Поветь. Роза

Ночью была пурга.  Ледяной ветер, плясал в стылой от мороза степи, выбегал на улицу и обжигая лица прохожих, проносился по единственной улице, с рядом ветхих домишек, обмазанных глиняным раствором, местами покрытых черепицей, а где то просто, привязанными к крыше охапками взлохмаченной ветром соломы.
Он налетал порывами,  хватал целые пригоршни снега, бросал их в кусок стекла приставленный и замазанный глиной, толкал стены, от чего веихие стены домика стоявшего на самом краю улицы дрожали, и казалось вот вот, он  рухнет и морозный ветер подхватит его, сорвет с места и понесет, по снежному полю, разметая жерди и  солому, к скованному толстым льдом озеру. 
У дороги уходящей изгибом в степь, где обычно весной, стояла огромная лужа, сейчас, дрожали  согнутые и застывшие до весны, обледенелые, сбившиеся в кучу  ивы. Казалось, они, от того и согнулись, что устали  мерзнуть в эти долгие зимние месяцы, и приноровившись к колючему ветру, затаились, видя сны про теплый, весенний, степной ветер, наполненный ароматами трав и соли Иссык-куля.
Где то далеко, за покрытым толстым снегом степью, чуть-чуть, начала синеветь полоска неба, отделявшая казалось, ночь от морозного утра.   
В комнатке где, на нарах сооруженных их досок, еще пахнущих березой, было тихо. Петимат еще спала.
Она то вздрагивала во сне  сдвигая каштановые брови, то улыбалась, обнажая за очерченными губами, ровную полоску  белых зубов.
И не смотря на то, что в землянке было сыро, и холодно, под толстым овечьим тулупом, было уютно, тепло, спокойно.  Пахло салом и шерстью.
Она спала, подогнув ногу в колене, как спят дети, запустив пальцы одной ладони в теплую шерсть а другую положив под правую щеку.
Ей снилось, что она сидит в горах, у самой реки на большом, согретом солнцем камне, свесив ноги, в далекой от этих мест Итум-кале и смотрит как на той стороне реки, по зеленому, пологому склону, устланному ковром из васильков, незабудок, кустов ореха, молодых дубов, широколистного лопуха, сельдерея, пахучего клевера и еще огромного количества разноцветных лепестков, стеблей, ягод  и раскидистых лап,  разбрелась отара овец. Она подставила лицо теплому солнцу, и оно ласково грело её, и ветка кизила, легонько касалась ее плеча.
Петимат уперлась руками о камень, и слегка соскользнув вниз, ближе к воде, сунула в бурлящий поток босую  ногу.
Ледяная вода обожгла ее так, что она дернулась, и вспомнив что спит,    снова улыбнулась не открывая глаз. Это был один из ее любимых снов. Один из тех, которые она всегда ждала с нетерпением, как ждут чего то необычного и удивительного.  Она медленно втянула обратно, в тепло, вылезшую из под тулупа ногу, открыла один глаз и посмотрела в ту сторону, где должна была располагаться, сложенная дядей Темаркой, печка-мазанка.
Она всегда так делала, когда в землянке, по верх крыши засыпанной снегом, было темно и не возможно было понять настало уже утро или еще нет. Пошарив глазами в темноте, поискала затухающие угольки, что остались от дров, которые вчера перед сном положила в печь и определив где примерно находится дверь и окно, стала считать на раз, два,три, что бы отбросить тулуп и встать, когда в следующей комнатке, на мужской половине жилища,кто то заворочался и закашлял.
Послышался тихий  вздох и обрывки молитвы - «Бисмиллах1иррохъманиррохийми». Петимат сразу узнала дядю.
Темарка еще возился на скрипящих нарах, вставая, кряхтел и охал, и наконец встал после чего, осторожно шагая, что бы не наступить на лежащих на полу домочадцев, начал пробираться к центру жилища. Петимат уже наизусть знала, что будет дальше. Она опять тихо втянула голову под тулуп и уже лежа под ним, слушая осторожные шаги,  представила как он идет на ощупь вдоль глиняной стены, смешно расставив руки с растопыренным пальцами, меж лежащих, на полу сестренок, братишку, нескольких бездомных родственников, и даже посторонних людей умиравших от голода, холода и одиночества. Все они нашли приют здесь у дяди Темарки. 
Петимат знала, что сейчас дойдя до середины комнаты где стояла печь, он возьмется  за длинную жердь, которая одним концом уходила в верх и исчезала в маленьком отверстии на самом верху потолка у печной трубы и станет ею болтать что бы проткнуть толстый слой снега лежащий на крыше, и увидеть рассвет. Так и произошло.  Через минуту в отверстие, куда уходила жердь проник едва уловимый свет, а еще через минуту просыпался снежок, который упал за шиворот дяде Темарке. Темарка смешно запрыгал ударяя себя по шее.
-Остофирла! остофирлааа!
 Петимат беззвучно рассмеялась, прикрыв рот ладонью, и  уже полностью высунула голову из под тулупа. Теперь, когда в отверстие под потолком, проник луч света, по немного стали видны  силуэты людей лежащих людей на расстеленных овчинах и верхней одежде на полу, по  топчану тянущемуся вдоль всей стены. 
Стоящий в углу деревянный стол, висящие на гвоздиках вдоль стены вещи и печь, сложенная в центре жилища, с уходящей вверх трубой.   
Сюда, их привезли около года назад. Петимат, запомнила душный вагон, набитый людьми, в котором они долго ехали вдоль равнин и сопок, с  плачущими, стонущими детьми, молчаливых, с суровыми лицами мужчин, смирившихся с судьбой женщин, наполненный каким то чувством безысходности и горя повисшего над их головами. Вспомнила как лежа, на каких то досках прибитых к стене, у самого потолка, она сильно хотела пить и как на одной из коротких остановок, Нани (мама), схватила стоявшее рядом ведро и протянула его в узкое оконце вагона, стоявшему у железной дороги солдату и тот быстро  зачерпывая пригоршнями, набил его снегом и вернул обратно в то же оконце. Как она жадно пила потом эту растопленную воду, пахнущую землей и соляркой.  А однажды, ранним утром, когда она проснулась от мороза, пробиравшего насквозь до самых костей, увидела, что поезд остановился и через широкую отворенную дверь – задвижку, подавали вниз, а солдаты принимали тела умерших взрослых и детей.  Как она зажмурилась, отвернулась к стенке и так лежала, забыв про мороз и голод, пока поезд не набрал скорость. И потом, когда поезд останавливался и отворялись двери, она отворачивалась к стенке и сжималась, словно кто то сдавливал ее на столько сильно, что оставалось только ее маленькое испуганное сердце стучавшее так, словно хотело вырваться из ее груди.
Только добравшись до места, сюда в Петропавловскую область, в невесть где затерявшееся село с причудливым для Петимат названием «Зоозерка», с такими же странными для нее людьми, с узкими глазами и широкими, обветренными лицами, они немного смогли оглядеться вокруг. Их вели сюда под конвоем, по заснеженным, доходившим до пояса взрослым, полям, по пробитым  тракторами дорогам.  Больных, стариков и детей, на санях, а тех, кто по старше и мог идти, пешком.   Село «Заозерка», куда они наконец дошли и где их разместили, находилось на левом берегу длинного озера с прозрачной и чистой водой с единственной улицей на ее берегу, состоящей из двух десятков покосившихся домиков со ставнями, резными крылечками и резными желобами на крышах покрашенными в синий же цвет да колодец с журавлем, на  самом краю села.
 Председатель сельсовета, женщина в новой военной тужурке, с широким, почти мужским мясистым, скуластым лицом, сапогах и пуховом платке, завязанном на затылке, развела  всех прибывших по домам и разместила у местных жителей, как говорили «кулаков», немцев, татар, которые, так же как и они были,  когда то ранее, высланы в эти края. В доме, куда поселили Петимат с мамой Райхой и еще тремя детьми, старшей сестрой Альбикой и братьями Висаитом и Вахидом, с семьей Недира, Усмана, и других родственников, жила только тетя Дуся со своим сыном, Сергеем, тощим, бледным  долговязым и белобрысым мальчишкой годов 12 от роду. Он быстро сдружился с братьями и  научил их рыбачить, ставить капаны на нутрий и куропаток и играть в чижика. Мужа тети Дуси убили еще в самом начале войны, а сама она работала в пекарне местного колхоза.
-Эх вы бедные вы бедные - вздыхала она - нас ведь самих сюда выслали еще в тридцатых. Тяжко нам было ой. Не знаю, как выжили. И в этой паузе после «ой», когда она смотрела, куда то в сторону, вспоминая, что то, Петимат видела намного больше чем она рассказывала. 
Дуся крестилась и утирала глаза краем белого платочка повязанного под ее тощим подбородком. Наверное, по этому, она  делилась всем, что было у нее самой. Картофелем, бураком из своего огорода, хлебом, который она  приносила домой украдкой из колхозной пекарни, где работала. Нани не зная как ее отблагодарить, подарила ей свой любимый пуховый платок, который привезла из дому. Тетя Дуся долго отпиралась, но не устояла перед настойчивостью Нани. 
Первый год был самый тяжелый. Продуктов не хватало. Колхоз выдавал на высланных, непонятно как  и кем определенную норму еды, по буханке черного хлеба на семью и кое что их овощей, вот и все. В первое время, держались за счет того, что успели взять из дому, а потом приносили сердобольные люди, которых тут оказалось не мало. Не смотря на всю пропаганду о том, что все привезенные сюда бандиты и предатели Родины, люди все же понимали что это ложь и старались помочь как могли.  Но и этих продуктов было не достаточно. В самом конце зимы отелилась телка, которую дали в колхозе и в семье появилось немного молока. Его разбавляли кипяченой колодезной водой, которую доставали и приносили домой девочки, немного подсаливали и пили как чай. Уже потом, весной, когда зацвела степь, тетя Дуся научила распознавать травы, из которых получался отличный ароматный чай. Морозы зимой, стояли такие, что за то время, пока от колодца несли домой ведра, вода, которая выплескивалась из висящих на коромысле ведер, тут же замерзала и обвисала под ними длинными, толстыми сосульками, которые дома отбивали и ложили в кастрюлю на печи. Семья Темарки, дяди Петимат, стала для нее и всех, кто жил тут, самыми близкими людьми, готовыми делится последним. А сам Темарка, поистине, стал настоящим  защитником и кормильцем, и душой всего дома, умеющим смастерить все и найти выход из любой сложной ситуации. 
По сравнению с теми кто жил в Заозерке, в Зореньке, так назвалась небольшая деревня на правом берегу озера, прямо на против Заозерки, был настоящий голод, от которого чуть ли не каждый день умирали привезенные сюда чеченцы и ингуши.   В Зореньке относились к ссыльным настороженно. Не поддерживали контакт, не брали на работу и  вообще избегали завязывать всякие отношения. Более того, не без помощи властей, распространяли нелепые слухи, что, дескать  чеченцы не просто предатели Родины и бандиты, но чуть ли не людоеды. Сочиняли какие то истории про какого то коня, якобы подаренного Гитлеру в знак признательности. 
Наверное, эти слухи распространялись еще и  для того, что бы настроить враждебно к чеченцам и ингушам, местное население, что бы у них не возникало сочувствия и жалости к привезенным. А иначе как же? Разве могло ошибиться политбюро? Лично товарищ Стали? Конечно же, нет. Выслали, значит было за что. Вот и искали все, что подвернется под руку.
Совсем другое отношение к ссыльным было здесь, в Заозерке. Наверное, потому, что жители этой деревни сами были в прошлом, такие же ссыльные.  Сами в свое время прошли депортацию и так называемое «раскулачивание» и поэтому понимали тех, кто сегодня пытался выжить, цепляясь за любую возможность. Понимали как им тяжело и физически и психологически. И даже если приходя в сельсовет, слушая рассказы сотрудников власти, послушно кивали, то выходя, оставались теми, же, кем и были,  не обращая внимания на глупые разговоры.
Ближе к весне, когда морозные ветры стали теплеть и снег, лежавший в бескрайней степи, осел и покрылся темной поволокой ледяной корки, всем кто выжил в эту тяжелую зиму, тут же на краю села выделили по небольшому участку земли.  И как только из под тающего сугроба пробились первые зеленые плеши,  молодой травы,  начали вылезать из землянок зимой люди, выжившие после тифа, голода и холода. Бледные и истощенные, они тут же в голой степи начали строить жилье.  Закапывать березовые и лиственничные столбики, привезенные к зданию сельсовета, затем, с обеих сторон, тем же березовым горбылем обшиваи эти столбы с обеих сторон, а внутрь получившегося короба вставляли срезанный тут же на поле дерн. Свободные промежутки между дерном забивали соломой, после чего получившиеся стены дома, замазывали глиняным раствором. Крыши уже покрывали матами, изготовленными из камыша, который нарезанным тут же у озера. Работа спорилась. Люди уставшие сидеть всю зиму в полусырых землянках, буквально за несколько недель, отстроили на краю села  целую новую улицу их новых, пахнущими глиной, камышом и свеже срубленным деревом домиков-времянок. Длинное жилище разделили на комнаты для мужчин и женщин.  Дядя Темарка, умудрился так  сложить печь, что она грела всех кто жил в постройке разделенной перегородками. Саму печку он поставил в дальнем углу, а дымоход, провел вдоль стены по всему периметру дома и по всем комнатам. Сверху дымохода постелил принесенные с колхозного двора, куски жести и замазал щели глиняным раствором. На идущую вдоль стены полосу дымохода, постелил свежие, пахнущие соком, березовые доски, от чего получились лежаки, которые подогревались снизу так, что было тепло даже в самую морозную ночь.
Еще через месяц, когда люди расселились в дома, местный сельсовет выдал на каждую семью по одной телке, кое что из домашней утвари и немного зерна для посева. Бурая, с белой отметиной во лбу  телочка, которая досталась Темарке была низкорослая и резвая.
-Толку не будет с нее - говорил  Темарка оценивая ее опытным взглядом. В какой то момент дядя даже решился сводить ее на базар и продать, но  ничего не получилось. Простоял целый день и привел телку обратно домой.
А когда собрался во второй раз, Петимат, так просила оставить ее, что дядя подумал, почесал затылок да и махнул рукой.
-Ладно забирай эту дуру.  Погуляет лето, может и наберет немного веса и ума, если волки не съедят, вот тогда и подумаем, что с ней делать  сказал он, махнул рукой и ушел. 
Зорька понравилась Петимат. Так она назвала ее. Вскоре они  подружились и завидев ее издалека, Зорька, сразу быстро шла к ней и сходу тыкалась в руку мокрым носом, облизывая руки теплым, мокрыми и шершавым языком. Петимат нежно обнимала ее за голову, гладила по шее, чесала за ухом, приговаривая что то тихо тихо, от чего Зорька замирала и зажмуривала глаза, словно понимала о чем она.
В эту весну, степь, проснулась рано. Чуть больше солнца и с юга подул уже не ледяной, а холодный, но уже с примесью теплых струй ветер, и тут, же сквозь слоеный, наметенный за зиму пирог песка и льда начали сначала сочиться маленькие струйки, а затем, побежали ручейки, напитывая землю влагой, и не прошло и недели, как, проснулась от зимней спячки вся бескрайняя степь. Задышала молодым ковылем,  степным миндалем и горноколосником. Как будто и не было суровых вьюг и стылых морозов. Заколыхалась  морем разноцветных  тюльпанов, заалела радиолой, и за стелилась душистым ирисом. Где то в небе, вдруг зачирикала первая ласточка, зазывая друзей, отозвался солончаковый дрозд, засуетились в траве тарбаганы, а высоко, высоко в небе, распластав крылья, величественно повис степной орел, выискивая добычу.   
Весна в степи была обильна дождями, вечера еще холодны, а утро, покрывало только  вылезшую траву легким инеем.  Иногда, дожди шли целыми неделями насыщая степь влагой, растекаясь лужами и превращая земляную дорогу в кашу. В такие дни, Петимат любила сидеть у окна и думать.    В один из таких вечеров, когда ливший целый день дождь, размыл дороги, и день уже клонился к закату, и в доме было уже почти темно, жильцы, вернувшиеся домой с работы на колхозном дворе, согревшиеся у печи затопленной с обеда саксаулом пахнущим смолой, уже дремотные,  зажгли керосиновую лампу, и заговорили о том о сем, разговор, как всегда свелся одному главному. 
- Говорят нас домой летом отпустят.
-Салман, высокий и тощий, и от этого казавшийся еще выше чем он в самом деле был, человек, у которого в прошлую зиму от тифа умерли все трое детей, а следом  и жена Забура, приподнялся на локтях и уперся о стену спиной и вытянул  ноги. Петимат было очень жалко его. Однажды проходя мимо двора дома, где жила семья Салмана, в котором казалось уже не было ничего живого, она услышала, будто бы ребенок зовет ее. 
А когда  вошла в холодное, пустое помещение не сразу увидела Салмана, молча лежащего в самом углу на нарах в какой то куче тряпья. Он лежал, закрыв глаза мертвенно бледный и поначалу она даже подумала, что он мертв и уже хотел уйти и сказать об этом мужчинам, когда Салман вдруг открыл глаза и тут же закрыл их. Какзалось, что сил в этом теле осталось только на то, что бы открыть и закрыть глаза.   Поняв, что он остался один, и ослаб от голода на столько, что не может ходить,  и по сути, просто ждал смерти, которая все не шла, она быстро пошла и сказала об  этом  Темарке, и вместе с дядей, они пошли и взвалили его на спину Темарке, принесли сюда. За два месяца, Салмана отпоили травами, и парным молоком куда жена Темарки крошила хлебный мякиш и к весне от окреп на столько,  что уже мог вставать с постели и передвигаться самостоятельно. К осени, Салман уже почти полностью поправился и набрался сил.
-Сегодня был в сельсовете, хотел в Зореньку сходить.  Встретил там наших двоих, они говорили что возможно нас скоро домой отпустят.
-В какую тебе Зориньку, ты еле ходишь. Тебе надо в себя еще прийти – подала голос Зели.  Вот подлечись еще месяц, потом и ходи. Упадешь где то и мы знать не будем.
-Да не волнуйся ты, не дали пропуск. Говорят не разрешено пока. Сказали  прийти в конце месяца, должны разрешить - вздохнул он.
-А что тебе там нужно в Зориньке? - Докка, закончил вечернюю молитву и присоединился к разговору.
-Говорят там Магомадовы есть какие то, надо было посмотреть, есть ли среди них мои родственники. 
-Мы все твои родственники Салман, зачем тебе кого то искать? Вот поедем домой и найдешь там всех, а пока лечись и набирайся сил – ответил Докка. Закончив перебирать четки он поднял руки и сделав де1а провел ими по лицу.
-Да и кто нас собрался отпускать отсюда.  В соседнее село и то только с разрешения коменданта можно ходить. Я разговаривал с одним тут немцем, он тут так же как и мы.  3 года назад выслали, он говорит, что и им тоже казалось, что быстро отпустят. А вот видишь уже больше трех лет тут.
Салман помолчал и вздохнул.
-Я не хочу тут умирать.
-А какая разница где умирать? Везде одна земля – Зали вздохнула и поправила железным прутом огонь в печи- Да и не умрешь ты уже. Умер бы если бы пол года назад тебя не нашли - она принесла и поставила на плиту большую медную кастрюлю привезенную из дому и налила в нее колодезной воды стоящей у входной двери
- А сейчас, ты уже выкарабкался. Значит не пора тебе еще умирать. Так что живи и радуйся.
-Да я не о себе Зали, думаешь я смерти боюсь? На моих глазах умерли все мои, один за одним. Я молил Аллах забрать меня. Но видишь, не дал мне Аллах умереть, прислал за мной твоего Темарку - Он задумался – понимаешь, мы все мечтали домой поехать. Мне нужно их домой отвезти и там на наших могилах похоронить. Кроме меня не кому. Поэтому мне надо обязательно дожить.
-Доживешь, не переживай.  Я слышал, что даже Сталин не знал, что нас выселяют. Не сказали ему. – Ризван,  ветеран войны, потерявший ногу где то под Сталинградом, и комиссованный по ранению еще в сорок третьем году, подошел к сидящим и отложив костыли присел на скамейку
– Берия виноват. Его рук дело, лиса старая. Я уверен, что как только он узнает о том, что нас выслали, сразу же отменит указ и вернет домой. Терпение нужно иметь.
-Да о чем ты Ризван, как он мог не знать? Столько людей привезли. – Салман посмотрел на подсевшего к нему рядом Ризвана.
- А я тебе говорю не знал он. Не мог он такое сделать - он достал портсигар с оттиском Сталина и достав из него махорку стал накручивать «козью ножку».
- Мы с его именем в бой шли. – он нахмурился и посмотрел на изображение - он же грузин в конце концов. Наш Кавказец.
- А я не верю, ему хоть ты меня убей. Что б его Аллах по скорее забрал в Ад, свинью эту - Зали встала и сердито топоча ногами направилась к двери.   
Петимат сидела не далеко и слушала разговор старших.
В дверь постучали, затем она отворилась и на той стороне порога появился силуэт мужчины. 
- Добрый вечер хозяева – промолвил кто то басом.
Человек шагнул в комнату и остановился у порога.  Все повернули головы понимая, что никто из наших жильцов не стучит когда заходит в дом, а Зали даже немного отшатнулась назад.  Человек немного помявшись,  снял с головы мокрую шляпу и слегка  поклонился.
. Роза
Только теперь его удалось разглядеть по лучше. Все встали, приветствую гостя. Сидя встречать гостя вошедшего к тебе в дом, у вайнахов считается отсутствием достоинства у мужчины. Вошедший был человек в темном сюртуке, из под которой виднелась белая рубашка, с повязанным на шее то ли шарфом то ли платком. Брюки галифе такого же темного цвета были заправлены в добротные юфтевые сапоги. По верх одежды был одет видавший виды плащ накидка без рукавов. Темные, седеющие усы, опускающиеся к уголкам рта, черные глаза и смуглое, обветренное лицо гостя довершали эту необычную для присутствующих картину. В землянке запахло табаком, дымом костра и степи.    
Человек улыбнулся и стряхнув капельки дождя с плаща чуть посторонился пропуская Темарку который появился из за его спины.
-Пархади, вон туда пархади - послышался голос Темарки. Он слегка подталкивал в комнату неизвестного человека. .
-Кого ты  притащил опять Остофирлааа? 
Зали, которая раньше других поняла, что муж в очередной раз, решил приютить кого то, в и без того тесном доме,  вполголоса, недовольно бросила мужу и пошла в дальний угол дома, на ходу поправляя платок, повязанный концами за спиной.
-Разве не видишь, сколько тут людей? Понимая, что Темарка не обратит на нее ровно никакого внимания она махнула рукой, пошла  и села отвернувшись к стене.
-Замалчи - он полушутя поднял руку останавливая причитания жены. Петимат очень уважала и любила Темарку. Он не был строгим. Скорее на оборот, был очень добрым и отзывчивым человеком, знавшим Коран и свято исполняющим все его требования. Легкий в общении и никогда не теряющий надежды. Ему было лет около пятидесяти. Тощий, высокий, с аккуратной бородкой, он всегда был доступен человеку любого возраста и статуса. Ей даже казалось, что он знает все и про всех, но никогда не говорит ничего плохого, ни о ком. Его мягкая манера говорить и шутить, сразу располагала к нему. Очень скоро, его стали уважать все кто жил рядом. Часто Петимат видела его сидящим в поле за домом, и когда он возвращался, ей казалось, что глаза его были заплаканы. В такие минуты он обнимал ее и трепал по голове.
-ничего Пети, так он называл ее, скоро домой поедем. Наверное, такой бывает святость, думала Петимат. Наверное именно на таких людях держит Аллах весь этот мир, в котором столько горя и слез. Вот и Салман умер бы если бы Аллах  не послал к нему Темарка.
Когда гость шагнул в середину комнаты все поняли, что он не один. За ним вошла женщина, чуть ниже него ростом, с такими же черными глазами, годов 38 с грудным ребенком привязанным платком к груди, и в целом наборе цветастых юбок. Следом за ней, так же зашли и двое мальчиков лет 10 и наверное 12.  Одеты они были в серые потертые пиджаки, шерстяные рубашки и брюки, заправленные в кирзовые сапоги с налипшей глиной.
Было видно, что они промокли до нитки и замерзли, и видя это, их сразу пропустили к печи.
-А ну ка лахмачка, давай, подай нам что ни будь поесть. Давай не сиди.-
Так называл жену шутя Темарка. Зали, недовольно покосилась на Темарку и пошла к старому шкафу у стены  доставать крынку с молоком, которую надоила вечером.
-Это цыгане, они в Алма-Ату идут. На улице ливень, непогода до утра будет, видишь,  у них ребенок. Проходя к своему месту на лежаке,  он покосился в сторону недовольной жены и улыбнулся. Пусть побудут тут пока не утихнет гроза. А могут и на совсем остаться-добавил он что бы подзадорить жену. 
За стенами землянки, продолжала бушевать непогода. Ветер с дождем к вечеру усилился и дул, не переставая уже несколько часов подряд, но в землянке было тепло и спокойно, и через полчаса, гости по не многу отогрелись и  разговорились. Дети с интересом обступили этих необычных людей  стараясь разглядеть их по лучше, а некоторые, самые смелые, даже дотрагивались до одежды, и даже пробуя ее на ощупь.  Цыганка, первым делом развязала платок, которым был привязан ребенок и принялась его пеленать, одновременно подталкивая мальчиков ближе к печке.
-Джан, джан – говорила она  и дети присев на корточки у печи растопырили руки и сняли с головы промокшие фуражки.
Ребенок оказался мальчиком, таким же смуглым как и мать с отцом. Он запищал, но цыганка тут же успокоила его каким то своим понятным только ей говором.   Цыгане часто проезжали по дороге через Заозерку, но до сих пор их видели только из дали, а вот так что бы пригласить в дом, и усадить вместе с собой у печи, было впервые.   Разноцветные бусы, одетые на ее шею,  доставали  почти до пояса, а длинные  черные волосы были красиво уложенные и стянуты под затылком голубой шалью,  украшенную по краям, монетами и разноцветным бисером. В ушах красовались  большие золотистые кольца, которые придавали ее лицу какой то особый, торжественный вид. Когда она двигалась что бы достать из узелка вещи или возилась с ребенком, все эти украшения слегка шумели и позвякивали.  Она была черноброва, и так же смугла, как и ее муж. Очерченные, красивые  губы, гордый острый подбородок с ямочкой и гордая осанка, которая подчеркнуто, выделялась попадающими на нее бликами света из горящей печи.
Пока Темарка молился стоя на топчане, в комнате стояло молчание и только дрова потрескивали в печи.  Она еще, какое то время, сидела, как изваяние, смотря своими черными, острыми глазами, куда то в даль, словно беседуя с кем то невидимым и потом вдруг, как будто очнувшись, перевела взгляд на девочек, детей и взрослых, восторженно наблюдавших за ней. На уголках ее губ, проскользнуло, что то на подобие улыбки, и она искоса посмотрев на мужа и о чем то задумалась. Муж, который сидел тут же неподалеку от нее,  набивая пожелтевший от времени и табака мундштук, вздохнул,  нахмурился и как будто не придал этому значение.  Петимат показалось, что, не смотря на весь свой важный вид и видимое безразличие, Николай, так звали цыгана, не только прислушивался к каждому слову Розы, но и поглядывал в ее сторону с каким то особым вниманием.  Цыганка вздохнула,  положила руку на бедро, затем подняла голову и осмотрелась.
-А хотите погадаю? – ее необычно тихий, но уверенный, бархатный голос  заставил всех замолчать.  Не дожидаясь ответа,  она полезла рукой в расписанную бисером, небольшую матерчатую сумку, висевшую  на бедре. Сумка на столько  вписывалась в узор ее одежды,  что не дотронься она до нее, никто бы и не заметил ее там.  Она  достала из сумки старую, потрепанную колоду карт и обвела  взглядом сидевших рядом.
Ислам запрещает верить гаданиям, и пока сидевшие рядом молчали, а мужчины ухмылялись,  Петимат не выдержала.
-Да,  погадайте - вырвалось у нее.   
Цыганка посмотрела на нее.
-Подойди, ко мне, дай руку.
Петимат, слегка напряглась, но, не подав виду  подошла. Роза не отводя глаз от ее лица, взяла ладонь  и только потом перевела взгляд. Она какое то время смотрела на ладонь и опять, взглянула ей в глаза.
- Долго будешь жить – Роза пристально смотрела на нее и покачав головой, опять взглянула на ладонь. Уголки ее ровных губ тронула улыбка.   
-Любит твое сердце, но счастье - она опять посмотрела ей в глаза - не в этом найдешь. Вот видишь – она провела тонким пальцем по линии ладони –  бежать за ним будешь всю свою жизнь, но счастье в детях твое. Вот смотри, вот они твои дети видишь?  Петимат посмотрела и словно обожженная вырвала ладонь. Ей показалось, что в этот миг, в середине ее ладони образовалась какая то, то ли воронка то ли оконце и словно увидела  она, через это окно, будущее и оно испугало ее.
-Не бойся – продолжала Роза – ничего не бойся. Все плохое позади тебя будет, потому что Бог тебя бережет и детей твоих беречь будет, и через молитву твою, будет помогать многим. Домой скоро поедешь, радуйся. Видишь вот твоя дорога.
Она опять улыбнулась указывая на линию  руки, обнажив ровне красивые зубы.
-А мы поедем?
Подала голос Шумисат, вечная хохотушка и юмористка, которая с самого начала, висела на плече Петимат, выглядывая из за плеча и внимательно слушая цыганку. Циганка подняла на нее глаза и посмотрела, куда то в сторону.
- А мы домой поедем? – повторила она.
-Все поедете. Но, еще  ждут вас испытания.
Было странно, что она вообще не посмотрела на карты, а устремляла взгляд либо на руку, либо куда то в глубь себя.
-Какие еще испытания – Шумисат улыбнулась
-Роза словно не слышала ее. 
- Те кто вернется, будут счастливы и хранимы Богом. Те кто умер, будут благословенны. Ветер унесет только тех, кто сам уедет. По миру развеет.
Теперь, улыбнулась и Петимат. Кто может уехать с Родины сам? Разве Родину можно покинуть. - О чем говорит эта странная женщина – подумала она.
Циганка же, повела рукой, словно показывая как ветер закружит и развеет их. Она вновь обратилась к Петимат
-Ничего не бойся, Бог слышит тебя, а через тебя, многих слышит.
Между тем, в доме незаметно наступила тишина и даже те, кто недавно подшучивали над Петимат, делая вид, что слова Розы совершенно на них не действуют,  сидели молча. Цыганка замолкла и в наступившей тишине стало слышно как за стенами дома шумит ветер и бъют по стеклу маленького окошка мазанки капли дождя.
- Николай, давай кушать иди.          
Темарка, первый прервал тишину. Он уже закончил молитву, и тоже молчал слушая тихий голос Розы.
 Зали уже собрала то, что нашла в деревянном шкафу стоящем в углу комнаты, пока они разговаривали, заварила вкусный чай из сушенной брусники и мяты. Добавив туда свежего молока, положила на стол несколько кусков высохшего хлеба оставшегося с обеда. И теперь  уже совсем по другому смотрела на Розу.
Николай потянулся и достал из рюкзака кусок сыра и пару печеных картофелин, с  бутылкой вина, которую тут же убрал, как только Темарка усмехнулся и замахал руками.
-Не, не, нам нельзя. Если хочешь сам – он показал жестом, что Николай может выпить, если хочет, но цыган извинился и тут же убрал вино.
-Роза давай садись и ужинайть уже.
Он посмотрел на жену приглашая ее к столу.   
В этот вечер, никто так и не притронулся к пище. Каждый думал о своем, о том, что сказала Роза и о том, что было и том, что уже прожито. Когда Роза уже было собралась идти к столу у Петимат вырвалось
-А какие еще испытания? Разве не хватит уже нам испытаний?
Циганка остановилась.
-Не знаю, так судьба твоя говорит. Перед каждым, как карты, ляжет все что он захочет. И деньги и власть и кровь, и мерзость и чистота.  И каждый сможет взять все что захочет. И каждому вернется то, что он взял.
Уже все давно спали, но Петимат еще долго не могла уснуть. 
-«Ты молись, Бог слышит тебя».
Эти слова снова и снова звучали в ее голове. Нельзя сказать, что они напугали ее. Но что то произошло с ней.   Как может слышать ее Бог? Ее такую маленькую, слабую. Как она может знать, что будет завтра? Эта женщина, да, необычно одетая, но все же обычная, совсем обычная женщина. Ну, подумаешь глаза. Глаза как глаза. Разве что, смотрит из них на тебя вовсе не она, а что то такое, что приводит в дрожь.

Утром погода успокоилась.  Дождь прошел и ветер стих словно и не было его, выглянувшее солнце пригрело землю и от мокрой дороги, что уходила за село валил пар.  Степь, словно покрытая невидимой шалью цыганки, блестела, алмазами, сотен  тысяч разноцветных бусинок дождя. Когда Петимат вышла во двор, там никого еще не было. Лошади уже напоенные и  накормленные, мирно стояли  у своей кибитки. Переминаясь с ноги на ногу, они фыркали, трясли гривами, и звеня сбруей, наклонялись и  пощипывали траву. По видимому это Темарка, который  просыпался раньше всех сделал все что нужно хозяину принимавшему гостей.
Цыгане быстро и недолго позавтракали тем,  что осталось от ужина, и вышли к кибитке. Теперь уже провожать их вышел весь дом. Даже Зали, которая была так не довольна гостями вчера, собрала в узелок еды на дорогу и была тут.
Когда дети сели в кибитку Николай подошел к Темарке пожал ему руку и горячо обнял.
-Спасибо тебе добрый человек, за доброту и гостеприимство. Пусть Бог отблагодарит тебя. А я не забуду,- пробасил он.- Ну, бывайте.
Он уже было собрался садиться за возницы, когда Роза тронула его за рукав и что то тихо сказала ему на ухо.  Николай остановился и помявшись все же обратился к Темарке.
-Темарка, мне очень неудобно простить тебя но, у тебя, же вроде корова есть? 
-Да, есть кое какая корова. Темарка улыбнулся.
-Молока мало дает, но слава Аллаху есть хоть такая.
Он засмеялся и посмотрел в плетеный загон, где стояла на привязи Зорька.
-У меня тоже есть корова, но она на сносях, ей вот вот уже. Идти не может, а нам еще ехать неделю, а давай я тебе ее отдам. У нас тут малыш, ему молоко нужно.  А ты мне свою отдашь, помоги а?
Он улыбнулся и посмотрел на Темарка.  – Ну помоги а?
Темарка огляделся.
-Да какая она корова, кошка она, а не корова. Вот у тебя корова, а это что? Разве тебе не жалко? Он кивнул в сторону пестрой, хорошей породы коровы привязанной к кибитке.
-Нет не жалко, хорошему человеку не жалко.
Когда кибитка тронулась с привязанное к ней Зорькой,  Роза повернулась к Петимат и громко сказала.
-Не переживай, твоей коровке будет хорошо на воле, а моя коровка хорошая, по два теленка будет тебе приносить. 
Кибитка, покачиваясь на ухабах, доехала до края села и не исчезла за ивовой рощей у озера. 
Цыганка оказалась права, корова, оставленная ею, через три дня, принесла два теленка, и давала по пол тора ведра молока за каждую дойку.  Потомство от нее в последующие годы, приносило по два приплода каждый год, так, что за несколько лет, у Темарки накопилось небольшое стадо коров, которое кормило молоком, сыром, сметаной и сывороткой  чуть  всех  жителей Заозерки.
Цыгане уехали, а Петимат запомнила эту встречу на всегда. Потому, появилась в ней, какая то уверенность,  в том, что, все они, и дядя Темарка, и Зали и Шумисат и Усман и все все, обязательно вернутся домой, и ничего плохого в ее  жизни больше не будет. Ведь Бог над всеми один. И над Розой, и над ней и над всеми людьми. И ОН слышит ее.