Атланта. Глава 5. 3

«Сейчас он будет всем мстить и всех подставлять, так что беги от этого монстра, пока не поздно!», — обдумывая брошенные ей на прощание слова Шостко, Чехова чувствовала себя не в своей тарелке.

Теперь, когда инцидент, связанный с поддельным документом, имевшего самое прямое отношение к персоне Гордеева, стала всеобщим достоянием, неприязнь к Глебу переросла во всеобщее осуждение. И если раньше окружающие держались с ним внешне вежливо, то теперь даже от холодной любезности не осталось и следа.

Что же касается Олькович, то она пока не могла определиться со своим отношением к коллеге, осуждая в глубине души его поступок, но не особо горя желанием столь быстро расставаться с незадачливым любовником, времяпровождение с которым скрашивало её ночи, внося в них некое разнообразие.

И все же ей надо было сделать свой выбор, окончательно расставив все точки над «и», ведь если однажды вскроется вся правда об их отношениях, осуждение окружающих могло пасть и на неё. А ей очень не хотелось допустить подобный поворот событий, в связи она была вынуждена порвать с Лобовым, и вынудить его больше никогда не приходить к ней домой.

Как ни тяжело ей было смириться с потерей страстного любовника, другого выбора у неё не оставалось.

Неделей раньше она не смогла бы этого сделать, а сейчас… Сейчас все изменилось для неё самым кардинальным образом. И для него наверное тоже.

И если раньше, к примеру, плотская связь с этим парнем была для него в новинку, когда отсчитывая часы для следующего их уединения, она не могла дождаться следующей с ним ночи, почти всегда встречая его с распростертыми объятиями, то чем больше она проводила с ним время, узнавая его как человека, тем больше убеждалась в их несовместимости как пары из-за разности в интересах и привычке тянуть одеяло на себя.

Привыкший во всем доминировать, Глеб редко прислушивался к её просьбам что-то изменить в их мимолетных свиданиях, и не собираясь ей подчиняться даже в делах любовных, он продолжал гнуть свою линию даже в постели, чего своевольная и не привыкшая всегда прогибаться под мужчину Виктория Олькович не могла стерпеть, обижаясь на него, если он переходил черту.

С Толиком в этом плане ей было проще. Не особо заморачиваясь с доминантностью, с Олькович они были на равных даже в постели, чего никогда не допускал Лобов, желавший, чтобы все было только по его и никак иначе.

Последний буквально «высушивал» её в любовных играх, обрушивая на неё всю мощь сжигающей все на своем пути страсти. И в который раз подчиняясь его правилам, потому что иначе с ним было нельзя, Виктории требовалось потом несколько дней отдыха, чтобы прийти в себя после такой бурной ночи, и она не могла ему отказать, убеждая саму себя, что это было в последний раз и больше она его к себе не подпустит. Однако стоило ему снова оказаться на пороге её дома, не устояв перед физическим влечением к этому парню, она снова падала к нему в объятия, и все повторялось как в первый раз.

Совсем недавно она чуть вовсе не отдалась ему в прихожей, когда бросившись по привычке друг к другу, она принялись целоваться, настолько увлеченные этим делом, что забыли закрыть за собой двери. К счастью, улица была пустынна, и из-за сумерек любопытные соседи не могли их разглядеть.

Этим двоим стоило немало усилий оторваться друг от друга и устремиться в спальню. И хотя Олькович предупредила его накануне, что тетушка покинула дом ненадолго и через каких-то полчаса, а то и меньше она будет здесь, этого времени Глебу оказалось достаточно, чтобы получить свое и отплатить любовнице той же монетой.
Так, продолжая целоваться, эти двое прерывали свое занятия лишь затем, чтобы помочь друг другу раздеться. Но стоило им упасть на кровать, — молчаливого свидетеля всего того, что вытворяли они, наслаждаясь друг другом едва ли не до самого утра, вспомнив, как обошелся он с Толиком, Виктория принялась ожесточенно ему опираться, не понимая до конца, с кем связалась.

Преодолев накануне немало препятствий, чтобы оказаться рядом с ней, слишком заведенный, чтобы останавливаться на полпути, Глеб был не в состоянии оставить все как есть и покинуть её. И восприняв сопротивление любовницы за напускное кокетство с целью ещё сильнее разжечь его страсть, окончательно слетев с катушек, он удвоил свои старания, намереваясь поскорее завладеть этой блондинкой, которая раньше ему особо не противилась и её все устраивало.

Все закончилось тем, что разорвав её ночнушку из тончайшего батиста, просто потянув одежду её вниз, обнажая плечо, он почти насильно овладел Викторией, осознавая, что в последний раз вдыхает аромат её тонкой кожи и целует её разомкнутые губы, шептавшие ранее имя совсем другого любовника. Он знал, что она ему этого не простит, но уже не мог остановиться.

У Олькович после этой ночи ещё долго болели потом запястья, которые он что есть силы прижимал к постели, покрывая поцелуями её шею и ключицы. И заранее предупредив Чехову о невменяемости её сводного брата, она как бы недвусмысленно намекала ей именно на это, украдкой растирая свои онемевшие запястья, на которых до сих пор оставались следы его пальцев, но та, все ещё находясь под впечатлением сцены в подсобке, была твердо уверена, что речь шла о ситуацией, связанной с его разоблачением относительно ссылки Гордеева на фронт.

Вечерний ужин проходил в молчании, лишь мерцающее пламя свечей придавало окружающей обстановке ореол романтики.

Воспоминание об инциденте с винтовкой успело стереться из памяти обоих, но ни Глеб, ни сама Чехова, сидевшие друг напротив друга за столом, так не решились прервать молчание, чтобы начать разговор.

Выглядевшей хорошенькой в своем платье из зеленого чаллиса, которое ей очень шло, Валерия надеялась услышать «комплимент» от сводного брата, (ей почему-то было важно знать его мнение на этот счет), но пребывая сегодня в каком-то странном расположении духа, Глеб делал вид, будто ему не было никакого дела ни до её наряда, ни до гармонирующего с его цветом браслета на её руке. На самом деле он обратил внимание на новое платье Чеховой, просто не захотел лишний раз тешить её самолюбие.

Уязвленная столь прохладным к ней отношением с его стороны, она решила ему отомстить и, продолжая хранить тягостное молчание, которое со временем начало её угнетать, Валерия планировала провести остаток вечера в такой же «погребальной» атмосфере, но будто сейчас обнаружив её присутствие за столом, невольно опомнившись, Глеб неожиданно осведомился:

— Почему ты так поздно пришла вчера домой? Небось опять куда-то ходила с Рудаковским?

— Я посидела немного с Олькович, — виновато потупив взор, произнесла она. — Её Толик бросил.

— Правильно сделал, — хмыкнул парень, пригубив немного спиртного.

Он прекрасно помнил, в каком виде оставил Викторию в прошлый раз, превратив в лохмотья её ночнушку.
После недавнего скандала эта блондинка уже не так охотно шла навстречу его желаниям, больше противясь его пылким ласкам, нежели их принимая, и ему пришлось нарушить правила и переступить последнюю черту.

Что-то необратимо изменилось в их обычном взаимодействии. И в том, что причиной подобных изменений мог стать удар по лицу её бывшего жениха, он больше не сомневался, собираясь навестить её в последний раз. Тем более обстоятельства вполне способствовали нанесению подобного визита, да и сам Толик начал уже о чем догадываться. Как бы не случилось беды… Глебу не хотелось портить репутацию подружке Чеховой, но по-другому пока не получалось.

— Почему ты так говоришь?! — яростно отозвалась Валерия, не понимая, почему он с таким предубеждением говорит о её подруге.

Резко поставив бокал на стол, Глеб собирался обозвать её почище и поставить Чехову в ищвестность относительно своих подлиных отношений с её подругой, поскольку терпеть не мог, когда с ним разговаривали словно с каким-нибудь голодранцем, когда на лестнице послышался звук чьих-то шагов, и в гостиную с саквояжем в руках, одетый как на свидание со знатной дамой сошел вниз сам Семен Аркадьевич Степанюга.

Метнув в сторону Чеховой взгляд, означавший: «С тобой я разберусь попозже!», Глеб частично догадывался, куда направлялся этот тип, но стремясь подыграть ему и в этот раз, он продолжал изображать недоумение на своем лице, тем самым сбивая с толку Чехову, которая не всегда понимала, с каким настроением он приходил на ужин и чего вообще можно было от него ожидать на этот раз.

Будучи канцелярской крысой, а не хирургом от бога как Гордеев, рвать с предыдущим образом жизни Семен Аркадьевич Степанюга не собирался. И опасаясь, как бы в случае его смерти все имущество из-за отсутствия наследников не пошло в казну государства, никогда ранее не задумываясь о пользе брака, он впервые за столько лет подошел к этому вопросу со всей серьёзностью.

Так что решив с некоторых пор приволокнуться за Тонечкой Лебедевой, любившей посещать по выходным кружок арфисток, который был также по душе и родной тетке Виктории Олькович, что позволяло её племяннице принимать в это время у себя несговорчивого любовника, Семен Аркадьевич частенько заходил за своей будущей избранницей, не являясь при этом любителем подобной музыки.

Он давно хотел пригласить Тонечку на романтическое свидание, но позволить себе сделать это в присутствии надоедливых, но исправно плативших за жилье, «квартирантов» не мог. И завидев их ужинавших при свечах, мужчина сильно удивился тому, что они опять были дома, а не коротали вечера в госпитале на дежурстве, где им и было место.

Его раздражало, что в последнее время молодежь все чаще торчала дома, тратя свои лучшие годы непонятно на что. Если так будет продолжаться и дальше, ему, пожалуй, так и не удастся построить свою личную жизнь. И тогда не видать ему наследников как своих ушей!

— Ты почему не предупредил меня о том, какой сегодня день?! — фыркнул Степанюга, обращаясь к Лобову. — Почему я узнаю обо всем в последний момент?! Это ты у нас отвечаешь за важные даты, потому что у меня, как видишь, нет времени следить за ситуацией.

Нынче он назначил на субботу свидание с Тонечкой, и чуть не прохлопал его по причине собственной забывчивости, совершенно случайно узнав от соседей, какое сегодня было число.

Мужчине страшно было себе представить, какой скандал закатила бы ему в таком случае молодая женщина, опоздай он на это свидание, или вздумай вообще на него не прийти, перепутав дни недели.

Между тем, на сборы времени почти не оставалось, оттого наверстывать упущенное ему приходилось впопыхах.
Лобов на его гневную тираду лишь развел руками в ответ. Он и сам и не знал, какой сегодня был день, живя теперь больше по наитию, и оттого ничего никогда не планировал.

А про Степанюгу и вовсе забыл, надеясь, что тот как-нибудь переживет подобное упущение. Раньше, когда он ещё посещал госпиталь, то четко знал, когда наступали выходные, а когда надо было выходить снова на работу.

Теперь же, когда госпитальные будни остались давно позади, дни стали неотличимыми друг от друга, сливаясь для него в одно целое. Так что если он когда-то и мог что-то напутать или забыть, не известив об этом вовремя Степанюгу, своей вины в происшедшем он не видел.

Такова была его месть за предательство этого типа в ночь падения Атланты.

В целом же, обязанность следить за датами для своевременной оплаты по счетам во избежание штрафов, никуда от него не делась, включая отслеживание свежей прессы, которую почтальон частенько забывал им приносить. И даже если бы он захотел от неё избавиться, у него все равно ничего не вышло, потому что в противном случае штрафы по просроченным счетам приходилось оплачивать уже из собственного кошелька.

Главное, не забыть сегодня посетить Викторию, раз её тетка сегодня будет присутствовать на кружке арфисток, но пойти прямо сейчас, все бросив и даже толком не поужинав, он тоже не мог. Глеб сомневался, что в чужом доме его будут кормить.

Значит надо поужинать и дождаться, когда Чехова уйдет к себе, будучи не в состоянии проследить за его маршрутом, чтобы потом ближе к полуночи она не стала вновь засыпать его бесконечными вопросами о том, куда он постоянно уходит, как это произошло в прошлый раз.

Можно подумать, она ревновала его к этой тайной любовнице, даже не догадываясь, с кем он спал. Только бы Олькович была в состоянии его принять, не закрыв перед его носом двери, как неоднократно уже обещала, не в состоянии забыть его выходку по отношению к Смертину. А там быть может ему повезет неплохо провести с ней вечер, причем вряд ли это времяпровождение будет ограничиваться одними лишь платоническими вздохами и едва заметными касаниями друг друга.

Главное, чтобы тетка не вернулась с собрания раньше времени, иначе ему придется бежать от Олькович через окно, да ещё и не до конца одетым, что его совсем не радовало.

Но даже если её тетка никуда не ушла, постучавшись в парадную дверь, он всегда мог представиться ей каким-то курьером или потерявшимся в городе иностранце, (их в Атланте теперь было невиданное количество), а потом, ненавязчиво извинившись за свое вторжение, как бы невзначай покинуть порог этого дома, устремляясь обратно домой.

Во всяком случае хуже уже не будет, а объясниться с Викторией он был обязан в любом случае после всего того, что устроил ранее в подсобке, угрожая расстрелять коллег из винтовки.

Такими мыслями была занята в тот вечер голова. А когда думать о чем-то другом не получалось, не грех было за таким занятием забыть о дне недели, за что он и поплатился, получил выговор от Степанюги, но все ещё продолжая мысленно находиться в предвкушении прощального посещения ненасытной подруги своей сводной сестры.    

— А почему вы не посещаете кружок арфисток, Валерия? — недовольным тоном осведомился Степанюга. — Или вам, в отличие от других девушек, сидеть дома нравится больше, нежели посещать общественные мероприятия?

— Мне там не очень интересно, — простодушно ответила Чехова, ковыряя вилкой салат.

— А я, между прочим, в вашем возрасте занимался и плаванием, и стрельбой.

— Стрельбой по ниггерам? — невольно вскинув бровь, усмехнулся Глеб.

Как знать, может Степанюга является тайным завсегдатаем ку-клукс-клана и таскает в своем саквояже заряженную винтовку. Вот и сегодня он тоже куда-то тайно намылился, — как бы не накликал на них беды своими «таинственными» походами на ночь глядя.

Резко повернувшись, мужчина окинул его свирепым взглядом.

— Нет, Семен Аркадьевич, после того, как Бюро вольных людей объявило черномазых свободными, наш район реально превратился в гетто… — добавил в качестве оправдания Глеб, намеренно перекручивая все на свой лад.

Чехова вздохнула. Час от часу становилось не легче. Привыкнув со временем к антисемитскими высказываниям Гордеева, свыкнуться уже с расистскими взглядами сводного брата она так и не сумела.

— А вы почему не в госпитале? — раздраженно отозвался Степанюга. — Я что-то ни разу не видел, чтоб вы оставались там на дежурство.

— Я б остался, — простодушно пояснил он, — но меня оттуда выгнали.

— Кто?

— Ваша старая добрая приятельница, Жукова Лидия Гавриловна. Не знаете такую?

— Н-да, — процедил мужчина, направляясь к двери в прихожей, — не успели заступить на новую работу, а уже и там успели «отличиться». Куда вы катитесь, Лобов?!

— Да вы бы уже катились куда-нибудь отсюда, Семен Аркадьевич, — бросил ему вдогонку Глеб, — да побыстрее!

И едва дверь за вздыхающим Степанюгой захлопнулась, подождав, когда к её сводному брату вернется прежнее расположение духа, Валерия осторожно поинтересовалась:

— Но ведь и в самом деле, что ты намерен делать дальше? Как собираешься зарабатывать себе на жизнь?

У неё как-то в голове не укладывалось, что Глеб, прослывший достаточно ловким и предприимчивым парнем, пустит свою жизнь на самотек после того, как его выгнали из госпиталя.

— Не знаю, — произнес он, придавая своему лицу то отстраненно-доброжелательное выражение, за которым люди обычно маскируют полный провал во всех сферах своей жизни. — Может, в дворники пойду; Толик говорит, там вроде тоже неплохо платят. Другой альтернативы для себя я пока не вижу.

Нахмурившись, Чехова постаралась снова сосредоточиться на ужине, пожалев, что вообще завела об этом разговор. Если он собрался отвечать ей в подобном духе на протяжении всего вечера, тогда ей действительно лучше помолчать и сконцентрироваться на собственных мыслях. 

Сколько она его помнила, с ним всегда было так: стоило ей попробовать поговорить с Глебом всерьёз, он тотчас переводил все в шутку, обесценивая чужое мнение.

Скорчив по привычке надменное выражение лица, она хотела встать из-за стола и молча покинуть кухню, но словно о чем-то вспомнив, посмотрела на часы. Алла Евгеньевна имела свойство задерживаться на своем «предприятии», построенное за полгода на деньги, вырученные от продажи поместья, но сегодня все складывалось так, будто возвращаться домой она вовсе не спешила, решив заночевать где-то за городом.

— Тебе не стыдно, что твоя мать пользуется трудом каторжных, заставляя их работать на себя?!

— Нет, не стыдно, — отрезал Глеб, избегая смотреть ей в глаза.

— А, по-моему, она загоняет их в гроб…

— Успокойся, Чехова, ни в какой гроб она их не загоняет! — отмахнулся он от неё, не обладая привычкой переживать за чужие судьбы. — Каждый ищет сам свою кормушку, и ничего плохого в наемном труде нет.

— Просто у твоей матери больше денег, чем у других, вот она и заставляет этих бедолаг работать на себя в жестоких условиях.

В её карих глазах отражались пламя свечей, а щеки горели ярким румянцем, — так взволновала её эта тема.

— Как бы тебе это объяснить… — молвил Глеб, собираясь с мыслями; не каждый день ему приходилось вести с «сестрой» разговоры на подобную тему. — Каторжники как и черномазые — не совсем люди в нормальном смысле этого слова, как ты и я. Это просто массы, которые никогда не меняются. К тому же моя мать будет недолго пользоваться их трудом. Как только с постройкой складов будет покончено, она тут же от них избавится, а с вольными неграми, сама понимаешь, теперь одна морока. И за эксплуатацию их труда можно загреметь в тюрьму или нарваться на хороший штраф.

— Но разве тебе не жаль всех этих людей?

— Маска добропорядочной проповедницы тебе не к лицу. Жизнь — сама по себе достаточно изощренное издевательство, а ты разводишь на пустом месте какую-то демагогию милосердия по отношению к каторжникам…

— Я согласна, порой жизнь бывает невыносимой, — согласилась она с его утверждением, вспоминая собственное детство, лишенное родителей. — Но зачастую человек сам творит свой ад.

Насмешливые огоньки исчезли в глазах парня, и его лицо вновь приняло сосредоточенное выражение.

— Читать проповеди — это твоя стезя, Чехова. У меня же работа чисто «санитарная» — стоять за кафедрой и на всех гавкать, чтобы выявив «слабое звено», вносящее разлад в общую работу системы, уничтожить его. А вот функцию «благородного рыцаря», который должен всех и всегда спасать, предоставь лучше кому-то другому.

Бросив в его сторону взгляд, полный недоумения, Валерия встала из-за стола, и моментально заметив этот её воинственный «демарш», Глеб бросился к ней, не собираясь так быстро избавляться от её общества.

— Куда это ты собралась? Наш разговор ещё не закончен, — подойдя к девушке сзади, он обхватил её за талию.

Чехова почувствовала его дыхание возле шеи.

— Мне невыносимо находится за одним столом с человеком, который ни во что не ставит чужое мнение, — процедила она, невольно вздрагивая от его прикосновений.

— Я готов исправиться, лишь бы ты простила мою выходку, — прошептал он, напоминая ей, как едва не лишил её жизни, намеренно прицеливаясь ей в прошлый раз в лоб из винтовки.

— И каким образом ты собрался это сделать? — еле слышно переспросила Чехова, тщетно пытаясь унять стук сердца.

Что же это было? Страсть? Влечение? Она должна ненавидеть этого человека, но её тело почему-то реагирует на происходящее иначе.

Его ладони перебирали каждую складку её платья, изучая изгибы её тела. Ещё мгновение и она ощутила прикосновение его губ к своим обнаженным плечам. Глеб казалось никуда не торопился, словно у них был впереди целый вечер, чтобы наверстать упущенное.

На удивление, Чехова не оттолкнула его, да и вела себя так, будто ей вправду нравились эти ненавязчивые ласки, никогда не испытывая ничего подобного.

Да, конечно её сводный братец был мерзавец из мерзавцев, на котором и пробы ставить было негде, но эту его выходку с Гордеевым прощать она не собиралась.

«И почему я постоянно теряю голову в такие моменты? — размышляла она, полностью отдаваясь своим ощущениям. — Можно подумать, я перестала его ненавидеть… Но это невозможно»

Почувствовав, что «сестренка» становится все более покорной, а её тело постепенно обмякает в его руках, Глеб повернул её слегка к себе, оставляя едва ощутимый поцелуй на её висках, а потом спустившись чуть ниже, коснулся губами её подбородка.

У трепещущей Чеховой перехватило дыхание, так что если бы не эти руки, поддерживающие её, и одновременно расправляющиеся с верхними пуговицами её платья, она бы давно свалилась в обморок, не в состоянии бороться с охватившей её страстью.

Никто не умел так «разжигать» её чувственность, как Глеб, развративший её в бытность своей юности. И то, что она вела себя сейчас таким образом, отчасти была его вина.

В конце концов, это он её сделал такой, что она становилась гибкой и податливой лишь в его руках. Однако стоило ей задуматься о противоречивых качествах собственной натуры, как в следующее мгновение она почувствовала его дыхание на своих губах.

За все это время Глеб так не осмелился поцеловать её по-настоящему. Его куда больше «заводила» ненавязчивая игра в «нежность», напоминающая больше скольжение над пропастью и игры с огнем, где в случае потери контроля над собой возникала угроза серьёзно «обжечься». Это было куда лучше тривиальных поцелуев и вполне предсказуемых объятий.

Борясь с желанием впиться в этот манящий рот, и обжечь его своим дыханием с привкусом спиртного, он осторожно водил языком по её губам, словно поддразнивая девушку, которая наплевав на все условности, хотела нарушить негласное «правило» о соблюдении дистанции, и позволить ему сделать наконец то, о чем он всегда мечтал, считая её недоступной.
 
Зыбкий образ Гордеева в мгновение ока распался на кусочки, растворяясь в небытие. Закрыв глаза, Чехова полностью поддалась своим ощущениям.

Коснувшись её губ языком, и аккуратно раскрывая ей рот, Глеб приготовился почувствовать их вкус, когда за окном послышался нарастающий цокот копыт лошадей; какой-то экипаж, подъехав к воротам дома, замер напротив парадного входа.

Открыв глаза, Валерия с тревогой посмотрела на сводного брата.

Отпрянув от неё, Глеб вновь стал серьёзным и перевел взгляд в окно. В душу молодого человека закрались кое-какие подозрения, но он ничем не выдал своих истинных переживаний.

В его глазах играл живой блеск, выдавая смятение чувств, но в целом, его поведение оставалось прежним. В прихожей внезапно постучались.

Может, это вернулся Степанюга? Дело выглядело сомнительным, но почему бы и нет?!

— Глеб, открой дверь, — первой придя в себя, Чехова повернулась к нему.

Он не без колебаний покинул гостиную. Заинтригованная ситуацией, девушка последовала за ним. Если бы не незваные гости, неизвестно, чем бы вообще закончилось их пикантное противостояние…

Совсем иного рода мысли одолевали её спутника. И содержание их, увы, было далеким от романтического флера.

На мгновение ему показалось, будто Жукова, не сдержав своего слова, таки прислала за ним конвой. Как знать, может, это был его последний день на свободе, и уже завтра он угодит на виселицу, так и не попрощавшись с матерью и «любимой» сводной сестрой.

Взявшись за дверную ручку, перед его взором за считанные секунды промелькнул «калейдоскоп» собственной жизни.

Застыв напротив дверью, Глеб долго не решался её открыть, но поскольку Чехова не могла приблизиться к ней вообще, то кто-то из них двоих был обязан, в конце концов, взять на себя эту ответственность, и, несмотря на последствия предпринятого шага, довести дело до конца.

Впрочем, очень скоро обоюдное любопытство взяло верх над их мрачными предчувствиями и, потянув задвижку на себя, Глеб вскоре открыл дверь, всматриваясь в темноту с таким видом, будто на пороге стоял сам Сатана.

Ни живая, ни мертвая, Чехова следила за каждым его движением, став немного поодаль от двери. 

Через пару секунд из мрака к ним выступил капитан, за которым находился целый взвод солдат в синих мундирах. Глаза мужчины быстро пробежали по комнате, задерживаясь на каждом лице, затем он перевел взгляд в холл и посмотрел на верхние этажи.

Приготовившись к самому худшему повороту событий, Глеб ожидал услышать свое имя, но вместо этого мужчина в синей форме поинтересовался местопребыванием его матери. Валерия оторопело посмотрела на сводного брата, не понимая, что происходит.

— Нам необходимо с ней переговорить, — строго осведомился капитан, бросая недоумевающие взгляды в сторону стола, на котором догорали свечи после ужина.

— Её здесь нет. И быть не может, — отозвался Глеб; его сверх вежливый голос в недружелюбной атмосфере прозвучал довольно холодно.

— Извините, если что не так, — покосившись на него, молвил капитан и тотчас подмигнув своим солдатам, через мгновение добавил, — если вы даете нам слово, мы не станем обыскивать ваш дом, но если…

— Можете обыскать, если хотите, но её здесь нет. Она либо в центре города, либо на складе. Больше ей быть негде.

— Мы там уже побывали, — мрачно доложил капитан. — Её там нет.

Лобов слегка сдвинул плечами. Уж ежели они были не в состоянии её найти, рыская по всему городу, тогда чем мог помочь им он?! Чехова не переставала удивляться его неподдельному равнодушию к судьбе собственной матери.

Заметив устремленный взгляд одного из солдат в область её декольте, до Чеховой только сейчас дошло, что верхние пуговицы её платья были расстегнуты, и каждый из этих типов мог незаметно глазеть на неприкрытую часть её соблазнительной груди, не рискуя получить по шапке от своего шефа.

Но не успела она затянуть впереди шнуровку, как почувствовав собственную беспомощность в поимке столь неуловимой интриганки, капитан бросил свирепый взгляд в сторону насмешливого молодого человека, который, как ему показалось, предпочитал просто водить его за нос, отвечая на все вопросы односложными ответами:

— У каждого найдется пятьдесят свидетелей, чтобы подтвердить, что человек был там, где его никогда не было. Не хотите говорить, где ваша мать — не говорите. Мы подождем, пока она придет сюда сама.

Отвесив поклон, с этими словами мужчина покинул комнату.

— Похоже, её шайка организована не хуже нашей тайной полиции, — до слуха молодежи донесся голос одного из сержантов.

В ответ послышалось одобрение, еле скрываемое за всеобщей досадой, которое тут же заглушили резкие слова: «Окружить дом! Стать по одному у дверей и каждого окна!», вслед за чем раздался топот ног солдат, заступавших пост.

Теперь дом Степанюги был окружен, куда проникновение по возвращению с собрания молодых арфисток могло превратиться для него в настоящую проблему. 

Метнувшись к окну, Глеб опустил шторы. У Валерии от ужаса подгибались колени, и, чтобы не упасть, она ухватилась за спинку кресла, тяжело дыша. Теперь было неизвестно, когда их выпустят отсюда, если выпустят вообще.

Понятия не имея, что успела уже натворить его вездесущая мать, раз её хотели арестовать, Глебу чудом удавалось сохранять внешнее спокойствие, отметая прочь все мысли о посещении Олькович.

Теперь их прощальная ночь накрылась медным тазом, а это значило, что увидятся они друг с другом ещё не скоро. Нечего было даже думать о том, чтобы покинуть дом под покровом ночи и устремиться к ней; за ним теперь везде будет приставлена слежка, пока в нем будут видеть сообщника собственной матери. Ему не хотелось втягивать в это дело других людей. 

Бросаясь в одну авантюру за другой, его не в меру предприимчивая мать не переставала сотрясать общество своими неженскими выходками.

Сначала спекуляции и контрабанда медикаментами с этим пройдохой Анкушевым, который её обманул, потом открытие лавки; теперь использование труда каторжников для постройки складов.

Можно подумать, этой женщине было некуда девать свою энергию, — с такой стремительностью бросалась она во все авантюры, рискуя втянуть в неприятную ситуацию не только своих коллег, но и близких.

За окном раздался звук знакомых шагов, и непривычное пение: кто-то специально коверкая слова, стремился попасть хоть в одну ноту, горланя на всю улицу подозрительные куплеты, но все было бесполезно.

То была одна из самых мерзких и ненавистных песен тех времен — песня о солдат Шермана «Шагая по дорогам Джорджии», и пела её женщина, по голосу которой Глеб, сгорая от стыда, узнал собственную мать. У парадного входа раздались приказы капитана, смешанных с отборной бранью какой-то женщины.

«Не может быть! — изумился Глеб, поражаясь развязному поведению собственной матери. — Не может быть, чтобы она возвращалась домой в таком состоянии! Она ведь никогда не напивалась…»

Хотя может это была одна из очередных её уловок во избежание ареста? Как знать… Тем не менее сам факт происходящего доверия не внушало.

Мало ему пережитых невзгод в госпитале, так теперь ещё и мать решила его доконать, распевая под окнами соседей репертуар оккупанта.

Чехова вопросительно уставилась на него, но сам не понимая до конца, что здесь вообще происходило, Глеб пока не мог сказать ей ничего толкового, оставляя её томиться в догадках. 

Бросившись в холл, он распахнул настежь парадную дверь. Представшая его взору картина заставила молодого человека изрядно понервничать.

Его мать действительно оказалась навеселе, но найдя в себе силы каким-то образом доковылять до веранды, невзирая на решительный приказ капитана остановиться, завидев сына, она невероятно ему обрадовалась:

— А, здравствуй, Глебушка!

— Мам, какого черта? — гневно посмотрел тот на неё, не зная, что и думать по такому поводу.

— Со мной все в порядке, сынок, — растянувшись в ухмылке, отозвалась она.

— Все в порядке? — Глеб бросился разыгрывать перед окружающими роль заботливого сына. — Да ты посмотри на себя! Ты же вдрызг пьяна!

— Ну, подумаешь, выпила немножко… — отмахнулась женщина, пытаясь справиться с икотой. — С кем не бывает.

— Но где ты успела…

«Так надраться…» — хотел договорить он, но словно предчувствуя очередную волну выговора, которая вот-вот должна была обрушиться на неё, Алла перебила сына на полуслове:

— Да вот встретилась недавно с одним знакомым, вспомнили о былом, и понеслась…

— И кто этот знакомый? Анкушев, небось?

— А кто ж ещё, Глебушка?! — развела она руками

— Должно быть, он здорово тебя напоил, раз ты с таким трудом держишься на ногах, — сурово отозвался молодой человек, подавая ей руку. — Давай, я помогу тебе подняться по лестнице.

— Нет, нет, спасибо, сынок, я сама! Я сама…

Однако как не препиралась она с ним, отказываясь от помощи, а все-таки ей пришлось опереться о его руку, потому что если бы этого не сделала, то споткнувшись о ступеньку, в следующее мгновение полетела бы по лестнице вниз головой.

За ней последовал капитан — его лицо выражало крайнюю степень недоверия, однако сцена, искусно разыгрываемая между сыном и матерью, изрядно его забавляла. Остановившись на пороге, на них с любопытством посматривали солдаты.

Ошарашенная под конец вечера данным инцидентов, Валерия продолжала глазеть то на разъяренного сводного брата, то на его пьяную мать, не в состоянии вымолвить ни слова. С трудом перебирая ногами, отчаянной женщине таки удалось добраться до своей комнаты.

— Мам, сядь уже наконец и перестань ругаться! — сделал ей замечание Глеб, поддерживая её под локоть.

Опустившись словно по щелчку пальцев в кресло, принадлежащее Степанюге, Алла Евгеньевна ненадолго затихла.

— Мало того, что пришла домой пьяная, так у тебя еще хватило наглости шататься по городу с этим Анкушевым! — не унимался её сын.

— Я не так уже и пьяна! — возразила она, предпринимая попытку подняться с кресла, но тут же была вынуждена вновь ухватиться за его подлокотники, чтобы не свалиться на пол.

— Извините, но вы арестованы. Такой приказ, — внезапно раздался голос капитана.

— Арестована? — воскликнула она. — За то, что немного выпила, встретившись со старым другом?

— Вы арестована по особому приказу, — повторил капитан, — поэтому должны сейчас проследовать за нами.

— Вы мной не командуйте! — откинувшись в кресле, осадила его женщина.

Хватаясь за голову, Глеб успел пожалеть, что его мать вообще открыла рот: мало ли чего она могла наговорить, не контролируя собственной болтовни.

Надо было заставить её замолчать любой ценой, что было равносильно чуду. Он точно не знал, в чем конкретно была замешана его мать, но ежели она начнет активно ругаться, тогда дело могло закончиться плачевно не только для неё, но для остальных домочадцев, включая отсутствующего Семена Аркадьевича.

— Вы разве не видите, что она пьяна и ей нужен отдых! — внезапно обратился он к капитану, взмахивая в её сторону рукой. — Вы только гляньте, как дико она на все реагирует!

Повернувшись к матери, он в приказном тоне попытался привести её в чувство:

— Сейчас я отведу тебя наверх, мам. Тебе нужен хороший сон, — после чего подмигнув Чеховой, которая бросилась тут же ему помогать, добавил:
— Лера, постели ей, пожалуйста, наверху… Только не наклоняй так близко лампу! Ты же не хочешь сжечь мою мать?!

Для Чеховой, взявшейся выполнять его просьбу, те пролетевшие несчастные минуты, пока он пытался угомонить свою разбуянившуюся мать, показались настоящей вечностью, в которой для неё ещё многое оставалось непонятным. Однако, сам Глеб, похоже, в этой путанице разбирался хорошо, отдавая ей приказания.

Успокоившись, девушка взяла лампу и, последовав за ним, постаралась хотя бы не уронить её на пол, освещая ему путь. Подхватив мать под руки, Глеб потащил её по лестнице.

Продвигаясь вперед, и придерживая лампу, Валерию била такая дрожь, что дому Степанюге грозила серьёзная опасность пожара.

— Но я должен арестовать эту гражданку! — роптал капитан, оставшись в холле.

— Ну, так арестуете её утром! — бросил Глеб, пытаясь справиться с матерью, которая упав на четвереньки, упрямо отказывалась идти дальше, ругаясь на чем свет стоит. — До завтра, думается мне, она никуда не денется. Я ручаюсь за это.

Смутно догадываясь, что ничего другого он больше не услышит, неловко поклонившись, мужчина направился к входной двери, скомандовав солдатам следовать за ним во двор, но перед тем как окончательно отсюда уйти, ненадолго остановившись на пороге, он бросил парню на прощание следующее:

— Передайте вашей матери, чтобы она явилась завтра к начальнику военной полиции.

Глава 5.4

http://proza.ru/2024/07/05/774