3. О шизофреничности в культуре

     Наконец-то мы собрались осветить и прояснить эту непростую тему. Впервые о слабоумии (деменции) я услышал от Ивана Егоровича, когда обсуждал с ним учебник «Педагогика» для ВУЗов  Пидкасистого П.И. Продемонстрировав ему особенности этого учебника, я высказал мысль, что это шизофреничность. Не очень точно понимая, про шизофреничность чего я говорю – то ли автора, то ли самого текста?
На что Егор Иванович посмеялся и сказал чудовищную для меня фразу, которая выбила меня из колеи на неделю:
-На шизофрению не тянет! Это - слабоумие!
   
    Я стал похож на рыбу в воде, не зная, что сказать и спросить. У меня был, наверное, довольно смешной вид, ибо это окончательно развеселило доктора-философа. Он наслаждался ситуацией, пока я пытался начать соображать: как так?! Учебник по педагогике для вузов не тянет, даже, на шизофрению?! Это был настоящий взрыв мозга!
Наконец-то я смог сформулировать вопрос:
- Каковы маркеры слабоумия?
- Упрощение!
- Как упрощение?! - Второй взрыв мозга!  Я только что предъявлял  автору претензии за витиеватость фраз, обильное использование абстрактных понятий, отсутствие в разделе дидактики (научном разделе педагогики) понятия «личность» (по отношению к ученику и учителю), что делало учебник не живым и каким-то излишне схематичным, огромное количество разных дифференциаций, («явлений и свойств», разбитых на пункты). Вдобавок огромное количество сложноподчинённых предложений и деепричастных оборотов. «Полный бардак в синтаксисе», так я это назвал.
    Всё это придавало учебнику то, что называют «наукообразием». На самом деле, это было очевидное и неприятное свойство этого учебника, что сильно умаляло его достоинство и портило настроение читателям. Я это посчитал излишним усложнением не только синтаксиса, но и самой структуры учебника, что делало его для студентов непреодолимым барьером.
И тут на тебе – это усложнение оказывается упрощением!
- Да, это «усложнение» – искусственное, надуманное, чтобы скрыть непонимание реальной сложности обучения. Ведь, «люди науки» придумывают модели не всегда для практических нужд. Часто они это делаю для хоть какого-то объяснения, для написания работы, защиты диссертации, карьеры и т.д. Это в жизни мы можем объяснить нечто сложное одним словом, в науке так не принято, там царствует логика. И приходится вот так извращаться.

     И мне стало очень неприятно, я перестал относиться к этой ситуации, как к весёлой. Чтобы скрыть своё недостаточное понимание реальности обучения и образования, «педагогисты» (так я их назвал) дают волю своей шизофренической фантазии и делают на этом статус и карьеру, а бедные студенты ничего не понимают и ещё начинают подозревать себя в глупости! И, ведь, они – будущие учителя! Это уже не смешно, это, скорее, преступно! И я решил не деликатничать в этом вопросе, называть открыто фамилию автора, совершенно не подозревая, что именно в год этого моего «открытия» он покинул земную юдоль. Пожелав света его душе, я решил принять меры, чтобы, хоть как-то, хоть для кого-то исправить ситуацию.
 
***

- С чего начнём, Егор Иванович? Мы оба понимаем, что тема скользкая и непростая и многие профессионалы её поэтому избегают.
- А здесь у меня появилась идея. Давайте, теперь я буду брать у вас интервью, задавать вопросы. Мне на самом деле интересна эволюция вашего осознания этой огромной темы, которая, кстати, не нова. Еще Бертран Рассел высказывал мысль о том, как появление письма, особенно через фонетический алфавит, разделило человеческую ментальность на две реальности.

    Так что мы коснулись сложной и глобальной темы. Но важен именно ваш опыт понимания темы, а не мой, потому, что я врач и у меня понимание, в первую очередь, медицинское. Философия, всё-таки, здесь для меня вторична. Когда впервые пришла вам голову первая мысль о чём-то двойственном?
- Когда я сравнивал шапку Мономаха и Казанскую шапку Ивана Грозного. Это было сразу после школы, я готовился поступать и учил историю. Ни о какой шизофрении я не имел никакого понятия, хотя и читал популярные книги Владимира Леви. Меня поразил тот факт, что более древняя шапка Мономаха работы (как тогда писали) византийского мастера смотрится гораздо благоприятнее, чем нашпигованная еще большей росписью и большими камнями Казанская шапка. Она явно проигрывала, несмотря на более богатое украшение. И пропорцией, и нарушением целостности обводов и цветовосприятием. Но, тогда я не знал, в какую сторону думать, чтобы хоть что-то здесь понять.
      
   Мы прервали диалог, нашли в интернете обе шапки и сошлись во мнении о предпочтении шапки Мономаха. Что интересно, пластины Казанской шапки при описании в 17 веке названы «городы», от слова «городить», поскольку они натурально торчат, как забор. Нарушают целостность поверхности шапки, но увеличивают, тем самым площадь, что позволило разместить большее количество золота и чеканного орнамента. А на шапке Мономаха они выглядят единым обводом, ничего не торчит, более того, орнаментом уже является более ажурная и тонкая финифть. Плюс форма правильной полусферы с опушкой символизирует небо и солнце, что указывает на легитимность властной головы, на которую эта шапка надета.

-  Это действительно интересный прецедент – найти двойственность сознания в нарушении целостности поверхности предмета. Но, такова реальность. Каков был дальнейший заход в тему?
- Спустя более двадцати лет ситуация повторилась но уже совершенно при других обстоятельствах – в Эрмитаже. Во-первых я был уже психологом, во вторых – проходил полуторамесячное повышение квалификации в институте Бехтерева и по воскресеньям ходил в Эрмитаж, чтобы составить о нём более-менее полное мнение. Наш руководитель курса «Психология и психотерапия семьи»  профессор Эдмонд Георгиевич Эйдемиллер был по совместительству врач-психиатр в одной из клиник и вменил нам в обязанность регулярно посещать клинические разборы,  на которых на наших глазах обсуждался анамнез, велась беседа с пациентом и в итоге посредством голосования принималось решение о вынесение диагноза. На наших глазах ставился чаще всего диагноз «шизофрения», что не может не травмировать психолога, поскольку этот диагноз – фактический приговор и обратного хода он, как правило, не имеет. Именно этот ужас безысходности перед такой психиатрической реальностью и сковывал мою активность и я не  разу не поучаствовал ни в опросе пациента, ни в обсуждении, хотя такое право Эдмонд Георгиевич нам предоставил. Я с тихим ужасом наблюдал за происходящим и лихорадочно разрисовывал тетрадку разными спонтанными рисунками, которые отчасти иллюстрировали моё состояние. До сих пор она где-то хранится у меня.
- Да, сначала этот факт даже на молодого врача может оказать гнетущее свойство, но по мере обретения опыта привыкаешь к этой большой человеческой драме. Итак, что вы увидели в Эрмитаже?
- В зале средневековых западноевропейских экспозиций, в основном крупной серебряной посуды, я обнаружил точно такое же нарушение целостности поверхности и тут же окрестил его «взлохмаченный декор». Именно такова была первая ассоциация. Опять торчащие пластины, только на этот раз, будучи немного осведомлённым я увидел суть этой двойственности сознания мастеров: с одной стороны  - необходимость следовать за модой, чтобы сделать украшение более обильным и с другой – своё личное представление и ощущение гармонии. Думаю, не один мастер занимался таким самоизнасилованием, чтобы «быть в тренде». И здесь я уже со смаком окрестил это явление «шизофренией» и никому ничего про это не говорил долгих пятнадцать лет.
- И даже мне?
- И даже Вам, дорогой Иван Егорович. Сам себе удивляюсь, вас-то я чего опасался? Пожалуй отчасти боялся показать профаном перед специалистом, отчасти сомневался в собственной корректности, вдруг я преувеличиваю?

(продолжение следует)