лишь в связи с Новгородом. Это утверждал, в частности, Руслан Скрынников.
Конечно же, то, что говорит Дубовская – всего лишь версия тех далёких событий. Например, существует также теория, что Олег и Рюрик действовали совместно, одолев Новгород времён Вадима Хороброго, что женой Рюрика была сестра Олега (конунга Одд Стрела), а Рюрик, вообще, - внук Гостомысла. Так трактует наше изначалие Александр Асов (Барашков), но он в отличие от «киевлян» скатывается в другую, норманнскую, крайность и тоже может быть назван предвзятым.
Асов почему-то отказывает новгородцам в самостоятельности и самодостаточности, зачем-то стараясь сделать Рюрика родственником Гостомысла. При этом Рюрик именно воюет за новгородский престол. Вначале захватывает Старую Ладогу, а затем идёт на Новгород. Но почему всё так, если он прямой потомок любимого князя русов? Нет убедительного ответа.
Не считать же в самом деле убедительной совсем уже бредовую версию о «призвании» вече в 862 году совершенно чужого правителя на землю, которой, якобы, некому править?!
Художественная версия Дубовской представляется наиболее логичной и достоверной. В лоскутном одеяле многочисленных существующих версий, Ольга Фёдоровна не только не теряется, но, пожалуй, высказывает наиболее полную из них.
По ней Рюрик именно враг Новгорода, идущий на него во главе совместного войска «цивилизованной Европы». Ведь если его «призвали», зачем официально призванному князю захватывать Старую Ладогу?!
Во-вторых, Рюрик как князь ничем себя не только не прославил в истории, но даже и не показал. То есть, если он и был, то он мог быть в лучшем случае полководцем некоего войска, которое в некое время вошло в Новгород – не более.
Ну, а на всякий случай, чтобы стереотипы в головах обывателей разрушались не слишком болезненно, Дубовская предпринимает небольшую перестановку букв – реальный Рюрик у неё превращается в Рурика. И понятно, о ком именно идёт речь, и всегда можно сослаться на художественный вымысел.
Итак, в Новгородский кремль врываются варяги, германцы, италийцы, норвеги и даны. Настал их час и их победа. Но с самых первых секунд захватчики оказываются поверженными морально. «Раскрыв рты», они смотрят на башню-вежу: «Вежа, высотою восьми саженей, стояла посреди кремля. Она была видна издалека и открыта всем ветрам. Подъезжая к городу, завидя её купол ещё версты за три-четыре, новгородцы обыкновенно рекли, что наконец-таки они добрались до дома…».
Купол вежи был из золота, на острие крыши находилось золотое колесо с четырьмя золотыми спицами, в золотой купол упирались двенадцать узких продолговатых окон. «На две сажании ниже окон вежу опоясывала смотровая площадка. Войти в это сооружение можно было через дубовую дверь. Посреди двери был приколочен круглый золотой щит. На нём латиняне разглядели отчеканенный знак бога солнца: Даждьбога».
Перебежчики из русичей пытаются объяснить Рурику, зачем нужен терем Числобога и что даёт наблюдение за «длиной светового потока», но не понимает их варяг, точнее, по-своему понимает:
«Позор и срам! Оказывается, князья варваров – звездочёты. Экое глупое занятие они себе придумали. Вместо того, чтобы достойно управлять народом, они играют в детские игры: считают на небе звёзды. (…) Спасать надо славян. Ты прав, Рурик, нет порядка во власти, нет и преуспеяния в государстве. У славян плохая власть, и куда ни посмотришь – всюду неразбериха. Мы наведём здесь свой, латинский порядок».
Но, произнося свои ритуальные заклинания, единые от Гитлера до Терезы Мэй, латиняне не могут не признать внутри себя, что «дома русинов сооружены добротно и с множеством подсобных строений… Крыши всех строений покрыты тёсом, карнизы украшены подзорами, окна в домах окаймлены наличниками; у каждого дома – крыльцо. Даже заборы, ограждающие сады, сотворены были тоже с особой выдумкой. (…) «Богато, богато живут русины», - говорили меж собою германцы, волоча к пристани награбленные тюки и бочки с пушниной, ткаными полотнами, собольими шубами и овчинами; с солью, воском и домашней утварью…
Они вспоминали свои дома, куда им приходилось возвращаться после походов с награбленной добычей. Свои жилища латины строили обыкновенно из неоскуренных брёвен или же из прутьев, обмазанных снаружи глиной. Окна были без стёкол: вместо них они прорубали в стены дыры, закрывавшиеся на ночь ставнями. Пол в домах был земляной. Здесь же, на полу, располагался очаг, сложенный из камней. Дети и жёны спали на шкурах. Награбленного добра хватало родственникам едва на полтора-два года. А потом латины вновь сбивались в ватаги и учиняли нападения».
В разгар грабежей домой возвращается Олег и его дружина. Волхв Рядич спасает дружинники Вадима Хороброго – Буреяра. Окончательно становится ясно, что Русь столкнулась с большим предательством и в Пскове, и в Новгороде. Вместе с разорением внешним наступает время и внутреннего разорения. На потеху варяги созывают вече и приводят на него пьяных девиц «без кокошников, с рассыпанными по плечам золотистыми волосами».
Варяги грозятся убить распутниц, а пощадить их обещают в обмен на всё оружие, которое новгородцы им отдадут. И так выходит, что ответ держать приходится Олегу как воеводе. Он напоминает вече: «Ежели от Руси удерживается пленник, и ежели русич найдёт его, то пусть русич выкупит и возвратит пленника в свою страну. А цену отдаст за него ту, яку запросит удерживающий его  в плену».
Новгородцы помнили об этом законе Рода, а поэтому беспрекословно сдали всё оружие на радость Рурика. В очередной раз стало ясно, что коварные враги прекрасно знают обычаи и законы русов.
Но это же беспрекословное повиновение русов своим богам откровенно страшило врагов. Даже победив они не могли чувствовать себя победителями. А обесчещенные девы в одеждах невест на другое утро с песнями вошли в воды Волхова: «Ой, люли, люли, да увезёт князь младёшенек красу-невесту да в свои палаты богатые, да во сады зелёные, где поют соловьи, соловьи развесёлые».
И если была в чьих-либо жилах кровь, то не могла она не остыть от высокой правды и мудрости русской!
На вече волхв Рядич предлагает Рурику договор: «Живите на землях, что предназначены для вас богом Родом. Любите свой народ, заботьтесь друг о друге. И сами, добровольно, подчиняйтесь законам, что изобретёте для себя. (…) Покиньте Русь и мы установим уговор: любовь между нами, русичами, и вами, латинами. И будет та любовь непоколебима и вечна».
Даже после всего, что с ними сотворили захватчики, русы готовы на любовь и милость. Но не слышат ничего безумцы-захватчики. Не слышат и даже не понимают, зачем поверженные пытаются это говорить. Так детям кажется, что игрушка, которой они на время завладели в песочнице, уже стала их собственностью.
Да, чужеземец может быть князем русов. Для этого он должен вспахать борозду плугом. И Рурик проходит эту борозду, впрягая в хомуты новгородцев, вместо коней. Епископ из Ватикана благословляет варяга крестным знамением.
Остаётся лишь доехать до кремля на манер бога Одина – на семёрке козлов. Откровенная отсылка к современному формату так называемой «большой восьмёрки» – США и их семеро приближённых козлов.
Кстати, присутствие в стане Рурика епископа вовсе не удивительно. По некоторым данным, ещё в 826 году в Ингельгейме Рюрик был крещён и получил христианское имя Георгий.
Крещёным христианином Феодором был и конунг Одд Стрела, почему, думается, вряд ли стоит отождествлять его и Олега. Как-то, согласитесь, не годится беспринципный варяг на роль будущего Великого Князя, да ещё и хранителя языческого изначалия.
Во всяком случае, Ольга Дубовская с варяжской трактовкой образа национального героя соглашаться не собирается. И ей не откажешь в логике. «А бысть то в лето одиннадцать тысяч восемьсот шестьдесят  второй год от того мига, когда Сварог привстал с белой тучи и Солнце из-за Него показалось и вмиг всю Землю согрело, ото льда освободило».
Тем временем варяги поймали невесту Вадима Хороброго – Ладомиру. Рурик захотел заполучить её себе в жёны, но той удалось хитростью бежать. Она сказала, что должна принести хёвдингу (вождю) подарок, который приторочен к седлу её коня. Пошла, велела Рурику её ждать, но, конечно, не вернулась ни с подарком, ни без него.
Позже выяснилось, что и Вадим не погиб в бою с захватчиками. Через два года он вернулся к Новгороду с семью десятками уцелевших дружинников. Вадим Хоробрый заявил свою волю Рурику и пообещал, что тому ещё не поздно повиниться и уйти с русской земли с миром.
Рурик лишь рассмеялся в ответ. Тогда дружина Вадима начала снимать доспехи и готовиться к «смертному бою»: «Воины Перуна освобождаются от одежды только в том разе, когда намереваются вступить в бой – последний в их жизни. (…) И кличут этот бой смертным оттого, что в нём дружинники жаждут принять смерть и вовсе не думают о победе».
В той сече все дружинники погибли. Погиб и Вадим Хоробрый. Новгородцы и поддержали бы своих воинов, но были лишены оружия. По версии Дубовской Олег сумел похоронить тело Вадима на другом берегу Волхова, установив сверху дубовый меч из ветви дерева Перуна. Верится в это благостное окончание с трудом, но верить хочется и версия очень красивая.
Одновременно восстание Вадима взволновало оставшегося живым настоящего Великого Русского Князя Избора, которого выходили волхвы. Тот надевает доспехи и в одиночку идёт в кремль: «Я иду в кремль, дабы варяг знал, что русский князь не боится его, что русский князь являет пред ним заступничество своего народа, что русский князь пришёл, и будет биться за свою семью, доколь не расстанется с дыханием жизни».
Избор пробрался на башню-вежу по тайному ходу и ударил в колокол. И это было совсем не безумством, как может показаться поначалу. Волхв Рядич объяснил народу этот момент: «Ежели один воин, всего лишь один… смог до колокола добраться, то что же будет с кремлём, в таком разе, коли на него двинется сотня, две или вовсе тьма русичей вздымет мечи в этом походе?».
Тем более, что русичи активно куют новые мечи. «Олег быстро снял тулуп и шапку, и надел на себя кожаный передник. Затем он взял кузнечные клещи, ловко извлёк ими из горна сплавленные вместе три или четыре серпа и положил этот кусок сплавленного железа на наковальню. (…) Затем, держа клещами на наковальне раскалённое железо, Олег быстро схватил в правую руку кузнечный молот, с силой опустил его на железо и почал выковывать из него длинный, обоюдоострый русский меч».
На этом жизнеутверждающей притчеобразной ноте вторая книга повести и завершается. Фактически Олег воочию воплощает древнее знание о новом Солнце, которое было создано Сварогом из живого тела Даждьбога.
Было ли всё именно так, как пишет Ольга Фёдоровна? Разница, в принципе, невелика. Сам ли Олег сковал Руси обоюдоострый меч для отмщения или постарался неведомый кузнец – малозначащие детали. Главное, что Русь не смирилась, не согнулась и совсем немного остаётся до того мгновения, когда, выражаясь словами Пушкина, Вещий Олег предаст «мечу и пожару» всех врагов русской земли.
Всему свой срок. Продолжение следует.
17.11. 2018 г.

III Со щитом Яровита

Дубовская О. Ф. Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге. Книга третья. Спб.: Скифия-принт, 2023. – 658 с.

Завершена многолетняя работа Ольги Дубовской над книгой «Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге». Первая книга трёхтомника увидела свет в 2014 году. 404 страницы.
Действо начинается в новгородской Руси. Олегу тогда ещё только 12 лет, только умер князь Гостомысл. Вместе с собственно сюжетными линиями Ольга Фёдоровна сразу бережно выстраивает мир Родовой книги, «Сказа о сыне Перуна и Роси Даждьбоге», о том, как из тела Даждьбога Сварог сковал новое Солнце, Жива дала этому Солнцу лучи жаркие, а сёстры Утро и Вечеря водят под уздцы четвёрку разномастных коней, на которой едет Солнце.
Реальность густо замешана на легендах и преданиях, как, пожалуй, всегда и бывает в жизни. И это не вымысел, а просто более точно осмысленная наша реальность. Кому врём? Всегда, чем больше жизни, тем больше в ней мифологии. Это не Дубовская придумала.
Тем временем в Риме зреют козни против Руси. И чтобы пограбить, и чтобы добыть Родовую книгу. Так мы вступаем во вторую часть повести (2018 год, 412 с.). Силы запада захватывают Псков и Новгород, а возглавляет эти силы Рурик. Юный Олег куёт мечи и вспоминает о Солнце из живого тела Даждьбога.
И вот завершающий том трилогии. 658 страниц. Такой объём не то, что не напишешь с ходу, его и прочитаешь не вдруг. Тем более, что нет ничего актуальнее, чем история.
Это ежедневные газеты имеют свойство стариться и пахнуть плесенью. Истинная история, чем старее, тем только современнее. Тем более, что украинские события предельно актуализировали всё, что касается так называемой Киевской Руси и всего этого напластования мифологии и легенд.
Помните «Как ныне сбирается Вещий Олег…» у Пушкина? Как правило, этим знанием всё и ограничивается. Поэтому начнём не с сюжетных линий, а с примечаний автора, с конца книги. Иначе просто многое будет не понятно.
О. Ф. Дубовская пишет: «Уважаемые читатели! Конечно же, было бы гораздо приятнее и спокойнее, если бы при написании трилогии «Великий русский князь. Повесть о Вещем Олеге» мне пришлось бы опираться на те исторические документы и события, которые нашим отечественным, научным сообществом приняты, как достоверные и не подлежащие сомнению, свершившиеся факты.
Однако же, летопись монаха-грека Нестора «Повесть временных лет», которая составлена двумя с половиною столетиями позже мнимого «призвания» Рюрика, наполнена собственными соображениями, выдумками, фантазиями и баснями летописца, противоречащими историческим источникам.
Кроме того, следует отметить на всех русских летописях, которые, как известно, много раз переделывались, дописывались и редактировались, лежит печать субъективного, личностного восприятия мира их создателями и переписчиками».
Впрочем, к этим соображениям вернёмся позже. Пока о содержании. Со второй части повести прошло 12 лет. Олег соединился семьёй со своей суженой Омелфой. Варяги владычествуют над Русью уже 17 лет.
И тут из леса к людям на свой день выходит олень – дар Велеса, первый знак первого русского бога, что боги возвращаются к своим внукам. Затем волхвы вручают Олегу щит Яровита, чтобы он вместе с мечом Перуна разил врагов славян: «Щит бога побед и руський меч должны находиться в руках одного мужа, дабы слава бога соединилась со славой русьского оружия».
Читать повествование О. Дубовской сложно. Мало того, что она уснащает текст обилием диалектизмов, вроде лепшие, алкали, гутарили, туточки, вельми, яко, срозумел, теперича, адразу… Помимо этого она, как правило, строит свою речь не столько прозой, сколько ритмической поэзией в стиле «Велесовой книги» или «Книги Коляды».
«Бог Род, покажи свою силу. Повели Перуну не гнать тучи по небу, чтобы солнце – стражник дня, штодённо светило ясно, чтобы стражник ночи – месяц ясный, сиял на небе среди сестриц родимых, вместе со звёздами частыми. Бог Род… не дай мраку опуститься на землю руськую до той поры, пока мечи наши не повергнут в прах чужеземцев-насильников, пока не очистим землю руськую от следов вражьих, пока девы наши не возликуют в радости на полях да на лугах свободных».
Подобные тексты сложно воспринимать иначе как песни или заклинания. Во всяком случае, это не беллетристика в традиционном её понимании, не просто связанный текст с диалогами и сюжетом. И автор это прекрасно понимает, доводя свои стилизация порой до совершенно утрированных форм. Повышая тем градус торжественности до предельных величин.
Тем самым ещё более снижая пафос в отношении варягов. Жена Рурика Ефанда изменяет супругу с племянником Готафрида, двоюродного брата Рурика. А сын Свенельд умеет лишь «развлекаться, да за служанками бегать по палатам».
Немудрено, что войско Олега бьёт войско Рурика, а Олег избирается князем и нарекается Вещим за явную поддержку высших сил. Причём, пленным даруется свобода и все они наделяются землёй, русской землёй. А Свенельд, сын Рурика, берётся равным в молодую дружину.
Отдельное действо разворачивается в столице Хазарии Саркеле. Там шаолиньский монах Ян Цзян выкупает пленниц Лесю и Яну, возвращая их в родную деревню Щирую.
А в Менск князя Беловежа на Всерусское вече едут посланники всех словенских родов, чтобы избрать Великого русского князя. О чём и производится свежая запись в книгу Рода:
«В великом граде Менске, что стоит на реке Немиге, было Всерусское вече. Все сорок племён словенских прислали на это вече своих Малых князей с дружинами. Поначалу было много споров и несогласий серёд князей: срамили они один другого, возводили напраслину, и ругань сотворилась великая на том вече.
Только в скором времени опамятовались послы: глядя на щит Яровита, прозрели они истоки своих родов. И тут стыд пал на их головы, очи слезами исполнились. Вспомнили послы, собравшиеся на Всерусском вечяе, что они братья кровные, а живут они теперича разобщённо, без подмоги один другому, а всяк сам по себе…».
Так пишет сам Олег, давая пример сыну Игорю. И в этом эпизоде, пожалуй, полностью заключён художественный приём Ольги Дубовской.
Казалось бы, только что она сама рассказала о Всерусском вече. И теперь снова говорит о том же, только языком книги Рода и уже от лица самого Олега. Повтор? Неумелая беллетристика? Ни то, ни другое.
Повесть Дубовской – это словно некая реконструкция эмоции. Для неё, по большому счёту, не важны ни люди, ни их слова, а самым главным становится именно послевкусие текста, где текст выступает воплощённым преданием или фреской, где на твоих глазах сохнут краски и ты можешь лишь угадывать действие в полной мере, чтобы соучаствовать в нём. Причём, ради соучастия читателя всё и задумывается. Читатель, по Дубовской, просто обязан идти вместе с читаемым им текстом, проникаясь его нервом, как и его эмоцией.
Часто ряд героев и сцен прописан словно бы нехотя, всего несколькими скупыми мазками. И не потому, что автор «не умеет» (знаю Дубовскую давно, знаю, что «умеет»), а потому, что это не входит в рамки её художественной задачи. Ей важно не столько выстроить некое чтиво, но определить философский пласт того явления, которое ей важно обозначить.
Вот император Константинополя. Вот варяжский князь Киева Аскольд, недовольный, что хазары привезли пленниц из-под «его Киева». Патриарх Фотий. Довольный, что Аскольд готовится крестить русинов ради того, чтобы и дальше грабить Русь, откупаясь от Константинополя.
А вот наблюдение про лён, которое может показаться, вообще, случайным: «Особенно много посевами льна были заняты земли радимичей и северян, племена которых разместились около Десны, Сейма, на Соже и возле Северного Донца. До чужеземцев доходили слухи, что и другие словенские племена, чьи города и деревушки были расположены возле таких русских рек, как Двина, Волга, Днепр, Березина и Полота тоже занимаются этим сумасбродством: теперь под посевы льна отдаются намного большие площади, чем под зерновые посевы».
Зачем эти акценты, для чего? А для того, чтобы про Новгород Великий не забывали? Как и про древность киевскую тоже. Отсюда эпизод, когда варяг Аскольд встречает юниц, двигающихся из Ирпеня в деревню Бучу, где «жильцы ждут не дождутся встречи с богиней Триглой», богиней земли.
Именно эти деревни? Именно Ирпень и Буча? Остроумно, хотя и двусмысленно.
Пропаганду христианства на Руси О. Ф. Дубовская подаёт через следующий мотив. Епископы бегут из Киева, чтобы не попасть под раздачу между варягами и хазарами, они служат варягам, их проповедь – фикция. «Через месяц с небольшим они благополучно возвратятся в Византию. И до конца дней своих епископы будут рассказывать в проповедях прихожанах о несчастных русичах, заблудившихся в чудовищном мраке своей поганой веры и с невиданной яростью сопротивляющихся благостному свету греческой веры».
Поворот темы оригинальный. Отрицать это нельзя.
Интересно подана и тема освобождения (захвата) Киева Олегом. Русичи у Ольги Фёдоровны под видом пленных прошли, а один, якобы, смог бежать, и этот ирпенский гончар Могута рассказывает варягам Аскольда, что их взяли в плен хазары. То есть дразнит варягов хазарами, которые ни с кем не хотят делиться своей добычей.
Вполне возможно, что именно так Олег и сумел выманить войско Аскольда из хорошо укреплённого Киева. Логичный поворот темы.
Собственно князь Олег много в повести говорит, чересчур много. Я лично не так его себе представлял, уж точно не оратором. Но можно признать, что для победителя ряд монологов просто-напросто духополезны:
«Разруху також надобно прогнать с нашей земельки и возвратить ей прежнее благополучие и всегдашнее изобилие. (…) Надобно поднимать из пепла разрушенные города, посёлки и деревни, и адразу же строить в них заново хаты, кузни, всякие мастацкие помещения и, конечно, же гумна… (…) Земля заброшена… она слишком долго была в плену. Поля поросли бурьяном, лопухом и крапивой а плуги ржавеют без дела. А луговистые места, богатые пастбищами, давно не ведают покоса и поросли кустами».
Хорош и момент переговоров с греками на корабле Олега. «Русь может вступать в переговоры только лишь с побеждённым врагом». «Други любые, верные сыны земли русской! Если мы хотим, чтобы земля русская была вечной, чтобы наша слава сохранилась на все века, то нам следует хранить единство всех словенских племён. Только наше единство всегда будет неодолимым заслоном перед всяким внешним злом, которое помыслит посягнуть на нашу свободу и на наших родных богов».
И вот щит на вратах Царьграда. Вроде бы статус-кво всем ясен. Но неугомонные императоры Леон и Александр задумывают преподнести Олегу плащ, в который будет зашита гадюка. Хороший задел для будущей книги!
А завершается книга О. Дубовской собственно тем, что и заставляет говорить о тексте именно как о художественном явлении. До финальной притчи перед нами был лишь текст, но явление появляется лишь сейчас.
Переводя саму эту историю на иной, сакральный, онтологический уровень. И сам Олег, и все иные персонажи оказываются сейчас лишь штрихами большого божественного замысла. Этакая славянская космогония.
Цитата. Просто, чтобы понятнее было, о чём речь.
«- Значит, ты говоришь, моя супруга, - подхватил мысль Род, - что у человечества Разум оказался помрачённым? Помрачённый. Мрачный. Мрак. Темнота. Чернота. Антиразум. Скажи, Числобог, умеющий держать числа, сколько же было людей на планете, перед тем как их, гм ... гм ... как их не стало.
- Двенадцать миллиардов сто восемьдесят миллионов сто пятнадцать человек, не считая тех, кто был еще в утробе женщин, - отчеканил Числобог.
- А теперь подсчитай, достаточно ли выбросов черной антиразумной энергии, исходившей от всех этих человеческих голов, для прокола электромагнитной сферы Вселенной? Для выхода в Антивеселенную? - уточнил вопрос Род.
- Нет, не достаточно, - ответил Числобог. – Для пробоя защитной границы потребуется тринадцать миллиардов людей с помрачённым Разумом».
Стало яснее? Понятнее стало? Не стало?
Но, по крайней мере, таким контекстом конкретно обозначен дискурс разговора. Как и самой жизни человеческой.
Перед подобными понятийными глыбами сразу мельче на порядок становятся человеческие проблемы. И сама тема князя Олега как-то бледнеет в рассветном мареве. Война? Нет, мир. Возмездие? Нет, возвращение к своему изначалию. До язычества, до христианства, до иных учёных терминов.
«И тогда раздвинулась трава, зелёная-зелёная, и все увидали того, кого так ждали.
Перед ними стоял человек - народившееся дитя, из душистых цветов, в окружении зелёнолистых деревьев
Он стоял и играл с солнцем - ловил его длинные золотые лучи, перебрасывал с ладошки на ладошку и заливался радостным и счастливым смехом.
А возле дитяти на траве сидели его родимые батюшка и матушка и вели между собой тихую беседу.
Вот малыш подбросил солнечный лучик в воздух. Лучит тотчас же подхватили пёстрые птицы и утренний воздух сразу же огласился звонкими песнями.
Затем птицы передали тот лучик реке многоструйной, и водные струи в пляску весёлую пустились с тем лучом светозарным, с шумом водя хоровод меж своих берегов высоких».
Этот гимн Любви окупает всё написанное и прочитанное. Становится ясно, зачем Ольга Дубовская создавала несколько десятилетий свою книгу.
Сразу всё становится на своё место.
А история, достоверность… История – дама причудливо-изысканная…
Так, у шведского историка Олофа Далина (1746 г.) говорится: «Аскольд Диар – есть одна особа. Аскольд Диар был Аслак Биернзон, племянник Гвитсерка». При этом у Нестора в летописи из одного человека получаются сразу двое – князья Аскольд и Дир. И ничего! Кому это мешало хоть мгновение?!
Главное, чтобы Солнце светило, и чтобы трава зеленела, и чтобы жить хотелось. А со всем остальным постепенно разберёмся.
20-22.04.2024