Мысли тараканы 2 часть

Ульм — город медиков и студентов. Здания униклиник, расположенные вдоль дороги, то прижимаются друг к другу, то скрываются за деревьями. На крышах больших корпусов видны цифры, предназначенные для вертолётов, которые, часто тревожа жителей близлежащих домов, доставляют пациентов. Красота и порядок окружают нас, но этот мир кажется холодным и равнодушным.

Вертолёты частенько пугают громким шумом, как и нас, тех, кто оказался на их пути — больных, растерянных и одиноких.

В Ульме много униклиник: глазная, зубная, сердечная и другие, о которых я даже не знаю. Но мне известно одно: здесь лечат и одновременно обучают будущих врачей. А мы, пациенты, порой чувствуем себя подопытными кроликами. Если, конечно, удастся сюда попасть... Время ожидания растягивается на месяцы.

Шесть месяцев назад эта проблема коснулась и меня. Мне требовалась операция, и судьба привела меня в гастроэнтерологическое отделение. Год пандемии, а затем год ожидания после неё растянулись на долгие месяцы. Я семь раз пыталась попасть на приём, и семь раз меня отправляли домой. И вот мы с сыном снова приехали, на восьмую попытку. Уже и не верилось, но надежда теплилась — а что остаётся?

Фойе клиники было огромным, словно хотело поглотить всех нас, тех, кто ждал. Каждые несколько минут лифты выпускали потоки людей: пациенты, врачи, студенты — все торопились по своим делам. Мы с сыном сидели и наблюдали за этой суетой. Казалось, что я здесь не важнее, чем блестящие машины для мытья полов. Холодный блеск полированных поверхностей только подчёркивал равнодушие этого места.

Я отдала все документы и стала ждать. Час, три, пять. Нас не отправляли домой, но и не звали. Каждый раз, когда появлялся кто-то в белом халате, сердце начинало биться быстрее. Но всё оставалось по-прежнему.

На стенах фойе висела большая реклама: "Лучшая униклиника Германии". Но когда мне нужно было сдать кровь, для этого не нашлось ничего лучше, чем пыльный столик в общем зале, где ходили больные люди. Медик быстро наполнил пробирки, что-то уронил на пол, поднял... и молча ушёл. Я посмотрела на сына.

— В Союзе такого бы не было, — тихо прошептала я. Мы с сыном переглянулись, чувствуя обиду.

К одиннадцати часам врач подошёл к трём пожилым женщинам, которые сидели рядом со мной. Табличка на халате указывала, что он главный. Поздоровавшись, без всяких извинений, он сообщил, что мест на сегодня нет. Одна из бабушек заплакала. Она приехала на автобусе издалека, уже в третий раз. Женщины утешали друг друга.

— Мне тяжело ходить, дети не могут столько раз отпрашиваться... Я не знаю, как добираться, — жаловалась она, едва сдерживая слёзы.

Я их понимала. Сама уже стеснялась за себя.

Сын взял меня за руку.

— Мама, не разговаривай с ними, не расстраивайся. А то снова не возьмут. Держись, не надо сейчас.

Эти женщины, с заметным русским акцентом, обсуждали свои проблемы, звонили кому-то, пытаясь найти выход. Врач, раздражённый, снова подошёл к ним:

— Покиньте помещение, это не парикмахерская! Здесь не место для долгих ожиданий.

Они молча хмурились, оглядывая окружающих, и со вздохом покинули зал. Я сидела в шоке от происходящего. Сын тоже. Мы живём в Ульме больше тридцати лет, но такого в Германии ещё не видели.

После полудня кто-то из другого поста прокричал мою фамилию. Моё сердце оборвалось.

— Ну вот, сейчас снова отправят восвояси.

Мы с сыном поднялись и пошли к голосу. Навстречу нам шла уставшая медсестра.

— Вы фрау Рислинг?

— Да, это я, — торопливо ответила я. Голова была полна вопросов. Я даже не знала, радоваться ли.

— Тянуть уже нельзя. Вы будете лежать не в своём отделении.

Мы шли молча по длинным коридорам. Я понимала, что меня ждёт что-то новое, и это пугало.

Я ошибалась, мечтая о палате. Меня привели в маленькую подсобку, где в углу валялись использованные белые халаты. Чемоданчик с моими вещами спрятали рядом, и мне выдали больничную одежду. Тут же меня повезли на операцию.

Неожиданность начала меня морозить. Я дрожала. Лифт, коридоры, снова коридоры... На мне была горячая, влажная сорочка с разрезом на спине. Меня провезли по конвейеру, а потом смазали живот чем-то холодным.

— Как её оперировать, если она дрожит? — спросила одна из медсестёр.

— Ничего, дадим наркоз, и всё прекратится, — ответили ей.

Чёрная завеса опустилась на глаза. Звуки исчезли. Я улетела в сон.Ульм — город медиков и студентов. Здания униклиник, выстроившиеся вдоль дороги, то прижимаясь друг к другу, то утопая в зелени деревьев, казались спокойными и величественными. На крышах большие цифры — они служат ориентиром для вертолётов, доставляющих очередного пациента. Красота и порядок вокруг, но этот мир кажется таким холодным...

Вертолёты частенько пугают жителей близлежащих домов громким шумом, как и всех тех, кто оказался в их тени — потерянных, больных и одиноких.

В Ульме много униклиник: глазная, зубная, сердечная и другие, о которых я даже не знаю. Но мне известно одно: здесь лечат и одновременно обучают будущих врачей. Мы же, пациенты, часто чувствуем себя не больше, чем подопытные кролики. Если только удастся попасть внутрь... Время ожидания может тянуться месяцами.

Шесть месяцев назад эта проблема коснулась и меня. Мне нужна была операция, и судьба привела меня в гастроэнтерологическое отделение. Год пандемии, а затем год ожидания после неё растянулись на долгие месяцы. Я пробовала попасть в больницу семь раз. Семь раз меня отправляли домой. И вот мы с сыном снова в шестой раз приехали сюда, на восьмую попытку. Уже и не верилось, но надежда теплилась — а что остаётся?

Фойе клиники было огромным, словно хотело поглотить всех нас, тех, кто ждал. Каждые несколько минут лифты выпускали потоки людей: пациенты, врачи, студенты — все торопились по своим делам. Мы с сыном сидели и наблюдали за этой суетой. Казалось, что я здесь не важнее, чем те блестящие машины, моющие полы. Холодный блеск полированных поверхностей фойе подчеркивал равнодушие этого огромного места.

Я отдала все документы и ждала. Час, три, пять. Никто нас не прогонял, но и не звал. Сердце каждый раз замирало, когда появлялся кто-то в белом халате. Но нет — всё было по-прежнему.

На стенах фойе висела большая реклама: "Лучшая униклиника Германии". Но почему-то для того, чтобы взять у меня кровь на анализ, не нашлось ничего лучше, чем пыльный столик в общем зале, где среди людей ходят больные. Медик быстро наполнил пробирки, что-то ронял, поднимал... и молча ушёл. Я посмотрела на сына.

— В Союзе такого бы не было, — тихо прошептала я. Мы с сыном переглянулись. Какое-то чувство обиды закралось в сердце.

К одиннадцати часам врач подошёл к трём пожилым женщинам, которые сидели рядом со мной. Табличка на халате указывала, что он главный. Поздоровавшись, без извинений, он сообщил, что мест на сегодня нет. Одна из бабушек заплакала. Она приехала на автобусе издалека, уже в третий раз. Она и другие женщины утешали друг друга.

— Мне тяжело ходить, дети не могут отпрашиваться столько раз... Я не знаю, как добираться, — жаловалась она, едва сдерживая слёзы.

Я их понимала. Сама уже стеснялась за себя.

Сын взял меня за руку.

— Мама, не разговаривай с ними, не расстраивайся. А то снова не возьмут. Держись, не надо сейчас.

Эти женщины, с заметным русским акцентом, снова обсуждали свои проблемы. Звонили кому-то, пытались найти выход. Врач, раздражённый, снова подошёл к ним:

— Покиньте помещение, это не парикмахерская! Здесь не место для долгих ожиданий.

Они хмуро смотрели на него и друг на друга. И, прихрамывая, со вздохом покинули зал. Я сидела в шоке от происходящего. Сын тоже. Мы живём в Ульме больше тридцати лет, но такого в Германии ещё не видели.

После полудня кто-то из другого поста прокричал мою фамилию. Моё сердце оборвалось.

— Ну вот, сейчас отправят восвояси.

Мы с сыном поднялись и пошли к голосу. Навстречу нам шла уставшая медсестра.

— Вы фрау Рислинг?

— Да, это я, — торопливо ответила я. Голова была полна вопросов. Я даже не знала, радоваться ли.

— Тянуть уже нельзя. Вы будете лежать не в своём отделении.

Мы шли молча по длинным коридорам. Я понимала, что меня ждёт что-то новое, и это пугало меня.

Я ошибалась, мечтая о палате. Меня привели в маленькую подсобку, где в углу валялись использованные белые халаты. Чемоданчик с моими вещами спрятали рядом, и мне выдали больничную одежду. Тут же меня повезли на операцию.

Неожиданность начала меня морозить. Я дрожала. Лифт, коридоры, снова коридоры... На мне была горячая влажная сорочка с разрезом на спине. Меня провезли по конвейеру, а потом смазали живот чем-то холодным.

— Как её оперировать, если она дрожит? — спросила одна из медсестёр.

— Ничего, дадим наркоз, и всё прекратится, — ответили ей.

Чёрная завеса опустилась на глаза. Звуки затихли. Я улетела в сон.