Лиля... - 2

***

Обычно люди живут в состоянии ожидания чего-то желанного, пусть даже неведомого: мечты, чуда, отпуска, отдельной квартиры, любви, наследства, повышения, новых туфлей, стрижки, машины, похода в театр, приезда гостей... Это ожидание придает их лицам особое выражение одухотворенности и наполненности жизнью. У Ларисы Ивановны такого выражения никогда не было и именно поэтому люди бессознательно причисляли ее к хладнокровным. Лишь особо тонкие наблюдатели могли разглядеть в мягком взоре Ларисы Ивановны другое выражение: у нее все есть. Никому не приходило в голову, что в характере Ларисы Ивановны было получать все желаемое сразу, как только захотелось – ведь она была искренней! Но надо отдать ей должное, хотела она всегда вполне реальных вещей, к которым ее подводило естественное течение ее жизни. До момента, когда желать чего-то еще рано, она не думала об этом, а когда приходила возможность получить что-то, то не упускала ее. Вот и весь секрет ее бесстрастности.
Тем, кто принимал холерические реакции на происходящее за свидетельство полноценной жизни и нуждался в шумных событиях, казалось, что внутренняя жизнь Ларисы Ивановны находится в полузастывшем состоянии. На самом деле она пребывала в непрерывном обновлении и движении жизни: свежесваренный борщ, перемена постельного белья, взошедшая рассада, распустившийся цветок кактуса, связанный жилет, приход гостей на пирог – этим она ощущала тепло и энергию бытия, его вращение и не любила, чтобы ее отвлекали. Поэтому общественные обязанности в мирное время вызывали у нее тайное недоумение: она считала, что любые обязанности должны оплачиваться, то бишь составлять чью-то работу. Зачем же отнимать у кого-то зарплату и зачем кого-то заставлять работать бесплатно? Общество состоит из отдельных людей, а когда каждый отдельный человек заботиться «о своем хорошо», то это «хорошо» за совокупностью массы народа становится славным общественным «хорошо» Она была противницей того, чтобы люди ради плана или из других соображений выполняли чужую работу – это нарушало ее понятие о причинно-следственной связи «мое хорошо ведет ко всеобщему хорошо» Каждый отвечает за свой фронт работ. В этом вопросе Лариса Ивановна проявляла отнюдь не социалистическое мышление, но, поскольку не страдала склонностью к демонстративному поведению, то не выставляла это на вид и упрекнуть ее никто не мог. Она лишь под тем или иным предлогом избегала нагрузок от парторга и постепенно приучила всех к тому, что является исключительно домашним человеком и интересуется только рецептами, заготовками, дачными грядками, рассадой и прочими семейными заботами, и это почему-то укрепляло ее позиции в глазах руководства; загружать поручениями стали исключительно молодых, не обремененных, не семейных.
Она любила театр, но ходила на спектакли только в те периоды, когда ей было недостаточно домашнего вращения, исключительно, чтобы добрать недополученных впечатлений. Обычно это случалось зимой, когда многие проявления жизни замирают. Весна рождала почки и бутончики на ее подоконниках, кошка беременела и можно было смело утверждать, что до октября Лариса Ивановна не вспомнит о театре. Хотя, если заходила речь о тех или иных постановках, ее замечания отличалась тонкостью и всякий понимал, что перед ним искушенный театрал и взыскательный зритель. Она давала здравые рекомендации, спрашивала, каких впечатлений и какого настроения ищет зритель, метко аттестовывала постановки того или иного режиссера и безошибочно указывала спектакли, которые удовлетворят потребности именно этого зрителя. Немного поговорив с взыскующим прекрасного, она приходила к каким-то своим выводам и одним советовала сначала освежить в памяти пьесу и прочитать ее, другим – идти с незамутненным сознанием без каких-либо ожиданий и просто получать удовольствие, третьим – абстрагироваться от канонов и удивить самого себя новым прочтением произведения. И никто никогда не был разочарован ее советом.
На работу она непременно приносила пироги, закрутки, прочие вкусности и все знали, что в «обеденной» обязательно найдется, чем перекусить. Коллеги в возрасте ее любили, потому что она всегда говорила на нейтральные темы, никогда никого не осуждала, никого не сравнивала с собой или с другими и несла в себе мир. Вообще, своим присутствием она очень стабилизировала пространство, гасила сплетни и колкости и давала коллективу поликлиники прочный стержень. Хоть кто-то в бурлящих страстях их небольшого общества не злословил, не заводил романов, не расходился-сходился со второй половинкой, не делал абортов, не стрелял денег до получки, не сдавал родителей в дом престарелых или отсылал в деревню, не ругался за льготы, не подначивал и не подсиживал других, не сплетничал, не отпрашивался через день пораньше уйти домой и прочее. Хоть кто-то!
Она украшала доску почета столько лет, что исчезновение ее фотографии для коллег могло означать только одно – Лариса Ивановна ушла из жизни. Никто не спорил, что она добросовестный и знающий специалист. И получаемые ею премии ни у кого не вызывали ропота. И ежегодные профсоюзные путевки тоже. Если не давать их такому мастодонту как Дубровская, то кому? А то, что она не рвалась на руководящие должности, окончательно лишало ее недоброжелателей.
Ей было уже за сорок, но выглядела она моложаво и свежо, не больше, чем на тридцать пять. Плотный молочный цвет лица и упругая кожа – такая упругая, что не ущипнешь, - вызывали вздохи всех женщин поликлиники. Морщинки вокруг глаз только-только начали закладываться и, если не искать их проекцию специально, то даже вблизи не были видны. Особенно молодой ее делали чрезвычайно белые, чистые белки глаз, какие бывают у детей, и здоровые, блестящие волосы, не тронутые ни сединой, ни краской. Несколько сотрудниц находились в таком же возрасте, что и Лариса Ивановна, и за последнее время все привыкли к их жалобам на приливы, духоту, жару, вечно открываемые окна, непроходящий жор и раздражительность. Все это было поводом для шуток и щадящего отношения к дамам климактерической поры. Одна Лариса Ивановна чувствовала себя превосходно. Она заявила, что у нее уже несколько месяцев нет менструаций, и, кажется, «девочкой» она становится легко и без неприятностей. Никто не удивился. Если уж кому и суждено познать этот переход без всяких гормональных всплесков и прочих тягот менопаузы, то это должна быть именно Лариса Ивановна.
За двадцать лет брака она забеременела только раз, Гошей, в студенчестве. Потом уже ни разу и это было удивительно, потому что они с мужем ничем не болели. Лариса Ивановна лишь пожимала плечами и искренне удивлялась на вопрос родителей, не пора родить еще ребенка: «Не беременею почему-то» Ни она, ни мать с отцом ни разу вслух не вспомнили о том, как требовали от нее сделать аборт, и лишь по той страстности, с которой бабушка с дедушкой вдруг принимались целовать Гошку, было понятно, что это жестокое требование тревожит их души.
Гошка был светом в окошке, сейчас уже взрослый, закончивший университет. Как только он нашел свое место в жизни и съехал от родителей, Лариса Ивановна перестала беспокоиться о нем, словно ее материнская миссия пришла к завершению и все, что с ним могло случиться, она восприняла бы  философски: «Это жизнь! Просто иди вперед!»
Свое внимание и заботу она перенесла на супруга и у них начался период той поглощенности друг другом, какой обычно переживают в медовый месяц. Петр Иванович приходил встречать жену после работы, в руках у него частенько был то цветок, то коробка конфет. Он приглашал ее ужинать не дома, а в кафе: «Насиделись уже в кухне этой!» Из окон поликлиники хорошо было видно, как он целует ее в обе щеки и поправляет воротник пальто, она берет его под руку и оба неспешно уходят. «Не, ну живут же люди!» - протягивал кто-нибудь из медсестер или врачей и все чуть грустно вздыхали, ощущая собственную обделенность любовью. А Дубровские в новой стадии полного слияния как-то внутренне обновились и начали поговаривать о внуках - лучшем свидетельстве их нетленной любви, извечного притяжения мужчин и женщин и торжества жизни как такого.