Тройная петля

Не сказать, чтобы Пётр был очень доволен в тот вечер. Да, долгий, выматывающий день был позади. Позади весёлый смех и нездоровое ржание. Слёзы усталости, отчаяния, подавленного гнева тоже остались в прошлом. А ещё шум - беспричинный, всепроникающий, так мешающий сосредоточиться на детях, на их знаниях и душах. Завтра он вновь должен был идти на эту каторгу, выплавлять из более или менее пустой руды что-нибудь стоящее. Какое-то странное предчувствие портило настроение ещё больше.

Но вечер обещал быть тихим и мирным. На улице было холодно, даже в тёплых брюках ноги чувствовали себя неуютно. Солнце ещё не успело сесть, но через высокие здания его свет еле проходил, и на улице уже сгущались сумерки. Тротуар был заботливо вычищен местными дворниками, а с обеих сторон от него начинались небольшие, оставшиеся после тех же дворников, кучки грязного снега. В сумке, как небольшой подарок судьбы, лежали три новые книги. Хотя нет, только одна книга. Вторую Пётр собирался отдать Симакову, своему учителю. Иван Петрович уже давно дал на неё наводку, только руки никак не доходили. А ещё одну он собирался подарить Алексею, замечательному ученику и, как надеялся Пётр, преемнику Большой Идеи. Вот только сейчас с ним было трудней, чем обычно…

…Учитель и ученик были во многом похожи. Им обоим не повезло с окружением. Слишком замкнутые, слишком скрытные, много знающие и потому выделяющиеся - они были идеальной целью для любителей острых ощущений. И они оба стояли за себя, теряя последние шансы когда-нибудь быть понятыми. Нет, они не отчаивались, спасая себя надеждой, что когда-нибудь это кончится. Ну, и ещё кое-чем. Или кем…

…Пётр дошёл до дома Симакова. Старый, давно вышедший на пенсию учитель жил в частном секторе. По весне он садил огород, по осени его убирал. Зимой читал, ел, и дальше ближайшего продуктового никуда не выходил. Поэтому вес имел немалый. Но это было его личное дело. Сам Пётр ходил к Ивану Петровичу далеко не по диетическим вопросам. Симаков был стар и имел огромный учительский опыт. Пётр был одним из последних его выпускников. Как то они за школьные годы прикипели друг к другу, сошлись характерами, нашли общее увлечение. Книги и опыт – вот что их объединяло. Хотя… Пётр всю школу был учеником Симакова, и оставался им до конца.

- Два пакетика? - с порога задал вопрос старик.
Пётр кивнул, и Иван Петрович удалился в сторону кухни. Уже через полчаса Пётр пил крепкий, горячий чай, как любил.

- Желудок последнее время сюрпризы выкидывает. Да и печень не ахти - сказал Симаков, и налил себе простой воды с фильтра.

За книгу расчёт был выдан тут же, и она заняла своё временное место на полке «В очереди». Теперь можно было просто отдохнуть, выплеснуть душу и поучиться у мастера своего дела.

- Алексей слишком много времени уделяет Кате. Я, в принципе, ничего против не имею, но человечество само не исправится. Он ни на секунду забывать о Большой Идее не должен.

- Большая Идея… - Симаков потупил взгляд, - Да кому она нужна, эта Идея?

Пётр замер. Вот уж действительно, чего не ждали. Услышать такое, да ещё от самого Учителя?

- Поясните - сказал Пётр, стараясь скрыть удивление. Старик долго не отвечал. Чай за это время перестал пускать даже тоненькую струю пара. Наконец, Симаков задал ответный вопрос.

- Ты счастлив?

- Да.

- А если подумать?

И Пётр подумал. Вспомнил всю свою жизнь. Тёмные, размытые фигуры, стёршиеся от времени, но всё равно не предвещающие ничего хорошего. Яркое, расшитое звёздами ночное небо, на которое он так любил смотреть. Верные картонно-бумажные товарищи, которые многое знали и никогда не предавали. Добрую и чистую улыбку на аккуратном личике. И нежелающие отходить сообщения, говорящие о невозможном, о бесконечно скорбном… Пётр пытался говорить с ней – виновато молчала. Был с ней рядом – она его не гнала, но всё равно молчала. В конце концов, Пётр завёл её в угол, применил все способы расколоть человека, не трогая его. Но она ничего не сказала. Только посмотрела на него. Без вины, без жалости. Она боялась. Тогда он отпустил её…

Пётр не отвечал. Нечего было говорить. Старик уколол в самое больное место, и это оставалось лишь признать.

- Возьми. Может быть, тебе это поможет.

Пётр взял какую-то мелкую книжку из рук Учителя, попрощался, и отправился домой.

… «Философия атеизма однажды сама себя изживёт. Она подразумевает веру в человека, в общество, в человечество. Но в них верить трудно. И с каждым днём труднее…»

«Наболело. Не могу. Я очень хочу жить. И жить не хуже других. Счастливым быть хочу, понимаете вы или нет? Меня рано или поздно задавят. Даже представлять не хочу, как именно. Ну почему именно я? За что?...»

«Трудно быть прогрессором. Знаете, иногда ситуации такие бывают… тяжёлые. Меня не понимают. Вот, например, рассказываю я, что денежная система в корне ошибочна, что самое большое счастье на свете – это дружба, работа и любовь. Меня слушают, поправляют. А потом говорят – мол, это утопия. И когда это сказано – никто ничего даже слушать не станет. Как будто диагноз поставили. Очень обидно. Но я должен быть крепок. Если я не справлюсь – никто не справится…»

«Можно сколько угодно пенять на родителей, на учителей и на Господа-Бога, но факт остаётся фактом – дети грубеют. Не только в разговорах со старшими или в поведении, а во всём. Грубеют, как кожа на ногах. Только кожа потихоньку отвалится, заменится новой – лишь оставь её в покое. А с грубостью человеческой так не получится. Грубость человека порождает грубость его окружения, и наоборот. Получается замкнутый круг. Да, его можно разбавлять собой, своей добротой и честностью, но этого мало. Как же разомкнуть это кольцо? Где его конец? Даже те, кто борются за конец грубости, не знают…»

«В моей жизни – великая цель!
И должно всё пройти без потерь.
Потому и нельзя мне любить –
Ведь оружием всё может быть!

Буду вечно я помнить друзей.
Только звать буду милой своей
Не девчонку. Пойду я ко дну,
Но любимой звать буду мечту.

Я жестоко себя покарал,
Хоть любви я по сути не знал.
Зато ноги себе развязал,
И за яркой звездой побежал…»

«Слабею я. Не понимаю, от чего. Трушу много. Особенно там, где давно уже со всем смирился и разобрался. Осторожничаю. А осторожничать не нужно. Так ведь можно и совсем без дел остаться, из осторожности…»

«До нашей с ней последней встречи остались считанные месяцы. Я не могу. Хватит себе врать, она мне и правда нравится. Но что поделать, если она уезжает, а я остаюсь? Переписка? Сомневаюсь. Я себе цену знаю, и она невысока. Господи, пожалуйста, помоги мне!»

«Не понимаю и боюсь. Она не отвечает на сообщения, предложила прекратить общение. Мы вроде как договорились, что если судьба решит – прекратим, но всё равно страшно. Почему?...»

…Он знал почему. Увы, но те меры защиты, которые они все принимали от обидчиков, имели и свои последствия. Многие считали его ненормальным. Особенно те, кто не имел с ним никаких дел. И её родители, только стоило сказать ей, с кем она встречается, поставили ультиматум – прекратить общение. Она долго не слушалась их, но в конце концов не выдержала. А дальше он сам всё испортил. Да, спустя годы он глухими, окольными путями узнал правду. Но ведь она тоже не стояла на месте. У неё давно своя жизнь, в которую он намеренно не лез…

Пётр сидел на кровати, закрыв глаза. Руки крепко держали старинную записную книжку Ивана Петровича. Блокнот Петра лежал рядом. Почти одинаковые мысли, одни и те же выписки из книг. Так вот чем это всё заканчивается. Сначала «Ученик», потом «Учитель», а в конце – Иван Петрович. Или Пётр Алексеевич. Или Алексей Иванович. Получается тройная петля. Что же такое Большая идея? Ради чего он так долго борется, с окружающими и с собой?

Руки потянулись к блокноту.

"Не трусь, не ври, не нападай..."

"Назначение денег - оценка труда, а не мерило власти..."

"Намеренная глупость, отказ от поиска истины, мещанство - вот они, многовековые враги человечества..."

"Прогрессор - тот, кто стоит за прогресс. Силён, добр, милосерден, идёт за перемены... Регрессор - тот, кто стоит против прогресса. Не думает о будущем, намеренно нарушает все этические, моральные и прочие правила. Трусит, врёт, нападает..."

Удивительно чёткая система. Невероятно красивые слова. Или просто видоизменённая детская обида? Увы, похоже на то.

И когда это началось? Не во времена ли древних царств, на полях и кухнях, среди рабов, единственной мечтой которых было "Только бы выжить"? Или позже, в подвалах инквизиции, среди обречённых? Прогрессоры рождались везде, где хотели лучшей жизни, будь то свобода для раба или признание для учёного. Они жили, писали книги, поднимали восстания, умирали, чтобы вернуться очередным поколением...
 
Пётр поднял глаза на книжный шкаф. Он был полностью забит книгами. У старика книги были вообще везде. Ну, а у Алексея пока что всё вмещалось на одну полочку. «Ещё одно мерило», подумал он. Глухими, пустыми вечерами книги были единственным спасением от тоски. Чем больше тоска – тем плотнее ряды.

Они создавали друг друга, по образу и подобию своему. Седьмым чувством вылавливали из толпы следующего горе-прогрессора, муштровали его, учили, чтобы потом он встал на их место. Почему «горе»? Потому что счастливыми их точно нельзя было назвать.

Звонок телефона прервал размышления. Звонил Алексей. «Странно, уже одиннадцатый час», подумал Пётр, но звонок всё-таки принял.

- Пётр Алексеевич, помогите! Катя меня везде заблокировала, никакого способа поговорить с ней нет. Родители на смене, мне больше не к кому обратиться. Я же за ночь с ума зайду!

- Для начала перестань реветь, - Пётр соображал быстрее, чем когда-либо - Во первых, нужно успокоится. Будь хладнокровен, терпи. Дай ей время. И ни в коем случае ничего не предпринимай!..

… Прошла неделя. Очень тяжёлая, сумасшедшая неделя. Пётр успел поговорить и с Катей, и с родителями Кати, и смог сдержать Алексея от ошибок. Всё так же, как и с Петром когда то. Кажется, всё обошлось. Симаков достаточно быстро похудел, обвис, и стал лишь тенью от того, чем был. Ему Пётр так и не смог помочь. Теперь Пётр шёл на встречу. Встречу, о которой мечтал почти всю жизнь.

Люди бывают жестоки. Без причин, просто такой характер. Но других тоже достаточно. Нужно только поискать. Когда-нибудь плохие люди тоже станут хорошими. Но ломать себе и другим людям жизнь ради этого – слишком большая цена. Почему он так решил? От того ли, что стало жалко и себя, и Ивана Петровича с Алексеем, да и других, будущих или бывших прогрессоров? От взгляда ли Ивана Петровича, полного отчаянья, жалости и вины? Или из-за последней, написанной чёрной ручкой записи в дневнике старика – «Всё кончено,  её похороны в четверг. Какой же я дурак»?