Перед нею часть четвёртая

Зашла в дом. Каждое возвращение усталость такая, что морда свисает, морщины по полу вьются, путаются. Потому что минорно до слёз. И досадно, ведь и этот обход не дал надеждам шанса. Да, надежды. Муки-крюки. Им всегда большое человеческое «ДА». И пусть чувствуешь безысходность в сущем, и пусть уже свыкся, что ничего доброго не произойдёт никогда, уже веришь в это, но коммутатор внутри вместе с потоком ещё непроверенных знаний всегда транслирует и надежды. Надежды – сущности и прижизненные, то есть, докрайние, и, наверняка, закрайние. Зомби среди нас! Не убегайте – бесполезно. Это надежды.

Смели нас в одну кучку, в космос. А в нём разнообразий уйма: с ума сойдёшь от форм и бесформенностей жизни, запыхаешься удивляться музыке, отстанешь ещё на старте марафона возможностей, не систематизируешь виды терминаторов… Вот дверь в мой дом – это тоже ведь терминатор! До двери – сутки напролёт свет надежд, а за дверью, в доме – темнота: нет электричества и надежды все до одной перегорели.

Возвращение домой, как черта: закончился ещё один день несбывшихся надежд. По ту сторону терминатора остались надежды встретить на горе весточку от сына, увидеть мир и мой сад прежними, натолкнуться на земного человека и расспросить его о происходящем. С этой прожорливой Неизвестностью, усевшейся поперёк реальности, стены моего дома из родного прибежища превратились в плен, место, где я пережидала до следующей утренней вылазки и где я не знала о происходящем вокруг (чужаки не показывались в окна, за что им большое спасибо). Накопителем страхов и пустот стал мой домик. А вне его – надежды освещали мучительную зыбкость болотной новизны, покусившейся на Землю. По ту сторону домовых стен таранами ползали изменения, множилась информация и, всё – жизнь, ВСЁ – ЖИЗНЬ, могли сбыться надежды.

У меня механических часов в хозяйстве не водится, а электронные, в телефоне, давно обесточены. И хорошо: от часов одно беспокойство да ЧАСотка, вызванная бегающими по нервам блошаками-секундами. Куда как естественнее жить без времени. Я не знаю ни дня, ни часа, а месяц определяю на глаз и на кожу.

Есть у меня дрова, а свечей нет. Темно в моём доме. Зато холода нет.

Есть у меня голландка (маленькая печка), в ней на углях запекаю картошку. В подвале под горой с картошкой вместе хранятся лук и морковь, а на подвальных полках ещё можно обнаружить пару банок тушёнки с истекающим сроком годности. Воду приношу с родника. Питание однообразное, зато голода нет. Короче, сейчас наверну картошечки печёной и лягу ждать утра.

Дом по трубу
В ноябрьской саже,
В норе печной
Огонь нервозный.
Дым – нить и след.
Маршрут не важен,
Дом – безуправный
Модуль звёздный.

Ещё горит, шумит огонь!
Печурка тени выдувает.
Погладит дверь
Яги ладонь –
То тень!
Вмиг ведьма исчезает…

Мне нравится чувства фотографировать стихами. Сочинение стихотворений и историй помогало и помогает достойно носить выданную форму жизни.

Как же сильно я боюсь темноты… С детства боюсь. Уверена, что не напрасно. Потому что существо, не умеющее или не желающее плавать в световых волнах и цветовых спектрах, в моменты фотонового отлива может прибыть, показаться. К тому же формы жизни, которые мы не знаем и не умеем знать, плевать хотели на нашу некомпетентность и живут себе рядом с нами. А наши фантазии? Вдруг они – транспортные средства для доставки странствующих существ в нашу реальность? Туристические лайнеры, ёрики-лорики! Темнота сильнее приманивает фантазии, чем свет… Значит, «туристов» в темноте – тьма… А что, если свет рисует реальность по-своему, а темнота – по-своему? Что, если в темноте мир и мы поворачиваемся всеми атомами в другое, и другое прорывается в наши обители, и мы превращаемся в другое?

Я спать при свете не переставала до последнего электрического дня, наставшего два года назад. Два года назад ток первым удрал от Неизвестности. Хотя, Она могла сожрать электричество в череде первых блюд… Аж смешно стало сейчас: я представила – сидит Неизвестность, только что схлопавшая земное электричество, в непонятках тушеньку свою ощупывает, чувствуя несварение. Икота на Неё напала, и с каждым «ик» пробегают по макушке Неизвестности ломаные молнии, у Жрунишки волосы на голове антеннками топорщатся. Так тебе, голубушка. Поняла, что не надо жрушать всё подряд?

Предательство! Дом предал! Дощатая, в лохмотьях утепления, тяжёлая старая дверь в жилильню подобралась и толстой чёрной ведьмой спрыгнула на порог. Лицо спрятано в платке, чёрные рваные складки платья так оседают, что фигура кажется кучей. Чернота меж платочных краёв по-змеиному подёргалась на углы кухонки, отскочила от иконного и вгрызлась в меня. Рефлексы, наконец, сработали, я бездумно рванула в единственном направлении, позволяющем сделать хотя бы несколько пружин бега – в комнату. Дверей там нет – две шторки. Я их рвущим движением придёргиваю друг к другу. Это удержит её?! В комнате темно. Даже неба нет в окнах! Нет ничего, чем бы можно было отбиться. Я села, вдавилась спиной в зеркальную дверцу древнего шифоньера и уставилась на полоску между штор. Дверка шифоньера – это мой тупик, мне отсюда некуда бежать. Ведьма пока ходит по кухне. Звуки не похожи на шаги – похожи на волочение чего-то очень тяжёлого. Теперь подошла к шторам. Таким же, как моё, рвущим движением отдёрнула их и вобралась в комнату.

Темнота в темноте ворочается, шумит, сдирает пол! Не стала ведьма долго мучить своим приближением. Она вообще не стала меня искать, а принялась нырять в настенные рамки с фотографиями. Старые фотографии моей семьи. Она исчезала в них, и, минуты спустя, фотографии выталкивали её со звуком сильного глухого хлопка. Порыскав по прошлому, живые лохмотья подтащились ко мне. Рукава без рук внутри подняли меня к потолку и поднесли к безликой дыре в платке. Ведьмина голова прижалась к моей шее. Слабость жертвы, под прессом которой я было уже сдалась, от прикосновения ужаса вывернулась наизнанку и превратилась в борьбу. Хочешь жить, умей вертеться. Я вертелась, как самый прыткий уж в мире. Ноги лягались, руки боксировали и толкались. Я нападала на драную кучу с яростью пчелиного воина. И платок, наконец, отпрянул от моей шеи. Ведьма как-то даже бережно, что ли, усадила меня на кровать. А сама грузно оторвалась от пола, выше, выше. Она расправилась над комнатой, образовав полог. Но не защитный. Из складок и вмятин ведьминого облачения заморосил лучевой дождь, разрушивший каждый предмет в комнате, разбивший окна, посёкший стены и лишивший сознания меня.

Одно видение могу вспомнить. Перед возвращением в реальность я видела, как пАзори ножами вошли в землю с дорогой, ведущей к Храму.

Очнулась. В разбитых окнах танцевал ноябрьский ветер на фоне полосатого рассвета. Я поднялась с развалин, ничего не чувствуя. Ведьма разрушила мой дом, и тем вытащила из меня жизнь. Решение уйти пришло вместе с сознанием. Одному лишь этому решению я была подчинена.

Двор пустовал. Стекляныш хранил закрытость. Я быстро взглянула на зависший верхний сад, развернулась и пошла от дома. Не доходя до серёдки, на том же месте, что и вчера, я увидела пришлых маму и дочку. В лёгком окружении своего мира они веселились и перебрасывались друг с другом разноцветными огоньками. Мне не нужно было в их сторону. Впереди сквозь сеть голых ветвей уже просматривался выезд из деревни. Я чётко знала дорогу. Миновала фундамент дома деревенского доктора, Анны Васильевны, и вышла в пожухлые долы с посадками у горизонта. Через много-много километров я выйду к межрайонной трассе, а там, будь, как будет.

Шагаю, шагаю, как робот. Но… Просто так ведь невозможно уйти от родного места. Я обернулась, чтобы ещё раз увидеть исчезнувшую деревню, и Храм… Но увидела обрыв и два сада: падающий и улетающий. Как котёнка отвлекает ниточка с бантиком, панику отвлёк закачавшийся и приземлившийся рядом со мной толстый корень, растущий из верхнего сада.
«Всё равно я не долезу».
Но сверху донеслось: «Хватайся! Я вытяну!»

Когда светло, не страшно смотреть на двери.