Никакой это не эрмитаж

         Куда обычно устремляется мятущаяся душа в поисках расслабления и блаженного успокоения? Она может отправиться в прошлое за  воспоминаниями, которые согревают душу. Но может оказаться подвох: среди приятных воспоминаний может всплыть одно нежелательное, напоминающее    о нанесенной обиде тебе или тобой, и тогда поход в прошлое в поиске умиротворения может омрачиться. Пожалуй, лучше отправиться на  поиск   новых ощущений: они всегда действуют положительно, а главное,  ободряюще. А лучше всего найти такое место, где эти два источника позитива сольются  и осчастливят радостью и душевным подъёмом, другим мироощущением  -- в общем, одарят счастьем.
          Что может  послужить этой прекрасной цели как не поход в музей, тем более, Эрмитаж? Сегодня четверг   -- день, когда господин  Пиотровский, директор музея, испытывая расположение к собратьям-пенсионерам, сделал  музей бесплатно-доступным , как теперь говорится, для этой категории граждан.
       
          Как правило,  Иечка старается в летнее  туристически-переполненное время избегать походов в общественные места. Но сроки действия выставки поджимали, и она, облачившись в розовые надежды на беспрепятственный проход в музей,  отправилась, пересекая  Васильевский остров,   к Эрмитажу. Увиденное повсюду-снующее муравьиное многолюдье  её сразу смутило, и она бы развернулась в обратную сторону, если бы не договорённость встретиться  с приятельницей, лёгкой на подъём женщиной, недавно перебравшейся в культстолицу и  жаждущей  постичь её красоты.  Выходя на Дворцовую площадь, Ия уже была готова лицезреть бесконечную очередь, тянущуюся от Александровского столпа к прекрасным чугунным воротам, по которым карабкались вооружённые матросы 25 октября 1917 года во время штурма Зимнего (чего, кстати, никогда не было, а возникло в общественном сознании после фильма Сергея Эйзенштейна), ведущим во внутренний двор Эрмитажа, где и осуществляется заветный вход. Слава богу, снаружи никого не было, зато внутри тянулись два хвоста очереди, героически выстояв в одном из которых около часа (благо, погода не препятствовала терпеливому стоянию),    Ия проникла в святая святых.  Забитостью людьми огромный нижний вестибюль не уступал практически  ещё- недавно-ненавистным временам, когда музей кишел, извиняюсь, китайцами. Теперь он делает то же самое, но уже российскими лицами.
         
          Иногда Иечка недоумевала, почему она так раньше любила лето в городе, когда её никуда не тянуло и  было очень хорошо. Теперь это ощущение начисто исчезло, и она никак не могла докопаться до причины, которая, на самом деле,  была очень проста -- город летом был пустынен. Школьники-студенты заканчивали учёбу и разъезжались, старики пыхтели на дачных участках, остальные, вы не поверите, работали. А теперь   этот образ жизни кончился. И когда смотришь на пять миллионов человек, уже посетивших город этим летом, которое ещё только входит в пору, и видишь, что  народом круглосуточно забито всё: улицы, парки, кафе-бары-рестораны, музеи, электрички и прочее, то приходишь просто в ужас. Иечка, наконец, поняла, почему она так любила Ленинград летом  -- он был безлюден. Да, на Невском было многолюдно и  там стоял разноязыкий гомон. Но дальше Невского была тишь, гладь и воистину божья благодать. Где теперь уединиться измученной душе? Проблема…
 
          Стараясь не думать о плохом, Ия проталкивается сквозь толпу и, наконец, достигает Иорданской лестницы -- главной лестницы Зимнего дворца. По мраморной лестнице  роскошного растреллиевского барокко  она поднимается, осилив три пролёта, наверх, на любимую балюстраду, мимо которой она ни разу не прошла, не постояв на верхней площадке, опершись на поручень  и не обозрев в тысячный раз изгибы  скульптурных тел вперемежку с зеркалами и барочной лепкой.  Эрмитажный лабиринт для Иечки не проблема: она может с закрытыми глазами дойти до Эрмитажного театра, последнего здания музейного комплекса вдоль Невы.
          Зачем пришла Иечка туда сегодня,  в этот перенасыщенный глазеющими туристами день? Услышав по радио о проходящей там выставке испанской живописи, она сначала не очень активно отреагировала, узнав, что экспонируются полотна собственно Эрмитажа и Музея изобразительных искусств имени Пушкина в Москве, то бишь, не из мадридского Прадо.   Но немного поразмыслив, она поняла, что Москва далеко, а испанцев она очень любит, особенно Веласкеса, Зурбарана,  Мурильо, а теперь ещё и Риберу, поскольку трудится уже бог знает как долго над копией его всемирно известного полотна  -- «Инесса и ангел, укрывающий её покрывалом».
          Как всегда, неожиданность, которой Ия до сих пор не может найти объяснения: она сталкивается с приятельницей по дороге на выставку – это в многоголовой-то массе! У выставки интересное название, что  Ия особо ценит: коротко, броско, эффектно, призывно -- «От готики до Гойи». Экспозиция  не очень велика и  располагается в  сумрачном Двенадцати-колонном зале. В свойственной ей  манере Ия не пропускает ни одного полотна, тщательно рассматривая каждое и читая сопровождающий  комментарий. Как старых добрых знакомых,  приятно встретить любимые имена авторов.  Одно имя ей показалось новым,  и оно запомнилось двумя парными великолепными натюрмортами –  прекрасными  полотнами Антонио Переды, одно из которых принадлежит Эрмитажу, а другой – Пушкинскому музею.  Московский музей  представлен на выставке восемнадцатью полотнами испанских художников, Эрмитаж отобрал для экспозиции  четыре картины. 
        Но на выставке,  кроме радости встреч, были  огорчения. Так, оказалось, что из четырёх парадных и камерных портретов графа Оливареса и Филиппа Четвёртого  только  эрмитажный погрудный портрет Оливареса является подлинником:  остальные относятся   к «мастерской Веласкеса»   -- обидно, досадно, да ладно…  И это был не конец разочарованиям. Направляясь после осмотра к выходу, в зале Рафаэля она подошла к любимой скульптуре  Лоренцо Лоренцетто, великого итальянского скульптора первой половины 16 века,  «Мёртвый мальчик на дельфине». Это очень трогательная история, которую Иечка всегда со слезой на глазу  поведывала американцам, в глазах которых она тоже зачастую усматривала блеск сочувствия.  Сегодня же, подойдя к скульптуре и опустив глаза к табличке с названием произведения и фамилией автора, она увидела, что  Лоренцетто исчез и вместо него появился  Бартоломео Кавачеппи, как оказалось, очень известный итальянский скульптор и реставратор 18 века. Тоже давний,  но всё же  не 16 век.  К  своему изумлению никаких комментариев по поводу переатрибуции скульптуры Ия нигде в интернете не нашла: везде при её упоминании появлялось имя Лоренцетто, хотя в одном источнике она всё же обнаружила  фразу -- «приписывается  Лоренцо Лоренцетто». К сожалению, это  периодически случается в мировой практике.  Остаётся предположить, что неподлинность Лоренцетто была обнаружена  недавно и,  кроме таблички у скульптуры, это обстоятельство пока   не нашло  отражения в публикациях.
        Ещё один знак вопроса:  Иечка прекрасно помнит, что в семидесятые годы в экспозиции была    прелестная  картина Боттичелли небольшого размера, изображающая Мадонну. Ия всегда возле неё останавливалась и с гордостью демонстрировала туристам. Спустя десятилетия фамилия автора уже сопровождалась вопросительным знаком, а нынче, как видит Ия, её вообще убрали из экспозиции.  Боттичелли  в Эрмитаже теперь представлен лишь  двумя  изображениями  святых.  Эх, горько вздыхает Иечка, то ли дело Галерея Уфицци во Флоренции. Заходишь  в самый первый зал, а его стены сплошь увешаны  знаменитейшими картинами Боттичелли.  Дух захватывает от увиденного счастья! И тут же горькое воспоминание пронзает Иино сердце: эрмитажный шедевр автора «Поклонение волхвов»,  более ста двадцати лет украшавший  залы музея,  в  феврале 1931 года был продан Эндрю Меллону, основателю Вашингтонской национальной галереи искусств за 838 тысяч долларов.
       
         Одно воспоминание тянет за собой цепочку других, и Ия с горечью думает  о бесценных  сокровищах,  бездарно и бесполезно утраченных руководством страны в 20-30гг. Даже произносить страшно и жутко эти цифры, осознавая ценность и значимость утраченного. Простой перечень: было продано 2880 картин,  среди которых ни много ни мало 59 шедевров мирового значения. Под лозунгом  необходимости индустриализации,  для которой нужна была валюта для приобретения материалов, технологий, оборудования и специалистов,  новой властью безжалостно распродавались  и расхищались бесценные сокровища.  Парадоксально, но многолетняя выручка за ежегодно продаваемые ценности не составила и одного процента годового дохода страны, а  годичная прибыль от продажи спичек заметно превышала доход от продажи национального достояния. При воспоминании об этом Иечку буквально трясёт. Помнится, давно это было, работая в Интуристе и просматривая старинный каталог Эрмитажа, она никак не могла понять, почему не видит в зале Рембрандта указанных в каталоге картин  -- так она впервые узнала  о  чёрной странице истории, тщательно скрываемой до недавнего времени. И потом, обнаружив недостающие эрмитажные картины не только Рембрандта, но и других великих мастеров живописи в Национальной  галерее искусств  Вашингтона,  её удивлению и негодованию не было предела.
         Некоторые из разбазаренных полотен  находились в Эрмитаже  ещё со времён его основания Екатериной Великой. В результате картин Ван Эйка в Эрмитаже (и в России в целом) не осталось вообще, а ряд других художников первого ряда (Рафаэль, Боттичелли, Перуджино) остался представленным второстепенными произведениями. Эрмитажное собрание Рембрандта, бывшее богатейшим в мире, после распродаж уступило первенство амстердамскому и нью-йоркскому. Продали лучшие полотна Боттичелли, Веласкеса, Тициана, десятков  великих и менее великих имён. Огромное количество мировых шедевров осело в Национальной галерее искусств Вашингтона. Так что, если будете там, поклонитесь от Ии тициановой «Венере перед зеркалом». А ещё Иечкиному самому любимому полотну – «Благовещение» Ван Эйка, которого теперь у нас  нет и в помине. Он там же, как  и «Мадонна Альба» Рафаэля.  Из четырех полотен Рафаэля в Эрмитаже осталось два.
         Кроме живописи, из Эрмитажа распродавали художественное серебро, бронзу, нумизматические коллекции, византийские эмали. Сотрудникам Эрмитажа удалось отстоять серебряную раку Александра Невского, сасанидское серебро (III—VII вв. н. э.), «Мадонну Бенуа» Леонардо да Винчи. Ещё  было согласие на продажу скифского золота  -- читай, нашей бесценной Золотой  кладовой. Сделка, к счастью, не состоялась.  Судя по опубликованным документам,  Сталин положил этой распродаже  конец в 1931 году. 25 апреля 1931 года Политбюро приняло постановление о создании списка шедевров, не подлежащих продаже. Информация о масштабах потерь стала достоянием широких кругов общественности лишь в конце 1980-х годов.    
         Первым покупателем шедевров Эрмитажа стал Галуст Гюльбенкян, основатель Iraq Petroleum Company, торговавший с Советской Россией нефтью. По трём договорам он приобрёл пятьдесят один эрмитажный экспонат. Знаменитый коллекционер, он основал на свои средства крупнейший в Португалии художественный музей, носящий его имя.  Будучи в Лиссабоне,  Иечка обошла  огромный музейный комплекс, полюбовалась  прекрасной аранжировкой партеров и великолепным зданием, но внутрь  не пошла из принципа: не хотела причинять  себе боль. Интересно, что хотя  он был одним из очень удачливых покупателей сокровищ Эрмитажа в течение ряда лет,  в меморандуме, направленном советскому  руководству, он писал, что распродавая национальное богатство,  страна наносит себе удар по репутации: «Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, дает основание для серьёзнейшего диагноза». Не прислушались.  А главное то, что доход был мизерный, а потери огромные.  Хотите ещё  впечатлиться? Из экспозиции, хранилищ Эрмитажа и других музеев, из национализированных бесценных коллекций было продано шесть тысяч тонн (!) культурного наследия по бросовым ценам, вплоть до оценки картин Рембрандта в терминах «сколько стоит килограмм Рембрандта», богатейшей в мире коллекцией которого обладал Эрмитаж до его разграбления.
         
        Поток воспоминаний погружает  Ию всё глубже, в годы, когда она почти ежедневно водила экскурсии по Эрмитажу. Особенно она любила зал испанской живописи, где неожиданно в 1972 году появился портрет актрисы Антонии Сарате кисти Гойи, работ которого в  Эрмитаже  прежде не было. Тогда в страну приехал преданный друг СССР, лично встречавшийся в молодости с Лениным,  Арманд Хаммер, нефтяной магнат.  Он начал сотрудничать с правительством Ленина ещё будучи двадцатилетним молодым человеком. Хаммер  вагонами вывозил антиквариат из СССР на Запад, основал карандашную фабрику и так далее. Впоследствии И. Сталин указал Хаммеру на дверь. Но бизнесмен снова вернулся в СССР к началу 1960-х годов и провернул еще несколько значительных проектов. В 1972 году в знак дружбы и признательности Арманд Хаммер подарил Ленинградскому Эрмитажу, по его словам,  одну из самых ценных картин своей коллекции -- "Портрет актрисы Антонии Сарате" кисти великого испанского художника Франсиско Гойи. На самом деле он не подарил (как это было подано в советской прессе) Эрмитажу картину Гойи, а обменял её на картину Казимира Малевича "Динамический супрематизм №38" из Третьяковской галереи. Согласование этой сделки шло через министра культуры СССР Екатерину Фурцеву, которую Хаммер уверял, что картина Гойи была куплена им за один миллион долларов (Малевич в то время стоил дешевле). Предварительное исследование картины на подлинность  проведено не было, и Хаммеру поверили на слово. Однако время от времени появляются новые свидетельства и ведутся споры относительно её подлинности. На сегодняшний день официально атрибутируемый  как произведение испанского живописца-романтика, портрет Антонии Сарате висит в Эрмитаже на почётном месте в «Большом Испанском просвете».
         
         Осмотр испанской выставки закончен и можно двигаться  к выходу.  Но Эрмитаж так просто не отпустит: на каждом шагу будут манить немеркнущие от времени красоты, мимо которых невозможно  пройти,  не замедлив шаг, чтобы полюбоваться ими -- будь то Лоджии Рафаэля или  инкрустированные бронзой и черепахой двери Булля, или  обожаемый Павильонный зал со знаменитыми часами с  павлином. Но в этом зале Ия буквально прокладывает  путь локтями, чтобы не быть раздавленной встречным потоком. Утешает лишь то, что когда-нибудь, в глухую осеннюю пору, когда город поутратит свою неземную притягательность, Ия вновь  сюда вернётся и вдоволь насладится упущенным. И сделает новые радостные открытия. На какой-нибудь интересной выставке. Из музеев мира.  Если придёт другое время…
        А почему такое странное название? Чтобы  его понять, достаточно заглянуть в толковый словарь и обнаружить, что «эрмитаж – это пустынное место, место уединения». Вот как-то так…