Последний Хранитель

[ I ]

Ланг снял шлем и выдохнул. Голова слегка кружилась, но пульсация в ушах становилась тише. Ещё мутными глазами он обвёл комнату и тяжёлым движением положил шлем на стол. Ланг привстал и, пошатываясь, подошёл к окну: начинался очередной тусклый день.

За окном, куда ни кинешь взгляд, тянулись вереницы многоэтажных домов. Некоторые из них когда-то были пёстро раскрашеотмны, но со временем краска потускнела и осыпалась, так что теперь пейзаж состоял лишь из пятен серо-бежевых оттенков. Кое-где во дворах домов попадались отдельные засохшие деревья и снаряды для детского спортивного досуга.

Мотнув головой, Ланг подошёл к раковине и умылся. Хотя он был правшой, браслет единства он всё же носил на левой — ему нравилось ощущение свободы в правой руке. Энергии в браслете оставалось немного, но всё же достаточно, чтобы дезинфицировать ультрафиолетовой вспышкой стакан воды. Ланг направил браслет на стакан с водой, закрыл глаза — и вибрация на запястье дала понять, что вспышка завершена. Увы, на этом всё: браслет жалобно запищал и отключился, а значит… Значит, придётся идти на станцию единения и пополнять баллы за счёт добровольных работ.

Но по большому счёту, это не имеет никакого значения: посредством шлема связи Лагу удалось наконец отыскать Рыжего Тома — дальнего потомка того самого Расса, знаменитого учёного древности, которому Хранитель Тарн доверил своё Предсказание… Не все верили в существование этого мифического документа, но Ланг почему-то верил. Верил и чувствовал, что всё сводится именно к нему.

Ланг сбежал по длинной лестнице и выбежал во двор. В воздухе отчётливо пахло гарью, но жители слышали этот запах с самого раннего детства, и потому ничего не замечали. «Удивительно, к чему только ни привыкает человек! — подумал Ланг. — Но может, это и к лучшему? Если осознать, насколько по-другому мы бы могли жить, всем ли стало бы от этого легче?»

Давно уже никто не жил вне городов… Однако на улице практически не было людей. Ведь все необходимые товары были произведены в прошлых веках с избытком, а продовольствие доставлялось на дом (откуда и как оно появлялось, знали лишь немногие) — так зачем выходить на улицу? Да ещё и ранним утром… В отдельных фигурах угадывались одичалые городские поэты и романтики, но остальным уже давно нечего было делать в наружном мире.

«Как хорошо! — вновь подумал Ланг. — Ну да ладно: сначала работа, а потом разыщу этого пра-пра…внука, короче. Надо же, наконец, понять, что к чему!»

[ II ]

Отработав полдня на сортировке мусора, Ланг вышел со станции, посмотрел на небо и, сощурившись, потянулся. Когда он, зевая, прикрыл глаза, нечто похожее на тёплый солнечный луч скользнуло по его лицу.

Удивительно это, знать историю прошлого — особенно в эпоху, когда ни у кого ничего нет, но никому больше ничего не нужно. Человечество уже давно проиграло борьбу и за власть над своим будущим, и за право на бесконечную экспансию силой разума, а последние столетия живёт уже исключительно по инерции привычки.

На протяжении нескольких веков люди рвались вглубь и ввысь, ширили границы своих познаний и научного могущества, но взамен лишь упирались в неумолимую поступь законов сохранений, которые, по иронии судьбы, оказались распространимы и на духовные вопросы… Хорошо было Хранителям древности и тем, кто к ним прислушивался: им само Небо давало силы на борьбу с дурными наклонностями человеческой природы, причём не скупясь. Но начиная с эпохи Первого Канцлера, люди потеряли чувство связи с Небом, и следовательно, всё, что им оставалось — полагаться на ту искру небесного огня, которая каждому из нас дана от рождения.

Но искра эта такая маленькая, а материя так груба и тупа! Как же без подпитки свыше возвести тот самый «город-сад», о котором мечтали поэты древности?

И вот, однажды возникла теория, будто бы люди сами могут договориться друг с другом о разумном распределении обязанностей. Допустим, один тратит силы лишь на возделывание земли — и кормит того, кто всего себя отдаёт строительству. Ну а тот, в свою очередь, предоставляет фермеру дом. Красивая схема, верно? Но первые же попытки применить её на деле привели лишь к восстаниям, кровопролитным войнам, безработице и массовому голоду. Казалось, что сама действительность восстаёт против этого умозрительного принципа; но ведь политик — он же не физик? Ему эмпирические данные глубоко безразличны…

Как это часто бывает, всем всё стало ясно, когда стало слишком поздно. Человек новой эпохи настолько увяз в своих желаниях и физиологических потребностях, что пламя этой внутренней искры гасло всё быстрее и быстрее. Люди попросту теряли способность договариваться и действовать сообща, и единственным способом скомпенсировать «разлад парового котла», оказалось насилие. Но тем, кто организуют насилие, тоже же нужно договариваться между собой? А как это делать, если идеалов не остаётся, и все только грызут друг друга почём зря? Да и вдохновение, сами понимаете, уже не то: насилие над ближним отнюдь не питает внутреннего огня, наоборот…

Словом, все боролись со всеми, и в результате всё скатилось к печально известной спирали Вальцмана. С её помощью государственный статистик хотел проиллюстрировать, как он выразился, «потери духовной энергии», нарастающие с каждым витком развития технократического общества. Получалось так: внизу витки спирали были совсем маленькими, но, постепенно расширяясь, они показывали, как много теперь нужно прикладывать усилий, чтобы эта спираль не грохнулась со всего маху об пол.

Вот допустим, делаем мы часы. Хорошее же дело? Почему нет: удобно договариваться о времени, измерять продолжительность химических реакций и физических процессов и проч. Но ведь чтобы их изобрести «своими силами», надо, чтобы было много изобретателей — вот только договариваться они между собой уже не хотят, поскольку каждый из них гребёт под себя (он же боится умереть с голоду). Наконец, изобретая, подглядывая, где можно, несколько из них приходят к чему-то осмысленному; но, во-первых, их удачно обманывает человек, который изобретательством не занимался вовсе (зато всю жизнь тратил на то, чтобы совершенствоваться в сомнительных предприятиях и брать, где плохо лежит), а во-вторых — самих этих сомнительных предприятий оказывается тоже много.

Но и это ещё не всё. Потом сменяется технологический уклад (зачем нужны часы, в эпоху шлема связи и браслета единства?), а кроме того — на каждом витке возрастает нагрузка на природу за счёт мусора, тепла от печей, в которых выплавляются всё более и более сложные и прочные детали. Соответственно, нужно изобретать всё более и более мощные энергетические установки, чтобы скомпенсировать жар, скапливающийся в атмосфере, — а для этих установок нужно ещё больше отравить воды и воздуха для промышленной химии и выплавки ещё более сложных деталей…

Искра же внутри тает и тает. Ну и кроме того, конечно же, люди оказались не в состоянии договориться, что подобные опыты надлежит ставить только в какой-нибудь одной части мира. Все государства боялись чужого завоевания, а значит, каждый экспериментировал с наукой сам… А ещё, эта спираль раскручивалась сильнее за счёт производства станков для оружия, для которых требовались ещё более «химические» и энергоёмкие установки, для которых… Наверное, можно не продолжать?

Однако, к счастью, Небо не совсем же оставило людей. Знаменитая формула Тарна, которая звучит в каждом шлеме при включении и выключении:

> Бог есть. Душа бессмертна. Будь добрым, ибо ты ответишь за всё.

— напоминала о какой-то иной реальности. Той реальности, где человек не один, а его душа и судьба небезразличны… Кому-то. Беда в том, что, загрубев в железе и формулах, которыми пичкают детей начиная с ранних классов, люди потеряли ту душевную живость, которая нужна, чтобы эти три предложения могли всколыхнуть хоть какие-то чувства.

…поднимаясь по лестнице к квартире Рыжего Тома, Ланг усмехнулся про себя: ему вдруг пришло на ум, что вся история последних веков — это партия в шахматы, где чёрные играют с чёрными, а белые пытаются воспользоваться суматохой, чтобы вытащить хотя бы несколько пешек.

Но откуда, откуда у него в голове эта мысль?

[ III ]

На звонок Лангу никто не ответил. Он тронул ручку двери, и та оказалась не заперта; зайдя в сени и затворив за собой дверь, Ланг окликнул хозяина.

Из гостиной послышалось ворчание:

— Кого тут нелёгкая принесла?
— Эт-то я, — запнулся было Ланг, — я пришёл за Предсказанием Тарна.

Послышался тяжёлый глухой удар. Ланг легко вбежал в гостиную и увидел протёртый коричневый диван — а перед ним (или даже под ним) грузного рыжего человека, в заспанных глазах которого читалась смесь изумления с естественным восторгом, понятным любому, кого когда-нибудь будили раньше, чем надо. С минуту два человека, знакомых в виртуальности, всматривались друг в друга, дабы привыкнуть к перспективе общения в реальности.

Наконец, Рыжий Том мотнул головой и попытался привстать. Ланг поспешил ему на помощь, и не зря: очевидно, бочкообразные ноги не спешили ещё подчиняться заспанной голове владельца. Том сел на диван, схватился за голову и промычал что-то нечленораздельное — затем тупо уставился на собеседника:

— Ты — Ланг? Новый Хранитель?
— Ну, в первом я уверен, — усмехнулся тот, — а что значит второе, я не понимаю.

Том тоже усмехнулся:

— Попал ты, парень! Ладно, не тушуйся: Хранителем быть весело. Особенно в такие времена.

Затуманенным взглядом он посмотрел в сторону кухни, и Ланг с пониманием кивнул и подскочил к холодильнику. Оттуда он достал ледяную бутылку, а Том приложил её к своей рыжей голове и простонал от блаженства.

Ланг порывался было спросить про Пророчество, но Том приложил палец к губам: «Ш-ш-ш, — сказал он и потом добавил, почему-то шёпотом, — считай до пяти!»

«Один, два, — послушно начинает бормотать Ланг, — три, четыре, пя…» — в этот момент входная дверь слетает с петель, и в комнату вламываются вооружённые люди в чёрной одежде. Рыжий Том разбивает бутылку об пол и, схватив Ланга за руку, с неожиданной проворностью выпрыгивает в окно. Правда, прыгает он не совсем прямо, а несколько под углом: очевидно, сказывается расчёт на ржавую пожарную лестницу, прикреплённую недалеко от оконного проёма. Том успевает зацепиться за неё одной рукой, другой продолжая сжимать предплечье Ланга. Общими усилиями все заинтересованные лица достигают гармоничного сцепления конечностей со ступенями, а потом эти самые лица торопятся по лестнице вниз, улепётывая как от непрошеных гостей, так и от едкого дыма, начавшего потихоньку просачиваться из разбитого окна.

«Где-то уже было нечто похожее, — тяжело отдышиваясь, думал про себя Ланг, — Хранитель, учёный, гвардейцы и усыпляющий дым из печи… Надо будет потом поинтересоваться у Тома».

Ланг спустился первым, прижался к стене и задрал голову: над ним кряхтя и с некоторым отставанием спускался Рыжий Том. Он тоже спрыгнул на землю, огляделся — и, ещё раз приложив палец к губам, кивнул в сторону дворов. Они поспешили скрыться, но, к удивлению Ланга, погони за ними не было.

Пробежав наискось несколько дворов, они занырнули в один из подъездов; ударом ноги Том выбил одну из дверей, и они оказались в тускло освещённом подвале. Том провёл Ланга в небольшую комнату с трубами, в котором стояли стол и стеллаж с каким-то сантехническим инструментом. Он простукивал правую стену комнаты, пока не услышал полый звук. «Вроде здесь», — ухмыльнулся он и начал методичными ударами ног проламывать тонкую бетонную перегородку. Скоро показался проём, достаточно широкий, чтобы по нему можно было идти. «Старые планы подземелий не врут, а?» — вновь улыбнулся Том и махнул рукой.

Ланг послушно двинулся за Томом по старинному потайному ходу… Долго они шли в темноте практически в полном молчании, пока наверху вдали не показалась узкая белая полоска. Том нащупал узкую лестницу, поднялся, и, упёршись плечом, толкнул люк…

Наконец-то свет!

Ланг тоже выбрался на поверхность и остолбенел: перед ним, докуда хватало глаз, расстилалось холмистое поле с пожухшей ржавой травой. Где-то справа, со стороны небольшой рощи с остатками ветхой листвы, слышалось журчание ручья. Сухо каркали вороны.

Никогда в жизни Ланг не видел ещё такого прекрасного пейзажа!

[ IV ]

— Деревья нравятся? — Рыжий Том мотнул головой в сторону рощи. — А теперь представь себе такие же, только зелёные.

Взгляд Ланга слегка затуманился:

— Да, мне кажется, я вижу, как было раньше.
— Что, уже? — обрадовался Том. — Быстро же ты включаешься. Надо бы от браслетов избавиться, пока нас того…
— Не надо, — улыбнулся Ланг. — У них в системе большой сбой сейчас, им не до нас.

Брови Тома поползли вверх. Ланг указал рукой куда-то в сторону холмов, и они направились навстречу… Приключениям, наверное?

Ланг погрузился в себя, чем воспользовался Рыжий Том, чтобы несколько изучить своего нового приятеля. Надо сказать, тот изменился — неуловимо, но резко… Ведь человек, который ворвался посередь вечернего сна Рыжего Тома, собирался задавать вопросы, а сейчас отчего-то чувствовалось, что, скорее, от него самого следует ждать ответов. Да, сомнений быть не могло: Ланг — новый Хранитель, и именно ему Том обязан сообщить всё, что известно о древнем Предсказании Тарна.

Разумеется, сам Том не был ни подпольщиком, ни тем более революционером. Эти слова давно потеряли всякий смысл: революция, лозунги, политическая борьба — всё это имеет значение, когда в мире идей есть конкуренция различных вИдений будущего… Но с миром и с людьми уже давно всё было ясно: люди скученно жили в серых городах, которые были окружёны тройным рядом стен, отделявшими пригодное для жизни пространство от бесконечно растущих свалок. Ничто не предвещало ни технологических прорывов, ни свежих идей — словом, никаких исторических потрясений; и, честно говоря, Тома удивляло даже, что в его квартиру ворвались люди в масках — настолько это не вязалось с картиной привычного ему инертного мира.

Однако же вот он, новый Хранитель — а значит, Пророчество, вооружённые маски в квартире и то, что Рыжий Том знал о своих предках, — это не ряд случайных событий, а нечто большее.

Несмотря на могучее телосложение, Рыжий Том был одним из немногих людей, кого всерьёз занимали философские вопросы прошлых эпох. «Раз уж мне дана жизнь, — любил рассуждать он, — а в будущем сплошной туман, то поизучаю-ка я, зачем жили люди раньше. Авось и про себя что-нибудь пойму». Работая на сортировке мусора, он стал пристальнее всматриваться в детали старинных приборов — и, утаскивая иногда некоторые из них, он смог подразобраться в разновидностях древней техники (благо шлемы предоставляли практически неограниченные сведения по истории науки). Со временем он собрал мини ретранслятор с антенной, который мог передавать на шлем остатки сведений, содержавшихся на тех немногих информпластинах образца позапрошлого столетия, которые сохраняли ещё хоть какую-нибудь читаемость.

На одной из таких информпластин как раз и содержалось Предсказание — а заодно и история Хранителя Тарна и его друга, учёного Расса. Того самого Расса, про которого мельком упоминала мать Тома незадолго до своей смерти (и о котором Том не понял тогда ничего, кроме того, что он был, и был, похоже, его предком).

Оказалось, Расс и Хранитель Тарн жили в ту самую эпоху, когда мир вдруг резко начал меняться, а люди, потеряв некоторые чувства и способности ума, массово увлеклись техническим изобретательством, надеясь тем самым восполнить эту утрату. Поняв, что старение мира внешнего (и обеднение мира внутреннего) остановить уже не получится, Хранитель Тарн смог добиться включения своей формулы в систему шлемов, и на протяжении нескольких веков она позволяла тем, кто ищет правды, восстанавливать связь с Небом. Таких было не очень много, но кто хотел, тому было дано найти ответы на свои вопросы.

Между тем, послышался монотонный шум. Путники прибавили шаг, и вскоре стали видны высоченные деревья с голыми ветвями, а также небольшое покосившееся строение, укрытое скалой от пенящихся волн фосфорицирующего моря. Ни стёкол в окнах, ни двери в избе не было, но внутри, как ни странно, сохранилось подобие стола — а также груда кирпичей у левой стены, в которой угадывались развалины печи.

— Неужели… — опешил Рыжий Том.
— Да-да, — грустно усмехнулся Ланг, — это та самая хижина, в которой остановился твой предок Расс и его друг, Хранитель Тарн.
— Удивительно, что дом сохранился, — пробормотал Том.
— Ничего удивительного: несколько веков здесь был музей, а здание пустует всего два с половиной столетия. Давай присядем у стола? Я думаю, нам есть, о чём поговорить.

Рыжий Том кивнул, и, разместившись, друзья приготовились вести разговор. Поначалу Том не знал, с чего начать, поскольку далеко не всё в древнем Пророчестве было ему понятным, — но мало-помалу разговорился и начал излагать увереннее.

«Ну, этот парень-то, наверное, мне всё и объяснит?» — с надеждой думал он.

[ V ]

— А Канцлер, Канцлер-то каков! — Рыжий Том ударил кулаком по столу (удар пришёлся по части столешницы прямо над одной из ножек, поэтому стол всё-таки устоял). — Сам создал эту систему, а простейших последствий не предвидел!
— Он и не мог, — вздохнул Ланг, — ведь если Небо говорит с Хранителями, то и с ними говорит… нечто. Только это нечто не особенно любит говорить правду.

Ланг встал и прошёлся несколько раз по скрипучему полу избы. Затем он подошёл к дальнему правому углу и наклонился над кучей сломанных досок, оставшиеся от книжного стеллажа старинной работы. Покопавшись в обломках, он нашёл несколько листков бумаги, которые в сложенном виде представляли разворот старинной книги. Ланг сложил их — и, несколько неожиданно для себя, вдруг понял, что там написано. «Что там у тебя?» — спросил Рыжий Том, и Ланг, вздрогнув, протянул ему листок. Том начал шевелить губами, пытаясь прочесть, но потом пожал плечами: «Извини, я только отдельные слова знаю».

— В начале времён, — Ланг снова сел за стол, — людям было дано силой слова менять мир. А написанное здесь на языке древних стихотворение позволяло задерживать наступление ночи.
— Ого! А на сколько?
— На месяц. Но сейчас мир другой — так что, думаю, получится максимум часов на шесть.

Повисла тишина. Снаружи доносился шум прибоя… Глаза Ланга подёрнулись мечтательной поволокой, и он представил себе неведомые деревья, на янтарных ветках которых пучками ощетинивались изумрудные иголки. Тёплая зеленоватая лазурь морской волны рифмовалась с небывалой ледяной ясностью голубого неба — разнообразие цветов и оттенков, которые современному человеку представить невозможно. Мотнув головой, Ланг устремил прояснившийся взгляд на Тома:

— Итак, Пророчество.
— Ах, да. — Рыжий Том сцепил руки. — Ты извини, но я не всё понимаю… И я даже не могу быть уверен, что помню его точно.
— Ничего! Небо даст нам знать ровно столько, сколько нужно. Говори.

Том вздохнул и посмотрел в сторону. Затем собрался с мыслями и медленно проговорил:

— Не бойся пустого ума и его железных рук. Бойся пустых сердец и тех, кто приходит взамен.

Глаза Ланга распахнулись от удивления:

— Ты же понимаешь, что это значит? — воскликнул он.
— Не-а! — улыбнулся Том. — Что?
— Что ты был прав! — Ланг заметно погрустнел. — Попал я, парень. И ты вместе со мной.

Но Рыжий Том в ответ радостно расхохотался:

— Ну и славно! Уж лучше так, чем прозябать, не зная что и зачем.

«Везёт мне на хороших людей, — печально подумал Ланг. — Ну да ладно. Этот уже не пропадёт… Попробуем вытащить и остальных, кого получится».

[ VI ]

Увы, море оказалось безнадёжно радиоактивным. В фиолетовых волнах и светящихся жёлто-оранжевых брызгах пены, бесспорно, было что-то живописное… Но и просто стоять на берегу было опасно; пытаться же переправиться — форменное безумие.

Вместо этого Ланг и Том решили двинуться в ту сторону, где на старинных картах обозначался лесной тракт. Что там сейчас, они, конечно, не знали, но у Ланга было ощущение, что там их ждут, и ждут, скорее всего, с добром, а не злом.

Два часа они шли по холмистому полю, пока вдали не показались обугленные стволы деревьев. Кроны сухо перестукивались над головой, а труха веток, устилавшая землю, мягко рассыпалась под ногами. Стояла поразительная даже по меркам городского утра тишина.

Останки леса, впрочем, скоро закончились, и началась свалка. К счастью, с этой стороны была секция железного лома, поэтому запах был ещё терпимым. Уже начинало смеркаться, и громады ржавеющих станков, строительных кранов, буровых установок высились на фоне стремительно темнеющего неба, будто готические соборы или дворцы вельмож галантного века.

На остов одной из буровых вышек села невесть откуда взявшаяся птица. Её перья белели (или, вернее уже, серели) на фоне вечерних туч, и её можно было бы принять за одну из тех чаек, что водились на помойках. Но, во-первых, помойка была не продуктовой (не гайками же с болтами она будет здесь питаться?), а во-вторых, в её движениях было что-то неуловимо механическое. Ланг улыбнулся и подошёл к основанию вышки, с вершины которой на него внимательно смотрел шарнирный механизм камер в её глазах.

— Передай своему хозяину, что мы пришли с миром, — сказал Ланг и слегка поклонился. — Нам всего лишь нужно вдохновения для наших идей. А судя по изяществу твоего оперения и красоте полёта, мы пришли в нужное место.

Птица издала механический клёкот и улетела. Рыжий Том покачал головой:

— В странных местах нам приходится искать друзей.

Ланг с изумлением посмотрел на него:

— А где же ещё им жить, ежели леса для отшельников перевелись?

Послышались шаркающие шаги, и вскоре показался невысокий сгорбленный человечек в остроконечной шляпе. Он обнажил в улыбке редкие зубы и заговорил с почтительностью, впрочем, явно наигранной:

— Да ладно вам церемониться! Гость здесь такая редкость, что я рад уже любому.
— Это мой друг, Рыжий Том… А меня зовут Ланг, — он коротко глянул на своего спутника, — я, по всей видимости, новый Хранитель.

Глаза человечка распахнулись от удивления:

— Ничего себе! Выходит, Хранители и вправду существуют, даже в наше время? — Он засуетился замахал руками и показал узкий проход между грудой металлических труб и кузовов самодвижущихся повозок. — Милости прошу, проходите в моё скромное жилище. Угостить кроме типовых консервов мне вас нечем, так что не побрезгуйте!

Путешественники заметно утомились с дороги и были рады пройти хоть куда-нибудь, где можно будет вздремнуть — а раз гостеприимный хозяин оказался настолько любезен, что готов был предложить воды и даже какой-никакой еды, то большего и желать было нельзя.

Трубы и каркасы самоходных экипажей обступали их всё теснее и теснее, пока они вдруг не оказались у невысокой двери с полукруглым верхом. Перед дверью висел небольшой фонарь, толстые стенки которого были сделаны из современного прозрачного сплава со свинцом. Внутрь была залита фосфорицирующая морская вода, и воздушные потоки, то и дело раскачивавшие фонарь, заставляли её переливаться, из-за чего фиолетовое сияние, заливавшее небольшую поляну у входа в лачугу, иногда расцвечивалось жёлто-оранжевыми сполохами. Задрав голову, Ланг увидел крышу хижины, крытую продольно распиленными брусками труб, которые были уложены на манер черепицы.

На коньке крыши гордо восседала механическая чайка, а в свете внезапной оранжевой вспышки Том разглядел на одном из углов дома жестяную белку, из чьего рта, по образцу средневековых каменных гаргулий, дождевая вода сливалась в жёлоб трубы, чтобы закончить свой путь в большой бочке из нержавеющей стали.

Рыжему Тому на мгновение показалось, будто жестяная фигурка белки подмигнула, и ему сделалось не по себе.

[ VII ]

Маленький человечек радостно суетился и метался из угла в угол. В мгновение ока на столе появились консервы, стаканы с очищенной водой, а также листья салата, которые хозяин заботливо нарвал из длинных горшков, стоявших на окнах. Тут же показалась и механическая чайка: ловким движением она стащила несколько длинных волокнистых кусков синтетического мяса и тут же растворилась в сумраке ночи за распахнутым окном. («Подкармливает птенцов в одном гнезде… — взгляд хозяина хижины на секунду затуманился от гордости. — Молодец, жестянка! Моя выучка».)

Когда консервная банка перед Лангом опустела, Том (за один присест опустошивший благодаря щедрости хозяина сразу три) уже крепко спал. Ланг с хозяином заботливо положили под его голову сложенное покрывало из искусственного шёлка, и новоиспечённый Хранитель начал рассказывать всё, что ему известно. По ходу рассказа хозяин лачуги становился печальнее, так что в какой-то момент Ланг не выдержал и, не дойдя до Предсказания, спросил, в чём дело.

— Скажите, господин Хранитель… — Ланг сделал было останавливающий жест, но человечек протестующе мотнул головой. — Я буду, буду Вас так называть! И не я один. Привыкайте.

Ланг озадаченно смотрел на собеседника.

— Так вот, господин Хранитель: что Вам известно о браслетах единства?
— М-м-м, — Ланг поморщился, — это продвинутый инструмент по работе с реальностью. Фонарь, ультрафиолетовый излучатель для дезинфекции, голосовой ментор, дающий ответы на любые вопросы и подсказывающий пути и адреса… Запись и просмотр подвижных проекций всего, что происходит вокруг — да мало ли чего!
— Ну да-ну да, — человечек раздражённо кивнул, — «браслет для реальности, шлем — для виртуальности». А за счёт чего они все работают?
— Там же баллы есть? Когда они заканчиваются, их подзаряжают на любой станции единения в обмен на добровольные работы…
— Баллы не дают энергии! — Человечек соскочил со стула и нервически заходил по комнате. — Им вообще они не нужны!
— Как же они работают?
— Смотрите, господин Хранитель!

Хозяин лачуги выскочил на секунду за дверь и вернулся с тонкой ржавой трубой.

— Как по-Вашему, какой частью трубы я должен опереть её на спинку стула, чтобы она балансировала в равновесии?

Ланг поморщился:

— Там, где центр тяжести? Середина — плюс-минус пара миллиметров из-за ржавчины, неравномерности сплава или налипших опилок трухи…

Хозяин хижины расхохотался. Он бережно расположил трубу так, что середина пришлась аккурат на опору, и труба со звонким стуком грохнулась об пол (на секунду разбудив даже Рыжего Тома). Потом, шутовски подмигнув, человечек взвесил трубу в руке и приблизительно отмерил 3/5 её длины от одного из её концов. Затем он направил трубу под углом примерно 27°16' по отношению к отрезку спинки стула, и — о чудо! — труба зависла в равновесии.

Ланг открыл рот от изумления. Перегнувшись через стол, он бережно тронул один из концов трубы — та мягко закачалась из стороны в сторону, после чего снова замерла. Хозяин хижины торжествующе улыбался.

— Как? — воскликнул Ланг. — Это что, какой-то фокус?

Человечек улыбнулся ещё шире — всеми своими редкими зубами.

— Никакого фокуса тут нет. Мир стареет, от чего люди душевно глохнут и отдаляются от Неба и друг друга; от этого мир стареет ещё быстрее, и люди — отдаляются ещё сильнее…
— Да знаю я! — Ланг обернулся к хозяину хижины. — Но как труба связана с браслетами, городами, старением мира?

Человечек упёрся кулаками в стол и наклонился к Лангу:

— Гайка, открученная щелчком пальца в невесомости, продолжает крутиться и двигаться по прямой даже после того, как она сошла с винта. Скажите, господин Хранитель: какова вероятность, что она время от времени — просто так, без всяких видимых причин — будет как бы подпрыгивать и разворачиваться поперёк движения на 180°?

Ланг нервно сглотнул:

— Такое тоже может быть?

Человечек кивнул.

— В мире копится разлад. Разлад усиливает дисбаланс всего — и эту энергию разлада можно использовать как мощную пружину, дабы запитать, что угодно.
— Но это же… — Ланг откинулся на спинку стула и закрыл лицо руками.
— …ещё больше ускоряет износ нашего мира, — продолжил за него хозяин хижины. — но жить без этого мы больше не можем. Ибо как, по-Вашему, мы бы смогли синтезировать богатое белком мясо из полимерного мусора промышленных веков?

Ланг тихо простонал. Усилием воли он взял себя в руки и спокойно посмотрел на хозяина хижины. Казалось, тот выпрямился и даже помолодел… Ланг поднёс трубу к глазам: она казалась абсолютно ровной и правильной; но, поставив её на ребро ладони, он ещё раз убедился, что собеседник говорил правду. Наконец, он поднял глаза на хозяина хижины и хриплым голосом спросил:

— Если можете, скажите мне: кто Вы? И откуда Вы это знаете?

Человечек улыбнулся и развёл руками:

— Разве не видно? Я механик-инженер… Просто я стихи люблю, понимаете? И песни. А когда математика, музыка и поэзия встречаются в одной голове, человек неизбежно начинает смотреть шире. — он на секунду замолчал и коротко посмотрел в окно. — Но если Вам так будет легче, зовите меня Эл. Я автор некоторых логик, которые используются «великим алгоритмом»…

Эл улыбнулся и с грустной иронией посмотрел на Ланга:

— Какие мы всё-таки были молодые и самоуверенные, да?

[ VIII ]

Естественно, когда-то Эл жил в городе. Ему полагался и шлем, и браслет единства — и, конечно же, добровольные работы (куда же без них). Родители его были самыми обычными людьми: они жили в побуревшем многоэтажном доме и, как большинство человечества, практически не вылезали из шлемов (хорошо, что в позапрошлом столетии в них вмонтировали информеры, напоминавшие о необходимости прерываться на пищу и сон… С запозданием на несколько веков казус из эпохи Первого Канцлера, когда вся столица почти вымерла из-за шлемов, был, наконец, учтён.)

Один из надзирателей добровольных работ отметил некоторую рассеянную вдумчивость Эла. Следуя должностному предписанию, он сделал запрос в школу по поводу его характеристики — и, в общем, почти не удивился, когда увидел у него отличные оценки по инженерному проектированию, прогностической аналитической физике и основам пространственно-химической рекомпозиции. Поговорив с талантливым юношей, он пришёл к выводу, что его необходимо срочно привлекать к работе в Управлении статистического планирования — чему Эл, равнодушный к развлекательным зрелищам из шлемов, был очень и очень рад.

Сначала отношение к не по годам юному сотруднику было несколько скептическим, но со временем начал сказываться невероятный талант Эла. Нестандартный подход к автоматизации прогностической рутины быстро выделил его даже среди самых опытных сотрудников Управления, и вскоре его направили в экспериментальное отделение, где работали над «великим алгоритмом».

Работа захватила юного гения! Создать такой алгоритм, который бы мог не только развиваться, но и переписывать сам себя (причём именно на уровне самых базовых логических построений и критериев оптимальности)… От сложности и дерзости такого предприятия захватывало дух. Но в душе Эл был добрым человеком: не вполне доверяя машине, он включил в чертежи поправки насчёт многоуровневой системы прерываний, которые позволяли безопасно останавливать в любой момент любой модуль гигантской логической машины.

И когда пришло известие, что от модульности и системы защитных прерываний решено отказаться, Эла охватило изумление, смешанное с ужасом.

Он затребовал срочное совещание, на котором попытался изложить свои мысли об опасности слишком полагаться на машину — но какое там! Ему не давали и рта раскрыть. Все почтенные академики, учёные мужи и руководители буквально набрасывались на него, чтобы пожать руку, наговорить комплиментов за его гениальные чертежи… Его были готовы носить на руках, лишь бы только не слушать, что он считал должным рассказать.

В тот вечер Эл вернулся в один из немногих красивых домов, за которым ещё хоть немного ухаживали, поскольку он был отведён работникам Управления, и прямо в одежде повалился на кровать. Уткнувшись лицом в подушку, Эл крутил в голове одни и те же мысли: «Машина бездушна… Сбой, всегда сбой! А если сбой, то что тогда? Чему оно научится? Что делать, кто виноват? Ну, виноват-то, положим, я — а делать что?»

Он встал и в задумчивости подошёл к столу, на котором лежал шлем. Словно машинально Эл надел его, и перед воображаемым оком загорелось виртуальное пространство, в котором раздалась формула Тарна: «Бог есть. Душа бессмертна…» Рывком Эл сорвал с головы шлем и отшвырнул в угол. Он уставился на потолок и что есть силы закричал:

— Да знаю я, знаю, что Ты есть! Мне-то что делать? Я лишь хотел знаний о мире — но не идти против Тебя!

Он упал ничком на пол и зарыдал. В этот момент раздался звук разбитого стекла, и, когда Эл поднял голову, то увидел гигантскую чайку, которая сидела на столе и, склонив голову на бок, с любопытством изучала на лежащего на полу человека.

Какое-то время птица и человек выжидающе смотрели друг на друга.

Видимо, осознав, что от человека инициативы не дождёшься, чайка стукнула клювом по столешнице, а затем, задрав голову, несколько раз звонко клацнула им в воздухе. Опешивший Эл поплёлся на кухню и открыл банку консервов. Чайка радостно вскрикнула и начала клевать синтетическое мясо.

Эл вытер пот со лба тыльной стороной ладони и медленно, дрожащими руками отодвинул стул от стола. Сел и, уперев руки в колени, уставился на чайку. «Вот он, ответ — лихорадочно соображал Эл, — но что он означает? Куда, куда мне податься?»

Внезапно чайка, не доев и половины банки, вспрыгнула на плечо Эла. Аккуратно клюнув его в свитер, она отлетела к двери. Эл рефлекторно схватился было за свитер, но тут заметил, что свитер начал распускаться. Эл открыл дверь, чайка упорхнула на лестницу — а затем они покинули подъезд дома, а чайка взмыла под небеса прямо с нитью в руке. Эл рассмеялся: так вот она какая, путеводная нить! Свитер окончательно распустился, и один конец нити оставался у него в руке, а другой — в клюве у указующей путь птицы, которая скрылась в тучах. Пошёл дождь; глядя то вверх, то на конец нити, то на дорогу, Эл, сияя от смеха и счастья, направился вслед за птицей, которая вывела его неведомым путём из города так, что он оказался на границе железной свалки и остатков хвойного леса.

Придя на то самое место, где была хижина, Эл задрал голову: в этот момент тучи рассеялись и — вы не поверите! — даже показалось столь редкое в этих исторических широтах солнце. Он услышал крик чайки и в ту же секунду почувствовал, что натяжение нити спало, и та стала плавно оседать на землю. Когда показался второй конец нити (который ему удалось ловко поймать в воздухе), Эл вдруг понял: ответ заключался в том, что знаний надо было искать не там, где учит город.

Так он и поселился в суровом лесу из железных останков машин и буровых установок. Постепенно отстраивая дом и обживаясь на новом месте, он будто заново начал учиться. Каждый день ему посылалось маленькое открытие, и каждый день радость его росла.

Когда же настал день и ему встретился последний Хранитель, Эл вновь осознал, насколько всё произошедшее с ним было не зря.

[ IX ]

— Я знаю эту систему, знаю её уязвимости! — голос Эла охрип, и он заметно горячился. — Мы расколошматим её, люди очнутся и вспомнят, что значит быть человеком!

Рыжий Том уже проснулся и заворожённо слушал механика-инженера. Эл говорил убедительно, но Ланг молчал. Наконец, Ланг встал и подошёл к распахнутому окну.

Утренние сумерки и туман причудливым образом наложились на свет фиолетово-оранжевого фонаря, отчего пейзаж за окном принял фантастический вид. Из-за разности в толщине и длине сваленных в кучи труб часть из них превратилась в подобие орга;на, и слабое дуновение ветерка, время от времени оживлявшего тишину утра, порождал еле слышную, но переливающуюся на манер северного сияния мелодию — будто невидимый оркестр из тысячи флейт исполнял торжественный полифонический концерт.

Глядя на столь странный пейзаж, Ланг задумался. Идея Эла сначала ему понравилась, но вдруг будто какая-то острая, новая мысль осенила его; глаза нового Хранителя затуманились, и несколько изменившимся, но твёрдым голосом он сказал:

— Так делать нельзя. И не нужно.

Рыжий Том вскочил и опрокинул табуретку, на которой сидел. Эл повернулся, резко двинулся было в сторону Ланга, но, присмотревшись, замер и тихо проговорил:

— Слушаю Вас, господин Хранитель. Почему?

Ланг тонко засмеялся и сказал:

— Да зачем нам их железки? Спор ведь идёт не о них.

Эл с Томом напряглись.

— Беда ведь не в шлемах и браслетах. И даже не в этом вашем алгоритме (хотя его и не следовало бы создавать). Вопрос в том, является ли человек в самом деле духовным существом, или же он всего лишь разновидность обезьяны.
— Обезьяны? — переспросил Эл.
— Было такое животное раньше, — ответил за Ланга Том, — с руками и ногами, вот только мохнатое и глупое. Как ни пыжились учёные доказать, что оно того же рода, что человек, обезьяны так и не научились ни коллайдеры строить, ни симфонии писать.

Эл прыснул, а Ланг продолжил:

— Господин механик-инженер правильно заметил: если мы разрушим эту машину, то мы же не сможем потом наладить работу жизнеобеспечения. Мир, конечно, жалко — вот только его уже и так не спасти. А нам нужно лишь, чтобы хоть кто-нибудь вспомнил, что животное начало — это не всё, что есть в человеческой природе.

Ланг отошёл от окна и вновь сел за стол. На секунду он схватился за голову, но потом успокоился и взглянул ясным взором на своих друзей:

— Как много и тяжело теперь надо объяснять, правда?

Эл тяжело сел на стул и устало посмотрел на Ланга:

— Так что же нам делать?

Ланг снова рассмеялся:

— А Вы что делали, господин механик-инженер, когда не знали куда идти?

Глаза Эла округлились и он недоумённо проговорил:

— Обратился за советом к Небу…
— Вот и я сейчас обращаюсь, — улыбнулся Ланг, — и, насколько я могу судить, нам пора обратно в город.

В этот момент механическая чайка влетела в окно и села на плечо к Элу. Вытянув шею в сторону Ланга, чайка коротко крикнула, после чего начала, урча шестерёнками, тереться о висок Эла.

Как ни странно, первым догадался рассмеяться Рыжий Том.

[ X ]

Итак, три путника (и одна железная птица) миновали первую окружную стену. Она была почти разрушена: агрессивная прозрачная плесень своим фрактально ветвящимся мицелием практически разрушила легендарный белый камень Блестящих скал, прочность которого воспевали поэты и летописцы древности. Вторая стена выглядела уже лучше, и местами металлический сплав промышленной эры почти сохранил свой блеск.

Но вот, путешественники остановились у последней, непроницаемой стены из желтоватого силового поля. В этой стене уже не было ни ворот, ни какого бы то ни было прохода… Ибо зачем? Никому и в голову не приходило покидать черту города. И уж тем более, никто не ждал гостей из внешнего мира.

Ланг вознамерился было попробовать пройти сквозь стену, но Эл резко схватил его за плечо: стена могла испепелить любую материю за доли секунды.

Глаза Ланга вновь затуманились, а потом так же резко прояснились, и он проговорил:

— Пусть люди возводят свои стены; с нами Тот, Кто прокладывает мосты.

Едва слышно пробормотав несколько слов, Ланг, поклонившись, коснулся пальцами земли. В этот момент у Тома и Эла резко закружилась голова — а когда они пришли в себя, то увидели, что плоскость стены была искривлена, как будто её кто-то ажурно завязал бантиком. Ходовые концы этого узла, треща электрическими разрядами, петлями устремились вверх, а затем, переплетясь, низринулись на землю, подобно водопаду. В месте удара раскалённые частицы земли зафонтанировали плазменным гейзером — и на секунду показалось, будто кто-то невидимым мастерком направляет этот поток через искривлённое пространство стены. На несколько мгновений небо закрыла иссиня-чёрная туча, и на новоявленный мост обрушилась стена града, остудившая его… И когда изумлённый разум путешественников оказался в состоянии осознавать происходящее, небо вновь прояснилось, и на минуту выглянуло солнце. Последние крупицы града со звоном отскакивали от алмазной поверхности лепного моста, и, шипя, растворялись в силовом поле искорёженной стены.

С минуту путешественники всматривались в фигуры неведомых зверей и птиц, украшавших опоры моста, после чего Ланг, коротко мотнув головой, пошёл по мосту. Остальные, сначала нехотя, потянулись за ним.

«Но городу же всё равно нужна защита?» — воскликнул Эл, который последним сошёл с моста по ту сторону стены. Друзей опять охватил приступ головокружения, а когда они оглянулись, жёлтая стена силового поля мерцала как ни в чём не бывало. «Я же говорил, что будет интересно!» — захохотал было Том, но Ланг укоризненно посмотрел на него.

Итак, ранним утром нового дня город спал. Новый Хранитель, Том и Эл с чайкой неспешно потянулись в ту его часть, которая некогда была центральной площадью. Но тут, когда они свернули из переулка на один из бывших проспектов, с дальнего конца показалось облако пыли. Оно стремительно приближалось, а когда расстояние сократилось, путники увидели каких-то четвероногих существ, на спины которых было установлено по орудию.

— Вот и Предсказание начинает сбываться, — усмехнулся Ланг, — и ты, Том, сейчас поймёшь, что значила первая его часть.

[ XI ]

По мере приближения сначала передние ряды, а затем и последующие вставали на задние лапы, передние конечности же удлинялись и становились руками. Орудия, выезжая наверх и поворачиваясь под несколькими углами, оказывались на месте голов.

— И что делать будем? — нахмурился Рыжий Том.
— Слабость машин в том, — сказал Ланг, зачерпывая с земли горсть невесть откуда взявшихся сухих листьев, — что они только умны. А ум никогда не составлял особой силы, понимаешь?
— Нет, — пожал плечами Том.
— Что вы видите?
— Листья…

Ланг с силой подул на них, и листья понесло в сторону механических существ.

— А теперь вообразите, что это воздушные корабли, которые устремляются на солнечном ветре в сторону армии неведомого врага…

Том и Эл моргнули — и действительно, им представилось, будто величественная армада древних парусников с вёслами и пушками несётся в сторону армии машин прямо по воздуху, переливаясь в лучах вновь выглянувшего солнца. Машинам, видимо, тоже представилось нечто подобное, и они, нервически вращая окулярами и стволами орудий, встали посреди проспекта как вкопанные. Секунду спустя они начали лихорадочно палить по сухим листьям, а те, рассыпаясь в труху, опадали между ними, и в результате… Через десять минут всё было кончено: армия машин перестреляла саму себя.

— «Не бойтесь пустого ума и его железных рук», — задумчиво проговорил Том. — Кажется, я теперь понял.
— И я, — эхом отвечал Эл, — разум и у людей-то мутится, а уж у железок и подавно. И, если что-то может привидеться нам, то может привидеться и им.
— Как бы ни был силён ум, — подытожил их размышления Ланг, — он беззащитен, если нет какого-то главного чувства, которое определяет, что именно он видит.

Друзья направились в сторону исторического центра. Проспект ширился, по его сторонам возникали полуразвалившиеся дома, в которых угадывались величественные особняки вельмож прошлых эпох. Колонны, фронтоны, сохранившаяся кое-где лепнина фасадов… Механическая птица Эла села на одну из немногих уцелевших крыш, и в ту же секунду её с криком окружили вездесущие городские чайки. Впрочем, разобравшись, что неведома зверушка не демонстрирует ни интереса ни к еде, ни желания участвовать в стайной жизни, они оставили её в покое.

Наконец, показалась гигантская пирамида Расчётного центра. Эл пояснил, что «великий алгоритм» не нуждался в тех огромных залах, которые выстраивали здесь техники прошлых эпох: связь между браслетами достигла феноменальных скоростей за счёт датчиков колебаний света и субатомных частиц, и потому позволяла передавать информацию так быстро, что бо;льшая часть задач решалась распределённо между браслетами, шлемами — и, неожиданно для Тома, головами пользователей. («Только тс-с-с! — грустно пошутил Эл. — Эти сведения не для слабых умов».) Однако традиции инженеры уважали: поэтому небольшая часть координирующего устройства располагалась, по-прежнему, именно в этом здании.

Входа снаружи видно не было. Эл подошёл к одной из стен и напел:

Как бы ни старался век 
Сотворить из нас калек…

Голос в невидимом громкоговорителе, вделанном в стену, подхватил:

Что ж, на этот самый случай 
Дан нам веры хлеб горючий, 
Соль любви, что так сладка…

Опешивший Рыжий Том подхватил последнюю строчку:

…И надежды два глотка!

Эл и Рыжий Том переглянулись: редко кто интересовался столь старыми песнями. Ланг тоже усмехнулся: смысл строк ещё раз продемонстрировал, что случайности в их встрече не было никакой.

Как только последние слова были допеты, часть стены отъехала в сторону. «Всё-таки кое-что мне пропихнуть в чертежи удалось», — хмыкнул Эл. Ланг улыбнулся, и друзья вступили в длинный коридор, облицованный большими прямоугольными панелями из глянцевого чёрного стекла. Дверь плавно стала закрываться, и в последнюю секунду влетела механическая чайка. Чтобы протиснуться между стеной и дверью, чайка в полёте развернулась крыльями перпендикулярно полу — и от этого с её спины свалились три банки с синтетическим мясом, которые она успела раздобыть неизвестно где. Банки, впрочем, весьма удачно вкатились в коридор вслед за путешественниками.

Когда дверь захлопнулась, путники оказались в полной темноте. Но не успел Рыжий Том поинтересоваться у Эла насчёт какой-нибудь другой песенки, которая могла бы включить в пирамиде свет, как птица щёлкнула клювом, и в её глазах зажглись яркие фонари.

— Надолго её хватит? — Ланг задумчиво посмотрел в сторону чайки.

Эл пожал плечами:

— До заката солнца. Она может запитываться отклонением дневных светил… А потом её надо будет перенастраивать под новый звёздный цикл.

Ланг кивнул:

— Ничего страшного. Что-то мне подсказывает, что нынешний день будет несколько длиннее обычного.

[ XII ]

«Как так получается, — думал Ланг, шагая по бесконечным коридорам Центра, — что всё, созданное технической мыслью так уродливо?» «И как я этого раньше не замечал, — в тон Хранителю размышлял Эл, — прямые линии, квадраты и „минимализм“… Ни капли живого разнообразия! Неужели мне это когда-то нравилось?» «Эх, поскорее бы привал, — мечтал Том. — А то, небось, руками-ногами махать придётся ещё? А где ж силы-то взять?»

Эхо шагов стало более гулким, и через некоторое время показался большой зал. Чайка нервно обводила фонарями своих глаз углы и потолок, но помещение было настолько высоким, что разглядеть их не удавалось. Вдоль стен стояли длинные столы на которых лежали… Книги!

— Как интересно, — улыбнулся Ланг, — шлемы-шлемами, а читать книги ваши инженеры умели.
— Ну ещё бы, — беззубо осклабился Эл, — более того: этих книг в шлемах вы не найдёте.

Рыжий Том подошёл к одному из столов и схватил один из томов. Он ожидал увидеть химическое пособие или древний справочник по растениям, но вместо этого в свете чаячьих глаз рассмотрел текст детской сказки. Брови Тома поползли вверх: в шлеме, конечно, такой истории было не найти, но так вышло, что содержание её Том знал — эту сказку он когда-то нашёл на случайно подвернувшейся информпластине.

В сказке рассказывалось о древних «рыцарях» — так в одну из прошлых эпох назывались профессиональные военные. В силу неразвитости технологий, они рубились на длинных железных ножах, а тело защищали при помощи стальных панцирей, называемых «доспехом» или «латами». Но всё это было вторично: в длинной поэме, которую Том держал в руках, говорилось о правилах чести и доблести, любви, самопожертвовании и великодушном милосердии — словом, вещах, без которых трудно оставаться человеком в любую историческую эпоху. Этот древний исторический документ иллюстрировал интереснейший парадокс: вроде бы развитие технологии должно способствовать утончению нравов и искоренению дикости — но на деле рыцари в каких-то вещах были гораздо ответственнее избалованного технологиями человека Промышленной эры. Ведь если ты не можешь стрелять с большого расстояния (и тем более посылать вместо себя роботов и бомбы), то, начиная бой, ты рискуешь умереть не меньше, чем твой противник, верно? А что, как не это, способствует ответственному и бережному отношению к жизни, своей и чужой?

Том поделился своей находкой с друзьями. Эл помрачнел (всё-таки он был инженером, и в глубине души ему иногда ещё хотелось верить в благость технического прогресса), а Ланг задумался.

— Скажи-ка Том, — обернулся он к спутнику, чьё лицо терялось в сумраке, поскольку птица мечтательно рассматривала картинки на обложках, — а я правильно понимаю, что сказки о рыцарях были изгнаны из шлемов давно?
— Практически сразу, — деловито кивнул Том. — Та информпластина, которую я обнаружил, носила явные следы кустарного производства. Больше эти истории мне не попадались нигде.

Эл с лёгкой завистью посмотрел на Тома:

— Послушай, мил друг… А силушку богатырскую ты, часом, не из этих книжек почерпнул?
— Почти, — горделиво ухмыльнулся Том, и своды невидимого потолка на секунду осветились от его белозубой улыбки. — Там были упражнения всякие, ну вот я их и делал. Главное с питанием не химичить, да меру знать — а то вместо силушки богатырской можно и грыжу на весь позвоночник себе сделать.

Хранитель Ланг хлопнул было ладонью по лбу, но быстро взял себя в руки (благо в темноте никто не заметил).

Друзья двинулись дальше — из зала по новым коридорам. Лангу вдруг пришла в голову неожиданная мысль:

— Простите, Эл… А зачем технарям рыцарские сказки? Ну выкинули их из шлемов и выкинули… Пространственно-химическую рекомпозицию или прогностическую аналитическую физику учить они никак не помогают?
— Да как Вам сказать, господин Хранитель, — Эл лукаво сощурился, но, увы, в темноте ирония была слышна лишь по голосу. — Вроде они и бесполезны, а без них — внутреннее у нас как-то не развивается. Ведь чтобы думать и творить, нужно сосредотачиваться, ограничивать себя и свои желания… А сказочки эти как раз такому и учат. Ведь если мальчик никогда не мечтал стать рыцарем, то зачем ему напрягаться и делать то, что некомфортно?

Ланг кивнул, но потом одумался и сказал вслух: «Да, я так и думал». Друзья долго шагали в полном молчании, пока Том вдруг резко не схватил друзей за плечи: «Тс-с-с!» — сказал он и напряг слух. Так и есть: эхо шагов вновь стало гулким, друзья приближались к ещё одному большому залу — вот только шаги уже были не их. В древней пирамиде с мощнейшими автоматизированными системами безопасности кто-то был! И они вот-вот сейчас встретятся.

Ланг усмехнулся и задумчиво проговорил: «Идём! Всё равно деваться теперь некуда», — а сам подумал: «Неужели вторая часть Пророчества сбудется прямо сейчас?»

[ XIII ]

Комнатка была небольшой, даже не по-современному уютной. Справа стоял стол, который освещался мягким матовым светом от лампы с зелёным абажуром. На столе лежала бумага (!) и, конечно же, пара книг — правда, уже не старых, а явно переизданных три-четыре столетия назад промышленным способом. Вдоль передней стены находился стеллаж (там уже книг было немного; куда больше было каких-то статуэток, ракушек, шахматных фигурок из старинного пластика — словом, мелких старинных безделушек), а в стену слева был вмонтирован гигантский экран с небольшим пультом управления в виде идеально гладкой узкой столешницы. В нормальное время экран работал как терминал (а узкая столешница подсвечивалась разными кнопками, тумблерами и переключателями), но сейчас устройство было настроено так, что за ним отображался старинный идиллический пейзаж, а пульт получался вроде подоконника. За окном было утро, и кажущееся тёплым солнце переливалось в листьях деревьев — а также удивительно прозрачной воде речушки, извивавшейся среди холмов и пробегавшей под мостом.

У подоконника стоял высокий человек в потёртом и полинялом балахоне и с отсутствующим выражением смотрел вглубь пейзажа.

— Здравствуйте, милостивый государь, — голос Рыжего Тома сделался на минуту солидным и деловитым, — не могли бы Вы подсказать такое где-нибудь, откуда можно было бы что-нибудь, но при этом полезное хоть кому-нибудь?

Человек в балахоне обернулся к вошедшим. В его движениях и мимике не отобразилось ни единой мысли или чувства — но голосом, дребезжащим, как заезженная грампластинка, он всё-таки ответил:

— Такого здесь нет, господа.

Ланг всмотрелся в это длинное скуластое лицо. Карие глаза были полуприкрыты, и в них не читалось ничего, кроме скуки и безразличия. Уголки губ были характерно опущены вниз — и произносил слова этот человек с трудом и нехотя, будто цедя слова.

— В этом мире хранители больше не нужны, — он сощурился ещё сильнее и повернул голову в сторону Ланга. — Вы зря сюда пришли: здесь вы останетесь навеки.

Том и Эл расхохотались, но Ланг оставался серьёзен. Резкость голоса Хранителя оборвала смех друзей:

— Это не вам решать, нужны ли миру Хранители или нет. Равно как и не мне.

Эл растерянно переводил взгляд с Ланга на человека в балахоне и обратно. «Странно, — думал он, — нас же как-никак трое, и это не считая механической птицы… Да один верзила-Том переломит этого человека как трухлявую ветку! Чего же господин Хранитель так волнуется?»

Внезапно глаза смотрителя Пирамиды распахнулись, а губы расплылись в по-звериному хищном оскале. Голос смотрителя стал вкрадчив и мелодичен — но чувствовалась, что патока, изливавшаяся из его уст, была ядовитой.

— Поздно, господин Хранитель. Поздно! — он оскалился ещё сильнее. — Вы там тщитесь доказать, что человек чего-то стоит… Посмотрите на них! Спят заживо в своих шлемах — и теперь уже никогда не проснутся.
— Люди уже всё доказали, причём много раз. — Ланг обошёл Тома, и вплотную подступил к смотрителю. — История человечества длинна, и слишком много уже в ней было тех, кто был милосерден и мог созидать, вопреки всему, что вы с ними творили.

«Кто такие „мы“ и „вы“? — лихорадочно соображал Эл. — О чём вообще идёт речь?»

— Зря ты разбудил этих клоунов, — лицо смотрителя скривилось в брезгливую гримасу. — Им теперь тоже не жить.

На этих словах Том побелел от гнева. «Да что ты себе позволяешь», — вскричал он и, отпихнув Ланга, попытался схватить смотрителя за горло. Но дальше что-то произошло: от фигуры смотрителя изошла упругая волна, так что Эл, упав на спину, стукнулся головой о дверь, а Том, вроде бы крепко стоявший на ногах, пошатнулся. На его шее вздулись вены — он приготовился было драться, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой; а смотритель вытянул руку, которая будто увеличилась в размерах, перехватил его поперёк талии и швырнул, как котёнка, в сторону стены за столом. Сила удара была огромна, и, Том безвольно рухнул на пол. Впрочем, он успел сгруппироваться, поэтому ему удалось быстро прийти в себя.

Ударная волна, казалось, нисколько не задела Ланга.

— Ну давай, взывай к моей совести, — радужная оболочка глаз смотрителя осветилась красно-оранжевым пламенем, — вы же так любите душещипательные проповеди!
— Зачем? — ответил Ланг. — Человека-то здесь больше нет. А с вашей братией нам, людям, разговаривать не о чем.
— Какие мы суровые! — человек в балахоне ткнул мыском ноги Тома (тот отлетел в угол), а затем разместился в кресле перед столом. — Я убью всех в городе. Слышишь? И не только физически. Они все умрут в зародыше, так и не став настоящими людьми. И ты, человечишка, не сможешь мне помешать.
— Я — нет, — кивнул Хранитель, — но на такое беззаконие Небо согласия не давало.
— Да что ты!

Смотритель встал, и вид на экране изменился: там показалась гигантская панель управления показателями «великого алгоритма». Одним махом преодолев пространство комнаты, смотритель очутился у панели управления, и его пальцы замелькали над пультом. Ланг с грустью наблюдал, как смотритель набирает код секретной комбинации на машине.

В один момент шлемы из приёмников сигнала начали перестраиваться в мощнейшие излучатели. Пользователи почувствовали непреодолимое желание надеть их — а надев, испытали неизъяснимое наслаждение. Каждому был предложен великий соблазн, причём подобран он был так индивидуально точно, что противостоять ему было практически невозможно… Кому-то показали самую красивую женщину, какую можно вообразить (такой не могло существовать в реальности — да и как сопротивляться, когда похоть стимулируют напрямую через мозг?); кому-то предложили волшебные миры и полное забвение о чувстве вины (разумеется, без покаяния); наконец, кому-то привиделись могущество и миллионы людей, в трепете склоняющихся перед ними.

Пока пользователь созерцал наваждение, излучение шлемов должно было начать выжигать его изнутри: независимо от принятия соблазна, он в любом случае был обречён умереть — вот только создателей этой машины физическая смерть волновала мало. Всё было сделано с таким расчётом, чтобы последним волевым решением каждого мыслящего человека стал отказ от Неба, посмертной жизни и собственной души.

Смотритель торжествующе посмотрел на Ланга: люди окончательно потеряют человеческий образ, и всё идёт к тому, что спасённых душ больше не будет.

Но что-то пошло не так.

[ XIV ]

Конечно, на момент начала нашей истории Хранителем Ланг ещё не был (и даже не знал, что это такое). Но всё-равно что-то в его поведении отличало его от многих людей — примерно так же, как человека с музыкальным талантом отличает привычка напевать сочинённые им мелодии, а будущего математика — способность быстро щёлкать логические задачки.

По меркам современного мира, в его жизни всегда было много общения. Сколько он себя помнил, с ним постоянно случались неожиданные встречи, и люди вдруг, ни с того ни с сего, обращались к нему с сокровенными вопросами и переживаниями. Не всегда его ответы были удачны — но часто получалось если не помочь напрямую, то хотя бы навести на какое-то нестандартное решение, которое, зачастую неожиданно для него самого, оказывалось верным.

Но ведь он не был первым, кому суждено было стать Хранителем! И даже в эту грустную пору заката человеческой культуры он был не один. Все они, Хранители, не сговариваясь, знакомились с людьми, дружили и помогали советами (иногда даже не зная ещё, что они сами будут Хранителями). От других советчиков их отличало то, что они явно были несколько «не от мира сего» — в том смысле, что они не искали личной выгоды, а неудачи других переживали как свои собственные.

Но вернёмся к Лангу. Когда он был ребёнком, ему пришла в голову мысль: он скрутил старые тряпки к некое подобие шара, и, забавляясь, стал бегать с ним по двору, стараясь не трогать его руками. Чего он только с ним не делал! Подкидывал на стопе, отбивал коленом или лбом… Непонятно, откуда он взял эту старинную игру — но она пришла ему в голову, и многим детишкам она тоже пришлась по вкусу. Некоторые из его товарищей по играм стали его друзьями, и в частых разговорах возникали порой серьёзные мысли и серьёзные вопросы. В общем, как-то так получилось, что среди тамошней ребятни некоторые увязали в шлемах сильно меньше своих сверстников. Кто-то даже пытался сочинять стихи, а у иных появилась склонность чуть ли не к философствованию…

Школа. В ней Ланг учился не очень хорошо (как, впрочем, и многие). Ни к чему ему была научная заумь: с одной стороны, наука слишком далеко ушла от классических опытов, которые каждый мог бы воспроизвести на практике, а следовательно, вся наука приобрела нехороший схоластический привкус; с другой же… Зачем это было нужно Лангу, если он нутром чувствовал, что ни миру, ни людям такая наука помочь больше не в состоянии?

Но школа на то и школа, что в ней вынужденно встречаются люди разных социумов и, не побоюсь этого слова, амбиций. В ней тоже люди дружат, влюбляются — а потом какие-то события и люди вспоминаются всю оставшуюся жизнь… Вроде того несчастного фанатика от науки, который приставал к Лангу, пытаясь обратить его в свою веру. Ланг его не обижал, но отвечал как-то уклончиво — и сильно чувствовалось, что он щадит своего одноклассника (хотя, казалось бы, тот был в учёбе гораздо успешнее него). Этот парень, кстати, действительно стал великим учёным и проектировщиком — не в последнюю очередь потому, что благодаря Лангу научился спрашивать не только «как сделать», но и «зачем это нужно».

Если учёный, помимо своей узкой области знаний, пытается постичь людей и жизнь, то от этого всем становится легче, понимаете?

Кстати, этого приятеля Ланга тоже хотели притянуть к работе над «великим алгоритмом», но он отказался. Никто не мог взять в толк, почему он так явно идёт против прямой выгоды и блистательной карьеры — но он упёрся, и всё тут. Нет, когда «алгоритм» стал уже совсем вездесущим, он не мог с ним не пересекаться, работая в Управлении и Центре — и разумеется, внёс некоторые поправки, отразившиеся на функционировании многих устройств, которыми управляла новая система.

Но об этом после.

Каждый день выходя вечером на прогулку, Ланг сталкивался с соседкой. Она была старше него, и у неё было два сына и два брата. Иногда она приглашала Ланга на чай — и он охотно играл с детьми и общался с одним из братьев (другой практически не вылезал из шлема, поэтому они толком даже не познакомились). В какой-то момент разговоры с первым из братьев стали весьма эмоциональны. Он кричал на Ланга, но казалось, будто он пытается убедить самого себя в своей правоте; а со временем мягкие ответы собеседника понемногу изменили его характер. Позже выяснилось, что этот человек помог многим несчастным (и даже спас пару человек от самоубийства).

Кстати, брат этой женщины был всего лишь простым ремонтником энергетических систем. Но почему-то именно его способности отметил один высоколобый учёный… Который оказался тем самым одноклассником Ланга. Совпадение? Очень интересно.

В один из обычных серых вечеров Ланг запускал некую фигуру из полимерной пластины, которую утаил с обязательных «добровольных» работ. К ней привязывались синтетические нити с таким расчётом, что, если хорошенько разогнаться с этой фигурой в руках, она взлетит и начнёт парить в воздухе — а с земли можно управлять ей при помощи этой самой верёвки. Дети визжали от восторга, и так громко, что соседи вызвали распорядителя общественного порядка. Ланга ненадолго задержали, но допрос перерос в разговор, а потом…

…а потом как-то так получилось, что несколько других распорядителей из того же управления с стали увлечённо слушать в шлемах лекции про историю прошлого. Кто-то из них поднял руководства по оказанию первой помощи, а другой его знакомый стал искать информацию о чрезвычайных ситуациях… В общем, скоро повальная мода на совместные полуигровые тренировки охватила многих сотрудников бюро.

Однажды помощник (ещё тогда по-человечески живого) смотрителя Пирамиды расчётного центра попросил у него аудиенции. На стол смотрителя легла папка (все знали старомодные пристрастия начальника), в которой приводились аномалии запросов некоторых из пользователей шлемов. Вроде бы отклонения незначительные, но все очень характерные: они отличались каким-то неуловимым ощущением… Вкуса настоящей жизни что ли. И ещё в них чувствовалась практическая направленность и творческий подход.

Смотритель тогда задумался, но не придал этому значения: его мысли были заняты новыми амбициозными векторами развития, которые считывались в определённых показателях к видоизменению «великого алгоритма». Этот новоявленный оракул обещал переродиться, да так, что человечеству откроются невиданные горизонты нового знания и запретных тайн Вселенной! А тут подчинённые лезут с какими-то детскими играми.

Таких историй было немало, и едва ли Ланг был в состоянии упомнить все. Он сталкивался и с врачами, строителями-ремонтниками, простыми обывателями… Но потом эти чудесные люди тоже с кем-то сталкивались, и выяснялось, что чья-то жена переставала зависать в шлеме и начинала общаться с собственными детьми, какие-то люди иногда стали выходить на вечерние прогулки и играть в настольные игры, при этом вспоминая забавные истории из прошлого или обрывки произведений древней литературы, сохранившихся в виртуальных хранилищах шлемов…

Словом, обычные случайности, мелочи — просто Небо как-то так устроило (иногда через Хранителей, а иногда так), что множество людей вдруг начало становиться людьми. А значит, у них просыпались сострадание, совесть, ответственность, в конце концов. И вы что, думаете, некому было заметить тех любопытнейших изменений, которые спятивший смотритель стал вносить в Расчётный центр по сговору с «великим алгоритмом»?

[ XV ]

Первой вышла из строя система предохранителей… (И откуда она только взялась?!) В смысле, как только «великий алгоритм» запустил трансляцию сигнала в обратную сторону (ту самую, на выжигание тел пользователей), вдруг выяснилось, что мощность проходящего сигнала ограничена, поскольку на столбы-ретрансляторы, установленные в городе, невесть кто установил предохранители, «отсекавшие» избыточный заряд. Поскольку эти предохранители были весьма примитивны, их никто не стал вносить в машинно-читаемую карту устройств, доступную из Расчётного центра.

Практически одновременно с этим в систему поступили данные о «неучтённых» предпочтениях тех пользователей, которые почему-то, оказывается, не подключались к шлемам на протяжении многих лет. О нет, не подумайте: их было мало, очень мало! Считанные единицы. Но когда голую красавицу показывали какой-то пожилой отшельнице, от чего та начала ржать, как лошадь, с её шлема в координационный центр начинали приходить не данные, а какая-то, извините меня, ерунда…

А ещё, резкие искажения световых колебаний вызвали электромагнитные эффекты, и их тоже невозможно было предугадать. Возможно, именно из-за этих завихрений, чайки начали массово сходить с ума: они атаковали столбы, провода (а порой даже выкапывали их из-под земли). Конечно, кабелей оставалось уже не так много — но они всё-таки были, причём в тех частях системы, которые из-за их архаичности и дороговизны ремонта никто не хотел менять. Как назло, части эти были связаны с некоторыми функциями важнейших аналитических и управленческих служб ядра системы.

Короче говоря, к своему удивлению (если здесь это слово уместно), «великий алгоритм» обнаружил, что он не такой уж «великий», ибо он не понимает, насколько он может _реально_ управлять ситуацией. Испытав машинный эквивалент подросткового комплекса неполноценности, «великий алгоритм» в припадке спровоцированного когнитивным диссонансом цифрового делирия тупо вырубил весь модуль, откуда начали поступать столь… «неуютные» данные. В итоге штатное завершение команды, запущенной смотрителем, оказалось невозможным, и процесс «завис».

Уж простите меня, дорогие читатели, за такую вульгаризацию процесса: просто иногда трудно удержаться от смеха, когда груду железа так очеловечивают, что она, кажется, и сама не знает куда деться от несбыточных надежд собственных техножрецов.

Но вернёмся в комнату смотрителя. Думаю, читателя глубоко будет волновать тот факт, что его лицо ни капли не изменилось. Ланг подошёл к экрану и весело посмотрел на высыпавшиеся в консоль красные и фиолетовые сообщения об ошибках:

— Я же сказал: Небо не даёт добро на твоё беззаконие. Враг человека и мира, ты проиграл — смирись.

Смотритель оскалился:

— Я бы не спешил с выводами, юный Хранитель. Пойдём, прогуляемся?

Ланг кивнул:

— Только друзей моих не трогай. Я попросил за них Владыку Небес, и если с ними что случится, тебя и твои железки сотрут в порошок.

Долговязый человек в балахоне презрительно пожал плечами: «Да на кой мне они нужны-то?» — и все вместе они направились к выходу из Пирамиды.

Увы, зло всё-таки было причинено. Но это было много меньшее зло, чем наделся «служитель алгоритма» — а главное, вместе с этим злом было причинено не меньшее же добро. Истории не суждено было остановиться сейчас, и в итоге она просто вышла на новый виток.

[ XVI ]

Итак, центральная площадь перед Пирамидой Расчётного центра. От площади по-прежнему расходятся радиусы старинных проспектов с полуразвалившимися древними особняками — а за ними вдали высятся выцветшие жилые многоэтажки.

На площади показывается человек в шлеме. То шатаясь, то прыгая из стороны в сторону, он продвигался к нашим героям. Он таращит глаза, скалит зубы, и, делая пассы руками, произносит слова на каком-то одному ему известном языке.

— Что с ним? — шёпотом спросил Эл.
— Он думает, что колдует, — тихо ответил Хранитель Ланг.

Человек подскочил к Лангу, вытянул руки и прошипел что-то нечленораздельное.

— Не иначе, как пытается нас разнести фаерболом, — прыснул Том.
— Весёлого тут мало, — грустно ответил Ланг. — Этот человек уже далеко от нас. Его разум пустеет, и скоро душа и тело совсем перестанут подчиняться его воле.

С другого проспекта тоже вышли несколько человек. Они держались прямо, глаза были полуприкрыты, а уголки губ опущены вниз. («Кажется у господина смотрителя есть родственники», — вновь усмехнулся  про себя Том.) Радужные оболочки глаз иногда подсвечивались красно-оранжевым пламенем, но пока тускло и лишь изредка.

Справа показалась беснующаяся толпа. На лицах быстро сменялись безумные выражения: люди то таращили глаза, то взрывались истерическим хохотом, а потом внезапно умолкали, и их лица не выражали уже ничего, кроме злобы. Казалось, эти люди про себя ведут беседу с кем-то, кто вызывает у них то приступы самолюбования, то истерически злой смех, то отчаяние и зубовный скрежет.

— Ну, не дал ты мне их убить быстро, и что? — лицо смотрителя по-прежнему не выражало никаких эмоций. — Когда солнце перейдёт закатную черту, они все будут наши…

Смотритель повернулся к Лангу, и глаза его раскрылись от восторга:

— А ты уж думал, что эти ничтожества из плоти и крови чего-то стоят, да? Я их лишь немного подразнил картинками голых тёток да всеобщим преклонением, и в гробу они видали твоё Небо и радости духовной жизни!

Вместо ответа Ланг начал задумчиво что-то напевать. «То стихотворение!» — осенило Тома. И действительно: солнце сначала чуть увеличилось, а потом стало переливаться и играть лучами в ритм песне Хранителя. Когда он закончил, солнце взлетело к центру небесной сферы и оказалось в зените. (Как потом свидетельствовали люди, жившие в других широтах обитаемого мира, солнце у них у всех одновременно оказалось в зените… Как такое может происходить на сферической планете, понять невозможно.)

Ланг коротко рассмеялся и тоже обернулся к смотрителю:

— Я же говорил: сегодня будет длинный день. Приход светил ночи не успеет доделать работу «великого алгоритма». А пока длится этот день, многих из них удастся спасти.

Смотритель зло оскалился:

— Что, с каждым по отдельности разговаривать будешь?
— Не я же один, — весело улыбнулся Ланг.

В этот момент издали послышались звуки струнного инструмента и, поначалу негромкое, пение. Песня становилась всё слышнее, наконец, из-за поворота изогнутого проспекта показалась процессия. Долговязый подросток перебирал струны и запевал, остальные, весело хохоча, повторяли слова припева.

— Господин Хранитель, мы же правильно поняли, что нам сюда? — выкрикнул запевала, в котором Ланг с узнал одного из детей своей соседки.
— Да-да, подгребайте, — заорал Том, — а то у публики какие-то лица кислые!

В толпе вновь послышался смех, хотя двойники смотрителя стояли не шелохнувшись.

— Видите ли, бывший господин смотритель, — глаза Хранителя Ланга смотрели ровно и мягко, — если есть те, кто принимает соблазн, то неизбежно появится кто-то, кто его отвергнет.

Эл дёрнул Ланга за рукав:

— Господин Хранитель! Мне кажется, или у них одежды сияют?
— Не обращай внимания, дорогой друг. И прекращай ты с этим — «господин Хранитель», «господин Хранитель»… Теперь мы все — Хранители.
— Скольких успеем откачать? — хмыкнул Том, разминая пальцы.
— Многих. Но рано или поздно, а ночь всё-таки настанет, и те, кто не отзовётся на наши призывы, увы, пропадёт.
— А что значит — «пропадёт»? — тихо спросил Эл.

Ланг грустно покачал головой:

— «Бойся пустых сердец и тех, кто приходит взамен». Помните?

Том закивал, но у Эла расширились глаза:

— Это из Предсказания Тарна?
— Да, вторая его часть. Посмотри на этих людей, — Ланг обвёл рукой двойников смотрителя, «колдуна» и беснующуюся толпу. — они приняли соблазн, и их сердца опустели. А на пустое место приходят другие…
— Я понял, — перебил Хранителя Эл. — Взамен души приходят те самые голоса, которые учили нас строить «великий алгоритм».
— Увы, далеко не только его.

Неожиданно для всех, смотритель рассмеялся:

— Зря вы так поносите нас, — вновь во множественном числе обратился он к Лангу. — людям же нравятся наши игрушки. Не будете же спорить, что они надевают шлемы сами?

Ланг коротко усмехнулся:

— Любого можно обмануть. О последствиях-то, небось, вы не предупреждали? И уж совершенно точно, большинство из этих несчастных вас не звало — вы ведь всегда приходите без спросу, хотя вам никто не рад.

Тут из-за спины смотрителя вспорхнула чайка и аккуратно тюкнула в макушку.

— Что, и её я тоже тронуть не могу? — сухо осведомился смотритель.
— Не-а, — улыбнулись Ланг и Эл.

[ XVII ]

— А-а-а-а-а! — заорал «колдун» и напрыгнул на Ланга, делая пассы руками. Ланг аккуратно положил ему ладони на виски, притянул голову к себе и, смотря прямо в глаза, мягко, но разборчиво проговорил: «Верни тело себе. Ты можешь победить! Слушай мой голос», — а затем стал напевать колыбельную, которую подслушал у соседки, когда та укачивала детей. Пока он пел, «колдун» успокаивался, а взгляд его постепенно яснел.

Солнце стояло высоко и светило ярко.

На площади показалась ещё одна группа друзей Ланга. Среди них были люди из того самого бюро распорядителей общественного порядка. Коротко переглянувшись между собой, они разделились на группы и по одиночке стали обездвиживать людей из бесновавшейся толпы. Несколько человек достали аптечки, но Ланг их остановил: против болезней духа медикаменты бессильны.

Но тут Тома осенила какая-то мысль. Перепрыгнув через нескольких связанных бесноватых, которых распорядители порядка успели обездвижить, он оказался прямо посереди них. Том присел на корточки. Бесноватые хрипели и рычали от злобы, время от времени изрыгая проклятия и грозясь ему смертью, но Том не обращал никакого внимания на угрозы: он заметил, что среди остальных слов были и какие-то случайные обрывки мыслей, в которых проговаривались души, ещё не до конца вытесненные злыми духами. И среди этого рёва, лая и ругани, Том вдруг тихо сказал:

— Не сдавайтесь. Поговорите со мной!

Люди, лежащие на земле (и та небольшая часть толпы, которую заканчивали связывать распорядители), взревели — но из-за потока брани, словно вспышки молний в грозовой туче, действительно, послышались реплики, уже принадлежащие самим людям:

— Твою мать! Заткнись… Прости меня. Позови Хранителя! Зачем с нами это сделали? Пошёл ты, сучье отродье…

Нимало не смущаясь грубыми словами, Том, погрузившись в себя, сконцентрировался на той части шумового и словесного облака, где мелькали слова людей, а не духов. Как-только он распознавал вспышку человеческого разума, он сразу ей отвечал — а когда вспышка раздавалась от другой души, находил слова и для неё. Весельчак Том удивительным образом оказался приспособлен для такого словесного блица — однако же он был так сосредоточен, что даже не заметил, как край его одежды на мгновение озарился серебристым сиянием.

Солнце по-прежнему стояло высоко.

Те, кого привёл с собой долговязый соседский мальчишка-запевала, задумчиво всматривались в неулыбчивых двойников смотрителя. Сам певец одной рукой поддерживал перекинутый через плечо музыкальный инструмент, а другой деловито тыкал и щипал одного из клонов. Вдруг глаза двойника ярко озарились красно-оранжевым пламенем, он схватил парня за руку и резко дёрнул его вправо и вверх — подобно тому, как смотритель отшвырнул Рыжего Тома в стену. Эл, испугавшись за мальчишку, раскрыл было рот, чтобы предупредить его, но… Ничего не произошло. От двойника смотрителя изошла упругая волна, которая не задела решительно никого.

— Я знаю истину, — прошелестел двойник смотрителя надтреснутым голосом заевшей грампластинки. — Человек слаб, и без помощи духов ничтожен.
— Но как-то же мы обходились! — Эл аккуратно протиснулся между плечом паренька и его брата. — Ты только посмотри: и песни писали, и детей воспитывали, и дома строили — причём получше, чем сейчас…
— Ты тоже ничтожество, — вновь прохрипел двойник, — мы тебе показали «великий алгоритм», а ты струсил.
— Ну-ну, — тщательно выбирая слова, проговорил Эл, — а как по-твоему, для чего нужна большая смелость: чтобы жить отшельником, как я, — или же чтобы стать как ты?
— Почему ты не захотел слушать духов? Их могущество безгранично!
— Это они тебе сами сказали? — рассмеялся Эл и тут же, взял себя в руки. — У всего есть первопричина. Есть мир, люди, духи — должен быть и Творец. Если ты так хочешь истины, то почему ты поговорил с бесами, но не удосужился обратиться с вопросом к Владыке Небес?

Глаза двойника потухли, и его веки открылись. Линия рта выпрямилась — а затем он начал судорожно ловить ртом воздух, как будто бы его вытащили со дна реки… Он пошатнулся — и Эл, музыкант и его брат бросились поддержать его. Двойник безвольно повис на их руках, и среди его всхлипываний друзья Ланга с удивлением разобрали одни и те же слова, которое тот повторял без конца:

— Прости меня! Прости…

В это же мгновение Эл заметил, что люди из бесноватой толпы уже давно успокоились. Их развязали, и они понемногу начали приходить в себя. Ланг по-прежнему держал в ладонях лицо колдуна, но, когда все затихли, тот подал голос:

— Помоги мне!
— Не ко мне! Обращайся к Владыке Небес.
— Помоги мне, Владыка Небес!

Луч солнца упал на лицо «колдуна», и его взгляд прояснился. Он отшатнулся от Ланга и упал на колени; Ланг подошёл к нему, погладил по спине и тихо сказал:

— Всё хорошо, не бойся! Идём с нами.

Солнце стояло высоко и светило ярко — но Эл заметил, что оно всё-таки немного сдвинулось.

[ Эпилог ]

Всех спасти, увы, не удалось. Некоторые из двойников смотрителя попытались побить друзей Ланга — но те тоже стали сильны, и сделать с ними было ничего невозможно. Однако вступать в физическую драку Хранитель строго-настрого запретил: «В них осталась крупица разума, но эта крупица должна сама сделать свободный выбор. У них ещё есть время до заката солнца, и они об этом знают». Шелестя губами и разговаривая со своими духами, часть двойников скрылась в Пирамиде вслед за смотрителем.

— Мы их не остановим? — в сердцах воскликнул Эл. — Они же в конец разрушат наш мир!
— Они и так его уже разрушили, — со вздохом ответил Ланг. — Но для людей будет уготован новый мир. Мир, в котором деревья зелены, морская вода — целебна, а среди птиц есть не только вороны и чайки с помоек.
— Жалко мне этих несчастных, — посерьёзневший Том, успевший вылечить часть своих собеседников, подошёл к друзьям. — Ради чего всё это?
— Ради себя любимых, — Эл скрипнул зубами, вспомнив, что он сам таким когда-то был, — ради славы, власти, денег.

Ремонтник, из старых знакомых Ланга, тоже протиснулся к друзьям, чтобы послушать — и неожиданно спросил:

— Власть, деньги, еда, любовницы… А если у них глаза-стекляшки, то кто удовольствие от всего этого получать будет?
— Никто, — кивнул Ланг, — духи зла обречены жрать самих себя и ничего, кроме ненависти, испытывать не могут. А самой душе, заплывшей жиром, всё приедается… И остаётся одна пустота.

На руку Эла села механическая чайка и, задрав голову, крикнула, направив окуляры на солнце. Эл проследил её взгляд и мотнул головой:

— Время, друзья! У нас ещё очень много работы.
— Да, много, — улыбнулся последний Хранитель. — Но не переживай: мы теперь не одни.