Загадка Брилиана Когга часть 3

(3 – 1)
Было прохладно и пусто.
Старая роза засохла, все листья свернувшись, лежали под ней на полу. В пыльных окнах сиял яркий день, а Бриль лежал в кровати не раздетый.
«Это, когда же я уснул? Вошёл, прилёг и на тебе... После дороги... Надо будет сходить на могилки.»
С маминой смерти минуло три года, отец ушёл раньше.
Раньше в доме было множество цветов каких-то экзотических названий, но он ленился их запоминать и называл то пёстроцветики, то розопламенник подарочный или лохматики тщедушные и зеленушки подоконные, а мама смеялась...
«Ах, милая мама!»
Поднялся, стал бродить по комнатам, принюхиваясь к косякам, вещам – они хранили их домашний аромат, особенно в шкафу...
Пошёл опираясь на палку во двор. Тень от дома освежала. Земля запущенного огорода под диким буйноцветом разнотравья ждала добрых рук.
«Надо будет заняться...» - подумал, глядя между досок щелевидного забора, и вышел со двора.
Воробьиные попрыгунчики скакали и чувыркали в траве, неведомые птахи трепетали на деревьях и в кустах, неугомонно высекая жизнь из красочного бытия, дома напротив нежились в их суетливом щебете, какая-то пичуга трелями сверлила свежий воздух, звенела, щёлкала на все лады, на всю округу и оставалась совершенно незаметной...
Теперь, когда он стал успешным и солидным человеком, он мог бы с лёгкостью построить в этом месте новый особняк такой, каких тут даже не видали, но этот был священной памятью. Бриль не спешил и не пытался изменить его на современный лад – вопрос о реконструкции пока не возникал, но дедушкины улья, банька старая, уже остались только в памяти.
Он крепко внюхался в дурманяще приятный аромат, запёкшейся, как канифоль, смолы ворот и поклонился отцовскому дедову дому.

«Однако, чаю что-ли скипятить?»
Вернулся в дом, достал из саквояжа кое-что, налил разок-другой, увидел недоделку собственного производства – когда-то трубу поменял, а дыру не замазал.
Решил теперь же, не откладывая, всё доделать.
Надел широкие домашние штаны, которые уже никак нельзя было назвать иначе, пижаму с лямками...
Но в мастерской нашёлся только алебастр.
Развёл его в кастрюле и ещё раз приложился к специальной фляжке.
Через остаток боли опустился на колени, стал пристально разглядывать дыру, чтобы понять, как лучше и с чего начать...
«Комфорт рождает страх навечно потерять комфорт» - изрёк многозначительно и совершенно позабыв, что алебастр «хватается» мгновенно, - «Вода течёт по трубам, кровь по жилам, время в памяти...»
Наткнулся на уже застывший алебастр, стал лихорадочно спешить, хвататься голыми руками, весь перепачкался, штаны при этом спали до колен, опутали – не встать, не повернуться и никак не подтянуть, пока разглядывал отверстие, подол пижамы угодил в кастрюлю и застыл в растворе так, что невозможно вытащить.
Стреноженный штанами, бился, как баран, барахтался, гремя кастрюлей, словно каторжник тяжёлой гирей – кряхтенье, грохот, шум воды...
«Буонарроти Микеланджело! Сам на ремонте сделал капитал, а тут валяюсь, как обиженный природой...»

Немного отлежался, отцепился от пижамы. Не сразу, но удачно выполз из штанов. В одних трусах сходил к своей походной фляжке, в горячке жахнул раза три, отрезал от кастрюли пол-подола, нашёл шнурок, надел коварные штаны и крепко привязал их к талии, надел пижамную «доху», отрезал от неё сомнительные лямки, нашёл у деда в мастерской подобие лопатки, продумал действия и приготовился.
Вздохнул и разведя раствор в другой кастрюле, стал быстро-быстро мазать алебастр в намеченных местах...
Когда закончил, попытался всё почистить, отскоблить, отмыть, но всё равно потом всё выбросил - за час так всё испакостил, что отмывал и оттирал потом ещё не меньше.
А после этого, как будто умер и лежал не двигаясь.
Чуть позже он переоделся, вынес старую скамейку к палисаднику и, оперевшись картинно на трость, как раньше это делал дед, чинно-важно воссел перед домом.
(3 – 2)
– Ого! Какие господа! - из-за угла вдруг появился Геня Грамофон.
– Господа все вымерли, остались только граждане.
– Как это вымерли? Не ожидал...
– Ну, как? У нас республика или монархия?
– Республика, конечно.
– Значит – граждане.
Бриль лихорадочно пытался вспомнить отчество соседа, но кажется, напрасно напрягался... Он жил тут дома через три наискосок. На нём была не новая соломенная шляпа, простая тёмно серая рубашка, заправленная в выцветшие брюки, засунутые в светлые носки и в чуни деревенские, которые не надо ни натягивать ни шнуровать, а только сунул ноги и пошёл... Нос остренький, внимательные светлые глаза, старательно побрит, лет, может быть, за шестьдесят...
– Здорово-здорово! Когда появился? Надолго приехал? Один? Где жена? А где дети? Почему с палкой?
И не успели обменяться краткой информацией, как подошёл слегка щетинистый и кое-где слегка не прибранный сосед их Ваня Чуря в каком-то уличном халате, в таких же огородных чунях и тоже начал задавать такие же вопросы.
Бриль наскоро ответил и спросил:
– Ну, как живётся-можется?
– Как можется, так и живётся, - ответил в свою очередь сосед, - Живём богато – в каждой комнате окно и как говаривал мой дед, природа превосходная: тут речка, в доме печка, кустов густо, в брюхе пусто, есть захочешь, картошки наносишь, испечёшь в печке, сядешь на крылечке, чуху локтем подопрёшь, до утра стоит дудёж...
– Он прибедняется! - заметил звонко Грамофон.
– Но я уже на пенсии, а это последний рубеж перед кладбищем.
– Ты, кажется, по гороскопу царь зверей? - хотел перенаправить тему Геня.
– С такой-то пенсией? Эх, мне бы щас в хороший зоопарк – пожить бы там по-человечески – с достатком...
– Опять он прибедняется!
– Ну, что — вот, дали к пенсии прибавку, хватило денег только на верёвку, как только привязал её, она и порвалась. И как прикажешь дальше жить?
– О, вот и Клёма собственной персоной телепает.

И в самом деле приближавшийся имел какой-то наплевательски-унылый вид, всегда напоминающий надменного, но грустного верблюда. Возможно, этому способствовали волосы, которые висели длинно вдоль лица, печальные глаза, какие-то всё время бабьи кофточки и всё всегда какое-то обвисшее, что придавало Клёме вид свободного художника, что, может быть, когда-то привлекало Бриля.
– Батя-тятя! Кто приехал! Здорово, Брик! От радости дыханье спёрло! - обнялись.
– Ну, вот и богема явилась, - съязвил звонко Геня.
– Ты это о ком? - спросил, не оборачиваясь, Клёма.
– Да жил тут один местный житель, хотел воды в колодце зачерпнуть, не дотянулся, утонул.
– Соседка видела тебя, сказала, что приехал. Ну я решил проверить ты-не ты, - не реагируя на колкость, объяснился Клёма, - А вы уже тут байки травите, как «байкеры»? Тебя, смотрю, и седина уже слегка подёрнула...
– А лишь бы человек был не подёрнутый... - ответил Бриль, - Как ты живёшь?
– Терпенье и труд житья не дают.
– А что на лбу?
– Потёр, чтобы память усилить, но он у меня очень лопкий.
– А чё щека-то красная? - опять ввязался Грамофон.
– Да, полюбезничал вчера с одной, но слишком близко подошёл... - он обращался только к Брилю, и непонятно было врёт или не врёт, - Она и спрашивает: «Мы знакомы?» Мы, отвечаю, были хорошо знакомы в детском возрасте, когда я целовал вас в голенькую попу, когда вы больше походили на зародыша. Последние слова я не успел договорить – тут рядом с ней мужик стоял. Ну вот, наверное, из чувства солидарности она и звезданула мне по уху. Не будь там этого другого мужика, я, может быть, опять её поцеловал бы...
– Ох, ну и бойкий же ты, Клёма! Я, прямо, так тебе завидую! - язвительно одобрил Геня, - На пенсию, наверно, тоже хочешь?
– С детства.
– А чем ты занимаешься и где сейчас работаешь? И вообще... - терпеливо спросил его Бриль.
– День гуляем, два сидим. Жду теперь одно местечко на заводе. А живу я всё в той же этажке и всё на том же первом этаже в одноэтажном деревянном доме. Ты забыл? А ты, говорят, ого-го... К нам надолго сюда?
– Неизвестно. А сколько детишек?
– У меня их два заглотыша – три года и двенадцать. Если раньше они только просто орали, то теперь и орут и в глаза ещё смотрят. А младшая уже серёжки носит.
– А не рано?
– Моя сама ей уши проколола.
– А как же она, слышит?
– Узнаю тебя, Брик!
– Алкоголизмом увлекаешься?
– Да, мужику не выпить – это, как девке замуж никогда не выйти. Ох, что-то стали мы редко встречаться, все одноклассники давно уже и далеко разъехались...
–  Такими темпами вы встретитесь теперь на кладбище, правда, придут не все и видимо, уже не сами... - печально присоединился Чуря.
– Одно своё заладил!

Тут подошла ближайшая соседка Эмма Карловна объёмистая и довольно энергичная, в цветастом платье, дачной шляпке, низких туфельках без каблуков, с какими-то пакетами, наверное, из магазина. Спросила наскоро, когда приехал, почему один и с палкой, но долго разговаривать не стала, потому что торопилась, и вскоре на возврате занесла варенья из смородины, поскольку новая ещё не вызрела, и банку квашенной капусты из холодной ямы. Сама отправилась кого-то навестить, «а после в огороде много дел – прополка и так далее...»

– О! Вот ещё односельчане приближаются! - заголосил немного приунывший Грамофон, - Ходьба, какая нынче, просто диво! У нас какой сегодня день?
– Вчера, должно быть, пятница была...

По улице не торопясь шли Тятик и Шабуня.
Шабуня в новых чунях огородных, кудрявый, крепкий и мохнатый. Второй с лукавым размышляющим прищуром, довольно низенький, но плотный мужичок был, очевидно, в чунях пешеходных, похожих на ботинки водолаза или космические боты, в домашних обиходных шароварах, в короткой летней курточке и сильно выцветшей панамке. Обоим тоже лет под шестьдесят.
– Здоровы были, мужики!
– Были здоровы, да нынче холопы ворОвы, - рукопожатно все перездоровались.
– Когда приехал? Всей семьёй? Один? А где жена? Где дети? Сколько? А, что это ты с палкой ходишь? Надолго к нам? Ты просвети нас, что там нового в столице?
– Да я ведь телевизор не смотрю, - ответил Бриль, - Наверное всё то же...
– Бывал, бывал! Мне отень нравилоть в театр ходить, - припомнил Тятик с удовольствием, - Артитты отень волноватьтя заттавляют – бывало так переживаешь за тюжое горе, тьто кажеття втё оттальное – тюшь и тепуха!
– Мне опера намного интересней кажется, - внедрился Грамофон.
– А, чё там интересного? - довольно равнодушно возмутился Клёма, - стоят, хайлают, как умалишённые, и больше ничего не делают. В балете, там, хотя бы, как-то прыгают и вообще – шевелятся, но тоже быстро надоест смотреть, особенно, когда ногами дрыгают...
– Да, что ты понимаешь, бестолочь!? - мгновенно взбеленился Грамофон.
– А то – природа знает, что ей надо и всякой бесполезной ерунды не терпит, иначе родила бы нас вот так вот – пятками вперёд... - аргументировал печально Клёма, - А ты, что скажешь, Брик?
– Не знаю. Я же не танцую.
– Ну, ть музыкой ты тотьно не потьпоришь! - заметил мудро Тятик.
– Вот именно! - обрадовался Грамофон союзнику, - ты приходи ко мне на смотр-отсев художественной самодеятельности, я тебя там вразумлю, чтобы тут не читать людям лекцию.
– Да, знаю, знаю – я не против музыки, - на удивление спокойно согласился Клёма, - Она – богиня муз. Нас как-то в армии водили на концерт и я сполна хлебнул классической премудрости. Сначала я пассивно наблюдал, как пианистка, словно бешеная кошка, в оргазме симфонического стресса хватала и царапала когтями клавиши, как рогодуи напряжённо дули в трубы и как взлохмаченный чудак безумствовал какой-то бесполезной палочкой, но вскоре так устал от их энтузиазма, что стал продумывать свою эвакуацию... Тогда, мне помнится, была луна, а у таких людей в луну бывает обострение. Ну, думаю, уйду, пока чудак не домозолился и этим «шилом» никого не изувечил... А нам до этого был дан приказ: «Пока сержант кроссворд не отгадает, из зала в коридор не выходить!», хотя перед походом мы попили пива со сметаной. Но я уже не мог смотреть, как эта пианистка бьёт по своим перпендикулярам... «Что вы тут ходите, шумите людям дверью?» - набросилась на нас сиделка, - «А мы сюда не ходим, мы ищем туалет!»...
– Ребята, я хочу устроить небольшой фуршет в честь моего приезда, так сказать... - прервав «погнавшего» рассказчика, по дружески, довольно фамильярно обратился Бриль к компании, хотя друг с другом все общались уважительно - по отчеству: Семёныч, Палыч, Фёдорович, Саныч..., - Давайте, посидим у меня во дворе?
Возникла одобрительная пауза.
– Батя-тятя! - восторженно воскликнул Клёма, - С корабля на балкон!
– Хорошо! - заулыбался Чуря, - А то я совсем захерел...
– Вот, это дело! - утвердил Шабуня.
И все, как в праздник, оживились.
(3 – 3)
Клёма вызвался помочь, Бриль вручил ему свою конспиративную кредитку, наказал набрать, что лучше, и тот, наковыряв карандашом на многократно сложенной бумажке памятку, сосредоточенно отправился по поручению.
– Сидели на купалке Сано Брага, Марамон и Муха. Скучища, осень, холодно... - припомнил неожиданно Шабуня, - И Сано от безделья говорит: «Вот, если Муха прыгнет в воду, я сразу вам пол-литру ставлю.» И не успел договорить, как Муха бух с купалки прямо в валенках. «Ты чё!? Вода холодная – застынет через пять минут! Плыви скорее к берегу!» - перепугался Сано. А Марамон ему: «Ты, чё наделал, Брага!? Он же плавать не умеет!»...
– А куда побежал Зензельбобель? - не дав Шабуне досказать, разволновался Чуря, - До «Мордобойки» или в «Шулаковку»?
– До «Мордобойки» ближе, - успокоил Грамофон и пояснил для Бриля, - Так «Три ступени» называются – открылся новый магазин – кафе по совместительству.
– И часто там пластаются?
– Да нет, никто там не пластается, ступеньки там такие специальные – как выйдешь, непременно харей треснешься. Туда заходят -- падают, обратно – уж тем более. На самом деле там не три ступеньки, а все пять.
– Сейчас чего только не делают: зелёненькое, красненькое, синее... – вот глазки-то потом и делаются жёлтые. - рассеянно добавил Ваня Чуря, - Сиди теперь, переживай за Клёму...

Тут подошёл ещё один сосед Андрей Сансанычев, а следом Тёма Перемычкин с Мотей Корженевичем, и было решено перенести «фуршет» в заросший сорняками огород, к другому щелевидному забору – туда, где раньше был плетень, где пара древних лип дают приятную и ароматную прохладу – за старой высокой бревенчатой стаей, поскольку там тень и просторно.
Нашли косу.
Пока переносили старые столы, скамейки, чурки, доски, скатерти, половики, Ваня Чуря неожиданно признался, что сидеть на досках лучше для здоровья, так как недавно он чинил забор, а для забора надо было сваи забивать, и забивая сваи, «неудачно» повредил свой копчик. Все так и грохнули. А Грамофон язвительно заметил, что народ у нас умелый - из кипятильника паяльник сделать может, а вот, куда его потом вставлять, не знает...
Проверили устойчивость конструкции, попробовали сесть, возникло некое томление...
– Ну, где же наш гонец? Я что-то за него волнуюсь, - опять засуетился Ваня Чуря, - Не надо ли отправить подкрепление?
– Не бойтесь, Колыванов справится, - заверил его Бриль.
И разговор зашёл о прозвищах, фамилиях, о том, что даже Бунины произошли от некого лихого человека Буни, и всё собрание так этим увлеклось, что Клёма появился неожиданно.
Он притащился с сумками, пакетами, в поту и с мокрым носом от поспешности, с которой так стремился возвратиться на гуляние, что даже догадался взять такси.
– Земляки! Господа! Планетяне! - воскликнул он, как только всё было расставлено, - Обращаюсь к вам - к цвету нации, в которой зародилась наша жизнь, мой друг и всё, что снизошло на нас и присно-присно будет снисходить. Давайте выпьем за него, за встречу и за процветание, и чтобы светлый боже, свят-свят-свят, нас не оставил без внимания, и чтобы никогда твой бутерброд не падал маслом вниз!
И только совершили по одной и сразу же без перерыва по второй, и не успели крякнуть в кулаки, как Геня Грамофон заголосил на оперный манер на всю окрестную округу: «Ой да, ой да, ой да, ой да о-о-о-й...», и эхо не ответило лишь только потому, что все загомонили и защебетали разом.
– Господа, собутыльники, - немного оживив лицо, не унимался Клёма, - Счастье и радость внутриутробная побуждает мня к откровению и я признаюсь вам, как на духу, что я до ужасти люблю отмечать всяческие события – люблю выпивать, делаться пьяным, шалить, громко петь и сочинять различные импровизации - вот, например:

Кифор и Никифор ели вермишель.
Угощал Никифор – он открыл артель.

– Какая «вермишель»? - не понял Бриль.
– Это для рифмы.
– Он, должно быть, назвал так закуску – предположительно заметил Чуря, - Так надоела эта ежедневная лечебно-трудовая каша, а тут смотри: пикантные колбаски, мяски, соусы и всякие, ваще, деликатесы...
– «Лечебно-трудовая» - это как?
– А потому, что ешь её с трудом, а жинка в это время тебя «лечит» и учит жить и непрерывно подвергает воспитанию...
– Ести-пити – веселье..., - хотел отскромничаться Бриль, но Клёма вмиг опередил:
– Ести-пити – тити-мити!
– Деньги – это говно, на которое люди расходуют всю свою жизнь, - признался в дружеском порыве Бриль, но Клёма опять перебил:
– А вот, кому-то очень не хватает этого говна!
Возникла пауза, и Клёма невпопад сморозил:
– Когда я ем, палец в рот не клади!
– Странно, раньше я сходил с ума от водки, а теперь без неё... - зачем-то опять соткровенничал Чуря.

Должно быть, молва разнеслась слишком быстро - сквозь щели забора уже стал заметен мелькающий Паша Котомка, которого к соседям было сложно отнести. Пришелец создавал иллюзию, что очень занят и идёт куда-то по своим делам, но вместо этого неотвратимо приближался... Он был в каком-то балахоне и случайном колпаке, но несомненно, всё в таких же пешеходных чунях...
Бриль с удивлением подумал, что благодаря прогрессу и техническим новациям Россия из лаптей успешно и без принуждения легко переоделась в чуни.
– Куда полетел, пролетарий? Зайди!?

Пока, перенаправленный в ворота, пешеход стал обходить заросший вокруг дома палисадник, за досками забора появилась новые знакомые и шли они уже не просто так, а со своими самогонами, закусками и прочим самобытным угощением...
На что, опять же, Клёма не замедлил среагировать:

Самодельное вино
Очень вкусное оно,
Выпьешь рюмочку до дна,
Площадь Красная видна...

– Ну, как ты там в столицах-то, Иваныч? Не стал ещё пленительной звездой? - засыпали пришедшие приезжего вопросами, - Не пляшешь? Не поёшь?
– Талантов нет таких. Я по другому профилю...
– По телевиденью-то вон, какие «супер звёзды» размножаются - по два-три замка передками заработали, и про детей своих не знают, от кого... Так сами с телевизора и говорят.
– А ты, Семёныч, сколько домов передком заработал?
Чуря сплюнул, и все громыхнули...

В Петербурге сегодня «звезда»
У неё разболелась … .

– Только вот, рифму припомнить никак не могу, - моментально спаясничал Клёма.

Над огородом с шумом пролетела цапля.
Неравномерно снова выпили, и начался галдёж, спонтанные и перманентные рассказы о рыбалке, байки, анекдоты...
С приходом деревенского философа в очках с чужого носа набекрень, общение немного изменило направление.
– Всё ли у всех слава богу, не считая очередного всемирного катаклизма? - предъявил он свой первый вопрос.
– Какого катаклизма? - компания в недоумении притихла.
– А вы уже забыли, как нас надули с концом света? - воскликнул Коля Лячкин, не отвечая на вопросы первого параграфа, - Все нахватали перед «полным и всеобщим финишем» кредитов, однако свет не кончился, и всем приходится выплачивать проценты и долги... Что с нами сделала страна четвёртых позвонков!?
– А что? Теперь и колбаса и мясо в магазинах есть, в киосках красного и синего полно – наелся этой силиконовой еды, залил всё это сверху разноцветной бормотухой и обретайся вечно в райском вожделении... - попробовал полемизировать Шабуня.
Философ закурил и принялся ходить, используя поляну, как трибуну.
– Но это же иллюзия и полная зависимость! Ведь только что все были «красные», а нынче посмотри – все разом стали «белые»!
– А чё ты хочешь от народа? Как только власть меняется, так сразу цвет у всех меняется. Народу до политики, как Бобику до лампочки! И вообще, не надо людям жить мешать! - парировал Андрей Сансанычев.
– А как же память, жертвы, принципы, отцы? Из бывших ста и более цветущих деревень, которые я раньше знал, осталось только три десятка или менее! Голоугорск был полноценным городом – в нём было две больницы и роддом, три школы, техникум, училище, четыре разные библиотеки, книжный магазин и два кинотеатра... Теперь: музей с уклоном на монархию, одна библиотека, школа и одна неполноценная больница, зато возникло больше двадцати однообразных магазинов с неразличимо одинаковым товаром, клуб, правда, чудом сохранился, а тяжело больных везут за тридевять земель, и те в дороге умирают в пробках...
– А что творится с монументами... - разволновался Грамофон.
– Вот именно - прекрасный памятник великому вождю и основателю родного государства задвинули куда-то в сторону, вместо него на лобном месте верноподданно, но очень унизительно для жителей, с вальяжным видом посадили барина - неведомого отпрыска от древнего владельца старого завода!
– Видать, невмоготу соскучились по розгам... - сосредоточенно отрезюмировал Шабуня.
– «Селфетки» бессознательно бегут к нему на «селфи»... А самый главный обелиск - мемориал борцам за справедливость и свободу по тихому и как-то пакостно сменили на безликий неприметный серый кол, который сразу сам собою начал рассыпаться. Но как богато расцвела опять молельня, как ярко и невероятно броско разукрасили её на красные и белые цвета, точь в точь в таком же сочетании, как раньше был окрашен этот обелиск - в цвета победы...
– А что они с историей творят! - ввязался в перепалку Клёма, - Как Николай «кровавый» вдруг «святым великомучеником» стал!? Манипулируют ленивыми мозгами...
– А надписи на храме... Разве можно? - подал свой голос Мотя Корженевич.
– А, что «на храме надписи»? На храме и раньше писаки писали - хулиганьё, мальчишки бестолковые.
– Другой вопрос, как эту надпись сделали!? - переключился Геня Грамофон.
– А чё тут непонятного? Верёвкой обвязался и айда...
– А ты попробуй сделай так! Ты, Клёма, на словах всегда герой! Для этого тут знаешь сколько альпинистских прибамбасов надо!? - воскликнул Геня, вдруг охваченный технической фантазией.
Поскольку все были домашние изобретатели, тут началась активная дискуссия по поводу приспособлений и экипировки, которая позволила бы безопасно обойти карниз и написать какое-нибудь слово, но вскоре полетели реплики: «Кого ты защищаешь, трус!?», «Уйди, не раздражай!», и сход вполне мог разрешиться лёгкой потасовочкой, но тут к забору подошла соседка Ася Валерьяновна – подруга Эммы Карловны – и сквозь отверстие щелей таинственно произнесла: «А, что это у вас тут происходит?»
– Попойка, душенька, у нас, - довольно нагло, фамильярно и развязно объяснил ей Клёма, пытаясь сохранить в глазах гостей количество своих амбиций, - Ко мне из города мой друг приехал.
– Зайдите, Ася Валерьяновна, на чашечку ликёра? - любезно предложил соседке Бриль.
– Да я ведь всех вас перебью – я от таких напитков неспокойна делаюсь.
Компания на избиении настаивать не стала, Бриль сквозь забор подал ей рюмку коньяку, она его приветливо слизнула и с тем отправилась по прежнему маршруту.
– А вот, по поводу художества... - продолжил Геня специально Брилю, демонстративно отвернув себя от Клёмы, - Один чиновник тут у нас хотел стать мэром и вот, когда пошла предвыборная суета, стал так переживать и беспокоиться за результаты выборов, что не стерпел, нарисовал в своей квартире на стене большую дверь, приделал к ней увесистую бронзовую ручку и как положено на личный кабинет, приштырил к ней свою табличку с полным именем. Выборы даже ещё не успели начаться, а его уже увезли в сумасшедший дом.
– И вовсе нет, - упрямо возмутился Клёма, - Его на выборах не выбрали, и он поэтому повесился.
– Ну, ладно, а какая разница? Ведь эта дверь в квартире всё равно осталась!
– Когда нашу Думу возглавил Андрей Полупай по прозвищу Эбонит, моя бабушка долго смеялась, потом успокоилась и говорит: «Я вас, наверное, напрасно родила», - добавил небольшое замечание философ.
– Да, надо чем-то занимать себя, иначе жизнь становится напрасной и томительно однообразной, поэтому для нас старательно снимают очень много всевозможных сериалов с загадочными тайнами и жуткими интригами, и все они всегда кончаются счастливыми концами.
– Как детективный сериал «Ошибка президента»?
– Постойте! Путешествия! Сейчас ведь очень модно путешествовать! - немного невпопад воскликнул Федя Вездеходов.
– А что, тебе уже твоя рыбалка надоела? Какие путешествия? Опомнись, Вездеход! Вот, европейские пенсионеры - путешествуют, а нашим с нашей пенсией только приходится ходить кругами вокруг дома. Садовую тачку купил и поехал в Европу?

Широко раздвинув жопу,
Все отправились в Европу.

Это, конечно, опять вставил Клёма.
– А я так давно уже не был в Европе, что, видимо, вовсе ни разу там не был, - печально признался всем Чуря.
– Деньги есть, так и здесь хорошо. Денег нет – там не лучше. А что ты, Ваня, так печалишься? Вон у тебя ручонки-то какие – ручонками такими бани строить! Наверное уже и домик можешь где-нибудь за городом купить? - отреагировал философ Лячкин.
– Домик-то могу купить, да больно маленький.
– И почему мы небогато так живём? - промямлил Мотя Корженевич.
– У тебя какой чайник дома? Со свистком? Вот, он свистит, от этого и денег нет.
Все снова оживлённо загалдели.
– У тебя антенна Америку ловит?
– Ловит, но не показывает.
– Сама?
– Сама.
– Уж лучше не мечтать, а то вот так захочешь что-нибудь, и хрен тебе! Уж лучше не хотеть совсем, тогда и хрен покажется морковкой.
– А ты ещё попробуй-ка жениться на богатой...
– Э, нет! Давайте так: вы платите, а я работаю. А жить мечтами я давно привык самостоятельно!
– Заприбеднялись опять, засермяжили! У всех есть авто, у кого - по два, ещё и мотоплуг... А всё, типа, «плохо живём»!
– Вопрос не в технологии, а в социальном качестве! Начнут судиться бедный и богатый, кто адвоката лучшего наймёт и кто при этом выиграет суд? Вот, тут она и есть – несправедливость! А надо, чтобы государство защищало справедливость! Ведь, раньше защищало! А щас всё продаётся... Мечтаем не о будущем, а о прошлом...
– Да. Надо как-то дальше жить, сказала хозяйка свинье перед тем, как зарезать, - заметил кто-то из гостей.

Бриль вдруг почувствовал, что стал скучать, и незаметно отошёл.

(Продолжение следует)