Вкус фламинго

 
Кому? Зачем?

Я работала корреспондентом более девяти лет. Вела информационный правовой проект, в связи с чем, приходилось выслушивать разные позиции сторон и искать вопросы на ответы не только у правоохранительных структур, но и у людей, оказавшихся совсем по другую сторону буквы закона.
Почему они туда попадали, какие поступки совершали и совершали ли, всегда разбирался суд и выносил своё решение. Мне приходилось бывать на разных процессах, но все они были похожи одним – страхом за свою будущую жизнь.
Не важно, кто стоит за решёткой, мужчина или женщина, боятся все. Когда я видела подследственного, которого вот-вот осудят, думала не только о сроке, который ему светит, меня всегда волновало – а что такое могло произойти, что он это совершил? Почему он вырос именно таким? Это же не вдруг произошло… Что этому предшествовало?
В 2012-м году мне удалось получить ответ на этот вопрос дважды. Сначала в кабинете редакции газеты «Новая жизнь», где я тогда и работала, появился мужчина лет 58 и сказал: «Маша, если Вы когда-либо соберётесь писать книгу, сделайте это обо мне. Я отсидел 14 лет и 7 месяцев, а потом меня признали не виновным». Судьба кирилловчанина меня поразила. Он долго рассказывал, что ему пришлось пережить, но начинать книгу я пока не решалась. Видимо, всё до поры и до времени. Несколько месяцев спустя я познакомилась с мужчиной далеко не из нашего района и не скажу, из какой области. Тогда ему было 38 лет. Он недавно освободился из мест лишения свободы и отдыхал в нашем городе у друзей. Кирилло-Белозерский монастырь – место, где не только изучают историю края и России, но и ведут разговор с Богом. У нас там церковь.  Беседа с Александром (и не совсем Александровым) у нас завязалась спонтанно и продлилась несколько месяцев. Тогда он мне сказал, что всё началось с пятилетнего возраста. Его воровская биография ведёт отчёт с детства. Именно тогда он впервые украл конфету «Фламинго» и остался безнаказанным. Это была его первая кража, вслед за которой пошла одна за другой. И вы знаете, сейчас он понимает, что что-то делал не правильно, но до сих пор во всём винит… мать. Самого родного человека, который отказался от него в самом начале его пути. Винит. И, как мне кажется, небеспочвенно. Прочтите и решите для себя сами, права я или нет.
Я уже хотела садиться за книгу, но не только для того, чтобы написать эту историю и сказать, чтоб больше никто не повторял Сашкиного маршрута. Я хотела, чтоб её прочитало два человека – мать Александра и ещё одна знакомая женщина, которая, как кукушка оставляет своих детей везде и повсюду, отказываясь от них, как от котят. Я ни в коем случае не хочу никого осуждать. Я хочу показать, что из этого может выйти.
Толчком к пониманию того, что история Саньки, действительно, нужна, стал и ещё один случай. Я ездила в Череповец и на площади Металлургов познакомилась с ребятишками 10-летнего возраста. Спросила, как дойти до ЧГУ. Они скопом вызвались меня проводить до места, а по дороге один из них – Вася его звали – вынул из кармана моей кожанки телефон и деньги. Я не заметила бы ни в жизнь! А он вдруг сказал: «Я у Вас все деньги свистнул, а Вы даже и не заметили!» Моя рука скользнула в карман и не обнаружила там ни копейки. «Да я давно заметила, – сообразила я. – Просто шанс тебе дала. Вот жду». «Чо – реально заметили? Да? А чего ждёте?» – напугался он. «Да когда обратно положишь», – посмотрела пристально на него я и отвернулась в сторону, будто эта ситуация для меня ничего не значила. Он выпучил глаза и уставился на меня. Я чувствовала на себе его взгляд, а вот как положил всё обратно – нет. «Знаешь, Вася, совсем недавно мне встретился человек, который когда-то вёл себя как ты… – начала я свой рассказ. – Сейчас он сидит на строгом режиме в Шексне. Кстати, не так далеко от вашего города. Не с того начинаешь, паренёк… Подумай».
Ребятишки смолкли, а потом, когда буря утихла, заговорили, закричали: «А пойдёмте с нами сегодня на Соборную! Там вечером драка! С Вами нас точно родители отпустят!»
 «Вкус «Фламинго» я осмысливала в течение нескольких лет, и только в 2017-м выложила всё на бумагу. Это история для мам, которые не должны повторить историю женщины, отказавшейся от своего сына. Что из этого вышло? Смотрите!..
Мария Хаустова.
P.S.: Все имена и события в произведении вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми и событиями являются случайностью.























 Вкус «Фламинго»

Посвящается матерям,
которые отказываются
от своих «трудных» детей.

***
«Руки вверх, я сказал!» – брызжа слюнями, кричал в рупор ментяра. «Стрелять буду!» – неслось чрез пелену мельтешащего в воздухе снега. «Вы окружены!» – раздалась автоматная очередь в холодном воздухе.
Из узких дверок отделения банка  друг за другом высыпала команда, облаченная в спецовку и доверху экипированная. «Лежать, б.я!» – прямо на выходе один из красных приложил Саню прикладом. В глазах потемнело, и новоиспеченный террорист упал. Ноги онемели и не могли двигаться. «Какого хрена?! – кричал сиплый голос. – Я спрашиваю, какого хрена он лежит?! Быстро его поднять!»
«Встать, с..ка! Встать! – прилетел чёрный ботинок по скулистому Саниному лицу. – Быстро! Ещё захотел?!» Пелена сошла с глаз и прокатилась красной капелькой по щеке. «Опять…» – пронеслось в его голове…
«Я по два раза не повторяю! – щёлкали редкие зубы во рту опера. – Подъём!»

***
Автозак притормозил у местного отделения полиции и из машины выкинули избитого Саню: «Пшёл!»
Посиневшие от мороза ступни 45-го размера шагали по колючему снегу ментовского двора. «Обувь отдайте…» – медным голосом спросил Александр. «Ага, щас!» – услышал в ответ он раскатистый смех.  Босым Саню вели на допрос. Он перепрыгивал замерзшие лужи и пытался не вскрикивать от боли, когда натыкался на острые пики наста, чтоб ещё больше не злить мусоров. Уж он-то знал, чего от них ожидать… «Может, тебе ещё и куртку дать?» – подтрунивали над ним менты. Мурашки по Сашкиной спине не переставали бегать. Причём не только от холода. Такую реакцию его организм выработал ещё в детстве…

Сладкий привкус шоколада

1980–е…
– Сашка! Сашка! Эй! Ну, ты где? – доносился Ленкин голос из кухни. – Иди! Живо! Твоя очередь картоху чистить!
– Моя? – слышался детский голосок из дальней комнаты. – С чего это моя?! Пусть Витька чистит, ну или Серёга с Ванькой! Чо я-то?
– Может, ещё Наташку заставим? Где дак ты первый, а тут дак не причём?! Нет, уж, Сашечкин! Ножик в руки – и смело в бой! – не унималась старшая сестра. – Скоро в школу пойдёшь, а картошку чистить так и не научился!
Но Сашке было не до картошки. Он тянул настольную лампу от стола под кровать, в место, где строем маршировали тараканы. Этот звук раздавленных крыльев коричневых генералов, господствующих в кирпичной трёхэтажке с момента заселения туда жильцов, уже не пугал мальца. Он с азартом истреблял всех и каждого по очереди. Впалые Сашкины глаза следили за передвижением ненавистных жильцов и, прищуриваясь, подавали команду длинным рукам, вооружённым тапками.
«Кр-рщ», – хрустели противные насекомые, до упора размазанные по  половицам.
– Сашка! Эй! – вбежала Ленка в комнату.
–Ай! – вскрикнул от боли Сашка, только что ударившийся головой о железную мачту кровати. – Достала, тощая! Вечно всё из-за тебя!
– Сам достал! Обувайся и бегом на кухню мне помогать! Мать с работы придёт – задаст трёпу, что ничего не готово.
– Ой, что она там задаст?! – сгребал в одну кучку маленькими ладошками убитых тараканов Сашка. – Ты ж знаешь – я сбегу, да и всё!
– Есть чем похвастаться! Молодец!
– А чего? И Витьку с собой подобью!
– Витька не побежит!
– Витька?! Ха! – вспрыгнул Сашка с пола и открыл рот, чтобы крикнуть брата-погодку…
«Дилинь… Дилинь… Дилинь-дилинь», – раздалось у входных дверей.
Кудрявая тучная женщина невысокого роста с сумкой-авоськой наперевес появилась в прихожей. «Ребята… Я пришла, – грубым голосом, доставшимся ей от своей матери по наследству, с придыханием астматика прохрипела она. –  Картошку пожарили?»
Ленка взяла из маминых рук красную сетку и, стряхнув с её волос какую-то палочку, прилипшую после мытья двух школьных этажей и смены на торфопереработках, унесла продукты на кухню.
«Мам, давай снять помогу», – прибежал Сашка к матери и хотел уже стащить резиновые сапоги с опухших ног. «Не надо, – охая, покряхтывала она. – Витя, Витя, помоги…»
Витька покосился на младшего брата и с надменной ухмылкой прошёл к матери. «Ой, да и снимайте! Не очень-то и хотелось!» – с обидой пробурчал себе под нос Сашка и, развернувшись, потащился к себе в комнату, как в квартире снова раздался звонок. Только теперь уже длинный и протяжный. Казалось, что на кнопку кто-то жал изо всех сил, боясь, что звоночек вырвется и убежит.
 «Это папка! Это папка! Папка пришёл! – волчком вился у двери Санька. – Я! Я открою! Я сейчас открою! Мам, пододвинься, я сам!»
Сашка смотрел снизу вверх на маму и не хотел видеть её надменного и одновременно пугающего вида. Она возвышалась над худеньким мальчонком, закрывая всё дверное пространство, в которое со всей яростью уже давно ломился Сашкин отец.
– Надежда, открывай! – слышался пьяный голос из-за тоненького деревянного полотна, покоцанного недавними визитами Виктора.
– Ага! Щас! – дерзила мать. – Бегу и волосы назад! Иди, Витя! Иди отсюда! Я сейчас милицию вызову. Нечего робят пугать.
– Сашку позови, – сухо спросил отец.
– Нет его, бегает где-то…
– Па!.. – хотел крикнуть его Сашка, но сразу ощутил большую полную мамину руку на своём рте. Он мычал, рыпался и пинался.
Мать по обыкновению зажала непослушныша между отекших ног, чтоб тот не мог рыпнуться, а Ленка, прибежавшая на помощь, держала ему рот.
– Надя, не ври! Куда он ночью пойдёт?!
– Какая ночь?! Одиннадцати нет ещё! Глаза разуй! А сын-то в тебя удался! Весь в тебя кровиночка! Вчера в гараже у Михасика нашла – в карты играл, сегодня не знаю, где шляется!
– Заткнись, стерва! Быть такого не может! – пинал Сашкин отец в двери. – Это всё твоё воспинание!
– Допил! Воспинание! Какое воспинание? Это всё ты! Ни денег, ни товару, ни помощи! Настругал семерых, и до свидания!
– Я настругал?! – кричал разъярённый Сашкин отец. – Да я тебя с троими взял! Гуманитарий! Посчитай на досуге!
Сашка уже не рыпался, а просто ждал финала всей этой истории. Он настолько привык, что к нему почему-то никогда не пускают отца, а мать угнетает его всякий раз, когда он начинает ему радоваться, что воспринимал это как само собой разумеющееся.
«Лена, вызывай ментов! Он сейчас нам дверь снесёт – самим потом не сделать!» – шепнула она на ухо старшей дочери. «Ага!» – беззвучно кивнула та и метнулась к зелёному пузатому телефону, стоящему неподалёку на тумбочке.  Девочка запихнула тоненький пальчик в кружочек диска с цифрой «ноль» и прокрутила до металлической отметки, потом то же проделала с «двойкой».
«Па! Беги! Они ментов вызывают!» – отдохнув без Ленкиной руки, прокричал Сашка отцу. «Идиот!» – со злости стукнула его мать.
– О! Санька! А говорили – нету! – в гневе батько ударил по косяку. – Саня! Я тебе конфет принёс! Эй! Слышишь! Эта дура не пускает! Ну да и хрен с ней. О-о, Семёныч! А ты какими судьбами? Я, вроде, подкрепление не вызывал! Сашка, слышь! Семёныч пришёл! Слышишь?! Матка твоя – дура! Опять участкового позвала… А чего его звать-то? Сами что ли не разберёмся?
Мать сидела на корточках под дверьми, и в её глазах угадывался вопрос: «Уйдёт или не уйдёт? Неужели снова драться?»
***
На лестничной площадке второго этажа разговаривали два бывших друга: Витька Александров и Никита Семёнович Байцев.
– Слышь, Семёныч, уйди с глаз моих долой.
– Виктор Николаевич, не могу. Ты на этой неделе третий раз уже приходишь сюда с разборками, а сегодня только вторник.
– Слышь, Семёныч, иди отсюда, пока козырёк тебе не поправил… Ты уже какую по счёту шапку из-за меня меняешь?
– Четвёртую, – поджав губу, промямлил Байцев.
– Ну и вот. Вопросы?
Семёныч, заметив в руке Виктора Николаевича свёрток в типографской бумаге, спросил: «Сашке?»
– Сашке… – вздохнул он.
– А остальным?
– Сашке, я сказал!
– Ты иди, я передам. Не пугай бабу с ребятами. Им от тебя и так досталось. Иди, Александров, иди…
***
Серые брюки скрылись где-то в глубине лестничного пролёта, и Семёныч постучал в двери.
– Надя… Наденька… Возьмите… – протянул он свёрток растрёпанной женщине. – Вот –  Виктор Саньке передал. Держите.
– Спасибо, Никита Семёныч. Вы уж извините, что так часто Вас звать приходится… Самой-то мне с ним не справится.
– Да я понимаю всё. Доброй ночи.
Сашка онемевшими ногами котылял по коридору и слёзы то и дело сочились по щекам. «Конфеты!» – вдруг вспомнил он и, забыв про обиду, побежал к матери на кухню.
– Мам! Мам! А конфеты где? – искал глазами по шкафам кулёк со сладостями Сашка.
– Какие конфеты? – спросила тихим надменным тоном мать.
– Мои! Которые мне папка принёс!.
– Твои? Да ты нас всех на смерть чуть не послал со своим папкой!
Сашка растерянно смотрел на мать и не знал, что от неё ожидать.
– У Лены конфеты. Она поделится со всеми.
«У Лены конфеты, – передразнил Сашка мать. – У Лены… У Лены! Как так у Лены, если принесли мне! Спрашивать у неё свои конфеты? Ну, не смешно ли?.. Да пусть обожрётся ими! Тфу!»

***
Свет в окнах детского сада горел жёлтыми огнями. Лампы-тюльпаны молочного цвета виднелись с улицы, как стеклянные солнышки.
– Витька, смотри! – показывал пальцем Сашка на люстры, стоя на заснеженной улице напротив окон своей группы. – Вот так если глаза прищуришь, много-много лучиков будет. Вот попробуй!
Витька прикрыл глазки, от которых в стороны побежали тоненькие молодые морщинки и в радужной оболочке запрыгали, заюлили световые огоньки.
– Фу, тяжело так долго стоять, – выдал старшой.
– Так. Вы что здесь стоите? Матери опять некогда вас в сад свести? – заметила зачарованных наблюдателей за лучиками ламп соседка, которая работала нянечкой в этом прекрасном заведении. – Пойдёмте со мной. А то тут до вечера проторчите…
***
В светлой группе было всё, как и раньше, за исключением лишь воспитательского стола. Что-то там было не так. И это что-то так и манило к себе Сашку. Среди ручек, карандашей и тетрадей он заметил там то, без чего больше не мог прожить и секунды. Продолговатая конфета «Фламинго» так и манила его к себе. Ему-то папка приносил всегда простые, без обёртки. А тут…
Как павлин, крепкий мальчишка с белокурыми волосами, вышагивал вокруг стола и, дождавшись момента, когда Марина Петровна выйдет из группы, стянул батончик и, спрятав его в кармане, пошагал к ребятам, делая вид, будто ничего не произошло.
Он присел на корточки и попытался сбить красную кеглю, как ощутил сухость во рту. Он залился багрянцем и выбежал в раздевалку. «Ты куда?» – окликнул его маленький друг. «Да щас я», – бросил ему Сашка.

***
За узенькой дверкой голубого шкафчика шелестела обёртка, а Сашкин рот доедал конфету Марины Петровны. Санька облизнулся, похлопал руку об руку и, по-быстрому закинув фантик на шкаф, ринулся в свою группу.
Он смотрел по сторонам и всё время думал, а не заметил ли кто его поступка… Было страшно, но надежда, что всё обойдётся, ещё теплилась в его сознании.
«Дети, кто взял мою конфету?» – повышая тон, спросила воспитательница.
Сашка встал, как вкопанный, выпучил глубоко посаженные глаза и молчал. Ему казалось, что вот-вот Марина Петровна подойдёт к нему и оттянет за ухо или и вовсе опозорит перед всеми ребятами. Что хуже из этих двух зол, Сашка ещё не знал, да и выбирать особо не приходилось.
Через несколько минут двадцать мальчишек и девчонок, которые должны были готовиться ко сну, стояли в линеечку в трусиках и маечках, а мимо них, как командир, ходила Марина Петровна, заглядывая поочерёдно каждому в глаза, и, задавая один и тот же вопрос: «Кто взял конфету?» Сашка, весь багряный от страха и стыда, казалось, загорится ярким пламенем прямо здесь, но он держался, хотя уши уже дымились. Марина Петровна посмотрела на него прямо и пристально и ровным голосом спросила: «Саша, это ведь ты взял?»
– Нет, не я! – отпирался Санька.
– Зря ты так говоришь. Мы шкафчик обыскали…
– Это мне мама дала, когда я в сад пошёл, – придумал он на ходу.
– Да-а? Ну, вот она придёт сегодня за тобой, мы у неё и спросим…
– А зачем вы будете спрашивать? – смотрел на Марину Петровну Сашка глазами-капельками, заострёнными к носу.
– Мы же должны знать правду… Или ты сам во всём признаешься?
Сашка поджал губу и отошёл в сторону. Как же тут признаешься, когда на тебя смотрит вся группа…
– Хорошо, молчи.
Сашка молчал. И молчание это было мучительным. Он заглядывал в окно и смотрел, не идёт ли по знакомой тропинке его мама.  Нет ничего хуже, чем ждать своего наказания. Это Сашка понял в шесть лет. Да, это чувство зародилось в нём в тот самый момент, как и другое…

***
– Надежда Николаевна! – обратилась к матери воспитательница, как только она вошла в группу. – Здравствуйте! Вы Саше конфету давали с собой в сад?
– Конфету? – оторопела Александрова. – Какую конфету?.
Сашке хотелось сползти по стене, превратиться в маленькую крошку и забиться под половицу, чтоб никто и никогда его не нашёл, не заругал и не опозорил.
– Да, конфету. Дело в том, что у меня со стола пропала…
Мать не стала дослушивать её речь. Поняв, в чём дело, она схватила при всех Сашку за шиворот: «Такой маленький, а уже вор!»
«Я просто хотел сладкого! – вырвался сын и убежал к своему шкафчику за одеждой. – Мне так её хотелось! Ты даже не представляешь, как! Вот я и съел!»
Мать, озираясь на Марину Петровну и, пытаясь делать вид, будто она проводит с Санькой воспитательную беседу, тихим голосом ему говорила: «Если бы ты мне сказал… Если бы попросил… Да что одну… Я бы тебе три купила!» «А я просил! И никто не покупал! Вам всегда было некогда! Всегда не до меня! Вот и взял, что подвернулось!» – кричал Сашка в слезах, закутываясь в клетчатый красно-коричневый колючий шарф.
Он схватил листок бумаги, на котором целый день что-то рисовал, и выбежал на улицу.
***
Стоять в углу Саньке приходилось нередко. Этой экзекуции он подвергался постоянно и за любую провинность. А тут – такой серьёзный повод.
– Я куплю две большие конфеты, и ты отнесёшь их Марине Петровне! Понял? – орала мамка.
– Понял… – ковырял пальцем Санька обои.
– Поковыряй ещё мне!
***
Сад находился недалеко от места жительства Александровых, буквально через дом. Поэтому Сашка с Витькой частенько ходили туда без маминого сопровождения.
– На – конфеты, – вручила она Саньке те заветные «Фламинго». – Извинишься и отдашь! Запомнил?
– Запомнил!
– Или мне пойти с тобой?
– Не-е, мам, зачем? Я сам… – уговаривал Сашка мать, в то время, как в его голове уже зрел план.
Бунтарская душа никак не могла успокоиться. Сладости ему приходилось видеть нечасто, а тут такая удача – сразу две большущие конфеты! Аж с ладошку! Сашка покрутил их в рукавицах и убрал в карманы. «Витька, ну чего ты там телишься? Догоняй!» – кинул он брату. Витька тащился сзади и, как обычно, немного поднывал: «Вот из-за тебя нам вчера всем попало. Опять мамку разозлил… Ты конфеты-то отдай… Сразу… Не забудь».
Все планы, которыми Санька только что хотел поделиться с братишкой, засели у него где-то в глубине души и остались не раскрытыми, потому как Сашка понял – Витьку брать к себе в команду нельзя – всё дело запорет. «Иди давай в свою группу. До вечера», – скомандовал Саня.
Внутренний голос не переставал вести разговоры. Он постоянно спрашивал Сашку: «Ну вот отдашь ты эти конфеты сейчас Марине Петровне… Ещё раз напомнишь всем о своём проступке. Унизишь себя прилюдно. И что? Зачем? Ведь можешь просто взять и съесть их. И всё. И никакого больше позора. Удовольствие да и только!»
Сашка остановился перед крыльцом, освободил конфеты от обёрток и запихал обе в рот. Приятная слабость пролилась по его телу и на секунду он почувствовал себя одной большой конфетиной «Фламинго». «Тфу!» – выплюнул он длинные шерстинки от шарфа и чуть не закашлялся до тошноты. Санька поднялся на несколько ступенек и задумался: «А вдруг воспиталка спросит, не принёс ли я ей «Фламинго»..? Хотя нет… С чего бы это…»
Просчёт шестилетнего сорванца был верен: в саду ни о чём не спросили, и всё шло своим чередом. А вот вечером… Вечером произошло то, что перевернуло всю Сашкину жизнь напрочь…
***
Надежда Николаевна только вернулась с организационного собрания, где её отчитали по всем правилам и категориям. Многодетная мать, у которой ребёнок вор, позорит общество, а, значит, и все остальные её дети – такие же.
 Раскрасневшаяся и нервная, она ждала Сашку на улице.
– Ну что – отдал? – первым делом спросила она.
– Да, отдал, – врал в упор, не моргая, Сашка.
– И извинился? – вела его за руку мать.
– Да, извинился! – прибавляя уверенности в голосе, говорил сын.
Он был настолько убедителен, что выдать его могла лишь краска, вышедшая на ушах, да мурашки, пробегающие по спине взад и вперёд, но ни того, ни другого мать увидеть не могла. Зима. Мороз. Да и не в том состоянии она была, чтобы обращать внимание на мелочи. А вот Сашка… Сашка эти мелочи не только не упустил, но и подметил. Он впервые ощутил чувство превосходства над другим человеком. Чувство восторга и азарта. Чувство, когда радость и счастье разливаются по всему телу, но тут же резко колет под лопаткой, потому как, всегда есть некая недосказанность, опасность. Чувство, которое имеет имя, – безнаказанность.
В шесть лет Санька понял, что уметь врать – не только ни плохо, но это ещё и приносит свои плоды! Теперь он знал, что с помощью лжи можно избежать наказания, добиться выгоды и стать менее уязвлённым.

За ирисками!..

Этого белобрысенького толстячка в саду никто не подпускал к себе. И не потому, что он из Украины, и даже не из-за лишнего веса. Просто все его руки были усыпаны бородавками. Он постоянно прятал пухленькие кисти в карманы, запихивал их в рукава, но и это не помогало.
«Строимся парами! Па-ра-ми!» – отчеканила Марина Петровна. Девчушки и мальчишки быстро сгруппировались, а бородавочник стоял один. Стоял и плакал – к нему в пару вставать не хотел никто. Только крепкий, высокий паренёк с выраженными скулами и такими же белыми волосами подошёл к нему и, ни слова не говоря, взял за руку. Пухляш удивлённо посмотрел на кулак с оббитыми кокотышками и медленно поднял взгляд вверх. Карие глаза улыбались ему и смотрели по-дружески добро.
– Руслан… – радостно произнёс толстячок.
– Саня! – представился Александров.
Взяв друг друга за руки, они проследовали строем в поселковую библиотеку.


***
В клетчатых коротких пальтишках, где красные клетки соперничали с зелёными и чёрными, в шапках-ушанках и «плевках» мальцы из начальных классов бежали после школы на гулянку.
– Эй, Саня, стой! – догнав Александрова, обратились они к нему.
– Чё надо? – поправил тот головной убор.
– Пошли за конфетами? – предложил Серёга Смольников.
– У меня денег нет…
– Да ладно тебе, Толстый нам уже всё рассказал… – поправляя на кудрявой голове, съезжавшую шапку, продолжал Серый.
Санька перевёл взгляд на Руську, прищурил левый глаз и вернулся к разговору со Смолой.
– Чё он тебе рассказал?
– Чего-чего… Что ты и без денег можешь, – переминался с ноги на ногу Смольников.
– Да пошёл ты! – запрокинув подбородок к небу, Сашка пошагал дальше.
– Да погоди! Постой! Пошли уже вместе! Мы с Толстым также научиться хотим… Проведи урок, а?
Александров ещё раз посмотрел на своих вдохновленных учеников, которые были готовы внимать каждому его слову, и изрёк: «Ну, ладно. В райповский?»
***

По раскисшей от тёплой зимней погоды дороге они добежали до магазина.
– Фу! Все ноги сырые! Не мешало бы и переодеться! – заявил Толстый.
– Через пару минут переоденешься – дома уже будешь, – подмигнул Санька.
– Да он пока обернётся – сутки пройдут! – заржал во весь рот Смола.
С таким гулом и гоготаньем они вошли в отдел кулинарии.
Продавщица в белом переднике и накрахмаленном чепце выглянула откуда-то из-за шкафа, и, поняв, что пришли просто школьники, которые наверняка ничего не купят, скрылась за ширмочкой, откуда послышались дружные смешки и девичье: «Ну что? Вскипел уже?»
Санька с умным видом, будто выбирает пирожки, аккуратненько складывал булки за пазуху. Руська, выпучив глаза и поджав нижнюю губу так сильно, что она чуть не лопалась, в напряжении ходил по помещению и смотрел, как продавщица то и дело выглядывала из-за угла.
– Э-эй, школяры! Вам чего-нибудь нужно? Что-нибудь подать?
– Н-нет, спа-асибо, – заикаясь, произнёс Толстый, заметив, что Александров стоит с непоколебимым видом.
– Корзинок нет? – крикнул Санька, заглядывая в глаза женщине, идущей к прилавку.
– Не привезли ещё, после обеда заходите.
– Хорошо… Зайдём... – пообещал ей Сашка.
По инерции дружная тройка выкатилась на улицу и, забежав за магазин, выстроилась в кружок.
– Ну, что там у тебя? Доставай, – не мог дождаться Толстый.
– Что-что? Пончики! – загибал свитер и майку, на которой появились маслянистые пятна, Санька. – На вот, Русик, держи. Хоть с голоду теперь не умрёшь. А то ведь гляди, как исхудал. Скоро второй подбородок пропадёт – от третьего не видать будет.
Сашка со Смолой рассмеялись во весь голос. Толстый же уже жевал пончик: «Смейтесь, смейтесь. В войну первые бы умерли…» «Ой, слушай, ну и шутки у тебя смешные. Ты ещё нам про толстых девочек расскажи, у которых подкожный жир теплее», – добавил Смольников. «А чего? Думаешь, нет что ли? На биологии же говорили!» – брызгаясь крошками, кричал Толстый. «Ой, Господи, ты опять всё перепутал! Любишь математику, так и занимайся ей, чего в другие-то науки лезть?» – серьёзно спрашивал у друга Саня.
***
Дороги, выложенные из плит, были запорошены снегом, хотя уже и подтаивало кое-где. Весна скоро. Даже ветер уже особенный – с запахом древесины и… торфа. Странно, конечно, если бы что-то было по-другому в месте, где занимаются торфопереработками.
– Мамка скоро придёт… – отговаривался от очередного похода по поселковым магазинам Сашка.
– Да что ты как не знаю-то! – выдал свою коронную фразу Смола.
– Чего – вчера пончиков не наелись что ли? – по обыкновению сильно напрягая лоб, когда нервничал, шепотом кричал Сашка.
– Ой, да что там вчера! – Смола расправлял руки в стороны. – Взять булки у этой курицы мог бы и слепой…
– Слепой, значит! – взбесился Александров. – Пошли в любой другой, я покажу, какой я слепой!
***
В продуктовом магазине «Натали», где торговал дядя Армен, всё было по-другому. Там всегда были и печенюшки, и гуливерки, и даже – апельсиновые жвачки.
– О-о-о, сколька вас многа, – сказал мужчина с орлиным носом вошедшим школьникам.
– Трое всего! – подметил Толстый.
– Что брать будете? Зачэм пришьли? – путал русские слова черноволосый продавец.
– А так за ирисками, – быстро ответил Санька и высыпал копейки на блюдечко у кассы.
– И сколка нада? – уточнял знакомый армянин, пожалуй, единственный человек такой национальности, живущий в этом посёлке.
– Нада многа, – передразнил его Александров. – А хватит только грамм на 200 или даже 100. Вот – 15 копеек у меня.
– У нас, – поправил его Толстый, и, посмотрев на Смолу, добавил. – Ну вместе ж скидывались-то…
– У нас, – причмокнув о нёбо, уточнил для дяди Армена Сашка.
Дядя Армен взял из-под прилавка свой металлический совок для зачерпывания разных конфет и печенюшек и пошёл за ирисками. Его серый халат мелькнул за коробками, а Санькина рука вытянулась до невозможных размеров и бесшумно взяла из кассы пятирублёвые купюры.
У Толстого со Смолой глаза вылезли на лоб, а дядя Армен, отряхивая пыль с густых кудрей, которую он успел уже где-то подхватить, выпрямился, наклонился назад и потянулся: «Спина-а… Эх, совсем здесь всего прадула…»
Кулёк с конфетами он положил на одну чашу весов, а на другую поставил гирьку: «Дабавит ишшо?» Толстый в это время смотрел на какую-то коротенькую пластинку и медленно сглатывал слюну. Сашка посмотрел на него и, увидев одобрительный кивок, сказал: «Давайте!» Дядя Армен снова скрылся за коробками, а Руська процедил сквозь зубы: «Апельсиновая жевачка…» «Ай! – армянин резко выпрыгнул из товаров. – Сипина мая!»
– Греться надо, – посоветовал Сашка. – У меня мамка всегда так делает.
Он взял кулёк, поблагодарил доброго продавца и вывел своих товарищей на улицу.
***
На крыше трёхэтажного дома был чердак с ма-аленьким таким окошечком. Обычно там жили голуби, но после того, как это место облюбовал Санька, птицам места становилось всё меньше и меньше. Да и запах дыма они не любили.
– Ты где махорку эту берёшь? – спрашивал Серёга, разворачивая «Правду».
– Где надо, там и беру… – с умным видом делал самокрутку Санька. – Надо места знать.
– И быстро бегать, – вставил Толстый.
– Это вообще про тебя! – залились смехом Александров со Смольниковым.
Несколько пятирублёвых бумажек валялись, заваленные слоем пыли, рядом с Саниными ногами.
– Сколько там? – интересовался Смола.
– Двадцать пять! – гордо произнёс Толстый.
– Руся, а ты откуда знаешь, я же тебе в руки не давал… – забеспокоился Саня.
– Откуда-откуда… Зрение у меня хорошее. Деньги – это ладно. Вот  жвачку взять не успели. Вот это обидно, – вздыхал Руслан.
– Кто не успел? Я не успел? – копаясь в кармане, кряхтел Саня. – Обижа-аешь. На вот – держи. (подал он Толстому со вкусом апельсина).
– Блин! Как ты это делаешь! Когда ты успел?! – поражался Руслан. – Смола! Смола-а! Ты это видел?
Смола, затягиваясь подожжённой самокруткой, не мог отойти от пронзительного кашля, и ему было не до жвачки. Его лёгкие, казалось, выпрыгнут и побегут, приплясывая, по всей крыше. Только бы не оставаться в теле Смолы.
– Э-эй, дружище! Всё-всё! Успокойся! Что ж я не предупредил-то! – припрыгивал с трёхлитровой банкой воды около Серёги  Сашка. – На, попей! Попей – отойдёт! Надо б, правда, молока, но его нету. На – пей.
Смольников взахлёб пил холодную воду, кашель уходил.
– А откуда здесь вода? – спросил, вытирая рукавом сырые губы, Смола.
– Вон, – показал на прореху в крыше Сашка.
– Что – вон?
– Дождь, говорю, нацедил, – уверенно произнёс Александров и, заметив недоумение на лице ребят, добавил. – Да ладно, из дома принёс. Я предусмотрительный.
Прошло пятнадцать минут, и все трое курили самокрутки. Правда, Толстый это делал не в затяг.
– Эх, толстопузый опять халтурит… – втягивал Смола.
– Ничего это я не халтурю…
– Тихо, – вскочил Санька. – Кто-то во дворе орёт!
Все примкнули к маленькому окошечку и смотрели, как дядя Армен мечется по двору.
– Гдэ Санка? – спрашивал он у малышей, играющих в песочнице.
– Какие санки? У нас свои! Не брали мы ничего! – перебивали они его.
– Светлый такой, глаза впалый, хытрый, зараза, ириска ему нада… Эх! – Армен махнул рукой. – Пятнацат капеек у них толка! Накупили! Шоб у них слиплась всо!
Парняги отпряли от окна. «Уходит, каэца», – прошептал Смола. «Да… – еле слышно сказал Толстый. – Но что теперь буде-ет..?» «Ничего не будет! – уверенно говорил Александров. – Скажем, ириски купили да и ушли. А у кого, чего пропало… Не важно!»
– А куда мы деньги денем? – встрепенулся Смола.
– На дело двинем, – с умным видом качал головой Санька.
– На какое?
– А завтра увидишь…
***
Это холодное утро было весёлым, но опасным. Столько денег нести в карманах было как-то не по себе. «Саня, ты все взял?» – присаживаясь на последнее сиденье автобуса, отправлявшегося в Череповец, спросил Толстый у друга. «Все. А сколько надо было?» – посмотрел он на Смолу, который тоже пробирался к ним через весь автобус. Тот пожал плечами.
– Ну чего? В путь? – подмигивал Саня товарищам.
– Втроём едете? – обратилась к ним женщина в пуховом платке на голове и с сумочкой под деньги, готовая оторвать от своей катушки три билета.
– Да, трое нас, – ответил за всех Александров.
– С вас три рубля 60 копеек.
Санька вынул из кармана пачку пятирублёвых купюр и, отделив одну, протянул кондукторше. Та не могла скрыть изумленного взгляда, а Санька заметил: «Мама на День рождения подарила!»
– А где мама?
– Так там, в Череповце нас с братьями встретит. Мы от бабушки, – на ходу придумывал малец. – Она нас посадила на автобус, мы и поехали. Всё время так добираемся…
– М-м... Ну, держите ваши билеты, привет маме…
Она запрокинула голову, чтобы поправить платок, сбившийся у шеи, подтянула сумочку на поясе и пошла в другую сторону автобуса.
«Фуф, пронесло», – озирались ребята по сторонам.
– А в школе чего завтра скажем? – спрашивал у Александрова Толстый.
– «А в школе чего завтра скажем?» – передразнил его Саня. – Ничего! С такими деньгами мы вообще можем там не появляться!
***
Дорога была не такой уж короткой, но и не очень длинной. В автобусе периодически хлопал люк, который от старости уже не держался на застёжке, и от этого в салоне становилось прохладно.
На сером вокзале было многолюдно – с разных посёлков уже приехал народ. Все спешили на рынок. Все спешили, ну и у ребят не возникло вопроса, куда им двинуть дальше.
– На овощной? На Горького? – переглядывались они. – Давайте!
Дождавшись трамвая, парнишки быстро запрыгнули туда и, заплатив девять копеек, отправились в путешествие по рельсам.
«Витька с ума сойдёт, если узнает, куда мы ездили!» – расплываясь в улыбке, стоял у окна Серёга. «Ты с ума сошёл?! Нашёл, кому рассказывать! Этот сразу мамке сдаст!» – занервничал Саня. «Это почему это? Раньше за ним такого не было», – не понимал Смольников. «Так раньше мы его с собой везде брали, ему было не выгодно», – верно подметил Толстый.
– Я джинсы себе хочу… – мечтательно произнёс Русик.
– Купим,  – серьезно отреагировал Александров.
– А я плеер! – в восторге вскрикнул Смола.
– Тоже купим! – в том же тоне продолжал Саня.
– И фотик! – попал в свою очередь Руслан.
– И фотик… – по инерции сказал Саня.
Они ехали несколько минут, но за это время Сашка Александров успел несколько раз почувствовать себя и Царём, и Богом. Таким милостивым и подающим. Он готов был купить своим друзьям всё, что угодно, одарить любыми подарками, только б сделать их счастливыми.
Чем больше он им разрешал и обещал, тем больше рос его авторитет в глазах товарищей. Их вера в его силу и возможности и так была крепка, но Саня жаждал какого-то поступка. Поступка, подобного «Фламинго». Поступка, который позволит ощутить всю сладость жизни и неповторимый кайф своего превосходства над другими. Ему снова хотелось почувствовать неуязвимость.
***
Рынок, усыпанный палатками с товарами, так и звал к себе мальцов. В распахнутых пальтухах они неслись в то место, где должны были осуществиться их мечты. «Смотри! Вон фотики!» – закричал Толстый, и ринулся к торговой точке. Саня по инерции засунул руку в карман, чтобы проверить свои несметные богатства, но какого же было его удивление и разочарование, когда он не нашел ни одной из купюр.
«Стой! Толстый! Стой!» – окрикнул он Русика. «Чего?» – запыхавшись, подбежал тот обратно. «Всё. Плакали наши денежки – тю-тю!» – выворачивая пустые карманы, вздыхал Александров.
«Как? Как так?» – наперебой закричали Смола и Толстый.  «Как… как… В трамвае народу сколько было? Много! Вот те и пожалуйста! Потерять я точно не мог!» – оправдывался Шурка. «И чего теперь?» – заглядывали ребята ему в глаза.
Показаться неудачником, ой, как не хотелось. А как же царствование и все другие привилегии, которые могли быть получены за счет чудесных даров? Всё зря? Надо было срочно спасать ситуацию, а это требовало незамедлительного принятия серьёзного решения.
– Пятнадцать копеек есть? – обратился он к Смоле.
– Нет, нету. У Толстого есть! Я видел! – переводил он стрелы на Русика.
– Толстый, чо молчишь, мнёшься стоишь?! Ты вообще фотик хочешь или нет? – пристал к нему Саня.
– Фотик? Хочу… Так ведь на 15 копеек не купишь…
– Ты не купишь, я – куплю. Давай сюда свои деньги.
Толстый повиновался, и они побрели в первый же продуктовый магазин. Сашка шёл, исподлобья осматривая местность. Будто приценивался или примерялся.
– На, – вручил он у входа деньги Смоле. – Купишь ирисок.
– Чо это я-то? Я не умею. Сам покупай! – пробовал он запихать деньги обратно Сашке. – И, в конце концов, пусть Толстый покупает. Чо он-то всегда в стороне?
– Ну и куплю! – вызвался Русик. – Быстрее вашего ещё!
– Так, постойте здесь, я до одного местечка сгонзаю, – сказал Александров.
Его не было несколько минут. Не оборачиваясь, Саня шагал откуда-то из-за угла. «Держи и ты», – вложил он рубль Смольникову.
– Откуда? – выпучил тот глаза.
– От верблюда! Бабушка на пирожок дала.
– Рубль? Целый рубль на пирожок?
– Ага, – поправляя съехавшую на лоб шапку, отрапортовал Александров. – Она у меня добрая.
– Попадёмся мы с твоей бабушкой, – пробурчал Смола.
– Типун тебе на язык, что за Каркало! Пошли! – решил командир.
«Так, ты ириски берёшь, – распределял Александров роли. – А ты чего?(посмотрел он на Серёгу) А, чего захошь, то и бери! Мне не жалко! У меня бабушка добрая!» «А ты чего?» – негодовала команда. «А я… А я своё дело знаю», – хитро улыбался Санёк.
***
– Мне ирисок, на все… – пытался твёрдо говорить Толстый.
– А мне… – кричал наперебой рядом стоящий Смола.
– А тебе… – посмотрел на него продавец, отправившийся за конфетами Русику, тебе в очередь, мальчик. Не все сразу.
Друзья переглянулись и, поджав губы, ждали, что будет делать Александров. Санька же, как ни в чём не бывало, прогуливался по магазину.
Двери распахнулись, и в торговый павильон ручейком полился народ. «Ну всё…» – потерянно вздохнул Смола, смотря на приближающуюся толпу и затерявшегося в ней Саньку.
– Вот твои ириски. Тебе чего? – послышался откуда-то сверху голос продавца, забирающийся под ушанку Серёге Смольникову.
– Мне? Мне… – поняв, что делу конец. – А я ещё не решил… Я ещё подумаю.
– Мальчик, у меня народу до дверей. Или говори, или думай в другом месте.
– Я в другом… – промямлил Смола и пошёл в конец очереди.
«Пойдём!» – дёрнул его за рукав Толстый и вывел на улицу.
С широкой улыбкой, расползающейся от уха до уха, на улице их ждал Александров. «Надо было всё заранее продумывать! – говорил Толстый. – Сходили за ирисками!» «Да уж, – разворачивал «Золотой ключик» Смола. – Съездили в город за плеером…» «Ну, за плеером, предположим, ещё не съездили. Будет у нас время, а чего другого, я купить вам смогу», – держал руку в пальтишке Санька.
– Что там у тебя? Ты же даже к кассе не подходил!.. – приглядывался к полному карману Толстый.
– А ты потрогай! – гордо предложил ему Александров.
Русик подошёл поближе и протянул руку к заветной материи, под которой так и выпирали разные монеты.
Санька прыжками выписал крест на крест: «Слышите этот чудесный перезвон?» Вдруг какая-то неведомая сила заставила посмотреть его на входную дверь магазина, и единственное, что он успел крикнуть своим друзьям: «Бежим!»
Видимо, до мужчины, с которым совсем недавно в продмаге рядом тёрся Санька, всё-таки дошла очередь. «Стой! Вот я тебе!» – кричал плешивый дядька, прыгающий через проталины, видневшиеся над тёплыми магистралями, идущими по тротуару проспекта. «Не оборачивайтесь! Погнали!» – руководил своими товарищами Александров.
***
– Он нас запомнил! – сидел на корточках верхней площадки многоэтажного дома Смола.
– Точно! – покачал головой пытавшийся отдышаться Толстый.
– «Точно! – с ударением на «о» передразнил его Александров. – Точно-точно. Сопли лучше свои вытри. Гляди-ка ветренно как – простыл!
– Саня, прекрати шутить. Что делать будем? – нервничал Смола.
– Что-что? Покупки совершать. Ты вот плеер хотел?
– Ну… – подозрительно, но с надеждой говорил Смольников.
– Ныть не будешь – куплю! Саня слово держит!
– А фотик? – запереживал Русик.
– Фотик-фотик… И фотик куплю!
Складки Толстого так и просачивались через серое пальтишко. Он со Смолой шагал впереди. Смольников, высоченный, как гора, уже почти доставал до дяди Армена. Эта смешная парочка в одинаковых пальтишках смотрелась довольно причудливо.
– Ну ты идешь? – обернулись ребята на Александрова, заметив, что тот тормозит. – Или слиться задумал?
– Я?! Слиться?! Да когда такое бывало?! – орал Санька. – Пошлите!
Он запахнул своё клетчатое красно-чёрное пальто, доставшееся по наследству от Ленки и, как главарь, пошагал впереди их: «За мной!»

***
– Я есть хочу, – проходя у булочной, прошептал Толстый.
Его пухленькие губки бантиком так и молили о перекусе, но Саня посчитал, что сейчас не до этого, что сейчас настало время взрослеть.
– Руся, мы о чём договаривались? – приподнимая густые брови, смотрел впалыми глазами на него Александров. – Ты махорку всю жизнь курить будешь? Пошли за нормальными сигами!
– Умный какой! Так тебе и дали сигареты! Тебе 18 или 45? – держал руки на груди Толстый.
– Десять! Давай сюда свой портфель, тёплый ты мой человек! – забирал Сашка школьный ранец у Русика.
Санька нашёл тетрадь по русскому языку, аккуратненько вырвал из неё двойной листочек, а затем разорвал ещё пополам.
– Ты чего делаешь? Эта же по контрольным! – чуть не плача стоял над ним Толстый.
– Да хоть по итоговым! – посмотрел снизу вверх на него Александров. – Ручку давай!
– Вон, в портфеле смотри.
Сашка сунул руку в один карман, затем в другой. Нащупал пальцами какие-то крошки и нашёл сушку: «Ну, Толстый, ты даёшь! Жрачка везде и повсюду! Жрачка есть, ручки нет! Ты как так учиться пошёл? А ещё умным себя считает! Во даёт!»
– Сам ты Толстый! Что за манера – всё по кличке. Я не Толстый, я упитанный. Мама сказала, что у меня просто широкая кость, а так я красивее вас, – обижался Русик.
– Ой, не могу! – смеялся Александров. – Красавец! Эталон! Смола, глянь! С принцем ходим!
– И хватит меня Толстым звать! Что у меня – имени что ли нет? Руслан! Руслан Кезава! Запомни, Саша! – неожиданно для всех заступился сам за себя Толстый.
– Кезава… – произнёс Смола. – Эх, ты, нерусский!
– Сам ты нерусский! У меня отец украинец! Такой же соотечественник, как и все вы! Понял, Смольников?! А вот у тебя, почему глаза такие узкие, надо ещё подумать!
– Так! Хватит! – обрезал их Санька. – Кто писать будет?
– Что писать? – обернулись оба.
– О-ой, не ма-гу-у! Записку, конечно! – кивал Александров.
– Это ещё какую? – не понимал Толстый.
– Так, ты Толстый, ой, простите, Руслан Кезава, Вы не подходите для этой операции! – делая реверансы рукой перед лицом Русика, раскланивался Санька.
– Это почему ещё я не подхожу?
– А у тебя почерк детский – ровный такой, круглый, большой!
– И что?
– А нам нужен такой взрослый, быстрый. Ну-ка, Смола, попробуй!
– А чо писать-то? – с ручкой наготове стоял Серёга Смольников.
– Ну, беда! Всё приходится делать самому! Тебя что – батько никогда с записками в магазин не посылал?
– Посылал… Года три назад, пока они с мамкой ещё жили. А как уехал на БАМ, ни слуху, ни духу. Кто ж меня посылать-то будет?
– Ой, ладно, не мудри. Пиши!
«Дорогая…» – Сашка замялся. Смола только вывел одно слово и зыркнул на друга: «Ну, ты чего? Чо дальше-то?»  «Да тут обычно он имя продавщицы пишет из магазина «Родничок», что напротив клуба, а мы чего воткнём? Тут, пожалуй, накарябай что-нибудь непонятное…» – предложил Александров.
«Это как это?» – переспросил Серёга. «Толстый, расчёска с собой?» – кивнул ему Санька. «Есть!» – в недоумении Русик подавал коричневый плоский гребешок. «Давай сюда!» – приложил к листку короткими иголочками кверху Сашка расчёску и, как по линейке, провёл по остриям ручкой. «Ну вот, теперь и не понятно, что за имя!» – обрадовавшись своей смекалке, поднимал подбородок к небу Александров.
«А дальше?» – ждал Смола, чтобы записать под диктовку обращение к продавцу. «Ну, теперь-то просто: «Передайте, пожалуйста, с сыном четыре пачки сигарет…» «Сколько?» – оторвался от записи Смола. «А чего? Щас разные возьмём?!» – почесал голову Александров.
***
Небольшой ларёк стоял в самом центре двора. Александров, Кезава и Смольников пытались втроём заглянуть в одно окошечко. Они скреблись в стеклянную дверку, пытаясь отодвинуть тонкий слой снежной наморози, чтобы рассмотреть лицо продавца.
– Чего вам? – выглянула толстая тётка.
 – Вот, – Александров подал ей записку.
– Что это?
– Папка опять послал!
– Ходят тут через одного! В следующий раз пусть сам приходит! Каких ему?
– «Яву!» – крикнул Толстый.
Такого поворота Санька не ожидал – надо же Толстый первым выперся! «А чо? Всегда хотел попробовать», – промямлил Русик.
 – Нам, пожалуйста, «Приму», – взял ситуацию в свои руки Санька.
– А «Яву-то» какую? Твёрдую, мягкую, сто?
– Твёрдую, конечно! – уверенно ответил Александров. – Ещё «Столичные» и «Зодиак»…
– Пожалуйста, – подала продавщица пачки, забрав Санькины монеты.

***
– Когда курить будем? – допытывался Смола, потирая руки.
– Сначала поедим. Я Толс… Русику обещал! – вёл всех к Булочной Александров.
***
У гостиницы стояла палатка, от которой шёл божественный запах. Белый фартук на женской фуфайке и накрахмаленный колпак на волосатом фиолетовом капоре продавщицы сегодня не пугал мальцов, ведь карман Сани был полон монет.
«У меня уже урчит всё» – поглаживал пальто в области живота Толстый. «Щас перестанет, – шептал ему Санька, показывая на огромную металлическую кастрюлю, из которой то и дело вылезала рука то с одним, до с другим пирожком. – Щас твой желудок захлебнётся от неожиданности. Ты хоть его подготовь. Скажи, дорогой желудок, сейчас я тебя наполню доверху. Ты уж меня прости, но ем я всегда без разбору».
– Вам каких? – зыркнула на парней женщина.
Сашка приоткрыл рот, но так и не успел ничего сказать. «С печенкой, с картошкой, с капустой,  с рисом и… жареный с мясом!» – захлёбываясь от обилия выделившейся слюны, перечислял Толстый.
– По одному? – уточнила Богиня булок.
– По три! – заметив сладостную пелену перед глазами толстопузова, снова вступил Саня.
Рука быстро накидала пирожков на серую бумагу и подала всё Сане.
«Дай ещё двадцать две», – попросил Толстый у Александрова.  «Зачем тебе?» – не понял Сашка. «С печёнкой ещё один куплю. Я видел, там последний остался», – переминаясь с ноги на ногу, упрашивал Русик Саньку. «Ну, Кезава, ты и прожорливый. На, держи!» – подал он деньги другу.
Две складки зашевелились на сером пальто Толстого – этот худышка побежал ещё за одним пирожком.
– Успел! – откусывая от булки, стоял радостный мальчуган перед друзьями.
– Ты чего – и есть на ходу будешь? – с осуждением сказал Санька.
– Да отстань ты от него! Смотри! Мужик с билетом лотерейным идёт! Возьми у него, а… – попросил Смола.
– Зачем это я у него брать буду? Деньги  у нас ещё есть, пойдёмте, как все, на почту, и купим… – разводя руки в стороны, предложил Саня.
– Так нам же не продадут! – завопил Толстый.
– Вам, может, и не дадут. А у меня вот мамкин паспорт с собой!  – гордо сообщил Александр.
– Ты чего – ошалел? – напугались ребята.
– Да шучу я, моя мамка с паспортом на работу и обратно ходит, из рук не выпускает, план у меня есть…
***
У почтового отделения постоянно ходил народ. Кто-то тащил большую коробку, кто-то выбегал с газетой, а рядом, на ящиках сидели местные грузчики. Они не всегда были опрятные, и не всегда трезвые. Но Сашку это только порадовало.
– Мужики! Рубль хотите? – обратился он к выпивающим.
– А у тебя и есть? – засмеялись они над мальцом.
– А у меня и есть! – дерзил тот.
– Ну так давай…
– Э-э, хитрые какие. Вы купите нам лотерейный билет, а потом и дам.
– Ну, тогда с тебя рубь двадцать пять!
– Да и, пожалуйста! – достал из кармана деньги Сашка.
– Стойте здесь, я мигом.
– Так там же очередь!
– Это для вас очередь, а у меня тут Люська на кассе сидит…
***
Размахивая лотерейным билетом, друзья шли по ветреной улице. «Дурак, что ли?!» – кричали на Сашку мальчишки, когда тот случайно выпустил билет из рук. «Я теперь понесу! – выхватил дорогую бумажку Смола. – Может, квартиру выиграем или машину!» «Ага, держи карман шире!» – засмеялся  Сашка.
«Молодые люди, – вышел из милицейской машины сотрудник. – Со мной пройдёмте». «Эти?» – подвёл он их к автомобилю и посмотрел на плешивого дяденьку из продмага.
«Эти!» – кивнула лысина. «Так, садитесь, ребята, разговор есть», – приоткрыл он для них двери.
***
В отделении полиции Толстый стоял с пирожками, а Смола с Сашкой уже беседовали с участковым.
– Не брали мы у него ничего, – отнекивались друзья. – Откуда мы знаем, где он потерял. Ну, видели его в магазине, а может, и не его… мало ли плешивых тут ходит.
– Перестаньте поясничать!
– А что я? – бубнил Смола. – Я молчу. Это Санины слова.
– Мои! – не унимался Александров. – Мои! Я и не отказываюсь. Слова мои, деньги Толстого.
– Кого? Толстого? Какого ещё Толстого? – оживился участковый. – Это что – фамилия?
– Скорее, образ жизни, – смеялся Санька.
– И сколько у него денег было?
– Кто ж знает? У него и спросите.
– И спрошу! Я спрошу… Обязательно спрошу, – шёл к дверям милиционер.
«Зайдите», – высунул он голову в коридор. В кабинете с серым свёртком, на котором выступили жирные, масляные капли, стоял Толстый.
– Как Вас зовут? – задали ему сходу вопрос.
– Руслан.
– А фамилия?
– Кезава.
– Что – пирожки любишь?
– Очень… особенно с рисом и печёнкой.
– Да-а, за печёнкой-то по нескольку раз заворачиваться приходится, – не вытерпел Саня.
– Я сейчас не с тобой разговариваю, – осёк его милиционер.
– Да и пожалуйста! Я вообще молчать тогда буду! Имею право! Мне батько говорил, в тюряжке говорить вообще ничего нельзя.
– В какой ещё тюряжке?! Вы в отделении милиции находитесь!
– Вот именно! Толстый, не рассказывай ему ничего!
Мент перевёл взгляд на Русика, и спросил: «Сколько у Вас было денег?» Толстый посмотрел на поникших ребят, и спокойно сказал: «Семь рублей!»
– Се-емь… Та-ак…
– А потратили сколько?..
– Шесть рублей пятьдесят семь копеек…
– Что? Ровно 6.57? – с издёвкой спросил милиционер.
– А что здесь удивительного? Сашкиному отцу купили четыре пачки сигарет: «Ява» – 60 копеек, «Зодиак» – рубь десять, «Прима» за 16, да «Столичные» за шестьдесят.
– Итого два сорок шесть! – подытожил мент, затем почесал затылок и спросил: А как вам вообще сигареты продали?
– Так  это далеко не всё! – перебил его Толстый. – На 13 пирожков ушло два восемьдесят шесть. На билет лотерейный 1.25!
Участковый ходил по кабинету взад и вперёд со словами, «и что мне теперь с вами делать».
– Вы хотите сказать, что сейчас в Вашем кармане ровно сорок три копейки?
– Меньше…
– Как меньше?
– Двадцать три!
– А куда ещё двадцать делись? Ну-ка, скажи, раз ты у нас такой считарь, – глумился участковый над Толстым.
Кезава достал из кармана крем для чистки ботинок, на котором виднелся ценник «20 коп.», и положил ему на стол.
 «Так сколько ты сказал, потратил на лотерею, мой милый друг?» – раскладывал  двадцать три копейки на столе участковый. «Потратил больше рубля, а билет стоит четвертак», – отчитывался уставший Русик.
Сашка со Смолой смотрели, как Толстый даёт весь расклад, и удивлялись, откуда он смог всё подгадать, подсчитать, запомнить, да и вообще выкрутиться. «А я, представляете, ни разу не играл в лотерею…» – намекал на что-то мент. «Так возьмите наш билет! Он по-любому счастливый!» – кинулся к столу Александров.
В этот момент в приоткрытой двери показалась плешивая голова, и послышался до боли культурный голос: «Простите, но могу я уже забрать свои деньги?» «К сожалению, их здесь нет, – отрапортовал милиционер. – У них всё сходится».
***
На ментовском уазике ребят развезли по домам, наказав родителям за каждым смотреть пристальней и не отпускать одних в большой город. Но смотреть за ними пристальней было некому. Каждый из ребятишек воспитывался в неполной семье, где роль командующего выполняла только мама. Что могла мама? Работать день и ночь, чтобы прокормить своё чадо. Как она могла его защитить? Максимум на что хватало ума, оградить от общества. Как? Запереть!

***
Дверь, закрытая на все замки с другой стороны, так и мучила Саньку. Синяки на заднице и ногах уже проходили, а вкус «Фламинго» уже несколько дней  не ощущался в его венах.
Он запустил пальцы в диск телефона и набрал несколько цифр: «Алё, Руся, ну ты как?»
– Нормально, – послышалось чавканье в трубке. «Опять жрёшь?» – подтрунивал над другом Сашка.
– Ага, сегодня в саду пироги пекли. Мамка с работы притащила. Придёшь?
– А с чем там? С яйцами есть?
– Конечно!
– Ща иду!
– Только я закрыт.
– Так и я.
– А как выберешься?
– Есть у меня один план…
– Ох, и боюсь я этих слов…
– Не ссы в муку, не делай пыли, щас мы с Витькой припрёмся. Всё не сжирай.
– С Витькой?
– Ну да, а куда я его дену? Сам подумай…
Саня положил трубку и по скрипучим половицам побрёл за братом.
– Витька, есть хочешь?
– Хочу!
– Пошли к Толстому на пироги?
– Пошли… – по инерции ответил тот и резко широко раскрыл глаза. – А как? Мы ж заперты! Вот вечно так! Ты виноват, а страдаем оба!
– Не ссы, Витёк, жрать тоже будем оба. Пойдём на кухню!
– Опять? Я боюсь…
– Мне ещё раз повторить?
– Я в прошлый раз чуть не упал.
– Витя, «чуть» вообще не считается! Погнали!
Сашкина квартира была на втором этаже, и форточка на кухне находилась над подъездным козырьком. Сашка ловко нырнул из форточки на маленькую крышу, поднял заранее оставленную там с прошлых разов длинную палку, с помощью которой приоткрыл входную дверь так, что её край выходил за подъездную кровлю и хотел уже по ней спрыгнуть, как услышал Витькин жалобный голос:
– А я?
– Что – надумал всё-таки?
– Ыгы… – кивал тот головой.
– Ну иди, помогу, – принимал старшего брата Сашка из окна. – Теперь держи дверь, а я по ней спущусь и приму тебя, понял?
– Эх, давай, – вздохнул родственник.
По тонкой грани двери, как медвежонок по дереву, Сашка спустился вниз, и, зажав дверь между ног, ждал Витьку.
 – Мамка идёт! – увидел Надежду Николаевну Витька.
– Слазай скорей! – поторапливал Сашка брата.
– Ты чего! Она же щас налупит нас!
– Короче, у нас два выхода: либо мы сейчас драпаем изо всех сил и жрём пироги, либо получаем от мамки. Ты чего выбираешь?
– Пироги! – со страхом произнёс Витька.
– Тогда бежи-им! – ринулись они в соседний дом. Оббежав многоэтажку с другого бока, кинули монеткой в окно на первом этаже. Толстый сразу показался из-за шторки. «Пошли!» – шепотом Санька подзывал Русика за собой. «Куда?» – кричал через двойное стекло Кезава. «К нам, на чердак! Пироги только захвати! Ну?» – оглядывались они с Витькой по сторонам.
– А как?
– Как-как? Как мы – через окно.
– У меня форточка маленькая.
– Да у тебя форточка больше, чем у нас!
– Не полезу!
– Ну да… Куда тут… С форточкой на заднице ходить не очень-то удобно – согласен.
 – Очень смешно!
– Ну, жди! Щас я!
Одним взглядом Сашка приказал Витьке идти за ним. В подъезде у Толстого было темно, но глазок у двери напротив всегда стоял на страже бдительности. «Пальцем придержи иди», – показал он Витьке на наблюдательный пункт бабы Веры. «А ты?» – спросил Витька. «А я здесь поорудую», – достав из кармана синих брюк изогнутую скрепку, сказал Сашка.
– Как ты так быстро? – с полным ртом пирога открыл дверь Русик.
– Слушай, Толстый, я после того раза хотел тебе новое погоняло дать – Математик,  но смотрю, старое-то, по ходу дела, сильнее! Натуру не обманешь!  – заявил Саня. – Нам-то оставил?
– Вон, в кулёк завернул. На чердаке покушаете. Идём?
– Идём, только ответь сначала: ты когда этот крем всё же купил? – подмигнул ему Санька.
– Да когда ты к мужикам подходил, чтоб лотерею купили.
– А зачем он тебе?
– Так это… У меня ж ботинки чёрные! – показал он пальцем на свою обувь.
***
Под крышей пятиэтажного дома повсюду валялась разорванная газета, пачка с надписью «Махорка крупка курительная №3» и стояла трёхлитровая банка воды.
– Идите сюда, к окошечку. Тут светлее! – подзывал всех Александров.
Он посмотрел на Толстого: «Ну, давай сюда мои яичники!» Русик заржал во всё горло. «Дурак! Я про пироги!» – поняв, что дал маху, оправдывался Александров. «Держите!» – раздал каждому Кезава.
– Получил? – посмотрел Сашка на Витю.
– В смысле?
– Пироги…
– Но-о, – ел булки брат.
– Доешь дома.
– Но там же мамка…
– Витя, у нас дело есть. Щас Смола сюда придёт, разговоры будут посторонние…
– И чего?
 – Ничего. Иди маме дома помоги… Про меня спросит – не говори.
Витька, хоть и упирался битых пять минут, домой его Сашка всё-таки отправил. Ведь у него зрел уже новый план, а о нём дома знать ну никак были не должны. С лестничной стороны послышалось какое-то шарканье, и на чердаке появился Смола.
– О, Смола! Здорово! Тебя как выпустили?
– Никак! Удрал!
– Наш парень, наш! Я сейчас, – Санька скрылся в маленьком проёме, откуда потом принёс сигареты, купленные совсем недавно для отца.
– Ну, с каких начнём? – подначивал он друзей.
– Я так не буду! – резко сказал Толстый.
Смола протянул руку к пачкам: «А я дак попробую! Что – зря подставлялись?!»
Александров со Смольниковым долго не могли выбрать, с какой начать, и открыли все разом. Смола вставил четыре сигареты в рот, а Саня успешно чиркнул спичкой по сухому коробку и подпалил каждую по очереди. Серёга с невозмутимым видом стоял, зажав сигареты губами.
– Затягивайся, – требовал Санька.
– Четыре –  много! – вставил Толстый.
– Молчи, Математик. Каждый сам за себя в ответе!
Смола, боясь потерять уважение к себе, резко вдохнул дым в себя, выпустил его через нос, и упал.
Толстый вскочил и запрыгал около Смольникова: «Сам за себя? Каждый сам? Ну, чего теперь? Чего?» «Не мельтеши», – отодвинул его Санька и вылил холодную трёхлитровку на лицо Смоле. Такого громкого крика от Смольникова не ожидал никто: «Вы охренели?! Я же пошутил!»
«Пошутил? – отходившие от шока Санька с Толстым, не могли поверить, что это была просто шутка. – Пошутил?! Ну держись, шутник!»
Пыль, лежавшая неподвижно десятилетиями на чердаке этой многоэтажки, кубарем взвивалась в воздухе. Шла драка.


*** 
Настало время, когда о походах «за ирисками» знал почти весь двор. Самое странное, что никто не порицал в Сашке страсть к «вкусу Фламинго», наоборот, каждый хотел с ним дружить. Но не ради дружбы. Нет. Каждый искал для себя какой-то выгоды. Сашка же, даже, если и чувствовал эту лживость, шёл на контакт, потому как  хотел доказать всем, что он в своём деле спец, что он – профессионал. К десяти годам он научился брать в магазине всё, что хотел,  и уходить безнаказанно. Порой он сам не понимал, как у него это получалось, казалось, что это было врождённым мастерством. Как некоторые рождаются поэтами, парикмахерами, строителями, так же Сашка чувствовал проявление своего таланта, но совсем в другом…
*** е
– Саша, за молоком сходи, – подавала мама Саньке бидончик с пакетом.
– А почему я? Больше некому что ли?
– Твоя очередь. Иди…
Летний зной разжигал Сашку, и он бежал по своему посёлку в магазин. Большущая очередь его натолкнула только на одну единственную мысль: «Хм… удачненькое место». Первое, что он увидел, – расфасованные конфеты. Не смотря ни на кого, мальчишка засунул бидон в пакет, и, видя, что каждый занят своим делом, сунул руку на привалок и насобирал несколько горстей в пакет, которые так славно соскользнули под бидончик. Радостный тем, что снова оказался на коне, он стоял в очереди и ждал, когда сможет купить молока. Удивительно, но в этот раз время пробежало быстро, и он протянул свой бидончик вместе с пакетом продавщице. Та нацедила  три литра, и Сашка спокойненько вышел на улицу. Вдруг его плечо прожалось, и откуда-то сзади послышался хриплый мужской голос: «Чего взял?»
Сашка обернулся и увидел незнакомого человека.
– Да вот, дяденька, пару конфет всего и взял… – поняв, что отнекиваться нет смысла, признавался Сашка. – У меня семья бедная, я хотел сестрёнку угостить.
Нахмуренные брови обвинителя расправились, и он сжалился над ним: «Смотри – больше так не делай. Договорились?»
 – Договорились, – с облегчением выдул из лёгких Сашка и пустился домой.
Конечно, он знал, что для него это «договорились» значило только путь отхода из этой ситуации. Ничего больше. Ведь прекращать свои деяния, которые по вкусу напоминали «Фламинго», он не собирался. Да и зачем?  Многодетная семья, в которой он не жил, а пребывал, кроме наказаний, ничего не могла ему дать. Подолгу Сашка лежал ночами и смотрел в потолок, по которому ползала живность. И думал он, не о том, упадёт ли кто-нибудь из этого стада на него или нет… Нет… В свои небольшие годы Сашка задавался совсем другим вопросом: «Почему всё именно так? Почему он никому не нужен и никому до него нет дела?» Братья и сёстры росли как-то сами по себе, семья не была дружной. Мать, то ли оттого, что уставала на работах, то ли  от глупости и узкости взглядов, вообще не интересовалась Сашкиной судьбой. А ему так хотелось, чтоб кто-нибудь… Ну, хоть кто-нибудь спросил, а как у тебя дела? О чём ты думаешь? И вообще: ты кушал сегодня?
Жизнь зачастую отвечает на наши вопросы, правда, делает это намного позже, чем мы нуждаемся в этом. Иногда очень неожиданно. Хотя почему иногда. Всегда! Всегда это неожиданно. Почему? Потому что иногда мы устаём ждать и, забываясь, делаем перерыв… Перерыв, в который мы перестаём задавать вопросы. И в этот момент Вселенная посылает нам ответ. В виде случая, поступка, человека. Она даёт нам то, о чём когда-то мы так страстно мечтали и взывали.
 ***
– Слышь, Толстый, помнишь, я тебе фотик обещал? – интересовался Саня у друга, прогуливаясь по центру посёлка.
 Солнце светило своими лучами, парнишки щурили глаза и радовались погожему денёчку.
– Да мне мамка уж давно купила, он уж сломался несколько раз… – пнул камень на дороге Толстый.
– А пошли,  я тебе запчасти куплю! – подмигнул Санька.
– Слушай, запчасти ещё не привезли, но там в одном подарочном наборе брелок классный…
– Прямо в наборе?
– Да…
– Внутри? – воодушевлялся сложностью нового задания Сашка.
– Ну-у…
– Вот ерунда! Пошли! Только мы должны сработать в паре!
– А как?
– Ты будешь отвлекать! Ну, не знаю… Попроси что ли шариков надувных, повыбирай их подольше… Ну?
В магазине готовились к празднику – Дню посёлка – повсюду стояли подарочные наборы, по-разному упакованные и собранные тоже по-разному. Толстый кивнул в сторону, где лежало то, что было нужно именно ему, и отправился к кассе.
– Здрасьте, Наталья Фёдоровна, мне бы шариков надо, штук десять. Клуб пойду украшать помогать, – обратился Русик к продавщице.
Сашка оглядывал наборы: посуда, косметика… Вот… Вот он! Тот самый! С брелком! Ничего себе, Толстый захотел – это ж книжечка! Настоящая металлическая книжечка! Лезвие «Нева», специально сломанное на два половины, волшебным образом выпало в ладонь из рукава голубой рубахи.
– А концерт-то во сколько? – слышался разговор Толстого с 40-летней дамой.
– Так, Санька, ты чего там делаешь? Поставь сервиз на место! Все тарелки мне перебьёшь! – заметив, что Александров долго крутит в руках набор, крикнула продавщица.
 Санька спокойнёхонько поставил всё на место. Наталья Фёдоровна смерила взглядом подарок, выставленный на продажу, и, убедившись, что с ним ничего не случилось, снова посмотрела на Толстого.
 – Да ещё и не знаю, – подавая 50 копеек за шарики, говорил Русик. – Наверно, на плакате напишут…
– Ну, счастливо, Русланчик, – сказала на прощанье знакомая его матери.
«Вот, – подал на зеленеющей лужайке прямо у магазина Сашка тот самый брелок. – Со слюдой пришлось помучиться, конечно. Шелестела – зараза – но ничего. Держи. Я посмотрел – она даже раскладывается! Обалдеть!»
Толстый чуть не запрыгал от радости и хотел уже расцеловать Саньку, но придумал более интересный способ отблагодарить друга.
 – А пошли на карьер! У меня удочки там припрятаны!
– Серьёзно?! Конечно, пошли!

***
Глубокое озеро, вырытое ещё в годы войны, давно обросло зарослями и легендами. Тут запрещалось нырять. Потому как можно было стукнуться головой о церковь, которую, по мнению старожилов, тут когда-то затопили немцы. Правда это или нет, никто не знал, но и проверять не решался – страшно.
– Ну, где моя удочка? – торжественно спросил Александров.
 – Ща принесу, – скрылся в синих трениках за кустами ивы Русик.
«У меня не клюёт», – ныл Толстый. «А у меня пятая уже, – зажимая во рту сигарету, снимал с крючка сорожинку Санька. – Рыбалка ведь это не только азарт, здесь терпение нужно, и техника, впрочем, как и в любом другом деле. Учись, пока я жив. Глянь! Поиграй с ней, затаись, и рви! Я всегда так делаю. Пусть она думает, что ты за ней уже не следишь… »
Сашкина страсть к рыбалке была сродни вкусу «Фламинго», тут был такой же азарт, чувство превосходства и неуязвимости. Здесь также требовалось много терпения и холодная голова, которая так часто его выручала из разных историй.
– Слушай, я заканчиваю. Мне надо ещё к мамке на работу успеть, – сматывал удочку Сашка.
– А чего там?
– Да я ненадолго… Я по делу…
Какие у Сашки могут быть дела, Толстый, естественно, догадывался, но спрашивать об очевидных вещах не стал. Зачем? Если надо, расскажет сам…


***

Кражи в магазинах для Саньки были привычным делом. «Походы за ирисками» уже не радовали его. Хотелось чего-то интересного, продуманного. После того, как он «обнёс» весь учительский коллектив в школьной раздевалке, Александров решил, что деньги можно брать по карманам. Причём помногу. И к маме на работу он ехал, не для того, чтобы проведать её. У него снова был… план!
Торфяной участок, где и работала Надежда Николаевна, располагался не очень близко. До него приходилось ездить на поезде. Она работала диспетчером, да полы там мыла, а вот остальные, остальные работали на торфопереработках, и, сегодня, 10 августа, они получали очередную зарплату. Батько, кстати, тоже работал, как и почти весь поселок, на этом участке и, когда Сашка приходил туда, его смело пропускали, ведь он шёл к родителям.
Пройдя все отметки, он заглянул в раздевалку и аккуратно прошнырял по карманам, вытащив из них всё, что только возможно. Затем зашёл в пустую бухгалтерию, где за стеной смеялись молодые женщины и вели разговоры о мужиках. Сумки они свои зря без присмотра оставили… Ой, зря. Сын Александрова прошёлся по всем и… убежал в поле.
На поляне он сел, чтобы пересчитать всё. Шестьсот рублей! Шестьсот! Господи! Его сердце чуть не выпрыгивало из груди. «Куда я теперь с этими деньгами!? Куда?» – осматривал Сашка территорию у узкоколейки. Мальчишка поднялся с земли и пошёл в сторону дома.
Старые, отработанные шпалы лежали крест-накрест, ждали своей отправки в утиль. «Точно! Под них положу! Домой поеду на последнем тепловозе и заберу!» – рассуждал парнишка.
Тучи наплывали на солнце, и начинал покрапывать дождик. До последного рейса в посёлок было далеко, и Сашке пришлось вернуться на участок.
Разъезженная тракторами дорога так и засасывала Сашкины ноги в грязь. «Ты куда?» – кричала мамина подруга тётя Зоя. «Я? В столовую!» – быстро придумал Сашка. «Пошли вместе! Я тоже туда», – позвала она его с собой.
***
За длинными белыми столами сидели несколько человек. «Ешь борщ, ешь. Суп нужно для желудка», – восседая напротив Сашки, говорила она. «А я, Сашка, вся расстроилась! Вообще! – заплакала мамина подруга. – Сегодня зарплату получила, в плаще в раздевалке оставила… С участка прихожу – нет ничего! А ведь месяц жить! Наверно, кто-то из своих взял!» Сашка поперхнулся и закашлялся. «Ну что ты – что ты! – хлопала тётя Зоя Саньку по спине. – Сказали, сегодня на выходе всех проверять будут! Надеюсь, найдут!» «Да конечно, найдут! – успокаивал её ровным голосом Санька. – Вот увидите, найдут!»
Его уши залились фиолетовым цветом, и по спине наперегонки с мурашками пробежал холодок. Сашка зачерпывал целые ложки насыщенного яркого супа, чтоб не выдать себя ни словом, ни делом. «Ну, доедай, мне идти надо», – приподнялась с голубого стулика  тётя Зоя. «Так Вы же ничего не поели…» – поднял на неё голову Сашка. Она махнула рукой и пошла к выходу.
«Нашлись! Нашлись!» – вбежал запыхавшийся мужик в столовую. Санька оторопел и замер. Тётя Зоя встала, как вкопанная. «Чего – «нашлись»! – в надежде она спрашивала у работяги. «Да, представь, сапоги вторые… На сменку! Думал, потерял, а они вот, на шкафчике лежали!» – радостно тараторил тот. «Тфу-ты, нашёл, о чём рассказать, только людей отвлекаешь!» – ещё больше расстроилась тётя Зоя. «А я, между прочим, ни тебе и говорить пришёл! – проходил он к буфетчице. – Я вон к Любке… пришёл!»
Багряная краска потихоньку спадала с Сашкиных ушей. Волнение уходило. Непонятно было только одно: что делать с заныканными деньгами? Если забрать их сейчас, то всей семьёй нужно будет уезжать на необитаемый остров. Половину родственников выпишут из пионеров, комсомолов и выкинут из парии. Запозорят мать и сведут её со свету. «Во дела… Завтра заберу. Пофиг», – причмокнул языком о нёбо, случайно затронув верхние передние зубы Сашка.
***
– Санька, эй! Давай-давай! Давай! – тянули руку догоняющему набирающий ход тепловоз мальчишке. – Где ходишь?! Мать вся испереживалась! Всей бригадой тебя искали! Все видели, а куда делся, не знали.
– Да тут я был, по лесам-полям гулял, местность изучал…
– Гляди, какой учёный!..
Но Сашке было не до подколов. У него была проблема посерьёзнее. Гулял-то он, гулял. А деньги так и не нашёл… Ни под шпалами, ни под сырой большой корягой, ни в радиусе ста метров. Шестьсот рублей! Целое состояние! Столько нервов, ухитрений, переживаний тёти Зои… Всё зря. Уж ей-то бы Сашка точно деньги вернул. Не знал же он, что стянул у материной подруги… И так-то позор, а тут и ещё больший. «Куда же я их положил?! Вот дурак! Надо было хоть метку какую-нибудь придумать! Нет, что ты! Умный! Запомню!» – ругал себя Санька.
– Ты чего там губами шевелишь? Молишься что ли? – спросил механик Сашку.
– Я? Да Вы что? Я и молитв-то не знаю! Стих повторяю! – сообразил Сашка.
– Да?.. И какой же?
– Да наш, русский…
– Расскажи! Давно стихов не слушал!
– Да патриотический, я сам написал, Вам будет не интересно…
– Да давай…
– Ну вот, послушайте: «Я счастлив, родина! Спасибо, родина! Всех ягод лучше – красная смородина!» – вспомнил Сашка.
– От, паразит!
– Чего?
– Чего-чего! Сам он написал! Думал, я Рубцова не читал? – ухмылялся мужик в засаленной спецовке поочерёдно поглядывая то на Саньку, то на дремучий лес, по которому, как на корабле, они ехали, пробираясь сквозь дубравы. Ветки хлестали по стёклам и, хотя скорость была небольшой, ехать по узкоколейке было опасно – все рельсы исковерканы.
«Дом – Земля, планета – Царство, а живу я в Советском государстве!» – желая реабилитироваться в глазах только что разоблачившего его человека, мигом придумал Сашка.
– Это кто – Ломоносов? – серьёзно спросил дядька.
– Александров! – громко оборвал его Санька.
***
«Так, товарищи, вставайте, подходите, будем осмотр делать», – говорили два милиционера на выходе из тепловоза. Длинная очередь и без того уставших работяг выстроилась вдоль поезда. Женщина-мент ощупывала женщин, а мент-мужчина – мужиков. «Чисто», – сказали они.
Санька вылез последним и прошагал мимо всех к доблестным сотрудникам правоохранительных органов. «Здрасьте!» – вытянулся он перед ними по стойке смирно, поясничая и прихлопывая ногой о ногу, как петух шпорами. «И тут», – похлопав Сашку по всем местам, выдал дядька в форме.
Мать посмотрела на сына и, выдохнув всем телом, побрела в сторону дома. Санька догнал её и хотел взять под руку, но она оттолкнула его.
– Ма, ты чего?
– Ничего. Думаешь, не знаю ничего?
– А чего знать-то?
– Мне сказали, что ты там шарился.
– Так я тебя искал… – выкручивался Санька.
– Меня? А меня чего искать? Я вон – в диспетчерской сижу.
– Так мне сказали, что ты теперь на другом посту бу…
– Прекрати, а… Люди уже выговаривают мне в лицо за твои поступки.
– За какие поступки, ма?
– Сам знаешь! Армену пришлось за твои ириски заплатить! А в скольких ты ещё магазинах их купил?! Мне вас всех кормить надо, а ты?! Всё. Слышать тебя не хочу! Дома поговорим!
Санька тащился по грунтовой дороге, а затем и вовсе отстал: «Ну, всё, мама! Ну всё…» Он встал на обочину, посмотрел на густую траву поляны и бросился туда. Мать в это время обернулась и только и успела крикнуть: «Куда пошёл?! Быстро домой! Немедленно!»

***
«Та-ак… Кочки помню, шпалы помню… Тут я шёл тропинкой… Там трактор работал… Яма… А была эта яма?.. Хм… А шпал сколько было?.. Я перепутал! Я участки перепутал! – радостно улыбался в ночной комнате Сашка. – Слава Богу, вспомнил! Вот я чучело – мимо прошёл! Завтра заберу! Утром приеду и заберу!»
 ***
В шесть утра столько росы, что резиновые сапоги блестят, как новенькие. Маленькие капли ручейком сползают с зелёной обуви и утекают в землю. А там… А там… А там оказывается, змеи! «На тебе! – резко ткнул лопатой в одну Сашка. – Сколько вас тут ещё?!» Чёрные тоненькие змейки прогуливались по всему полю, но жажда денег была сильней. И даже то, что их могли охранять жительницы серпентариев, его не пугало. Санька поднимал всё новые и новые шпалы. Но делал он это не один. Позади него шёл наряд милиции, который хотел найти пропажу не меньше, чем он.
«Да где же они! Здесь же были!» – прыгал у кучи шпал Сашка. Пять километров бесстрашный школьник заглядывал под сложенные в стопки старые шпалы, иногда пытаясь их растащить. Но всё было безуспешно. Сашка сел на задницу, запрокинул голову кверху и посмотрел на высоко сияющее солнце. «Припекает-то как!» – не успел подумать он, как его глаз заплыл белой пеленой. «Тфу! – грязной рукой убирал он вороний помёт со своего впалого карего глаза. – Вот уж не везёт, так не везёт…»
Пошарившись ещё битых два часа по округе, Санька плюнул, и, завидев, проезжающий мимо тепловоз, запрыгнул на него и отправился к Толстому.

***
– Косяк, Руська, косяк, – плакался Санька другу, сидя на берегу реки, которая раскинула свои просторы за три километра от посёлка.
– Что случилось? – со всей серьёзностью спрашивал Толстый.
– Да хотел нас к школе приодеть. Одежонку тебе, мне, Смоле справить… А не вышло.
– Что – поймали? – прикрывая рот пухленькой ладошкой, охал Русик.
 – Да хрен там! Ага! Поймают они меня! Сам – дурак! Забыл, куда спрятал! Прикинь!
– Очень тебя понимаю! Вот мамка тогда из сада принесла рогульки. Я три съел, а одну…
– Да что ты сравниваешь! Шестьсот рублей и рогульки!
– Сколько? – Толстый оторопел.
– Столько! Я этих рогулек бы тебе вагон мог накупить! – раздухарился Санька и тут же осёкся. – Слушай, а если кто-нибудь видел, как я их тут кладу? Чо тогда?
– Тогда! Тогда конец делу! – крикнул Толстый.
– Да не ори ты! Всё – спокойствие и только спокойствие! Смотри! – Санька показал на баржу. – Мужики щас по-любому обедают.
– И чего?
– У меня план есть!
– Как я этих слов твоих боюсь…
– Не ссы в компот – там повар ноги моет! Пошли!
– Куда?
– Ну, ты рыбалку вообще любишь или нет?
– Люблю!
– Значит, пошли на рыбалку.
– Так ведь у нас удочки в другой стороне.
– Я и говорю, пошли за удочками!
– Так ведь это три километра отсюда!
– Вот ты тупой! Туда глянь, – показывал Сашка в сторону судна. – Пока они лес сплавляют, мы на баржу залезем, удочки возьмём, да и половим!
– Ой, Сашка… – мялся Русик.
Странно, но как-то так у них быстро проскользнуть туда получилось, что даже Александров удивился. «Вот можешь же, когда хочешь!» – обращался он к Толстому. Кезава, гордый своим исполнением, решил пойти вперёд и собственноручно, впервые, взял удочки. «Идём?» – шепотом просил он Саньку и услышал бегущие к ним шаги. «Дверь закрывай!» – скомандовал Сашка, запирая огромный кусок железа на мощный замок.
– Эй, малолетки! Быстро дверь открыли! Щас получите! – кричали работяги.
Такое предложение друзей совсем не порадовало, а так как другого выхода из этого помещения не было, Толстый по своему обыкновению заныл, а Санька начал придумывать, как выбраться.
– Не ной, дверь толстая, не откроют, – успокаивал Александров Русика.
Сашка выглянул в иллюминатор и увидел, что сюда был подогнан деревянный понтон: «Давай сюда! Сбоку вылезем, они и не догадаются, и не увидят!»
– Ну давай, – воспрянул Толстый.
Сашка, как главарь, пошел первым. Он мигом просвистел через круглое окошечко, после чего очередь дошла до Русика. Верхняя половина Толстого вихлялась снаружи, а нижняя по-прежнему оставалась внутри баржи.
– Толстый, они ведь там дверь ломают… – стоял на понтоне Сашка и подтрунивал над Кезавой. – Прикинь, ща откроют, а у тебя жопа там торчит… Чо буде-ет…
Столько ужаса в глазах друга Санька не видел с момента инсценировки смерти Смолой после четырёх сигарет взатяг. «Э-эх!» – с криком, оцарапав все бока, выскочил Толстый из иллюминатора.
– Вот, молодец! – хвалил его Сашка, несясь по деревянному понтону. – А удочки-то чо не взял?
– Издеваешься? – с отдышкой отвечал Русик.
– Да всё-всё! – стоя в прилеске, успокаивал залившегося плачем  Толстого. – Подумаешь… Успокойся! Зато, знаешь чего? Знаешь?..
– Чего? – обиженно спрашивал Толстый, оглядывая ссадины на складках.
 – Зато я смысл понял…
– Какой?
– Песни!
– Какой песни?
– Земля в иллюминаторе! Земля в иллюминаторе видна…
– Дурак ты, Александров! Дурак!
– Да не обижайся, дружище! Ну хочешь… Ну хочешь, пошли в аптеку!
– Это ещё зачем?
– Лечить тебя будем –  я тебе аскорбинки куплю! Чо?
– А пошли! – простил друга Толстый.

***
Конфета с аскорбиновой кислотой лежала на полочке под стеклом. Местная аптека не пестрила ассортиментом лекарств, но вот это… Это Толстый любил больше всего. Мог за раз по десять таблеток в рот запихать и  схрумкать все, как хомяк.
– Нам коробку, пожалуйста, – культурно попросил у аптекарши Саня.
– Коробку? – переспросила худенькая девушка у кассы.
– Да, целую! – помог Русик. – Мы на весь класс!
Александров протянул фиолетовый четвертак аптекарше и, подхватив упаковку, они с Толстым потащили её с собой.
«На какой класс? – хмурила брови кассирша. – До первого сентября ещё целая неделя…»

***
Сожрав по несколько конфет, у Толстого, Смолы и Саньки, появилась… Нет, не идея… Аллергия у них появилась. Аллергия. Та самая, с прыщиками, с чешущимися подлокотниками и со всеми другими её проявлениями.
– Слышь, Сань, а давай, и правда, в класс коробку притащим? – предложил Смола.
– А давай, мне чо – жалко что ли? – начёсывал шею Сашка.
– Может, когда прыщи сойдут, – сидел весь в зелёнке Русик. – Доедим?
– Ты как обычно, – встрял Серёга. – У тебя на теле розового цвета меньше, чем зелёного, а всё туда же. Пойдёт на первое сентября, как кактус, а его и не заботит это ничуть.
– Да-а… Скоро опять в школу. И лета почти не видали  – пролетело, как Гагарин в космос, – сидел у своего коронного места на чердаке – окна – Сашка.
– Скукота… На рыбалку пару раз сходили, да за ирисками, поди-ка, пяток… – подсчитывал Толстый.
Сашка прищуривался и смотрел в окно.
– Чо там? – заинтересовался Смольников.
– Подойдите – покажу, – подзывал обоих рукой Санька.
Там, внизу, стоял незакрытый сарай… Да не просто сарай, а настоящий сеновал, в котором соседи хранили корма для своей коровы.
– Кто-нибудь веселья хочет? – стоял с надменным видом, готовый побежать, Сашка.
– А чего в этом сарае весёлого? – недопонимал Русик.
– Смеёшься? Пошли, покажу! – убеждал его Санька.
– Щас сигу докурю и пойдём,  – перебил их Смола.
– Слышь, Смола, ты ещё даже и не прикурился, давай потом покуришь. Пошли, а? – уговаривал друга Александров.
 
***
Запах свежего сена такой дурманный, такой вкусный и необыкновенный, что хочется закопаться в этот разбросанный по сараю стог и не вылезать из него, покуда не надоест.
Сашка лежал внизу и вдыхал аромат. С потолка, усеянного маленькими дырочками, так и сквозили тоненькие лучика света. Санька то широко раскрывал глаза, то сильно-сильно их сжимал. «О! У меня эти точки теперь повсюду!» – кричал он парнишкам, ползающим где-то по соседству. «Пшшш…» – скатился по сухой траве, как бублик по сахарной пудре, Толстый. Он улёгся рядом с Санькой и стал наблюдать вместе с Санькой за яркими точками в прохудившейся крыше. «Чирк!» – послышалось откуда-то сверху. Запах свежезажженной списки пронёсся по сеновалу, а за ним… и дымок. «Серый, чо – не втерпёж?» – не двигаясь с места, орал Саня.
Спичку Серёга по обыкновению кинул куда-то в сторону и, расслабившись на полатях, лёг отдыхать.
Заметались, заискрились, затанцевали искорки по истлевшему сену. «Ты спичку что ли не затушил?» – вскочили в панике Толстый с Сашкой. «Слышь, Смола! – смотрел на верхний этаж, который только начинал разгораться, Сашка. – Прыгай сюда! В сено! Пока есть куда!»
Серый метался по полке, а Толстый стоял уже у дверей, готовый бежать отсюда во все ноги. Правда, как бегал Русик знали все, и поэтому часто давали ему фору. Но только не сегодня, только не в этот раз…
Испуганный, Смола прыгнул вниз и, вскочив, как ошпаренный, ринулся из сарая, не подождав никого.
Сашка двинул за ним. Толстый бежал, как во сне – вроде бы, и надо, да не мог.
Сарай пылал яркими огнями, языки пламени скользили по обшивке, и было уже понятно, что спасти не удастся не только сено, но и место, в котором оно хранилось.
«Стойте! – слышались мужские крики вслед убегающим сорванцам. – Быстро сюда!  Или мы вашему приятелю по башке настучим!»
Толстого, как обычно, повязали, и Саньке с Серым ничего не оставалось, как идти назад и принимать удар на себя, чтобы Русик хотя бы остался в живых.
***
Побитые и истрёпанные, они шли с места увеселения.
– Толстый дак… – ворчал Смола. –  Всё из-за тебя!
– Из-за меня?! – возмущался Русик. – Из-за меня, да? Ой, простите, что покурил! Это же я не знаю, как тушить сигареты и кидаю подоженные спички в сухое сено! Кто ж ещё, да?!
– Хотя бы я быстро бегаю! Если б не твоя «широкая кость», мы бы щас не на синяки дули, а лежали б где-нибудь у реки и любовались природой.
– Заткнитесь, – отрезал Сашка. – Все виноваты, все и ответили.
Толстый улыбнулся.
– А ты, Кезава, – повернулся Санька к Толстому. – Прекращай свои пироги жрать, а то не в иллюминатор не пролезаешь, да и тут ещё из-за тя перепало!
***
Плохие поступки хоть и остаются безнаказанными, но до поры, до времени. А когда приходит та самая пора и подступает то самое время, становится больно и обидно за все свои проступки. Так бывает со всеми порядочными людьми, но только не с Сашкой, он-то к этой категории себя не относил…
В дверях квартиры Александровых показался Никита Семёныч Байцев, тот самый участковый, который в этой семье бывал, пожалуй, чаще, чем в своей.
 – Здрасьте, дядь Никит… – открыл ему двери Витька.
– Здравствуй, Витя. Мама дома?
– Не, на работе ещё. В школе…
– А Сашка?
– А этот дрыхнет вон… в комнате.
– Позови-ка его, разговор есть.
– Щас, – сказал Витька и, не двигаясь с места, закричал не своим голосом: «Са-няяя!»
В коридоре показалось чьё-то тело. Оно приблизилось к кричавшим. «Чо?» – протирал заспанные глаза Санька.
– Ничо! Пришли к тебе! – показывал на участкового братишка.
– Здрасьте! – сухо сказал Сашка.
– И ты здравствуй. Ох, Санька, натворил дел, вас с Надеждой завтра на комиссию по делам несовершеннолетних вызывают.
– Это  с чего ещё вдруг?
– А не с чего?
– Каэшна!
– А хотят спросить тебя о твоих походах по нашим магазинам…
– А что в них не так?
– Да многое, Шурик, многое…

***
За большими партами, укрытыми страшной красной материей, восседали женщины с кучками на голове, из которых нещадно выглядывали шпильки. Очкастые и не миролюбивые, они будто расстреливали и Сашку, и Надежду Николаевну. Не понятно было только одно: в кого стрел попало больше. Самое интересное, что тут сидел и папкин друг – Байцев, который, закопавшись в бумагах, боялся поднять голову.
– Надежда Николаева, Вы можете сказать, что-нибудь в оправдание сына? – спрашивала женщина, восседающая в самом центре.
– А что нужно сказать? – растерялась Сашкина мать.
– Ну, например, ответить нам на вопрос, который интересует всех в посёлке, откуда у Саши столько денег?
– А сколько у него денег? – не понимая, переспрашивала Надежда Николаевна.
– А Вы не знаете? – поправляла та очки.
– Нет… Не знаю…
– Хорошо… Пойдём с другой стороны… Какова Ваша заработная плата?
– Сто тридцать, с премией сто шестьдесят…
– Получается, что большую часть зарплаты, Вы отдаёте на сладости младшему сыну? Так?
– Нет, с чего это?!
– Ну как же, он рассчитывается за сладости пятирублёвыми купюрами и делает это каждый день. Чем Вы кормите остальных шестерых?
Сашкина мать покрывалась багрянцем, полные руки тряслись от нервов и стыда, а Сашка стоял рядом с ней в центре зала, и молчал.
– Саша! – пошёл разговор с сыном. – Откуда у тебя столько денег? Мать 160 рублей по большей мере получает, а ты тратишь за неделю больше, чем она заработает! Ты из многодетной семьи, а налево и направо друзьям игрушки покупаешь, товары разные… А нам потом сообщают…
«Интересно, кто это сообщает. Те кому, наверно, не купил… Глядите-ка, жаба мальчишек задушила, ну, погодите у меня, устрою вам!» – думал про себя Сашка.
– Так откуда-откуда… – придумывал он. – Нашёл! На дороге валялись!
– М-м… И сколько же там было, раз с продавцами ты рассчитываешься пятёрками и десятками? – не унималась очкастая.
– Не помню даже, – пытался оправдаться Санька, поглядывая, то на разочарованную в нём до крайней степени мать, то на даму с шишкой из волос на голове. – Наверно, рублей двадцать пять… В лесу… На дороге…
На первый раз Александровы обошлись строгим выговором и были предупреждены, что теперь они на контроле у той самой очкастой, с кучкой.  Так, обычная многодетная семья, в которой воспитывалось семь детей, превратилась в неблагополучную. Хотя нет, не так. Тропинку к этому званию несколько лет назад проложил Денис – Сашкин старший брат, который уже несколько лет воспитывался в Череповецком доме-интернате для трудных детей. Хм… Интересно, кто его таким сделал? Незанимающаяся им мать или общество, которое всё время выжимало из себя элементы, не соотносящиеся с другими и выбивающиеся из общей массы?..

Переквалификация

Ходить по магазинам после такого отчёта перед огромной комиссией и больнучего трёпа, доставшегося от мамки, было бы огромной глупостью. Теперь Сашка не соглашался идти даже за хлебом – уж больно унизительно. Ему казалось, что там на него будут все показывать пальцем и ждать, что тот чего-то сворует. Тем не менее мальчик, так остро ощущавший вкус «Фламинго» на своих зубах, отказался лишь от магазинов. Он нашёл себя совсем в другом. Причём абсолютно случайно.
«Кто же на меня донёс?» – ковырялся спичкой в зубах Сашка, раскачиваясь на качелях в своём дворе. Он отталкивался старыми ботинками от земли и потихоньку парил в воздухе. Земля качалась, а голову наконец-то осенила мысль: «Быча… Козлина! Он же раньше всегда рядом тёрся, а мы с собой его не брали… Завидно стало… Ну, погоди же у меня!»
Сашка спрыгнул с качелей и уверенной походкой пошпарил в знакомый подъезд. Проскочив два лестничных пролёта, он стоял на той самой площадке, где жил тот самый стукач. Санька уже хотел нажать на кнопку звонка, как с неожиданной силой его потянуло к двери, находящейся по одну сторону с Бычиной… Интуитивно Сашка пнул по коврику, и там зазвенел ключ, который по инерции оказался в руке паренька.
Саня посмотрел по сторонам, заметил, что глазков нет ни в одной из дверей, и позвонился в квартиру. Никто не открыл. Подумав, что наверняка никого нет дома, Сашка провернул ключ в замке и зашёл в квартиру. Красивую кожаную дверь теперь он закрыл и с другой стороны, оставив ключик в замке, чтоб никто не смог ему помешать. Потом глубоко выдохнул и стал осматриваться.
Длинный коридор вёл прямо на кухню, а здесь, в прихожей, стояло трёхстворчатое трюмо. Санька расчесался чьей-то расчёской, проверил, не чёрные ли у него зубы, и пошёл к белой деревянной двери, которая вела в одну из комнат.
«Где же вы прячете свои денежки», – вытягивал губы Санька. И вдруг вспомнил, у мамки-то они в шкафу всегда, под одеждой были! Не медля ни секунды, Сашка запустил длинные руки в бельевой шкаф, прошёлся по комоду – и вот тебе – узелок с фамильными драгоценностями к вашим услугам!
Сашка оглядел его и хотел развязать, чтобы рассмотреть всю наживу, но он был скреплен маленькими крепкими стежками. «Пофиг, на чердаке гляну!» – решил для себя Санька и полез за ковёр. Ладонь нащупала пришитый к красному цветастому ковру с другой стороны карман, использовавшийся людьми среднего возраста вместо тайника… И… И… О, Боже мой! Целая стопка! Сашка скрутил её в трубочку и, убрав за пазуху, ещё раз залез на верхнюю полку шкафа. Лисья шапка не давала ему покоя, и, несмотря на то, что по двору разгуливала осень, рыжий мех так и манил мальца. «Пригодится!» – размышлял он.
Во второй комнате было пусто. Обидно, конечно, но посмотрим, что в третьей. Сашка открыл дверь, и его чуть не сшибла волна храпа, которую извергал мужик, спящий на спине. «Мужик! – испуганно смотрел в дверях на него Сашка. – И как я сразу его не услышал! Не заметил…»
Санька аккуратненько вернул дверь в нужную позицию, подкрался к выходу и, со всей дури хлопнув дверью, выпрыгнул и из квартиры, и из дома.
Мужик открыл глаза и резко сел на кровати, уставившись в одну точку.

***
На Сашкином чердаке было такое место, куда может пролезть только ребёнок, да ещё – голубь. Вот именно там, в той самой лисьей шапке Санька и хранил свои несметные богатства: золото и деньги. Кстати, там, у храпящего мужика, оказалось 500 рублей по пятёрику. Так недолго и на мотик накопить… А чего – «Иж-Планету-5» можно за тысячу купить. А если с рук, так и того дешевле…

***
Школьная пора такая интересная! Но не для всех. Вот Сашка, например, разрывался между уроками, рыбалкой и охотой… Охотой на квартиры. К середине учебного года он нахватал трояков и неудов, хотя был весьма способным и обучаемым. Он мог не готовясь, ответить на уроке, запомнив весь материал с предыдущего, а потом долго объяснять Толстому, почему у него пятёрка, а он не готовился, и почему у Русика трояк, когда тот не спал почти полночи и учил: «Память у меня хорошая. Понимаешь. Запоминаю быстро, подмечаю всё… А дома учить… Дома мне лень, да и некогда».
И правда, ко второй четверти пятого класса Сашка мог похвастаться не только неуспеваемостью, но и 30 кражами… Как он это делал? Всё просто – у него появился учитель. И нашёл он его сам. Вычислил. Как говорится, рыбак рыбака…
***
Его тоже звали Саня. Не знаю, совпадение это, или судьба, но что-то загадочное и роковое в этом было.
– Наслышан о тебе, – пришёл он к Саньке на крышу. Мальчишка в это время сидел у окна и покуривал «Яву».
– Кто Вы? – увидев непонятную черную фигуру в темноте, спросил Санька, выдыхая дым.
– Меня Сашей зовут. Тоже, – спокойным, ровным голосом говорил мужчина. – Кто я? Считай, единомышленник… Я слежу за тобой.
– В смысле?
– Наблюдаю за твоими делами…
– За какими такими делами? – жался к стене Сашка.
– У тебя более 30 квартирных краж и тебя до сих пор не поймали. Каждый раз ты выходишь сухим из воды. Тебе не кажется, что это о чём-то говорит?
– Н-нет, – зазаикался Санька.
– Вы чего – из милиции?
– Аха-ха-ха? Откуда? – звучно рассмеялся густым голосом мужчина. – Не-ет. Мы с этими ребятами по разные стороны находимся. Хотя, знаешь, от меня они отличаются не многим…
– М-мм… – мялся Сашка. – А чем?
– А позже узнаешь…
– Когда?
– А тут у каждого своё время… – ответил Сашке мужчина.
После непродолжительной паузы, новый знакомый спросил: «А хочешь работать вместе?» «А это как?» – не понимал Санька. «Как?.. Я научу».

***
Они катались на лодке по большой реке и, выплывая на середину, разматывали удочки и ловили рыбу в полной тишине, нарушаемой только для того, чтобы сказать, по их мнению, только самое ценное.
– Запомни, ключи могут быть не только в счётчиках, под ковриком, в почтовых ящиках (это в зависимости, какой перед тобой дом), но и на углах, выступах, и даже… в клумбах! – делился своим опытом Александр с Санькой.
– В клумбах?
– Да, такие затейники тоже бывают! Не забывай о двойном дне в шкатулках, всегда проверяй за коврами. Да, и в «гости» ходи только в то время, пока все на работе. Лучше это делать утром, часов с восьми до двенадцати. Это самое безопасное для нас время.
– Почему?
– Логика, мой друг: если в этой семье есть дети, то они ещё в школе, а взрослые не пришли на обед.
– Как всё просто… – закидывая в очередной раз удочку, произнёс Сашка.
– Да… Поэтому вечером и после полудня в квартиры даже и не думай забираться – спалишься.
«Ого! Смотри! – Санька вытянул большого окуня! – Гляди! Гляди! Я уж думал, крючок за корягу зацепился! А как повело, повело!» «Вот видишь, ты и рыбину поймал быстрей меня, проворливый какой! – возвышал его учитель. – Давай снимай его, да у меня к тебе дело есть».
Санька быстро справился с рыбой и поднял взгляд на Александра: «Что за дело?»
– От твоего дома через дорогу пятиэтажка стоит…
– Ну…
– Там на четвёртом этаже живёт пара молодая. Ну как молодая… Моего возраста. Лет по тридцать обоим. Они машину собираются покупать. Уже и денег накопили…
– И чё?
– Ой, Саш, ну, улавливай-улавливай… Их завтра дома никого не будет.
– А куда ж они денутся?
– На работу уедут. В городе на заводе трудятся, – держа замерзшей рукой удочку, рассказывал Сашкин наводчик. – Завтра на смене будут. Действуй.
***
Сашка долго раздумывать не стал. Не испугало его и то, что окна их квартиры были на самом виду. Молодческая наглость и задор выполнить задание посложнее, всегда брали над парнишкой верх.
По водосточной трубе, через окно на балконе, выходившем на окна другого здания, Санька пробрался в квартиру молодых и сразу упёрся в портрет молодоженов, висящий над их большой кроватью. Налюбовавшись красивой парой, Санька приступил к осмотру территории. Теперь он не бросался судорожно на золотые побрякушки и деньги, а делал, как велел Александр: запоминал, где что лежит и по дороге к выходу забирал всё по очереди. Потому как, если бы кто-то и помешал, он смог бы уйти, ничего не тронув. Наученный Сашка ничего не ворошил, не переставлял с места на место и не устраивал никаких погромов.
Довольный тем, что обнаружил все кладки молодых, Санька уже хотел приступить к сбору добычи, как в замочной скважине провернулся ключ… «Куда мне? – в панике осматривал мальчишка квартиру. –  Четвёртый этаж! Высота! Тут не выпрыгнешь!»
Метнулся он под кровать в их комнате и, затаив дыхание, лежал ни жив – ни мёртв. Расстояние между полом и дном кровати было настолько мало, что Сашка даже башку не мог поднять. Головой на пыльной поверхности он вырисовывал кружки, а кровать так и давила на грудную клетку. «Вот тебе и на смене», – смотрел Сашка, как включается свет в коридоре.
В комнату забежала маленькая собачка и, заметив Сашку, начала припадать перед ним на передние лапки и играться. Она так звонко лаяла, что хозяйка квартиры не выдержала и закричала на неё: «Герда, перестань!» «Герда! Ну, надо же! Сказок начитались, – раздумывал под кроватью Александров. – А этот тоже хорош, учитель хренов. Во что меня втянул! Ему бы в такой пыли полежать!»
Радостная псинка, видя, как Сашка отмахивается рукой, подумала, что он с ней играет, и начала прыгать ещё больше. Потом присела, выпучила глаза и сделала своё мокрое дело. Тёплая лужа потекла прямо под Сашку. «Фу», – морщил он нос.
– Танечка, спасибо, тебе моя дорогая! Ты у меня умница! Так вкусно готовишь! – послышался мужской бас на кухне.
– Иди отдохни, дорогой, я сейчас посуду домою и тоже приду, – отвечал ласковый голос.
«Надо же, – думал Сашка, – неужели такое возможно? Неужели кто-то живёт мирно, без ругани…» Его мысли сбил только что включившийся телевизор и звон посуды, доносившийся с кухни.
«О-ой, как же я устал», – грохнулся глава семейства на кровать, под которой лежал Сашка.
Мальчишка буквально вжался в сырой и грязный пол. Он уже не думал о добыче, теперь все мысли были только о том, как выбраться из этого ада. «Чтоб ещё раз по его наводке идти! Да ни в жизнь!» – ругал себя Санька.
«Милый, я готова», – в комнате показались женские тоненькие ноги в розовых тапочках 37-го размера.
«О, нет! Сейчас и она уляжется!» – боялся Сашка.
С разбегу жена набросилась на мужа, и двуспальная кровать заходила ходуном. Сашка еле дождался полуночи. За это время он так с ними сроднился, что чувствовал уже себя членом их семьи. Ему уже не надо было денег… Хотя постойте. Что он – зря что ли терпел все их выходки?
Санька начал прислушиваться, кто из них уснёт первым. Вскоре послышался мужской, тяжёлый храп, чёткий такой. А она? Спит? Или нет? Даже, как дышит не слышно! Сашка напряг уши ещё сильнее, но так и не понял даже, где она лежит: то ли у стенки, то ли с краю. Как же это вычислить? Толстого б сейчас сюда… «Вдруг я вылезать начну, а она меня за руку схватит, мол, ты кто? И что тогда? Поймает меня, да и всё!» – боялся Санька.
Прошло ещё полчаса, а Санька так и не сориентировался, кто где лежит. Тишина, воцарившаяся в комнате, подсказала воришке, что наконец-то все уснули. Вылез Санька из-под кровати, а весёлая болонка, будто этого и ждала только. Запрыгала, зарадовалась опять! «Эх, ты, собачатина! Всю мазу сейчас испортишь мне!» – обходил её Санька. Взял он со стула ремень, да и вышел.
Стоит Сашка в прихожей и видит – рядом с дверью в комнату молодых – кладовка. Открыл он её, связал ручки от обеих дверей ремнём и думает: «Если дёргаться начнут, хоть убежать успею!» Обернулся Санька, а там – трюмо! А на нём – и портмоне, и кошелёк, и шкатулка! Вычистил он всё по очереди, набил целые карманы, открыл дверь входную, да и, убегая, по обыкновению, так сильно хлопнул ею, что она отлетела от проёма, да так и осталась болтаться на площадке.
***
Ночью, когда Санька пришёл домой, мать уже не спрашивала, где он был. Слушать бесконечное враньё сына, который не краснеет и не понятно, правду или нет, говорит, ей надоело. Она уже знала, если младший пришёл поздно, утром ждать Семёныча.
Менты уже выучили Санькин почерк, появившийся в посёлке и возникающий, то в одной, то в другой точке. Знали, что он. Наверняка. А доказать не могли. Поэтому снова и снова вызывали мать вместе с ним на комиссии и теперь уже не жалели их, давали штрафы.
Саньке на такое наказание было плевать, про них он забывал быстро, а вот выходку своего наставника он простить не мог…
***
«Ты меня зачем подставил? – вбежал мальчишка в его холостяцкую квартиру через несколько дней. – Ты же сказал, они на смене будут! Что дома только вечером появятся! Я там таких ужасов натерпелся! За такие переживания мне таких денег не надо! Ты понял?! Чо не предупредил, что там собачка?!» «Болонка-то? – почёсывая ногу в сером носке, спокойным тоном спрашивал Александр взъерошенного пацанёнка, лёжа на диване. «Болонка! – не успокаивался ученик. – Это сучка настоящая! Чуть не спалила меня несколько раз! И так, и сяк предо мной припадала! Да я Бога молил, чтоб мужик под кровать не заглянул! А ты?! Подстава! Больше я с тобой не работаю! Понял?!»
Наставник иронично ухмыльнулся: «Ну, во-первых, я тебя не обманул. Кто ж знал, что они разом, оба возьмут отгулы. Во-вторых, деньги там и драгоценности были. А то, что тебе потерпеть маленько пришлось, ну уж извините… Выходит что?» «Что?» – пристально смотрел на него Санька. «Выходит, что никакой подставы с моей стороны не было. Я могу ответить за каждое моё слово. А вот ты?» – перекинулся тот на мальца.
«А что я?! Ты лежал когда-нибудь в собачьей моче, на пыльном полу, в пальто под кроваткой, куда только промокашка может пролезть, как там места мало?!» – тараторил, жалуясь, Сашка. «О-ой, не драматизируй. Это, во-первых, – останавливал его старший друг. – А, во-вторых, запомни, со мной в таком тоне разговаривать нельзя. Я всё-таки тебя старше… раза в два. Имей уважение…»
«Уважение?» – заходился Санька. «Пррр», – наливал тот чай в гранёные стаканы. «Будешь?» – показал он на коричневый напиток, в котором кружились чёрные чаинки. «Давай…» – со вздохом Санька присел на стулик.
«Так ты всё-таки забрал у них то, за чем ходил?» – интересовался наставник. «А как же!» – отхлёбывал Санька из стакана. «Мне половину принеси», – кивнул головой он Сашке. «Сколько?» – чуть не вспрыгнул со стула парнишка. «Да ладно-ладно. Проверял я тебя. Четверть принесёшь, – сказал Александр и, заметив, как у мальчишки поджалась губа, дополнил. – Да не себе я это беру… Для дела надо. Мужикам».
Каким мужикам, и для какого дела нужны были честно заработанные, пропитанные страхом и Гердиной мочой деньги, Сашка тогда не знал и даже не представлял. Да, честно-то сказать, ещё и не время было для этого… Позже… Всё позже…
*** 
Никакие уговоры остепениться маленького Сашку не останавливали. И даже, когда он слышал ругань матери и принимал побои от старших братьев, в его крови рождалась только новая и новая злость, от которой вкус «Фламинго» хотелось чувствовать назло, причём, как можно больше и чаще. Поэтому после очередного штрафа Александров смог продержаться не больше двух месяцев. И не из-за того, что он исправился, а из-за того, что выжидал, пока разойдутся круги и появится тихая гладь. Как на рыбалке…
***
Ключи на этот раз поселковый воришка нашёл в электросчётчике. Подхватил за колечко, по-хозяйски открыл замок и, захлопнув двери, спокойненько отправился по своим делам. Он собрал все деньги по шкафам  и зашёл в узкую комнатку, больше напоминающую спальню, стены которой были усыпаны жёлто-белыми одуванчиками. Бледными. Сашка посмотрел на фотографию у тяжёлого школьного стола и остолбенел: «Что за лицо знакомое? Да эта девка на два класса старше меня! Во попадос!.. Ну, ща я и тебя обнесу, моя дорогая…»
Поочерёдно сорванец открывал ящики стола, разглядывая зелёные тетради, как в двери заскрежетал ключ. «Опять? Я же снял уже ключ! Второй что ли есть?» – промелькнула мысль в Саниной голове.
Звук шагов, закрывающейся двери и голоса матери и дочки заставили его биться в панике: «Куда? Куда мне деться?! Ужас! Всё пропало! За двери! Скорей!»
Мальчишка встал за белые межкомнатные двери и одной фалангой указательного пальца придерживал её, чтоб та не открылась.
«Вера, котлеты разогревать? Или только супа поедим?» – спрашивала мать дочку. «Да, мам, как хочешь. Смотри сама», – приближался девчачий голос к комнате.
Мелкая изморось выступила у Саньки на лбу, подбородке и над верхней губой. Сашка наклонился немного назад и задел головой за какую-то тряпку. Обернулся и увидел, что на вешалке висит… халат! Цветастый, фланелевый Веркин халат! «Всё пропало! Щас она переодеваться придёт, а я тут! Если рыпнусь, до окна добегу, а фортку открыть не успею! Тфу-ты!» – лихорадочно бегали мысли в Сашкиной голове.
«Я сейчас, мам, форму только сниму, чтоб не испачкать», – говорила прилежная ученица матери, в то время, как Сашкин живот подтягивался до самых рёбер, а путей отхода, как не было, так и не появилось.
В комнате показалась Верка. Тоненькая. Красивая. С длинной косой. Она сняла накрахмаленный фартук, за которым вверх потянулась форма. Сашкин взгляд проскользнул по её телу, запнулся о длинные ноги и зажмурился от стеснения. В белых трусах и майке девчонка шла к дверям, за которым висел её халат.
«Ве-ра… Идёшь? Всё разогрелось!» – звала её мама. «Да щас уже!» – крикнула дочка в ответ.
«Иди, иди, миленькая, поешь. Тебе нужно. Вишь, какая худенькая. Иди, супчика, котлеточку. Иди, всё там умни, ради Бога», – молился только что придуманной молитвой Сашка на Верку.
Дверь открылась, и вместо любимого халата Верка увидела ошарашенного Санька. Глаза школьницы приобрели форму пятака, а Санька приставил палец к своему рту и, прошипел, как змея: «Тш-ш-ш-ш».  Верка не закричала, но одним взглядом показала, что не понимает, что здесь происходит. «Тихо-тихо-тихо», – шептал ей Сашка. Худышка смотрела на него, прикрывала себя рукой и молчала, а потом также шепотом спросила: «Ты чё тут делаешь?» «Я тебе потом объясню, только сделай так, чтобы мама твоя меня не заметила», – не придумал, что ей сказать, Санька.
«А вообще, – оглядел он её и заметил, что она довольно симпатична. – Я тебе хотел сюрприз сделать». «А как ты здесь оказался?» – разглядывала она ученика из младших классов, стоящего у неё в комнате, за дверью. «Да меня пацаны подсадили, я и залез. Чо тут – первый этаж! Ерундовина!» – раздухарился сорванец. «Да-а? Ерундовина? Я вот сейчас маму-то позову, мы и посмотрим: ерундовина или нет», – стояла руки в боки вредная девчонка.
«Не, не надо. Ты знаешь, мы же с тобой в одной школе учимся», – пытался уговорить её Санька. «Я вообще… в кино хотел с тобой сходить!» – не ожидая сам от себя такого ответа, выпалил Сашка.
Вера аккуратно прикрыла дверь и кивком головы показала Сашке, чтоб тот подал ей халат. Она порхала, как бабочка, в своём цветастом, а Санька продолжал ей вешать лапшу на уши: «Понимаешь, я не знал, как с тобой познакомиться. Думал, что ты одна сейчас придёшь, и тут я! В школе-то ты меня совсем не замечаешь…»
«Хорошо, вечером ко мне придёшь?» – воодушевилась Вера. «Конечно! Я через два дома и живу-то!» – снова соврал радостный Сашка. «Повелась!» – табуном проскакали Санины мысли.
«А как ты выйдешь отсюда?» – шёпотом, чтоб не выдать тайного поклонника, говорила Верочка. «А ты мне окно открой, я через него и выйду», – шептал Сашка, чувствуя в кармане все собранные в их доме купюры. Вера повиновалась, и через пару секунд похититель денег и девичьих сердец бежал по дворовой тропинке. «Ура! Я их сделал!» – восторгался вор.

***
В лисьей шапке накопилось уже порядком и золота, и монет, и советских купюр. Особенно Санька ценил кольца и цепочки. Насмотревшись мультфильмов и начитавшись сказок, он мечтал иметь много золота. И по-своему парнишка был богат. Правда, деньги эти подолгу здесь не задерживались. Они расходились на друзей, которым нужно было отчитаться перед своими родителями за каждый рубль. Сашка же мог достать из кармана, сколько ему было нужно и купить, что угодно. Так, постепенно у его друзей появлялись джинсы, фотоаппараты, дорогие краски и всё, что только им могло понадобиться. Не хватало у него денег только на семью. Может, из-за этого дома его и недолюбливают, думал Сашка. Да и на это ему было уже тоже плевать. Пока он был со своей компанией, которая росла вместе с его ворованным состоянием, он не вспоминал о них, как впрочем, и они о нём. Чувство равнодушия, воспитанное в мальчишке с малых лет, а может, и вовсе – впитанное с молоком матери – заставляло его быть таким, каким он был – холодным ко всему. Хотя нет, не ко всему. К Толстому он относился, как к родному. А тот платил такой же монетой. Он даже деньги, потраченные Александровым на него, пытался потихоньку возвращать.


***

– Слушай, Русик, а ты тогда, ну в ментовке… откуда знал, сколько денег мы потратили? – спрашивал Сашка лучшего друга, прогуливаясь по летнему двору.
– Так я считал по дороге… – отломив веточку у ивого куста, разросшегося у тротуара, ответил Толстый.
– В смысле?
– Я всегда считаю. У меня же их не бывает столько, как у тебя…
«Смотри! «Минск»! – увидел Санька, как мужик парковал к подъезду мотоцикл. Он заглушил мотор и, не забрав ключ из зажигания, зашёл в дом. «Пойдём, глянем!» – предложил Александров Кезаве и не заметил, как тот ринулся вперёд его.
– Давай прокатимся? – смотрел пухленьким личиком Толстый на Саню.
– Ты чо? – отговаривал Сашка. – С ума  что ли?
– А чо? Я этого знаю! Он по-любому пьяный! Спорим, спать щас завалится – он напротив нас живёт,  я точно знаю! Так и будет! – тараторил Толстый.
– Эх! Ну, давай! – согласился Санька!
– Чур, я веду! – выкрикнул Русик.
***
За рулём, и правда, сидел Толстый. Кое-как малолетние друзья выехали на трассу и мчали по прямой три километра, пока не свернули на лесную дорогу, на которой несколько раз падали и вставали, после чего отвалилось крыло.
– Вот и доверяй тебе управление после этого, – причмокивал языком о верхнее небо Сашка.
– Да чего? Щас приедем, поставим на место, да и убежим, – планировал Русик.
– Убежи-им! Насмеши-ил! – истерично смеялся Сашка, предвкушая, что его ждёт во дворе.
А он и не ошибался. Когда они с Толстым подкатили к тому самому подъезду, около него их уже ждал наряд милиции…
***
В тот же вечер Саньке откатали пальцы. Толстого почему-то не тронули. Конечно, он ведь тут не причём! Какой из него зачинщик?! Славный, добрый мальчик, который просто любит поесть. Поэтому у него из списка грехов только этот. Остальные же, касающиеся шести пальцев, принадлежат только Саньке… Эх!
«Есть всё-таки справедливость! Есть! – думал Сашка, сидящий в углу своей комнаты, на синей от материных побоев заднице. – За мотик платить будут обе мамки! Не только моя!»
В то время Сашка не знал, что радоваться такой справедливости ему останется всего каких-то пять дней, после которых пройдёт очередная внеочередная комиссия по делам несовершеннолетних, его мать прилюдно пристыдят вместе с мамкой Толстого. И если детсадовская повариха будет отстаивать своего пухляша до последнего, то Санькина мать плюнет, и устав от позора, с лёгкостью сдаст воришку … в интернат.

Интернат

На табличку «Череповецкий дом–интернат для детей–сирот №2» Сашка смотрел, как на надгробную. Он понимал, что сюда его привезли не на день и не на два, и даже не до выходных. Фраза «пока не исправишься», звучавшая в его голове Ленкиным голосом, говорила совсем о другом.
«Давай скорей!» – шла мамка по коридору и громко подзывала Сашку, тащившегося позади неё и разглядывающего многочисленные белые двери. Его взгляд скользил по полосочке, разделяющей стену на две половины: синюю нижнюю и белую верхную, пока не споткнулся о новую дверь.
– Тут стой, – приказала мать, поставив парнишку к дверной ручке. – Жди!
– А ты? – провожая её взглядом и им же пытаясь остановить, впервые жалобно спросил Сашка. – Ты-то куда? Я с тобой хочу…
– Здесь пока поживёшь недолго! Я на автобус опаздываю!
– Недолго? – на автомате спросил ребёнок, и, вспомнив что-то, прикусил нижнюю губу. – Как Денис что ли?..
– Как вести себя будешь! Понял?! – поправляя серую шерстяную шапку, серьёзно произнесла Надежда Николаевна. – А Денис… Что Денис? Нашёл о ком говорить: как не умел себя вести, так и не научился. Слушал бы мать, не сидел бы сейчас на малолетке. Всё! Я побежала! Стой! Придут за тобой!
Сашка стоял у кабинета директора и кого-то ждал. Мать в тёмно-синем демисезонном плаще прошуршала по коридору и скрылась в дверном проходе. Ком подкатил к Сашкиному горлу, и ему хотелось кричать. Казалось, вместе с воздухом он вдыхал острые ножи, которые резали все внутренности и не давали ему этого сделать. Одними губами прошептал он слово «мама», которое для него теперь было каким-то непонятным, чужим. «Мама» теперь означало не как у всех, что-то мягкое и доброе, а вечно чего-то боящееся, предающее, отказывающееся.
***
– Привет! – услышал Санька откуда-то сбоку.
– Привет… – выдохнул он расстроенно в ответ.
– Ты чего? Новенький? – спросил его тощий пацан.
– Я? Да… – не мог отойти Сашка.
– Так чего в кабинет не заходишь? Надежда Николаевна тут, наверно…
– Нет, ушла… А ты её откуда знаешь? – встрепенулся Сашка. – А… по Денису, наверно… Ты брата моего знаешь, да?
– Какого брата? Ты чё? Не знаю я твоего брата! – напрягая брови, доказывал малец.
– А причём тогда тут Надежда Николаевна? Мать же это моя… – выворачивая от нервов себе шею, не унимался Санька.
– Слушай, я про директоршу нашу. А что мать у тебя есть, я не знал! Тут их ни у кого нет, а у тебя есть – вот те новость!
– Эх! – Сашка махнул рукой.
– Чего?
– Есть-есть у меня… И батько есть. Только пьёт сильно.
– Чо? И мать пьёт? – допытывался короткостриженый паренёк во фланелевой рубашонке.
– Мать? Не-ет! Некогда ей, на двух работах работает! Она у меня хорошая! – не заметил, как встал на её защиту, Санька. – Она знаешь, какая у меня!
– Ну… расскажи мне какая… – скрестил тот руки на груди и встал в позу. – Такая-растакая, что тут тебя оставила!
– Так исправляться ж! – раздухарился Санька.
– Да-а? Исправляться? – рассмеялся тощий. – Я тут почти с рождения, ещё не видел таких. А, кстати, чего тебе исправить-то нужно? Нос, рот? Это я могу! Тут одного на днях так разрисовал, мама, не горюй. Такой втык потом получил, но это фигня: видеть сливу на роже у Сивого – бесценно!
– Да не-е… Перестань! Меня однозначно заберут! – не понятно кого больше уверял Санька.
– Заберут-заберут… И поддадут ещё… – скабрезничал тот и, резко остановившись, вцепился взглядом в прорезиненные полосочки на свитере Сашки.
– Слу-ушай! – начал подходить он к Саньке. – У тебя щас одежду всё равно заберут. Дай мне свои подтяжки!
– Ещё чего! – вспомнив последний свой День рождения дома, на который мать со всеми братьями и сёстрами подарили эти подтяжки, Сашка отступил на шаг назад.
– Да дай… Чего – жалко что ли?
– У пчёлки в попке! Ничего я тебе не дам! Свои иметь нужно! – упирался Санька.
Тощий подбежал к парнишке и рывком попытался сдёрнуть подтяжки. «Охренел что ли?!» – сразмаху Санька сунул ему по губам. Они, как шарик, катались по полу интерната, пока не уткнулись в ноги директрисы.
«Надежда Николаевна!» – выпрямился по стойке смирно Сашкин противник. «Что ещё здесь такое происходит? – возвышалась она на каблуках в туфлях-лодочках! – Коля, опять у новенького вещи отбирал?! Оба ко мне в кабинет!» «О, заодно и оформят тебя!» – как ни в чём не бывало, чуть ли не под ручку шёл рядом с Санькой новый знакомый. Интернатовский.
***
Толпы одинаковых мальчиков, одинаковых девочек ходили по зданию, перетекали из кабинета в кабинет, выходили из одной спальной комнаты и заходили в другую. «К себе забирайся! – наткнулась воспиталка на Димку. – Опять к девочкам пошёл? В туале-ет! Будет мне лапшу на уши вешать! Быстро к себе!»
Сашка лежал под одеялом и в щёлку вглядывался в раскрытые двери, где отчитывали Сивого: «Вот придурок… Опять попался. Говорили же ему – ночью пойдём. Нет – попёрся!»
Свет погас, и сотня мальчишек дружно повернулась на бок, положила ладошки под головушки и заснула до утра. Но только не Сашка, Сивый и Колька. Эти под сопенье и храп товарищей мелким бесом продвигались к комнате девчонок.
– Пасту взял? – спрашивал Колька у Саньки.
– Пасту? Забыл…
– Я порошок взял, – перебил Сивый их разговоры.
– Чё мы им порошком на лбу рисовать-то будем?
– Можно в ноздри задуть! – предлагал Димка. – Разнообразие! А чё – у Наташки, к примеру, лоб маленький – слово из трёх букв даже не помещается, а нос большой! Видал какой?
– Да видал-видал. Шнобель! – в голос засмеялся Коля, и его рука открыла дверь в спальню девчонок.
Белым облаком зубного порошка встретил их слабый пол интерната, который по любым законам и порядкам должен был уже давно смотреть сны. «Вот дуры!» – жмурили пацанята глаза и пытались выцарапать из них тонкими пальчиками белые комочки. Наташка со Светкой не унимались и продолжали поочерёдно открывать белые круглые коробочки и обильно сыпать пыльцу на парней: «Это вам за вчера, засранцы!»
***
Туалет на третьем этаже был хоть и женским, но такой там был удобный подоконник, да и окно замазано до половины, что по ночам в нём собирались все.
– Фортку, фортку откройте, – приказывала шёпотом Натаха. – Унюхают – всем капец настанет.
– Чёлку не подпали! – придерживая её волосы на лбу, Сашка пытался помочь ей подкуриться.
– Не ссы, не подпалю! – выдыхала она облако дыма. – Светке тоже подкури.
– Я не буду! – отрезала та.
– А чё это? – посмотрел на неё Колька.
– Бросаю. Надоело…
– Благородно, – вставил Санька и посмотрел на Коляна: А ты где сиги-то берёшь?
– Покупаю! Где? – усмехнулся тот.
– На какие шиши?
– Ворую! – гордо ответил тот.
– Где? В Череповце?
– А что здесь такого?
– Не, я на посёлке у себя тоже промышлял. В квартиры ползал! У меня дома-то целая шапка драгоценностей лежит. Лисья…
– Да ну! Хватит врать-то! – загыкали девки.
– Ничего это я не вру! Честно! – доказывал Санька, спрыгнув с подоконника. – Я, знаете, профессионал какой! Тридцать квартир обнёс! Ни одну не доказали!
– Ха! Ну, докажи! Давай завтра? – предложил Колян.
– Завтра? Завтра… Завтра нет, не могу, – замямлил Санька.
– Ну, послезавтра давай!
– И после… не могу…
– В смысле?
– Нц, – причмокнул Александров языком о нёбо. – Так меня вообще отсюда не выпустят. Да и там-то чо? Я всех почти знал, да и по наводке работал – наверняка. А тут город большой. Не деревня. Как полезешь?
– Хорошо. Не лазь, – вступил Колька. – Знаешь, кликуха какая у меня?
– Деньга… – проговорил Санька.
– А почему, тоже знаешь? – не отводил пристального взора Колян.
– Догадываюсь…
– А ты не догадывайся. Завтра со мной пойдёшь. Зарабатывать…
– В смысле?
– В коромысле! Достало мне одному всех тут обеспечивать. В паре работать будем. Деньги-то всем нужны, – сказал Деньга и, подкинув горящую спичку к белому потолку, вышел из туалета.
Наполовину обгоревшие спички, как маленькие пиявки свисали с потолка, который был ими усыпан напропалую. Детские голоса покинули помещение, и там погас свет.
***
Яркие лампы зажглись в общей спальной, как только Сивый, Санька и Колька забрались под свои байковые одеяльца. «Встать!» – слетели тонкие перины с каждого из них. Злые воспитательницы стояли над ними. «Этих двух налысо! – показала одна другой на Димку с Коляном. – Этого к стене».
Мальчишки, не сопротивляясь, шли за интернатовским парикмахером, которым был ночной сторож. Сашку же в одних трусах и майке поставили к стене с поднятыми руками. Пальцы щупали мелкие выпуклости покрашенной с ляпами стены, скользили по застывшим капелькам и по жёсткой команде злой толстой тётки «выше делай!» вытягивались из плеч так, что ныло под лопатками.
– За что? – вырвалось у Сани.
– За всё хорошее! – запихала она подожжённую спичку ему в трусы, которая перед самой резинкой неожиданно потухла.
– Вот чёрт! Повезло тебе! – поняв свою оплошность, произнесла воспиталка. – И чтоб так всю ночь стоял! Приду – проверю!
«Левый! – крикнула она в пространство комнаты. – Ты следить будешь! Понял?!»
Она шмыгнула носом и, оскалив рот, произнесла: «У-у! Щ-щенята!»
Рассохшаяся белая дверь захлопнулась, и Левый присел на краюшек чьей-то кровати, стоящей возле залипшего на стене Санька.
– Санёк, терпи, – произнёс Левый.
– Да мне нормально. Чего терпеть-то, – говорил спиной Сашка.
– Это первые 15 минут только, потом всё заболит…
– С чего это? Ты что – вправду будешь за мной следить что ли? Я щас спать лягу, да и всё.
– С ума сошёл?! Ты представляешь, что тогда будет?
– Конечно! Я высплюсь!
– Дурак! Если увидят, что ты лёг, заставят стоять всю ночь с поднятыми руками…
– Я и так стою.
– Не тебя… Всех!
– Как это?
– Так это… Порядки такие. Вот.
– Порядки, говоришь?.. А почему меня с пациками не увели? Куда их?
– В подстригательную комнату. Скоро вернутся – увидишь.
– А чего там? Почему меня не взяли?
– Так ты в первый раз попался, а они во второй…
– И чего?
– Ничего. Во второй налысо бреют.
– Налысо? Как шарик что ли?
– Типа того… – опираясь на тоненькие коленки руками-прутиками, шептал Левый.
– Слушай, а что за кликуха такая у тебя позорная – Левый?
– Нормальная, чо – левой рукой пишу. Левша я.
– А ешь которой?
– Есть обеими могу. Причём сразу. Сам знаешь, как тут едят…
– Эх, да… Такого я ещё не видел. Это вам не дома…
«Заткнётесь вы там?» – послышался мальчишеский голос из-под одеяла. Сашка еле повернул голову, чтоб посмотреть, кто это ляпнул. Белые кроватки, усыпавшие спальню, не колыхались, и, казалось, в них никого нет. Только изредка кое-где выскальзывала чья-то вогнутая ступня.
– А чего это? Спать не даём что ли кому? – задал вопрос в пустоту Саня.
– Не даёте, – послышался шёпот. – Левый, выключи свет, а! Достали!
Левый, с осанкой, похожей на крючок или даже больше напоминающей вопросительный знак, поплёлся к выключателю. Он медленно подносил палец к кнопке, как в дверях показались два бобика.
– Нифига, как вас! – оглянулся Санька. – Обрили-то… Светитесь!
– Покурили, называется, – шёл к нему Деньга, почёсывая затылок. – Как завтра с такими монетами на голове на дело пойдём?
– Как-как? В шапках! – нашёл выход из положения Сашка.
Сивый потихонечку пробрался к своей кровати и начал снимать наволочку с подушки.
– Ты чё это? – крикнул ему Санёк. – Сегодня ж меняли!
«Да отстань от него, – кинул Деньга. – У него башка вечно мёрзнет. Глянь, он сейчас вместо платка её оденет, и спать так заберётся».
– Чудные люди… – ринулся Санька в сторону своей кровати.
«Ты куда? Вставай обратно?!» – испуганно шёпотом взывал к Александрову Левый. «Сам стой!» – бросил в него свои носки Саня. «Ты чего? Охренел?! – чуть не плача заступался за себя тощий парнишка. – Я же как лучше хочу!» «И я как лучше, – укрываясь одеяльцем, говорил Сашка. – Носки одень, чтоб стоять было не холодно. Пол там, как во дворце… у Снежной Королевы».

***
«Что за нахрен? – ходили дубинки по спине Левого. – Где другой? Ты что должен был делать?!» «Следить, чтоб стоял с поднятыми руками!» – пытался сказать тощий. «Вста-ать! Всем!» – нёсся злой крик.
Заспанные парнишки повскакивали со своих кроватей и в недоумении смотрели на красно-синюю спину Левого и пышущую нервным жаром воспиталку. Сашка спал. И не двигался с места.
«Вот ублюдок!» – подошла к нему жируха и отходила палкой по одеялу. Сашка начал отмахиваться и попытался забиться под сетчатую кровать. «Я тебя научу уму-разуму!» – вытаскивала она его за ногу, по которой нещадно долбила резиновой дубинкой. Она схватила его за волосы и потащила по проходу между кроватями к выходу: «Я из тебя сделаю человека!» Сашка продолжал упираться и кричать «Отпусти!», но это её только раззадоривало. Она пинала его мощными ногами, причём делала это остервенело, как будто находилась в состоянии аффекта и ничего не понимала. Схватила попавшийся на глаза зонтик и, выволочив мальчишку в коридор, добивала его уже там.
– Лида! Лидка! Стой, с..ка! Ты что делаешь?! – увидела картину Надежда Николаевна. – Под суд же всех отдадут! Ты кого посадить решила? Меня?!
На крики прибежал сторож и оттащил свихнувшуюся санитарку. Директорша отвела Саньку к себе в кабинет, куда по телефону срочно вызвала медичку, заставившую зашивать разорванного мальца тут же.
– Так у меня и анестезии никакой нет, – разводила та руками.
– Зоя, какая анестезия? Нам главное, подлатать его сейчас! – ходила из угла в угол директорша.
Рассечённая Сашкина бровь и дыра над губой кровоточили водопадом. Он сидел прислонённый к стене и не чувствовал тело. Казалось, душа и вовсе его покинула или спряталась далеко-далеко в пятки. Потому как не попало только по  ним.
Забрякал стеклянный графин с отточенной пробкой и бесцветной струйкой из него вылилась вода в белую чашечку. Трясущаяся рука с большим перстнем схватила её за ручку и поднесла к фиолетовым губам Надежды Николаевны. Чашка пробежалась дрожью по белым зубам и резко упала на прежнее место. «Тфу-ты! Руки как трясутся! Пить даже не могу! – смотрела она, как Зоя зашивает Сашку. – Ну что там? Получается?»
«Да я ещё только подхожу», – подносила та иголку к коже. Сашка резко открыл глаза и попробовал рвануть к дверям, но сил не было, и он тут же упал. «Сиди уже… Терпи… – тихо просила его санитарка, вставляя в рот жгут из тряпки. – Зашьём сейчас, как новенький будешь. Не ты первый, не ты последний»…
***
– Лидка, ты чего? Ты же могла его убить! – курили в туалете директорша и воспиталка.
– Да? Наверно, могла… – вытягивала губы трубочкой, выпуская сигаретный дым, женщина-бугай.
– Что с тобой? Это уже в третий раз… Что за приход? Ты себя совсем не контролируешь… – стряхивала Надежда Николаевна пепел в унитаз.
– Надя, ты в отпуске, когда была? Пять лет назад? То-то же! А я – восемь! Да я тут сама, как режимница. Эти утырки, кого хочешь доведут. Не могу больше… Ты погляди же: они воруют друг у друга, нас задирают, ведут себя, как аморальные уроды… Я просто не выдержала.
– И не жалеешь?
– Не-а, – выпустила она дым колечками изо рта.

***
Утром Санька проснулся в своей кровати и еле раскрыл слипшиеся от запекшейся крови глаза. Рядом с ним сидел Деньга и ждал, когда тот очнётся.
– Гляди-ка, даже не забинтовали тебя, – вздыхал Колян над Александровым… Да… Ну и угораздило же нас вчера!
– Ага… нас… – еле шевелил губами Саня и вдруг встрепенулся. – А где все? Сколько времени сейчас?
– На учёбе. Мне разрешили с тобой остаться. Помочь тебе…
– Слушай, все, наверно, на меня злятся?
– За что?
– Ну как же! Их, наверно, всех обрили!?
– Переста-ань! Что ты?! Они из-за тебя с Лидкой так переполошились, что про нас и забыли!
– Ну, слава Богу, а то я уж переживал…
Деньга  встал с кровати и пошёл к столику, стоящему у светлого окна.
– Ты куда? – не мог оторвать голову от подушки Санька.
– Да я тут, за едой тебе, – нёс тот металлический подносик с морсом, хлебом и кашей.
Кусочек чёрного соскочил на белое одеяло, но жилистая Санькина пятерня быстро его подхватила и запихала в рот.
– Ешь, ешь… – смотрел на друга Колян. – Набирайся сил. У нас ещё много дел сегодня…
– Сегодня?
– Но я думал, сегодня мне можно отлежаться.
– В том-то и дело, что можно… Значит, в школе тебя искать не будут. И меня тоже. Щас мы напихаем трябухи под одеяло и фш-ш-ш отсюда!
– Слушай, Деньга, – перекладывая поднос с пустой посудой на рядом стоящую кровать, говорил Санька. – Я в квартиры больше не полезу… Хватит с меня! В последний раз на такую горячую парочку нарвался, что-то больше не хочется!..
– Чо – избили что ли?
– Ха! Избили! Хуже!.. Потом как-нибудь этот позор расскажу…
– Ой, успокойся. Не надо ни в какие квартиры залезать. Достаточно залезть в карманы!
– А как?! Ты с ума сошёл?! Всё же заметят они! Вдруг почувствуют? – всполошился Александров.
– Не почувствуют! Уметь надо!
– Ну вот…
– Так чо – ссышь? Тебя научу! Щас часов в 12 в городе толкучка будет. В любом автобике.
– Ну?..
– Но мы в любой не полезем. Пойдём по отработанному плану.
– Это по какому же? – Санька чесал затылок.
– В рабочий полезем! Они с химзавода едут битком! При такой толкотне точно ничего не заметят!
***
Красный автобус подрулил к остановке. И, прыгая через лужу в раскрывшиеся узенькие двери, дружки перетекали из одного конца толкучки в другой. Толстые животы пассажиров упирались в чужие спины, сумки, висящие на локтях, требыхались на уровне грудной клетки мальцов, а фирменные демисезонные плащи так и шелестели в ушах.
 – Осторожнее! – кто-то сверху возмутился на Санька, указывая на свою ногу, поверх которой стоял Сашкин потёртый ботинок.
– Ой, простите! Я не хотел… – извинялся оробевший мальчишка.
«Ш-ш-ш! – свистнул Колян. – Ща выходим!»
***
Две пары одинаковых ботинок утопали в жёлтой листве, а потом взрывом раскидывали её по тротуару. Сырые листья, залежавшиеся в золотой луже, будто ждали своей очереди.
– Терь твоя очередь! – кричал Деньга, бегая по лужам, перепрыгивая с одной на другую.
– Чего это моя? Ты денег взял?
– Взя-аал, – в довольной улыбке расплылся Колян.
– Как это взял? А когда успел?
– Так спасибо Александрову!
– За что это мне?
– Ты со своей ногой отвлёк всё внимание на себя! Я у одного мужика и свистнул!
– Лопатник покажи? – не верил Сашка.
– Лопатник? – засмеялся Деньга. – Ты что, девочка? Ты с кем сейчас разговариваешь? Забыл? Я же профессионал! А первое правило профессионала: взял деньги – скинул лопатник.
Деньга достал из кармана купюры и, показав Саньке лишь краешек от них, засунул обратно.
– Блин, а мне? Ты же сказал, научишь…
– Деньга слов на ветер не бросает. Сказал – научу, значит, научу.
Они шли по городу, и со стороны выглядело, будто двое мальчишек обсуждают какую-то игру или безумно интересный предмет. Потому что один размахивал руками, а другой внимал каждому его слову и щурил впалые глаза.
 «Смотри или боковые карманы, или задние. Если они оттопырены – там могут быть деньги. И да: в первую очередь щупай правый карман, потому как многие всё-таки правши, – вёл свой урок учитель карманного воровства. – Запомни: пихать нужно только два пальца! Два! Всю руку ни в коем случае! Понял? Всю-то руку сразу просекут!»
***
Саня понял всю технику и методику за два раза. С третьего уже в автобусе он чувствовал себя профи. Давка в транспорте играла важнейшую роль. На руку шли и тряски. Александров изучил все места, где тряхнёт, с какой стороны лучше подходить к носителю кошелька и невозмутимо брал то, за чем он шёл.
Вкус «фламинго» на время забытый при переезде на новое место снова ощущался во рту. Но это был далёкий привкус, который только разжигал нёбо и просил «шоколада» ещё и ещё…
***
Он попался единственный раз, когда ехал без Деньги. Это был какой-то необычный день. Необычный, потому как раньше, после охоты в одиночку, он всегда возвращался с добычей.
Давка и в этот раз сыграла на него. Полная женщина стояла держась за поручень и смотрела в окно. Санька просунул ей два своих тощих пальца в карман и тут же ощутил, как тёплая пухленькая рука взяла его за запястье и крепко сжала. Мальчишка оторопел и встал, как вкопанный. Он не понимал, что происходит: почему его руку держат, но молчат. Почему никто не кричит, что поймал воришку? Что это? Он боялся поднять глаза вверх и посмотреть на своего стража. Единственная мысль, посещавшая его голову в серой шапке: «Что будет дальше?» Бежать он не мог – сильная рука, вряд ли бы, его отпустила. Кричать? Помилуйте.
Три остановки они проехали вместе. Такая милая пара: мама с сыном. Тёткина авоська, вихлявшаяся из стороны в сторону на её локте, то и дело била по Саньке. Но он терпел. «Куда она меня везёт? – думал воришка. –  Наверно, в милицию… Дожили! Сейчас меня ещё и посадят! Надо как-то сбежать… Ну когда же мы выйдем? На какой остановке?»
«Конечная», – вдруг объявили из-за множества взрослых спин. Тётка за руку вывела Александрова на улицу. Отвела в сторону и посмотрела в его глубокие глаза: «Ну и зачем ты ко мне полез? Ты интернатовский что ли?»
– Да, тётенька, интернатовский, – пытаясь разжалобить её, мальчишка распахнул куртку из-под которой виднелась всем известная в этих местах фланелевая рубашка и синие брюки, служившие даже не эмблемой того места, в котором находился на содержании Сашка, а меткой. Такой меткой, какую узнавали все горожане. Санька хотел и шапку снять в доказательство, но вдруг вспомнил, что, как назло, его вчера не обрили наголо.
– И чего тебе? – допытывалась тётка.
– Я хотел покушать купить. Я же интернатовский. На ужин не успею и всё – голодом буду ходить. Там же не дадут поесть… – не выходил из образа страждущих Сашка.
– А родители у тебя есть? – спрашивала побеждённая.
– Не-ет, ни мамки, ни папки… Один я, – поверив и сам в эти слова, говорил маленький Санька. – Не сдавайте меня, пожалуйста, в милицию. Я больше не буду так. Честно! Обещаю вам!
– Честное пионерское? – наклонилась к Саньке тётка и потеребила его за раскрасневшуюся на ветру щёку.
– Конечно, честное! – чуть не вскрикнул Санька, вспомнив, как недавно у него отнимали это прекрасное звание. Но он не переживал. Тогда по этому поводу переживала только мамка. Слеза, которую от него ждали в посёлке, выкатилась только здесь, перед толстой искренней тётенькой, пожалевшей его по-настоящему.
 – Смотри, больше так не делай, – достала она из кошелька три рубля, а из авоськи – большое красное яблоко. – Держи! И помни: другие тебя сразу в ментовку отведут, жалеть не будут. Так что думай головой, а не тем местом, на котором сидишь.
Сашке такая речь понравилась и он заулыбался: «Конечно, тётенька. Я знаю. Спасибо Вам огромное!»
Довольный и растроганный, интернатовский мальчишка шагал по переулкам и дворам, пока не наткнулся на… кулинарию. Не думая ни секунды, он просочился сквозь двери и уже вертелся у пирожков и кондитерки. «Мне с печёнкой! Пять!» – вспоминал он голос Толстого, с которым совсем недавно они ходили по рынку, воровали ему запчасти для фотика и бегали курить на чердак. «Эх… – печально смотрел Сашка в своё прошлое. – Где, интересно, сейчас Русик. И как там мотик?.. Уже, наверно, расплатились… Хотя куда там? Мамке столько за пару месяцев ни в жизнь не заработать!»
– Мальчик, чего тебе? – окрикнул его голос продавщицы.
 – Мне? Мне… – растерялся Сашка. – Два с печёнкой, три с картошкой, пять витушек…
Он перечислил ещё несколько наименований и попросил добавить ещё, чтобы потратить всю трёшку. Завернул всё в серую бумагу и отправился в интернат.
Санька щурил глаза и смотрел на фонари. Длинные лучики разбегались в разные стороны и обрывались за пределами радужной оболочки Сашкиного глаза. Он шёл вдоль многоэтажек и по старой привычке заглядывал в окна. Как тогда, со своим Витькой. Где-то уголок чьей-то мамы помешивал что-то за шторкой. Вдруг вытягивался, доставая руками до потолка, чей-то папа. Неожиданно выглядывала серая кошка, а порой какая-то бабушка махала ему рукой. «Ой, что это я!» – очнувшись от этого, передёрнулся Сашка. Ему так хотелось домой, что слёзы непроизвольно выкатывались на глаза и ждали, когда Санька разрешит им спуститься по щеке. Но он не давал. Огромным усилием мальчишка сдерживал солёную воду на больших глазах – перевёрнутых капельках –  и шёл дальше.

***
Вахтёрша сидела внизу и никого уже не запускала и не выпускала. Что поделать – должность такая. Сашку такое положение дел не расстраивало и даже не огорчало. У него были свои входы и выходы. Он спокойненько проходил через чердак. Деньга научил. Дверь там всегда была открыта, а по пожарной лестнице забраться туда и вовсе нехитрое дело!
«Ну, как поработал?» – встретил его Колян. «Нормально», – вздохнул Санька. «Вот – держите, – подал он кулёк подбежавшим девчонкам. – От Толстого привет…» «От кого?» – стояли они в недоумении. «Да… не спрашивайте», – махнул Сашка рукой.
Он подошёл к своей кровати, вытащил из-под одеяла три подушки, разбросал их по постелям друзей и забрался с головой под покрывало. Синее с белым, оно просвечивало в некоторых местах от изрядных протёртостей, и в них-то и попадал луч от люстры. Сашка водил пальцем по узору и периодически вытирал сырые щёки. Вдруг он усмехнулся, вспомнив, как поперхнулся Смола. В его глазах возникали образы несущегося по лесной дороге Русика, продавщицы из ларька, где покупали в первый раз сигареты, а затем пред ним предстал и дядя Армен… Ириски… Лисья шапка… Мамка…
«Эх, всё! С меня хватит!» – решительно, почти вслух сказал Сашка.
***
Он не дождался и пяти часов утра. Вскочил, когда стрелка на навесных часах отбила без двадцати. «Пора!» – решил не сомкнувший за всю ночь глаз Сашка. Он натянул на себя по-быстрому одежду и, крадучись, шёл к чердаку.
Ободрав ладошку о зазубрину на холодной металлической пожарной лестнице, он, прощаясь с интернатом, окинул взглядом спящие окна и помчался навстречу счастью. Домой.
Со времён, когда он считал себя домашним, помнил, что от Первомайской отходит рабочий автобус в посёлок, прошло не так много времени. Главное успеть. Главное – не опоздать. Малец бежал по мокрым дорожкам и уже представлял, как радостно его встретят дома, как обнимет мамка, Толстый, Смола! Э-эх!
В пол шестого одну смену отвозили домой, другую забирали на работу. Вот в этот-то автобус и заскочил пацанёнок. Он забился в самый конец и тонкими пальцами рисовал узоры на запотевшем окне. Потом стирал их, вырисовывая большой светлый шар, через который можно было наблюдать, что происходит на улице. Голые деревья и тёмно-зелёные сосны мелькали одна за одной, и вскоре в Сашкиной груди появилось то волнительное, будоражащее чувство, которое может испытать только человек, соскучившийся по Родине, настрадавшийся, ностальгирующий и помнящий, какой в ларьке на улице Ленина вкусный и хрустящий хлеб. То самое радостное и одновременно печальное чувство свербило в Санькиной груди, когда автобус повернул по до боли знакомому маршруту.
«О, Семёныч идёт! Нифига се, в какую рань-перерань! Наверно, со смены! – увидел проходящего мимо участкового Санька. – Ну, Байцев даёт!»
Странно, но мальчишка почему-то испытал даже радость, когда увидел Никиту Семёныча.
Большие колёса притормозили, смешав грязь на остановке, и из автобуса посыпался народ. Вместе с ними выплыл и Санька. Он тихо, разглядывая каждый куст, сараюшку и знакомые дома, двигался к родительскому дому.
***
Он дотянулся замёрзшей рукой до звонка и нажал на кнопку. Не сработало. Опять всё сломано. Папка, наверно, приходил. Сашка постучал в косяк. Потом ещё раз. А затем, разозлившись, пнул ногой. Послышались шаги и хриплый мамкин голос: «Чего тебе?!»
– Ма, это не папка! Это я! Ма-ма! – обрадованно кричал Сашка.
– Кто это ещё «я»? – спросонья слышалось из-за дверей.
– Саша… – обиженно произнёс ненужный сын.
Дверь открылась, и в проходе показалась мать в белой ночнухе. Она вылупила свои глаза на отпрыска, и сна будто  и не было до этого. «Что ты здесь делаешь?» – спрашивала она Саньку. «Мам, я всё. Исправился. Жить – домой приехал! Ты рада?» – всматривался в неё Санька и ждал, что она ответит ему взаимностью. «Рада?! Конечно, рада! Так рада, что с ума бы не сойти!» – ходила она взад и вперёд по коридору.
Санька ждал, что она обнимет его, расцелует… Да хотя бы погладит по голове! Но вместо этого мать крутила барабан телефона и, дозвонившись до пункта, от неё он слышал только одно: «Как допустили, что мальчик сбежал?! Что за халатность?! Почему такая безответственность?! Конечно, выезжайте!»
– Зачем сбежал?! – накидывала Надежда Николаевна на себя фланелевый халат.
– Я соскучился… К тебе хотел…
– Ага! Говори теперь! Ни слову! Ни единому твоему слову не верю! Позорник! На всё село осрамил! Ещё совести хватило припереться!
– Но мам…
– Не мамкай! Сказано было, что там будешь учиться теперь, вот и учись!
– Да я и учился! – кричал мальчишка сквозь слёзы. – Но ведь вы меня даже на выходные не забираете! Я как не домашний! У меня же вы есть!
– Ой, хватит, а?! – смотрела на него женщина, которой было параллельно.
Незакрытая дверь распахнулась, и в проёме показалась Лидия Ивановна. Лидка! «Надежда Николаевна, Вы уж извините! Пришлось вон с завхозом на «Буханке» добираться. Так задержались немного», – тараторила она, поправляя съехавшую шапку и фыркая носом, чтоб случайно не слетела сопля. «Сашенька, давай одевайся, поехали в школу», – не смотря на ребёнка, звала воспиталка мальца. «Так, а я и не раздет», – обиженно перевёл он взгляд с матери на неё. «Ну и тем лучше, поехали обратно. Покатался и хватит», – делала вид, будто она сама доброта, жируха.
«Вы следите там за ним получше… чтоб больше не убегал!» – наказывала интернатовской даме мать. Это последние слова, которые в тот день от своей родительницы слышал Санька. Ни пройди-покушай, ни погрейся, ни будешь ли чаю, сынок… Всё это было только в воображении Сашки. Там жили все его несбывшиеся мечты.
***
За шторкой, в кабине «Буханки» Санька сидел один. Спереди только слышался заразительный смех завхоза, да Лидкины шутки. На тоненькой скамейке, оббитой кожзамом, Саньку кидало из стороны в сторону. Да он и не сопротивлялся. Той боли, которую он получил сегодня утром дома, он не получит уже нигде. Отказались.
Ему хотелось вернуться и накричать, укусить, ударить её! Но проходило пять секунд, и он думал, что лучше бы сильно-пресильно обнял!
«Выходи! Приехали!» – скомандовала Лидка Сане. «Федь, обреешь щас?» – обратилась она к водителю.
***
– Знаешь, а лысому тебе ещё и лучше! – успокаивала его Светка в туалете. – Вон у тебя череп какой!
– Какой это, интересно? – сбрасывал пепел с истлевшей сигареты Сашка.
– А такой, красивый! – засмущалась подруга.
– А ты чего это – закурила? – смотрел на неё Александров.
– Ага, – выдохнула та. – Мы ж с утра пошли вас пастой мазать, а тебя нет. Всё здание опползали! Я расстроилась. Ну, вот Колян и угостил меня…
– Понятно, – выдохнул Санька.
– Хорошо хоть, просто подстригли… Могли бы и сам знаешь чего… – переживала Светка.
– А и пофиг! Всё равно убегу!
Сашка поймал непонимающий взгляд девчонки и добавил:
– Я ведь не Ленки, не Витьки, ни Толстого… Никогошеньки повидать не успел…
– А мамку?
– Нет у меня больше мамки, Свет… Нет…
***
Ему запретили смотреть со всеми телевизор, отказали в походах в кино и думали, такими методами отучат воспитанника от побегов. Но разве можно птице запретить летать?.. С утра он ходил в школу и учился вместе со всеми, а после обеда, когда имелось свободное время, Санька, как и все, занимался своими делами. Только «свои» дела у него были не как у всех. Как у Деньги. Но и его он больше не посвящал в свои планы. Из форточника интернат переквалифицировал его в щипача, вора-карманника. Да такого умелого, что, проехав несколько остановок, он мог неделю жить спокойно. И ещё пара–тройка человек из его приближенных тоже. В основном деньги тратились на Деньгу, Светку и Натаху. Иногда, из плаксивых побуждений, лишняя копейка перепадала страждущим. То есть Левому. О его заслугах Санька помнил всегда. Тем не менее сколько бы у мальчишки ни появлялось друзей, его всегда тянуло домой. Он почему-то продолжал слепо надеяться, что мать одумается и скажет, мол, хватит с тебя интерната, оставайся здесь, мы скучаем. И так тепло ему становилось от этой мысли. Казалось, будто тёплым одеялом укутали во время посиделок у костра. Так душевно… Что каждый раз после таких раздумий Санька был полон воодушевления и уверенности, что на этот-то раз его точно примут. Что в каждый следующий раз всё будет точно по-другому. Что мама… покажет свою любовь. Ведь она есть! Есть? Точно есть?..
***
– Левы-ый… Левый! Э! Слышь, ты?! – шёпотом кричал Сашка в утренней темноте спящему пацану.
Большие глаза Левого были затянуты тонкими веками и даже не дёргались. Длинный нос выдувал сопение.
Сашка потеребил его за плечи и наклонился к уху: «Подушку свою под моё одеяло запихай…»
– Ты куда?! – всполошился Левый.
– На кудыкину гору… воровать помидоры… К мамке поехал!..
– К мамке… – мечтательно произнёс Левый, прикрыв глаза.
– Да, к мамке… К мамке и к Толстому… – также мечтательно сказал Санька. – Ты… это… вместо меня на кровати чо-нить смастери… Ну?..
– Ага… Сделаю… – укладывая обратно свою голову, бормотал Левый.
– Э-э-э! – схватил почти лысый череп интернатовского друга Сашка. – Сначала чучело сделай, а потом дрыхни, сколько хочешь!..
***
Автобус на завод уходил с Первомайской. Оттуда Санька добирался до гаражей, ждал, когда пойдёт рабочий автобус и вместе со всем людом по проверенной схеме ехал домой…
***
«Ты опять за своё?!» – всплеснула мать руками, увидав на пороге сбежавшего сына. «Мамка, я к тебе!» – хотел Санька обнять мать. «Ну, что с тобой будешь делать! Лена!» – крикнула она в коридор.
«Сашка! – выбежала из комнаты тощая и длинная сестрёнка. – Сашка! Привет!» «Ну, здравствуй, Лена», – как-то по-взрослому сказал ей Санька.
«Лена, тебе придётся его обратно везти. У меня давление», – скомандовала мать дочке. «Мне?» – опешила Ленка.  «Да, тебе», – утвердительно ответила Надежда Николаевна.
Сашка по мере разговора переводил взгляд с одной, казалось бы, родной души… на другую, но не мог уловить той горящей искры, о которую он грелся в интернате, представляя себе этот момент встречи всё снова и снова… только как-то иначе что ли… Точнее, совсем иначе. Его как будто выворачивало наизнанку и ломало от того, что ожидания опять не оправдались. Всей своей детской душонкой мальчишка мечтал, чтобы в его судьбе приняли участие родители… Но, смотря на людей, сидевших в заводской робе в салоне автобуса, мчавшегося на полном ходу в Череповец, и на застывшую Ленку, глазевшую в одну точку, чтобы случайно по обыкновению не блевануть, он понимал, что эта мечта никогда не станет реальностью.
***
«Ма, отвезла! Воспитателям сдала!» – вернулась в свою квартиру под вечер Ленка. Она разувалась на пороге, а мать недовольно кричала с кухни: «Свезла, да?» «Ага», – проходила дочка к ней. «Вот – полюбуйся!» – показывала Надежда Николаевна на пьющего чай с таком Сашку.
– А как он так? Мам, я честно его отдала из рук в руки! – оправдывалась девчонка.
– Так я знаю… Ты ж на рейсовом, наверно, ехала, да?
– Да-а…
– Во-от! А этот  на рабочий успел.
– Больше я его не повезу! И так – вот, – она достала из пальто сырую рукавицу, пропахшую рвотными массами.
– Фу-у! Показывает тут ещё! Иди – стирай! – брезгливо сказала мать.
«Да я и сам доеду! – поставил белую чашку с отломленной ручкой Санька на стол. – Я ведь только повидаться… На рабочем через час и уеду!» «Так он же через два только…» – забеспокоилась женщина. «Ну, через два…» – мальчишка пошагал к дверям. «Смотри у меня! Позвоню в интернат – не будет – в ментовку обращусь! Получишь потом! Натвори ещё тут чего-нибудь только!» – кричала она на лестничной площадке в пролёт.
***
Толстый сидел за своим большим лакированным столом и учил уроки. Настольная лампа уже напекла лоб и ярко светила на тетрадку, как откуда-то слева послышались тихонькие стучки по оконному стеклу. Будто большущие капли дождя чиркали по нему.
Сашка Александров стоял у его подъезда и, отрывая по небольшому кусочку от веточки акации, поочерёдно запускал их в окно Русика. Шторка подёрнулась, потом полезла куда-то в сторону, и в окне показалась сморщенная физиономия лучшего друга Саньки. Он сделал руки домиком и, поднеся их к окну, протиснулся меж ними, чтобы вглядеться в темноту улицы. «Ш-ш! – тихо свистнул Сашка. – Толстый! Толстый! Это я! Выходи!»
Глаза-щёлочки превратились в пятикопеечные монеты и чуть не выкатились из орбит. Радостная улыбка расплылась по всему лицу Кезавы и он скрылся за занавеской.
Послышался звук открывающейся двери и топот шагов по площадке. «Санька! – бежал Толстый навстречу другу! – Дорогой мой! Как я рад! Ты что? Всё? Отпустили?!» «Толстый! Родненький мой! – обнимал его от души Санька. – Братишка! Я так соскучился! Как ты тут? А?» «Да я-то хорошо! Хорошо я! Ты как?» – не унимался Руська. «Слушай, ты оденься давай сходи, – обводил его взглядом Александров. – Дело у меня к тебе есть…»
«Дело? – насторожился Толстый. – Слушай, тут я пас. Не пойду больше. Мамка так задницу тогда отодрала… На мотики даже больше не смотрю». «Так я как раз по этому делу. Давай, я тебя на крыше жду. Сам на чердак придёшь. У меня времени мало!» – отправлял Санька Толстого за одеждой.
***
На крышу Русик всё-таки пришёл. «Сашка… – блуждал он в темноте. – Ты где?» «Здесь! – криком из-за бетонной стены ответил Санька – Ща я, возьму тут кое-чего и иду». Он запустил руки в лисью шапку и, радуясь, перебирал свои драгоценности…
Толстый по привычке присел на корточки у небольшого оконца и смотрел на лучи фонаря, которые описав небольшой круг, доставали до асфальтовой дорожки во дворе.
«На вот, – подал он пятьсот рублей Толстому. – Мамке моей отдашь…» «Нифига у тебя запасы…» – взял деньги Русик. «Твоя-то, поди, уже расплатилась за мотоцикл», – предположил Саня. «Да сразу же… Заняла на второй день у кого-то и отдала. Сказала, лучше так, чем в долгу этим торчать», – подтвердил его догадки друг.
***
Дни летели за днями. Скучные интернатовские дни. Печальные. Иногда воровские. Тут уж как настроение взыграет. Ну, и везение выполняло немалую роль. Это, конечно…
 Деньги, переданные мамке за мотик, сердце так и не растопили, но теперь при очередных побегах дома Саньке изредка наливали чай. Иногда с песком.
Директору интерната, той самой Надежде Николаевне, уже надоело оправдываться на районных планёрках за сбежавшего воспитанника, а когда на неё чуть было не завели дело, начальница решила твёрдо: надо от Саньки избавиться. Написала справку, мол, перевоспитали, и отправила домой. «Я не вижу никакой разницы в месте его обучения, он всё равно стремится домой. Тянется. Мы с Вами, – сказала она мамке, – только мешаем ему учиться. Ведь сбегает мальчик, потому что знает, что находиться он должен дома. И учиться – тоже там. С отметками у него всё нормально. С поведением тоже. А это значит, мы свою миссию выполнили – он какие-то выводы для себя сделал».

Возвращение

Свою миссию они выполнили. Какую-то особенную… Теперь Санька знал, что он не нужен ни дома, ни там, нигде. Общество избавлялось от него, выплёвывая, как ненужный элемент. На это он мог ответить только… взаимностью. Мальчишка в детском возрасте начинал презирать всех и вся, никому не доверять и смотреть с опаской по сторонам. А ещё… А ещё делать назло. Чтоб хоть как-то заметили, обратили внимание. «Я же не пустое место!» – доказывал Санька себе сам.
Дведцать. Ему было только двенадцать, когда он вернулся из интерната домой. Радостный, он прибежал к мамке, где получил… нет, не вторую жизнь… Второе имя он получил – «Лишний рот» теперь его называли.
***
Чтобы отвлечь маленького воришку от своей привязанности, было решено занять его другим делом, не менее азартным и интересным – спортом! А если быть точнее, привели Саньку в секцию по рукопашному бою. Так сказать, чтоб в свободное время занимался не воровством, а своим развитием…
Как на любом другом уроке, здесь Сашка тоже схватывал всё налету. Вскоре у тренера он стал любимчиком. Воспитанник Орлова побеждал на всех соревнованиях, в которых участвовал, и, казалось бы, шёл на поправку…
Но это только казалось. Природная любопытность и вкус «Фламинго», который он уже продолжительное время не разрешал себе пробовать, всё-таки взяли над парнишкой верх. Он зашёл в соседнюю секцию, где ребята занимались вольной борьбой. Обвёл взглядом всё помещение и не увидел тренера. Не было Берцова и в его кабинете. Зато на столе стояла коробочка, в которую ребята каждый месяц складывали денежки за секцию.
Сашка оглянулся назад, удостоверился, что никто за ним не смотрит и, схватив все деньги, ринулся из спортивной школы. Мурашки бежали по его спине, а это был верный признак того, что где-то он просчитался.
На звук хлопнувшей двери тренерского кабинета из соседней секции выбежал высокий парень, который, увидев пустую коробку, смекнул, что опустошили её только что, и кинулся за вором, бросив своим: «Ребята, он у Юрьича деньги стырил!»
***
Резко и часто вдыхая холодный воздух, Сашка давал дёру по заснеженной улице родного посёлка. Он забежал за склад картона и вытянулся за углом по стойке смирно. В горле всё першило и перехватывало. Нужно было срочно отдышаться. «Сынки» Берцова уже были на подходе. Всё его племя бросилось догонять вора. Санька по привычке запихал деньги в носок, под пятку, и ждал, когда его найдут. «Раз!» – с головы Александров зарядил первому. Затем был второй, третий, четвёртый… Когда Юрьич прибежал на место, все его подопечные лежали на земле.
– Что это?
– Отдыхают… Устали…
– Понятно, – осматривая своих очухивающихся воспитанников, произнёс тренер.
«Саня, деньги верни…» – протягивал он руку к Александрову. «А я не брал!» – уверенно отвечал тот.
– Давай мы тебя обыщем,– предложил тренер Саньке.
– Так давай, – встал в позу мальчишка, показывая всем видом, что ему бояться нечего.
«Ребята, обыщите его», – приказал Берцов восставшим борцам.
Все четверо облапали парня, но так и не могли ничего найти.
– Ты парней зачем уложил?
– Так я думал, они меня избить хотят…
– Вишь, ты какой… Будешь у меня в секции заниматься, – утвердительно сказал Олег Юрьич.
– Так у меня денег нет, чтобы оплачивать.
– А я тебя бесплатно возьму.
«Ребята, чё стоим?! В спортзал все бегом! Бегом, говорю», – отправлял он своих орлов.
– Пойдём, посмотришь, чем мои ребята занимаются, – вёл тренер Сашку в их секцию.
– Да я так-то видал, заглядывал к вам иногда, – ответил парнишка и, замявшись, как-то по-особому посмотрел на тренера. – Слушай, Юрьич, а чего деньги у меня так хреново обыскали?
– А что? Я вообще подумал, что ты их скинул где-то. Знаем про тебя. В этом деле ты наученный.
– Не… Не скинул. Вот они – в носке были, – отдал все до копейки Санька Берцову.
В его жизни добрые люди случались не часто, поэтому в их глазах он хотел быть хорошим и желал совершать соответствующие поступки.
Вольной борьбой Сашка занимался до лета, пока его не отправили… в пионерский лагерь. Там про тренировки и тренажёры он должен был забыть. И забыл бы, если б не Роза…
***
Девочка с именем цветка сразу завлекла сердце юного сорванца. Его характер, состоящий из шипов, постепенно переходил в мягкие лепестки. Санька пытался казаться положительным, и делал всё, чтобы внимание Розы доставалось только ему. Только ему. А не Тимуру, положившему на эту девочку свой карий глаз.  «Ну, как положил, так и уберёт», – решил Сашка и вызвал его на одной из дискотек за клуб.
Услышав, что за углом драка, Роза прибежала и начала метаться из стороны в сторону, не зная, кому отдать своё предпочтение. «Так-то вы мне оба нравитесь, – сказала она, стоя на поляне руки в боки. – Ну, давайте так: кто победит, тот и будет со мной встречаться!»
Соперников Сашка не терпел, а посему быстро их устранил, за что на следующий день, в родительскую субботу, был пристыжён прилюдно на собрании и выгнан со смены. У Тимура оказались сломаны рёбра, последствием чего для Саньки стал очередной поход на комиссию по делам несовершеннолетних, а затем и вовсе – разговор с человеком в форме.

***
– Александров, ты на посёлке уже почти год, – сидел за обшарпанным столом дядька-мент рядом с пухлой папкой под названием «Дело». – Ты посмотри, сколько на тебя уже материала… Поедешь скоро за колючий забор. Мамка тобой не занимается, в школе не справляются… Что тебе нужно, не понимаю. С тобой и по-хорошему…
– По-хорошему?! – не выдержал Санька. – Это кто, интересно, со мной «по-хорошему»?! Вы? Или, быть может, в комнате милиции со мной по-хорошему?!
– Так, а что заслужил, дорогой друг! Ты ж посмотри, что творишь! Весь двор под тобой ходит! С такими успехами скоро вся ребятня на посёлке в воров превратится!
Сашка сидел превознесённый и даже немного довольный. Что ты – авторите-ет!
– Я тебе так скажу, пацан, давай заканчивай. В следующий раз ведь тебя не Байцев, батькин друг приведёт, а притащит какая-нибудь тётенька, которая заявление накатает, и будь здоров!
– Ха! Ничо вы со мной не сделаете! Малолетка я ещё! Понятно?! Вы меня на дурака не возьмёте!
– Малолетка, говоришь, да?.. Знаю я одно место, где малолетки живут…
– Напугали! Я и не через такие заборы перелезал, если Вы про Шексну…
– Ну-ну… Посмотрим…
– Что – посмотрим? – выпучивал свои глубокие глаза Сашка. – Что?! Опять отправите на перевоспитание?! Так не получится у вас! Вон – раз уже попробовали! Уехал форточником, приехал карманником!
– А-ай! – махнул мент рукой и усмехнулся. – Издержки производства: кто ж знал, что ты свяжешься там с такими людьми?..
– Вы! Вы все знали!
– Может, и знали, – тот закурил сигарету. – Одно вот скажу тебе точно и наверняка: ты у нас всегда под надзором будешь…

***
Шекснинская спецуха, которой грозили местные менты, Сашку не пугала. Их деревянных высоких заборов парнишка не боялся, потому как твёрдо знал: если ему понадобится, перемахнёт и через них. Даже если надзор будет круглосуточным. Уверенность в том, что он найдёт для этого момент, была незыблемой. В принципе, такой же, как и у тех людей, что, посовещавшись, решили отправить Сашку Александрова за пределы области. Чтоб теперь-то уж точно не сбежал…
Полистав свои журналы, люди в форме нашли такие же спецшколы… в Петрозаводске и Днепропетровске…

Страна Карелия
***
– Давай скорей! – поторапливал уставший мент Сашку. – Ехать пора. Комиссия по делам несовершеннолетних решила, что тебя изолировать от общества нужно. Мать воспитать не может, значит, будет воспитывать государство. Повезём тебя в другое место…
– А куда? – запереживал Сашка. – В Шексну?
– Нет, не в Шексну. Для начала в Вологду… Будешь ждать там документы, когда придут на тебя, а потом поедешь дальше…
***
Месяц в приёмнике-распределителе для Сашки мог показаться годом. Если бы… Если бы он по счастливой для него случайности не встретил там одного интернатовского друга… Деньгу!
– Колька! Деньга! А-ха-ха-ха-ха-ха! – разразился Санька смехом, когда увидел впереди шагающего по коридору своего друга.
– Александров! А-ха-ха-ха! Какие люди! Откуда ты здесь?! – бежал обниматься к нему Деньга.
– Откуда-откуда?! Из дома! А ты?
– Так с Череповца! Откуда ж ещё! Устали от меня в интернате. На меня ж доки собрали за кражи карманные… Дальше теперь поеду… перевоспитываться…
– А куда? – озадаченно спросил Сашка.
– Так в Днепропетровск… А ты?
– А мне ещё не сказали…
– Вот бы со мной! Вместе! – загорелся Деньга.
– Ага-а! Хорошо бы! Только меня ведь могут и в другое место…
– Да ладно! Может, свидимся ещё!
– Теперь я уже ничему не удивлюсь, – качая головой, говорил Санька.
Деньгу отправили первым, а Александров, отсидев ещё полмесяца и познакомившись с бытом приёмника, где также он успел побывать в камере, отправился дальше.
***
Наручники защёлкнулись на тоненьком Сашкином запястье, и только тогда мальчишка понял, что дело туго.
На заднем сиденьи ментовского УАЗика, зажатым между двумя дядьками в синей форме, Сашка ехал к аэропорту. Самолёт ждали часа два. За это время парнишка успел ощутить на себе взгляды всех тётенек с чемоданами, дяденек с бакенбардами и маленьких детей, которых родители куда-то тащили за руку.
– Куда летим? – вытягивая голову вверх, смотрел на мента Сашка.
– Прилетим – увидишь.
***
Облака. Белые. Чистые. Как перина на двуспальной кровати тех молодожёнов, у которых Сашка познал радости взрослой жизни. Облака. Воздушные. Мягкие. Как живот у Толстого! Ну, точно! Сашка смотрел в иллюминатор и улыбался. Он летел на самолёте в первый раз.

***
Надпись «Аэропорт Петрозаводск» Сашке ничего не сказала.
– А где это я? – спросил у сопровождающих.
– В Карелии…
– А что это? Страна? Республика? Куда вы меня вообще доставили?!
Предательские мурашки бегали по тощей Сашкиной спине, забирались под лопатки и выползали на грудную клетку. Он вдыхал незнакомый воздух и пытался к нему привыкнуть.
Карелия! Да что это такое?! Что это такое – эта Карелия – для 11–летнего мальчишки из глухой деревни зачереповецкого района. Если бы на географии в школе его вызвали к доске и попросили показать на карте это место, он провалил бы это задание с треском! Карелия!..
***
Менты привели Саньку к вахте, которая стояла перед входом. Высоченный шестиметровый забор! И доски так плотно-плотно… Не выскочишь. Не перепрыгнешь. Даже, если просто карабкаться, менты снимут. Никаких гвоздиков, лесенок… Ничего. Совсем ничего. Ни-че-го. Зацепиться не за что! Наглухо! В интернате хоть витой был да с узорами. Ногу на виток металлический поставил, подтянулся, другую перекинул и всё – ты в городе. На воле!
– Чё? Кого привезли? – послышался мужской голос-тромбон с вахты.
– Новенького! – ответили Сашкины менты.
– Откуда?
– С Вологды!
– А чё так издалека? – вышли они принимать пацана. – У вас же там тоже есть в Шексне…
«Парень, чего ты там такого учудил, что тебя аж в Карелию увезли?» – перекинулись они на него. «Не знаю… – мямлил напуганный Сашка. – Я и сам не понял, что произошло… И что такое Карелия, я не представляю…» «Ну, сейчас представишь! В карантин его!» – скомандовал большой мужик охране.
***
Брить лысую голову, наверно, легко, и в тоже время глупо. Тем не менее в карантине это сделали. И без того обритую в приёмнике, Сашкину голову подстригли ещё раз. Лысина блестела, как кожура у лимона, и пощипывала от раздражения во многих местах. «Нц, аай, – подвывал Санька. – Вот суки! Чтоб вас так!»
Его переодели в серо-чёрную хлопчатобумажную робу и посадили в комнату три на три, полностью оббитую железом и выкрашенную ядовито-зелёной краской. Через вытянутое окно, обвитое решёткой толщиной с большой палец, да пропущенной через неё тоненькой, было видно только маленький дворик, усеянный окурками.
«Раздеться до трусов!» – скомандовал чей-то голос за железной дверью. Сашка повиновался, после чего остался в чёрных семейниках. На красном дощатом полу он сидел, прижавшись к стене, и пальцами водил по сетчатой одноярусной кровати, на которой не наблюдалось ни матраца, ни подушки…
«Сиди-ит, колупается», – послышалось за дверью, и закрылся глазок на двери.
***
Режимники следили за Сашкой два дня. На третий принесли ещё одну такую же ржавую пружинистую кровать и поставили её у другой стены. Сашка стоял у окна, и наблюдал за происходящим. Вдруг в открытые двери взашей загнали маленького, тощего мальчонку. Белёхонькой! Ну, точно – карел! Только Санька хотел с ним поздороваться, как услышал поганенький и противнейший ной.
– Ты чего? Совсем что ли? – подошёл к нему Саня. – Чего ноешь-то? А?
– У меня мамка дома… – не мог договорить светловолосый, продолжая всхлипывать.
– И чё? У меня тоже!  Ты местный?
– Да-а… Я из Петрозаводска…
– Ого! – рассмеялся Санька. – Повезло! А я, представь, из Вологодской области! Прикинь! И не ною же!
– А где это?
– Ой, и не спрашивай! Где-то за облаками… Я на самолёте летел!
– На самолёте? Круто! А я ни разу не летал!
– Вот ныть не будешь – прокачу потом!
– Правда?
– Правда-правда… – успокаивал его старший товарищ по несчастью.

***
Они сидели оба на дощатом полу и ковыряли ногтями в половицах. Вдруг Санька вздохнул и, осмотрев щупленького парнишку, спросил: «Слушай, а за что ты сюда попал-то, Ди-ма…» «Так форточник я», – утирая нос, произнёс Ревутов. «Надо же… А тебе подходит…» – напрягал глаза в мутном помещении Сашка. «В смысле?» – приободрился тот. «Профессия, говорю, как раз для тебя... Вон ты малой какой…» – продолжал Саня. «Мне так-то уже 11!» – гордо отрезал тот.
***
Две миски с кашей, по компоту и пайки хлеба. «Каждый на свою кровать!» – скомандовал режимник. – Жрать на своей!» Видите ли, увидел, как сидят вместе.
– Не бойся ты, – сказал перелетевшему на свою железку Димке Саня.
– Ага, погоди, скоро бить начнут… – капали солёные слёзы карела в кашу.
– Да что ж ты плакса-то какой! Сейчас всю камеру тут затопишь! – пытался отвлечь его Санька. – Дима, не реви. Скоро нас выпустят отсюда!
– Нефига! В такой камере долго сидеть!..
– А мне плевать – я в разных сидел! – зачерпывал алюминиевой ложкой пшенку Александров. – Ты-то хоть в Петрозаводске живёшь… К тебе родители могут прийти…
– Ага-а! – разразился плачем Ревутов. – Придут! Как же?! Мамка болеет – не встаёт, сеструха – маленькая: восемь всего. В школу только пошла! Из-за неё и воровать–то пошёл! Пришлось…
Голубые глаза карельского мальчика налились выстраданной водой, застывшей где-то на роговице. Он так отчаянно вопил, что ком в Сашкином горле вырос как-то сам собой и заставлял хватать спёртый воздух. «Этот хоть ради сестры воровал… – размышлял Санька. – А я… Я-то ради чего? Кого… Зачем я здесь? Почему… Э-эх!»
– Ладно. Не ссы, пацан! – взял себя в руки Александров. – Как ты говорил фамилия-то у тебя? Ревутов? Так вот слушай, Ревутов, это тебе Александров говорит: если чего, я за тебя всегда вступлюсь. Всё равно будем вместе с карантина выходить. Я не знаю, кто нас там ждёт, какие ребята… Понятно, что возраст разный, но будь спокоен – я с тобой!
«Посуду сюда!» – зашёл молодой кудрявый парень в камеру. Ребята собрали вылизанную утварь, и Сашка подал их менту. «Кто это? Повар что ли?» – спрашивал Александрова Ревутов. «Не думаю», – усмехнулся тот в ответ.
«Эх, сейчас бы полежать…» – мечтал Димка. «Где уж тут… Днём нельзя. Жди отбоя. Матрасы принесут… ровно на ночь», – спустил его на землю Санька. «Не могу ходить больше, полежу!» – лёг Димка голым торсом  на кровать из тонких железных ромбов, которые тут же врезались в тёплую кожу. Он не дышал пять секунд, а затем вскочил, как ошпаренный: «Бльа-а! Да что такое-то!» «Иди лучше сюда, – звал пригревшийся у батареи и сидевший на корточках Санька. – Я уже всё это вчера прошёл – не уснуть там…»
Димка повиновался и с закрытыми глазами рассказывал новому другу про свою семью. Как батько их бросил, как он ухаживал за мамой, как воровал… А потом, задумавшись, резко перебросился на другую тему. По-видимому, на ту, которая сейчас его волновала больше…
– Ты знаешь, какие тут пацаны сидят… – беспокоился он о подъёме с карантина. – Бить будут…
– Да не будут! Это тебя менты напугали! Они такие же, как мы!..
***
Длинный ментовский ключ провалился в замочной скважине, сделал несколько оборотов и открыл дверь к Ревутову и Александрову.
– Меня зовут Евгений Павлович. Я ваш отрядный. Теперь вы будете под моим началом, – сказал крепкий белёсый мужчина.
Он кинул мальцам серо-чёрную робу: «Одевайтесь, и я отведу вас в отряд. Покажу, где будете жить, учиться, работать».
«У нас тут не забалуете, – вёл он малолеток по длинному коридору. – Тут вам не мамкины пирожки!» «Знал бы он, какие у меня мамкины пирожки», – думал про себя Сашка.
***
Новым исправленцам выдали два матраса, белое однотонное бельё. Простиранное. Воняющее хлоркой. По зубному порошку с добрым названием «Снежок» и по зубной щётке с жёсткой щетиной. «Такой бы краску старую со стен сдирать», – со знанием дела заметил Саня.
– Ну чё стоите? По скатке делайте и вперёд! – ждал их отрядный.
– По чему? – шёпотом Димка спросил у Сани.
– По скатке, – пояснил тот и начал разостланный матрас скатывать в трубочку.
– А-а, – просёк тот и закатал свой.
Схватив все принадлежности под руки, они двинули за Евгением Павловичем. Вышли из здания, где находился карантин, зашли в другое. «Вот здесь жилое помещение, – показывал мент на койки. – Тут будете жить. Пойдёмте – покажу. Сейчас все на работе, но скоро придут…»
Не успел Палыч сказать эти слова, как навстречу выскочил высокий белобрысый парень, ростом с Сашку и, миновав отрядного, специально толкнул Александрова в бок. Скатка выпала из Санькиных рук и раскрутилась под ногами. Мальчишка присел на корточки и стал собирать матрас обратно.
– Ты чё делаешь? – слышался снизу возмущённый Сашкин голос.
– Чего сказал? – наезжал на него прыгающий, как петух, злой карел.
– Чего слышал, – выпрямился вместе со скатанным матрасом Санька. – Чего делаешь, говорю? Чего плечом-то толкаешься? Не видишь, новички идут? Тебе чего от меня надо?
Длинный карел не выдержал и хотел сунуться на Саньку, но Александров уже был неудержим. Он технично, как учили когда-то Берцов с Орловым, дал с кулака карелу в глаз, который тут же налился кровью. Противник сжался от боли и завыл. «Хорошенечко», – подумал Сашка.
Произошло это в какие-то секунды, но как раз они-то и продлили Сашкино заключение в камерах спецухи ещё на три дня.
Отрядник развернулся в то время, когда этот длинный прыгал, держась за глаз, со словами, направленными к Сашке: «Я тебя убью, б..я! Ты нарвался! Сюда выйдешь – уничтожу! Ты ваще кто  такой?» Он рванулся на Сашку, но снова напоролся на очередной удар. Евгению Павловичу пришлось ввязаться в драку, чтобы разнять двух обезумевших малолеток. «Саня я! Саня! Александров! С Вологды! Не забудь! – кричал ему Санька, пока его уводили обратно на вахту. – Мы ещё посмотрим, кто кому даст!»
***
Дальше Димка Ревутов шёл один. Боялся, но шёл. Санька понимал, что сейчас ему попадёт за обоих, но помочь ничем не мог. Пока не мог…
Ключ снова провернулся в дверях, но теперь уже в соседних. «Здесь не карантин, здесь у нас карцер, – сообщил новенькому поступившему отрядник. – Будешь тут три дня сидеть».
– Но Вы же видели, что не я начал… – оправдывался Сашка.
– А я ничего не видел. Я видел только, что ты подрался сейчас с воспитанником…
– Он же меня плечом толкнул! У меня же всё выпало! Вы же видели! Я начал поднимать, а он – наезжать! – тараторил раскрасневшийся ребёнок. – Почему его тогда не посадили со мной? Он же тоже дрался!
– Ты ему в глаз дал – его в медчасть увели…
***
В оббитой полностью железом комнате было жарко. В дверях виднелся глазок. А окна… Окна не было. Свет в карцере излучался из тусклой-тусклой лампочки. Казалось, она умирала, пока наказанные отбывали срок исправления в стенах этой ужасной камеры. На железных нарах снова пусто. «Ну, подождём ночи… Поспим потом…» – решил для себя Сашка и сел на пол. «Федя… Гриша… Дима…» – обводил он выскырканные на железной стене пальцем имена. «Скоро и моё появится», – подумал Санька.
Вечером Александрова пришли кормить.
– Дак чего, матрас-то хоть дайте! – просил он зашедших мужиков.
– Без матраса! Жарко, видишь, как! – отрапортовали они.
– Ну я же в одних трусах!
– Будешь сидеть, исправляться. Избил воспитанников, значит, сиди. У нас всё жёстко.
– Да у вас же одна дырочка только в двери и в ту не посмотришь – закрываете с той стороны! Глазок под навесом! Окно зарешечено, что ничего не видно!
– Не психуй! Ты как хотел? Ты же нарушитель режима! На тебя и рапорт уже имеется! Плохо начал, парень… Ты теперь у нас частым гостем будешь! – закрывая двери карцера, бубнил мент.
– Да пошли вы… – сел обратно на пол Сашка. – Зашибись! Приехал в Карелию!
«Поднос отдашь через пять минут!» – послышалось из коридора. «Замечательно! – мальчишка потянулся к железному подносу, на котором стояли миска, кружка, ложка, хлеб-пайка, а под ним… А под ним сигарета с чиркашом! – И на кой мне это? Я уж сколько не курю… Ну было по глупости… А-ай! От такой жизни всё возможно! Может, тут положено так… Мало ли…»
Сашка обсмотрел весь поднос, но так и не нашёл ни одной записки… Ни-че-го…  Кудрявый молодой парень зашёл за подносом, подмигнул Саньке и тот сразу его вспомнил: «Точно! Ревутов его за повара ж тогда принял!» «Нормально всё?» – спросил добрый мент. «Нормально»,  – обрадовавшись человеческому отношению, ответил Александров. «Спрячь. Тебе пригодится», – сказал он как будто бы между прочим про сигарету и вышел с подносом из карцера.
«Спрячь», – думал Сашка. – А куда? Куда можно спрятать сигарету, если ты в одних трусах, из которых тут же всё вывалится, да и кругом одно железо».
Судорожно пацанёнок оглядывал коробку карцера в надежде найти тайное место. Надеялся и нашёл! Он поставил сигарету на дыбы за ножку кровати. Поставил и смотрел, чтобы она не падала. Тонкая палочка с табаком стояла и не двигалась. «А вдруг проверка?! Сразу ж найдут!» – искал Санька глазами место, куда можно перепрятать подарок кудрявого.
Не зашли. Не проверили. Во второй день подарок от доброго молодого мента снова пришёл под пайкой. И в третий тоже.
Спина в красную клеточку уже привыкла к кровати без матраса и иногда попадала в рисунок. Сашка лежал на нарах и смотрел в тёмный потолок. Комиссия в районной администрации… Тётка с кучкой волос на голове… Чужой мотик… Пирожок с печёнкой… картошкой… корзиночка… Ленка… Деньга в приёмнике… Мамкины подтяжки… Лисья шапка… Складки на талии Толстого… Картинка за картинкой из прошлой жизни всплывали в  Сашкиной памяти. И так тепло от этого на душе становилось, что спина переставала болеть, и уставший мальчишка усыпал…

***
Перед выходом из карцера к Александрову пришёл серьёзный мужик. «Я – начальник режимной части, – представился он. – Как жить собираешься? Опять будешь драться, как выйдешь?»
– Я-а? Да я и не собирался, – доказывал Сашка. – Этот парень, я не знаю, как его зовут, толкнул меня первым!
– Ты смотри… Тебя там ждут уже…
– Кто меня ждёт?
– Друзья его… Да и он сам…
– Он за дело получил! Мне не страшно! Правда на моей стороне!
– Правда-то, может, на твоей, а вот все пацанята – на его. А у кого силы больше, тот и прав…
– Вот и посмотрим!
– Посмотрим… Ты главное, смотри, обратно к нам не угоди. Мы таких тут сразу ждём опять на трое суток…
– Я стоять и смотреть не буду!
– Я тебя предупредил. Дальше дело твоё. Ты, кстати, в курсе, кто это был?
– Откуда?
– Так-то его здесь все уважают…
– И что? Это даёт ему право сразу на новичков наезжать?..
***
Евгений Павлович вёл Саньку в отряд, а тот, переходя из одного здания в другое, открывая одни двери, и, закрывая другие, готовился, что вот-вот на него кто-то накинется. Но ударов не было, пинков не прилетало. Никто не орал и не наезжал.
Пацаны только пришли с работы и первые двое облепили Саню с обеих сторон.
«Здорово! – подал руку крепкий парниша. – Меня Ёлыч зовут. Ну, погоняло такое. А вообще Саня Ёлькин!» «А меня – Рыба! – подхватил второй. – Вовка Рыбкин я! А ты можешь не представляться, мы уж о тебе тут все наслышаны…»
– Да? А чего это? – не понимая, Санька всматривался в зелёные глаза Рыбы.
– Ты знаешь, кого при входе нарушил-то? – на два тона тише спрашивал Вовка.
– Не, не знаю…
– Петя его зовут! – вставил Ёлыч.
– Да мне хоть Маша! – засмеялся Санька, разбирая матрас на кровати. – Чё мне этот Петя?!
– Дак он вечером к тебе разбираться придёт… – шептал Рыбкин.
– А как он придёт? – убавлял звук Саня. – Тут же режимники кругом!
– Так он договорится – пропустят! – уверенно сказал Ёлыч. – Но, если чо, мы за тебя!
– А почему? – не понимал Сашка.
– Да потому что мы с тобой в одном отряде, а нам сразу рассказали, что ты с ним в коридоре цепанулся и сразу же уделал! – тараторил Рыба. – А до тебя же на это здесь ещё никто не решался…
– Да ну нафиг?
– Ты ему нормально накатил-то… У него фингал с пол-лица! – показывал на себе Ёлыч. – Вовка, докажи?
– А чё тут доказывать? – откликнулся Саня Ёлькин. – Он до сих пор оправиться не может. Сказал, будет со своими дружками с тобой разбираться. Мол, за него заступятся.
– И чего теперь делать? – натягивал Санька наволочку на тонкую подушку.
– Вы разбираться будете! Во-он там! – Ёлыч показал в сторону умывальника. – Вечером он придёт на разборки. А мы сказали, что ты с нашего отряда и разбираться если будете, то только один на один. Если ты Петю отдолбишь, то, значит, наша правда. Если он тебя, мы тоже не будем против. Толпой бить не дадим.
Сашка вздохнул с облегчением: «Ну, слава Богу, хоть тут поддержка есть!»
– Зашибись! – сказал он вслух. – Только приехал – буду драться с каким-то Петей… нужен мне ваш Петя… как собаке пятая нога! Хотя… Хотя в коридоре-то я всё-таки с ним не договорил…
– Смотри осторожней. Мы в коридоре кого-нибудь на атас поставим, чтобы менты тебя снова в карцер не увели, – придумывал Рыба. –  Но мы думаем, ты с ним справишься. Да с ним бы и другие справились, если б не брат его…
– А чего за брат у него?
– Так говорят, авторитет в городе.
– Ну и чё? – приподнял густые чёрные брови Сашка. – Причём здесь его брат? Давайте посмотрим, что он сам из себя представляет. Я так-то тоже на улице вырос. Недалеко от вас ушёл. Все мы тут не за хорошее поведение…
***
До вечера Саньке принесли целую пачку сигарет. Как выяснилось, те, кто имел сиги, был в почёте. Эти вещи являлись запрещёнными у малолеток. А тут – «Капстон»! Финские! Он таких и не видел-то отродясь: десять сигарет в пачке! Это тебе не Вологодские без фильтра, не «Прима» и «Ту–144»…
***
Пацаны, которые приняли Александрова в свою семейку, состоящую теперь из трёх человек, потихонечку готовили его к предстоящему бою. Тринадцатилетние мальчишки постоянно группировались и обговаривали детали:
– Саня, тут ведь на тебя уже ставки делают… – шептал Саня Ёлькин ему на ухо. – Говорят, приехал парень с Вологодской области, ща нарушит Петю… Мы-то, местные, знаем, что на него лучше не заводиться – брат придёт на разборки сразу…
– А мне пофиг! – резко говорил Сашка. – Завёлся – получил! Ещё раз заведётся – получит ещё раз!
***
Шесть белых раковин выстроенных в ряд в умывальной так и ждали вечера. Только помытый пол блестел чистотой и маленькими лужицами, оставленными по неумению кем-то из молодых поломойщиков. Вскоре там зажёгся свет, и помещение начало наполняться пацанами.
– Ща Петя его уделает! – со смехом говорил рыжий малолетка.
– Да по-любому! – подхватила его толпа.
Александров шёл по коридору, а сзади него тащились Рыба с Ёлычем. «Ну, что, Сашка, – говорил вологодский парень сам себе. – Придётся тебе Петю добить…» Санька понимал, что в этом месте только так. Здесь понимают только силу, а выживать как-то надо. И раз уж пал выбор, кем быть, лучше он будет победителем. Любой ценой. Уважение в таких кругах стоит дорого… «Любыми способами это сделаю, – не шевеля губами, произносил про себя Саша и сжимал кулаки. – Тем более, и в отряде он всех достал… А если брат правильный, то и рассудит потом меня правильно».
***
– Давайте один на один! – подошёл Ёлыч к собравшимся вокруг Пети малолеткам. – Толпа на толпу не будем! Как и договаривались (он посмотрел на противника): если твои полезут – наши тоже стоять не будут…
Петя смачно харкнул в сторону и пошёл на Сашку: «Ну, ща я тебя закатаю!» «Давай! – со смехом прыснул Александров. – Чего я – не дрался что ли никогда? Видал я таких…»
Белобрысый хотел уже выкинуть свой кулак в сторону Сашки, как поскользнулся и стал лавировать из стороны в стороны. Саня успел схватить его за шиворот и, умело перехватив, два раза подряд ударил головой об раковину.
Расшибленный лоб Пети закровоточил, разбитый нос хлынул алой краской, а все наблюдавшие рванули в сторону победителя. «Чё? Ща все ё..аться будем? – сдерживали криком толпу Ёлыч с Рыбой, выставляя кулаки вперёд. – Давайте! Давайте! Ща все в кровянке отсюда уйдёте!» Малолетки покосились на своего бывшего вожака, сидевшего в луже крови и, переглянувшись, сказали: «Не, не будем…» «Забирайте тогда отсюда своего Петю», – разминая руки, произнёс Сашка.
Петю забрали и утащили в свой отряд, как побитую собаку. А отряд Александрова теперь стал самым крутым. Правда, подсознательно Санька всё равно ждал… брата. Нет, не своего. Петькиного. Ждал-ждал, а пришёл сам Пьотр! Аж на второй день!
– Зачем нам ссориться? – рассудил Петя. – Давай лучше вместе держаться будем…  Вот смотри: пацаны мои тебя недолюбливают… Твои от меня тоже не в восторге…
– Ну, – не понимая, к чему он ведёт, Сашка напрягал брови.
– Ты моих не трогаешь,  я – твоих. Два отряда пусть мирно живут. Но?
– Но… Меня устраивает, – твёрдо сказал Сашка. – Но ты меня знаешь…
– Теперь да…
А вечером после этой сходки к Александрову пришли менты: «Что у вас там произошло такое?» «Да порешали уже свои вопросы», – не хотел отвечать Сашка. «Смотри… Он не такой простой человек, он тебя потом подкараулит где-нибудь», – предостерегали они новичка. «Да с чего бы это? – уверенный совсем в другом, перечил Сашка. – Мы же договорились! Он к нам не лезет, мы – к нему! Пацаны пусть учатся, работают… Что ещё надо?» «Знаешь, парень, а в этом месте пункт «договорились» не всегда действует», – объяснили менты пацану.

                ***

Поверил Сашка тогда ментам или нет, вопрос риторический, но то, что он с ними разговаривал – это уже парадокс. Хотя, о каком можно говорить парадоксе в месте, где неповзрослевших воров учат… собирать замки. Теперь о конструкции дверной скважины ребятам станет известно всё. И то, что раньше по неведению не открывалось, теперь точно закрытым не останется.
«Нас от этого увезли исправляться, а тут всему механизму учат!» – надсмехался Сашка, обтачивая детали. «Точи давай, – толкал его в локоть Рыба. – 50 копеек за сборку одного замка платят! В курсе хоть?!» «Чё правда? – шмыгнул носом Санька и стал пересчитывать, у кого, сколько замков лежит на столах. – Откуда ж мне знать? Я ж новенький тут у вас…» «Точи больше – потом в местном ларьке конфет сходим купим!» – подначивал его Ёлькин. «Конфе-ет…» – мечтательно протянул Сашка и, как в диафильме, промелькнула перед глазами обёртка от «Фламинго». Во рту прибавилось слюны, и Саньке пришлось сделать большой глоток, после которого он застыл, уставившись в одну точку. «Ты чего?» – тряхнул его Ёлыч. «Да так… вспомнил кое-что, – передёрнув плечом, ответил Санька. – Давай собирать!» Предательские мурашки снова пробежали по его спине и распылились в районе пояса.
– Курить кто будет? – послышался голос Пети за работающими станками.
– Я буду! – громко и чётко, но, чтоб не слышал режимник, сказал Санька.
– Пошли! – подмигнул тот и устремился в туалет.

***
«Ммм… Финские… Откуда?» – прикуриваясь из Санькиных рук, спрашивал Петя. «Оттуда», – невозмутимо отвечал Санёк.  «Так откуда ты будешь?» – затягивался карел. «С Вологды… – пускал колечками дым Сашка. – Ну, точнее, не с самой… С области я». «А где такая?» – продолжал не клеившийся разговор Пьотр. «Не здесь, – заметил Сашка, затушил об стену хабчик и пошёл обратно. – Далеко это…»
***
«Э, ребзя! Посылки принесли! Разбирай!» – кричал какой-то рыженький, плюгавенький мальчишка, вбежавший в раскрывшиеся двери мастерской. «Посылки… – посмотрел в их сторону Сашка. – Посылки! Какие там посылки!» «Александров! Пляши! Тебе письмо! – прыгал Вовка Рыбкин перед Санькой. – Смотри, марки-то какие! Нездешние!» Димка Ревутов проходил мимо и слямзил конверт из рук Рыбы. «На, держи, Шурик, – подал он письмо другу. – От мамки, поди…»
Сашка поднёс к глазам конверт и увидел знакомый почерк. Мамкин! Он зубами оторвал белую полоску и скорее достал маленький блокнотный листочек, на котором было написано несколько строк. Что-то о жизни в посёлке, о том, как учится Ленка. Про папку ни слова. Зато пресловутое «исправляйся, сынок» не забыла написать. Ни буквы о том, что скучает. Ни одного знака вопроса, о том, не скучает ли он. Ни-че-го…
Предательская солёная капля сорвалась из уголка Санькиного глаза и, падая в бездну, разбилась о тёмно-серую робу. «Александров! Пляши ещё!» – послышалось откуда-то сзади. Голос приближался и ненавистное «пляши» хотелось раздавить вместе с головой кричавшего. «Что там ещё?» – не поднимая головы, спрашивал Санька. «Так это… на…» – положили рядом с ним ещё один конверт, на котором так чётко был выписан индекс, и каждая буковка крепилась к буковке. Волна непреодолимого счастья пробежалась внутри Сашки. Он вскочил с конвертом и несколько раз причудливо подпрыгнул. «Толстый! Мой родненький, Толстый! Ну, наконец-то!» – белыми зубами снова рвал Сашка очередное письмо.
Несколько больших страниц с аккуратным почерком выдали Русика тут же: «Привет, братишка, братец, мой Санёк! Как ты там держишься, скажи? Деньги все тёте Наде я отдал, ты не переживай – за мотик она заплатила. Прости меня, Санька. Знал бы, что из-за меня загремишь, никогда на этот сраный мотоцикл не сел бы!» Сашка жадно читал каждое слово. Казалось, он проглатывает его и переваривает по нескольку раз. «Без тебя на посёлке не весело. Даже на рыбалку ходить не хочется…» – кто-то тронул Сашку за плечо. «Ты чего улыбаешься сидишь? – спрашивал его наблюдавший за процессом прочтения Димка. – Мама, да? А я вот даже не знаю, как там моя…» «Не, не мама! Мама – вот! – показал мальчишка на огрызок из блокнота, запачканный несколькими фразами. – Это Толстый! Это мой любимый Толстый!» «Толстый? – спросил маленький тощий мальчик. – Да, друг мой из посёлка! Лучший!»
***
За полгода Саньку не проведал ни один родственник, только изредка ему приходили скупые письма, да посылки с протухшей провизией. Пока шли из Вологды до Карелии  – портились. Выручали местные ребята. Им-то продукты постоянно приносили. А так как Сашка доверие их заслужил, с ним всегда и всем делились. Не было такого, чтоб кто-то обнёс Вологодского.
Карельская спецуха хоть и отличалась строгим режимом, но был у неё и плюс – если воспитанники вели себя хорошо, на выходные их отпускали с родителями домой. Мол, награда такая. Саньке такой отпуск, конечно же, не грозил. Да и откуда? Кто к нему поедет? Дома одна беднота. Но и тут для парнишки нарисовался выход: можно было попроситься в гости вместе с другом… Если, конечно, его родители возьмут на себя такую ответственность. И нашлись ведь поначалу такие добродетельные…
***
– Василий Иваныч, а Вы раньше где работали? – спрашивал Санька слесаря-мастера трудового производства, рассматривая, как тот умело справляет замок за замком.
– Так, в техникуме робятишек учил, – ответил седой невысокий мужчина чуть хриплым голосом. – А что?
– А нет… ничего… Просто интересно… – убирая лишнюю стружку с деталей, шлифовал Санька корпуса.
За смену из готовых деталей нужно было собрать 20 замков. Ребята оттачивали изделия, обрабатывали их на специальном круге, собирали внутренности и отдавали под покраску. Ну чем не спецпредмет для вора?..
«Сашка! За мной пришли!» – прибежал к работающему другу Рыба. «Ну, давай, до понедельника!» – делал «краба» жилистой пятернёй Саня. «Не, ты не понял! – пытался что-то сказать Вовка. – Пошли к нам? Натаха ждёт! Тётка моя договорилась, чтоб тебя с нами отпустили!» «Чё правда?» – Санька выронил от радости инструмент из рук. «Дак конечно, правда! Иди собирайся! Внизу ждём!» – скомандовал Рыбкин. «Спасибо-спасибо!» – хлопал его друг по обоим плечам. «Вот видишь, и тебе сегодня повезло», – по-доброму улыбнулся мастер. Лучики от Сашкиных глаз побежали в сторону висков: «Ага-а…»
***
Первые выходные вне спецухи прошли отлично. Вовка показывал Саньке свой город, любимые места, но куда бы ни падал Сашкин взгляд, везде ему мерещились родные места. Раньше он и подумать не мог, что будет мечтать о торфопереработках.
– Вовка, ты должен мне помочь сбежать отсюда… – вдруг посмотрел он в зеленые глаза друга.
– В смысле? Натахе же голову за тебя оторвут!
– Да не сейчас! Вообще! Надо б одежду где-нить взять другую… не спецуховскую. Поможешь?
Вовка почесал затылок: «А что мне ещё остаётся?! Тебя ж разве удержишь?!»
Они шли по проспекту Ленина, потихоньку спускаясь к Онежскому озеру. «Щас покажу красоту! – вёл карельский друг Сашку по городу. – Кстати, ты эту улицу запомни – на другом её конце железнодорожный вокзал. Тебе, по ходу дела, пригодится…»
По крутой дорожке ребята спустились вниз, и перед Санькиными глазами возникла бело-голубая широкая гладь, простирающаяся, казалось, до небес.
 – Что это? Море? – восторженным взглядом Сашка пожирал ледяные водные просторы.
 – Не-е, – гордо возвышался над озером, в котором утопали пушистые снежинки, падающие с неба, Рыба. – Это наша Онега…
***
«Вовка, а полотенце где?» – плюхался в ванной Санька, радуясь этому событию. «Ща закину тебе, забыл положить», – кричал из прихожей Рыбкин. Не прошло и минуты, как на верёвке, которая держит клеёнчатую занавеску, появилось белое махровое большое полотенце. «Ну, нифига себе, какое! Спасибо, Вовыч!» – улыбался Санька. «Да это тёткино. У неё других и нет, так что не благодари!» – послышалось за закрывающейся дверью.
***
«А тётка где?» – прихлёбывая чай из фарфоровой чашечки, спрашивал светящийся чистотой Санька. «Так на работе! – брал печенюшку из красивой вазочки Вовка. «А муж её?» – не унимался Сашка. «Объелся груш. У неё Наташка только. Да и вообще, она сказала, что она замужем за своей работой», – рассмеялся Рыба. «Да… Не хотел бы я себе такую жену», – заявил Сашок, вытирая пробивающиеся усы белой салфеткой, добытой из красивой коробочки. «А чего это? Тёть Марина хоть и строгая, но хорошая. Вишь, как обо мне печётся… Как мамка свалила в другой город, так она меня к себе забрать хотела, да не успела. Теперь вот пока только так…» – объяснял всю ситуацию Вовка Сашке.
***
Выходные пролетели, как вспышка света. Было ощущение, что Сашка побывал в другом измерении и как-то неожиданно быстро вернулся обратно. Он ходил по спецухе и мечтал о следующих выходных. Но не чтобы сходить до Онеги или провести время с Рыбой. Ему нужно было… домой.
«Сашка! – подошёл Рыба с Ёлычем к мальчишке в тот момент, когда тот готовился отходить ко сну. – У нас план есть!» «Какой?» – Саня присел на кровать. «Ну, давай, – Ёлыч толкнул Вовку, – рассказывай. Твоя же идея!» «Как же не моя?! – зарядил Вовыч. – Короче, Саня, одежду возьмёшь мою у Наташки. Адрес помнишь. Да тут и недалеко впрочем. Она тебя встретит, денег даст, билет купит. Всё путём будет». «А не подставим?» – заволновался Саня. «Кого? Натаху? Да не-е…» – не уверенно шептал Рыбников. «Рыба, спасибо, конечно, но надо, чтоб ты со мной пошёл…» – кивал головой Сашка, заглядывая Вовке в глаза. «В смы-ысле? – протянул Рыба. – Чего мне в вашей области делать-то?» «Да не про область я тебе причёсываю. Про Наташку! – хмурил лоб Саня. – Надо выходных дождаться, чтоб всё было нормально… Дошло?»
***
Замки в эту неделю шли у Саньки хорошо. Василий Иваныч не переставал хвалить Вологодского паренька. Петя, ничего не делавший из принципа, завидовал Сашке: опять всё внимание досталось не ему…
«Видишь, как на тебя отпуск подействовал!» – радовался за Сашку мастер. «Да-а… То ли ещё будет», – неоднозначно проговорил мальчишка.
***
Тётя Марина забрала ребят с утра субботы и её снова вызвали на работу. Восемнадцатилетняя Наташка, чтоб поскорее избавиться от ненужных людей в доме, с радостью согласилась купить билет другу брата до Питера. Переодевшись в зимнюю гражданскую одежду, Санька шагал рядом с Натальей, то и дело, поправляя Рыбкинскую шапку – маловата оказалась.
Поезд подрулил к перрону, и малознакомая девушка обняла мальчишку на прощанье: «Ну, удачи тебе! Домашним привет!» Сашка запрыгнул в узкие двери вагона и пробежал в туалет. Состав почему-то долго не трогался. Саньке уже надоело выдавливать перед небольшим зеркальцем прыщи так не вовремя вскочившие на лбу. Только он подставил указательные пальцы к очередному рассаднику гноя на своём лице, как они неожиданным образом попали ему в глаз. Поезд тронулся. «Блин!» – резало от боли Сашкины глаза.
***
Глаза – резало, а душа – ликовала! «Домой! Домой еду! Пусть и в туалете! – вздыхал с облегчением Санька. – Наконец-то! Эти семь месяцев каторги были ужасны!»
Сашка испытывал радость, а менты – нет. Они уже рыскали по городу. Подавали ориентировки и всячески искали трудного подростка с девиантным поведением…
Станция «Лодейное поле» для Саньки стала последней на пути к дому.
– Мальчик, а ты с кем едешь? – обратился к стоящему в тамбуре парнишке мужчина в форме.
– Да я с тётей, – выпалил сходу Санька.
– А-а… А где она?
– А в туалет ушла, так я жду её тут, стою… – нервничал Санька, но не показывал этого ни одним своим мускулом.
– Ну, давай вместе подождём… – смотрел на закрытые двери туалета мент. – А ты чего в шапке-то? Тут вон как жарко…
– Да у меня голова всегда мёрзнет, – не мог придумать отговорку Санька.
– Ты… это… Снимай давай, а то не культурно ж это! Ты всё-таки мужчина!
Сашка повиновался и снял шерстяной плевок с головы.
– Ого! Ничего себе, какая у тебя причёска! Это где тебя так? – увидел милиционер блестящую лысину.
– Да как где? Дома… Вши у меня были… Вот и побрили налысо… – жестикулируя руками, рассказывал Санька.
Мимо двух собеседников, стоящих у окна, прошла девушка с зубной щёткой и, с лёгкостью открыв дверь в туалет, разрушила мальчишеский замысел.
«Женя, нашёл его», – проговорил мент в рацию. «Это Вы про кого сейчас?» – заинтересовался Саня. «Да-а… Не обращай внимания… – продолжал милую беседу мент. – Тебя ж Александром зовут?.. Александровым? Да?..» «Да… – сдался Сашка. – Так меня и зовут…» «Ну, что, Саша Сашечкин… Собирайся…» – в противной улыбке расплылся мужичок.
***
В питерском приёмнике-распределителе Саня пробыл два дня. На третий приехали менты из Карельской спецухи и забрали его обратно… в карцер. Пробыл беглец там, как в русской сказке, три дня и три ночи. Познал, что такое ментовская дубинка в руках сурового режимника, которому вместо спокойной смены выдалась «поездка за каким-то пи..дёнышем в другой город».  Наконец-то накарябал заточенной ложкой, которую сумел свиснуть во время обеда, своё имя на железной стенке. Поверх Петиного. Глубокими и большими буквами сделал. Чтоб почётнее… И весь в синяках и ссадинах через три дня вышел из карцера.
– Ну чё? – спрашивал его Ёлыч. – Как?
– А чё – не видишь – «как?» – показывая на не зарубцевавшиеся раны, говорил Санька.
– Ой, ну не надо нам тут на жалость давить, – вставил Рыба. – Мы для тебя старались! А то, что ты сам там в дороге спалился, так это только твой косяк. А мы тоже рисковали.
– Вовка, а ты покажи этому благодарному свою спину… – приказным тоном просил Ёлькин.
– А что с ней? – встревожился Александров.
– А вот что! – поднял майку Вовыч, под которой от кожаного ментовского ремня с тяжёлой бляхой на его спине виднелись багряные ссадины. – Это моё тебе «пожалуйста», Сашка! Держи!
– Вот с-с..ки! – скрипел от злости зубами Санька. – Ну, я им устрою!
– Устроил уже раз! – опустил его с небес на землю Ёла. – Теперь тихо сиди. Не рыпайся.
– Да ладно… Не ссы, Саня, – делая вид, что не обижается, заправлялся Вовка. – Через неделю снова попробуем. У меня есть ещё один план…
***
Каждый вечер ребят на два часа выводили на прогулку во двор. «На тебе сифа!» – летел носок, наполненный крупой и зашитый чёрными нитками, в маленького паренька. Тот отмахивался и психовал: «Я не играю!»
«Ты чего, Димка? – подбежал к Ревутову Александров. – Ты чего? Что с тобой? Ты забыл? Тут нельзя показывать слабость! Они тебя вообще затопчут. Я же не могу быть с тобой рядом постоянно. Пошли играть! Запусти в кого-нибудь сифу!» «Да мне насрать! – закричал в голос Димка, и, прислонившись спиной к забору, спустился на корточки и зарыдал. – У меня мамка вчера померла…» «Ка-ак? – у Сашки выкатилась слеза, и он прижал друга к своей груди. – А может, это  неправда?» «Правда–а…» – плакал маленький мальчик, потерявший самое родное. Санька плакал вместе с ним. Плакал и не понимал. За кого он плачет больше. За него? Или за себя?
Пацаны, пожелавшие над ними посмеяться, были тут же заткнуты Ёлой и Рыбой. Такие темы считаются высокими и табуированными даже в этих местах.
Сашка еле оторвал от себя маленького, хлюпающего Димку, и, посмотрев ему через плечо, заметил отходящую в заборе доску. «Димыч, это чё?» – сменил Санька тему. «Где?» – вытирая слёзы и сопли, Ревутов вникуда смотрел затуманенным взором. «Да сзади…» – отодвигал его Саня. «А это и есть мой план», – вставил Рыба. «И чего? Про эту дыру все знают?» – удивлялся Санька. «Конечно!» – утверждал Вовка. «А почему не сбегают тогда?» – допытывался разочарованный мальчишка.  «Так боятся!» – в один голос сказали Димка с Рыбой.
«Боятся?.. А вдруг получится?.. Давай, Вовыч, говори свой план, соображать будем…» – двигая доской влево и вправо, ждал Санька ответа.
***
Холодное ноябрьское футбольное поле было чуть подёрнуто снежком. Старый задрипанный мяч переходил от одного игрока к другому и летал по огромному периметру от горячих ударов мальцов. «Пасуй давай! Чё жмёшься, как тёлка?!» – кричал один другому.
«Слушайте, пацаны, как и договаривались, – бегал Александров рядом с Ёлычем и Рыбой. –  Я пинаю мяч в другую сторону и все бегут за ним… Ну?!» «Да-да, да… – зыркал по сторонам  Ёлькин. – Всё помним…» «Ага, а вдруг не побегут?» – резко вдыхал холодный воздух Санька, передёргивая носом. «Побегут! Все двадцать и дёрнут! Не ссы! Я же сказал, ты сиг им принесёшь!» «Да пофиг, хоть чё им говори, только пусть ментов отвлекут!» – не отдавал мяч команде соперников Сашка.
«Александров, давай! – как сигналом громко крикнул Рыба, отбежавший на другую сторону поля. – Пинай! Чё там медлишь?! Время пошло!» Последние слова прозвучали командой, и Сашка, что было дури, выбросил ногою мяч высоко-высоко над землёй. Он на секунду посмотрел на ментов, беседовавших в это время между собой… Затем на толпу из его отряда, бросившегося всей кучей к высокой стене забора… И, воспользовавшись моментом, Санька ринулся за школу, к той самой щели, у которой недавно успокаивал Ревутова.
Пацаны, что было сил, делали вид, будто карабкаются по стене, чтобы выбраться на волю. Менты били, куда ни попадя, резиновыми дубинками мальчишек и кричали «стройсь!»
После того, как линейка из серых ребятишек выстроилась в ряд, одного не досчитались… Перекличка снова показала на Александрова.
***
За забором Санька шагал, как ни в чём не бывало… Ровной поступью он шёл по району, где за ним никто не бежал, где на него никто не вёл охоту. Пока не вёл…
***
В Вовкиной комнате на спинке деревянного стулика уже висела приготовленная для Саньки одежда. Наташка была предупреждена заранее… По стационарному телефону. Поэтому и деньги, и время на Вовкиного друга у неё уже имелись – были взяты из заначки младшего брата, которую он сумел сделать за предыдущие выходные вместе с Санькой.
Звонок на разные переливы и мелодии играл в просторной квартире Маринкиной мамы. «Сбежал?» – открыла дверь красивая худощавая высокая девчонка. «Как видишь, – снимал с лысой головы чёрную шапку и отряхивал её от капелек  Санька. – Такой снег повалил – прям валом! Охренеть просто! Пока к вам поднимался – всё растаяло!» «Да-а, – отодвигая занавеску от окна в комнате, Наташка смотрела на пушистые белые хлопья, танцующие в жёлтых лучах фонаря. – Зима пришла нынче рано…» «Ты есть будешь?» – вдруг переключилась она на подростка. «Да не... спасибо… Собираться надо», – глотал голодную слюну замёрзший Сашка.
«Иди давай, – послышалось, как тарелка опустилась на стол, с кухни. – Поешь, да и на вокзал пойдём!»
***
Сашка натянул на себя тёмно-синий свитер с длинным воротом, передёрнулся от пробежавших по спине мурашек и запрыгнул в протёртые джинсы. «Подошли!» – обрадовался он и искрящийся улыбкой подбежал к зеркалу, чтобы покрасоваться. «А это кто?» – не смог он сдержаться, чтобы не задать вопрос Наташке, увидев рядом с трюмо фотографию красивой строгой женщины. «Там-то? – кричала с кухни Наталья. – Так это мама моя… У Кивача. Она этот водопад очень любит…» «Интересная такая тут… – заметил Сашка. – А где она? Че я её никогда не видел? В командировках всё что ли?» «Не виде-ел? Она же вас забирала тогда из спецухи… Ты чего?» – удивилась Наталья. «Ага! Забирала! Расписалась в бумагах, пока мы с Вовкой вниз спускались, да и отчалила. Нас какой-то мужик на машине подвёз, да и до свиданья!» – оглядывал себя со всех сторон модный Сашка. «Вот как? Ну, увидишь ещё…» – поджав нижнюю губу, сообщила ему девушка.
***
«Лодейное поле» на этот раз Санька миновал и, вздохнув с облегчением, собирался уснуть, как в плацкартном вагоне появился тёмно-русый крепкий мужчина, от которого слегонца разило перегаром.
– Ноги убери, – попросил он, проходя мимо длинного Сашки, раскинувшегося на полвагона.
– А чё – мешают? – борзел Саня.
– Я те ща погрублю старшим! А ну сел! – командным голосом окатил он Сашку с головы до ног.
Тот согнулся и не двигался.
– Зовут как?
– Саня… – мямлил испуганный пацанёнок.
– Нормально говори! Ты же мужик! – пристально смотрел на него мужчина с огромным шрамом на щеке.
– Александр Александров! – чётко представился малец и выпрямился перед ним, сняв шапку.
– Во-от! Так и надо было! А то чё там – «Саня»… – передразнивал новый знакомый Сашку, доставая из сумки тушёнку. – Бушь?
– Буду! – отозвалось от Сани.
– Во-от! Наш пацан! – вскрывая крышку острым ножом, продолжал попутчик. – А чё такой грустный? Я с Афгана веселее возвращался, чем ты ща…
– Да думаю всё…
– О чём?
– А не расскажешь никому?
– Вот те крест! – перекрестился мужик.
– Я со спецухи сбежал. В Питер еду…
– Ну… А чё там?
– А там домой, в Вологду надо, а билет самому не купить…
– И всё?
– Нет, не всё… – заглядывал ему с надеждой в глаза Санька.
– А чё ещё?
– Мне в Питере ночевать негде.
– Теперь всё?
– Да…
– В общем, считай, тебе сегодня достался счастливый билетик: у меня переночуешь. Хорошо, Ирка с маленькой у тёщи на три дня остались… Во тебе попёрло, пацан. А на поезд я тебя тоже посажу. Не переживай… Семья – это ж святое. Я-то знаю, как домой тянет. Помогу тебе, браток, помогу…
***
Два дня Санька жил у Серёги Бахрамеева. Ел, пил, спал. Отдыхал, как никогда. Только под лопаткой ныло и свербило – домой хотелось.
– Сергей, – уважительно Санька обратился к мужику, валявшемуся в синих трениках на диване-книжке. – Мы когда за билетом мне выдвигаемся?
– Завтра… – чуть слышно промямлил тот.
– Завтра?
– Да. Сегодня мне некогда с тобой шляться: видишь – отдыхаю! Последний законный выходной. И всё – на работу пойду…
– А кем ты работаешь? – стоял над ним Сашка и откусывал от скипки чёрного хлеба с солью, готовый запить всё стаканом молока, ожидая ответа.
Но Серёга уже не отвечал. Его звучный храп разносился по квартире.
– Я тогда погуляю схожу… – сказал Санька и начал выдирать из-под  ног кофту, на которую крепкий мужчина случайно лёг.
«Куда? – резко схватил за горло мальчишку афганец и, заметив, что в его мощной руке зажата жилистая шея, а два карих глаза испуганно смотрят на него и просят милости, разжал пальцы. – Прости… Привычка…»
– Да ничего… Бывает… – гладил шею Санька. – Ты… это.. знаешь чё? Я погулять схожу? Воздухом подышу?
– Погоди… – перебил его Серёга Бахромеев и пошёл в другую комнату, из которой принёс листочек со своим адресом. – Вот, не потеряйся. На всякий случай тебе. От дома далеко никуда не уходи! Завтра ехать!
– Но! – кивал головой Саня. – Хорошо-хорошо. Я недолго.
Санька скрылся за дверью, и бывший афганец лёг спать…
***
Гулять по спальному району Питера Саньке надоело, и он наткнулся на алкаша. Грязного мужичка мальчишка нашёл на детской площадке и, заметив, как тот качается на качелях, подошёл к нему и сел на другие.
– Здрасьте! – хотел как-то завести беседу Санька.
– Здорово! – открывая гнилым зубом пробку у «Жигулёвского», проговорил кудрявый мужик в  жёлтовато-малиновой куртке.
«Бушь?» – предложил он мальчишке пива. Сашка посмотрел по сторонам, вспомнил, что за ним никто сейчас не смотрит, и он предоставлен сам себе, соглашаясь, сказал: «Буду!»
Алкаш, не раздумывая, также открыл бутылку и Сашке. «Да я и сам бы мог! – брезгливо обтирал горлышко бутылки рукавом от свитера, вытянутого прямо из-под куртки, Санёк. – Умею вообще-то!» «О, как! – выдал бомж. – Сам он может! А кто больше выпьет, бушь?» «А у тебя много что ли этого?» – ничего не подозревая, спрашивал Александров. «Вон, – показал пьяный мужик в сторону засыпанной снегом песочницы, – там всё заныкано!»
Санька спрыгнул с качелей, сбегал до песочницы, посмотрел, как 20 тёмных бутылок торчат из небольшого сугробика, и радостно и вожделенно кивнул головой новому другу: «Буду!»
«Тогда паэх-хали!» – дал команду алкаш.
***
«Раздавить» все бутылки у них не получилось. Старший уснул, младший, не чувствуя ног, поплёлся, куда глаза глядят. Шаг влево, шаг вправо – маленький Санька будто вальсировал по тротуару, ведущему его к остановке. Каким-то ветром его донесло до места и, спрятавшись за стеклянной стеной от ветра, парниша уснул…
Знакомый звук тормозов ментовского УАЗика заставил мальца очнутся на мгновение. «Евгений Палыч?» – промямлил он совсем незнакомому человеку. «Чего? – не расслышал тот и наклонился над пацанёнком, чтобы лучше рассмотреть его заспанное и помятое лицо. – Ну и вид у тебя… Плохо что ли?»
– Ага, сердце у меня больное, – мгновенно придумал Санька. – Вот присел отдохнуть, а и дышать не могу…
 «Ох, как… Алексеич! – крикнул он водителю УАЗика. – Вызывай «скорую!»
– А я уж подумал поначалу, что ты пьяный.
– Нее… Такого быть не может. Сами подумайте, мне ещё 12 только! Какое «Жигулёвское»? – икал Санька.
– «Жигулёвское»? А кто сказал, «Жигулёвское»?
– Ах, ты, засранец! Я чуть перед медсёстрами сейчас из-за тебя не опозорился! Совсем малолетки охренели!
На его крики прибежал тот самый Алексеич и, похлестав несколько раз Сашке по щекам, констатировал: «Да он же вхлам! Куда его? Трезвак битко-ом!»
– Не-не… Мне правда с сердцем плохо, – старался держаться распьянущий Сашка, у которого всё рябило в глазах.
 – А чё щуришься тогда? – возвышался над ним мент.
– Так… это… Зрение плохое! Номера машины вашей пытаюсь разглядеть.
– Ты где живёшь скажи-ка лучше…
– Так здесь… в Питере…
– Логично. А где?
– Так зрение резко ухудшилось – дом найти не могу… – начал копаться в карманах Санька.
– Чего ты там ищёшь?
«Во!» – достал Сашка адрес и подал записку ментам.
***
Долго разбираться никто не стал. Мальчишку затолкали в ментовский козелок и повезли «домой». Как оказалось, всё это время Санька ходил по кругу и каждый раз проскальзывал многоэтажку, в которой его до сих пор ждал Бахрамеев.
– Кто дома-то? – поднимаясь в лифте, спрашивал Алексеич у Сани.
– Брат, – без запинки ответил тот.
***
Серёга открыл дверь после первого звонка и, увидев картину, где шатающийся Санька еле держится на ногах, а два мента смотрят на него с лёгким недоумением, сходу влепил оплеуху меньшому, от которой он сразу полетел в прихожую: «Ты где напился, обормот?! Ну-ка, спать! Бегом! Всё! Надоел! Завтра к матке отправлю!»
– Алексеич, – обратился он к знакомому менту, – спасибо, что довезли этого придурка. Уж не знал, когда и припрётся идиот. Где был-то хоть?
– Так на остановке… Тут… Через дом… – пытался заглянуть за плечо Серёге мент.
– Ой, чучело… Ладно, спасибо за помощь, ребят, на работе сочтёмся… – закрывал он дверь за сотрудниками милиции.
– Ага, сочтёшься… – уходили они. – Ты давай с ним осторожней… Он сказал, сердце у него больное…
Весь этот разговор Сашка слушал лёжа между туалетом, ванной и комнатой. Вскоре его голова приветствовала новую оплеуху: «Ты ошалел?»
– Так они же реально поверили, что ты мой брат! – трезвел Александров и припрыгивал по квартире за своим спасителем. – Спасибо тебе! Выручил!
– Ты зато меня подвёл, – доставая ментовскую фуражку из шкафа, злился Серёга. – Теперь придётся придумывать, что ты за родственник… А хотя чего? Скажу, с Иркиной стороны, да и всё…
– Так я сказал, что ты – брат мой старший!
– Не страшно… Брат, сват… Какая разница?
– Дак никакой, – начинал понимать произошедшее Санька. – Бахрамеев?..
–Чего тебе? – сидел напротив его нервный мужчина, как граблями, прочесывающий голову большими руками.
– У тя теперь из-за меня проблемы на работе будут… Я ж не знал, что ты мен…
– Сам ты «мен»! А мне семью кормить надо!
***
С самого утра Бахрамеев с нашкодившим Александровым стояли на железнодорожном вокзале в очереди за счастьем для маленького беглеца.
– На, – подал Серёга билет до Вологды провинившемуся пацану.
 – Спасибо, Сергей! Никогда тебя не забуду!
– И я тебя, – двусмысленно сказал Бахрамеев.
– Ну, прости. Я не хотел, чтоб так всё обернулось… Честно… – смотрел виноватыми глазами на него Санька.
– Да ладно, – простил его Бахрама. – С кем не бывает! Счастливо тебе! Адрес мой есть – если что – заходи…
Бахрамеев обнял Саньку, как младшего брата, и, посадив на его место, вышел из вагона. Мальчишка долго махал в окно провожающему его другу, а тот стоял с поднятой рукой.
***
Что думал Бахрома, не ясно, но до столицы своей области Саня так и не доехал. Снова спалился со своей лысой причёской. Не помогла даже история про очень ждущую маму, к которой он едет один от бабушки.
***
И вновь приветливо двери распахнул для Александрова Питерский приёмник-распределитель.
– Ты опять убежал что ли? – спрашивали его уже знакомые менты.
– Да мы его только что с поезда сняли, – отвечали их коллеги за Саньку.
– Опять с поезда? – кивали фуражки. – Он из спецшколы с Карелии убегает уж который раз...
– Не который. А лично у вас я только второй, – убедительно сказал Саша.
– Поговори ещё мне… – ни с того, ни с чего взбесился мент из приёмника.
– А то чё? – по-пацански задирался Санёк.
– А то ничё! – таким же тоном ответил мужик.
***
В маленький глазок карцера было ничего не видно. Только коридор. «Саня, Славян, Ёбург, Хельнюр… – Саня читал клички и имена, выгравированные ложками на стенах, и вдруг увидел знакомые крючки. – Деньга!» «Деньга! – ликовало его сердце. – Деньга! Деньжище! Где ты щас? Хм… даже интересно…»
Он лежал на полу и, переводя взгляд с одного почерка на другой, вспоминал яблоко, которое получил за воровство в Череповце…
«Александров! – открылась дверь карцера. – За тобой!»
В помещении появились два милиционера, в лица которых Саня вглядывался и не мог понять, в чём дело. Один из них был большим и крупным, а лицо напоминало ребёнка. Какие-то пухленькие щёчки… Ни одной морщинки… Маленький подёрнутый носик… Всё это никак не сочеталось с его формой и резиновой дубинкой, которую он носил при себе. Второй был низенький и коренастый, но пропитой на вид.
– Чего залип? – обратился к Саньке похожий на малыша мент, который тут же получил от пацанёнка кличку Бэби.
– Я? Ничего… у меня зрение просто плохое, иногда даже моргать не могу, – находу врал Сашка.
***
Карельские менты должны были доставить беглеца обратно в спецуху, но делать это быстро они не собирались. В Питере у них было ещё одно важное дело, без которого поездка казалась бессмысленной – покупка самого важного продукта…
За водкой они стояли долго. У Саньки даже рука в наручнике затекла. Смотреть на толстого мента ему надоело, и он начинал его донимать.
– Слышь, долго ещё? Там в спецухе уже волнуются за меня, наверно… – подначивал Санька Бэби.
– Ты посмотри, какой сознательный стал… Глебыч, посмотри, – обратился он к напарнику. – Кажись, перевоспитали!
Менты в голос заржали.
– Как бы Палыч не запереживал… Он ведь у нас справедливый. Если что узнает… – испытывал их малец.
– Поговори ещё! Узнает он! Никто ничего не узнает! Понял? – переглядываясь друг с другом, говорили ему взрослые мужики, ожидая своей очереди за сорокоградусной.
– Может, и не узнает… Блок сиг меня вполне устроит, – наглел Саня.
– Ну, ты и засранец, – шипели в очереди менты.
***

Пока Бэби с Глебом пили в вагоне, Санька, пристёгнутый наручниками к толстому, спокойно сидел и ждал, когда они дойдут до кондиции.  Ждать пришлось недолго. На ночь мальчишку пристегнули к столику, а сами легли спать. На нижней полке в принципе было бы удобно, если б не затекшая вытянутая рука. Свет в поезде выключили и только иногда в окнах мерцали отблески света от населённых пунктов, проносящихся за застывшим стеклом.
Санька подвигал запястьем, закованным в наручник. Соскочил со спального места на корточки и, разглядывая ножку, на которой крепился столик, двигал руку вверх. Вдруг с верхней полки, где лежал Бэби, послышался резкий храп, и большая туша перевалилась со спины на бок, свесив левую ногу в проход. Боковой карман оттопырился и из него показался маленький ключик. Не думая ни секунды, Саня двумя пальцами, как делывал это раньше, аккуратненько свистнул отмычку и, освободившись из плена, первым делом «обул» обоих ментов. Сигареты, документы, деньги – он забрал у них всё.
«Ну, Глеб Андреевич Сердишко и Семён Аркадьевич Пулапаев, вот вы теперь у меня где! – рассматривая их паспорта, Санька превращал свой указательный палец в крючок. – Побегаете ещё!»
Длинные и полные руки каждого из его обидчиков вихлялись между полками плацкарта и так и просились в наручники. «А вдруг проснутся?» – задней мыслью подумал паренёк, но всё-таки решил проверить, а вдруг выгорит!
Санька поставил ногу на свою постель, другой оттолкнулся от пола и увидел, как у Бэби раздуваются от храпа щёки и, вибрируя, выпускают воздух. «Вот кабан!» – подумал парнишка и, защёлкнув наручники на его руке, метнулся к Глебу. Тот спал на животе. Его перекошенное подушкой лицо выпускало длинную слюну, говоря о том, что седьмой сон ещё даже и не начинался. Это была победа! Санька повторил свой фокус с Андреичем и, схватив с объеденного стола скипку чёрного, двинул к выходу.
***
Он сошёл на следующей станции и поехал в обратную сторону. Правда, радоваться свободе долго не пришлось.
***
«Чай будете?» – разбудил громким голосом  проводник двух спящих неразлучных друзей. От неожиданности те  дёрнули руками каждый в свою сторону и упали в проход. «Вот с..ка!» – заметили они наручники и пропажу с нижней полки. «А мальчик где?» – обращались они к проводнику. «Мальчик? Какой мальчик?» – стоял тощий мужчина с двумя советскими подстаканниками. «Ну всё… Приехали…» – констатировал Глеб. «Как приехали? До остановки ещё далеко!» – убеждал их проводник.
***
Было раннее утро. Санька шагал по Питеру и перебирал в кармане деньги неудачников-ментов. «Надо же, – улыбался мальчишка сам себе. – Ментов обвёл! Ха! Да пошли они! Я ща до Бахрамеева доберусь, и дальше тем же макаром…»
– Товарищ! Товарищ! Стойте! – остановил его незнакомый милиционер.
Все мечтания о тёплой квартире Серёги Бахрамеева улетучились в одно мгновение.
– Вы куда направляетесь? – продолжал догнавший мальчишку сотрудник.
– А Вы, дяденька, кто? – ломал комедию Александров. – Мне мама с незнакомыми разговаривать запрещает.
– Я… – хотел представиться по всей форме мент… Но Санька такой возможности ему не дал. Огромное воображение разыгралось, и он начал свой рассказ, перебивая своего противника.
– Я, представляете, – смотрел хитрющими глазами на высокого мужчину в форме Санька, – как-то вот так, по незнанию, согласился человеку помочь… Ну, дяденьке одному. Где, говорит, у вас тут улица Ленина? Я ему объяснять начал. А он руками замахал… замаха-ал. «Нет, – говорит. – Не понимаю я так! Пойдём, покажешь!» Сутки! Целые сутки я с ним выходил тогда по городу! Как мать ругала! Напорола! Знаете ли, больше такого не  хочу. Я ей пообещал, что больше ни с кем останавливаться не буду. Пора мне. Я пошёл!
Мент не успел понять, что длинная таратористая речь сомнительного подростка закончилась, и пацанёнок дал драпу. «Стой!» – свистел ему мент, бросившись вдогонку, но только шапкой помахал ему Санька из троллейбуса, так некстати остановившегося неподалёку.
***
«Фуф!» – выдыхая, Санька сел на свободное место. Плешивая голова светилась лысиной, но кое-где волосинки уже пробивали себе путь. «Чего, интернатовский что ли?» – подошла к нему кондукторша. «С чего это?» – подавая три копейки за проезд, удивлённо спрашивал её Сашка. «Так причёска соответствующая», – подметила она, протягивая ему билет. «А-а, это! – засмеялся пацан и машинально провёл рукой по голове. – Вы только никому не говорите – вши у меня были. Вот мамка и обрила. Но сейчас-то всё. Сейчас нет. Всё вылечили уже…»
Троллейбус остановился, и заиндевевшие двери разъехались в разные стороны. «Вот ты где!» – вбежал в общественный транспорт тот мент, которому несколько минут назад Санька причёсывал на улице. Кондукторша проводила взглядом мальчишку, которого под руку вывел мент и, причмокнув языком, сказала вслед: «Ага, мамка подстригла… Как же?!»
***
«Глеб Андреевич, вот держите! Этот?» – привёз к милицейскому посту, стоящему возле железнодорожного вокзала, мальчишку незнакомый мент. «Э-этот…» – протянул взрослый мент с детским лицом. «Как вы меня нашли? – удивлялся Санька. – Это ж Питер! Город возможностей!» «Вот именно! Ими-то мы и воспользовались!» – раскрасневшийся Бэби перенимал из рук коллеги сбежавшего гадёныша. «Спасибо! О-огромное человеческое спа-асибо!» – сквозь зубы цедил Пулапаев. «Это ж где вы тут человека увидели?» – вырывался от него Санька. «До свидания», – заламывая мальчишескую руку за спину и защёлкивая её наручником, прощался он с питерским милиционером, который только что спас его шкуру от неимоверной трёпки, которую ему могли устроить в спецухе.
«Ай-яй-яй! Ай! Руку! Руку пусти! Пусти, сказал! – кричал на Бэби Сашка. – Пусти! Палычу расскажу, как вы в поезде напились и меня просрали!» После этих слов Санька почувствовал облегчение, рука непроизвольно упала вниз и долго не могла отойти от шока. «Это тебе повезло, что мне драться сейчас не охота, – тряс Санька кистью, чтобы туда вернулась кровь. – Внимание привлекать к себе… Хотя куда уж больше-то… с таким связующим…»
***
В поезде Санька ехал без наручников. Бэби с Глебычем посовещались и решили, что, если захочет, всё равно убежит. Поэтому решили действовать на доверительном начале.
– Пачку кинь? – просил валявшегося на верхней полке мальчишку пухлый мент.
– Какую ещё? – выглянула мальчишеская голова в проходе.
– Ту, что у спекулянтов за десять рублей выкупил у поезда…
– А-ах, эту-у! – будто бы только что вспомнив, воскликнул Сашка. – Эту не могу…
– Это почему ещё не можешь? – привставая, спрашивал Бэби.
 – Сам же сказал, что купил я…
– И чего?
– А то, что, стало быть, они мои.
– Чего? Да ты на наши с Глебом деньги их купил! Охренел? – гуляли толстые щёки по лицу Палупаева.
– Слушай? – смотрел на него с верхней полки Санька. – У тебя с памятью, как я смотрю, вообще проблемы? Мы, вроде бы, договорились: я не говорю, что вы меня теряли – вы не забираете у меня деньги, и каждый остаётся при своём…
– Договорились, – сел на место обиженный Бэби и, раскачиваясь от злости из стороны в сторону, то и дело собирал на своих жирных боках складки.
«На! – прилетела сверху пачка «Marlboro». – Угощайся. Я не жадный». Через мгновение такая же прилетела снова. «Этому тоже дай, – показал он взглядом на спящего Сердишко. – Пусть твой Сердюк на меня не сердится!» «Он не Сердюк!» – вступился за Сердишко Палупаев. «Да мне хоть пердюк!» – засмеялся Санька и лёг на подушку.
***
Карантин… карцер… Эти места в спецухе Александрова уже больше не пугали. Как и любой другой человек, которого постоянно погружают в определённые условия, он привыкал к неизбежности происходящего и не считал наказание уже чем-то из ряда вон выходящим. Порой ему даже казалось, что это норма – жить так. Пожалуй, это и было самое страшное и ужасное, что условия, в которых он находился последнее время, становились для него обыкновенными. Казалось, что парнишка со всем смирился… Правда, в такие моменты с ним обязательно что-нибудь происходило, переворачивало его сознание, заставляя думать и действовать…
***
«Нурмагамет миня завут! – с полотенцем на голых плечах подошёл к Саньке тёмный мужчина с боксёрскими перчатками. – Держи! Тваи будут, если заслужишь…»
Да-да… Воспитательная система Советского Союза всегда и всему главной альтернативой видела спорт. Правда, заслуженный мастер спорта по боксу Нурмагомед Магомедович имел свои методы, о которых была наслышана вся спецуха… В одно время от него нехило получал Пьотр, а теперь, видимо, настал и Санькин черёд…
***
Тренировки были частыми. Сашка отвлекался на них. Получал и отвлекался. Самое интересное было, когда всей секцией выезжали на соревнования с другой школой. Там хоть и видно было, кто откуда прибыл, зато знали, что победа будет за воспитанниками Нурмагомеда Керимова. И не потому, что они лучше подготовлены, а потому, если они не выиграют здесь, им не жить там. Старый дагестанец считал, что время, которое он вложил в парней, ему должно возвратиться… И не важно как и чем…
***
«Ты что курышь?» – зашёл в туалет тренер в тот момент, когда Сашка пытался сбросить окурок в унитаз. Оправдываться было бесполезно. «А ты знаишь, што спарцмены ни курьат?» – спокойным голосом продолжал боксёр. «Нурмагомед Магомедович! Нурмагомед Магомедович! Я объясню!» – начал было причитать Санька. «А нечего тут абъяснять, – снимал со своего большого носа очки Керимов и аккуратно складывал их в левый карман рубахи. – Знаишь, инагда всё решает случай… Иногда ни нужна ничиво абъяснять…» «Вы это сейчас на что намекаете», – отступал назад мальчишка. «Иди сюда, Аликсандр, иди», – дагестанский тренер пытался говорить без акцента. «Смотри, – показал он на душки очков, торчащие из кармана. – Пака ты их не вибьешь у миня, я буду бить тибя всякий раз, как толька ты мне падверньошься! Если сможешь вибить – кури. Ни сможешь – забудь пра сигареты! Поньал?» «Что ж тут непонятного?! – закатывал рукава робы Санька. – Сейчас достанем у Вас очки и покурим…»
Этот трюк Керимов проделывал со всеми, кто у него занимался. Обычно от пагубной привычки он отучивал сорванцов на раз. Но только не этого резвого мальчугана, который умудрялся изворачиваться и ускальзывать от удара, однако очки по-прежнему оставались на своём старом месте. Вскоре Санька выбился из сил и наполучал от Маги неплохих тумаков, которые только добавили злости в кипящую молодую кровь и заставили юного боксёра сделать нырок, после которого последовал удар подготовленным кулаком снизу вверх и победный вылет очков Керимова!
***
В  кабинете главного боксёра спецухи было всё уставлено кубками, грамотами, а для чемпионских поясов была выделена целая стена, по которой снизу вверх тянулся дымок от «Marlboro», тлеющий в устах боксёров Нурмагомеда и Александра.
– Первий, каму удалось… – удивлялся, сидя на полу, прислонившись к батарее, Керимов.
– Да Вы просто поддавались, – успокаивал его Санька, касаясь лопатками горячих труб.
– Наверна… – выдыхал тот кружочками дым и нанизывал воздушные кольца на кривой указательный палец.
Санька в это время обводил взглядом все награды старого спортсмена и вытирал кровь, текущую из носа.
– Ладна… кури… Тибе можна, – заметил тренер, возвращая очки на старое место.
Сашка очерчивал взглядом контуры поясов и эмблем, которыми они увенчаны, а по его спине бегали предательские мурашки.
– Што? – заметил что-то неладное тренер. – Списдит хочишь?
– Не-е, – одёрнулся Санька, выбивая из своей головы эту мысль.
– Ни нада… – продолжал курить Нурмагомед и говорить тихим голосом. – Ты лучше сам заработай…
*** 
Слова дагестанского тренера Санька запомнил на всю жизнь и пытался добиваться всего сам, правда, методы использовал совершенно разные…
***
«Василь Иваныч, а, правда, что Вы умеете делать универсальные ключи?» – спрашивал шёпотом Санька, очищая от зазубрин металлическую детальку. «Универсальные? – усмехнулся хриплым голосом спецушный слесарь. – Ну умею… А тебе зачем?» «Хочу мастером-профессионалом стать», – сузив глаза, хитро заметил Санька. «А в какой это, интересно, отрасли?» – продувал запчасть Иваныч. «В той самой, – щурил глаза мальчишка будто бы от яркого весеннего солнца, так кстати заглянувшего после обеда в окна мастерской. – Или Вы уверены, что у кого-то из нас здесь есть другой путь?» Василь Иваныч как-то безнадёжно и печально посмотрел в сторону Саньки и, чтоб подбодрить мальчишку, подмигнул ему седой бровью, мол, конечно, есть…
***
«Вот смотри, – показывал гладкую металлическую крестообразную отмычку, где одни края были длинней других, мастер. – Видишь выемку? Вставляешь сюда эту иголку, накладываешь тоненькую фольгу, аккуратненько прижимаешь её пальчиками, можешь даже ещё чем зажать и вставляешь в замок». В стальных тисках, что стояли в мастерской, старый слесарь зажал замок и в место, куда входит ключ, сунул отмычку. «А теперь иголку вынимаешь оттуда и начинаешь аккуратненько вертеть влево-вправо, иногда быстро откроется, иногда подольше надо подождать… Главное, сильно не дёргай. Терпение… – учил Саньку мастер. – И тогда перед тобой откроются все двери…»
Довольный паренёк смотрел во все глаза за каждым движением Иваныча. «А если услышат?» – спрашивал малец наперёд. «А это к Керимову уже вопрос», – шутил над Санькой учитель.
***
Проталины возле восьмой школы для трудновоспитуемых подростков города Перозаводска говорили, что скоро настанет настоящая весна, но предательский снег, выпадавший по утрам, в это никак не давал поверить.
«В углах выметайте! – кричали на лысых мальчишек режимники. – Быстро! Времени мало – через полчаса проверка! Шнеля-шнеля!»
Санька с Ёлычем подметали у кабинета отрядника. Евгений Палыч выскочил из дверей и шикнул: «Всё, пацаны, дуйте к себе, прокурорша приехала! Прям под моим окном остановилась!»
Высокая строгая женщина в синей форме двигалась по коридору, не смотря по сторонам. Большая чёрная сумка с пошивкой «Lotto», которую несла фигуристая дама, больше похожая на модель, казалось, лопнет от переизбытка содержимого в ней. «Рыбкина мне», – обратилась прокурорша к Евгению Павловичу. Оробевший мужчина взмокшей рукой показал в сторону мальчишек.
Насыщенная красная помада улыбалась губами прокурорши. «Маринка! – побежал обниматься к женщине Вовка! – Маринка! Мариночка моя!» «Вовушка! – обхватывала она его своими худенькими руками с красивым маникюром. – Ты извини, что я не приходила. На пять месяцев отправляли в командировку в другой район. Работы – завались. Ну, никак не вырваться было. Я только к Наташке забежала показаться, потом по магазинам, да к тебе…»
Санька стоял рядом и, переминаясь с ноги на ногу, угадывал в этой красивой женщине ту самую… с фотографии у таинственного водопада Кивач. «Это чего же, товарищи, получается? – вёл сам с собой беседу Санька. – Я прятался от ментов у прокурора Карелии?.. Во дела…»
– Саша! Знакомься! – как обухом по голове громко прозвучал голос Рыбы. – Это тётка моя! Марина!
– Марин Владимировна, – улыбаясь, протянула она руку кареглазому жилистому парнишке. – Да мы заочно знакомы… Наташа рассказывала…
– Рассказывала? – не поверив, переспросил Санька, пытаясь в горле вызвать слюну, чтобы не закашляться от того, что всё пересохло.
– Конечно! У нас дома секретов нет… Да, Вовчик? – посмотрела она на Рыбкина. – У вас тут, я надеюсь, тоже?
– Конечно! Ты при Сане можешь хоть чё мне говорить! – уверенно сказал ей Вовка.
– Могу, но не здесь… – показала она взглядом на кабинет отрядника и стала двигаться в том направлении.
«Евгений Палыч, я могу Вашими аппартаментами воспользоваться? Мне беседу нужно провести с воспитанниками…» – заглядывала прокурорша в кабинет. «Конечно – конечно! Кого позвать?» – отчеканивал тот. «А мне только Рыбкин да Александров нужны. Эти у меня на особом контроле… – на полном серьёзе заявила важная дама. – И дверь за собой прикройте, пожалуйста... У нас разговор намечается важный».
Рыбкинская тётка села за стол отрядника, а парнишки – на табуретки, стоящие у окна.
– Вовка… Я Ирку видела… – отводя взгляд в сторону, сообщила Марина Владимировна.
– Маму?.. – то ли радостно, то ли с боязнью переспросил Вовка.
– Маму, – выдохнула Вовкина тётка. – Ирка наша в Архангельске теперь обитает… Дожили… Случайно встретились – в ментовке.
 – Что с ней? – напугался Рыба.
– Да ничего… Что с ней станется? С суток выходила. Сказала, что за 15 дней оклемалась после длительного запоя. Теперь вот работать пойдёт. Я предлагала со мной поехать, да ты ж её знаешь…
– Знаю… – печально выдохнул племянник прокурорши.
– Я вот тебе тут всего собрала, – передавала она сумку мальчишке. – Съедите потом. Здесь и колбаса, и печенье, тушёнка, сгущёнка, вкусное мыло, и, как ты и просил, – торт бисквитно-кремовый, да одеколон «Русский лес».
– Ого! – возбудился Санька. – А зачем тебе это?
– Не мне, а тебе, – перевёл Вовка печальный взгляд на друга. – Я ж не знал, что она приедет, когда ты рядом будешь… Обычно мы с Ёлой её встречаем…
– В смысле? – хмурил высоко посаженные брови Санька.
– В коромысле! У кого-то тут на днях День рождения намечается… Я хотел подарок сделать… Сюрприз! А вишь как – не получилось… – смотрел на тётю Марину Вовка.
– Вовыч! Родненький! Ты представляешь, я даже не подумал! Я даже не вспомнил, что у меня!.. – запрыгал и завился около друга радостный Санька. – Мне ж никто никогда ничего не дарил! Да мне дома его никогда не праздновали! А тут?! Торт! Духи!
«Знаешь, Санька! – вскочил с табуретки Вовка. – Для тебя всё, что захошь! Мне в жизни не повезло, а тебе и того больше! Ну, могу я хоть для кого-то сделать приятное?!» Строгая прокурорша улыбалась сквозь слёзы: «Ничего, пареньки… Ничего-ничего… Мало ли, чего в жизни не бывает!» Она раскрыла двустороннюю молнию на сумке, и сразу взору ребятишек открылся килограммовый торт. От восторга Сашка схватился за голову и еле удержался, чтоб не цапнуть его в следующую минуту. «Держи! С наступающим!» – поздравлял его Вовка, протягивая торт Саньке. «Так это же тебе Марина Владимировна купила… Как-то неудобно… Да и День рождения у меня через месяц почти…» «Бери давай, – сказал Вовка. – Знаю я, что День рождения через несколько недель. – А если её (он кивнул на тётку) снова куда-нибудь на полгода отправят? Что я тебе потом подарю? Замок от Иваныча?!»
***
Бело-розовый торт с завитушками и розочками съели всем отрядом, правда, самые большие куски достались семейке Александрова, в которую вошли Рыба и Ёла. И «Русским лесом» душились тоже только избранные и ещё те, к кому приезжали родственники. У Саньки таких мероприятий не случалось. Он душился, когда выходил в город. Через ту самую дощечку в стене высокого забора. Вылазки делал нечасто, и то только в те дни, когда в спецухе готовились к приезду Марины Владимировны, которая опекала эту школу только из-за своего племянника. В такие моменты в закрытом учреждении мыли всё, залезали в каждый закуток и уголок, считая, что она будет проверять всё от и до. Прокурорша, и правда, осуществляла проверку, но только для того, чтобы знать, как живёт Вовка…
***
Капель за окном становилась всё сильней и сильней, но народ по-прежнему боялся вылезать из тёплой одежды. Все карелы знали, что весна – дама продажная и обманчивая, может и в другую сторону при желании повернуть. А вот воспитанники спецшколы уже переоделись. С тающим временем года для них наступали новые перспективы: для кого-то – отпуск домой, для кого-то… перевод в другое учреждение.
Чем больше тянуло теплом, тем сильнее Саньке хотелось домой. Ему снилась рыбалка и Толстый… Пирожки с печёнкой… И… то место, куда он спрятал все украденные им деньги на мамкиной работе! «Точно! – проснулся Санька. – Они же в стороне от дороги были!»
***
Хрупкий весенний наст, оставшийся в наследство от зимы, то и дело ломался под Санькиными ногами. Он бежал по лесу. И какой чёрт его дёрнул свистануть из спецухи через несколько недель после отъезда прокурорши?! На тебе! Видите ли, тоска по дому! План у него! На попутках до дома добираться. Мол, кто-то говорил, что такое возможно. Но теперь не до этого. Теперь – лишь бы не догнали. «Стой! Стой!» – кричали запыхавшиеся менты наглому пареньку, скрывающемуся в таёжном буреломе. «Ага! Щас!» – залёг в промёрзшей канаве Санька.
Светло-зелёный мох, пожухлый и местами осыпавшийся, выглядывал из-под снега и тыкал в Санькин подбородок. «Тфу», – отплёвывался мальчишка, замерший на твёрдой плёнке из блестящего снега. «Где этот утырок?!» – слышался вдалеке мужской голос. «Тут где-то! Ищите!» – отзывался грубым тоном другой.
***
Стемнело. Фонари постепенно ушли в сторону города. Замёрзший до мозга костей Санька брёл по лесу. Он обнимал себя руками, на которых не сгибались пальцы и почему-то дико мечтал оказаться сейчас у Бахрамеева. «Да-а… Там-то бы сейчас лежал на диванчике, да потягивал бы горячий чай», – улыбался сам себе Санька.
***
Шум от ударов волн у берега Онеги заставил взбодриться мальчишку. «Ну, теперь не заблужусь. Выйду куда-нибудь!» – успокаивал себя Санька, растирая красно-синие ладошки. Загнутые пальцы в ботинках, казалось, будет не отогнуть. Они будто прилипли к подошве демисезонных ботинок. Странной походкой парнишка двигался к воде, на которой у берега колыхались два светло-голубых катерка.
Промозглый ветер, гуляющий по верхушкам елей и сосен и спускающийся к их основаниям, продирал насквозь Санькину тоненькую куртяшку. Пить не хотелось. Хотелось есть. Парнишка забрался в катер, где под кормой лежали завёрнутые в газету куски хлеба, а под лавочкой валялась жестяная банка из-под рыбных консервов, которую Санька вылизал каждой крошечкой хлеба. «Не густо…» – облизывая масло с губ, думал Сашка и продолжал глазами искать провизию.
Согнутые ноги затекли и по ним уже давно бегали мурашки. Санька дёрнул левой и услышал, как по дну катерка что-то пробрякало. Опустив вниз руку, нащупал холодную стеклянную бутылку, крепко-накрепко завинченную кем-то. Рукавом куртки обрадовавшийся Санька открутил пробку и заглотил жгучую, горькую жидкость. «Ха-а-а!» – сделал он резкий выдох, как когда-то делывал его отец. «Ха-аа! Фу-ф!» – морщился и плевался Санька, а потом его «фу-у» переросло в тяжёлое «х-х-х» и, запрокинув голову, он наполнил свой рот следующим большим глотком!
***
«Плачет девушка в автомате, путаясь в зябкое пальтецо-о, – вытягивал нараспев Санька, идя с бутылкой вдоль берега Онеги. – Вся в соплях и в губной памаде перипачканное лицо-о! Вся в соплях и в губной памаде… перипачканное лицо!» «Тфу!» – схаркнул он поганую слюну, которая намекала, что он всё-таки заболевает.  «Так, тут не помню… О! – выставил он руки в стороны и волнистыми движениями, боком, пошёл вперёд, приплясывая и продолжая петь. – Фаина… Фай-на-на… ФАина-ФаИна-ФаИна- ФаинА!»
Санька остановился на секунду, посмотрел на небо, по которому летел мигающий огонёк, двигающийся строго по курсу, прищурил глаза, от которых в разные стороны побежали маленькие лучики и почему-то вспомнил, как в интернатовском туалете курили с девчонками, а Деньга напевал, сидя на окошке с открытой форточкой: «Оля любит Колю с самых детских лет… Оля любит Толю… Он её сосед. Оля любит Мишу – он не спит с Назаром…Оля любит Гришу – у него ги-та-ара!»
 «Спит-спит-спит-спит Оля… с кем-попало… – разносилось по тёмному лесу и Онежскому озеру. – А про спид-спид Оля… не-е слы-ха-ла…»
***
Он проснулся с восходом солнца в чьём-то огороде. Стуча зубами от холода, вспоминал, как вышел сюда, но не мог. Голова трещала весёлым треском, как печка у Пушкина, а сосуды напевали вальс Мендельсона. «Вот блин! – оглядывал покрытые последним несошедшим снегом гряды Санька. – Занесло!.. Я счастлив, Родина! Спасибо, Родина…»
Ножки от срезанной прошлогодней капусты торчали из промёрзшей земли. Сашка наклонился к одной из них и с голодухи чуть не накинулся на эти огрызки,  как откуда-то сверху послышался звук пролетающего низко-низко самолёта. Санька резко поднял глаза к небу и увидел, как небольшая металлическая птица уносила пассажиров навстречу к родным и близким, оставляя за собой пушистый белый след… «Вот бы и мне так», – мечтал мальчишка, стоящий на самой окраине Петрозаводска холодным весенним утром, встречая рассвет.
***
Иногда воля – это не только счастье и радость, а ещё и ответственность за свою жизнь и… поиски… Вечные поиски… еды и убежища. И если со вторым можно хоть как–то подождать, то с первым труднее. Калорийная водка выветрилась за ночь, оставив после себя лишь головную боль и сильный сушняк. Спина ныла от неудобной ночи в борозде, будто её несколько часов подряд колотили палками, а неуёмный кашель рвал грудь на куски и порой не давал дышать. «Файя!» – хотел крикнуть для проверки голоса Санька… Но даже глухое «фа» глотка блокировала на самом подходе и оставляла где-то внутри организма.
Нужно было срочно что-то делать: либо лечь в борозду и умирать, либо идти в город и что-нибудь съесть.
***
Кирпичное одноэтажное здание с ярким названием «МАГАЗИН» Санька увидел сразу, как вышел из огородов по дорожке вверх. За ним вились почти прозрачные кусты, и стояла небольшая лесенка, по которой грузчик в определённое время поднимал к прямоугольному окну для приёмки хлеба большие деревянные подносы. Горячие батоны подвозили сюда по два раза на дню. Правда, делали это не в пять утра…
***
«Надо же – не потерял!» – достал Санька из кармана отмычку, которую они вместе с Иванычем изготовили на уроке. Он повертел её в руках и хотел уже вставить в замок задней двери, как услышал громкое «ур-р…ур-р-р». «Ха! Голуби!» – увидел он под крышей серо-голубые головки воркующих птиц. Один из них перелетел на окошко, через которое передавали хлеб, и сел так близко к Саньке, что тому захотелось его погладить.
Мальчишка взбежал по лесенке и, пошатнувшись, рефлекторно схватился за перекладину, выполнявшую роль запора этого окна. Деревянная штакетина осталась в руке у лежащего в замёрзшей белой луже Сашки. Створки были раскрыты, а за стеклянным окном дело не стало. Отмычка всё-таки свою работу выполнила – отжала дверку и победила внутренний шпингалет.
***
Подсобное помещение магазина было заставлено деревянными ящиками, в больших картофельных мешках хранилась мука и сахарный песок… Здесь же лежали конфеты на развес… Консервы… Магазин в Карелии был не первым для Сашки, но вот крабье мясо в своём посёлке он не находил ни разу. «Пупырчатое всё какое-то… Фу! – пытался распробовать его маленький проголодавшийся воришка. – Солёное… Да ещё и тянется, как лягушачья кожа… Во бы Толстый удивился!» Санька подержал его несколько секунд во рту и выплюнул всё обратно.
От пирожных и печенья, которых паренёк съел в изрядном количестве, ему очень захотелось пить… Бутылки с разноцветной жидкостью так и манили Саньку к себе. «Лимонный», «Мятный», «Апельсиновый», «Старый Таллин»… Он открыл несколько бутылок ликёра и от каждой отлакнул по глоточку.
Заиграли, заюлили в воздухе терпкие нотки. Чёрные зрачки 12–летнего мальчугана увеличились в размерах, ладони наконец-то смягчились, а приятное тепло, разлившееся по телу, наконец-то утихомирило боль в спине и суставах. «Надо с собой этой штуки захватить», – подумал Сашка и начал выбирать, какую взять.
Из открытого окна повеяло холодом, который быстро превратился в мурашки и забегал по всей худющей спине Александрова. Они проползали по выступающим лопатками, окутывали рёбра, таившиеся под гусиной кожей и выбегали по шее к подбородку. Эти ощущения Санька помнил. Он знал, что они не предвещают ничего хорошего. Знак, посылаемый то ли организмом, то ли Вселенной, как будто предостерегал его, спасая всякий раз от наказания.
Санька заметался по магазину. Нашёл большой и прочный пакет, спрятанный кем-то для себя, наложил в него провизии и скрылся через «выдачу хлеба».
***
Тусклая краска облезала с низеньких детсадовских качелей и трепыхалась на ветру. Ржавая металлическая ракета не могла улететь – её держал чей-то жёлто-зелёный шарфик, которым она была привязана к деревянному кораблю. А под красным навесом, в самом углу прогулочной веранды на узенькой скамеечке прятался весёлый Санька.
Весенний ветерок так и задувал ему в лицо, пробегая по просторному помещению. Мальчишка смотрел на крытый потолок и считал реечки, которыми он был украшен. Тихое утро не могло потревожить Санькино нутро, а тем более – мысли, которыми он был охвачен в тот момент. В глазах носился вчерашний лес, мамкины торфопереработки и берег Шексны, на котором с Толстым и Смолой они когда-то ловили рыбу. «Я запомнил, как диво, тот лесной хуторок… – проговаривал Санька безмолвными губами всплывавшие отрывками и рваными фразами с далёких уроков литературы стихи Рубцова. –  Меж звериных дорог… Там  в избе деревянной добрый Филя живёт… Филя! Ха! Точно! Филя! Филя любит скотину, ест любую еду! Прям как я! (оживился Санька) Филя ходит в долину, Филя дует в дуду!»
Санька замолчал, а потом чуть не криком договорил: «Мир такой СПРАВЕДЛИВЫЙ! Даже нечего крыть… Филя, что молчаливый? А о чём говорить…» Чуть пьяный парнишка расплакался. Он впервые читал этот стих с пониманием. С тем самым осознанием, которое приходит  к тебе в самые острые минуты твоей жизни.
***
«Куда вам?» – спросил мальчишку водитель КАМАЗа, выглядывая из кабины. «Так я один», – проговорил Санька. «Разве? А что? Дама с нами не едет?» – показывая взглядом на красивую женщину с белыми распущенными волосами, поместившуюся на картинке прочного целлофанового пакета, смеялся шофёр. «А, эта? – поняв юмор мужика, Сашка стал забираться в машину. – Эта едет. Эта верная…»
Санька сидел на большом кресле и подпрыгивал на каждом тряске. «Ничего себе, как тут высоко!» – радовался пацанёнок. «А то! – гордо отвечал водитель, удерживая большой руль. – Первый раз что ли на такой едешь?» «Ага!» – восхищённо оглядывал местность Сашка. «Но я только до Деревянного», – вдруг он услышал от усатого мужичка. «До куда? А это далеко?» – нахмурив брови, ждал ответа мальчишка. «Да не-е, – не поворачиваясь на него, говорил водитель. – Километров 30! Быстро доедем!»
«А оттуда до Вологды далеко?» – интересовался парнишка. «О-хо-хо! Вот это ты спросил! – послышалось из-за руля. – Ещё 570, считай!» Санька приуныл и замолчал.
«Так пить хочется, ужас», – сказал между делом водила. «Держи», – по инерции Санька достал бутылку, отвинтил пробку, и протянул ликёр мужику. Тот, не оглядываясь, взял, что подают, и сделал большой глоток. «Что это? Ликёр?» – от удивления шофёр выпучил глаза и посмотрел на Саньку. «Не знаю… Написано дак было, «Мятный», – послышалось ровным и спокойным тоном. – Маленько горьковато, но пить можно…» «Ты пил?!» – возмущался мужик. «Пи-ил, – протянул Санёк. – А чё? Понравилось? Да оставь себе! У меня тут «Абрикосовый» ещё есть!» «Слушай, а ты куда едешь-то?» – вдруг спросил мальчишку водитель. «Как куда? Домой!» – гордо произнёс Санька.
«Стой! Стой!» – махал кто-то из машины со встречного направления. КАМАЗ затормозил. Водила приспустил боковое стекло, и Санька услышал: «Едь обратно, Аркаша! Людка рожает! Звонили с больницы только что! Давай!»
Аркадия затрясло, и он стал сдаваться назад, чтоб развернуть машину. «Мы куда?» – опешил Сашка. Водитель запрокинул голову, осушил «Мятный», выдохнул свежим запахом и констатировал: «К Людке! Рожает она у меня!»
«Стой! – вскрикнул парнишка. – Я выхожу! Мне обратно не надо!» «Ну… смотри сам», – затормозил он.
***
«Поезда проверили, на все посты сообщили, – отчитывался перед директором спецухи Палупаев. – Нет его нигде». Он стоял и почёсывал за большой детской щекой, размышляя вслух: «В лесу не нашли, у озера тоже. Всё прочесали… Может, повесился, а?» «Ты что? С ума сошёл?! Такой славы только нам не хватало!» – занервничал директор спецшколы Георгий Шепитаев. «А что? Всем бы проще стало. Он задолбал со своими побегами уже! Нет человека – нет проблем», – гнул свою линию Бэби.
***
Санька шагал вдоль дороги и обочина казалась ему бесконечной. За её пределами тянулись тёмные журчащие ручьи, разрезающие снежный наст, не растаявший под высоким солнцем, а прилетевшие чёрные грачи кричали, что весна всё-таки пришла и останется тут надолго.
Солнечные зайчики играли на Санькиных щеках, он щурился и вдыхал свежий воздух полной грудью и не заметил, как у ментовской «Шестёрки», непонятно откуда взявшейся, заскрежетали шины…
***
– Георгий Аркадьевич! Георгий Аркадьевич! – прибежал Сердишко в кабинет директора спецшколы. – Нашли! Нашли Александрова!» «Где? – спросил Шепитаев. – Где этот засранец?!» «На Фрунзе! Вас там ждут!» – не договаривал Глеб. «Глеб Андреевич, пулей туда! Везите его ко мне! У меня разговор к нему серьёзный!» – вскочил тот со своего кресла. «Так не могу, – топтался на месте Сердишко. – Там Вас ждут…» «Как меня? Зачем?! Что сами не справитесь?» – не унимался раскрасневшийся директор. «Так на Фрунзе…это… самое… морг… Вас на опознание зовут…» – чуть не шепотом сказал коренастый милиционер. «Меня? В смысле? А кого опознавать?» – недопонимал ситуацию  Шепитаев.
***
Он заскочил на заднее сиденье милицейского УАЗика и, смотря в одну точку, промямлил: «Трогай!»
Георгий Аркадьевич смотрел на спинку водительского кресла и бубнил себе под нос: «Только бы не он… только бы не он… Только бы не наш… Ой, что будет… что будет… что со мной буде-ет… Вот Палупаев – каркало поганое!..»
***
«Пацаны! – вбежал в отряд рыжий паренёк. – Пацаны! Главный за Александровым в морг поехал!» Ёла откинул замок, над которым корпел уже битый час, в сторону, и, выпрыгнув из-за стола, подбежал к гонцу и вцепился ему в шею: «Чё ты сказал? Ты чё тут гонишь?!»
Голубоглазый, веснушчатый мальчишка еле хрипел: «Я сам слышал…» Саня Ёлькин разжал руку и отпустил бедолагу. «Да как так-то?!» – вцеплялся пальцами в свою голову Ёлыч. «Да ну… да не может быть…» – не хотел верить он. «Менты про виселку чё-т говорили», – проронил рыжий. «Про какую виселку? – вернулся из туалета Рыбкин и обвёл взглядом пацанов. – Чё смолкли-то все? Про меня что ли разговаривали?»
В мастерской воцарилась тишина, и все смотрели друг на друга, боясь проронить слово. «А может, это ещё и не правда! – решил разрядить ситуацию Димка Ревутов. – Я, например, отказываюсь в это верить!» «Во что? Во что верить-то? – допытывался Вовка. – Чё молчите-то? А с тобой чего? (смотрел он на плачущего Елькина)». «За Саней в морг уехали…» – услышал он от Ёлыча. Рыба засмеялся пронзительным смехом, а потом заплакал. «Неа… да ну… вы чё-о?» – всхлипывал Санькин друг.
***
– Вы чё – совсем тут охренели, менты поганые?! – прыгал около молочной «Шестёрки» Санька. – Если б я сейчас не отбежал, –  всё! Смерть бы уже была мне! Совсем жизнь человеческую не цените?!
– Давай в машину залазь! – подталкивали его милиционеры. – Щас твою жизнь оценят… Поехали…
***
– Слава Богу, не наш! – крестился Шепитаев, выходя из морга.
– Георгий Аркадьевич, Вы же атеист,– бежал сзади Сердишко.
– Слушай, Сердюк, ты достал уже…
 – Я – Сердишко!..
***
В кабинете Шепитаева распахнулись двери, и он затащил побитого Александрова к себе. «Чего? Своих нафаскал на меня, мало показалось? – огрызался на директора, у которого из носа текла кровь, Санька. – Мало тебе? Щас ещё схлопочешь! За всё!»
 – Сиди, щенок, и не двигайся. Больше тебя тут не будет! Я не дам тебе даже с друзьями попрощаться! Ты понял?! Здесь все будут думать, что ты вздёрнулся в лесу. Пусть считают слабаком!
– Чё ты сказал?! – рыпнулся жилистый мальчишка на рыхлого мужичка.
– В Питер рвался? Езжай! – доставал на стол бумаги из выдвижных ящичков Георгий Аркадьевич. – Хватит. Попил ты моей кровушки! Всё! Там такая спецшкола, из которой ты не сбежишь!
– В Питер, значит? – обрадовался парнишка. – Ну, уже ближе…
***
Из Карелии Саньку вывезли только через две недели. Всё это время он провёл в лазарете. По указке Шепитаева Бэби с Глебычем привязали его к скамейке и били палками по ногам, мол, за побеги. Отёки и гематомы долго не сходили, а вести в другое учреждение не в товарном виде было нельзя. Повезло им, что родственники туда не наведывались. Не перед кем было отвечать…
***
В Питер на этот раз Саньку повезли на поезде. Наручниками не пристёгивали. Знали, что бесполезно: если захочет, всё равно сбежит.
«Хватит дуться – сам виноват – нехрен было удирать. Трое суток тебя не было – да тут всех из-за тебя пересадить самих могли! Правильно Аркадьич сделал», – курил рядом с Санькой Бэби.
Окно напротив туалета еле приоткрывалось, поэтому Санька смотрел в тоненькую щёлочку, отделявшую поезд от улицы. Мелькающие деревья уже стояли без снега. Голубое небо дышало свежестью, а участившиеся населённые пункты говорили о том, что конечная остановка уже скоро.
***
Каменный забор, раза в два выше, чем в Карелии, и хмурые лица – вот, что встретило Саньку в Питерской спецшколе. Бэби с Глебом вели парнишку к новому директору и, как напутствие, твердили: «Ну вот, Саня, добегался. Будешь теперь тут учиться. Тут вообще такая жо-опа! Не как у нас было…»
– Чё? Этого привезли? – вышел толстый мужик из кабинета с табличкой «Директор». – Ну, давайте его дело.
Лысоватый мужик с двойным подбородком листал «Дело» Александрова несколько минут – изучал. Потом подпрыгнул на месте, выпрямился и заорал: «Везите его отсюда нахрен!»
– В смысле? – также резко выпрямился Палупаев, до этого смотревший в одну точку и ждавший, что сейчас ему поставят подпись в нужных документах, и он со спокойной душой отправится за водкой. – Как это «везите»?
– А я не принимаю его! Вот как! У меня своих таких обормотов целая спецуха! Вы чё мне – ещё одного привезли?! Да у него биография в свои 13 больше, чем у меня в 47! Куда мне такого нарушителя привезли?!
– А нам что делать? – мялся у двери Сердишко. – Вы же с нашим директором договорились…
– Мы договорились воспитанника на воспитанника поменять, а вы кого привезли?! Чтоб он у меня тут весь режим нарушил?!
***
Странно чувство. Очень странное… Страннее даже не придумаешь! И тут отказались! Тут! Даже тут!.. Мать… Интернат… Спецуха… Пацаны… Хотя нет, пацаны не отказывались. Они вообще думают, я помер. Повесился… Ну, Георгий Аркадьич, встречайте! Ваш любимый воспитанник вернулся! Ща я вам устрою… Кузькину ма-а-ать…
***
«Ешь иди, – звал к столу в Питерской спецуховской столовой Саньку Глеб. – Хоть обедом согласились накормить, так ладно… Пусть сами в своих делах разбираются. Я так лезть не буду!» «Да они охренели! Который раз из-за тебя катаемся сюда!» – жадно откусывал от скипки хлеба кусок Бэби.
– Слушай, Палупаев, – водил ложкой в супе Сашка. – Че за хрень тут происходит?
– А это называется, Шура, справедливость… Ну, или возмездие…
– Как это? – не отводил Санька взгляда с говорящих щёк Бэби.
– Называется, ты – мне, я – тебе, ну, или возмездие… – говорил с набитым ртом тот. – Вот ты сколько раз сбегал? Сколько людей из-за тебя пострадать могло? Ну вот… теперь страдай ты…
– Здравствуйте – приехали! А то, что меня из дома увезли в другую страну?!
– Не в страну, а республику!
– Да мне пофиг!
– Ешь давай… Дома ещё не скоро будем…
– До-ма! Ха! – сжал жестяную ложку в правой руке Санька. – Дома!
– Ну, оговорился я… Чего… – хлебал дальше Семён Аркадьевич. – Только вот, что я тебе скажу… Нас больше не подводи. Мы тебе и наручники одевать не будем. А тебя… а тебя перемены ждут… Вот увидишь…
– У меня перемена тут одна только бывает: месяц в синяках, да неделю – без.
– Если тебя питерская спецуха не приняла, – вступал в разговор Сердишко, – смысла и тут держать нет… Вот увидишь-увидишь…
Сашка не смог сдержать радости и заулыбался.
 – Сейчас приедем, – брал пухленькими ручками Палупаев компот, – а он приказ уже на тебя подготовил. Поедешь в свои Вологды…
– Эх, хорошо бы, – чуть не лёжа половиной тела на белом столовом столе, мечтал Саня.
***
Мечты, какие бы они ни были, иногда сбываются. Какое ты испытываешь потом чувство – опустошения или радости – это уже другое дело.
«Александров! Шепитаев вызывает!» – услышал Санька по приезду «домой».
Седовласый мужик смотрел на зашедшего к нему парнишку поверх очков и ждал, когда он сядет напротив него. «Ну, здрасьте! – шлёпнулся Санька на табуретку. – Давно не виделись! Смотрю, нос прошёл…»
«Прошёл… – вздохнул директор. – Прошёл… Знаешь, Александров… Всё. Администрация нашей школы посмотрела на твоё поведение, и, знаешь, оно ей очень понравилось. Ты исправился. Стал прилежен в учёбе. На производстве ты стал самым лучшим!..»
Санька слушал оду восхваления и не понимал, к чему она ведёт. Он же знал, что никакой он не лучший и никакой он не прилежный. Какую пургу несёт этот хрыч?!
«Мы же тебе и характеристику уже подготовили соответствующую! Комиссия согласна с каждым словом! – продолжал очкарик. – Но запомни: если попадёшься ещё где-то, то эти характеристики, которые я тебе написал, больше нигде не прокатят…» «Почему?» – внимательно слушал его Сашка. «Во-первых, они фальшивые. Во-вторых, это будет уже зона, а не спецшкола какая-то! Мы же оба понимаем, что речи о твоём исправлении и быть не может: за полтора года ты убегал 16 раз!» «Кого из родственников-то за мной вызвали?» – прервал декламацию директора Александров. «Мать», – сказал забытое мальчишкой слово Георгий Аркадьевич.
***
Белые одеяльца поднимались и опускались над спящими воспитанниками с очерёдностью вдоха и выдоха. Большое тёмное пространство кое-где проглядывалось за счёт больших и частых окон. «Чё – спите что ли? – нажимал на все выключатели Александров. – А с другом попрощаться?! А?!»
От яркого света проснувшиеся пацанята прятали свои сморщившиеся лица под одеяла. «Ребзя! Это же Александров! Живой! – вскочил мелкий рыженький мальчишка и побежал к нему обниматься. – А я всем сказал, что ты вздёрнулся!» Санька притормозил его за плечи: «Ты?» Он засмеялся раскатистым смехом, на который дружно ответили почти все из отряда. «И вы поверили этому бедолаге, что я могу на себя руки наложить?» – не останавливался Санька. Он обвёл комнату взглядом и не понимал, почему больше ничего не происходит… «А Ёлыч с Рыбой где? – смотрел он на пустые койки парней.  – А Димка Ревутов?.. Я … это… попрощаться. Меня всё… домой отпускают…» Рыженький, желая выслужиться перед Санькой, начал тараторить: «Рыбкина с Елькиным забрала на выходные прокурорша, а Ревутов твой вздёрнулся вчера». Дальше слова рыжего были окутаны пеленой, сквозь которую Санька уже плохо слышал, будто голос раздавался из вакуума: «Как менты сказали, что ты в лесу повесился, той же ночью он в нашем туалете и того… Прям на ручке дверной… Ужас! Терь и в тубзик ходить сыкотно…»
***
Не дослушивая таратористую речь, Санька выключил свет и вышел из спальни. Он не понимал, что он чувствует и куда идёт, но через пару минут оказался в мужском туалете. Спустившись по стене на корточки, он смотрел на металлическую ручку, где закончилась жизнь его слабого друга. «Хотя нет, не слабый Димка! Нет! Димка сильный… Только как же он мог-то?! Как?!»
***
– Алё, – взял трубку Шепитаев. – Слушаю.
– Георгий Аркадьевич, здравствуйте! Это Александрова! Надежда Николаевна! Я за Сашкой не поеду – денег нет. Так что везите его сами…
Связь оборвалась, в красной трубке послышались короткие гудки. «Тфу-ты, ё-маё! – чуть не сплюнул в сторону директор спецухи. – Матка называется…»
***
Домой Саньку повезла милиционерша. Мальчишка с ней почти не разговаривал – настроения не было, но перед самым домом сказал: «Я чего-то идти туда… совсем не хочу».
– А почему?
– А щас увидите, как меня родственники встретят… Увидите, как я живу…
– А зачем ты столько раз тогда сюда сбегал?
– Да я не сюда…Я в посёлок… На друзей посмотреть, любимые места навестить…
***
Красный ноготь нажал на кнопку звонка, и в знакомом дверном проёме показалась полная женщина с короткой стрижкой.
– Здравствуйте, Надежда Николаевна! – приветствовала Санькину мать милиционерша. – Вот – сына Вашего привезла!
Санька рыпнулся к матери, но, услышав «было бы чему радоваться», остановился, как вкопанный, и устремил свой взгляд на женщину, которая проделала с ним путь до дома. Он будто искал в ней поддержки… Та тяжело вздохнула, похлопала его по плечу и, попрощавшись со всеми, ушла.
Всё. Закончилась жизнь в спецухе! Вот и точка ей. Вот и конец. Последний её элемент только что закрыл за собой дверь и больше не вернётся. Надо бы радоваться, да нечему…

Капитанская дочка
***
Свой 14-й День рождения Санька встретил дома. Точнее в посёлке. Деньги из той самой лисьей шапки, что когда-то лежала под самой крышей многоэтажки, где раньше периодически собирались друзья, Толстый всё-таки сохранил и 20 мая, в торжественной обстановке, на берегу реки Шексны, под громкие аплодисменты Смолы и ещё нескольких приближённых, вручил Саньке!
– Русик! Ну ты – профессор! Банкир! Не потратил! – прыгал с деньгами Санька. – Вот это уважуха! Вот это молодец!
«Хватит прыгать там! Иди сардельки дожаривай!» – кричал мужчина, размахивающий газетой над небольшим костерком. «Ты-ы? – подошёл к нему Санька. – Не ожидал…»
 Повзрослевший за полтора года пацанёнок смотрел на своего первого взрослого наставника в воровских делах, советы которого сделали из него то, что имелось на данный момент.
– Александр?! Здорово! – протянул Санька ему жилистую руку. – Я рад!
– И я! – сжимал высокий плотный мужчина руку парнишки. – Давай отойдём… Дело есть…
– Чё – опять за старое? – посмотрел снизу вверх Санька.
– Ну, не такое уж оно и старое…
– Я надеюсь, ты всё продумал? Не будет, как в прошлый раз?
– Не будет… Я тебя с людьми хочу познакомить… серьёзными. Готов?
– Как пионер! – сделал руку под воображаемый козырёк Санька.
 – Пионер! Тебя ж не приняли тогда, – рассмеялся наставник. – Короче, завтра, в «Ромашку» приходи к девяти. И это… не опоздай. Понял?
– Понял, – вдыхал гордой грудью весенний деревенский воздух Санька. – Понял. Приду!
– Ладно, празднуй тут со своими друзьями. Им ни слова. Понял?
– Да понял я, понял! Сколько раз переспрашивать будешь?
Мужчина подал Саньке поджаренные сардельки и пошёл по тропинке в сторону. «Ну и дядька у тебя прикольный! – выговаривали пацаны Сашке. – А откуда он?» «Да… по маминой линии… из Вологды», – соврал Санька и, прищурив глаза, заметил, что «дядька» бежит обратно. Из-под лёгкой ветровки он достал нож-складенец, компас и зажигалку. «На, – сунул он всё имениннику. – Подарок забыл вручить! С Днём рождения!»
***
Смеркалось и в посёлке кое-где зажигались огни. «Чё, на дэнс идём?» – предложил Смола. «Чё идём-то? Едем! Зря мы что ли с Толстым тогда мотик выкупали? – входил в азарт Александров. – Ща к клубешнику подъедем…» «Да ну, Сань, не надо, – напугался Русик. – Давай так… пешкодралом… Один хрен все не влезем – несколько рейсов делать что ли?»
***
Уличный фонарь, прикреплённый к берёзе, качался на ветру и разгонял ворон. Под тёмно-зелёной кроной недавно развернувшихся листочков миловалась влюблённая пара. Звуки попсы разлетались по всей округе – в Доме культуры шла дискотека. На крылечке курили взатяг какие-то малолетки, а за клубом по обыкновению шла драка.
Где-то вдалеке заюлил тусклый свет и через пару минут  у деревянного здания, где кипела молодёжная деревенская тусовка, показался красный «Иж».
Нога в серой кеде нажала на тормоз и мальчишеский голос объявил: «Всё, пацанчики, приехали! Гуляем!» «Давай, Саня, давай! Вылезай уже из-за руля! Или чего? Ноги запутались?» – смеялся над ним Смола, уже входивший в клуб.
– Привет, – увидела Сашку красивая стройная девушка, проходившая мимо.
Санька засмотрелся на неё и не мог проронить ни слова. «Э, стой! Стой! – кричал он ей вслед, пытаясь догнать. – Тебя как зовут-то?» «Алёна…» – улыбнулась она пухленькими губками. «А меня – Саня… Александр я…» – пытался говорить грубоватым голосом Сашка. «Александров…» – дополнила она. Санька выпучил глаза и не мог понять, откуда она знает его фамилию. «Мы с твоей Ленкой в одном классе учимся… – поняв, что он в недоумении, объяснила девушка. – И маму я твою тоже знаю…» «Приехали!» – вслух сказал Санька и рассмеялся. «Да я сразу поняла, что это ты – вы с Ленкой, как две капли похожи», – всматривалась она в глаза-перевёрнутые карие капельки.
В этот момент у Саньки что-то случилось внутри. Будто жизнь приобрела новый смысл. Секунду назад он не знал о существовании этого человека, а сейчас он смотрел на неё пристальным взглядом и понимал – это его человек.
***
Они танцевали медляк, и Санька прижимал её крепко, и не стесняясь. Она не отстраняла его, будто чувствуя эту связь. Его пальцы скользили по хрупкой спине девчонки и потихоньку нажимали подушечками, пытаясь прощупать тело через кофточку.
– Ты чего – пьяный что ли? – смеялась от радости Алёнка. – Чего творишь-то? Ты ж ещё маловат.
– Малова-ат? – укусил её за ухо Санька… – Для чего это я «малова-ат»?
– Для того самого! Мне уже 16!
– Ну, мне 15! – соврал Санька. – И что?!
Он подхватил её на руки и закружил. «Да я мужик уже! – хотел он выглядеть как можно взрослее. – Хочешь, увезу тебя отсюда?» «Я?.. – задумалась на миг девчонка. – А хочу! На чём повезёшь-то на велике?» «На велике тебя пусть школьники твои катают, пойдём», – взял юноша за нежную руку девчонку.
***
Вода в Шексне будто выплёскивалась из высоких, обрывистых берегов. Влюблённая пара лежала у костра, от которого потягивало копчёными сардельками. Санька осыпал Алёнкино лицо поцелуями, а она отвечала ему взаимностью…
Звёздный майский вечер быстро перетёк в ночь, и белая густая пелена опустилась над широкой рекой…
***
«Секс, секс… как это мило! Секс-секс… без перерыва!» – звучала песня в светлом зале уютного кафе «Ромашка», единственного в рабочем посёлке. За дальним столиком сидела братва – трое мужчин во главе с наставником Александром, который должен был познакомить Саньку с «серьёзными людьми».
– Опаздываешь… – показал Александр Саньке на часы. – Мы тебя тут минут 15 уже ждём.
– Дела были, – закрывал Санька синяк на шее.
– Что там у тебя? – заглядывал под воротник джинсовки заинтересованный непонятным поведением наставник. – Чё – дела молодые начались?
– Чего звали-то? – перевёл Сашка тему.
 – Знакомься, – показал на двух крепеньких молодых людей Сашкин «учитель». – Это Андрей с Денисом.
– Александр, – протянул он по очереди каждому из них крепкую руку.
– Ничего себе, – заметили ребята. –  Качаешься что ли?
– На кикбоксинг хожу… А что?
– Ничего… Уважаем!..
– М-м… Я и сам спорт уважаю… Много уже чем занимался за свою недлинную жизнь.
Санька, больше похожий на шестнадцатилетнего, всегда выглядел старше своего возраста. За счёт постоянных тренировок, которые взбили его тело до невероятной упругости, он выглядел рельефным и даже мощным. У новых знакомых он вызывал доверие, то самое, которое им было нужно.
– Короче, Санёк, – обратился к Александрову «наставник». – Я тут ребятам про тебя порассказывал... Сообщил, что парень ты у нас толковый, грамотный… Мы решили, что ты можешь быть полезен для общества…
– Хм… – поджав губу, улыбнулся Санька. – Интересно. Что? И дело уже есть?
– Дела всегда есть. Ты с квартирами как?
– Завязал пока. Месяцев пять как уже… Байцев на меня такие папки толстенные за год насобирал. Чё-т ехать пока никуда не хочется отсюда…
– Ясненько… – стучал по столу пальцами с мелкими ногтями, обгрызенными почти до мяса, Андрей. – А с чэпэшниками как?
– С кем?
– С ч-че-че-ча-астными пре-е… пре-е-е –пре-ед… – зазаикался Денис и, как песней допел, – пре-едпринимателями!
Санька не мог понять, что тут такое происходит и еле сдержался, чтоб не рассмеяться во весь голос.
«На, водички попей, – подавал Андрей стакан другу. – Успокойся». «Н-не-н-не… н-не па-аможет, – отодвигал тот гранёный. – Са-амо пройдёт».
– Короче, много у вас тут торгашей? – спрашивал Александр Саньку.
– Да хватает…
– Ты пока затихарись тогда на время. Смотри, наблюдай, кто чего привозит, куда увозит, где хранит… Гуляй… Изучай… Время придёт – свидимся, потолкуем… – приподнимая левую бровь, вполголоса говорил белобрысый Андрей.
– Легко! – пообещал одним словом Санька.
***
В трёхкомнатной квартире, в огромном зале стоял телик. На его экране под звуки звонких духовых инструментов выписывалась белая витиеватая арка и появлялись английские слова «Santa–Barbara».
– Ну, что сегодня в доме Кепвелов? – плюхнулся рядом с Алёнкой на диван-книжку Санька.
– Да тихо ты! Дай послушать! Я вчера и так из-за вас с папкой пропустила… – отталкивала его девчонка.
– А чего вчера? Ну, выпили с Ромычем… С кем не бывает, – лез целоваться к своей девушке Сашка.
– Да бывает… бывает… Со всеми бывает… Отстань, – отвернула она своей ладошкой его подбородок от себя. – Иди на кухню, чаю попей…
– Не-е… – нисколько не обижаясь на любимую, говорил Санька. – Я лучше в часть… к батьке твоему схожу… Не знаешь, он на складах сейчас?
– Да иди уже! На КПП спросишь – скажут!
Завернув на кухню и взяв из холодильника «Бирюсинка» бутылку водки, Санька отправился на поиски «тестя». Ведь именно так, то ли в шутку, то ли всерьёз, он называл Алёнкиного отца, к которому за последние полгода отношений с его дочкой, парнишка сильно привязался.
***
Ромыч… Евгений Романович… Алёнкин отец то есть. Он находился в чине капитана в воинской части, которую вот уже пятый год обещались расформировать, но как-то всё не доводилось. Руки, может, у главных не доходили, может, ещё какая часть тела… Мало ли, как бывает. Зато рабочие места сохранялись, а это уже немало. Работа там была не пыльная. Трудились все свои, да наши, поэтому проворливого Саньку там знала каждая собака и пропускала, уже не обнюхивая.
– Генка, привет! – выставил на стол в маленьком вагончике Санька бутылку Ромыча. – Я пойду тут, погуляю?..
– Да каэш-шна иди! – сходу 18–летний пацан открыл водку и резко заглотнул из горла. – Э-эх! Ну, вчера и погуляли, да?
– Да уж… Ромыч, правда, перегнул… – стопорнулся Санька. – С армией-то со своей…
– Да Ромыч просто боится за свою задницу… – продолжал отпивать из горла рядовой Горынин.
– В смысле? – прищурился Санька. – Ты о чём щас вообще?
– Ой, а ты не в курсе? – нога на ногу сидел Генка.
– Нет… – опёрся рукой о стол Сашка. – Ну-ка… ну-ка… поподробнее с этого местечка.
– Да пожалуйста! Только подробности эти не велики: Ромыч тут в одно время ребят послал в дальние края… Ну, в другую часть по его наводке молодых перевёл. А их – херрак – и в Карабах!  Общественные беспорядки устранять…  Азербайджанцев с армянами разнимать то есть… Некоторых поубивало, некоторых нет… Щас же они возвращаться начнут… Жди, Ромыч, привета, как соловей лета… Забухал вон, сидит в своей кандейке один…
– Бредятина какая-то. Ладно, я пошёл… – двинулся Санька к тестю.
***
У серого сарая на валяющемся рядом с ним бревне сидел капитан Басов. «Романыч, привет! – завидел его издалека Санька. – Эй! Ромыч!»
Крепкий мужчина сидел, согнувшись в три погибели, и водил большим указательным пальцем по земле, вырисовывая две цифры – три и пять. «Ромыч! Ну ты чего тут загрустил? – присел рядом с ним на корточки Саня. –  М-м… Рисуешь? (заметил он, как тот что-то карябает)».  «Нет… Считаю», – ответил, кашляя, капитан. «А чё не столбиком?» – подкалывал Сашка. «Столбиком их в другом месте уже посчитали, – двусмысленно сказал Евгений Романович. – За расчёт, видимо, мне отвечать придётся. Крайним-то я оказался…» «Слушай, тестюшка, заканчивай говорить загадками. Может, я ещё за одной сгоняю?» – предлагал паренёк. «Сгоняй», – по инерции проговорил Ромыч, вырисовывая круг. «А это что?» – остановился на мгновение Санька, заметив, что у капитана в этот круг падают слёзы. «А это, Сашка, «Кольцо»… А в нём… а в нём армянские деревни, обречённые на погибель… Ты ещё здесь, – вдруг поднял он голову на Саньку. – Дуй за бутылкой!»

***
В райпотребсоюзовском магазине на полках почти ничего не было, и Санька отправился к Армену.
– Што? Ирисак захател? – не забывал детского прокола продавец, которого Санька когда-то обворовал. – А чиво сиводня адин? Или тот вон взрослий с табой?
 – Не-е… Я один, – посмотрел Сашка на молодого человека в старенькой одежонке и поймал его грустный взгляд. Тот стоял у прилавка, где лежал поднос с конфетами на развес и поглядывал на Саньку.
«Дядь Армен, мне, пожалуйста, бутылку водки…» – не успел договорить Саня. «Ни дам! – скрестил руки на груди почти русский продавец. – Тибе дитей ишо ражать!» «Да я не себе, – звучно рассмеялся над ним Сашка. – Я Ромычу беру. Ты ж знаешь…» «А-а… Жьенье, – исковеркал имя капитана Армен. – Жьенье бери… Скажи, чтоб не переживал. Все ж знают, что он как лучше хател».
Схватив бутылку с красно-синими буквами, Саня вышел на улицу, где его ждал военный УАЗик, на котором они с Генкой приехали в посёлок.
«Парень, погоди! – остановил Саньку нерешительный покупатель Армена. – Тебя Саней звать?» «Ну! А тебе чего?» – повернулся к нему Александров. «Да, говорят, ты знаешь, как денег заработать можно?.. Я с Череповца с семьёй переехал. Мамка ещё не устроилась никуда. Сестрёнки, братишки маленькие, а кушать надо… Я у мужиков поспрашивал, ничего нет. Все места заняты. На рыбалку пошёл, там про тебя рыбаки  рассказали… Есть какие варианты?» – смотрел он с надеждой на Саню. «Да варианты-то есть всегда, – возвысился сам над собой Санька, увидев, что в нём кто-то нуждается. – А ты в Череповце-то чего – не мог работу найти?» «Да я работал ... на железной дороге, а потом сокращения пошли… За квартиру платить стало нечем, накопили долгов и пришлось ту обменять на поселковую… Вот так».
Саньке стало жаль парня, но со времён интерната и спецухи он приучился не доверять людям и проверять всё, что они говорят. «Так пить чего-то захотелось, – хитрил Саня. – Пойдём, попьём у тебя?» «Пошли», – повёл его новый знакомый к себе. «А тебя как зовут-то?» – сообразил Санька, что даже не знает его имени. «Гоша можешь называть», – услышал он от молодого человека в серых протёртых брюках. «Ой, погоди, бутылку не отдал! – вернулся он к УАЗику, где за рулём спал ещё не протрезвевший Горынин. – На, Ромычу отдашь. Пусть пьёт без меня. Скажи, дело срочное нарисовалось. Давай!»
***
Обшарпанная квартира Гоши не говорила, она кричала о нищете и беспомощности! Отлетающие от стен обои, старый ржавый унитаз, половицы со стёршейся краской, ходившие из стороны в сторону… Сестрёнки мал-мала меньше…
«Игорё-ок, – кричала его мать с кухни. – Ты? Ну чего? Устроился куда?» «Ага, почти… – снимал он туфли у порога. – Дай попить…»
Вода из крана наполнила пол-литровую банку с голубым отливом, и мать сырой рукой подала её Гоше: «Держи!»  «Да это не мне. Это Сашке я…» – понёс он в коридор воду. «Здрасьте! – увидел хрупкую женщину Саня. – Меня Сашей зовут. Мы с Го… Игорем вместе работать будем…» «Ой, да-а?! – обрадовалась женщина. –  Хорошо-то как! А где?» «В сфере сбыта и торговли», – быстро сообразил Санька. «Грузчиками что ли?» – переспросила Гошина мать. «Ну… типа того…» – ответил молодой работодатель.
***
– Ты драться умеешь? – шли Санька с Гошей по двору посёлка.
– Конечно, я же пока в армии был, успел в боевых действиях поучаствовать… У меня даже и контузия есть… Меня ж из-за неё и на завод в Череповце не взяли. Со слухом иногда проблемы…
– О-о… ничего себе! А я думал, ты совсем молодой.
– Выгляжу просто хорошо… Закалка… – юморил молодой мужчина.
***
Деньги Гоше были очень нужны, и Санька это знал. Но, кроме воровства, ничего предложить не мог. Да в принципе-то не очень и хотел. «Ты про мою репутацию наслышан?» – спрашивал нового знакомого, которого из жалости и сострадания, он почти уже записал в свои друзья. «Да тут надо быть глухим, чтоб не услышать», – чесал тот свой затылок. «Понимаешь, какая у тебя теперь работа будет?» – смотрел ему в глаза Санька. «Ну… да…» – передёрнул влево ртом Гоша. «Я тебе на пороге говорю: если со мной, то до конца, если нет – иди домой», – серьёзным тоном говорил Александров. Игорь тяжело вздохнул и на глубоком выдохе пообещал: «С тобой я, с тобой…»
***
Новая джинсовка, джинсы-варёнки, кроссовки с большими протекторами, как у Саньки, классная кепка, футболка фирмы «Montana» – Гошу новый друг переодел полностью. Во-первых, Санька помнил те времена, когда он жил с мамкой и ничего не видел ни из еды, ни из одежды, а в Гоше увидел такого же бедолагу, каким когда-то был он, а, во-вторых, Гоша должен был соответствовать Санькиному уровню, раз теперь он входил в его окружение.
«Спасибо, Саня! Я потом рассчитаюсь!» – полный радости серьёзно говорил Гоша. «Носи на здоровье! У нас всё по-братски!» – руки в боки стоял довольный своим поступком Санька.
***
Квартиры ближайших населённых пунктов вскрывались одна за одной. Милиция стояла на ушах и точно знала, что работает бригада Александрова. Но никаких доказательств у сотрудников правоохранительных органов не было. Даже воровские «пальчики» они не могли нигде поймать…
Пятьдесят одну квартиру обокрали за последние семь месяцев. А потом… а потом наступила зима. Самая настоящая: с большими снегопадами, неразгребёнными тропинками, долгими морозами и тёмными ночами.
***
Жёлтый мерседес затормозил около дома Басова. На окне первого этажа заколыхалась шторка, и из подъезда в коричневой кожанке-косухе выбежал Санька. «Здорово! – улыбался он во весь рот выходящим из крутого автомобиля Андрею и Денису. – Я уж думал, позабыли про меня совсем…» «Да что ты – что ты, братишка? Разве мы могли? – похлапывал Дэн его по плечу. – Поехали в вашу «Ромашку», потрещим что ли… Чайку попьём с дороги…»
***
«Год новый наступил – кушать стало нечего… Ты меня пригласил… и сказал доверчиво: «Милая ты моя, девочка хорошая…» – подпевала официантка Марина «Комбинации».
– Мари-иночка! Здравствуй, моя хороша-ая! – обнимал молодую девушку Андрюха.
«Эх, два ку-со-чи-ка кол-бас-ки!.. У тебя лежали на ста-але!» – пел Денис.
– Ты чего – вылечился? – смотрела на поющего Дэна полненькая официантка.
– А я ч-чё? Бэ-бэ-ба-алел? – перестал он петь.
– Ой, показалось, – поняв, что тот не заикается только, когда поёт, выкрутилась Марина.
– Ладно… Принеси нам за столик чего-нибудь поесть… – подмигивал ей Андрей. – Да побольше!
Санька оглядывал зал, в котором не было никого кроме них, и ждал, когда принесут их заказ, а мужики закончат свои заигрыши с Мариной.
Дэн закинул чёлку назад и поплёлся за интересненькой официанткой на кухню, а Андрей переключился на давно ждущего его Александрова:
– Саня, ты наш разговор помнишь?
– Да, вроде, на память не жалуюсь…
– Что там с предпринимателями местными? Поизучал базу?
– В полном объёме…
– И чего там? Может, всколупнём парочку?
– Да можно… – играя большими пальцами рук и волнуясь, соглашался с ними Санька. – Только машины – ваши…
– Машины наши… Ладно. Сбыт даже есть… Чего там в магазинах-то? А хотя без разницы – хоть чего сбудем… Вот только хранить негде. Там много?
– Ну, сам посчитай – там три магазина… Полных!
– Короче, расклад такой: сбыт есть. Если ночью загрузить, то… – размышлял вслух Андрей, смотря в какую-то неведомую точку в правом углу. – Ты помогаешь нам вскрыть… Мы вывозим… Товар скидываем… Часть отдаём деньгами… А вот хранить… хранить негде…
– Есть где! – сообразил Санька. – Разберёмся!
***
Жёлтый мерседес подрулил к тому месту, откуда и забрал Александрова, и оставил его там. По заснеженной тропинке шагали коричневые кроссовки, проваливаясь в рыхлой белой массе. «Сашка! Сашечкин! Ты куда пропал! – выбежала ему навстречу Алёнка в папкиной куртке защитного цвета и в красных тапочках. – Я все глаза в окно проглядела! Что – не предупредить было?» «Девочка моя, ты ещё не привыкла к этому разве?! Я тебе сколько раз говорить буду – не лезь в мужские дела. Ни-ког-да. Ушёл – значит, надо было, – ровным тоном говорил Санька. – Всё – марш в квартиру. И вообще: Ромыч дома?» «Дома, – обнимала она своего любимого. – Ест сидит…»
***
– Евгений Романович, – накладывал себе Сашка жареную картошку из чугунной сковородки, у которой обгорело всё дно. – У меня разговор к Вам есть небольшой.
– Слушай, не юли, говори, – не прожевав, отвечал тесть. – Чё опять? Я тебя уже изучил: как только чё-т надо – Евгений Романович, как всё нормуль – Ромыч. Ну, давай, Александр Викторович, вещай, твоё время…
– Да короче, Ромыч, база мне твоя нужна…
– В смысле? Какая ещё база?
– Та самая, с ангарами, со складами…
– Со складами, говоришь… – капитан провёл по усам. – И для чего?
– Тебе по чесноку или красивое что-то придумать?
Ромыч наклонился над столом и приблизился к Сане:
– На ушко шепни…
– Да ничего криминального… Товар нужно будет подержать там…
– Немного?
– Недели две, максимум – месяц…
– А что за товар?
– Да… разный…
– Нормально… И сколько его там?
– Да на три наших магазина хватит!
– Понятно, – смекнул, в чём дело, капитан.
– Да? – обрадовался, что сможет договориться, Санька.
– Что ж тут непонятного? Ты хочешь на базе ракетных войск ворованный товар спрятать… А чтоб отвечал за это я… Так? – смотрел исподлобья на темноволосого парня Евгений Романович Басов.
– Не, не так… – начал выкручиваться Санька. – Я хочу, чтоб у Вашей дочери было всё, что она только захочет… А у Вас просто… прошу о помощи и предлагаю… долю…
***
Грузовые машины подъехали к бывшей кулинарии, тому самому зданию, в котором одним проходом соединялись два огромных крыла, собранных из разных домов. Шесть человек высыпали наружу и остановились на месте после Санькиного «Стой»! «Ты чего это, братиш?!» – занервничал Андрей. «Нате! – кинул он в кучу шесть пар калош 45-го размера. – На кроссовки напяливайте прямо! Пусть потом думают, что какие-то колхозники все магазины на посёлке отработали!» Все засмеялись, но калоши понадевали.
Та кулинария, в которой ещё в детстве Санька тырил «корзиночки» давным-давно была закрыта, и в этом здании открыли новый магазин. Одна его сторона была подключена к сигнализации, а вторая – нет. Она пустовала. И вот тот коридор, по которому продавщица раньше уходила из кулинарии в столовую, был тоже точно не подключен. «Какой дурак этот предприниматель Шулимов, – думал Санька, отдирая штапики от окна. – На своей стороне решётки поставил, а про коридор, соединяющий его магазин с бесхозной частью, даже не вспомнил!»
Ребята по-тихому сняли стекло, вынули фрамугу, залезли, и по этому самому коридору пошли к складу. Заезжих воришек встретила там большая железная дверь, которая была открыта под натиском небольшого ломика. Странно, но никаких продуктов внутри не было. Шубы! Самые разные шубы и куртки встретили их на складе Шулимова. «Нихрена себе… Столько у него барахла!» – проговорил вслух Саня. «Да это дэ-дэ-дэалеко-о нэ-нэ-нэе-е бэ-э-арохло», – разглядывал каракулевые и норковые шубы Денис. «Вот это мы сходили… за хлебушком!» – снимал с вешалок меха Андрей.
Они выстроились в цепочку и, как грузчики, передавали товар от одного к другому. У окна всё принимал Гоша. Его мускулистые руки только так кидали всё в фургон. «Да не переживай, – видя, как у того бегали глаза, успокаивал Саня. – Здесь и твоя часть есть». «Куда мне шубы-то? Я хоть думал, жрачки домой принесу», – не останавливаясь, говорил Гоша. «Вот ты чудной, – вполголоса смеялся Александров. – Мы ж это всё сбагрим или под реализацию сдадим. Ты денег получишь!» Тут Гоша оживился, и работа закипела ещё в более ускоренном режиме.
***
Деревенский клуб с надписью «Натали» зимой смотрелся как-то по-особому. Пышная крыша из пушистого снега делала его сказочным, а ледяные сосульки, обрамляющие кровлю и светящиеся при свете луны – волшебным. Верхушки сосен, растущих неподалёку от магазина, качали своими бело-зелёными головами, с которых ветер-хулиган сдувал снежную крупу и отгонял её клубами вниз.
 «Фу!» – зажмурил Санька глаза полные снега. «Меньше будешь голову вверх задирать!» – видя, как на парня слетела туча белых холодных мух, сказал вылезающий из подъехавшей машины Андрей. «Чё тут у вас? Клубешник?» – продолжал он опрос. «Был когда–то… Теперь вот, как видишь, «Натали»… – вытирал чёрными перчатками Сашка сырое лицо. «Ну а чё? Тут всё чётко – все окна в решётках», – заявили череповецкие. «Дак это тут – надо здание-то обойти, дверь-то – там…» – полушёпотом зазывал всех за собой Саня.
Большие калоши шли след в след по узкой тропинке, вытоптанной между длинными и высокими сугробами. «Чёрт! Как неудобно!» – споткнулся Гоша перед Дэном. «Дэ-дэ-да-а и-и-иди-и уже-э!» – подтолкнул его нарочно тот.
Дверной замок Саня с Андреем сорвали с помощью двух ломиков, после чего петли не выдержали и дверь выпала полностью. Дружки в кромешной темноте прошли два отсека и начали светить фонариками…
Ликёр «Мятный», коньяк «Наполеон»… «Дэн, ты погоди! Пить потом будешь! – отбирал бутылку из рук друга Андрей. – Ты чего? Договаривались же! Сначала – дело, потом – бухло!» «Да всё-всё-всё…» – без заикания сказал немного покрасневший не от стеснения Денис, и как только от него отвернулись, махом докончил бутылку. В деревянном ящике он нашёл тонкую плитку и, распечатав, разломил пополам. «О-ой! – сморщился Дэн, откусив от шоколадки. – Не люблю горький!» «Ты опять? – услышал его вопли Андрей. – Давай скорей! Машина уже подъехала! Грузить помогай – ребята и так без тебя уже почти всё сделали!»
***
Железные ставни третьего магазина, который должны были оприходовать заезжие гастролёры во главе с Санькой, казалось, ни за что не поддадутся. «Ну-ка, дай я!» – оттолкнув всех, протиснулся вперёд Гоша. Покорпев с минуту над не сдающимся замком, он сдался. А через пару секунд сдался и засов. Александров стоял довольный и показывал всем образовавшееся окно, через которое можно было смело пролезть вовнутрь.
Санька прошёл первым и разразился диким смехом. Вся братва кинулась за ним. «Ты чего?» – спрашивали они в потёмках. «А вот! Смотрите! – осветил он полные баулы фонариком. – Будто для нас приготовлено!»
***
Товару с трёх магазинов набралось немало – на полторы машины хватило. Можно было б одеть несколько посёлков и напоить тоже. Всё благополучно спрятали в ангарах Ромыча, который этой ночью не спал, а караулил, когда приедет зятёк с полными закромами. Точнее, почти всё. Чтоб Гоша не ныл, его часть отдали сразу, правда, предупредили, чтоб домой ничего не таскал, мол, если искать начнут, сразу по квартирам пойдут.
– Евгений Романыч, – помогая затворять огромные металлические двери пустовавшего до этого склада боеприпасов, обращался к тестю Санька. – Как ты думаешь, не найдут?
– Саня, ты дибил? Кто будет искать ворованное в ракетной части? Это ж охраняемая территория!
Левый уголок Сашкиных губ подёрнулся: «Да, наверно, никто…»
– Ну и вот! Только машины отсюда пусть в посёлок не суются, отправляй их по другим маршрутам…
***
До Нового года оставалось две недели и череда крупных краж не оставила никого равнодушным. Менты шерстили всю территорию и не могли понять, что за тропинка из больших и гладких следов петляет вокруг каждого из магазинов.
***
Изрядно подвыпившему Гоше никак не сиделось в домашней детской компании и его потянуло на улицу – так сказать, освежиться. Вальяжной походкой, размахивая бутылкой, он двигался по заснеженной улице, как путь ему преградили сотрудники правоохранительных органов.
«Чё пил?» – обнюхивая молодого мужчину, от которого разило за версту, спрашивали они. И тут то ли контузия старая у него взыграла, то ли алкоголь, бродивший по венам, захотел вырваться наружу, но Гоша дал с головы спросившему, отчего тот рухнул на скользкую дорожку. «Э-э-э! Ты чё – совсем?» – кинулся напарник поднимать друга.  «Нормально-нормально, я нормально», – быстро поднялся тот и кинулся на Гошу заламывать ему руки.
***
«Наполеон гран-при» говоришь… – разглядывал опер бутылку дорогущего коньяка. – А ты где у нас работаешь-то?..А?.. С железки-то тебя давно попёрли… А?» Гоша еле держался на стуле, чтоб не упасть, а мент продолжал: «Парень, ты вообще знаешь, сколько эта бутылка стоит? Ты где такие деньги взял?»
– Заш-шабашил! – еле выговорил Гоша.
– Ага, а коньяк купил! Да?
– Купил! В м-ма-магазине! – вдруг напала на Гошу икота.
– М-м… В магазине, говоришь… А стоит сколько? – продолжался допрос.
Тут непутёвый Санькин напарник замялся, и ответить не смог.
«Ну, в таком случае, поехали к тебе домой, – раздался над ним приговор. – Может, мать подскажет.  Она у тебя как раз в месяц на две такие бутылки ровнёхонько заработать может… Пришла со смены-то уже поди… Она ж у тебя стрелочница, вроде как… Да? Вдруг переведёт…»
***
Нищенская обстановка Гошиной квартиры, что и могла выдать, так только слёзы его матери по неслучившемуся женскому счастью, правда, пока не пройдёшь в гостиную…
На лакированном столе, по которому в разные стороны расходились тоненькие лучики, стояли две откуда-то взявшиеся хрустальные вазы с верхом наполненные горьким шоколадом, а на старом трюмо важно красовались пустые бутылки из-под «Наполеона». Видимо, эти предметы буржуазной роскоши выкинуть ни у кого не поднималась рука.
«Нормально вы, смотрю, зажили, – обводил всю эту красоту прищуренным глазом опер. – Хлеба дома нет, а деликатесов предостаточно! Может, и мне стрелочницей на железку устроиться…» Он присел на диван и случайно вляпался рукой во  что-то липкое. «М-м-м, – облизывал он палец. – У вас тут мармелад в шоколаде растаял…»
Входные двери хлопнули и по коридору прошли чьи-то тяжёлые шаги. Очередная бутылка коньяка случайным образом выкатилась прямо под ноги Никите Семёновичу Байцеву. «О, а участковый-то наш тут чего делает? – смотрел на опера Гоша, разглядывая, как тот поднял «Наполеон» с пола. «Так это не участковый… Где ты тут участкового увидел? Вот передо мной, например, следователь новый стоит», – указывал мент на Байцева, и, переведя взгляд на Семёныча, спросил: «Понятых-то привёл?» Тот кивнул.
«Ну, давайте тогда начнём осмотр, – подошёл опер к маленькому телевизору, стоящему на столике, окинутому красной материей, задрав которую, обнаружил два блока шоколадок «Марс» и «Сникерс». – М-м-м… Тут, наверно, где-то и жвачка мятная завалялась…»
«Игорь! Игорь! Сумку возьми, – кричал знакомый женский голос из прихожей. – Игорёк, ну, ты где?» В распахнутой норковой шубе в комнате показалась Гошина мать, которая дрожащим голосом сказала: «Здрасьте…»
***

Каждый из нас постоянно находится перед выбором. Зачастую от него зависит, как пойдёт наша жизнь, а может, даже и покатится... Каждый сам выбирает, что ему делать, кем по жизни быть, что говорить, а что – нет.
 Когда  после двухдневных побоев Гоша давал ментам весь расклад по кражам, включая личности череповецких воров, которые, что такое тюрьма, знали не понаслышке, он и подумать не мог, что среди людей противоположной профессии могут оказаться Санькины сторонники, которые в тот же вечер ему отомстят за друга, с которым у них было общее детство в общем дворе.
***
После допроса следаком обвиняемого, но раскаивающегося и признававшего полностью всю свою вину, так как это, по-видимому, должно было повлиять на исход дела, Гошу под конвоем повели в камеру предварительного следствия, где избили так аккуратно, что на Санькином подельнике не осталось даже следов.
Единственное, что он мог вымолвить, это: «За что?» Ответом ему тоже было лишь два слова: «За Саньку».
***
Санька спокойно жил ещё несколько недель. Его взяли лишь в середине января. В это время Андрей с Дэном уже находились под следствием, а сообщить об этом никто не мог. Александрова забрали тоже по-тихому. Не хотели никого пугать в посёлке. К дому Басова менты подъехали на гражданском автомобиле и, выйдя из машины, один из них пошёл к таксофону, где кожаным чёрным пальцем набрал номер из пяти цифр. Трубку взяла Алёнка.
– Да! – послышался девичий голос.
– Алёнка! Привет! – по-дружески здоровался молодой милиционер. – Санька у тебя?
– Ага… – положила она трубку рядом с телефоном, и на заднем фоне прозвенело её ласковое: «Сашечкин, тебя!»
***
Алёнка уселась смотреть телевизор, а Александров, ничего не подозревая, отправился к телефону.
– Алло… – твёрдым голосом сказал Саня.
– Саня, давая без глупостей, – послышались с другой стороны знакомые нотки Байцева. – Мы тебя тут ждём…
Санька прищурил глаза и, натягивая длинный пружинистый красный провод,  почти дошёл до окна кухни, откуда было видно, что у входных дверей его ждут мужчины в штатском.
– Выходишь по-тихому и садишься, – продолжал Никита Семёныч. – Мы никого не пугаем… Никого не позорим. Просто садишься и уезжаем. Всё.
Санька хотел рыпнуться на балкон, но хорошо освещаемое пространство квартиры капитана с тёмной улицы просматривалось очень хорошо, и, заметив рокировки обеспокоенного парня, Байцев добавил в трубку: «Ну что ж ты? Хотел на балкон? У меня там двое ребят стоят… Если хочешь, выходи, там они тоже могут встретить…»
– А чем обязан-то собственно, – делая вид, будто не понимает, в чём дело, переминался с ноги на ногу Санька.
– Выходи – тут всё объясним. Девушке скажи, мол, по делам поехал. Пусть ночку спокойно поспит…
***
«Сашечкин, ты куда?» – кричала в лестничный пролёт Алёнка. «Да я щас, ненадолго, – отзывался откуда-то снизу голос любимого. – Ко мне вон по делу приехали…»
***
Какое-то подозрительное чувство закралось под тоненькие Алёнкины лопатки и никак не хотело оттуда выползать. Она пыталась глубоко вдыхать и выдыхать, но воздуха всё равно не хватало. Девчонка подошла к окну и увидела, как любимый садится в чёрные жигули. Звук заведённого мотора. Взвизг шин. Струя снега, выбивающаяся из-под них. И несколько дней молчания…
***
Санька ехал в ментовских жигулях и молчал. Не от того, что ему было нечего сказать, а от того, что он знал чёткое воровское правило: «Если ты спалился, твоя задача – не спалить других. Если попал, значит, чего-то не просчитал, а значит, говорить о тех, кто тебе помог, нельзя».
Машина ехала по тряскам, а у Саньки мысли роились, как пчёлы у улья, где одна сменяла другую: «Интересно… Меня одного только взяли? Только б Гошу не нашли, в нём я что-то не уверен… Эх, Андрюху б с Дэном не подставить… Нафиг – буду отпираться. Не я, да и всё. Пусть доказывают…»
***
На допросе Саня молчал и улыбался:
– Давно участковые грабежи-то расследуют? – докапывался он до Байцева.
– Так меня, Саша, повысили… Следователь я теперь…
– Уж не знаю, что и лучше…
– А тебе это знать и не нужно. Ты лучше скажи, где ты вечером 20 декабря был?
– Так, как где? У Алёнушки… Где ж мне ещё-то быть?
– И она это может подтвердить? – нажимал Байцев.
– Конечно…
– Знаешь, я ведь не люблю ходить вокруг да около, подельники мне твои уже всё сказали. Давай чистосердечное пиши, да и не будем время тянуть.
– Какие это подельники, товарищ следователь? Мы с Алёнкой без посредников спим.
– Хватит. Ты меня понял! На тебе ручку, листок, пиши! – раздражаясь, ходил вокруг Саньки Байцев.
 – Да Вы успокойтесь, Никита Семёныч, – взял Санька в руки ручку. – Я сейчас всё напишу…
– Давай! – сел напротив подозреваемого следак.
Ровным почерком Санька вывел «Заявление», поставил точку и с красной строки написал: «Сегодня я смотрел со своей девушкой телевизор… И каким-то неведомым образом меня выкрали, похитили и удерживают до сей поры сотрудники правоохранительных органов».
– Ты чего тут сочиняешь?! – рвал лист Байцев. – Я те покажу, как надо мной издеваться!
«В камеру его!» – крикнул он конвою, уверенный, что его сейчас там отделают по полной.
***
В камере Сашка сидел один и всё размышлял и размышлял: «Если я здесь, значит, кто-то меня заложил. Капитану не выгодно – сам без куша останется, череповецким – тоже. Половину товара сбыли на рынок, половина на складах лежит. Гоша? Да ну… нафиг это Гоше… Он бы не стал… Я ж его накормил, переодел, товара дал… Да и чего – сам на себя что ли наговаривать будет?.. О! А может, кто видел, как мы тырили!... А чего тогда молчал столько дней? Сразу бы шёл…»
Дверь приоткрылась и в камере показалась рука в зелёной форме: «На тебе письмецо от соседей».
Санька быстрёхонько развернул свёрток клетчатой бумаги и прочитал: «Здорово тебе, Санёк! Ну, удружил ты нам со своим другом Гошей. Всех сдал подчистую. Хорошо хоть, он не в курсе, куда мы товар свезли… Всегда работали чисто, а тут такая тема погорела… А. и Д.»
Санька несколько раз перечитал записку и, выдувая из щёк набранный воздух, теребил руками голову: «Вот чёрт! Вот чёрт!»
***
Всех подельников увезли на Вологодский централ, а в местной газете вышла статья, где чёрным по белому было написано, что мужики из колхоза обнесли три магазина за два часа и скрылись из населённого пункта.




***
Инернат… Спецуха… И вот дожили – тюрьма… Ещё один этап в Санькиной жизни, который начался также неожиданно и спонтанно, как и все другие.
Он первый раз ехал в автозаке. Запах псины, охранявшей его у клетки, в которой был заключён подследственный, так и смердил у Саньки в носу. Маленькая решетчатая камера с замком, где на вваренном кресле сидел Санька, а напротив него, за клеткой – мент с автоматом, уже не намекала, она кричала, что впереди только хуже.

Вологодская тюрьма
***
Вологодский централ встретил обвиняемых и осужденных большими хлопьями снега. Январь 1992-го здесь выдался холодным. Автозак. Солдат с автоматом. Лай собак. Небольшое окошечко в клеточку, в котором едва-едва улавливаешь кусочки улицы. Где-то за стеной автозака хохочут девчонки, матерятся подвыпившие мужики, проносится с мигалкой «Скорая», а Саня едет по своим делам… В тюрьму!
«Первый пошёл, второй! Выпрыгиваем-выпрыгиваем!» – громко кричал грубый голос. Санька, загнув руки за голову, сидел на корточках и ждал своей фамилии. «Александров!» – послышалось сверху. «Александров Александр Викторович, 20 мая 1977 года рождения. Статья 158-я часть вторая УК РФ! Подследственный!» – чеканил Санька, выговаривая каждую букву, чтобы не схлопотать дубинкой по шее за плохое произношение.

***
Охрана на централе встретила его совсем не нежно. Эту грубость Сашка уже знал.  С него сняли вольную одежду и выдали робу:
– Сейчас ты будешь сидеть с такими же подонками, как ты сам! – смотрели менты, как Санька переодевается.
– Почему подонками? – спокойным тоном спрашивал Санька.
– Вы все тут подонки, – скалился мент. – Поймёшь сейчас, как будешь на нашей тюрьме сидеть.
– Посмотрим… Посидим – увидим. Люди везде есть.
Мент засмеялся и, подняв с пола Санькину спортивную сумку, начал потихонечку её разбирать. По развёрнутому куску мыла заходил наточенный нож и разделил его на несколько маленьких кусочков. «Это ещё зачем? Ты зачем мне всё портишь?» – не ожидал такого расклада Санька. «Положено! Первый раз тут – так молчи!» – осадили его. Потом переломали все сигареты, зубную пасту из тюбика выдавили в пакет, печенье раскрошили и, смешав всё вместе с трусами, носками и майками, подали новоиспечённому сидельцу.
Александров открыл дверь из кабинета и увидел длинный коридор. Обшарпанные стены тёмно-зелёного цвета чередовались с большими дверями, в которых ровным контуром были очерчены кормушки – закрытые окошечки в сорок сантиметров для передачи заключённым под стражу еды, и круглые глазки для надсмотра за ними.
***
Прошло несколько лет, и вот он снова – с матрасом подмышкой, правда, теперь еще более тонким, в котором ваты пучка три, да грязнущей ткани пару метров. Материя обветшалая, сам весь в пятнах, разводах… Наверно, всем «подонкам» здесь выдают именно такие…
Когда выдавали постельное бельё с печатью ОЕ 256/10, прочитали целую инструкцию по бережному хранению предметов, сказав: «Это ещё многим пригодится. Так что, будь аккуратен». И повели подростка в камеру.
Как тут живут люди и чем руководствуются, точно Санька не знал. Не знал, но был наслышан от своих городских товарищей. По крайней мере, он знал, с чего нужно было начинать при входе в камеру.
– Здорово, братва! – прищурился Санька, войдя в полумрак.
В камере, рассчитанной на шесть человек, он оказался лишним. Железные нары, чем-то напоминающие двуспальные кровати, были приварены к стенам и заняты жильцами. Тут же стоял стол, намертво вживлённый в бетонный пол, и две скамейки, с которых на Саню смотрели несколько пар глаз. Лысые пацаны изучали стоящего на пороге парнягу и не произносили ни слова.
– Куда можно упасть? – не понятно у кого спросил Саня.
– А шконок-то у нас как раз и нет, – сказал недовольный здоровяк из-за стола.  – Шесть человек – шесть шконок.
– М-м… – стоял с тонким матрасом в руках Сашка. – Мне же на полу тоже спать нельзя…
– Откуда знаешь, что нельзя? – продолжал тот разговор.
– Ну как же! Вы же по нему ногами грязными ходите… Вы же на полу не спите…
– Ну да… не спим…
– И я не должен спать на полу. Значит, с кем-то спать будем по очереди, – решительно заявил Саня. – Кто-то ночью, кто-то – днём… Я на пол не лягу.
– Я не понял: ты уже сидел раньше где? – не вставая из-за стола допытывался здоровяк.
– Нет. Не сидел. Был в исправительных заведениях.
– Ясно всё. Тебе легче, – послышалось с нар. – А мы все в первый раз залетели. Тебя как зовут? По какой статье?
– Саня. 158–я…
– А меня – Лёха Скворцов. «Скворец» погоняло, – слезая с верхних нар, говорил невысокий парнишка лет 15. – Я из Великого Устюга. – Серый тоже от нас. (показал он на своего соседа, крепкого и коренастого мальчишку, чуть повыше его ростом).
– Александров, – добавил Санька. – Я из Череповецкого района.
– Деревенский что ли? – басом проговорил здоровяк.
– Российский! – повышая тон, отвечал Санька. – Ты-то такой смелый откуда будешь?
– Из Питера он! – вперёд его сунулся Скворцов. – Сеня из Питера. Погоняло – «Питерский».
Возмущённый здоровяк, желая показать, чья тут территория, сурово кинул в Санькину сторону: «Не Питерский я! Для тебя я – Сеня Питерский!»
– Да не вопрос, лишь бы беспредела не было, – смотрел ему пристально в глаза Саня.
После этих слов в камере воцарилась тишина. Скворец слез с нар, рукой подзывая Саньку, произнёс: «Давай со мной по очереди-то»…
Уверенным шагом Александров прошёл к своим нарам и расстелил свой худенький матрас поверх постели Скворца.
– А чё ты про беспредел-то знаешь? – интересовался у него Питерский.
– Да у людей разные понятия на этот счёт. У вас-то в камере, надеюсь, нормально всё? Никто никого понапрасну не унижает? А? Не бьёт ни за дело? Да? – продолжал готовить место для отдыха Саня и, обернувшись на Сеню Питерского, спросил. – Вот вы здесь как живёте? По каким понятиям? Чего придерживаетесь? Может, и меня чему научите…
– Вот это «основной», – снова влез Скворец, указывая на Питерского. – Он смотрит за хатой. Ты вот приехал… у него и интересуйся обо всём, он скажет, что правильно, что нет.
Питерский сидел, раздобрев и раздаваясь широкой улыбкой. Что ты – его же только что превознесли!
– Меня Женя зовут, – представился темноволосый парнишка, сидящий у другой стены. – Погоняло – «Стакан».
– Потому что он у станкозавода жил! – причмокнув языком о нёбо, сказал парень с нижних нар. – Здорово, Сань! А я Макар. – Макаров, в смысле, Кондей.
– «Кондей» – это чего кличка такая? – повернувшись ко всем, разговаривал Саня.
– Нет, это родители. В честь прадеда назвали.
– Всё ясно с вами. Слушайте, а строгачи где?
– На втором! – быстро осведомил Скворец. – А зачем тебе?
– Да надо бы с подельниками связаться… Узнать, как дело идёт…
– А чё – ты со старшаками на дело ходил что ли? – выяснял Лёха.
– Да, с взросляками. Они-то тут уже свои…
– Говори, в какой хате, ща их найдём! – захотел приблизиться к Александрову Скворец.
– А я не знаю… – растерялся Санька.
– Ой, да не вопрос, – нашёл решение Стакан. – Ща в домовой посмотрим…
– В чём? – не понимал, о чём идёт речь Санька.
– Да книгу мы ведём, там написано, кто и когда въехал, кто выехал. Погоняла диктуй!.. – листал толстенную тетрадь Женька.
***
Андрея с Дэном Саня обнаружил в хате «семь.шесть», то есть в 76-й, на втором этаже. Теперь нужно было как-то с ними связаться. «Маляву пиши. Сообщишь, что в один.три сидишь, на малолетке… Пусть знают, – приподнимал густые брови Стакан. – А мы пока кабуру тут разделаем. Давай торопись, пока ночь…»
На тетрадном листочке Санька отписал подельникам, что он прибыл и спросил дальнейших указаний. «А как передать-то? Менты тут дорогие?» – прикусывая нижнюю губу в том месте, где потрескалось и ныло, спрашивал у пацанов Саня. «Через кабуру…» – шёпотом ответили ему.
***
В Вологодской следственной тюрьме между всеми камерами имелось сообщение. Оно было сделано заточенными ложками. Небольшие дырки, выскобленные в стенах снизу, сбоку и сверху на дневное время замазывали заныканным хлебом и побелкой, снятой с потолка. Брали мякиш, разминали его, добавляли туда известку, получая из этого однородную массу, и замазывали ею кабуру на время проверок. Как правило, готовили её заранее, ведь такую процедуру приходилось проделывать по три раза в сутки, а то и больше.
***
«Приветствуем тебя, Саня, – пришёл ему почти сразу ответ. – Малолетка сейчас живёт очень жёсткими законами. Если тебя повезут в Кострому, знай, там беспредел гуляет. Там понятий нет, есть сила. А пока узнай, с кем сидишь. Узнай, что за пацаны… какое отношение имеют… Отпиши нам».
***
С дороги уставшему Саньке Скворец уступил вечер. Прошло несколько минут, и Санька засопел. Засопел, но не уснул. Эта привычка в нём осталась со времён спецухи, когда у него были тёрки с Пьетром.
«Чё-то он какой-то правильный… – подслушивал Санька речь Питерского. – Какие-то вопросы задаёт странные. Чего это ему всё интересно? Резвый такой… А давайте его с хаты ломанём. Нафиг он нам тут такой нужен?..»
Санька лежал с закрытыми глазами и думал: «Ладно… Сегодня не полезу… Но если пацаны ему поддакивают, знать, боятся… А если боятся, то…» Не двигаясь, он соображал дальше: «Так… эти мне все земляки получаются… Ну, хорошо…»
От переизбытка эмоций и нервного перенапряжения Саньку вырубило. Проснулся он как раз к ужину. На столе стояли пустые тарелки и стаканы. Посуда Александрова была тоже пустой.
– Пацаны… – протирал глаза Саня. – А чего – ужин-то был уже? Я есть хочу…
– Был ужин, – посмотрели все на Питерского.
– А у нас, кто спит, тот видит только сны, – с перекрещенными на широкой груди руками, говорил Питерский.
– В смысле? – подозрительно смотрел на него Александров.
– Ты проспал свой ужин. За тебя я съел! – важно ответил здоровяк.
– А как же ты смог за меня съесть еду? Я также, как ты, сижу в этой тюрьме. Имею те же самые права. А ты даже не спросил меня и съел? Ты знал, что я проснусь голодный и мне захочется покушать. В чём проблема-то, Сеня?
– А у нас в камере такая постанова, – кивал тот лысой головой.
– Чья она? Ты её что ли сделал? – наконец-то проснулся Санька. – Я даже когда в Карелии был в спецухе, у нас такой постановы не было. Никто друг у друга хлеб не отбирал. А ты чем лучше других?!
– Ну, у нас здесь вот так: сам видишь – ести мало дают. Теперь зато знаешь, если кто здесь спит, за него съедаю я.
– С чего это? – пытался спокойно говорить раскрасневшийся Санька. – А если ты ляжешь спать? А я возьму и за тебя съем! Тебе понравится?
– А вот за меня этого делать не надо!
– А почему это ты за меня решил этот вопрос, а я за тебя не могу? Раз уж ты здесь такой правильный и постанову такую придумал, по моему мнению, беспредельную, давай взрослякам отпишем сейчас и спросим: мог ты такое сделать или не мог?
«А вы чего, пацаны, молчите?! – обратился он к остальным сокамерникам. – Чё-то вы похудее все его выглядите да позамученнее…»
– Да вот… так решили… – мямлили они, не поднимая глаза на Саньку.
– Кто решил? Вот этот человек? – переводил он разъярённый взгляд на лысого здоровяка, который вскочил и начал орать: «Ты, Череповецкий, ща у меня получишь!»
 – Давай сначала взрослякам отпишем, – подначивал его Саня. – Они наверняка не знают, что тут такое творится…
– Чё тут отписываться? – напугался Питерский, но продолжал гнуть свою линию. – Итак всё понятно: если я так решил, значит, так всё и будет!
 – Так не будет! – посмотрел исподлобья на него Саня, скрепя зубами.
***
«Братва, здравствуйте! С малолетки к Вам обращаюсь. Первый раз на тюрьме. Не знаю многих вещей. Объясните, пожалуйста, может быть такое, чтобы пока я спал, за меня кто-то съел мою пайку? Причём регулярно это делается. И не только у меня, но и у других сокамерников?» – ушла малява от Саньки на второй этаж, а за ней и ответ не заставил себя долго ждать: «А кто такое сделал? Сломайте его и выкиньте в коридор, как тряпку! Так только гадина поступает».
Саньке вскоре объяснили, что «гадина» – это человек, который не чтит законов и не имеет за душою ничего святого, а «пайка» на тюрьме – это твоё, то, что тебе дали. Можешь её в карты проиграть, можешь ею угостить сам, но забрать её никто не может…
***
В маленьких двориках на втором этаже, зарешеченных и закрытых, было ничего не видно. Только небо, и то в клеточку. Саня здесь гулял не один. Двое Великоустюгских пошли с ним.
– Мы только и ждали, чтоб кто-то этого Питерского осадил! – выговаривали они Сане. – Он уже всех в камере достал.
– Вас пять дибилов! Неужели вы с ним справиться не можете? – ходил от стены к стене Александров. – Раз он у вас всё отбирает, объедает вас…Зачем терпите-то?
– Думали, по одному потом всех перебьёт, – как обычно первым ответил Скворцов.
– Так толпой бы его… Или чего? И остальные его бояться?
Серый, увидев, как Скворец берёт сигарету, чиркнул спичками и подкурил Лёху: «И остальные боятся… Этот ведь потом по одному всех передавит…»
«Передай и мне сигарету?» – попросил Санька  у Скворца. «Держи», – подал тот белую палочку без фильтра…
Они сели в круг на корточки и начали шептаться. «Слушайте, – предложил Александров. – Давайте сейчас придём с проверки и гасанём его. Как считаете, остальные в хате меня поддержат?» «Да, конечно, поддержат! – с радостью вскрикнул Скворец. – Правда, он здоровый такой…» «Ничего… видали и здоровее», – подмигнул ему Саня.
***
– Ты беспредел творишь. Взросляки отписали, что тебя, как гадину, из хаты выкинуть надо, – зачитал приговор над Питерским Саня.
– Почему это? – не двигался с места тот.
– Потому это! Вот их мнение, – достал маляву Александров. – Могу дать почитать. Люди эти в авторитете. Не доверять им, причин нет.
Питерский, прочухав в чём дело, начал пятиться назад к дверям. Саня не стал применять боевые приёмы, а схватив с нар железный таз с двумя ручками, с размаху ударил Питерскому им по голове. Пацаны, увидев заваруху и поняв, что власть в хате меняется, решили излить всю накопленную на прежнего старшего в камере злость прямо сейчас! Пятеро человек его уделали за несколько минут. Лысый крепыш, красный от крови, сидел у дверей и только твердил: «Да понял я, пацаны, понял… Всё понял…»
– Чё ты понял? – объяснял ему Александров. – Ты теперь на зону придёшь, с тебя за это спросят. И не как тут, там все по-взрослому будет. Так отметелят, родная мама не узнает! Я за тебя уже отписал. Ты приедешь, а там уже все в курсе, кто ты такой. Там отвечать будешь!
– А может, я на зону не попаду… – харкал в сторону Сеня Питерский.
– Тебе когда? Через месяц 18?
– Через месяц…
– Вот видишь, пойдёшь через месяц на взрослую колонию, а там с твоими чудесами разберутся уже. Спросят, что ты малолетних преступников объедал, силой своей пользуясь. Понял?
– Понял…
– Чё сидишь? Ломись! Здесь места тебе нет…
Питерский, как по приказу, начал долбить кулаками в дверь. Мент вошёл в камеру и обнаружил избитого «основного»:
– Чего с ним?
– Всё-о, – протянул Санька. – Добеспредельничал козлёныш! Ваш, наверно? Да? Забирайте к себе! Он с нами больше жить не будет!
Мент взял под руку Питерского и вывел в коридор.
Не прошло и часа, как дверь в 13–ю хату открылась снова. Резиновые дубинки заходили по всем сидельцам, а Александрова схватили за шкварник и вытащили из камеры. «Э-э! Куда, твари?» – кричал Санька, получая удар за ударом по спине. «Чё-куда? Без разговоров!» – погоняли его менты вперёд. Схватили они Саньку под руки и потащили в отдельный кабинет, где били его уже вчетвером. Изнемождённого, посадили на стул, где он упёрся взглядом в мента с красной повязкой на руке:
– Ты чё, бл..ть?! Не успел вчера приехать, уже Питерского выкинул из камеры?! Ты, может, сейчас всех из камеры выкидывать начнёшь?
– А вы чего – Питерского знаете что ли? – надсмехался над ними Санька.
– Я его знаю! Он у меня на тюрьме уже давно сидит!
– А Вы-то кто?
– Я, Александров, – опер! Оперативник я! Я такими, как ты, занимаюсь! Смотрю, кто в каких камерах как живёт… Думаю, кого куда посадить… Кто с кем приживётся. Кто не приживётся… Понимаешь?
– Что-т не очень…
– А что тут непонятного? Если себя будешь так вести, и тебя однажды так выкинут из камеры…
– Я к тебе жаловаться не побегу! Это, во-первых! А самое главное, я себя так вести не буду, чтобы мои же сокамерники выкинули меня из хаты…
– Ну-ну…
– Что –  «ну-ну»? Тех, кого вы подсаживаете к нам, вы посмотрите, чё они творят?! Они пацанов простых объедают! Бьют их! Издеваются! А кто им это право дал? Вы что ли им это право дали?
– А зато у них порядок, – сидел напротив окровавленного Саньки мент.
– Так какой же это порядок? Он силой всё брал, а Вы закрывали на это глаза! Вот мы его и выкинули! Только знайте и вот что: его теперь из всех камер выкидывать будут! В какую бы ни заехал! Потому как теперь про него все тут знают, кто он и что он!
– Ой, смешно даже, – улыбался опер. – Ты в курсе, что и тебя за твоё поведение избили? Что ты себя так вёл с человеком. Нашим человеком.
– Так, а он и не человек вовсе! Вы вот правильно сейчас сказали: «Ваш человек!» А больше он на малолетке никого не устраивает. Здесь 16 камер и все сидят малолетние преступники. Посадите сейчас его в любую и увидите – отовсюду, как гадину, выкинут!
– Почему?
– Потому что уже разошлась молва, что Питерского выкинули из хаты. Знают кто и за что…
– Хм… Интересно ты излагаешь… Может, давай с тобой договоримся?
– О чём это?
– А давай я тебя в другую камеру пересажу…
– А зачем мне в другую камеру? – пытался Сашка получше поставить ноющие от боли ноги. – Я с тобой не буду договариваться. Вы меня сначала избили всего, а теперь про какие-то договоры говорите?!..
– Так, значит… Ну раз так, тогда тебя сейчас ещё раз изобьют…
– Да мне пофиг! – выпучил Санька разбитые глаза. – Бейте! Только не забрасывайте ко мне в камеру никаких козлов больше! Я их сразу вижу! Ваш или нет… Следующий тоже убежит! Понятно? Хоть сто раз меня избейте! А те, с кем сижу, меня поддержали. Вот и буду с ними сидеть…
– О как! – посмеивался мент. – Я тогда их сегодня же по разным хатам раскидаю.
– Как это раскидаю? – не ожидал такого исхода Санёк.
– Как-как… По разным камерам вас всех рассажу. И по-новому будешь искать себе компаньонов…
– М-м… Вот так, значит, да? Ну, садите! Садите! Садите хоть в какую! Если хата людская, меня в любой поймут. Если нет – возникнут конфликтные ситуации, а оно вам надо?..
– Вижу, трудное у нас с тобой общение намечается, – кивал головой опер.
– Ну уж я не знаю… Как видите, так и видите…  Только беспредела-то я не допущу…
– Ха! Не допустит он! Да ты знаешь, сколько беспредела тут сейчас?
– Знаю…
– Его тут больше 80%. Из нормальных пацанов 40 процентов на зону пидарасами отсюда уезжают…
– И это допускаете вы! Вы! Милиция! Это вы закрываете на всё глаза! Сажаете таких же шизиков по разным камерам, чтобы они трахали себе подобных! Чтобы те ломали всех силой, потому что, видите ли, вы не можете из них другим способом показания выбить! – кричал брызжа слюной, огорчённый жестокой несправедливостью Сашка. –  Нашли способ для новой звёздочки на погонах! Выбили показания! Молодцы! А ему потом всю дорогу пидарасом ходить!
Мент не сдвинулся с места. Конвой стоял за дверями и тоже никак не участвовал в диалоге.
– Слышал я про твой беспредел! Ты посади меня в любую камеру! Давай! Если там найдётся урод, я его сам лично сломаю! Че ты улыбаешься? Смешно тебе, да?! Не-ет, не думай, пользовать я его не буду – я женщин предпочитаю, но переломаю всего!
– Александров, заканчивай монолог. Ты хочешь остаться в своей камере?
– Да… И не советую тебе делать передвижек.
– Поговори мне ещё! Я сам буду решать, куда тебя… Слушай, Александров, мне тут птичка на хвосте принесла, что ты со второходами общаешься… Кто там у тебя?
– Я многих знаю.
– Ну, понятно тогда, откуда такая осведомлённость…
– С самого детства о тюремных порядках наслышан. Да и о вашем заведении тоже рассказывали много.
– Ты у нас откуда? С Череповецкого района приехал?
– Да…
– Ну, понятно… Мы теперь тебя будем пасти…
– Пасти… Знаете, это слово я с самых детских лет слышу. Мне в своё время местная милиция это чуть ли не каждый день говорила… И ты вот теперь ещё…
– Александров, мы с тобой поговорили. Вижу, ты ничего не понял. Иди на коридор – тебя сейчас там опять бить будут.
– А я не могу идти, – сидел в виде знака вопроса Санька на стуле. –  Вы меня и так уже всего избили – ноги не идут.
Долгое время сидевший за небольшим лакированным столом опер встал, отряхнул форму, подошёл к Саньке и, схватив за грудки, выкинул его в коридор. В руках конвоя он был недолго. Его пинали под дых по очереди и всё время спрашивали: «Понял, что наших людей бить нельзя?»
Лежа не полу и дыша пылью, он тихо произносил: «Я буду трогать любого, кто будет беспредельничать!»
***
Его притащили в камеру и бросили на бетонный пол. Ребята тут же переложили избитого в кровь Саньку на нары и три дня кормили с ложки.
На малолетке – тишина. Из камеры никого не поразбрасывали, а Александрова даже на проверки не вызывали. Весть о Сашкином поступке разлетелась по всей тюрьме и в одно утро в 13-ю хату начали приходить малява за малявой. Пацаны не успевали отходить от кабур – принимали почту. Многие выражали слова благодарности за такой поступок, но несколько маляв изрядно озадачили Саньку. В них говорилось про Гришу, который опускает порядочных ребят, и спрашивалось: «Если кто-то подобный объявится в хате, что с ним делать?» Санька отписывал коротко: «Выкидывать!»
***
Слава про Гришу расходилась такими же темпами, как и про Александрова. Гриша – это ментовское существо, вырощенное операми и следаками. Это здоровенный парень–переросток, находившийся на малолетке в свои 19 лет. На взрослую зону его (и ещё нескольких таких же козлов) не поднимали. Для таких, как они, в ментовском законе была сноска: тех, кто помогает сотрудникам колоний и тюрем, на малолетке можно держать до 21 года. Он и его сокамерник Паша Ластынский под эту статью попадали, как нельзя лучше. Если же кто-то попадал к ним в шестую камеру, которая как раз находилась напротив Санькиной, на малолетке говорили прямо: «Ну всё, с этим можно попрощаться… Выйдет оттуда только дырявым».
Оба они сидели за драки. Сидели на выгодных условиях. И подчинялись только ментам, думая, что вершат благие дела.
Если следак не мог выбить показания с обвиняемого, он подходил к операм и просил этот процесс коим-то образом ускорить. И тут-то в дело и вступали Гриша с Ластынским. Парней они ломали при всех, чтоб те не могли потом отказаться от этого ни при каких условиях. Остальные сокамерники Гришу боялись. И было чего. Он заставлял проделывать, что и он, всех их. Так они становились повязанными одной верёвочкой и молчали, молчали, и молчали. Сидели в одной шкуре, и вырваться из неё уже не могли.
А тех, кто не говорил на следствии, отправляли в шестую камеру. В ту самую, которую все малолетки боялись панически. Ведь после неё терялся смысл жизни. Ребята понимали, что достойного места после этой ломки, они не займут нигде. Тем более, в тюрьме, в месте, где, зайдя в хату, они первым делом должны сказать: «Пацаны, до меня не дотрагивайтесь, я обиженный». Ему сразу отведут отдельное место в камере. Никто и никогда не воспользуется его посудой и одеждой. Из его рук не возьмут сигарету, а разговаривать будут только как с девкой.
***
Паша с Гришей – оба вологодские. Следак к ним захаживал часто. Так как они усиленно помогали различным следствиям, им давались неплохие поблажки. Только, если Грише сидеть на тюрьме было в радость, Ластынскому уже давно хотелось на волю. И ему предложили контракт: добивай своего подельника, раскалывай и иди…
Идея эта Пашу воодушевила. На следующий же день его знакомый сидел с ним, правда, недолго. По сговору с Гришей они попросили двух сидельцев из шестой камеры держать молоденького паренька, зажатым руками и ногами, что те и сделали. Мальчишка кричал и вырывался, а Паша с Гришей по очереди делали своё грязное дело.
***
До Саньки все эти случаи доходили, и он бесился. Бесился, а сделать ничего не мог. Шестая камера находилась напротив него и иногда менты, балуясь, открывали кормушки в обеих хатах так, что сидельцы могли переговариваться.
– Гриша, ты понимаешь, что ты делаешь?! – кричал озлобленный Санька ему через коридор. – Менты скоро свою защиту с тебя снимут, и ты поедешь в лагерь. Там тебя не просто будут пялить, а будут делать это толпой! Ты понимаешь, что тебе конец?!
– А нихрена! – кричал из открытой кормушки Гриша. –  Они вывезут меня на другую зону! На свою, ментовскую! У нас уговор!
– Уговор! Тебе пора бы перестать верить ментам! Вон Паша-то твой друг жив ли сейчас? На воле-то… А ведь тоже уговор был…
– Со мной такого не будет!
– Если бы я мог сейчас до тебя дотянуться, руками бы задавил! Даже ничего бы больше не брал с собой, – процедил сквозь зубы Санька.
– Не получится у тебя! – дразнил его Гриша. – Тебя менты со мной никогда не посадят!
– Этим ты только и пользуешься! Повезло тебе, что менты по коридору ходят, и мне до тебя не дотянуться, но кто-нибудь это обязательно сделает…

***
Уголовников часто выводили на прогулку и Гриша, проходя мимо Сашкиной камеры, каждый раз открывал глазок и спрашивал: «Хочешь, чтоб я к тебе пришё-ол? Не приду-у! Меня к тебе не пу-устят!»
Так было часто, но только не в этот раз. Как-то так получилось, что одних заводили с прогулки, других выводили, и все в одно время оказались в одном коридоре. Ярость в Саньке вскипела за полсекунды, и он со шнурками от ботинок набросился на Гришу. Чёрная верёвка передавила шею, и Гриша стал задыхаться. Изо рта пошла пена, ноги выпрямились, как при судорогах, а Сашка сидел на нём сверху и душил, выпучив глаза. «Слезь, с..ка! Давай!» – ходили по нему резиновыми дубинками менты. Всё вокруг перемешалось и Санькины сокамерники уже давно били Гришиных.
***
«Надо было додушить!» – психовал Санька в камере, вернувшись из изолятора.  «Ему и так нормально досталось… И ещё не раз достанется», – вылизывал раны Скворец.
Сверху что-то зашуршало. «Стакан, иди маляву со строгача прими, – попросил Лёха Женьку. – Давай, подсуетись.
«Саня, тебе, – протянул аккуратно скрученный листок он Александрову. – От Смотрящего.  «Забери, если сможешь, малолетку на себя. Мы с тебя спрашивать будем за всё, что там происходит. Раз ты здравый человек, раз ты понимаешь, что беспредела допускать нельзя. Сегодня спустим ещё одну маляву. Размножьте её и разошлите по всей малолетке», – прочитал Саня вслух сокамерникам. «Чё делать? Как думаете?» – спросил он, поочерёдно обводя взглядом каждого. «Ты чего – подскочил Серый. – Это ж авторитетный человек написал! Это же уважение!» «Ага… И ответственность! – вставил Скворец. – Но отказываться нельзя… Ты справишься». Лёха посмотрел на Женьку: «А ты чё, Стакан, молчишь?» «Да я думаю, как теперь жить нам хорошо тут будет…», – улыбался тот. «Это ещё почему?» – кивнул ему Саня. «Так весь общак теперь у нас в хате будет!..»
«Погодите-погодите, кто-то идёт!» – услышал Стакан, как в дверях проворачивается ключ. «Александров, тебе сверху!» – принёс маляву мент.
На двойном тетрадном листе было написано: «Приветствую всех порядочных арестантов на малолетней зоне, в камере один.три, в частности до Сани Череповецкого. Моё обращение: если ты имеешь такую возможность и понятия жизни нашей тебе не чужды, то, имея право, данное мне Вором, я решаю поставить тебя смотрящим за малолеткой. Все камеры, которые там есть, будут под твоим началом. Опираться в каких-то решениях можешь на меня, так как я гляжу за этой тюрьмой. По любым вопросам, которые тебе не ясны по жизни нашей, можешь обращаться также к нам. Мы тебе всё разъясним, поясним, недовольных усмирим. Кому чего не ясно – объясним. Надо будет – договоримся с ментами – сами спустимся. Постоянно там быть не можем, так как малолетняя зона к нашей отношения не имеет, но раз ты сможешь там решать вопросы, как пацаны говорят, с тебя и будем спрашивать».
***
Так на малолетке появился свой смотрящий. Ментов он не устраивал. Кому ж было нужно, чтоб новеньким парнишкам, попавшим на следственную тюрьму, разъясняли, по каким тут принципам живут, как можно уйти от ответственности и как правильно себя вести в той или иной ситуации. К тому же смотрящему можно было отписать и нажаловаться, а уж он будет это всё разгребать и зачастую не один, а со старшими товарищами, у которых спрос совсем иной…
Теперь у Саньки появились не только обязанности, но и некоторые привилегии. Он мог подтянуть к себе, кого хотел, поговорить со смотрящим за тюрьмой и даже подняться на второй этаж. С помощью купленных ментов, конечно…
***
– Александров, собирайся! В райотдел возвращаешься! – зашёл опер в камеру.
– Зачем это?
– Следственный эксперимент проводить поедем.
– Будешь чего показывать?
– Я подумаю…
***
В свой родной посёлок Саню снова привезли на автозаке и посадили в КПЗ. «Поесть что ли дайте», – просил Саня ментов. «Щас, из «Ромашки» тебе принесём!» – послышалось за металлической дверью.
***
В комнате допроса за небольшим зелёным столиком со стеклом по середине сидел Байцев и Александров.
– Саня, не знаю, огорчу я тебя или порадую, но скажи спасибо своим товарищам, иск на вас торгаши забрали…
– Как забрали?
– Так… Уж не знаю, кто их уговорил, а главное – как, но догадываюсь, чьими руками сделано.
– Так чего – всё? Домой?
– Ха! Домой! Как же! А показания Игоря мы куда денем? Свидетелей?..
– Никита Семёныч, и чего теперь?
– А вот чего! – поставил он на стол коробку с разными новомодными шоколадками. – Это всё вам просили передать. У меня весь кабинет в сигаретах, соках да шоколадках. Кстати, можно несколько домой возьму?
– Возьмите, – в шоке сидел Санька.
– Я возьму… А сколько можно? – прикусывая в ожидании ответа нижнюю губу, спрашивал Никита Семёныч.
– Да сколько хотите, – изучал потолок Александров.
Минута молчания накаляла холодный воздух маленькой комнатушки для свиданий.
– О, мент родился! – натянуто засмеялся Байцев.
– Сме-ешно… – протянул Саня. – Это ж чего получается? Заявы нет?
– Нет…
– Обвинителей тоже?
– Тоже…
– Торгаши от товара отказались и претензий не имеют?..
– Не имеют… – по инерции повторял следак.
– И чего тогда мы с Череповецкими в СИЗО сидим?
– Так… под действием…
– Чего? – вспылил Саня.
– Неопровержимых улик: галоши, Игорь, первые показания торгашей…
– Так они ж без адвоката с них были взяты…
– Ой, Саня, много ты понимаешь! Следствие идёт. У нас в райсуде уже решено даже, кому и сколько дадут…
– Чего? – вылупил Сашка глаза. – Это как? А у нас ж адвокаты! Да нас выпустят за недоказанностью отсюда!
– Ага! Ща! Вот тебе… Тебе… Тебе интересно?
– Что?!
– На сколько тебя посадят!
– Ну давай! Отожги, Байцев! Скажи мне!
– На три! В Кострому!
– Да пошёл ты! Выкуси! Ни на час туда не заеду!
– Да мне-то, Санька, самому тебя жалко! Сколько я тебя предупреждал! Сколько с Надеждой о тебе говорили – толку что?! Теперь всё решено. Могу только содействовать тебе, пока следствие веду.
– Как это? – хмурил по обыкновению густые тёмные брови Саня.
– А вот как, – встал он со стула и вышел за дверь, из-за которой послышался его голос: «Иди. Заходи. Час у вас есть».
Дверь проскрипела, и перед Санькой возник образ его первой любви. Белокурая Алёнка с заплаканными глазами и дрожащими губами прильнула к своему любимому. «Сашенька, солнышко… – обнимала она его, нацеловывая впалые щёки. – Как же я соскучилась! Как же я ждала!» «Я же тебе отписал, что не надо», – пытался быть сухим Санька. «Да не верю я тебе! Не верю! Любишь ты меня! Любишь!» – сквозь слёзы кричала девчонка.
Ком в Санькиной груди, стоявший все ночи напролёт в неподвижном состоянии, казалось, взорвётся и разлетится на тысячи атомов от одного колебания Алёнкиного сердца в Сашкином направлении. Он сдался.
***
Счастливого и опустошенного, Саньку везли в автозаке в Вологду. «Ну чего? – кивал он псу, сидящему возле его клетки. – Жизнь у тебя поганая? Да?..» Слезливые глаза собаки моргали, закрывая зрачки пышными чёрными ресницами, и отводились в сторону. «А у меня хорошая, – выдыхал горячий воздух из молодых лёгких Санька и расстёгивал спортивную сумку «Lotto», наполненную Марсами, Сникерасами, Твиксами и Бондом. – А у меня очень хорошая…»
***
– Саня, к тебе тут за помощью обращаются – подал по возвращению смотрящего за малолеткой Стакан ему маляву.
– Это что? – попросил Саня зачитать документ.
– Да ерунда, – махнул рукой Женька. – Паренька в хате зажимают маленького, затрещины поддают… Пусть сами разбираются…
– Это уж мне решать, кто здесь разбираться будет… Звать его как?
– Думчик. Погоняло это.
– Ну, Думчик, так Думчик… – сказал Санька и отписал ему ответ: «Вечера подожди – приду».
***
Продольный мент ходил возле камер из одного конца коридора в другой. Что поделать – обязанность у него такая. Но и она иногда шла на пользу зекам. «Ш-ш, – свистнул его Саня. – Егорыч! Эй! Надобность у меня одна есть… В камеру нужно попасть другую…» «Зачем?» – спрашивал молоденький мусор. «Так поговорить надо…» – напрягал лоб Санька. «На сколько минут?» – заинтересовался тот, увидев в Сашкиной руке деньги. «Да пятнадцати хватит», – передал Сашка ему предмет вожделения. «Ну, пошли…» – повёл его мент.
***
– Парни, вы куда едете потом? – зашёл Санька в пятую хату. – Сейчас все под следствием сидите. А потом куда собираетесь?
– Так на общий режим, – вызвался ответить коренастый.
 – М-м… Я так и подумал… Так вот, ребята, если будете ещё младших принижать, ответ за это держать там будете. Поедете, а за вами пойдёт записочка о ваших подвигах… от смотрящего за тюрьмой… Уяснили?
– Так а у нас тут нет ничего такого, – замялись все по своим шконкам.
– Я предупредил: там такими звездюлями вас встретят, что весь оставшийся срок на них сидеть будете. Вам это надо?
– Не надо…
– Вот и прекращайте.
***
Время шло. На малолетке воцарялась тишина. О беспределе позабыли и сидевшие, и менты. А Гришей в воздухе так больше и не воняло. «Вывезли его в ту же ночь», – узнал Сашка от Егорыча о его судьбе.
По ночам Санькина хата иногда играла в карты, порой пересчитывала общак, стекавшийся в камере «один.три» по всем законам жанра, а также отвечала на малявы. Этакая спокойная, размеренная жизнь… В тюрьме. Но не в душе Александрова, в которой каждую ночь всплывали мысли об Алёнке и матери. «Всё равно увижусь с ними», – давал он себе обещания перед сном.
***
Следственный эксперимент должны были проводить в родном посёлке Сани. В том самом, где он вместе с товарищами обнёс три магазина.
«Показывать? Буду! – сидел в кабинете Байцева Саня. – Только при одном условии – домой меня к мамке заведёте… попрощаться…»
В наручниках и под конвоем местного воришку привели к Надежде Николаевне.
– Мама, мне обувь бы надо другую… – проговорил ей сын, мямля и не уверенно.
Он переминался на пороге с ноги на ногу, как тогда, в далёком-далёком детстве… Стоял, как будто снова сильно провинился и хотел увидеть её прощающий взгляд. Но взгляда не было. Его не было! Его просто не было!
Были кирзовые сапоги, поношенные и не понятно, чьи… И рваная фуфайка была… Она кинула это всё не сыну, нет. Псу! Какому-то псу она это кинула! Горошинка, застывшая в уголке Санькиного левого глаза, всеми силами держалась на месте и увеличивалась в размерах. Парнишка в последний раз посмотрел на строгую мать, окинул взглядом обшарпанный коридор, в котором они с Витькой раньше бесились, и дёрнул мента за наручник. Тот понял всё без объяснений. «Уходим!» – скомандовал он конвою.
***
– А она? – заглядывал в слезившиеся Санькины глаза Стакан.
– А что она? – вёл рассказ Александров. – Кинула мне вон чьи-то шмотки… Будто и не знавала меня никогда. Всю любовь во мне сыновью убила… кидком этим… Смотрела, как на шакала…
Стараясь незаметно стереть слезу, Санька говорил с Вологодским сокамерником: «На что менты – козлы, так и они охренели от этой картины. Спрашивают меня такие: «Ну чё? И из-за этого ты уламывал нас заехать к тебе домой? Нас теперь не удивляет, почему ты так относишься ко всему».
– Да ладно, Сань, успокойся. Пройдёт всё, – теребил его за плечо Женька.
– Нет, не пройдёт. Эта боль никогда не пройдёт, Женыч. Я тебе отвечаю. Отмершее всё равно болит. Это знаешь, как раньше на войне солдатам руку оторвёт… Вот её и нет, вроде, а она болит… Так и у меня. Убрали из сердца часть. Пусто там. А ноет…ноет… Дико так… Ужас! Я в этот раз даже с Алёнкой встречаться не стал – не хочу в таком виде показываться. Напишу и ей, чтоб не ждала…
***
Следствие шло шесть месяцев, за которые Саньке вместе с подельниками пришлось сознаться в совершенном, и получить заслуженные срока.
– Не-ет, ты чё Кондей? Шутишь? – зычным голосом смеялся над шуткой сокамерника Саня. – Сколько ты сказал? Восемь? Я ж не убил там никого…
– А сколько дали-то? – спрашивал июньским жарким днём в клетчатом дворике Александрова Макаров.
– Так как и обещал Семёныч… Три!
– Три?
– Конечно. И то много: слепки следов не доказали, что наши… Сбыт не нашли… Всё ж через меня шло.
– Чё – так у капитана всё и осталось?
– Осталось. Да. Его сюда вмешивать не стали. Он-то да… с хорошим кушем там теперь… Ай, не жалко для Алёнки! Пускай. А уж мы… ну что делать: спалились и спалились… Ответим!
***
Перед отправкой в Кострому Александрова посетил смотрящий со взросляка. Разговор был долгим и откровенным.
– За время твоего нахождения здесь ты показал себя хорошо, – говорил смотрящий. – Мои советы по поводу толпы тебе помогли. Теперь ты знаешь, как её можно усмирить, если что-то имеешь. Репутация у тебя наработана нормальная. Кого за себя поставишь? Кто справится?
– Стакан пусть остаётся, – знал заранее ответ Саня. – Я в нём уверен. Пацан местный. Народ знает. Живёт по понятиям.
– Так… с этим решили. Тебя сейчас в Кострому повезут. Там ща красные правят…
– Красные? Что – мне и там режим ломать?
– Там? Там это сделать сложнее будет… Там в почёте сидят те, кому менты власть дали, а те в свою очередь за это им прислуживают. В колонии у них создана целая бригада со своими командирами – буграми. Так ментам легче смотреть за отрядами… Понимаешь? В зоне три отряда по 300 человек… Есть актив – красные. Между этими осужденными есть привилегированные – те, которым менты доверяют. Приглядись… Не рви сразу… Усёк?
– Усёк…
– Запомни: там наших нет. Если узнают, что ты смотрящий, с порога задавят.
– Как же я буду там жить? – в Сашкиных глазах мелькнул страх.
– Всегда есть выход. Надеюсь, пацаны, которые с тобой поедут по этапу, помогут тебе справиться со всем…
– Так если их там больше ползоны будет… что я с ними делать-то буду? Как же я…
– Говорят, ты парень боевой, знаешь, чего в жизни хочешь. Иногда приходится за воровскую жизнь и пострадать… – услышал Александров от смотрящего.
Саня сидел и смотрел ему в глаза. У обоих не дёргались мускулы и лица, казалось, застыли в одном положении.
– Здесь меня менты избивали. И там ничего хорошего ждать не приходится, – переживал Саня.
– Там, куда тебя отправляют, вообще нашего хода нет. Только менты рулят и их актив. Они будут стараться тебя уничтожить, – предостерегал Саньку наставник.

Красная Кострома

Вместе с Саней и его «Делом» на Кострому полетела записка для ментов, в которой чётко сообщалось: «К вам едет нарушитель режима содержания, пользуется авторитетом у малолетних преступников. Имейте в виду – вам его перевоспитывать!»

***
Автозак подъехал к поезду и остановился у специального вагона, в котором заварены все окна и есть только один вход. Метафорично. Мол, обратно будто бы никто ещё не возвращался. Под лай собак и ритмичное тыканье ружьём в спину Санька забрался в этот самый вагон. Дубинки попадали по сумке, которая вихлялась то ли на боку, то ли на спине. «Давай! Давай! Пошёл!» – подгоняли его по коридору зэковского вагона. Вместо привычных купе, в которых раньше бывал Санька, здесь он увидел камеры, где за решётками сидели люди. Мужчины и молодые люди абсолютно разных возрастов, стиснутые друг между другом, как селёдка в бочке, смотрели в коридор, по которому из одного конца в другой постоянно ходил продольный мент, охранявший их всю дорогу.
Здесь не было ни перрона, ни провожающих. В заваренные окна не помахать рукой. Закроешь глаза и слышишь, как чухает поезд и постепенно набирает ход.

***
В столыпинском вагоне, где заварены окна, и все сидят за решёткой друг на друге от нехватки места, нагретом жаркими лучами летнего солнца, шёл горячий разговор без криков. Такое бывает, когда говоришь о чём-то тайном.
– Саня, нас привезут, а как там? – шёпотом спрашивал скрюченный тощий мальчишка. – Отделают насмерть… такие же, как Гриша… И всё тут… Их-то много, а нас и всего двадцать…
– Я не знаю, – говорил сквозь грохот рельс Александров. – Попробуем чего-нибудь… Только… Только там ведь нас ещё и разъединить могут. Поэтому надо держаться сплочённей. Если будем вместе – им нас не прогнуть… Всем это скажи. Понял?
– Да понял… понял…
***
Ехать в составе 20 человек в место, где правят менты, из «чёрной» тюрьмы было страшновато. Приходилось ждать ломки. Только было не известно, кто кого…
«Ждём следующего поезда на Кострому здесь!» – объявили осужденным в Ярославле. Это очень старая тюрьма, но… такая сытная!
Каждому из приехавших дали по огромной тарелке куриного мяса. «Саня! У тебя столько же?» – интересовались ребята у своего смотряги, показывая свои переполненные жестянки. «Также! – кивал им в ответ он. – Это после Вологодских-то каш? Да? А-ха-ха-ха!»
***
В камере стояла такая жара, что на окнах не было рам. Одни решётки. Санькин матрас закинули на подоконник, чтобы его хоть как-то обдувало воздухом. Все ходили без футболок и поочерёдно подсаживались к Александрову, чтобы сделать свежий вдох.
– Пацаны, воды, пожалуйста, подайте… – попросил Саня, вытирая испарину на лбу.
Маленькая рука открутила крантик, из которого полилась коричневая жидкость. «Это чё – вода? – увидел ржавчину, струящуюся плевками, Саня. – Мне такой не надо… Спасибо… Здоровье важнее…»
Здоровье-то важнее, но на следующее утро у всех, кто ел куриное мясо, обнаружилась дизентерия. Да такая жестокая, что провалялись ребята в Ярославской больнице при тюрьме две недели – весь этап с поносом, рвотой и температурой!
 «Где-то на куриной фабрике, наверно, курицы передохли, вот ими-то и кормили нас тут наубой», – лежал под белым тонким одеяльцем Скворец.
***
Ещё вчерашнее промывание желудка и «закрепление» его таблетками сменилось для Сашки прекрасным общением… со смертниками.
В камере напротив всегда горел яркий свет и на полках стояли книги. Лысые люди ходили по маленькому помещению взад и вперёд, ожидая своей участи. Их было шестеро… с высшей мерой. Они ждали расстрела.
– Вас как зовут? – крикнул Саня посмотревшему в его сторону мужчине через открытую кормушку.
– Виктор… – отозвалось спокойным, ровным тоном…
– О, как батю моего! – заулыбался Сашка. – А меня – Александр!
– Очень приятное знакомство, правда, срочное.
– Это почему ещё?.. – не понимал Санька.
– А на тот случай, если мне смертную казнь не отменят…
– А что – могут отменить? – допытывался Александров. – Ты что такое наделал–то?
– Я убил шесть человек…
Санька выпучил глаза.
– Нефига… Много ж ты убил, Витя…
– Да… Я тут два года уже жду своей участи. Недавно вот президенту написал прошение и жалобу кассационную, чтобы помиловали меня – заменили расстрел на срок.
– Витя… – пытался Саня отойти от шока, – а у вас там газеты есть какие-нибудь почитать?
– Есть… Нам выписывать можно…
***
Вскоре пришёл поезд на Кострому и в специальном столыпинском вагоне снова заполнились все места. Через несколько станций осужденных повыгоняли и попересадили в автозаки, в которых было по два отсека: в одном сидело двадцать Вологодских малолеток, а в другом – бабы, которых везли на женскую зону в Саблино.
– Э-эй, щенята, замолчите! Что за лай с вашей стороны?! – кричала короткостриженная тётка амбалистого вида.
– Это кто там свой рот открывает? – раздухарился Саня.
– Ты чего? Попутал там чего что ли? – встала она в автозаке. – Ты вообще: знаешь, с кем говоришь сейчас? Ты знаешь, кто я такая? Да щас на зону приедем, я тебя из-под земли найду! Понял?! Считай, ты обречён!
Александров этим крикам значения не придавал. Он словил нотку адреналина и захотел на ней отыграться. Тем более, знал как. Во времена, когда он общался со строгачами, ему рассказывали, как таких жучек можно присмирить. В тюремном лексиконе есть пара оскорбительных фраз, которыми можно человека осадить враз.
– Чего она на тебя наезжает-то? – закипешевали мужики. – Чё молчишь-то? Давай утихомирь! Скажи ей! Ты же у нас основной! Смотряга! Чё? Ты ей сказать ничего не можешь что ли?
– Э-эй! Ковырялка! – громко выпалил Саня.
– Что ты сказал? Смелый такой, да? Считай, что смертный приговор себе щас подписал! На следующей остановке снова пересаживать будут – я тебе устрою райскую жизнь!
«Саня, не слушай. Если чего – мы тебя поддержим! – говорили ребята. – И да: что такое «ковырялка»?» «Ой, да, не знаете что ли? На их жаргоне значит – активная лесбиянка. Поняли?»
Все переглянулись и ждали, что выкинет дальше женщина с мужским прокуренным голосом. До Костромы оставался час и пересадка в разные вагоны. Какие-то минуты все стояли по своим кучкам. Наверняка, расчёт той бабы был на этот момент. Ведь ей так хотелось отомстить за свой позор в автозаке, где над ней смеялись не только малолетки, но и зечки.
В пяти метрах она стояла над сидевшими на корточках пацанах и постоянно что-то выкрикивала, желая задеть Саньку. «Успокойся», – спокойным тоном дразнил её Санёк. «Я тебя запомнила», – были её последние слова.
***
На вахте выгрузили Саньку со всеми привезёнными. Вертушка. Два коридора. Карантин. И не такой, в каких раньше бывал Сашка. Здесь какая-то огромная спальная с двухъярусными кроватями…
– Привет! – вышел навстречу прибывшим живенький пацанёнок. – Я – Витёк! Я тут бугор карантина!
Вологодские переглянулись и в их взгляде прочиталась одна и та же мысль: «Ну вот и первый красный… Что делать будем?»
«Старшина карантина я, – повторил он, заметив напряжённую паузу. – Кто из вас за малолеткой смотрящим был?»
Атмосфера в помещении накалялась всё больше, но никто не говорил ни слова… «Я знаю кто!» – пошёл вперёд красный.
«Ну, раз знаешь, чего спрашиваешь?» – заметил Кондей. «Точнее, вечером узнаю – документы привезут и узнаю…» – кивал головой тот.
«Так я был», – неожиданно для всех вызвался Саня. «Ты-ы? – обернулся на него краснопёрый Витёк. – Ну, раз ты, отходи в сторону… А помощники были?»
Все молчали и только подтыкали Саньку, мол, зачем-зачем…
 – Значит, помощников не было? – смотрел исподлобья рыжий веснушчатый пацан.
– Не было, – отрезал ему Санёк.
– Вы идите на карантин, – указал он парням. – А ты… Ты – молодец, что сознался…
Александров смотрел на уходящих и поглядывающих напоследок на него пацанов, и думал: «Теперь они ещё всё и знают… Эх… Ну, надо готовиться…»
– Да я вообще-то этим живу. Я перед людьми слово дал, что по-другому жить не буду.
– Это дело твоё, – шевелил бледными тонкими губами Витёк. – А мы тут сами выбираем: кто на ментов работает, а кто отпадает. Пойдёшь к нам в актив? С народом ты управляться умеешь, раз пацаны тебя уважают, слушают… Нам такие люди нужны… А будешь нам помогать – мы тебе и руки развяжем, будут привилегии у тебя свои…
– Ха! С ума сошёл что ли? Ви-тёк! – посмеивался над ним Саня. – Я на это не пойду. С меня спрос большой.
– А что – на взрослую зону собираешься?
– А хрен его знает… Жизнь длинная… Вдруг? И чего я там буду объяснять: что сначала я был смотрящим за малолеткой, а потом переметнулся к ментам что ль? Так меня не поймут… Если б, конечно, у меня было две головы, я, может, так и сделал бы, но потом одну отобьют, а второй нет… А поэтому что? А поэтому – выбора у меня нет. Буду соответствовать.
– С тобой, значит, церемониться тут никто не будет.
– А я церемоний и не жду…
– У нас такие, как ты, не в почёте…
– Это я уже понял.
– Здесь с ментами лучше дружить, а ты, смотрю, не дружишь и не собираешься… С нами быть тоже не хочешь… Старшиной – тоже… Ну, извини – по воровским понятиям здесь не живут, мы по милицейским…
– А что? У ментов понятия какие-то есть?
– Нет. Нету. У них распорядок дня. Не страшно? Это потому что я не крупный. А другие такие есть… О-го-го! Получать так бу-удешь! Мне-то плевать. Я тут не за тех, не за других. Мне б срок свой домотать и домой…
– А чего тогда на меня жути нагнать пытаешься?
– Положено так… А я тут просто выжить пытаюсь. Поначалу тоже пришёл борзой, мол, всё смогу и сумею… И с блатными общался, а потом пришлось переметнуться… Самому противно. Короче, помощь будет нужна – обращайся. Чем смогу.
– Ну, ничего себе, Витёк, у тебя как настроение быстро меняется…
– Поменяется тут… Я свой выбор сделал, не потому, что ментов боюсь. Понятно? А потому, что здесь все так живут. А ты, Саня, будешь первым, кто признался в другой идеологии, но твой выбор уважаю, раз не отказываешься от него. Дело твоё…
– Моё…
Витёк протянул бледной рукой, испещрённой синими венами, пачку сигарет Александрову: «На, пригодится. Вот увидишь – они тебя в зону ща не выпустят. Была у нас парочка таких до тебя – приезжали с разных областей. Ща в карцер посадят, будут уламывать…»
– Да был я в изоляторе уже, – отмахивался Санёк. – Мне не страшно.
– Смотри сам – для начала тебе 15 суток дадут начальники. Начнут тебя жать. На свою сторону звать…
– А я не соглашусь. В противном случае это будет значить для пацанов, с которыми я приехал, что я проститутка: туда-сюда метаться, себя унижать не собираюсь.
– Как хочешь…
Через 15 минут пришли менты: «Саня Вологодский тут?»
– Тут! – показал на Александрова красный Витька.
– С нами пошли! – скомандовали ему.
– Я готов! – шёл за ними Санёк.
– Вот изолятор, – привели они его в карцер. – Здесь будешь сидеть… В зону-то хочешь?
– Да без разницы. Сильного стремления нет. Когда выпустите, тогда и выйду…
– Вот как… А мы хотели тебе предложить с нами быть… Должность бы тебе дали…
– Да не надо мне! Я к вам навстречу пойти не могу. Я потом к себе в область приеду – мне там жизни не будет. Мне это надо? Не надо… – пытался объяснить ситуацию Сашка.
– Так, значит, да? Нам твоя пропаганда тут не нужна… Будешь тут тогда сидеть.
Александрова раздели до трусов и привели в камеру, оббитую железом и выделяющуюся только глазком. «Как в Карелии, – смотрел Санька на свою клетку. – Ни матраса, ничего… Одна батарея висит и форточка с решётками…»
Сутки… Вторые… Третьи… Сашкин пресс напрягался под действием физических нагрузок. Он отжимался, приседал, прыгал поочерёдно то на левой, то на правой ноге… Громко пел, читал стихи… клички на стенах… А затем в камеру вошёл опер.
– Ты лучше со мной обо всём договаривайся, – щурил глаз толстый мужичок. – И запомни: если в зону тебя выпустят, про свои воровские понятия ни с кем не говори. 70 процентов зоны наши, а остальные 30 работают на нас. Понял? Эти всё равно донесут…
– Может, вы меня в какую-нибудь другую зону отвезёте? – посмеивался Санёк.
 – Не-ет, не повезё-ом…
– Чувствую, мне тут тяжко у вас придётся…
– Мы тебя через 12 суток выпустим, и посмотрим…
– Ладно. Выпускайте… – смотрел исподлобья Санька на опера, и продолжал, поджав нижнюю губу. – Ничего говорить я никому не буду... Буду, как все… Учиться… Работать…
– М-м… А в актив к нам пойдёшь? – обрадовался мент, что тот идёт на уступки.
– Да не пойду, конечно! Чтоб меня свои же загнобили?! – взбунтовался Санёк.
***
И полетели школьные деньки, где в кабинетах на уроках, как в обычной жизни. Где женщины – учительницы, а в классах – парни все ученики и… без единой ученицы.
«Чумаков – козлина ментовская! С доски сотри! Артипова придёт! Устроит ща тебе!» – кидал Санька тряпку в длинноносого пацана. Тот повиновался, и после одного движения руки на доске осталось недописанное «пиз...».
– Чего? Хочешь, чтоб весь отряд из-за тебя баллов лишился? Хватит уже! – грубо разговаривал с  Чумаковым Александров.
– Тебе ли говорить? Ты на производство вообще не ходишь! – вступался за себя тот.
– Хайло своё завали! Ты же в курсе, что меня до туда не допускают! – отряхивал руки от мела Санька. – Там баллы за меня не снимают.
– Но и не добавляют! – дерзил длинноносый.
– Слушай, тебе чего надо? Думаешь, мы не в курсе, под кем ты ходишь? – шёл на него Александров. – Так мы знаем… Так что иди к своим краснопёрым, жалуйся…
***
Послушание – это хорошо, но и оно бывает во вред. Вот Чумаков, например, пошёл и рассказал… Хотя нет, не так… Не рассказал… Донёс!
Саню били не за тройки, как всех остальных. Учился Александров хорошо. Его били за мнение, которое он никак не менял. Причём делали это почти каждый день. Процесс изменения личности Александрова проходил на малолетке планомерно и систематически. Давление осуществлялось не только посредством кулаков, давили на психику.
«Как он здесь жить будет?» – переговаривались ментовские шестёрки, видя, как побитый Санька возвращается в свой отряд. Конечно, он мог всем ответить. Мог. Почему он этого не делал? Убили бы.
«Э-эй! Чего понятия-то свои не объясняешь? – кричали вслед из толпы. – Давай объясняй! Ты же блатной у нас!»
Саня не реагировал – знал, что провоцируют специально, и если он только откроет рот, его настигнет неминуемое наказание. «Да ладно… Тут не то место и не то время, чтобы рассказывать какие-то понятия…» – спокойно говорил он и шёл дальше.
***
Низшим чином красного движения, действующего на Костромской малолетке, являлся санитар. Этакой солдат-рядовой. Ниже некуда. И вот он следил за чистотой у отряда. Он смотрел, как подметаются дорожки, и докладывал об этом наверх, где ему давали цэ.у, а тот их выполнял. «Александрова добей!» – скомандовали ему свысока. «Есть!» – пошёл он под козырёк.
«Та-ак! – кричал Корпатов на весь отряд. – На уборку территории кого? Кого, говорю, на уборку территории?! А-а… Желаю смотрящего Вологодского! Надо нам окурки все собрать!»
 После таких команд Санины скулы ходили ходуном, потому, как челюсти сжимались с такой силой, что зубы чуть не трещали по швам.. «Ты у меня сейчас сам все эти хабчики съешь–шь–шь…» – цедил сквозь крупные белые резцы смотряга.
«Чего ты там прошептал?» – дразнил его красный солдат. «Подожди, – говорил Саня. – За часами следи. Скоро и твоё время придёт. Недолго ждать осталось».
***
Зелёный июль пылал ярким солнцем. Воздух прогревался как надо, и Санька, щурясь от приятных лучей, сидя на корточках, покуривал вместе с Кондеем сигаретки.
– Ну чё, смотрящий, блатуешь? – подошёл к нему санитар.
– Нет, курю… – выдохнул дым резкой струёй вверх Санька.
– Зря куришь. Бросай чинарик. Бери метёлку. Пойдём контейнеры с мусором выгребать…
– Это что за обращение? Что за наглость? – сжимал большим и указательным пальцами Сашка окурок.
– А ты чё – не понимаешь, куда приехал? Мы тебя ща исправлять будем! – рисовано покачиваясь, говорил санитар.
Кондей в разговор не встревал. Он молча наблюдал за происходящим.
– Чё, Александров, бери метёлку – будешь у нас местным дворником! – смеялся во весь голос краснопёрый. – Будешь тут смотрящим за контейнерами с мусором, а не за людьми! А-ха-ха-ха! Понял?!
– Понял, – кинул в сторону хабчик Санька. – Чего ж тут непонятного…
Глаза Вологодского смотрящего загорелись, как огоньки в растопленном костре. Он шёл на ментовского мальчика секунды две, после чего одним броском закинул в контейнер, закрыл решетчатой крышкой и, запрыгнув на неё, стал снимать с себя штаны.
«Э! Саня! Саня! Не делай этого! Да тебя потом уделают! Подумай!» – что-то надрывное кричало из мусорки. «Давай!» – переглянулся с Санькой Кондей, запрыгнувший на решётку и расстегнувший свои штаны тоже…
***
Ночью в отряде было жарко. Душки от кроватей снимались быстро и также быстро ходили по спине, ногам, груди и Санькиной голове. «Ты на кого руку поднял?» – кричали сквозь удары Александрову. «Ну, предположим, и совсем не руку!» – защищался кулаками Санёк.  «Ты активиста нашего тронул! Блатную движуху опять продвигаешь? На красного руку!» – слышалось со всех сторон. «Меньше оскорблять будете! – выпучив впалые глаза, громким голосом твердил Александров, нанося удары, кому придётся. – Я каждому козлу, который меня оскорбит, в глаз всеку! Поняли?! Мне пофиг!»
«Ща посмотрим, как тебе пофиг!» – били его толпой.
Кондею тоже попадало. Но по-особому. Низенького роста ментёнок подозвал его к себе. Макаров подошёл к нему, спросить, что надо. Тот забрался на табуретку, стоящую рядом с тумбочкой, и дал вологодскому пареньку кулаком сверху.
К такой экзекуции на зоне привыкли все. Потому как знали – если дадут оплеуху этому мелкому, за ним выстроится целая ватага крупных. Поэтому попросту подставляли ему свои головы.
***
Под белой простыней, под пеленой таблеточного запаха Санька открыл оплывшие глаза. Щёлочки практически не двигались и носили красно-фиолетовый оттенок.
– Ну, здравствуй! – сидел над ним опер.
– Здравствуй, – еле шевелил разбитыми губами Сашка.
– Как тебе наша зона?
– Хорошо, – пытался улыбаться вологодский смотрящий. – Лежу в санчасти. Отдыхаю.
– М-м… Ты тут часто лежать у нас будешь…
– Ну, может, хоть медсёстры привыкнут ко мне. Другого-то выхода пока нет. Три года отдохну…
– Подметать, значит, не любишь… Да?
– Ой, не люблю… Да! За вашими я делать ничего не буду. Это ж не люди. Они труд чужой не уважают. Под ноги плюют. Верблюды что ли? Хрень всякую мне кидают… Я что – свинья им что ли? Или вообще кто? – разнервничавшись, еле открывал рот Сашка.
– Ну, у нас так: сказали – делай.
– Я не буду этого делать. Я вам не подвластен!
– Поправляйся и жди следующей раздачи. Я пошёл.
***
В больничке Сашка провалялся месяц. Синяки за это время сошли не только у него, но и у соперников, и августовское утро началось с работы.
– Сегодня-то другим бушь заниматься! – припёрся санитар.
– Чем это?
– А вон, тряпку бери – пойдёшь туалет общий руками мыть, – услышал Санька новый вызов.
– Я не буду туалет мыть! Я до того заплёванного, засранного толчка вообще не дотронусь! Путаете что ли? Вы ссыте мимо, а я это должен за вами убирать? – кричал до слюны Сашка.
– Будешь? – ещё раз еле слышно спросил санитар.
– Не буду! – выпучил глаза Санька.
– Как не будешь? – толкнул Вологодского смотрягу красный плечом.
«Да так!» – с правой руки Санька дал ему в глаз. «А-а! Убивают! Спасите!» – заверещал санитар. «Слышь, гад, или я добью тебя за этот срок, или меня убьют. Тут третьего не дано! – Саня смотрел, как тот театрально катался по полу. – Э! Дибил! Чё я – тебя убил? Я тебе в глаз просто дал!»
«Чё – туалет не хочешь чистить, – осмотревшись по сторонам и заметив, что пока никто не прибежал, продолжала говорить с полу красная шестерка. – Опять в больницу попадёшь!» «Да я лучше в больницу поеду, чем с такими (…) разговаривать и жить с вашими порядками! Я что вам – колхозный работник – вашу парашу убирать?!» – под эти слова прибежала красная свита и расправилась с обидчиком в одно мгновение.
***
– Эй, красавчик, – делала перевязку Саньке медсестра. –  Мы тут с Иринкой скоро к тебе привыкнем… Чего ж ты с ними согласиться-то не можешь? Глядишь, согласился бы, целее ходил.
– Да в том и дело, что не могу я через себя переступить. Они ж со мной обращаются, будто я тварь какая-то неземная… Никогда я с этим не соглашусь, – доказывал Санька, изнывая от боли.
– У нас уж койка эта на тебя забронирована. Ты посмотри на себя – еле шевелишься. Найди с ними хоть какой-то компромисс.
– Как я его найду, если они его не ищут? Они только и делают, чтоб я нарывался…
Белая дверь отворилась, и в палате показались двое пацанов: «Можно?» «Так уж вошли, – заявила медсестра. – Идите, общайтесь…»
Кондей задрал тоненький матрас и сел на пружинистую кровать: «Саня, разговор есть…»
– Ну есть, так говори, – смотрел на него с треугольной подушки Александров.
– Да короче, мы тебе тут чай, печенье принесли… сигареты…
– Ты чё-т, Кондей, не с того начинаешь…
– Да, короче… выздоравливай скорей! Пацаны в отряде недовольные сидят… Сделай что-нибудь…
Сашка рассмеялся больным смехом:
– А что я один сделаю? Меня вон опять изобьют, да и всё… Ну, и тебя ещё до кучи. А остальные как молчали, так и будут молчать, да? (посмотрел он на Бондаренко, пришедшего вместе с Макаровым).
Димка, стоявший до этого напротив него, подскочил ближе: «Да не! Больше не будем молчать!»  «А как это? Почему? – издевался Сашка. – Я могу вам верить? Ну, неужели? Да сами же меня вы и заложите! Я доверять тут не могу вообще никому! Я не знаю, что эта зона с вами делает, но вы сами себя ведёте так, чтоб к вам относились именно таким образом. Чего вы их боитесь? Если бы хоть раз собрались все те, кто не состоит в активе… Не к ментам бы бегали… а хоть раз бы сказали им, что так не делается… И показали бы! Никуда бы они не делись! А тут! Распустили!»
«Ну, на тебя посмотришь, как ты выхватываешь каждый раз, так не очень вдохновляет…» – проронил Бондаренко.
«Дима, молчи!» – вставил Кондей. «Да-а… молчи уж лучше, Дима, – перехватил нить разговора Александров. – Теперь понимаешь, как за правду иногда отвечать тяжело?.. А другого-то выхода у меня нету… да и у вас тоже…»
***
Сашкины попадания в больницу были частыми. Воля к победе от чего в нём не просто росла, а укоренялась и пускала новые ростки, в виде пацанов, которые уже с особой охотой глядели в Санькину сторону и ждали… Ждали, когда он созреет…
Красные же на месте не сидели. Они считали, что всё идёт по плану и по выходу вологодского смотряги из лазарета встретили его со всеми почестями. Бугор отряда подошёл к нему с новым предложением: «Будешь в моей секции уборщиком! Буду тебя постоянно ставить половой тряпкой!»
Старшина отряда смотрел на Саньку с великим презрением и скалил зубы, даже не замечая этого. «Я не буду ничего у тебя тереть! – поднимал мимические морщины на лбу Санька. – Чтобы ты на эту тряпку наступал своими ногами?! Да кто ты такой?!» «Я!..» – хотел что-то вставить красный, как был свален Санькой с ног. «Ты…ты…» – харкнул сверху на него Александров.
Как по мановению волшебной палочки прибежали еще пять прихвостней и по старой схеме отделали Саню толпой.
Сидя на полу и отсмаркивая кровь из носа тёмно-алыми пальцами, Санька говорил, напрягая скулы и выговаривая каждый слог: «Больше я вам говорить ничего не буду. Теперь я предупреждаю: с больницы выйду – по одному гасить буду! Каждого! И мне без разницы, что потом будете бить толпой. Сколько бы вас ни было… буду каждого и по одному! Поняли?! И бить буду так, как никто другой. Я это умею… И бегите потом, куда хотите…»
Разгоряченного и злого, истекающего кровью и с разорванными и кусаными ранами, его унесли в санчасть. В единственное место, где были люди…
***
«У нас-то здесь оставайся, – по выздоровлению упрашивали Александрова медсестры. – Жалко ж тебя! Мы только подлатаем, а на следующий день снова несут». «Да вы что? – вздыхал Санька. – Не могу я нигде оставаться и ни на какой должности…» «Ну а как больного мы тебя тоже уже здесь держать не можем… И так уж сколько дней», – слышал он в ответ.
***
Санька лежал на кровати, а по спине, как раньше, как в детстве, бегали предательские мурашки. Тонкий пушок на спине поднимался, и, казалось, ветер гуляет между простынею и лопатками. «Фс-с», – ёжился Сашка от холода. Этот морозец он знал и помнил, что хорошего он не предвещает ничего…
Молодой парнишка, переброшенный из одного спецучреждения в другое на перевоспитание, не мог понять, чему его хотят тут научить. Да и как можно что-то переделать, не вкладывая туда душу, а выколачивая?..
«Убегу! – вдруг твёрдо он сказал своим внутренним голосом. – У-бе-гу!»
***
Собирать и разбирать ракетные запчасти на производстве Саньке не разрешали. Клеить коробки – тоже. Всё-таки там он мог незаметно для руководящих сколотить свою команду. А это было никому не нужно. В своём отряде Александров за несколько месяцев прочухал многое и знал про каждого парня всё от и до. Не зря наблюдал всё время. На них надежды не было. А вот двое вологодских из другого отряда, кажись, «ссуч..ться» ещё не успели. Вот с ними-то и надо поговорить…
«Короче, ребят, вылезем через окно…» – продумывал свой побег Сашка. «Ага… а там активист!» – прервал ход его мыслей Белый. «Ну и чё! Если проснётся, сразу в череп с ноги ему сверху вниз, чтоб он даже заорать не успел! – учил его вологодский смотрящий. – Не ссы! Проверено и не раз! Вот… А потом через окно в сторону промзоны… Через две запретки перелезем: вы подмогнёте, а там я руку подам. И всё!»
Сёмка и Белый зачарованно смотрели на Сашку, пощипывая друг друга у него за спиной. «Хорошо! – согласился Семён. – А если стрелять начнут?» «Не начнут! – успокоил его Александров. – По малолеткам стрелять запрещено! Они могут только нарядом добежать и схватить, чтоб через забор не перебрались… Ну, и избить тебя ещё могут…»
Эти переглядывались между собой, и было не понятно: то ли они боятся, то ли всё-таки решатся на это. «Ладно! До ночи!» – сговорились в итоге земляки.
***
После отбоя Сёма с Белым пробрались на улицу и стойко ждали своего смотрягу. Санька в это время мастерил куклу из подушек и вещей, чтобы никто не заметил его отсутствия хотя бы поначалу.
Босые ноги ступали по крашенным половицам. Ботинки вихлялись в руке. Саня шёл домой. Не задев активиста, он двинулся к окну, через которое благополучно выбрался к пацанам. «Фу!» – радостно выдохнул Санька, увидев остолбенелые лица своих земляков, которые почему-то смотрели не на Сашку, а куда-то позади него.
«На!» – по Санькиной голове прошёлся удар, от которого голова чуть не раскололась, как грецкий орех от тяжёлого молотка.  «Н-на! Х-ха! – неслось со всех сторон. – Сбежал?! Да?! Нашёл, кого обманывать! Козёл! А вы, ребята, молодцы! Бегом в свой отряд! Баллы завтра присчитаем!»
***
На сей раз Саньку повели не в санчасть. Не к Ире с Мариной. Нет. Его повели в оббитую железом комнату, где пекло, как в аду. Грязного, униженного, с комком обиды в горле и отбитыми руками и ногами его бросили в изолятор.
Начальник колонии не заставил себя долго ждать. Свой визит он нанёс молниеносно. Как только Александров пришёл в себя…
– Ну, что? Вот твои земляки, – выговаривал он, сидя на принесённом с собой стуле. – С ними ты сидел на тюрьме… Их ты знаешь… Вишь, как зона их поменяла?..  Они ж тебя сразу же… В тот же вечер и сдали… А мы вот решили твоему плану вторить, чтоб, так сказать, убедиться, что ребята-то твои не врут…
– Ну и чего… Это будет у пацанов на совести. Это их дело… – спокойно отвечал Сашка.
– Да-а… – гладил усы начальник. – Их… Их… и наше. Собирайся!
– Куда? – ползал по полу Саня.
– Твой выход сейчас! Показательное выступление!
Первая форма одежды еле налезла на Саньку… А вот сапоги – ни в какую – ноги опухли, как у слона! На плац Александрова вели босым! Построили перед ним всю зону и громко обратились к шеренгам: «Вот! Посмотрите! Беглец! Кому-нибудь ещё домой хочется?! Есть ещё у кого желание убежать?!»
Сотни пар глаз косых, больших, круглых, узких, детских и повзрослевших смотрели на опухшее, бесформенное Сашкино лицо, пытаясь разгадать, где нос, глаза, губы. 
«Смотрите, как  свободу любит! У нас за всю историю зоны ещё никто не убежал! – вещал начальник. – Думаете, почему?.. Правильно: потому что вас сдадут раньше, чем вы успеете убежать! (он перевёл взгляд на смотрящего) Тебя, Саня, даже свои сдали. С кем ещё будешь договариваться на нашей зоне?..» «Не с кем больше», – сжимая боль в кулак, отвечал Александров.
Последние слова на плацу были тихими, но едкими. Такими едкими и сильными, что каждый, кто стоял в строю, услышал их по-своему и понял, как было нужно Сашке.
***
Простой санчастью после этого случая было не отделаться – Александрова повезли в другую больницу, ту, что находилась за пределами зоны, но являлась тюремной. Коридор в клетках, а в палатах двери везде открыты! И из одной в другую ходить можно!
Малолетку положили к взрослым мужикам, которых Санькина судьба не оставила равнодушными…
– Что с тобой? – спрашивали Костромские строгачи парнишку.
– Так у нас там порядки такие…
– А кто беспредельничает так? – рассматривали они перебинтованного подростка. – Почему тебя так бьют?
– Так я раньше за малолеткой смотрел – не доверяют. А сюда на три года загремел…
– Ты, парень, срок свой там не досидишь, кажется… Доделают тебя, а на взросляк тебе не подняться…
– Конечно! Мне ж ещё только 16! Каждый день побои! Не знаю, как дожить до звонка!
Строгачи переглянулись, и самый главный из них выдал: «Мы сейчас  попробуем кое-чего сделать… Маляву отвезти в зону сможешь?»
– Попробую смочь! – воодушевился Санька.
– Там же большинство костромичей сидит… Я, знаешь ли, в этом городе не последний человек. Про красных мне не говори. Их там больше половины. Но на это нам плевать. Нам без разницы, красные они или зелёные – меня они все знают. И будут думать, как потом в город выходить с малолетки… Пыл-то свой и поумерят.
– Вот спасибо! Если сможешь – помоги! – говорил со всеми на «ты» Сашка.
– Погоняло моё запомни: «Парус»!  Приедешь в зону, его скажешь, и пусть все до одного активисты-костромичи прочитают! И после этого хоть один волос с тебя упадёт, они уже будут иметь дело со мной, а не с кем-то другим… Я любую семью разыщу до пятого колена.
Сашка развернул маляву Костромского авторитета и побежал по ней глазами: «Любой, кто сейчас не придерживается воровских понятий, допускает беспредел и лижет жопу мусорам в нашем городе после освобождения может не появляться. Слово честного арестанта даю. Отвечаю, что всех буду преследовать и буду спрашивать за любого пацана, которого переломали!»
– Всё понятно? – переспросил его Парус.
– Нет, – сказал Сашка, по-хитрому улыбаясь.
– Что разъяснить тебе?
– А Вы-то чего в этой больнице делаете? – рассматривал своего спасителя Санька.
– Почки лечу… Почки…
***
Парус следил за городом, причём делал это он не один, а с двоюродным братом, который в это время сидел на зоне. Все Костромские зоны спонсировались именно Парусами. Это они целыми фурами привозили чай, сахар, сигареты… Собирали с местных предпринимателей, часть на Московских Воров давали деньгами, а вторую – сигаретами и продуктами – развозили по зонам. Нуждающимся. Тем людям, которые придерживались воровских законов и понятий. Смотрящие от Воров получали эту помощь и распространяли её по лагерю. Разницы между сидящими и бывшими на свободе Парусами не было. Каждый из них имел одинаковую силу и власть, независимо от того, где находился в своё время. Именно поэтому сила их слов не оспаривалась, а принималась, как единственно верное и разумное.
Когда подлечившийся Санька через пару месяцев вернулся из больнички, нашлись двое костромских ребят, сходу согласившихся превратиться в машинки для копирования документа, потому как имя Парус они знали не понаслышке, а по делам.
Они выписывали буковку к буковке, находили тех, кто умеет грамотно и выразительно читать, и отправляли на оглашение.
Выходить на волю, где тебя ждёт венок с твоими датами рождения и смерти, не хотел никто. На малолетке началась перестройка.
В первый же день после пришествия малявы красные посыпались. Причём не какие-то санитары. Полетели бугры отрядов! Ведь некоторые из них когда-то считали себя блатными, а узнав, что о смене их мнения будет известно Парусам, их поджилки затряслись, а вместе с ними рухнули и красные устои.
«Вы нас извините, но мы с вами больше работать не будем. Нам ещё жить в Костроме», – объясняли они сотрудникам милиции.
В этот вечер Александрова дёрнули к начальнику колонии: «Ты чего привёз с собой такое?!»
– Ничего! – смотрел на него карими, почти чёрными глазами Сашка.
– Не может такого быть! Почему сильнейшие из нашего актива уходят?! Складывают свои повязки и говорят, что будут жить, как все! Спокойно! – кричал начальник, оплёвывая свои усы. – Тихо! Мирно! Что за хрень?! Ты понимаешь, что дезорганизовал зону?!
– Чего я сделал-то?
– Да у меня из-за тебя актив начал уходить! Кого теперь я наберу?! Ко мне никто же не идёт! Ты чё привёз сюда?! Ты понимаешь, что тебя за это осудить могут! – пугал Александрова мент.
 – За что это?
– Ты привёз непонятно какое послание! Порядок нарушил! Будет суд! Тебя раскрутят и добавят срок за беспорядок в зоне!
– Я просто привёз одну бумажку, которая заставила их задуматься о том, что они творят… Вот и всё… – разводил руки в стороны вологодский смотрящий.
Запугивать малолеток – дело обычное. Но не в этот раз. Тут речь шла совсем о другом. Тут получилось, что один из осужденных смог повлиять на массы таким образом, что в зоне начался хаос. Одни стали перебегать к другим… толпами! Влияют на такие события обычно либо вывозом человека, затеявшего всё это, с зоны, либо… запугиванием, что и произошло с Санькой.
На малолетке начали происходить невиданные до этой поры вещи. Увеличивалось число недовольных красными. Активисты стали отходить в сторону и жить обычной жизнью: ходить на работу, заниматься своими делами, не вмешиваясь в чужие. А та малая часть, что несмотря ни на что осталась в активе, ни на что повлиять уже не могла.
Начальник колонии, видя, что Александрову на его слова плевать, вдруг спросил:
– Кого ты нам в актив посоветуешь?
– Никого! Вот есть у нас обиженные – петухов набери – все пойдут! И для мужиков ничего не представляют из себя, а у тебя будет 40 процентов актива!
– Мне не надо пидарасов!
– А кроме них к тебе никто не пойдёт! – чувствуя свою силу, смело говорил Александров. – Ты глянь: от тебя же все уходят! Завтра ещё 20 человек уйдёт! И актива не будет…
– Как же! Жди! Я поговорю со своим активом, и ещё посмотрим, кто уйдёт, а кто – нет!
– Давай! Но процесс-то уже запущен… И заметь, я ничего не делаю, никого не касаюсь… Просто живу…
***
Этого события Санька ждал почти два года. Исправно. И порой казалось, безнадежно. Но нет ничего случайного. Ведь даже случайности не случайны, а уж, если они выстроены системой?.. И подавно!
В Костромской губернии повеяло запахом водопадов и хвойных лесов, краем рыбы… и спецшколой для трудновоспитуемых подростков. На зону привезли двадцать пацанов, выросших в тех самых стенах вместе с Сашкой. Исправились они.
– С Вологды тут есть кто? – спрашивал парень с красно-зелёными глазами у ментов в карантине.
– Смотряга есть вологодский… – шепнули ему.
– Смотряга? А звать как? – тёр глаза поступивший.
– Так и зовут – Саня Вологодский…
– Чего-то имя до боли знакомое… интуиция какая-то… А поговорить с ним можно? – спрашивал белобрысый крепкий пацан красного. – С Саней вашим… Вологодским?
Он так громко произнёс это имя, что по инерции на него обернулся широкоплечий пацан со шрамом на бритой голове…
– Кто, говорите? – смотрел он на ребят.
***
В столовку прибежал мелкий пацанёнок и, встав напротив Саньки, который быстро орудовал ложкой, смотрел на него, то и дело, поджимая губу. «Чего тебе?» – остановил трапезу смотряга. «Там… это…два человека с Карелии пришли… говорят, что тебя знают. Откуда? Ты же, вроде, вологодский?..»
«Что?» – бежал Александров в сторону карантина.
***
Повзрослевшие Рыба с Ёлычем ходили из угла в угол в ожидании товарища.
– А вдруг не он? – переговаривались они между собой… – Говорили же, повесился…
«Я их сам всех повешу! – увидев закадычных друзей, с которыми когда-то ели из одной тарелки, Санька напрыгнул на них и начал обнимать. – Ёла! Рыба! Братухи мои! Вот счастье-то! Как вы тут? Откуда?»
– Вовка, чего с глазами-то такое? – рассматривал он зелёные глаза с красным пятном на белке.
– Да, ерунда… Сосуд лопнул, наверно! – отмахивался Рыбкин.
– Нифига у тебя крылья! – осматривал Сашка Ёлыча. – Вот это ты спину накачал!
– Да ладно, на себя посмотри! Сам, как амбал стал! – смеялся Саня Ёлькин.
Они смотрели друг на друга, и чувство радости одолевало каждого.
– Да, всё-всё… выдыхай, бобёр! – прикалывался Саня над ребятами, заметив, что они не могут отойти от шока.
– Жив! – в одно слово произнесли карельские друзья.
– Да а куда я денусь! – провёл языком по верхним зубам Санька. – Правда, тут вероятность и смерти имелась… Зона-то, красная… была. Меняем теперь это… Меняем…
– Ох, интересно как… И давно ты тут? – обтёр влажные губы Ёлыч.
– Два года уже… Третий пошёл. Я-то ладно… Вы-то как? Исправились типа? Да? – заржал во всё горло Сашка.
– Исправились! – подхватили они его смех.
– Слушай, Саня, – заморгал разноцветными глазами Рыба. – Мы тут кроме тебя никого не знаем. Если че – выйдем – тебя держаться будем. Ну?
– Базара нет! Мне сейчас как раз поддержка нужна! Сам Бог вас, по ходу дела, послал…
***
С сигаретой в зубах Александров объяснял костромичам, откуда его знают все приехавшие карелы.
 –Ты же говорил, что с Вологды…– думал, что просёк Саньку, малец, звавший его в карантин. – Эти с Петрозаводска приехали – и на тебе – уже знают! Не сходится…
– Как это не сходится? Я до этой малолетки в Петрозаводске был… Вот и ответ на твой вопрос, Кепа.
–  А чё ты нам не сказал об этом раньше?
– Так вы не спрашивали…
– Приехали все 20 и все тебя знают! Охренеть – новости! Мы уж подумали, что ты их земляк…
– Да меня это не удивляет. Я с ними полтора года там провёл. А они вот подросли, и, как видишь, пошли по тому же пути, что и я… Исправились, называется… Ты меня слушаешь? – смотрел Санька на паренька, похожего на коротышку.
– Слушаю…
– Вот и слушай: нет никакого исправления. Нет! Видишь – все мы встретились тут – и карелы, и вологодские, и вы – костромичи. А ведь многие в таких спецшколах когда-то учились… И что сделали наши учителя? Перевоспитали нас? Нет, Кепа, не получилось у них. Только озлобили и новую профессию дали. Насмешить тебя? Вы тут с ракетными запчастями занимаетесь, а мы замки собирали… Я любой разобрать и собрать могу. Как тебе? Хорошее воспитание для вора?
***
Из двадцати карелов, поднятых на зону, к Александрову в отряд попало семеро. Да вдобавок один бугай – кандидат в мастера спорта по боксу – Кирилл Лебедев. Пацан рослый, здоровый. Даже на Саньку чем-то похож. Только у этого дед – генерал. Отмазывал, видимо, сколько мог, а тут не получилось. Засадили 17-летнего внучка на нары.
К этому моменту актива практически не осталось – после малявы от Паруса почти все перебежали на другую сторону. Но вот Лебедю дали три года, а это значит, что топтать ему вскоре взрослую зону. Топтать надо, а не хочется. Согласился на замаячившее в недалёком светлом будущем УДО. Правда, надо красным стать. «Я пойду, но делать ничего не буду», – заметил он ментам.
На вакантное место бригадира отряда поставили Кирилла, который первым, что сделал, так позвал на разговор Александрова…
– Слушай… У меня дело к тебе есть. Слышал, ты свои порядки тут устанавливаешь… – смотрел он на уровне одного роста Саньке прямо в глаза.
– И чего? – не отводил взгляд Сашка.
– Да ничего. Мне без разницы. Надо просто договориться, как жить вместе будем. У меня предложение: ты мне не мешаешь, я – тебе. Никто никого не прессует. Я просто раньше свалить отсюда хочу… Понимаешь? Так полтора года отмотаю и досвидос!
– Понимаю… Чего ж тут непонятного… Давай так… Меня твоя жизнь не касается. Захотел так, делай так…
Так и порешили Александров с Лебедевым. Жили в одном отряде, а друг друга не трогали. Дед Лебедя на малолетку наведывался с завидной регулярностью, а посему в Санькином отряде постепенно появлялось всё необходимое.
«Ты говори, чё надо, я достану, – предлагал свои услуги Лебедь Саньке. – Утру, с кем надо… Поговорю…» «Знаешь… Я тут подумал… Для пацанов мы тут уже много поделали: и лекарством снабдили, и провизией… Груши хочется…» – подёрнув левой щекой, сказал Санька. «Фруктов захотел?» – приподнял брови Лебедь. «Сам ты – фруктов! Я про боксёрскую говорю! Надоело непонятно на чём тренироваться…» – ждал, пока дойдёт до генеральского внука новая тема. «А ты че – спортсмен?» – удивился он. «Обижаешь… Я в детстве у Керимова пачку сигарет из кармана рубахи выбивал с одного удара…» – с улыбкой на лице вспоминал Санька. «У кого?» – напряг лоб Кирилл. «Неважно… – кивнул ему Александров. – Достанешь?» «Легко!» – ответил тот.
***
И груша, и перчатки были привезены внуку уже на следующий день. А красный и смотряга на пару часов в день превращались в обычных спарринг-партнёров по боксу. Вес один. Рост один. Сошлось так.
Вполсилы «малолетки» никогда не бились. Тем более, что на это зрелище приходили посмотреть не только из их отряда, и тут уже нельзя было упасть лицом в грязь.
Ни блатные, ни краснопёрые им ничего не говорили. Здесь был только спорт. Соревнования. И дополнительные баллы за физическое воспитание молодёжи.
Боксёр доставал Саньке спиртное, сигареты… и даже… через деда познакомил с девушкой, которую свободно пускали на малолетку часа на полтора-два.
«Дайте ему свиданку, и чтоб вас там никого не было», – говорил Лебедь ментам. Он говорил. Они слушали. Слушали и делали.
Правда, не бывает всё гладко. Был в отряде и с..ка – погоняло Капля. Самое интересное – тоже, высокий и здоровый. Этот упорно не хотел уходить из актива. «Да мне плевать, кто такой Лебедь! – говорил он всем и каждому. – Я как был красным, так им и останусь!»
Этот Капля был похож на Саню своим упрямством и нерушимой точкой зрения. Он занял ту же самую позицию, как когда-то Александров, и, не желая её менять, начал укоренять её среди остальных и обрастать единомышленниками.
***
Постоянные турниры, устраиваемые в спортзале Костромской малолетки, проходили на выживание.
«А чё он раньше-то не занимался тут боксом? – смотря бой, шептал на ухо пацанам Кепа. – И не бил никого… Он же тут каждого второго укокошить нараз мог…»
Мог, да не мог. Саня знал, что против толпы его методами не справиться. Толпа из красных жаждала расправы с ним. И как-то Капля решил закуситься с Санькой:
– Ты чего это на нашу территорию пришёл? – начал он напирать на Александрова.
– А с чего это ты взял, что это территория красных? Ты чего тут – секту что ли создал? – дерзил ему вологодский смотряга.
– Ты и Лебедь! Вы оба нам тут всю воду мутите! Ну, Лебедь ладно… Типа свой. Он, вроде, сидит нормально… Но вот помогает тебе почему-то? А? Че за ерунда такая? Мы вечером придём к вам и всех у..бём!
– Ну, приходи… Мы хоть с Лебедем поразомнёмся. Можешь своих приводить… шавок! Или кто там с тобой ещё остался?
– Вы чего думаете? У меня сил не хватит? Я Лебедя уберу, все и так разбегутся…
– Ну, я ему скажу, чтоб он тебя ждал, раз ты такой… Только я вот тоже одного не понимаю: вы, вроде, с ним одной масти… Ты красный, он красный… Разбирайтесь…
***
После этого разговора Александров поспешил к Кириллу: «К тебе Капля вечером придёт… Убить хочет. При всём отряде об этом сказал». «Ну, раз сказал, пусть приходит… Я ж бугор отряда. Как я могу посрамиться. Будем его ждать», – потирал руки Лебедь.
***
После вечерней проверки отряд вели строем и подходили к месту, где нужно было заворачивать…
– Короче, Каплю я на себя беру, а если с ним ещё две шестёрки будут – их ты бери! – нашёптывал Саньке боксёр.
– Да?
– Да. Чтоб я на них не отвлекался.
– Так ладно… А чего – ты думаешь,  они осмелятся прямо сейчас напасть? – еле слышно говорил Александров.
Лебедь посмотрел ироничным взглядом на Санька и, увидев, что тот всё понял, зашагал дальше.
«Отряд, стой!» – чётко скомандовал Лебедев, завидев, как где-то вдалеке на него бежит Капля. Все встали. «Идите в курилку!» – дал следующее указание он им. Пацаны двинулись.
Двухметровый Капля ринулся за Лебедем, прошедшим в свой барак, и попытался взять его сзади за спину… Боксёр долго не думал – дал тому с разворота и посмотрел на пол, с которого красный собирал свои зубы, покатившиеся в разные стороны. Звук был, будто чётки рассыпались. Весь передок одним ударом вынес.
На Саню в это время лезли двое. Их Капля по обыкновению взять тоже не забыл. Но вологодский смотряга был сильнее. Победу одержала братва. С красноватым оттенком генеральского внука…
После такой минуты славы у Лебедя начались проблемы. Как это: красный на красного пошёл? Да ещё и в связке с блатным… «Я-то знаю, чего им сказать… – говорил Кирилл Саньке. – Скажу, власть между собой не поделили красную…»
Каплю увезли на больницу – зубы вставлять, и, странное дело – больше его на малолетке никто не видел… Наверно, на другую зону перекинули…
***
Перекинуть-то, может, и перекинули, а к Александрову у ментов вопросы появились: «Что за странный тандем у вас образовался? Каплю уничтожили…» «Да нет никакого тандема, – оправдывался Санька. – Мы просто вместе спортом занимаемся. Мне пофиг, чем он живёт. Ему – чем я. Не сравниваем, кто в активе, а кто нет».
«Мы приведём такого верзилу, – заявил начальник колонии. – Что вы все тут присядете! Он такой порядок тут наведёт!.. Всё за несколько дней на свои места встанет!»
После этого разговора Саня в первую очередь пошёл к Лебедю, предупредить: «Смотри, есть там у них на примете какой-то олень…» «Да не ссы ты, – спокойно сказал Киря. – Посмотрим!»
***
На следующий день привезли двухметрового Сатифа. Настоящего увальня. Привезли на малолетку, а ему уж 21. «Знаем таких, с другой малолетки перекинули, – размышлял, разглядывая его Санька. – Гриша второй, по ходу дела… Такая же с..ка. Сразу видно. Ручищи огроменные… Косая сажень в плечах. Что ты – молодец! Удалец… Лупил там пацанов, ломал… И сюда за тем же приехал… Ну, погоди, нерусский, устрою тебе шестую камеру…»
Пацаны им были напуганы заранее, мол, выйдет с карантина, всех поломает. Ждали с опаской. Да ещё и с какой. Спустили Сатифа в третий отряд. Лебедь туда не совался. Единственное, что он сделал, предупредил, чтоб в его отряд и носа не показывал. А вместе с этим увальнем из карантина вышли ещё двое – Тимоха да Юрка, из Иваново оба.
– Этот урод обоих нас избил там, – рассказывал рыжий пацан вологодскому смотряге, попав в его отряд. – Я ему пообещал, что так просто этого не оставлю. Да и нельзя мне. Я за Ивановской малолеткой смотрел…
– По вашим-то пониманиям, что вы должны с ним теперь сделать? – на полном серьёзе спрашивал их Санька.
– Нарушить должны! Он нас так унизил – ногами пинал… за то, что мы воровского слова придерживались оба.
– Если хотите – валите, – встал на их сторону Сашка. – Мне без разницы, каким образом вы избавите от него зону, я только «за».
– Дак надо же это чем-то делать… – ждал помощи Ивановский смотрящий от Вологодского.
– Я слесарям скажу, они сделают вам два ножа…
***
На производство Александрова не выпускали – боялись, что слесари наточат ему ножей, и ползоны будет вооружено. Только разве ж это могло остановить такого проворливого человека, как Санька? «Сделайте мне две заточки нормальные… Такие, чтоб, как бритва прям… и вынесите вечерком. Через шмон пронесите, через забор перекинете – пацаны заберут…» – договорился с кем надо смотряга.
Пока молодые специалисты выполняли Санькин заказ, Сатиф следил за работой слесарей. Его на производство отправляли для повышения производительности труда. Он заходил на конвейер и начинал: «Че, филоните, сачки? Давай быстрее, а то сейчас огребёте все!»
 И действительно – после этих слов все кипело с удвоенной силой, потому как ничто не ускоряет деятельность на зоне, как страх за свою жизнь.
О таком назидателе вологодскому смотрящему сообщили сразу после смены. Рассказали о его выходках и попросили о помощи. Выход Санька нашёл быстро: «Раз он там ходит у вас везде… А коробки идут по конвейеру… Улучите момент… Пошлите лоха какого-нибудь, а тот пусть скажет, мол, там двое у ленты разодрались. Он по-любому туда побежит, чтобы поучаствовать в драке, воспользовавшись случаем. Прибежит – а там мастера нет. Станет разнимать этих, а вы – раз(!) его и всё-о…»
***
 Саню ребята услышали, план на вооружение взяли, но по Санькиной спине забегали мурашки и что-то загомозило… «А-ай, посмотрю, как этого Сатифа-Гришу уделают!» – решил он для себя. Сходил на пропускной пункт, по обыкновению сунул денежку купленным ментам: «Я зайду на производство на час-полтора, вас не подставлю, выйду, пока смена не закончится…» «Ладно, – взяли те у него купюры. – Только с утра не заходи, когда все прутся. Пройдёшь позже. После отрядов. Но если чего, мы руки умоем. Скажем, перелез где-то…»
Пропустили Саньку лейтенанты молодые, а Сатифа так там и не было. «Ничего. Подождём, – потирал вологодский смотряга большие ладони. – Никуда не денется».
– Ты что здесь делаешь? – обернувшись, Сашка услышал голос Сатифа.
– Да вот… с друзьями пришёл повидаться… Сейчас обратно пойду, – выкрутился Санька. 
– А-а, а я думал, ты на работу вышел…
– Ага-а, вышел, – усмехнулся Александров.
Складки на затылке Сатифа шевелились по мере того, как он делал каждый шаг. Шёл командовать.
Санька сидел сверху конвейера и выжидал. Выжидал, когда его заточки придут в действие. Горячий пепел почти дошёл до Сашкиных пальцев, как снизу что-то закопошилось. Один парнишка куда-то побежал, а двое Ивановских как сидели в 15 метрах от него, так и не двигались с места. «Ага, козлёныша уже заслали», – сообразил Александров.
***
В коморку, оборудованную специально для приёма чая и курения сигарет, где сидел Сатиф, вбежал Кепа и судорожно и бессвязно начал что-то ему объяснять: «Там… на ленте… в общем скорей!»
Выбежал двухметровый бугай к конвейеру, а там Ивановские дерутся. «Чё вас – обоих убивать? Или по одному?» – заносил он над ними руку, похожую на кувалду. Не успел он выполнить удар, как кто-то сзади полоснул ему два раза по горлу. Сатиф одной рукой схватился за шею, а другой – за ленту, чтобы не упасть, отчего весь искривился. Вдруг кто-то из толпы ему крикнул: «Эй! Голову запрокинь!» Находясь в состоянии шока, тот повиновался.
Голова Сатифа тут же упала назад и повисла на коже. Тимоха, ненавидевший кровь, смотрел на внутренности своего поверженного врага и чуть не блевал от вида красных жил.
«Заточки сверните и выкиньте за забор», – сказал своим Сашка, уходя с производства.
«Вы что – уходите уже?» – спросили его менты на посту. «Да, ухожу», – спокойно ответил он.
***
Пять минут понадобилось для смены ситуации на зоне. Правильно менты говорили – Сатиф всё исправит. Полномочия стали складывать один за другим. Узналось, что и Александров на производство заходил, и с Ивановскими он ходит в друзьях. Вызвали на допрос.
– Чего в тот день делал на производстве?
– Зашёл парней проведать…
– Не тех ли самых знакомых, которые Сатифу голову отрезали?
– Нет, не их… К другим приходил.
– Узнаем, что ты устроил… Смотри! Сразу раскрутим. Будешь очень долго сидеть…
***
Ивановским парням за Сатифа каждому добавили лишь по три года и увезли на другую зону. На Саньку ничего не доказали. Он остался здесь. На Костроме. Теперь каждый красный знал – в любой момент могут сделать новую заточку именно для него, а те пацаны, которые когда-то смотрели на распухшего Саньку, стоявшего на плацу босиком от того, что были перебиты все ноги и руки, как-то особенно быстро прониклись воровской идеей и стали жить по понятиям. Красное движение стало не нужно и потихоньку отошло в сторону. Все новые этапы встречал Саня Вологодский и рассказывал, что зона живёт по-другому и не беспредельничает: «Красные не лезут в наши дела. Можем и учиться, и работать спокойно…»
***
Начальник колонии курил все больше и больше, и нервно поглаживал свои усы. «Приведите ко мне Александрова», – приказал он подчинённым, вглядываясь в окно.
– Раз ты лишил меня актива, порядок в зоне держи сам! – услышал от него Санька. –  Договаривайся со всеми, чтобы вели себя спокойно.
– А они и будут вести себя спокойно… Не обязательно было избивать или чего-то там такое делать. Все понимают, что ещё сидеть  и друг другу падлы устраивать не станут.
– Посмотрим, Александров, посмотрим… У меня мечта тут есть одна… Побыстрее бы ты освободился… Только вот раньше тебе никак – ни одна комиссия не пропустит…
– А я не тороплюсь. Мне немного осталось. Каких-то полгода от своей трёшки…
***
Когда Александров освобождался из Костромы, как он говорил: «Там всё было наше»… В активе – большинство из обиженных. Они формально проводили какие-то соревнования, за что получали необходимые баллы. Блатных покрывала даже администрация, потому как ей с ними было уже не справится. Их прикрывали даже на комиссиях. О том, что здесь произошёл переворот, не говорили. Молчали. Мол, есть актив, и есть, а из кого он состоит, их дело… Уезжал Сашка со спокойной душой и радостным сердцем: «Всё здесь пережитое было не зря…» И даже встреча с карелами, которые остались сидеть дальше… под покровительством Паруса.

Переходный пункт
***
Снежные хлопья падали пушистыми перьями с серого неба и опускались на накатанную дорогу. Серебристая девятка стояла у больших ворот Костромской тюрьмы. Высокий, крепкий, осанистый парень вышел в открывшиеся двери и остановился, сделав пару шагов. Впалые карие глаза перевёрнутыми капельками смотрели на новый мир, и Санька не мог поверить, что теперь он наконец-то на свободе. Три долгих года, проведённых в схватке с системой и с самим собой, закончились. Впереди новая жизнь! Полные лёгкие радости не могли до конца выдохнуть спёртый воздух. Казалось, Сашка не мог надышаться им вдоволь.
«Иди сюда! Сколько ждать тебя тут будем?» – кричал из машины Саньку мужчина с такими же глазами-капельками. «Дэн? Дэн! Дениска! Ты как тут?!» – побежал в его сторону Сашка. «Садись давай, кто тебя кроме меня встретит? Мамка наша что ли?» – подмигивал тот ему.
По заснеженной дороге они двигались в сторону Череповца, города, в котором вот уже несколько лет обитал старший Сашкин брат Денис.
– А ты чем живёшь-то? – спрашивал Санька.
– Чем-чем… – крутил тот баранку автомобиля. – Тебе точно понравится…
***
Денис Александров жил в однокомнатной квартире на проспекте Победы. Выкупил, кстати, совсем недавно. Поставил кого-то на счётчик. И вот – теперь заимел в собственность жильё. «Тебе также сделаем!» – за обедом сказал старший брат Саньке. «Да? – вдохновился он, но что-то его передёрнуло. – Не надо… Сам что-нибудь придумаю…»
«Дилинь! Дилинь!» – кричал звонок в квартире. «Ой, посиди, ко мне пришли…Открыть надо», – выскочил Дэн из-за стола.
Вскоре кухня наполнилась взрослыми мужиками, которых Денис тут же усадил за стол и начал потчевать. «Парняга-то, может, в комнате поест?» – интересовались они у брата, смотря на Саньку, уплетающего за обе щёки и не обращающего на них внимания. «Не-е, это брат мой младший. Такой же, как мы. С малолетки только освободился. Пусть в тему входит. Не на сух же пайке ему сидеть. Работать с нами будет…» – вступился Дэн за Сашку.
***
Прошла пара недель, а Сашка так и не работал. Эти взрослые «предприниматели» полностью его одели и обули, как он в свое время поступил с Гошей. И вскоре настало время отдавать…
Друзья Дениса крышевали два Череповецких рынка: Колхозный на Горького и Вещевой тут же. Саньку сделали курьером, который, приехав на любой из этих объектов и назвав имя бандита, получал от частников деньги. Так он объезжал все пункты и сдавал прибыль  человеку, от которого получал средства на проживание и постепенно превращался в смотрящего за рынками…
***
Деньги Саня ехал собирать часа в три дня, когда те уже что-то наторговали, и можно было поживиться. Январским днём, когда в трамвае замерзали все окна, 17-летний Санька ехал на свою работу. По его лицу усиленно скользил чей-то пристальный взгляд. У него измеряли нос, растянутый рот, всматривались в глаза и большой лоб…
Когда на тебя долго смотрят, внутри зарождается какое-то неприятное ощущение, которое заставляет тебя насторожиться и повернуться в ту сторону, откуда исходит непонятная энергия. Саня резко повёл головой в сторону и увидел интересную девушку в фиолетовом капоре. «Что?» – спросил он её. «Александров?» – говорили розовые пухленькие губки. «Я…» – удивлённо отвечал Сашка, разглядывая незнакомку. «А я тебя сразу узнала, – кивала головой девушка и смотрела в напряжённые глаза Саньки, бессмысленно пытавшегося её вспомнить. – А ты чего тогда не пришёл? Я ждала… А потом оказалось, что ты у мамы и деньги все стырил. А говорил, что из-за меня залез… Я-то, дура, ещё и удрать тебе помогла…»
Сашке хотелось провалиться сквозь трамвай и побежать под ним по рельсам. Девушка говорила громко, так, чтобы её все слышали. На беду ей открылись двери трамвая, и вместе с вошедшим клубом пара исчез из салона и Санька. «Тфу! – плюнул он в сторону. – Это ж  Верка! Из школы нашей… Ну надо же, как повзрослела… Узнала меня… Стыдоба…»
Каблук от Сашкиных ботинок попал в ямку от чьего-то следа, и юноша упал на спину. «Молодой человек, с Вами всё в порядке?» – наклонилась над ним симпатичная девчонка. «Алёна?» – напугался Сашка. «Нет, Галя меня зовут…» – сказала она, и хотела идти дальше. «Постойте, Галенька! – окрикнул её вспрыгнувший Санька. – Вы в какую сторону?» «Да мне в магазин!» – махнула она рукой. «И мне туда же», – почувствовав влюблённость, последовал за ней юноша.
***
Он умел красиво говорить и зачаровывать. Поэтому период ухаживаний за 16-летней Галей был недолгим. Вскоре Санька уже жил с ней, её старшей сестрой и мамой у них дома.
Отца в этой семье не было, и деньги, которые почти каждый день приносил Санька, там были как нельзя кстати. Об их происхождении никто не спрашивал: ну, шабашит и шабашит. Долю правды знала только Галенька, которая обо всём исправно молчала. Не будет же она рассказывать маме, что её молодой человек только что освободился, а дома он не живёт, потому что от него отказались, да и деньги он приносит не совсем законные…
Худенькая девчонка со светлыми волосами и большой грудью всё время напоминала Саньке Алёнку. Ту самую, капитанскую дочь…
«Тебя надо было Аней назвать… или Алёной… – гуляя по парку, говорил он ей. – Чего мамка тебя Галей назвала… Ну никак тебе это имя не подходит…»
***
Любовь любовью, а дела тоже надо было делать. Завёлся на Колхозном рынке дяденька, не желавший деньги крыше отдавать. И каждый раз у него находилась новая отговорка и причина, чтобы этого не делать. Сашка катался к нему целую неделю, уговаривал. Пока не получил ценные указания от братвы – забрать долг любой ценой.
После словесного конфликта костромской боксёр  перешёл к силовому. И переборщил. Побил частника так, что тот лишился верхней челюсти полностью.
Огромным минусом для Саньки являлось то, что дяденька этот дружил с местными ментами, которым он и написал на своего мучителя заявление, мол, Александров не только у него деньги забрал, так ещё и искалечил.
И опять всё по кругу, и по цепочке… Череповецкая тюрьма… Плачущая Галя, носящая без конца и края передачки… Следствие, строившееся на жестоком избиении…
На суде от всех показаний ипэшник отказался и даже пытался отмазывать Александрова. Правда, суд эти показания во внимание не взял, сказав, что его явно запугали. И заявление ему тоже не отдали – побои-то уже были сняты… Следствие продолжилось.

Чёрная Шексна
***
Череповецкая следственная тюрьма встретила Саню полутусклым светом камеры и серыми бетонными стенами. Деревянный пол… Кровати с наваренными рейками… На нарах – взрослые мужики. «Ничего в тюрьме не меняется, – вспомнил Санька недавнюю малолетку. – Только люди взрослее, а не салаги сидят».
– Здорово! Проходи! Не стесняйся… Места на всех хватит, – сказали ему на входе.
Саня заправски расстелил матрас, сел на него и начал знакомиться с сидевшими.
– Ты откуда? – был ему задан вопрос.
– Так Саня я, Вологодский… – ровным голосом сказал Сашка.
– Александров! Ты? – спрыгнул сверху Стакан.
«Женька! Откуда?!  – обнимались старые друзья. – Ты как здесь?» «Да как-как… Меня ж тогда оправдали на следствии-то… Мать сказала, вали из города – тут тебе жизни не дадут. Вот я тогда в Череп и переехал! Четыре года тут жил! На – вот опять за драку залетел!» – тараторил Стакан.
«Вот те и встреча! Давно не видались!» – радовался Сашка.
Двое на верхних нарах молча смотрели за разворачивавшейся у них под носом картиной, и, когда страсти утихли, они слезли сверху и подали Сане руки. «Сёма? Белый? Вы-то чего здесь? Дальше на перевоспитание отправили?» – издевался над ними Санька, вспоминая, как те его подставили на Костроме. «Да ждём приговора суда…» – мялись они. «Куда не приедь – везде знакомые рожи!» – продолжал Санька.
Шестеро других оказались бывалыми: двое на строгом уже сидели, четверо на общем чалились.
– Саня, надо смотрящему отписать, – сообщил мужчина с пигментным пятном в пол-лица. – За тебя тут уже интересовались.
– А Вас как зовут? – рассматривал каплю на его лице Сашка.
– Георгием зови.
– А спрашивал кто?
– Да пацаны Череповецкие приезжали. Говорили, чтоб тебя встретили со всеми почестями, мол, за общее дело пострадал… Поехал за общаковыми деньгами, да написали на тебя заявление, что должника избил. Мы тебя и ждали… Только не знали, в какую хату попадёшь. А чего было-то там? Расскажи? – говорил строгач Гоша.
– Да он начал меня своим базаром грузить, а меня ж предупредили, что не слушай, прессуй… А я, видимо, переборщил. Тот и написал.
– Нихрена ты ему врезал, даже челюсть сломал… – восхищался Стакан. – Как стоматолог какой-то!
По камере пробежал дружный смех, а местному смотрящему ушла малява, на которую был ответ : «Рады тебя видеть, слышать. Всё нормально. В чём нуждаешься – пиши. Одежда, еда – всё принесут. Сидишь за наше общее дело. Всё будет».
Саньке это грело не только душу, но и желудок. Ему принесли чай, колбасу, сигареты, одежду, мыльно-рыльные принадлежности. Причём сделал всё это мент.
Гена, смотрящий за следственной тюрьмой, Александрову оказывал всякое содействие и грел, как мог. После случая с ипэшником погоняло Сани Вологодского кануло в лету. На смену ему пришло новое – Дантист.
***
Следствие длилось четыре месяца, и в итоге отсидеть в колонии строго режима №17 п. Шексна оставалось год и восемь месяцев. Саня пошёл по этапу. А вместе с ним – сопроводительная записка, что этот парень «из наших». Чтоб смотрящие там встретили нормально.
На этот раз Александров был уверен: всё будет хорошо. Ведь в маляве так и значилось: «встретить, обогреть, приблизить к себе».
***
Вагон Столыпинский, где окна лишь на стороне конвоя, закрытый решетками и замазанный белой краской, двигался в Шексну. Всех осужденных вскоре выгрузили на перроне, посадили на корточки и минут двадцать они сидели с закинутыми за голову руками – ждали, когда придут машины, чтобы  их забрать и погрузить в автозаки для дальнейшей транспортировки в лагерь. Ноги затекли, и в каждой из них поселились мурашки и колючие ёжики, которые бегали вверх и вниз, а в какой-то момент перестали – всё онемело.
За Череповецкими осужденными пришли две машины. Лай собак, много конвоя, криков…
Как только они въехали на территорию колонии, открылись двери и менты начали орать: «Первый пошёл! Второй пошёл! Сидеть, с..ка! Куда, бл..ть?! Сидеть! Я сказал, руки за голову! Смотрим себе под ноги!»
Санька выпрыгнул седьмым и принял ту же позу, что и все – на корточки, руки за голову. Началась перекличка. Называли фамилию, имя, отчество, год рождения и статью. «Статья 162 часть 2», – закончил свой отчёт Александров.
Рядом стоящие зэки спросили: «Так кто тут Александров-то? Этого человека нам отдайте». Санька уже тогда понял, что это смотрящий за лагерем пришёл со своими друзьями. Смотрящим тогда был Интеллигент, москвич, отбывавший наказание сроком в 15 лет. Он знался со многими авторитетами и смотрящим за лагерем был поставлен Вором. Все вопросы в лагере зависели только от него и жизнь любого арестанта, находящегося там, – тоже. Это он решал, кто прав, кто виноват. Междоусобица между заключенными лежала на нём. И он сказал: «Сань, мы забираем тебя с собой. Не будешь сидеть ни в карантине, нигде… Менты не против. Я с ними уже поговорил».
Ликовавший, но не показывавший этого Санька, взял свой узелок, и покорно поплёлся за смотрящим за лагерем. Но самое интересное было впереди… «Оливье», «Цезарь», «Рыбный» – салаты стояли на столе у блатных. Тут и мясо, тут и овощи, фрукты… – ешь, что душа пожелает, брат.
Никаких оскорблений в адрес друг друга, всегда вежливы и уважительны. Ведь все делают одно общее дело. Если ты материшься в сторону другого человека, можешь его уронить, а это воспрещено. Ведь все они – ровня. Потому как каждый внёс свой особенный вклад, чтобы в тюрьме людям хорошо жилось.
В этот день Сашка сильно напился и довольный лёг спать. С закрытыми глазами и во хмелю он думал, что попал… домой. Утром его не будили на проверку, не заставляли выходить и отчитываться, он выспался, как на воле.
А на следующий день объявились снова знакомые лица – пацаны с Костромской малолетки пришли узнать, сколько дали Александрову.
– Два дали, а вам чего?
– Так нам сказали, что ты здесь, решили узнать.
– А вы-то тут с чего?
– Так тут полмалолетки нашей сидит. Исправляется. Хорошо хоть, на строгом режиме… А  помнишь, Саня, как на малолетке было? Дурдом! Как страдали все да выхватывали… Горя-то хапнули! Смотрящий здешний знает, сколько ты там делов сделал, когда лагерь перевернули… Не каждому это дано… Знаешь, тут многие тебя добрым словом вспоминают…
– Добрым – это хорошо. Что ж сделаешь – теперь и тут посидим.
– Здесь всё наше. Здесь менты никуда не вмешиваются…
– Заметьте, как здесь сидим, и как раньше было, как нас прессовали… Тут свои смотрящие. С одним из них я…
***
На Шексне Санька чувствовал себя уверенней. Тем более, что он познакомился с человеком, который для него стал очень много значить. Это был грузин, который напрямую общался с череповецким Вором. А знакомство это произошло после очередного Сашкиного попадания в изолятор…
Интеллигент поставил Дантиста смотрящим за ширпотребом. В зоне этой делали и нарды, и шашки, шахматы, мундштуки… Всё изготавливали сами мужики. И все изделия из золота и серебра шли через Александрова. Цепочки там, кулончики… Часть – на продажу, часть – ментам, чтоб палки в колёса не вставляли, а какая-то доля уходила на волю, где продавалась, и шло на Вора, который снова всё распределял на тюрьмы.
Санькина задача заключалась в том, чтобы контролировать людей: сколько изготавливают, сколько себе берут, сколько в общак отдают. Он в любое время дня и ночи мог сказать, сколько и чего у него вырезано и имеется. Изделия эксклюзивной работы, тонкой, ручной. Трудились настоящие специалисты: от резчиков по дереву и до ювелиров!
И вот был один ювелир из Вологды… еврей! Захотел он мужиков обмануть… Те пошли на свиданку к своим женщинам и решили купить у него золотые кольца, да браслеты… Такое не возбранялось. Нашёл еврей сплав, похожий на золото, и втюхал это фуфло заказчикам. Время прошло, жёны звонить стали – рассказывать, что на руке кольцо позеленело. Одному позвонили, другому… Пришлось Сане и в этой ситуации разобраться.
***
На вторые сутки нахождения в изоляторе Саньке стало невмоготу – скучно!
– Эй! Кто там в соседней камере?! – крикнул он.
Подошёл седой мужчина в возрасте, с бородой, высокого роста… Со своей самонадеянностью, полученной за последние годы жизни, Санька начал кричать: «Кто ты такой? Откуда?!» В тот момент он думал: «Раз я из блатных, могу с ним вообще, как хочу разговаривать. Я ж не знаю, кто он. Может, и вообще левый в лагере человек…»
Тот подошёл спокойно: «Здравствуй. Миня Давид завут…» «Ну, здравствуй», – снисходительно ответил Сашка. «Чем в лагере занимаешься? Чем живёшь?» – продолжил Дантист. «Да ничэм…» – спокойно и вежливо ответил Давид.
По интонации Санька понял, что человек это был свой, из нормальных людей. Только вот акцент почему-то не русский.
– А ты русский? – рассматривал его Сашка.
– Нэт, грузин я, – увидел он заинтересованность паренька.
– А в каком ты отряде? – продолжал панибратствовать Александров.
– В 13-м…
– А я в 10-м. Будем знакомы. Меня Саня Дантист зовут.
– А-а… Слишал о тебе…
– Откуда ты обо мне слышал? Я вот о тебе – никогда. Не знал, что за Давид…
– Ни знал? А я ранше бил сматрящим за этим лагирем… А пра тибя сказали, что ты смышлений… Валагодский, да?
– Да, Вологодский! А чё ты слышал?
– Нармальный паринь, вроде… А что здесь-та? Как жить сабираешься?
– Так и собираюсь. За ширпотребом смотрю…
– Знаю эта…
Саньку распирало от важности.
– Я в сваё время за этай зонай сматрэл, – продолжал Давид.
– А чего сейчас не смотришь? – пристал к нему Санька.
– Там свая история была… Патом, можит, расскажу.
– Ну, будем общаться, так услышу.
– А са мной в лагире далико не все апщаются… Но если, канечно, хочишь… или для опыта нужна… приходи в 13-й отряд. Спросишь Давида. У миня в сваё время с блатными тёрки праизашли. Ани ка мне не лезут, многие уважают, некатарые пабаиваюца, патаму шта за каждава знаю что-нибудь…  Я же пожил са многими… Многае и понял. Вор решил, што за лагирем сматреть ни буду, но сриди людей астаюс. Так ат дел меня атстранили, а ты в эта не лезь… ещё маладой! Захади в гости. Буду рад.
Две недели общения с Давидом для Сашки не прошли впустую. Слышать доброе слово любому приятно, а тут и подавно. Каждое утро грузин по-русски с небольшим мягким акцентом желал Саньке здоровья и разговаривал с ним на разные темы.
– Ми мусульмане? – засмеялся он. – Оу… Ньэт, Сашка, ньэт… Мы самые праваславные на свэте… Ты знал, что грузинские князья все были христианами… Да што князья? В Грузии праваславие зарадилась в 337 гаду, а в Рассии?..
Санька слушал его с открытым ртом и молчал.
– Знаишь, Матерь Божья, пажалуй, главная там… И здес эта фсэ панимают… – разговаривал Давид с юным парнем. – Прэсвятая Багародица вапще считается Пакравитэлныцей нашей страны. Ты ф курси?
– Я? – замялся Санька.
– Ну да… Эта жи очинь старая история. Па приданию апостальскую пропавед ана далжна была правадить у нас… Правда, в итоги эта сделал Святой Апостал Андрэй Пэрвазваный. С её образам он прашёл все наши гарада и силенья. Так, мой друк, так… Наш народ гиб сотнями тысяч за рилигию… дэти, женчины, мущины…
***
Саньку из изолятора выпустили первым. Давида оставили там ещё на несколько дней.
Его встретили два друга, с которыми он жил одной семьёй: они ели из одной тарелки, делились последним куском хлеба и были братьями по жизни. Ловец смотрел за отрядом, Ковчег – за больницей. Ровня одним словом.
– Саня, там тебе уже баню приготовили. Иди, – пригласил его отдохнуть после изнурительных дней Ковчег.
– Спасибо, Миш. От души. С таким удовольствием попарился бы! – улыбался Александров.
– Давай-давай… Мы с Ловцом не зря же суетились тут… – подавал он Саньке пакет с рыльно-мыльным и новую одежду.
В правах мужики здесь не ущемлялись. Ходили не в форме, а в той одежде, в какой им было удобней. Некоторые даже фирменные классические костюмы имели. Для разных случаев, так сказать.
В душевой, которую специальный человек подтапливал постоянно, для Дантиста лежал пушистый берёзовый веник. Всё в лучших русских традициях.
Распаренный и довольный Санька вернулся отдохнувшим и посвежевшим.
«Давай за стол!» – пригласили его братья. Пятнадцать суток изолятора – это много. Даже для строгачей. По поводу освобождения Александрова поздравляли все, кто его уважал. Шли, кто с чем. Оставляли это на столе. Говорили пожелания. Только вот беда – почки Санька настудил. Спину так тянуло, хоть волком вой. Тут он и вспомнил брата Паруса… на больничке той: «Так вот откуда у него почки простуженные…»
Если на малолетке Саньку в карцере обычно били, тут такого б не дозволили. Порядки другие. Смотрящих трогать нельзя. В противном случае мужики бы поднялись. Они ж на работу ходят, а могли б не выйти… И всё – бойкот. Мужики за блатных стояли, а те, в свою очередь, обеспечивали им безбедное существование, а также старались, чтоб менты их не доставали.
В каждом отряде был мент-отрядник, поставленный администрацией колонии, такой красный смотрящий за жизнью всех и каждого. Он имел дело со смотрящим из блатных, и речь перед мужиками держал через него, потому как милицию они не слушали. Вопросы решались разные, вплоть до ремонта помещений, который каждый год осужденные производили за свой счёт… общаковый.
Проверяющим из милицейского состава оставалось только ходить да улыбаться: «Нифига вы как хорошо всё сделали… И обои у вас современные…»
Зона ремонтировалась собственными силами, а это значило, что и реконструировалась тоже. Выпиленный пол был нормой для строгачей. И даже ежедневные шмоны не могли помешать зэкам. Менты переворачивали всё, что только возможно. Бросали тумбочки, ломали табуретки. Они искали запрещённые вещи: вино, наркотики… Заключенные считали это такой мелкой шалостью. После ухода ментов и тумбочки, и столы сколачивались обратно и ставились на свои места до следующего раза.
На людей при делах в зону завозили ОМОН и всех блатных ставили под молоток. В первую очередь красные им говорили, кто и где находится, объясняли, где сидят смотрящие, а потом начиналось маски-шоу.
Их главная задача – поколотить блатных, причём в том самом месте, где они живут, тем самым показать им и другим, что власть ментовская есть, и она страшнее любой другой.
Перед их заездом в лагерь загоняли пару автобусов, где сидели амбалы в масках, с автоматами и дубинками. Они начинали колошматить всю братву, которая есть. Без разбора. Просто за то, что они блатные. Мужиков омоновцы не трогали.
Всех смотрящих закрывали в изолятор по разным камерам и добивали уже там. Иногда выводили целую камеру в коридор и избивали без объяснения причин. Крики «За что?» можно было услышать только от новеньких, остальные знали «за что». Да за веру другую… в жизнь. Автоматом в спину тычут, прикладом бьют… Используют спец.средства… Прыскают газ в глаза… У них любые средства хороши. И назывались такие мероприятия тренировками. Вот на такую «тренировку» попал и Санька.
«Осужденный Александров! На выход!» – отрапортовали ему. Два мента повели его в изолятор. «Куда-куда? На профилактику! – ответили Дантисту. –  Будем о ваших законах сегодня разговаривать».
Санька понял, что сейчас что-то случится, только когда послышался скрип открывающихся дальних камер, а за ним сильные крики, оры, шлепки и стоны. «Это омон завели», – покачал головой Георгий. «А как ты узнал?» – уставился на него Сашка. «А я уже попадал под такой срез… – вздохнул тот. – Сейчас нас перевоспитывать будут…» «А как мы узнаем, кто?» – заволновался смотрящий за ширпотребом. «А как ты там кого узнаешь? Они все в масках, никого не увидишь… Даже писать потом не на кого будет… Ни лычек, ни званий. Ничего. Просто нашивки омоновские. Ща прикладами нас бить будут, готовьтесь, пацаны», – выдыхал потихоньку целые щёки воздуха Гоша.
Александров сидел, как на иголках. Двери всё ближе и ближе открывались к их камере. «С..ки, мы вас убивать будем! Ты куда пополз, гнида, убью, бл..! Блатной?! На – получи! И ещё держи! Ты чё на меня смотришь? Вы у нас все отсюда инвалидами выйдете!» – неслось из-за дверей.
– Да ладно, не переживайте. Надо смириться и всё принять, – говорил лысый мужичок с длинной седой бородой.
– А Вы кто? Святой отец что ли? – обратился к нему Санька.
– Святой… Батюшка я в прошлом… У меня и приход свой был… – рассказывал похудевший мужичок с тоненькими ножками, но большим, неспадающим животом.
– Так а чего, отец, плохо молился что ли? За что сюда-то тебя? – переключился на него Санька.
– Ой, позор! Позор и говорить про это! Попадью убил! У нас же три дочки с ней, а она гулять вздумала! Ой, позор… Не выдержал я… Все мы люди. Зарубил окаянную топором! Лишился сана, но сроку получил десять лет. Знать, так надо. Взял на себя грех – за всю жизнь перед Богом не вымолить.
Не успел батюшко речь свою домолвить, как открылась дверь в их камеру. Все, как по команде, скучились в угол. Святой отец даже подушку в руки схватил. Только не помогли эти рокировки никому. Заходили дубинки и приклады по всем и каждому. Кого-то цепанули наручниками, да повесили на дверь за них. Бьют изо всех сил. Повалили всех на пол, кричат: «Встать! Быстро!» За каких-то несколько минут мужиков так отделали, что они рыпнуться не могли. Подняли. Заставили раздеться до гола. Вдоль стены всех выставили, орут: «Руки на стену!» Рядом с Санькой батюшка оказался. Стоит – пузо стены касается…
– Борода! – кричат ему. – Ноги на ширине плеч! Руки на стенку!
– Господь с тобой! Зачем я руки на стену ставить буду? – чуть ли не по-славянски заговорил поп. Ему «раз!» по заднице дубинкой. 
– Ой, бляха, больно-то как! – завопил православный. – Богохульники! Что же вы делаете?! Избиваете честной народ!
– Батюшка! – встал над ним омоновец в маске. – Мы тебя сейчас вообще убьём!
– Грех на душу берёте! Вы бесовскими масками закрыли себе лица! – не успокаивался Святой отец.
– Ну всё! – выбесил он ментов. – Мы сейчас тебя истязать будем! Давай отжимайся!
– Да я же ведь не отожмусь – живот мешает…
– Мешает – не мешает, давай!
А Санька стоит, с мужиками переглядывается, да втихомолку над Отцом посмеивается, думает: «Ну, если сейчас заржу, точно скажут: чего, самый весёлый что ли? Мало попало?»
Батюшко от Сашки стоял по правую руку и боковым зрением Александров увидел, как тому кто-то из ОМОНа пнул под задницу, и тот упал и попытался отжаться. Менты стали считать: «Ра-аз… два-а…» «Да, Господи! Не могу я отжиматься! Что? Не видите? Живот мешает!» – поднывал он с полу.
По маленькой выпуклой попке Святого отца омоновская нога прошлась в очередной раз, и тот прилёг на живот. Сашка не выдержал и засмеялся, после чего получил несколько раз дубинкой вдоль спины.
– Давай в камеру! – послышался голос красных.
Святой отец остался лежать на полу: «Какие вы все богохульники! Почто ж вы народ-то так лупите?» «Ну, батюшка, ты напросился!» – стали снова его избивать омоновцы, а потом затащили в камеру и оставили сидеть с растрёпанной бородой.  «О, Господь вас накажет! – кричал он им вслед. «Раньше надо было Господа вспоминать!» – отзывалось ему из коридора.
Там, за дверями сидела голой на корточках уже другая партия. Сначала на одной ноге, затем на другой. Мало ли, откуда что у них может вывалиться…
«Эй, робята, что это?» – показал вдруг батюшка на голую задницу, из которой торчала иголка с каким-то мешочком. «Так психотропное, вроде как», – сообразил Георгий. «А чего у тебя-то синяк так быстро выскочил на лице?» – разглядывал он лицо мужчины. «Да это пятно пигментное. С детства…» – отмахнулся тот. «Эх, а я-то думал, чем это они мне ткнули…» – усыпал Святой отец.
На следующий день у батюшки одно полупопие так раздуло, что ни сидеть, ни лежать не мог. Всё так нарвало, что даже температура поднялась, а язык распух и онемел.
Сокамерники постучали в дверь: «Эй, заберите Святого отца! У него жопа вздулась! Чего там навтыкали ему вчера?»
Батюшку забрали сразу, увели в местную больничку.
– Ты чего вчера заржал-то? – смотрел на Саньку Ловец. – Нас из-за тебя чуть ещё раз не избили!
– Сами подумайте, – смотрел Дантист на мужиков. – Стою я у стены с голой задницей, рядом Святой отец со своим пузом и говорит: «Богохульники! Почто я руки свои буду на стену поднимать?» и ему пендюль такой прилетает потом… И когда его берцем кто-то грязным пнул, я не сдержался… Заржал.
– Ничего, сейчас его у меня там подлечат, – сказал Ковчег. – Там медсестры хорошие.
***
На следующий день в санчасть подняли и всех остальных. Лечили больше недели. К Святому отцу после этого мероприятия отношение стало другое. Он же тоже пострадал за общее. Его даже кормили теперь двойной пайкой в зоне. Съедать он мог много. На воле-то привык. Поэтому даже менты не оговаривали его за это.
Ментовские жёны, работающие медсёстрами, увидев, после каких побоев к ним доставили осужденных, пришли в шок: «Это омон вас так?»
«Да», – сидел со сломанными руками Санька. У кого-то были опущены почки, кто-то не мог дышать из-за сломанных рёбер. Каждому досталось по-разному.
Немного полноватая молоденькая медсестричка с лёгкой руки замуровала Саньку в гипс и посмотрела на него своими большими зелёными глазами: «Слушай, Саш, а за что вас так бьют? Именно вас? Ведь никого больше?»
– А ты у мужа спроси, – смотрел на неё Георгий.
– А кто у неё муж? – переключился на своего знакомого Дантист.
– Ясно кто – амбал двухметровый – охранник наш… – раскрыл тайну Гоша.
Антонина пыталась прикрыть ноги, прятавшись за кроватями пациентов. «Чего там у тебя? Ты чего, милая, ножки свои красивые прячешь?» – зазывал её Санька. Белые ноги с большими фиолетовыми синяками вышли вперёд и застыли на месте. «Кто тебя так?» – разозлился Александров. «Кто? Ясно кто! – снова вставил Георгий. – Муженёк её! Воспитатель наш!»
«Ой, да ладно, ребят… Не обращайте внимания. Он ж не всегда… Редко… Только когда напьётся… Разнервничался вчера после маски-шоу… и Вот. Все ноги отбил сапогами своими кирзовыми… Вы только не говорите никому. А то вообще не выживу потом», – причитала она над сопереживающими ей изувеченными мужчинами. «Антононина, может, с ним поговорить?» – предложил Санька. «Нет! Какое там! Не вздумай! – схватилась она за пухленькие белые щёчки. – Не надо! Ни к чему!»
Так завязалась дружба Дантиста с местной медсестрой. Каждый раз, когда Саньку забирали в изолятор, она доставала его оттуда, не дав отсидеть и три дня: «Температура у него высокая. Вы что – хотите ему воспаление легких сделать?! Хорошо! Я тогда рапорт напишу, что вы больного человека в таких условиях держите!» И его отпускали.
«Ничего… Полежишь тут… Витаминчиков поколем тебе. Поешь, поспишь… Отдохнёшь от жизни тюремной», – защищала женщина Саньку.
– Я только одного понять не могу: тут вас сотни, а бьют с такой силой только избранных… Почему? За что? Начальство скрывает всё, а заключённые переломанные лежат неделями. Хоть бы вы жаловались что ли…
– Так, а на кого писать-то? На кого?! У них же не имён, не фамилий. Знаем только, что вологодский ОМОН и всё…
– Ой, Санька, – жалела она паренька. – Быстрей бы ты освобождался. Сроку-то – два года… Всё здоровье здесь оставишь… в изоляторе-то.
– Да ладно, у меня ж теперь добрая фея есть… Вылечит, если что, – улыбался он ей.
– Ох, хитрец… – искрилась улыбкой она.
***
Чистота – залог здоровья. Порядок – отец приборки. Антонина, как работник медсанчасти, была обязана ходить по всем баракам и проверять чистоту отрядов. Её двухметровый амбал ходил с ней. Когда она семенила красивыми полненькими ножками, все смотрели либо в пол, либо в потолок. Кровожадный взгляд Ричарда за случайный просмотр мог убить. И не всегда только глазами. Ревнивый до смерти!
Санька чувствовал её запах, её лёгкий шаг, слышал, как она дышит, смеётся, разговаривает, будто кидая вызов всем осуждённым разом, и молчал, боясь навредить и ей, и себе… А так хотелось улыбнуться ей в ответ и спросить, как дела.
«Чо, б...ть, у вас за..б..сь всё? – орал на зэков Ричард. – Чё это моя жена должна проверять чистоту вашу, грёбаный насос! Построились все!»
Слюни вылетали через пухлую губу, а Антонина смотрела на него, как на дурака, и даже будто извинялась взглядом.
Мужики, заметив её поведение рядом с Санькой, потом подтрунивали над ним: «Чего ж она  –  разводиться-то не собирается со своим? А то срок-то у тебя не резиновый – закончится… С собой её позовёшь…»


***

Срок, хотя и не резиновый, но тянулся долго. За это время к Саньке успели и привыкнуть, и примкнуть единомышленники. Общаться с людьми он умел, да кое-чему научился ещё и у Давида.
– А откуда у тебя столько добра в камере? Некоторые на воле хуже живут… – оглядывал помещение старика Санька.
– Так я жи за лагирем раншэ сматрэл… Забиль што ли? – отвечал Давид.
– Да нет, помню твою историю… И осторожничают все с тобой поэтому?
– Паэтму… да патаму… В сваё время вес парядак в лагире быль на мне. Я тут устанавливаль правила. А палавина тех, кто сичас рулит, таких наганяив ат миня палучала! Ньэ… ты ни думай, ни проста так эта была… Делат ничиво ни хатели. Толька бухали да пили… А кто для общива делат будьэт? Па всем баракам сабират их прихадилас. Ани пьют, а минты на миня наизжают, что удиржат ни магу. Эти жи и с ментами дралис! А ты, Сашка, сам знаишь, што посли этава бывайэт…
– Омон вводят? Да?
– Правилна…  Ани надэруца, а мне патом выкручивай всо, штоб ево дурака не асудили за эта. Мнэ – атмазывай патом. А ани будут хадить – рассказыват мужикам, какии ани всэ парядачные. А на самам-та дэле, я всо вытаскивал. Прихадилась патом спрашиват с них за безабразия такая. Каво-та снимал с должнасти, каво-та ставил… Каму-та из них и сам патом встал паперёк…
– А кому? – внимал каждому слову Александров.
– Симэйникам сваим. У-у, ни магу! – злился всегда уравновешенный и говорящий в полтона Давид. – Из адной тарельки ели. Фсё лучшее им отдавал. Заступался… Прыгрел змэй…
– А чего они натворили?
– Заувидовали видна… А я ни замичал…
***
Случалось на зоне такое, что смотрящих снимали и заменяли. Такую систему практиковали, как оказывается, не только на воле. Происходило это не без повода, а после очередной провинности. Так было и во времена правления Давида. Когда вся ответственность за происходящее в лагере лежала на нём, один из его семейников решил устроить ему подставу: уж больно сахарное место имел положенец. Стать основными мечтали многие, правда, они должны были понимать, что просто так ничего не делается. Мало того, что ты должен понимать воровские порядки и законы и придерживаться их, ты должен был заслужить это право своими поступками, совершёнными для общего дела, и быть таким известным, что вот-вот к тебе подход воровской состоится…
Тем не менее это не останавливало некоторых. Чувство зависти так и гнездилось в стенах колонии. Среди блатных всегда было много интриг. Вроде бы, все братья… Все друг с другом обнимаются, приветствуют, беспокоятся о здоровье, а между тем ищут за каждым косяки и будут рады любому промаху своего ближнего. При этом не забудут наступить ему на горло и распрощаться в самый не подходящий момент и самым ужасным способом.
Бывали такие истории, когда за провинность смотрящих избивали и зачитывали приговор: «Среди нас тебя нет», после которого у многих пропадал смысл жизни, а вслед за ним и сама жизнь.
Решал тут не один человек. Смотрящий за лагерем собирал братву, где каждый высказывался за накосячившего, что в нём не устраивает, а потом спрашивали общее мнение. «Адин из наших братев, все ви знаити ево, смотрит за балницэй, – начинался сходняк, – исбиль на днях минта, тем самим принос нам праблеми. Што делат с ним будим?»
 Вопрос решали тут же, но повернуться он мог по-разному. Могли выгнать, могли оставить среди ровни, но отстранить от руководства. Так сказать, простить на первый раз. Если же вина была доказана настолько, что не было смысла оставлять его на месте, избивали и выгоняли, говоря: «Мы тебя не признаём. Живи спокойно. Никуда не лезь, но и с нами своё общение ты прекратил». Его отстраняли от дел, но блатным после этого считать не переставали, правда, веса он больше никакого здесь не имел…
Давид такие приговоры читал не единожды, после чего и нажил себе врагов. Правда, не думал, что окажутся они настолько близко.
Мутиться на его счёт стали семейники, желавшие стать смотрящими хотя бы за отрядом. Только вот опыта у них для этого не было, да и авторитета не доставало. Вот и не ставил их Давид. Ставить не ставил, а мужикам хотеться от этого не переставало. Решили они под него копать: смотреть, где правильно поступает, где не очень. Всё время идеальным быть у любого человека не получится, а когда тебе ещё и подножки ставят, тут и вовсе.
Стали семейники Давидовы с другими блатняками общаться, да сливать им все косяки их основного. Расскажут, да и спросят так исподтишка: «И как его ещё смотрящим тут держат?..»
***
Общение с Давидом у Саньки вызывало живой интерес. Интерес это общение вызывало и у Интеллигента, положенца лагеря. Стал он Дантиста на беседу вызывать:
– Ты почему с бывшим положенцем так близко общаешься? Ты же видишь, что братва к нему не очень расположена…
– Да. Вижу. Только мне он ничего плохого не сделал. Человек для меня он нормальный. Гадостей от него тоже не видел и не юлил ни в чём. Почему в таком случае я не должен с ним общаться? Он какой-то не такой, как мы? Или что?
– Тут объяснять долго… В одно время был, как мы… Такой же. Он смотрел за этим лагерем до меня. Потом получилось так, что, когда общак пересчитывали, какую-то часть не досчитались. От братвы  ему была кинута предъява – куда дел? Они же должны быть общими… Использовал ли в личном плане, доказать не могли. А потом общались с Вором, который его ставил, и он сказал: «Отстраняйте его от дела, но не трогайте, не избивайте. Пусть спокойно живёт свой срок в лагере. Никуда не лезет. Ничего не решает».
– А конкретные доказательства были? – вскочил с места Санька.
– Нет. Но денег не хватало. А он объяснить не мог. Куда определенная сумма делась – неизвестно… После этого Вор, зная его заслуги перед всеми (Давид же 20 лет потратил, чтоб в лагерях всё было хорошо), принял решение, чтоб с него не спрашивали. Приняв во внимание его возраст, отношение к жизни, просто отстранили от дел…
– А мне-то чего? Если я буду с ним общаться, это что – на меня повлияет разве? Я, может, хочу у него опыта поднабраться! – на полном серьёзе заявлял Санька, уверенный, что пойдёт по выбранному системой пути и дальше. – Расспросить о вещах, которых я не знаю. Он же всю жизнь общается с Ворами, а я никогда не встречал их… мне интересно…
– На такие темы можешь с ним говорить, – дал «добро» положенец. – Он много знает…
***
Спокойный и уверенный в себе Давид привлекал Дантиста не только как опытный человек. Санька по-прежнему стремился быть заметным, нужным и хотел урвать хоть немного внимания от человека, которому со временем он стал не безразличен.
– А родители у тебя кто? – спрашивал седого старика Санька.
– Учитиля… У миня и у самаво два высших абразавания. Пидагог я. Адин из всех друзей. Придставляишь?  Все мы жили в адном дваре. Асталныи все Вары каранованные.
– А ты почему не стал? – не понимал Дантист.
– На тот мамент па знаниям лагирной жизни атставал. Училься ж. Два абразавания палучаль. Хател, как радители быть… Да и што скривать – семья у миня йэсть. Ты слишал пра Вара, у каторава йэсть сэмья? – посмотрел он карими глазами на Сашку.
– Нет…
– Вот и я – нэт.
– Давид, я вот спросить тебя всё хотел: почему ты выбрал меня для общения? Ты же тоже далеко не со всеми общаешься…
– Парней маладых я павидал тут многа – слишкам многа чирез миня прашло маладёжи. Ни у всех задатки йэсть апридилённыя. Ты задайошь слишкам многа вапросав касаима жизни варавской. Я сматрю, у тибя душа к этаму лижит…
– Лижит… – повторил Санька. – А у меня в жизни что есть, мне всё эта жизнь дала. Ни мамка, ни папка, ни тётка какая-то. А порядки воровские…
– Эта панятна всё… Зная тваю историю, толька к таким вивадам и придёшь. Но ты ни ищешь выгаду, как другии, ты ищешь правду… В этам сила твая. Я в сваё время таким жи был.
***
Походы Дантиста к бывшему положенцу в лагере настораживали многих, и в воздухе витали бесконечные вопросы. Следящие за другими бараками этого не понимали и спрашивали: «О чём вы там с ним так долго разговариваете? Вот мы, к примеру, с ним вообще не общаемся…» «Так это потому что вы люди недалёкие, – дерзил Санька. – Вы все вцепились в Интеллигента и держитесь только за него, а ведь есть рядом люди с огромным опытом… Они же могут что-то подсказать…»
***
Сашка взрослел и набирался опыта, как и задумал в самом начале, только не становился от этого более сдержанным и рассудительным. Молодость брала своё. Гормоны и страсти бурлили в нём постоянно. Давид периодически, как бы вскользь, ничего не навязывая, говорил Саньке, что не нужно быть таким импульсивным. «Штобы владеть талпой, сначала нужна уметь авладет сабой», – непрестанно повторял он ему. Но молодой мужчина всё воспринимал в штыки и мог раскричаться даже на своего наставника. Давид не отвечал тем же, он откидывал весь свой жизненный опыт в сторону и общался с Санькой на равных, от чего парню было очень легко.
Александров понимал, что здесь, на этом строгом режиме, Давид заменил ему отца. Такого, о каком он мечтал всю жизнь. Сильного, властного, требовательного… Который всегда защитит, научит, подскажет, подбодрит и никогда не унизит.
Сомнение вызывал у Сашки только парень, постоянно крутившийся рядом с Давидом. Шестёрка что ли его?.. Этот младший семейник никогда не влезал в их разговоры, не вникал в воровскую жизнь, но при всём при этом был тенью Давида.
После очередного залёта в изолятор  Санька сидел у себя в проходнике, и тут пришёл этот парень:
– Давид спрашивает, у тебя нужда есть в чём?
– Да нет… Есть у меня всё, – удивился Санька его визиту.
– А чего тапки-то не носишь? – заглядывал он под кровать Дантиста.
– Да там подошва отошла…
– Давай подошью, – предложил тот свои услуги.
– Ну давай, – подумав, что Давид подослал к нему свою шестёрку, Санька подал ему свои тапки.
Парень ушёл, а Александрова вскоре выпустили, и он снова затеял разговор с Давидом:
– Да если кто-то мне что-то сделает, я его до самой задницы продавлю! – выпучивал впалые глаза Санька.
– Нет, нада думать галавой, дагавариваца! – противоречил его устоям Давид.
– Нифига-а! Таких давить надо, а не уговаривать! – доказывал Дантист.
– Нэт! С чилавекам нада разгавариват, выбрать нужную тема и правилна йийо припаднисти…
– Да я бы так не смог! Он бы меня уже выбесил, и я бы его уже избил!
– Зачэм исбил? Словам эта можьна сдэлат больши… – ровно отвечал Давид юнцу, залившемуся красной краской до ушей.
– Я не понимаю! Как это словами?! Я лучше взял бы, да разбил ему морду! – припрыгивал Санька.
«Ты зачем с Давидом на таких тонах разговариваешь? – неожиданно встрял в разговор младший семейник Давида. – Ты что – не понимаешь, с кем говоришь?! Он и так с тобой хорошо разговаривает… Вполголоса… Хоть раз прикрикнул? Ни одного! А ты что себе позволяешь? Как на сверстника! Посмотри – он же весь седой!»
Сашка скрежетал зубами и ждал, когда эта шестёрка уже договорит, после чего окончательно на него взъелся. «Мы тут с Давидом оба порядочные, а его шестёрка к нам ещё и лезет!» – пронеслось у него в голове.
– Ты, слышишь, шестёрка, ты какого в наш разговор лезешь, когда нормальные люди разговаривают? Иди вообще отсюда, чтоб я тебя и не видел! – до слюней кричал на него Сашка.
С полминуты парнишка пристальным взглядом смотрел в Сашкины глаза и спокойно ушёл от обидчика.
– А зачэм ты парня сичас аскарбиль? – также спокойно спросил Дантиста Давид.
– Почему это я его оскорбил? Я ему сказал, кто он есть, чтоб не лез в разговор. Тем более, у нас по жизни разошёлся разговор… И вообще: кто его сюда звал? Если б он тут с нами присутствовал… А то говорит там сбоку чего-то… – оправдывался Санька перед наставником.
– А ты вапще аб этам парни занишь што-та? – не переставал Давид.
– Не знаю! Знаю только, что он тебе шестерит… – сбавлял тон Сашка.
– А пачиму ты ришил, што он мне шэстерит? Ты чиво – думайэшь, эта мая шистёрка? – повторял раз за разом Давид.
– А кто он такой? Бельё твоё отдаёт стирать, еду носит, тебе готовит… Ну кто он? – будто из кармана доставал Александров доказательства своей правоты.
– А зачэм ты так васпринимаишь ево действия? Он, можит, мне проста дабра жилайэт?..
– Какого добра? Я такого добра не понимаю! Шестерит он на тебя! Как по-другому?
– Ни блатной он, ни как мы… У миня никагда ни была шистёрак. Проста эта паринь, каторый миня уважал всигда. Он, ва-первих, сирата. У ниво ни атца, ни матири нэт. Ва-фтарих, я иму, как за атца. Мы на тюрмэ пазнакомилис, – твёрдо говорил Давид. – Он знаит, што я болэн, у миня с серцем плоха! Он проста памагаит, патаму шта знайэт, што многайэ я ни смагу сдэлать иза старасти. Паэтаму он рядам! А ты падумал, што он шистёрка!
– Да я думал, в лагере только такие отношения бывают… – извинительным тоном лепетал Санька, сгорая от стыда за своё поведение. – Перепутал…
«За что я парня так обидел?!.. – стыдился за себя Санька и мучил себя изнутри. – За то, что мне показалось, что он ниже меня рангом? За то, что живёт мужиком?.. Он оказался ж умнее меня (!) – промолчал, когда я изливался ядом…»
Санька посмотрел в окно, и этот молодой человек его добил окончательно: он сидел и подшивал Сашкины тапки… Не помня про обиду и оскорбления. В душе у Александрова что-то перевернулось: «Ко мне так отнеслись, а я как гнида последняя… Ужас!..»
– Он дажи сичас сидит и тибэ тапки падшиваит, – победным ударом выстрелил в Дантиста Давид. –  Ты можишь а нём што-та сказать плоха? С пазиции таво, што тибэ в лагири што-та пазволина, фсял и наорал на ниво! Он ничэм тибя ни нижэ и ни вышэ! Проста чилавек.
Сашка не мог ничего ответить своему учителю – в горле ком встал. Перед парнем он потом извинился. «Ничего страшного. Ты меня, наверно, не за того принял. Мне не трудно – я и тебе тапки подшил. Носи – теперь не порвутся», – протянул без всякой обиды молодой человек шлёпки Саньке.
«Я просто в зоне такого отношения не видел до этого, – с детским стеснением Александров признавался Давиду. – Не встречал тут… А на малолетке… там, если кто-то кому-то чего-то делает, значит, шестерит…»
После этого случая Санька о людях больше поспешно не судил и с выводами не торопился. Не кричал и не доказывал ничего с пеной у рта, как это бывало раньше. Когда приходил в общество, знал, что мужик может оступиться. Все спешили наказать его на раз, Дантист же аккуратно просил разбираться в ситуации как можно доскональней…
Давид освободился раньше Саньки. Так уж получилось, что срок подошёл к концу. Освободился он в Вологду, где его ждала жена да дочка с сыном, которые его не бросали на протяжении всей жизни и всех ходок. И Саня знал почему: такого он бы тоже не бросил. На прощанье пообещал, что приедет к Санькиному освобождению обратно – встретить.
***
Александрову оставалось ещё полгода. За это время он поостепенился и многое переосмыслил. В лагере его уважали, и поэтому кто-то пытался быть с ним рядом, а кого-то Саня приближал сам. Одного из своих семейников, молодого парнишку по погонялу Бобр, Дантист порекомендовал на почётную должность – смотрящего за отрядом.
Восемнадцатилетний Серёга Перемышленников, попавший на строгач за разбой, отличался лучезарной улыбкой. Как только она появлялась на его лице, тут же вместе с ней выходили и два больших передних зуба, торчавших из-под верхней губы, как лопаты. Иногда казалось, что их видно даже с закрытым ртом. Его фигура имела смешной вид: круглое тело и короткие руки. Несмотря на всё это, он был довольно поворотливым и даже юрким. Схватывал налету любые темы и был хорошим исполнителем.
«Дай-ка мне списки общаковые посмотреть… Что у тебя там есть…» – пришёл к нему с проверкой Санька.
Бобр метнулся под кровать и начал всё выгребать: «Давай пересчитаем, у меня в тетради вон усё записано – сверим!»
Синие аккуратные столбики, состоящие из наименований продуктов и их количества, сидели на страницах клетчатой тетрадки.
«У тебя всё есть-то?» – осматривал Санька общак. «Да е-эсть», – протянул Серёга и не нарочно прикусил зубами нижнюю губу. «Ну, вечно ты! – смеялся над Бобром Санька, видя, как тот поглаживает языком новую ранку. – Тебя б в лес… Или на пилораму…»
Перемышленников  сел на корточки и пересчитал общак во второй раз. Потом в третий. Он побледнел и, выпучив круглые глаза, посмотрел на Дантиста.
– Вот не смотри на меня такими глазами! Я этот взгляд знаю… Чего там опять? – приподнимал брови Санька.
– Блин… тут короче пачки сигарет не хватает, – чуть слышно проговорил Бобр, закусив зубами нижнюю губу в надежде, что пронесёт.
– Ты чё, шкура, мужиков объедаешь? – вышел из себя Дантист. – Тебя для чего смотрящим сюда поставили?! Тебе что – чего-то не хватает? Ты почему то, что мужикам дано, берёшь?! Что – пачки сигарет не хватало что ли?! Да ты в любое время можешь прийти к смотрящему за лагерем и он тебе даст хоть мешок! Тебе! Лично! (разошёлся Санька) Ты чё с мужицкого-то берёшь?!
– Саня! Я не брал! – доказывал до хрипоты в горле Бобр. – Честно! Ты же знаешь! Сам же учил – до мужицкого не дотрогаться!  Ни одной сигаретки бы не взял!
Александров пристально посмотрел на Перемышленникова. Тот стоял с подёрнутыми бровями-домиками и пытался доказать свою правду. Санька, вспомнив Давидова помощника, вдруг глубоко вдохнул спёртого воздуха и на выдохе сказал: «Я верю тебе… Но куда она пропала? Я её не забирал. Я стоял и смотрел, как ты пересчитываешь… Ты мне объясни, куда дел. Это пока я тебе предъяву не кидаю, но если это до братвы дойдёт, тебе капец, тебя ж вместе с тапками сожрут…»
– Так я ж не брал! – с пеной у рта доказывал паренёк.
– Так давай тогда – вынь да положь, раз не брал! Серёга, я же тебе объяснял уже! Тут дело не в пачке сигарет, а в отношении. Всё ставится на то, можешь ты такое допустить, или нет…
Брать без нужды чужое запрещено не только на воле. В местах заключения этот закон работает ещё жёстче.
– Я ищу-ищу! – полез в четвёртый раз под кровать Серёга.
– Мужицкого вообще ничего нельзя брать. Никому! А ты – хранитель, и не должен был допустить того, чтоб это ушло куда-то на сторону, и сам пользоваться не можешь. Не твоё это! Общее! – чуть ли не по слогам выговаривал провинившемуся семейнику Санька.
Тот замешкался под кроватью и, вылетев вместе с клубками пыли, радостный закричал: «Нашёл! Из баула случайно вывалилась! Нашёл! Саня, я нашёл! Я не крыса! Видишь! Не крыса! Я не мог бы у мужиков взять!»
Обрадованный Дантист смотрел на него одобрительным взглядом и успокаивался от понимания того, что в этом парне он всё-таки не ошибся…
«Молодец! Хорошо, что я был… – похлопал по плечу Бобра Санька. – Другие бы не стали ждать, когда ты её найдёшь… Сам знаешь: если кто-то не досчитается… что-то не совпадёт… ты просто жизнью не совпадёшь и всё…»

Жизнь у ГРЭС
***
Освобождался Санька в конце лета. Подготовив нового смотрящего за ширпотребом, он спокойно оставлял и это место. Давид на встречу не приехал – у него своих дел по горло, но письмо всё-таки отписал или кто-то за него это сделал на русском: «Извини, Сашок, не могу приехать – дел поднакопилось. Если хочешь – сам приезжай. Всегда рад тебя видеть. Семья о тебе знает».
Александрова встречали череповецкие. Те самые, на которых он когда-то работал. На часах было шесть утра, а чёрная «Ауди» уже стояла у зоны.
На вахте, отделявшей Саньку от свободы, его уже ждала большая спортивная сумка. «На, переодевайся, – протянул ему мент на проходе. – Достали уже твои дружки. Когда выпустите Дантиста, да когда выпустите?! На вот – справку держи и вали отсюда!» «И Вам всего доброго!» – радовался Сашка.
***
После двух стаканов пива, выпитых не употреблявшим в течение двух лет алкоголя Санькой, он опьянел. «Давай держись! Дома стол накрыт!» – мчали они в город, где Александрову предстояло жить.
***
Солнечным утром, когда по ветру летает мягкое тепло, грузная женщина с торговским баулом двигалась к большим железным дверям, обвязанным колючей проволокой. «А Александров во сколько освобождается?» – спросила она на вахте грубым голосом. «Так часа два уж, как уехал», – услышала она в ответ. «А в чём?» – обеспокоилась полная женщина, которую душила отдышка. «Так ему целую сумку мужики привезли… – приподнимая брови, говорил милиционер. – А Вы ему кто?» «Я? Мать…» – еле слышно проговорила Надежда Николаевна. «Кто?» – не понял мужик на вахте. «Никто говорю!» – громко молвила она.
***
В богато обставленной квартире за огромным столом сидела компания из 12 человек. «Шурка! – встретил младшего брата Денис. – Иди поешь с дороги! С возвращением!» «А кто это?» – подмигнул он на остальных. «Так это… все наши. Разрослись, как видишь… Если что, для тебя работа тоже найдётся…» «Да не… я к матери съездить хочу… Проведать нужно…»
Музыка играла на всю катушку, дым стоял столбом, а мужики пели: «И снова седая ночь, и только ей доверяю я… Знаешь, седая ночь, ты все мои тайны!..»
Полуоткрытыми глазами Санька смотрел на потолок, где висело несколько белых люстр-пионов. Он прищурился и побежали лучи-лучики, а за ними открылось окно в его группу, и увидел он Марину Петровну… Ту самую… И конфету на её столе «Flamingos»… Точнее… нет, не конфету. Не конфету, а фантик. Розовый. Из плотной бумаги такой. С птицею… По его спине побежали мурашки и, передёрнувшись, он выпучил глаза. «Да ладно, не парься, Санёк, – похлопывал его по плечу брат. – Ремонт не везде тут доделан – плафоны сменить не успели…»
***
В родном дворе, отверженный когда-то всеми, он не бывал давно. Многоэтажки по-прежнему стояли на своих местах, ивовые кусты, разросшиеся у дома, так никто и не вырубил, а изгнившая у подъезда деревянная скамейка продолжала держаться на металлических ногах.
– Галя замуж вышла, – рассказывала Ленка брату за чашкой чая в обшарпанной кухне, где ремонт не делался уже более двадцати лет. – Она приезжала тогда… Поначалу каждый выходной. Типа к тебе тянуло… А потом… Потом вот в Вологду уехала. Ребёнка родила…
Санька разглядывал сестрицу, у которой давно оформилась вся фигура и черты лица приняли другой вид. «Кто там?» – уставился Сашка на пропиликавший дверной звонок. «Да успокойся ты, это за мной! Мишка приехал… – побежала открывать дверь Лена. – Нам тоже пора…» «Нам?» – смотрел на неё карими глазами Сашка. «Так мы же не вместе живём. Я полгода, как в Кадуй переехала… Мамка щас придёт, она в магазин пошла… И да, ты представляешь, ведь она к тебе приезжала!» «Куда это, интересно? Она что у нас – невидимка?» – скабрезничал Сашка. «Да нет, решила тебя с зоны встретить… А ты уехал уже… Она вся расстроенная приехала…» – рассказывала сестра. «Приезжала? – ёкнуло сердце сына. – Как приезжала?! Но ведь даже не отписала, не предупредила… Я бы дождался!» «Да ладно тебе, чего теперь. Ладно, мне пора!» – обняла она Сашку и скрылась в дверном проёме.
***
На второй этаж по бетонной лестнице подъезда осторожно и неторопливо поднималась Надежда Николаевна. Она зашла в недокрытую квартиру и по обыкновению закричала: «Ленка, ты?»
«Нет, я, мам…» – стоял в прихожей Санька и не двигался с места. «Саша?» – осип её голос, и она встала, как вкопанная. «Да, мам, – еле выдавил он. – Повидаться приехал…»
Сделать шаг навстречу друг другу было трудно каждому. Они стояли бы так не один час, если б Сашка не вспомнил Давида, который постоянно твердил, что «чилавеку нада дават шанс».  «Мама! Мамка! Мамочка!» – кинулся он обнимать мать. Та зарылась в его свитер и безмолвно плакала, пока не начала задыхаться. «Прыскалка твоя где?» – забегал по кухне Санька. «В холодильнике!» – еле выговорила она.
***
Со спокойной душой Санька уехал в Череповец, где и прожил три месяца. Пока к нему знакомый из Кадуя не подкатил.
– Слушай, Дантист, у нас тут проблемы небольшие, – сказал он ему на одной из городских блатхат. – Давай отойдём.
– Что за тема? – курил у форточки Саня.
– Да у нас предприниматели платить отказываются. Смотрящий напрягается… Он на 17-й с тобой сидел…
– Эдик что ли? – вспомнил Александров.
– Ну! – подтвердил его догадку знакомый. – Он с тобой поговорить хотел…
– Так поехали – поговорим!
– Чего – сейчас что ли?
– А чего ждать-то? Надо же дела делать!
***
Ударили по газам, и меньше, чем через час были в небольшом городке на ГРЭС.
– Может, ты у нас останешься, – после плодотворной беседы с Дантистом предложил Эд.
– И чё я тут делать буду? – брал мандаринку со стола Саня.
– Да найдётся дел… У тебя опыта побольше… Давай сам с предпринимателями будешь разговаривать, а мы тебя поддержим, чтоб они общак наполняли.
– Давайте, – недолго подумав, дал ответ Александров. – Попробуем… Только я у вас и частников почти не знаю… Слышь, Эд, а жить-то я где буду?
– Ну, пока на съёмной можешь, мы за тобой заезжать будем. Деньги на первое время дадим. Но в идеале-то, конечно, нужно, чтобы ты с девушкой какой-нибудь познакомился… Может, даже и семью бы тут создал. Для ментов неплохая отмаза – мол, из-за неё сюда приехал…
– Я подумаю, – смекнул Санька.
***
Знакомство с Кадуйскими предпринимателями у Сашки происходило постепенно, но развивалось стремительными темпами. Злость и обида, сидевшая в нём с детства, давала свои ростки и результаты. Вскоре в районе с ним делились все. Его знали в каждом баре, ресторане, кафе… Причём каждый знал со своей стороны. Кто-то – как отличного парня, кто-то – как зверского бандита, который увозил недобросовестных «плательщиков» в свой гараж, где менял их позицию на диаметрально противоположную предыдущей, от чего имел доход и в общак, и на жизнь…
***
Сентябрьский дождь бил по дорожному полотну и пробегал волна за волной по асфальту. Блестящие лужицы под светом фонарей отливали лучами от фар, а из городской забегаловки выходил в чёрной кожанке бритоголовый здоровый пацан, еле державшийся на ногах, но сжимающий в охапке несколько банок пива. Он жмурился от капель, попадающих в карие впалые глаза, и, шмыгая носом, пытался бежать к остановке с маленькой крышей, чтобы поймать такси и уехать на съёмную квартиру в районе ГРЭС.
Обильные осадки, которые извергало холодное вечернее небо, не могли спрятать от Санькиного взора тёмного силуэта в форме песочных часов. Дождь чиркал длинными отрезками по цветочному зонтику красивой девушки в чёрном плаще и интересной шляпе, а Дантист в это время мчался к скамеечке, чтобы поставить банки.
Он оглядел принцессу и заметил, что она очень даже ничего: «Меня-то, вроде, помоложе… года на два. Наверно, где-то 19…»
Санька выбежал на дорогу и принялся активно тормозить проезжающие машины. Дама стояла и как будто всё время отряхивалась от грязи, боясь чем-то испачкаться. Не помогло.
Около Александрова уже притормозила вишнёвая девятка.
– Чего, Саня, мокнешь? – приспустилось стекло у водителя.
– Да я только с бара вышел… Только машину решил тормознуть – и ты тут! – говорил он Димке Богданову. – Отвези до ГРЭСА меня…
– Так садись… – кивнул тот.
Санька повернулся к обворожительной девушке и аккуратно предложил ей поехать с ним: «Чё? Долго мокнуть-то будешь? Если в сторону ГРЭС, то поехали! Больше тут ничего не поймаешь!»
– Ой, да? Довезёте? – прыгнула обрадовавшаяся девчонка на заднее сиденье.
С её сложенного зонта сползали капли, на лобовое стекло лил дождь, с которым не справлялись «дворники», а спереди сидел Санька. С пивом.
– Девушка, Вас куда на ГРЭСе-то подвезти? – убирая банку ото рта, спросил Александров.
– Я в пятиэтажке рядом с больницей живу…
– О! Так это недалеко от меня! – заулыбался Санька широкой улыбкой.
– А подъезд какой?
– Второй.
– А квартира?
– А зачем это Вам? – спросил приятный голосок.
– А мало ли, – заигрывал с ней Санька. – Вдруг я в гости соберусь… Познакомимся?
– Ну не знаю… Это вряд ли… У меня мама строгая. И папа!
– Дак я с тобой знакомлюсь-то, а не с родителями! – увидел Санька, что она не в настроении. – Вот мне сейчас весело, а с тобой что?
– Устала я. Возвращаюсь от тёти, ещё и под дождь такой попала. Думала, до дома не доберусь. Сколько я денег вам должна?
– А нам не надо, мы же не такси, – перебил Санька пытавшегося что-то сказать Богданова. – Какие могут быть деньги? Мы же вместе под дождём с тобой стояли и мокли. Братья по несчастью…
Александров увидел, что девушка наконец-то снизошла до него и даже начинает ему верить: «А может, ко мне заедем?»
– Это зачем? – смотрела она большими зелёными глазами.
– Так повеселимся, пообщаемся… Девчонки ко мне придут. Вон, у Димки тоже его дама придёт, – кинул он взгляд в сторону водилы.
– А ты где живёшь? – боролась она со своей воспитанностью.
– Да через дом от тебя.
– Так ты местный?
– Нет, я здесь недавно… Месяц всего, – искренне ответил Санька.
– Ну не знаю… Надо маме позвонить…
– А у меня дома телефон стационарный есть… От меня и позвонишь! – сообразил Александров. – Давай соглашайся уже!
Богданов дождался, когда они выйдут из машины, и помчался к другому подъезду: «Ща, я за своей, и к вам! Не расходитесь!» «Да не будем!» – кричал ему Санька. «А тебя как хоть зовут-то?» – спросил он у девушки, предлагая ей взять его руку. «Настя я…» – вложила она холодную кисть в его пятерню.
***
На стене в прихожей у Саньки висела серебристая трубка с кнопками. «Вон, маме-то позвони», – показал Александров телефон девушке.
«Я только часик посижу», – будто оправдываясь, говорила Сашке Настя. «Да хоть сколько! Я тут один живу!» – потягивался молодой мужчина.
Девушка набрала короткий номер, и из трубки послышался звонкий голос: «Немедленно домой! Я всем твоим подругам сейчас позвоню, узнаю, у кого ты находишься! Мы с папой сейчас за тобой приедем! Собирайся!»
«Ты хоть не говори ей, что через дом сидишь», – нашёптывал Санька.
– Через час приду! Я недалеко! – отговаривалась Настя.
– Мы тут с отцом волнуемся! Думаем, куда делась?! На автобус опоздала! Хотели уж ехать – искать! Так… а что это за номер? Мы такого не знаем! Сейчас я по справочнику посмотрю!
«Может, тебе, и правда, лучше идти домой? – испугался Санька. – Они сейчас возьмут да придут… Чего они у тебя такие кипешные-то?»
– Я тебя предупреждала, – весила Настя трубку.
– Нифига себе – познакомился! Сейчас они ещё сюда приедут, да увидят, что тут застолье… Чего у тебя мама такая нервная? Где хоть она работает? Чем занимается?
– В милиции… – обманула девчонка.
– Зашибись! Нормально! Ещё и менты сюда приедут! Весело!
– А папа? Тоже в милиции? – ожидал второго удара Санька.
– Нет… На ГРЭСе, начальником смены.
– Это хорошо… – вспомнив, что там неплохие заработки, отметил Александров.
– А ты-то где работаешь? – смотрела наивными глазами Настасья.
Санька подошёл к лакированному столу и взял с него банку пива. Сорвав «замок», сделал глоток и выдал: «А нигде! Я ж недавно приехал-то! Устроиться пока не успел!»
– Да что-то не похоже, что нигде, – рассматривала новая знакомая батареи из пустых банок и бутылок, валявшихся на полу в Санькиной квартире. – А деньги на это тогда где берёшь?
– Да я на шабашки хожу, – придумал Санька.
– Вот как?.. А друга я твоего знаю. Диму… – чуть не шёпотом сказала она.
– И откуда ж это? – подыграл таким же тоном Саня.
– Так он живёт недалеко, а ты его откуда знаешь? Ты в курсе, что он в тюрьме сидел?
– Да-а? – сделал невинное лицо Санька. – Серьёзно что ли? Дак я-то там с ним и познакомился!
– И ты сидел? – разочарованно смотрела на пьяненького Сашку Настя.
– И я сидел… – вздохнул он.
– Ну ничего… – будто успокаивая саму себя, сказала девушка. – Я немного посижу и пойду.
– Конечно, посиди! Ты вон какая компанейская! Да сейчас и Богданов придёт – повеселимся.
– С этим-то да… Он же одно время у нас дискотеки тут вёл…
Дверная ручка повернулась, и в квартире появились Богдановы. Низенькая девчонка с рыжими кучеряшками прошла к Настасье, а Димка позвал Саню покурить:
– Чего она сказала-то тебе? – спрашивал он у Александрова.
– Так что родители в ментовке работают…
–  Да ну? Мать в администрации секретарём, а батя – в ГРЭСе…
– Подстраховалась, по ходу… – засмеялся Санька.
– А ты давно  с ней?
– Да ты чего? Вот – на остановке при тебе познакомился!
– Да?! – чуть не подпрыгнул Богданов. – А я думал, вы вместе! Слушай, ты с ней-то замути! Отличный варик! В Кадуе у нас и осядешь… И искать никого не надо…
– Ну давай попробуем… Вроде бы, она не особо против… – согласился Дантист.
***
Две молодые пары сидели на съёмной квартире и выпивали за здоровье друг друга. Прошёл час. Затем ещё два… И тут время поджало…
«Ой, мне пора!» – напугалась, взглянув на часы, Анастасия.
Зелёными блестящими глазами она посмотрела на разомлевшего Сашку и сказала: «Пойдём, проводишь меня…» «Пойдём! – выпрямился он и старался не качаться. – А чего я твоим родителям скажу?» «А чего хочешь, то и говори! Ты же сам сказал, на час, а вышло вон как… – расстраивалась порядочная девушка. –  Они меня теперь со свету сживут!» «Я никого не боюсь! Пошли! Всё равно придётся с ними потом увидеться!» – накидывал на себя тяжелую от дождя кожанку Саня. «Это ещё почему?» – смотрела на него большими глазами Настя. «А потому что я на этом наше знакомство заканчивать не собираюсь!» – уверенно сказал Александров, разглядывая милое девичье лицо. «О, какой самоуверенный! Был у нас один такой. Через месяц дома съели», – обламывала Санькин восторг новая знакомая. «Чего? Так и выдавили?.. – не давая ей ответить, говорил Санька. – А я не боюсь. Пошли давай».
***
Дождь унялся, и ветер перестал завывать. Тихое спокойствие на улице нарушалось только Настиными каблучками.
– Ну и где же ты, Настюшенька, была? – открыла дверь её мать с натянутой улыбкой, после которой обычно она разражалась гневом.
– У подружки… – чуть не поджимая губу от страха, отвечала дочь.
– А это что за молодой человек? – посмотрела она на бритоголового мужчину, стоящего рядом с Настей.
– А я её знакомый, – опередил девчонку Саня. – Довёл до дома, чтоб по темноте одной не идти.
– Мы бы сами за тобой приехали! Почему не позвонила? – ругалась мать.
 – Так а мы и сами дошли нормально! – встревал Сашка. – Завтра-то за тобой во сколько заходить? (перевёл он взгляд на Настасью)
– А Вы за ней и завтра ещё зайдёте? – задыхаясь от невиданной наглости молодого человека, спрашивала мать.
– Конечно! – стоял на своём Сашка.
– Ну вот завтра придёте, завтра и поговорим, а сейчас до свидания!
Настя посмотрела на Сашку, будто тот должен был испариться в одно мгновение, потому как её сейчас начнут воспитывать.
***
Следующий Санькин день начался с похмелья. Голова гудела, как тысяча паравозов, но долг перед братвой не давал спать далее.
– Привет, – позвонил он Кадуйскому смотрящему. – Ну, чего сегодня?
– А ничего… Отдыхай. Можешь в кабак куда-нибудь сходить… Ну или к нам…
– Да не… Не пойду никуда сегодня. Пиво есть. Всё есть. И я тут об одной вещи с тобой хотел поговорить… Я тут девушку встретил…
– Да ну нафиг? Встретил уже? – удивлённым тоном проговорила трубка, а потом рассмеялась бархатным голосом. – Да ладно, нам Богданов уже всё сказал.
– Вот Дима… Во что его не посвяти, сразу все растреплет! Такой и был всегда, – не обижаясь, говорил Александров.
– А чё, Сань? Тебя менты теперь меньше трогать будут, нам еще и лучше!
Разговору помешал неожиданно заигравший дверной звонок, вслед за которым в открытых дверях показалась элегантная блондинка.
– Саша… Привет! – застенчиво улыбалась Настя. – Чего делаешь?
– Да встал недавно, – приглашая кивком головы девушку в комнату, шёл Санька вперёд по коридору. – Башка трещит… Пиво будешь?
– Нет. Не буду, – сходу отказалась Настя.
–  А я буду, – зажигалкой Сашка открыл бутылку.
– Ты постоянно что ли пьёшь? – выражала своё недовольство Настасья.
– Сегодня – да, – без тени стеснения говорил Дантист.
Девушка собрала грязные тарелки после вчерашнего банкета и понесла посуду на кухню. Тонкие руки намывали холодной водой тарелки, а стройные ноги пританцовывали у раковины под напеваемую песню: «Конфетти с неба падали…»
«О, ты как хорошо у раковины смотришься! А давай повстречаемся! – резко выпалил Санька. – Вдруг у нас с тобой чего-нибудь получится, а?» Прекрасная дама замерла у мойки, заставив своим недолгим молчанием Сашку проглотить несколько комков страха отказа, а потом выпалила: «Давай! Только я боюсь, что родители скажут…» «А ты не переживай! – крепкими руками Александров обнял её за стан. – Я с ними сам поговорю… Скажу, что работаю… Ты, главное, всё, что ни скажу, подтверждай!» «Ладно, – согласилась Настасья. – Говори, что хочешь. Лишь бы они нам не препятствовали…»
***
Смотрины были на следующий день. Наврал Санька там с три короба.
Мама, папа, дядька, тётька – народу с полквартиры! «Сиди, слушай и соглашайся со всем, – шепнул Дантист любимой на ухо. – Иначе не прокатит ничё».
– Давно ли вы знакомы с Настасьей? – спросили у него первым.
– Месяц уже, – как на допросе отвечал Санька.
– А сами откуда будете?
– Да я с Череповца сюда приехал…
– А занимаетесь чем?
– По контракту работаю, – ни о чём отвечал Санька.
– А что делаешь? – вдруг перешли с ним на «ты».
– Когда дома строим, когда отделкой внутренней занимаемся… Ещё охранником в клубах ночных подрабатываю, – до кучи наплёл Санька.
– Ну ты молодец! – хвалили его Настины родственники. – Ещё и ночью работает!
– Да бывает такое… – будто стеснялся Санька.
– Сам себя и содержишь?
– Конечно…
Большие Настины глаза с каждым новым вопросом, казалось, увеличивались ещё больше. Она испуганно обводила всех взглядом в то время, как спокойный Санька сидел не шевелясь. Казалось, по нему можно было смело обводить контур. Огреха бы не было.
– А за квартиру как? Тоже сам? Снимаешь, да? – продолжался разговор.
– Да, снимаю. Своей пока не нажил…
«Настя… – обратились к подпрыгнувшей от неожиданности девушке родители. – А ты почему не говорила, что вы уже целый месяц знакомы?» «Да всё момента как-то не было…» – проронила она.
Татуировки, которые Санька никогда не скрывал, были замечены не сразу, и вызвали тоже не меньше вопросов. Наколотые перстни смотрящего были нанесены в разное время. Про то, что Александров когда-то был на строгаче, он умолчал. Объяснил всё попаданием на малолетку. Про чёрный крест картёжной масти на большом пальце Санька рассказывать тоже не стал. Ну что им –  говорить про то, как он играл в «Буру» и «Секу», чтобы деньги кинуть в общак? Или рассказывать, что на интерес он никогда не играл? Перстень ромбиком говорил, что малолетку вологодский смотрящий прошёл хорошо и был удостоен перстня пацана. Про квадратный перстень и вовсе надо было только молчать. Его в органах вообще не любят. Короны наколоты тоже не в знак величия, а в знак соответствия определённому порядку. И звезда с глазом внутри – не для красоты. С такой наколкой, как правило, в тюрьме, как родного принимают.
Концерт достиг своего апогея, когда Санька демонстративно начал признаваться маме с папой в любви к их прекрасной дочери, которая достойна только самого лучшего и это самое лучшее разобьётся в кровь, но достанет ей звезду с неба.
«Ладно! – постановил отец. – Встречаться будете так: ты будешь к нам приходить. Если куда-то идёте, ты её забрал, ты её и привёл, причём во сколько сказал! Чтоб одна она нигде не передвигалась! И учти, Александр, она у нас ещё учится. Студентка! Отвечать за неё будешь ты, а значит, устраивайся на постоянную работу! Вот такое моё слово».
Противоречить тут было нечему, всё сказанное – по делу. Поэтому Дантист приступил к действиям.
***
На радость общительному Сашке, общавшемуся с соседкой, работавшей старшим мастером на деревообрабатывающем заводе, для него нашлось неплохое местечко в её цехе.
Горы опилок поступали к работнику Александрову, после чего он запускал специальный станок, который их перерабатывал, и дело было сделано. Смены на дробилке он трубил то в день, то в ночь. Платили немного, но главным плюсом для него была работа – не как заработок, а как отвод глаз для ментов. Мол, человек-то исправляется!
И потянулись добрые деньки. Ежедневные встречи с Настенькой, сходки и поездки с братвой. Предприниматели платили исправно – в деньгах Сашка теперь не испытывал дефицита. Только время пролетело, а выжимать было уже некого. Решили новой крови найти они с ребятами и отправились в Бабаево.
Лесозаготовка там шла полным ходом. Делянок – тьма! И были там два питерских предпринимателя, которые в своё время всем в долг надавали, а стребовать не могли. Обратились они к Кадуйским братьям, да попросили о помощи: «Вы долги наши выбивать будете, большая часть, естественно, нам, ну а вам неплохой процент…»
***
Дом у питерских предпринимателей был построен на двоих. Братья они. Огромнейший коттедж чисто-белого цвета из трёх этажей. С чистейшей водою бассейн. Вдоль каменных дорожек – розы! Свой тир. Свой тренировочный зал… Да чего там только не было. Саня в дом Кипридовых стал вхож. Ездил часто – с задачами поставленными справлялся. И потому ему верили и подстав от него никогда не ждали.
– Вон, глянь! – кивнул Егор в окно третьего этажа, подзывая Сашку к большущему стеклу. – В моём бассейне все: вон – видишь с грудью третьего размера подпрыгивает около Кислого?
– Ну… – прищуривал карие глаза Сашка. – Симпотная так-то!
– Симпотная! Судья района! – причмокнул языком о нёбо Кипридов.
– Нормально отдыхаете… – пригубляя виски, говорил Дантист.
– Нормально – это не то слово, – закуривал он большую сигару. – Смотри, в ярком жёлтом купальнике у столика с Шампанским с Кеней забавляется…
– Кто это? – настороженно спрашивал Санька.
– Жена прокурора! – выдувал он кружочки дыма изо рта.
– Ничего себе – компания! Все тут собрались! Я смотрю, и язык общий все сразу нашли… – смеялся Санька. – Вот тебе и система…
– Пойдём, познакомлю тебя со всеми. Вдруг пригодится! – позвал Егор его к бассейну.
– Да не дай Бог… – промямлил Санька и стал спускаться по широкой лестнице из белого камня.
«Какой может быть справедливый суд, если они все купаются в бандитских бассейнах и тут же о чём-то договариваются, – лились потоком мысли в Сашкиной голове. – О какой чистоте правосудия остаётся думать? Хотя чего я тут думаю: у Насти вон тётка тоже депутат, да и та говорит, что мы с ней похожи: «Что ты, – говорит, – не работаешь – деньги с населения берёшь, что я. Только нас не повяжут, а вот вас с точки зрения закона могут зацепить…»
– Девчонки! Привет! – шёл Кипридов к девушкам не первой свежести. – Ну как вы тут?
– А-атлична-а, – качаясь из стороны в сторону, они в обнимку двигались к Егору.
 – Знакомьтесь! Александр! Отличный человек! Мой друг! – показал он на Дантиста.
– Очинь приятна, – подала одна из них руку с ярким алым маникюром Саньке.
– И мне, – протянула тут же свою другая.
После такого знакомства Санька с Кипридовым пошли в тир, где питерский предприниматель сказал: «Видал? В моём бассейне купаются судьи с прокурорами. Они пьют моё вино. Едят моё мясо. Закусывают красной рыбой. Что они могут мне сделать? Ты видел, как они ведут себя с бандитами? Две пьяные клуши! Ну как вот… они! Они! Искоренят преступность?!»
***
Некое сложное целое, состоящее из мелких частей, которые взаимосвязаны и постоянно взаимодействуют, называют системой. Весь наш мир – система. И мы – система. И то, что мы думаем – система. И то, что мы делаем – система. Упорядоченная сеть событий, иерархий… Но и система порой даёт сбой. Любая. Такое бывает, если выпадает связующий элемент, без которого она перестаёт действовать… Либо просто… прогнивает. И первое, и второе в нашей жизни не редкость. А уж если встречаются вместе несколько систем, что тогда? Война?.. А как понять, где наши? Эй, где правый выбор-то? Там, где твоя правда.
***
У местных блатных в городе было два своих автосервиса, в один из которых они возили должников. Саня во всех процедурах участие принимал посредственное. В его задачу входило привезти неплательщика, который сначала дал слово смотрящему «пошлять по 5-10 процентов от прибыли», а затем неожиданно отказался. «Спрашивали» за эту тему уже совсем другие. Часто это были «Торпеды». Мужчины крепкого телосложения, которые не могли думать, но могли делать. Причём делали они иногда до такого состояния, что неплательщик практически превращался в трупа. Потом проходил через реанимацию, отлёживался в больнице и приносил необходимую сумму смотрящему.
Практически у всех мужиков, входящих в эту банду, были женщины. Добрые, ласковые, заботливые, порядочные. Они не влезали в дела своих мужчин, потому как на это был наложен жесточайший запрет. «Если услышала женщина – услышал милиционер», – считали они. Поэтому на их встречах никогда не было девушек и женщин. 
Александров в этом плане был весьма осторожен, тем не менее однажды промах всё-таки допустил. Настя услышала его разговор со старым смотрящим о его приемнике. «Зарывается! – импульсивно доказывал Саня. – Ездит по городу со стволом! Так нас скоро тут всех повяжут! Строит из себя, а кто он такой?! Кто?! Он такой же, как я! Ровня он мне! Просто я за этим городом не смотрю, а он смотрит! Вот и всё отличие! Мы с ним в лагере сидели в одном бараке! Я под ним не хожу! Он не выше, не ниже!»
Эти слова Настасья запомнила и выдала в самом неподходящем для них месте – в машине нового смотрящего, когда тот подвозил их с Сашкой до дома. Он встретил их в Старом Кадуе.
– Чего – на ГРЭС поедешь? – интересовался у Дантиста смотрящий.
– Да…
– Один?
– Нет. С женщиной со своей.
Ей предложили сесть на заднее сиденье, и, вслушиваясь в мужской разговор Настя решила вступиться за своего любимого: «А чего ты с ним так говоришь? Ты кто такой? Он же тебе ровня!»
Саня увидел, как у смотряги завздувались ноздри и резко поджалась нижняя губа. Он дёрнул по тормозам, остановил машину и повернулся к Насте: «Бл.., я бы тебя щас выкинул отсюда, если бы ты не его девушка была. Взял бы за волосы и об асфальт головой! Ты хоть понимаешь, что меня люди ставили за этим городом следить? Ты же не знаешь ничего! Где ты это берёшь?! То, что он мне ровня, я и без тебя знаю! Ты кто такая? Сиди на заднем сиденье тихо или иди отсюда!»
Из машины они вылезли вместе. Напуганная девушка искала поддержки у своего мужчины, но он мог только сказать: «Знаешь чего? Я этого человека знаю давно. Ты теперь по улицам без меня ходи осторожно, потому что машина может сзади бампером подцепить и всё… Потом скажут, сама под колёса бросилась. С этими людьми шутить не надо. Им голову оторвать, как два пальца об асфальт. И они не играют. Я тебе сто раз объяснял, почему не беру с собой. Теперь поняла? Куда я тебя возьму?! Там люди все жёсткие, у них лагеря за плечами! Они не понимают других критериев! У них их нет! Ты вот услышала лишнее слово… Сказала… Довольна?! Для них одна жизнь – ничто! Что комара убить, что тебя – нет разницы!»
Слёзы текли по белой коже Настиного лица и она смотрела на раздухарившегося и разошедшегося  Сашку, который почему-то не заступался за неё, а говорил о каких-то понятиях. «Видеть тебя не могу!» – ударила она его по щеке и побежала в сторону дома.
Сашка занёс руку над головой, да так и кинул её в воздухе: «Прокатился со смотрящим…»
***
Таких сильных ссор у Сани с Настей ещё не бывало. В груди жгло огнём, поднывало под лопаткой и дико хотелось напиться.
– О, Димка! – крикнул Дантист подъехавшей машине Богданова.
– Давай залазь! Тему расскажу…
– Ой, ладно, замолчи – слушать даже не хочу. Ты со времён малолетки так и не изменился! В бар поехали! – приказным тоном говорил ему Дантист.
– А что случилось-то? – крутил баранку Димка.
– Да с Настькой поругался.
– И чё? – рассмеялся Богданов.
– И ничё! В ресторан вези!
***
Рабочий день официанток и бармена уже давно подходил к концу, но последний клиент никуда не собирался, и даже вида не подавал, что сейчас уйдёт. Он заказывал бутылку за бутылкой.
Многочисленные пустые рюмки стояли на белой скатерти, а тонко порезанные огурцы и помидоры оставались не тронутыми.
«Мужчина, мы закрываемся», – кричали из-за барной стойки девушки Александрову. «Пока здесь я, никто не уйдёт!» – еле поднимая голову, бессвязно произнёс Дантист. «Хорошо…» – пошла к телефону администраторша.
Двери ресторана распахнулись и в зале показался Богданов.
– Ну, ты долго тут будешь горе своё запивать? Поехали отсюда! Мне уже смотрящий позвонил, что ты не уходишь. Людям домой надо. Ты чего ресторан не даёшь закрыть? А? – подсел к нему Димка.
– А я и не пойду никуда… Кто меня ждёт теперь? Никто! – чуть не плача говорил Саня.
«Хочешь, я тебя буду ждать? – подсела приятная девушка в белом фартуке к блатному посетителю. – Ко мне поехали?»
Богданов такого поворота событий не ожидал.
– А где живёшь-то? – даже не поднимая  головы, спрашивал Дантист.
– Так в Старом Кадуе…
 – Богдан?! Слышал! – толкал своего знакомого в плечо Саня. – Вези на адрес!
***
Таня поставила на лакированный столик два бокала, бутылку красного вина и тарелочку с сыром. А Саня так и не мог снять кожаные ботинки.
– Помочь? – кричала хозяйка квартиры гостю?
– Не! Справлюсь ща! – пяткой наступил на носок другой ногой. – Одна живёшь? Да?
– Одна… – заигрывающим тоном пропела девушка.
Спать они легли вместе. Одеяла были тоненькие, но застывать было некогда.
С самого утра Таня что-то делала на кухне. Брякала, готовила… Пела песни, а потом зашла к Сане в комнату и спросила: «Слушай, а ты общаешься с Кадуйским смотрящим?» Александров раскрыл глаза и увидел незнакомое лицо. Припомнив, что было вчера и, сообразив, в чём дело, он просто кивнул.
– А ты не местный? – продолжался допрос.
– Нет, не местный, – повторил её слова Санька.
– Я часто видела тебя в его компании. Там какой-то парень у вас есть, Дантистом зовут. Говорят, вообще зверь!
– Да ну нафиг? Реально что ли? – заинтересовался Сашка.
– Да-а! Говорят, его специально с Череповца братва привезла – порядки наводить! Такой лютый – от него все местные коммерсы плачут! Тут недалеко гараж есть… Они туда их возят и долбят…
– Ничего себе!.. Наверно, пару-то раз я его и видел… – закончил тяжёлый для себя разговор Александров.
Он уже одевался, когда в квартиру влетел борзый Богданов:
– Саня, чё, поехали, мля! Мне смотряга с самого утра звонит – где Дантист – где Дантист? А я и сказать чего не знаю!
Татьяна выкатила глаза, а Санька, делая вид, что ничего не замечает, спокойно завязывал шнурки на ботинках.
– Ну, ладно! Увидимся как-нибудь! Пока! – уже в дверях сказал ей Сашка.
***
Июльское утро выдалось не особо жарким. Быть может, так чувствовалось просто с перепоя. Сашку потряхивало, и по спине бегали мурашки.
– Богданыч, ты чё – охренел?
– Чего?
– Прикинь, меня сейчас девушка приколола! Вы чего меня тут извергом-то выставляете? Она про наш гараж таких ужасов мне сейчас наговорила! Типа я такой зверь! А я чего? Я и участие-то там посредственное принимал…
– Да хрен знает… Тут же многое болтают… всем же интересно, чего ты приехал…
– И ты тут ещё моё погоняло палишь!
– Так я думал, ты ей рассказал о себе…
– Теперь и не пустит к себе… Вези к Настьке!

***
Колёса крутились по асфальту и довезли Александрова до своей возлюбленной.
«Пил?» – спросила девушка, увидев Саню. «Пил!» – честно сознался он. «Где?» – чеканила Настя. «У смотрящего! Не веришь: позвони – спроси! Напился и уснул!»
Его простили. Не потому что не виноват, а потому что любили.
***
«А ты, Богданыч, молчи в тряпку! Понял? – вернулся в машину Саня. – И братве ни слова про тот адрес! Усёк? Тане трепанул, потом ещё где-нибудь трепанёшь…» «Да я ж случайно!» – оправдывался Димка. «У тебя всё время случайно, так людей столкнёшь, что и сам потом не рад…» – отчитывал его Александров.
Димку Богданова в городе знали и как трепло, и как человека изрядно фантазирующего и преувеличивающего произошедшее. Вы могли поцеловать даме руку, но если этот момент видел Богданыч, можете быть уверены, он скажет, что «всё было». Когда будет разбор полётов, он отмажется, сказав, что говорил «совсем не так». Этому шакалу всё списывалось. У него всегда были деньги, время и находился выход из любой ситуации. Он был нужен. Тем не менее каждый знал, что он, как шакал из «Маугли» – всем поддакивал.
На малолетке в свое время он попал в красные. Правда и тут объяснил всем блатным, почему. «Так поближе к бабам чтоб! Я ж в медсанчасть! Я без внимания совсем не могу! – тараторил он. – Наших-то там всё равно никого не было. Скучно мне было».
Ему дали красную повязку, и пошёл Дима разносить таблетки. От братвы он никогда не отходил, и со временем ему это «простилось». Конечно, за это он чувствовал себя виноватым, и потому… прогибался! За день  наездится везде, а вечером: «Ой, ребята, приходите ко мне! Я чего-нибудь приготовлю…»
Его нельзя было застать врасплох. По крайней мере до последнего раза…
***
За два года, пока Санька жил в Кадуе, в городе не осталось ни одного места, где была бы преграда для входа блатных. Везде горел зелёный цвет. Люди в городе их боялись и жили слухами и рассказами о жестоких действиях этой команды. Они же смотрели в толпу и видели не людей, а комаров. Их жизни были уравнены в глазах Александрова. С каждым новым делом переступалась новая грань, после которой возврата к прошлой, ещё вчерашней жизни, уже не было. Все блатные ездили с оружием. Много не разговаривали, а люди… пропадали.
***
В заведении, числившемся за блатными, в этот августовский денёк было жарко. Даже «Торпеды», выполнявшие приказы чётко и не думая, в этот раз не прятали оружие и вели себя более расслабленно, чем обычно.
«Менты!» – пролетел громкий крик по ресторану. ОМОН ворвался в считанные секунды и вывел всех на улицу. Дантиста поставили к машине, распинав ему ноги больше ширины плеч и выкрутив руки. Обыскали – нет ничего!
Рядом с развлекательным заведением стояло несколько машин, каждую из которых сотрудники обшерстили и нашли там несколько обрезов. Всех скрутили и повезли в райотдел.
Через два часа допроса ситуация была улажена, но далеко не полностью: выпустили только Александрова и смотрящего.
– Слушай, тут что-то непонятное… За нами ща следить будут, – говорил Саня смотряге. – Ты не против, если я в Череповец свалю, пока тут весь сыр-бор не закончится… Чего-то не охота обратно по лагерям…
– Так, конечно, не против. Езжай. Я попытаюсь тут всё разрулить.
– Я у пацанов череповецких буду. Понял, у кого?.. Понадоблюсь – маякни. Чего известно будет – тоже звони – держи в курсе.
***
День в другом городе прошёл без звонков. Второй тоже. Третий?.. И третий. Деньги у Александрова на кармане закончились. Гулять с городскими дружками дальше было не на что. Поэтому нужно было что-то срочно делать. Решение пришло быстро – память снова не подвела Саньку – он вдруг вспомнил про долг, который ему не отдали в Кадуе…
Местный предприниматель, которого они крышевали, обещался вернуть буквально на днях, но что-то у него пошло не так… Запоздал с денежками.
Шестьдесят километров на бэхе пролетели незаметно. Саню высадили у дома должника и, хлопнув чёрной дверкой, он крикнул своим друзьям из открытой двери подъезда: «Давай! Через полчаса заедете!»
***
Сандали 45-го размера быстро перемахнули пять ступенек, и оказались у кожаных дверей на первом этаже. Модные ромбики на дверях промялись от резких ударов – Санька постучал три раза подряд. Громкая музыка не смолкала, и слышалось, что кто-то подпевает невпопад. Кулак снова прошёл по косяку, и палец утопил кнопку звонка.
«Кто?» – послышалось сиплое и не прокашлявшееся из квартиры. «Гости! – на улыбке сказал Сашка, чтобы не спугнуть Беркова. – Открывай давай!»
В замочной скважине перещёлкнулась задвижка и Санькиному взору предстал пьяный толстый мужик в штанах с животом навыкат и лысой головой.
– Приготовил? – отодвинув его в сторону, Александров прошёл вперёд.
– Чего приготовил? – всматривался тот в Дантиста мутными глазами.
– Долг друзьям… – набирал воздух носом Саня. – М? Должок-то помнишь?
– Помню, – почесал затылок Берков. – Но денег сейчас нет…

Эти слова для Саньки служили определённым знаком, после которого обычно следовали действия. Но не сегодня. Сегодня он был в другом положении, безденежном, так сказать… Поэтому вёл себя немного иначе.
– А мне тут  шепнули, что кто-то все свои доллАры снял со счётика… А? – напирал он на должника. – Что ж мы утаиваем-то от друзей такие факты? Говорят, дома деньги-то и лежат. А это что значит?
– Что? – испуганно выдохнул мужик.
– А это значит, что надо ими поделиться…
– Так нету! Шура! Нету!
– Шура у тебя знаешь где? А меня Александром зовут! – с разворота хлестнул Дантист его по лицу. Берков упал на ковёр и из-за своей неповоротливости никак не мог подняться. «На!» – получил он с ноги, пытаясь встать.
Мурашки пробежали по Санькиной спине до поясницы и вернулись к ушам. «Где?! – выпучивая впалые глаза, кричал он на мужика с рассечённой бровью и порванной губой. – Где всё?..» Берков только стонал и продолжал стоять на своём: «Да нету… нету ничего…» «Зашкерил, значит, гнида! Ну, погоди! Ща ты мне всё отдашь!» – продолжил избивать его Дантист.
***
Он забрал у этого должника гораздо больше того, что тот был должен, оставив его задыхаться в луже крови. Уверенный в своей правоте, Санька спокойно вышел на улицу, где его вот уже несколько минут ждала чёрная бэха.
«Переодевайся!» – подали ему спортивную сумку и вжали газ в пол. На ходу Саня снял футболку, спорты и переоделся в другой спортивный костюм. Чистый. Заляпанную кровью одежду выкинули по дороге в Череповец. «Во, спасибо вам, пацаны! Хоть догадалсь! Вот с кокотышками не знаю, чего делать… – рассматривал ободранные костяшки на кулаке Саня. – Ну да ладно… Дома щас подлечим…» «Отдал деньги-то?» – спрашивали мужики Дантиста. «Отда-ал… Куда ж он денется…» – улыбался Санька двусмысленной улыбкой.
***
Из душевой лейки лилась горячая вода – Саня смывал красные капельки и разводы. Всё-таки теперь на нём висел труп. О том, что он лишил человека жизни, Александров не задумывался. Для него ж его жизнь ничего не стоила. Как, в принципе, и своя… и Настина… И любая другая.
***
После утоления жажды и голода Сане захотелось чего-то большего – женского внимания и правды. Найти её он решил там, где и искал в последнее время всегда – в Кадуе. Именно там и жила ещё одна хорошая подруга, которую он завёл во времена не столь давние, но приятные… Ещё один запасной вариант, который он не боялся подставить. Настю всё-таки порочить было нельзя.
«Таня! – стучался он в её двери. – Танюшка! Открывай!»
В синем атласном халатике она выглянула на площадку и взглядом сказала: «Входи!»
– Саня, ты как около ментовки-то тут прошёл? – наливала она чай на кухне.
– Танька, убери ты этот напиток. Я со своим! – выставил на стол он бутылку коньяка. – Лучше расскажи, чего тут творится? Какие у вас новости?
– А ты типа не слышал? – ставила она на стол две стопки. – Ваших всех повязали. Всех до одного. Бабаевских сначала, а через их показания и на наших, Кадуйских вышли…
– Реально что ли? – выпучил глаза Саня. – Слу-ушай! Давай я у тебя до утра перекантуюсь, а утром с домашнего мне такси вызовешь, я с подъезда прямиком в Череп и уеду… Если я ща тут светанусь – всё!
– О-ой, Саня… Ты как обычно… Ладно! Ночуй! Надеюсь, обойдётся всё, – разрешила Татьяна, и подумав, добавила как будто бы между прочим. – Видал он Дантиста пару раз… Иди спи!
***
Женские пальчики набирали на кнопочном телефоне цифры, и сладкий не совсем проснувшийся голос вызывал такси. «Ты теперь когда приедешь?» – осыпала поцелуями Танька крепкую Санькину шею и не отпускала от себя. «Да скоро», – чтобы отвязаться промолвил Дантист. «Я буду ждать!» – вожделённым взглядом провожала она его у порога.
Свежий воздух ворвался в подъезд и, схаркнув у дверей поганую слюну, Санька пошёл в магазин – за опохмелом. Всё равно такси ещё не приехало.
За длинным прилавком стояла знакомая Альбинка и поправляя чёлку, спрашивала: «Ну, чего, Санька, тебе как обычно? Десять банок?» «Да не… Одну  сегодня. Так… чтобы голову поправить только», – улыбался он ей.
Сорвав ключик с банки «Клинского», он заглотнул сразу почти всю и, зыркнув на продавщицу, сказал: «Жажда…»
На выходе ему заломали руки и сказали, что ждали уже давно: «Таксист ещё вчера тебя сдал. Сразу, как привёз. Знали, в каком районе даже. А вот в какой из пятиэтажек – нет. Пришлось пасти. Видишь, добрые мы какие – даже похмелиться тебе дали. У кого хоть был-то?» «Ща! Так я и сказал! Паспортные данные записать на бумажке?» – издевался Саня над ментами.
Кадуй  – городок небольшой – в одном углу вздохнёшь, в другом скажут – помер. Поэтому позорить кого-то Александров не хотел. Да и чтоб Настя об этой ночёвке узнала – тоже. Зачем жизнь девчонкам портить?
Когда наручники одевали, Саня краем глаза увидел, что в Танькином окне подёрнулась занавеска: «Знать, видела… Поняла всё… Сообщит Настьке…»
– Так от кого, говоришь, вышел-то? – донимался опер.
– Какая вам разница? Взяли и взяли. Хлопайте в ладоши. Человеку ещё жить здесь!
– Ладно, нам не суть. Только вот сидевших там нет, к кому ж ты мог юркнуть-то…

Изгнание Дантиста

***
Лето заканчивалось, а вместе с ним и блатная, разгульная жизнь на воле. Вкус «фламинго» отозвался своим терпким ароматом снова.
«О-о, братан! И тебя взяли?» – с улыбкой и распростёртыми объятиями встретили Александрова в Череповецкой следственной тюрьме.
– И меня… – поняв, что все «свои» уже здесь, ответил Саня. – А наши, я так думаю, тоже тут?
– Тут…
– Плотно сели-то?
– Да в этот раз точно…
Допросы, следствие, куча свидетелей. Дело раскручивалось быстро. Все те, что когда-то клялись в вечном молчании  и божились, что «никогда не сдадут», вдруг написали чуть ли не тройные заявления и забирать их совсем не собирались. Надавить на свидетелей было некому – в этот раз милиция отработала всю сеть.
«Да чего уж там… – вели разговор в камере подследственные. – Погуляли два года… Поотдыхали. Никто нас не беспокоил. Теперь обратно поедем. Всей толпой!»
В тюрьме Саня переживал не очень – позабыл, что наследил в доме Беркова. Он с такой лёгкостью думал, что тот скончался от побоев, что даже не печалился по этому факту. Проблемы начались позднее, когда оказалось, что Берков, провалявшись три дня в реанимации, вместе со всеми остальными написал на него заяву, да к тому же, совсем не кстати ещё и свидетельница нашлась его расправы – бабка со второго этажа, которая якобы слышала весь разговор…
«Да не может быть! – успокаивал себя Санька. – Это наверняка менты всё придумали, чтоб я признался!»
Он стал настаивать на следственном эксперименте: «Пусть она стоит на своём втором этаже, а я на первом, в квартире Беркова буду вполголоса говорить! И пусть она все мои слова чётко произнесёт! Не избивал я его до такой степени! Дал пару затрещин и всё! А уж кто после меня к нему заходил – не моё дело!»
Вскоре бабка, как свидетельница, отпала, но вину Александрову признать всё-таки пришлось: уж наследил крепко – везде свои пальчики оставил. А потом ещё и другие весточки от благодарных жителей прилетели – на тебе, Санька, получи за всё! И за вывозы мужей в лес по ночам, и за драки, и за всё-всё! На следствии кто-то даже сказал, что Александров ногти у него выдирал. Будто в гараже закрыл и пассатижами… «Прижимать – прижимали – пугали просто, а другого ничего не было», – вступался за себя Саня.
Был у них кран с цепью, на автоматике работал. Так вот к нему наручниками прицепляли и подвешивали. Об этом на следствии, кстати, тоже вспомнили…
***
Судили всю шару в разных местах. Политика, так сказать, вмешалась и в эту отрасль. Бабаевских послали в Кадуй, потому как знали, что дома у них всё куплено, а Саньке снова повезло – нашли судью для него, как им казалось, непредвзятого.
Вера Борисовна, строгая седовласая женщина, в специальном помещении для переговоров Дантисту сказала:: «Саня, скажу тебе, как есть: срок скостить не удастся… У тебя ни болезни, ни детей, характеристики, сам знаешь, какие… Самое лучшее, что я могу – восемь лет тебе дать. Но остальных на 10-12 закроем. У вас организованная преступная группировка! Причём на два района: Кадуйский и Бабаевский». «Так, тёть Вер, я ж всё понимаю! Я знаю, что мне не одна пятилетка светит! Если выгорит такое дело, век не забуду! Спасибо тебе большое!» «Да ладно, Надю просто жалко. Да и тебя тоже. Я в посёлок на выходные поеду – расскажу ей», – сказала бывшая соседка из дома напротив.
– Ты чё – знаешь  её что ли? – спрашивали после ухода судьи дежурные.
– Соседка моя… по огороду! – то ли в шутку, то ли всерьёз ответил Саня.
***
Хорошую новость вскоре быстро сменила другая: Настя написала, что она ждёт от Саньки ребёнка. Письмо передали в конверте, который Сашка разорвал за две секунды и почувствовал знакомый свежий аромат. «Настенька… – возникла перед ним её улыбка. – Девочка моя маленькая… Загрызут тебя теперь. Загрызут. Или аборт мамка делать заставит, или замуж за кого-нибудь по-быстрому выдаст… А ведь у меня мог быть сын… Или дочь… Просра-ал! Всё просра-ал!»
Санька, умываясь слезами, сползал по стене вниз и смотрел на дверь камеры-одиночки. «Она же на меня надеялась! А я… Раз! И нет меня! Всё! Выпал из жизни! У самого семьи не было! И у ребёнка моего её не будет!» – содрагалась каждая клеточка его тела в нервных конвульсиях. «Раньше хоть я мог за неё вступиться, а теперь кто?.. Заклюют её родственнички! Не дадут родиться моему ребёнку», – наконец-то начинало приходить к нему осознание того, что он натворил. «Статья от 8 до 12 лет! Куда там – да он меня и знать даже не будет… Ё-о! – схватился Сашка за голову. – К чему я шёл? Я всю жизнь хотел семью, хотел быть нужным… И всё променял!»
Никто из его «друзей» не надеялся, что вскоре выйдет из мест не столь отдалённых. Поэтому, как под копирку, они писали письма жёнам, подругам, возлюбленным: «Не жди».
***
Вслед за Настиным письмом прилетела и… тёща!
– Ты чего это натворил?! – добившись свидания, выговаривала она ему. – Мы выдадим Настю замуж! И чтоб даже духа тут твоего не было! Чтоб дом наш за километр обходил! Она у нас счастливой будет! И ребёнка без тебя воспитаем! Он у нас ни в чём нуждаться не будет! Понял?!
– Всё правильно Вы говорите… Всё… Я ж и сам не ожидал, что всё так получится, – сидел с повинной головой Санька. – Если с ментами договориться смогу, на роды приеду…
 – Не надо этого! Даже не вздумай! – твердила Екатерина Галактионовна. – Я узнавала у начальника милиции – меньше восьми из вас никто не получит! Доигрались!
– А мы не играли! Да и не гуляли толком. Чего я – один такой? Вон у меня – все за стенкой! И у всех семьи! А дочь вашу я неволить не собираюсь! – еле выдавил из себя Санька. – Я понимаю, что ей надо заканчивать образование, ещё и ребёнок родится… Я-то чем сейчас могу помочь? У меня такой срок маячит…
Тёща встала из-за маленького зелёненького переговорного стола и хотела уже уходить.
– Только всё, что ты мне сейчас сказала, – вдруг озлобился Сашка. – Может быть одним днём перечёркнуто!
– Как так? – встала она в дверях и посмотрела сначала на опера, а потом на Александрова.
– Ты свою дочь что ли плохо знаешь? Я могу и через восемь лет, и через десять к ней приехать. И с кем бы она ни была, ни жила, прибежит-прискачет ко мне в этот же день! И что ты тогда будешь говорить мне потом? М-м-м? Всё на моём осознании держится – это я туда не поеду! Поняла?!
– И не езди! Пусть она забудет тебя! – просила Настина мать.
– Конечно, пусть! – крепился Санька, сглатывая ком обиды, так не вовремя подкативший к горлу. – Не переживай! Не вернусь! Выдавай замуж! Пусть они живут! Пусть ребёнка моего кто-то воспитывает! Я знаю, Вы проследите! А у меня срок тут большой намечается. Ваша правда.
– Я тебе всё сказала! – строго посмотрела женщина на почти добитого Саньку.
– Могли бы и не приходить. Я и сам всё это знаю, – сказал ей на прощание бывший молодой человек её дочери.
***
Следствие шло долго, а депрессия, сжирающая Саньку изнутри, ничего хорошего не предвещала. Он перестал есть. Пить.  Настя продолжала писать письма, которые целой стопкой лежали у Александрова в тумбочке не распечатанными. Единственное, что он написал: «Не езди и не жди. Я не хочу, чтобы ты хоть как-то соприкасалась с тюрьмой. Не надо тебе этой грязи видеть, Настенька. Для этого я найду кого-нибудь. Главное, пацана воспитывай. У меня всё есть. А ты… Ты замуж выйди. Если получится удачно, буду только рад за вас! Значит, в бедности не наживёшься… Не обязательно по любви выходи. Главное, чтоб человек рядом был хороший. Тебе поддержка сейчас нужна. Слушайся пока что мать, не перечь ей. Она для тебя всё сделает: и выучит, и квартиру купит. А меня прости. Не думал, что так получится. Прости. Прощай».
Единственное, что Саньке лезло в глотку, так это свежезаваренный чифир. Густая жидкость насыщенного коричневого цвета заливалась в него эмалированными кружками. Голова начинала кружиться, и иногда его даже подташнивало, но пить его Александров не переставал.
Узнать, что происходит с Дантистом, уголовники не могли – он замкнулся в себе и ни с кем не разговаривал – поэтому придумали хитрый план, о чём отписали смотрящему.
***
Медсестра пришла в камеру и начала измерять температуру и давление у недомогающего Саньки. Он и подумать не мог, что с ним происходит, как она вдруг скомандовала: «Немедленная госпитализация. У человека нервный срыв! Истощение организма на этой почве. Давайте его в местную больницу!»
Сашке было абсолютно фиолетово, куда его везут, несут, ставят. Да хоть голову на плаху! Вообще без разницы!
В санчасти открылись двери в камеру. Отстранённым взглядом Санька обвёл всё пространство и заметил там толстые матрасы и толстых мужиков: ни здорово им, ни привет…
– Саня, привет! – поздоровался с ним, сидевший напротив.
– Чего вам всем от меня надо? – огрызнулся побледневший Александров.
– А нам уже отписали, что тебя сейчас привезут…
– Значит, меня сюда специально запихали? – начинало доходить до Сашки. – Где смотрящий?
– Да в соседней камере сидит. Сегодня уезжает на этап.
– Понятно теперь. Значит, меня сюда за тем и перевели… Кто за санчастью смотрит?
– Гера Компас.
– Кто такой? – не мог вспомнить Санька.
– Так он на крытой сидит, – услышал Дантист в ответ.
На крытой сидели те, кому давали по 15 лет особого режима. Самого строгого. Или смертники, которым расстрел заменили на срок. Они сидели в отдельных камерах, на отдельных условиях, а все их передвижения осуществлялись только в позе «ку» – внаклонку.
В камере послышался стук и кто-то крикнул: «Подойдите к кабуре!»
Санька подошёл к дырочке в стене, чтобы поздороваться. У Геры срока было 15 лет. Сидеть ему ещё, и сидеть, а болячки вдруг взяли да и прошли – обратно на крытую переводят, в место для особо опасных рецидивистов.
– Слушай, а почему тебе лет так много дали? – вдруг спросил у него Дантист.
– Да на мне не один труп потому что висит. Понимаешь? Когда сознание с душой не сходится – очень плохо! Теперь вот боюсь. Нет, не сидеть. Суда Божьего. Ведь ни матерей, ни детей. Никого не щадили… Ладно, не об этом сейчас. Я на тебя санчасть оставляю.
– А чего – больше никого нет? Ты не видишь, в каком я состоянии? – бесцветными глазами Санька смотрел в кабуру.
– Вор сказал тебе передать.
– Вор? – как током передёрнуло Сашку.
– Да… – спокойным тоном проговорил тот. –  Московский Тамерлан сидит на крытой.
– Отписки я никакой почему-то не видел… – не верил ему Дантист.
– А сейчас будет. Меня как только переселят к ним обратно, на тебя придёт малява от Вора, – продолжал Компас.
Вору перечить нельзя. И отказываться от его предложений тоже. Это неуважение. Его решение не оспаривается и не оговаривается.
Только Гера съехал на крытую, как через час медсёстры принесли баулы с общим перечнем всего, что в них находится, Александрову. И маляву от Вора.
Общения на таком уровне у Саньки раньше никогда не было. Поэтому чувства восторга и одновременно страха ошибиться  вскружили ему  голову. Он чётко знал и понимал, что все больницы в тюрьмах – за Ворами. Это они их опекают. В первую очередь «помощь» привезут сюда, больным людям, особо в ней нуждающимся, потом тем, кто находится внизу – в изоляторе, а затем уже и в лагеря.
С Саньки спрос тут был двойной – если хоть что-то бы пропало, у него бы голову открутили и разговаривать даже не стали. Его это пугало. Страх ошибиться, казалось, поселится в нём навсегда. Мысли о Насте мгновенно отошли на второй план. Теперь он общался с людьми, которые говорили только один раз и сразу же исполняли любой приговор.
Чётко и систематически Санька следил за тем, чтобы у каждого из сорока человек, лежавших в санчасти, была еда и курево. Чтобы все были обуты, одеты и накормлены.
Светлый коридор. На полу – линолеум, на стенах – обои. Повсюду офисная мебель. Было видно, что Вор вкладывает туда немалые деньги. Все чистое и отремонтированное. Особенно Сашку радовали новые умывальники – следить за чистотой он любил, да и что говорить – был приучен с самого детства. Не мамой. Нет. Режимом спецучреждений.
***
Полежать в больничке – это как отдых у заключённых. Александров там полгода провёл. Единственное, когда заходили менты с проверками, медсёстры просили его сидеть. Мол, даже с кровати встать не может, плохо как.
Медперсонал блатные не трогали. Через них все дороги были налажены. Это они относили малявы Вору и приносили от него всё необходимое.
Каждое утро Саня отчитывался Вору о вчерашнем дне, кто заехал, в какую камеру поселился, об их самочувствии, прессовали ли кого менты…
Жизнь текла своим чередом и, казалось, что всё находится на своём месте. Пока вдруг от Настасьи снова не пришло письмо: «Я решила жить с другим».
Санька даже не дочитал – выкинул и закрыл для себя тему семьи навсегда. Как там про покойников говорят: не было, нет и не надо.
***
После такой весточки «из дома», с Саней начали новые чудеса происходить. Вызвала его к себе начальница санчасти, да и говорит:
– Слушай, депрессия твоя, по ходу дела, ещё затягивается. Кто-то очень не хочет, чтобы ты в лагере долго сидел. Тебя сегодня на другую тюрьму повезут. Готовься!
– А зачем? – смотрел за её пальцами, выписывающими завивающимся почерком какие-то справки.
– Там люди тебя очень хотят увидеть…
– Кто?
– Давид... Знаешь его?
– Знаю!  – обрадовался Дантист. – Я с ним немало времени провёл в беседах! А он там разве?
– К нему в камеру и приедешь!
– А в лагерь когда?
– Так когда он решит… А мы скажем, что у тебя депрессия. А ну, не дай Бог, сорвёшься, убьёшь тут кого… Да? Скажем, что у нас тут нет препаратов нужных, едешь туда.
***
Депрессия по дому давно отошла на сто пятнадцатый план. Сейчас Санька жил блатной жизнью, той, что когда-то он вкусил вместе со вкусом «Фламинго». «Доброго пути! Поставь за себя человека. Я тебе доверяю! – пришла ему малява от Вора. – Отпиши его погоняло, сколько ему сидеть и откуда собирается ехать».
Писать сообщения Вору нужно очень осторожно. И Санька это знал. Только на «Вы», ни одного мата, ни одного жаргона в тексте быть не должно.
За неправильно написанное письмо Вору можно было лишиться всех регалий, собранных за блатную жизнь. Давид научил в своё время Сашку: «Дажи эсли пишиш «мусара», эта слова ни упатрипляиш – проста ставиш три звизды, и патчёркиваиш валнистай линиэй, ни прэсуют нас. Сашка, эст таки знаки, каторыи он паймёт! Ва–первих, абращениэ к ниму, имя иво патчёркиваэш двумя чиртами! Визде! И столка раз, сколка пишеш! Пра пидарасав захочишь написать, што выкинули их из хаты, проста «эти людишки» пиши и валнистай линиэй тожэ патчиркивай…»
«Не зря с Давидом я подолгу беседовал! – думал Санька, отписывая Московскому Вору. – Пригодилось!» Правда, страх ошибиться и проиграть все свои срока подстёгивал писать ещё аккуратнее и прилежнее.
***
В областную больницу тюремного типа, что недалеко от женской тюрьмы в Вологде, Санька приехал налегке. Всё мужикам оставил. Знал, что необходимое ему дадут и там.
–  Здорово, братва! – зашёл он с маленьким баульчиком, в котором валялась только пачка чаю да спортивный костюм на сменку, в подвал, куда по обыкновению попал на карантин.
Нерусский смотрящий, сидевший на большой недавно покрашенной наре, растянувшейся во всю камеру и уставленной разнообразными продуктами от сала, колбасы и до масла, не дожевав очередной кусок, зыркнул в его сторону и ничего не сказал – ел.
– Куда упасть можно? – ждал Сашка.
– Щас найдём места, ни пириживайтэ… – ответил голос с сильным акцентом.
Саня спокойно стоял на пороге и ждал своего череда. Всё, как Давид учил: «не нарываца, ни выделяца, имет спакойствийэ».
– А ты кто? – вдруг спросил он у основного.
– Я сматрю сдесь за низам, за карантинам сматряший, – проговорил рот с прилипшими к нему крошками. – Низами маё има.
– А наверху смотрящий кто? За больницей вообще кто смотрит? – не отводил взора от толстого кавказца Санька.
– Чё – Давида ни знаишь? Ни слышишь што ли, кто сматряший за балницей? – не двигался с места чёрный камень. – Типа, вапще далёкий, да? Прикиньте, парни… (он посмотрел на двоих своих приближённых) Он дажи ни знаит, кто сматряший за балницей…
– Ну ладно, теперь буду знать, что Давид… – играл свою роль Александров. – А какой Давид-то?
– Да с Волагды…
– С Вологды? – поджимал нижнюю губу Санька и водил носом. – А написать-то ему можно? Маляву хоть отправить?
– А чиво ты иму будишь писат? Чиво вот тибэ писать палаженцу?!Ты иво знаишь или чиво?
– Да просто отписаться хотел…
– Так я сам атпишу, – почёсывая волосатую шею, говорил Низами, – кто приэхал, куда прэхал… Тибэ-та зачэм иму лична писат? Видити ли, приэдут тут, и сразу с палажэнцем знакомица хатят…
«Вот придурок! Ну, погоди, – думал про себя Санька, еле сдерживая ухмылку, – сейчас ты у меня вспотеешь!»
– Ну ладно, где хоть место-то моё? – продолжал скромничать Дантист.
– А ты аткуда? – вдруг вспомнил, что не спросил Низами.
– Я с той больницы приехал… Только что…
Смотрящий за карантином окинул Саньку острым взором, слегка заплывшим под толстыми веками: маленький пакетик в руках Саньки не предвещал для Низами большой удачи или даже хоть какой-то наживы. Ведь у каждого из сидевших кули были намного больше и вкуснее. «У кого пакеты и мешки большие были, всех к себе подтянул… – окидывал каждого взглядом Санька. – Ага…Понятно… Кто побогаче, всех к себе… А у меня-то ни сигарет, ни чая…»
Низами положил Саньку в самый дальний угол. За ним туда попросились и москвичи, заехавшие в хату вместе с ним: «Мы вместе приехали. Можно и нам туда?» «Сматрити сами», – согласился смотряга.
Один из них белорус – светлый такой, нос прямой… Лежит на нарах и шепчет Саньке: «Хм… Какой-то тут смотрящий странный…» «Ты тоже заметил?» – таким же тоном ответил ему Сашка. «Да… Видал, какое себе пузо нажрал? Он, наверно, столько этапов встретил, так, поди, у кого мешки были побольше, всех к себе подсаживал! – посмеивался Блондин. – А ведь у нас не спросил, голодные мы или нет. Не правильно. Вообще не подобает так вести себя в его положении…» «Да не переживай, – подмигнул ему Дантист. – Ща мы над ним приколемся!» «А как?» – шептал белорус толстыми губами. «А я ща возьму, да напишу положенцу!» – заискрился Санька. «А чё ты ему напишешь? – потянулся в его сторону Блондин. – Ты его знаешь что ли?» «Да пару слов напишу – больше и не надо. Это ж мой семейник по строгому режиму…» – посматривал на Низами Сашка в ожидании расправы. «Ого! Ну ща толстый вспотеет! – обрадовался белорус. – Посмотри: положил тебя в самую задницу! Даже не спросил, кто ты, что ты…»
– Дак можно положенцу-то написать? – обратился Александров к смотрящему за карантином.
– Дак чё тибэ иму писат-та? – с полным набитым ртом спрашивал его Низами.
– Да просто хочу написать, кто я. Спросить, куда я приехал…
– Да я тибэ и так расскажу, куда ти приэхал…
– Ну, грубить-то не надо. Буквально пару слов дай напишу…
– Пиши-пиши… Если чиво, я скажу, што гаварил тибэ, штобы ти ни атвликал иво.
«Давид, брат, привет. Я приехал. В 10 камере. Смотрящий у тебя хороший, но об этом потом. Спустись ко мне вниз», – ушла малява наверх от Саньки.
Не прошло и пятнадцати минут, как открылась дверь, в которой появился высокий, седовласый мужчина.
«Давид! Привет!» – вскочил Ниазми с набитым ртом, извергающим в разные стороны крошки. Положенец прошёл мимо его и со всей душой обнял Сашку. С полминуты бывшие семейники смотрели друг на друга и не могли народоваться встрече. Оглядев помещение, Давид спросил у Саньки: «Давно приэхал?»
– Да вот… час назад примерно. Вот пацаны со мной, – показал он на москвичей. – Парни, вроде, нормальные…
Низами смотрел на всех с нар и не мог понять, что происходит. Давид подал им сумку: «Так, мужики, заадно, пака я спустилься, вот общиэ вам: чай, сигарети… Все, кто с этапа приихали, биритэ!» «Саня, тибэ чиво нада? – обратился он к старому другу. – Нэт? Чириз пятнадцат минут я падниму тибя к сибэ в камиру».
На лице Саньки появилась чуть заметная улыбка, а в душе он обнимал Давида изо всех сил и кричал от радости, что может снова быть под защитой своего названного отца.
– Чиво? Как тибэ сматряший? – прервал Сашкины мечтания положенец. – Эта што ли ваш сматряший? (показал он рукой на жующего хлеб с салом Низами) Ешь, ешь… ни падавис…
«Саня, дак чиво ты хочишь» – разом переключился он на своего близкого. «Давид, ну сам видишь, что происходит. Это смотрящий что ли? К нему люди пришли в камеру – он даже не спросил, кто тут смотрящий, кто – нет, кто чем живёт, кто мужики?» – раздухарился Сашка.
– Пачиму ти ни спрасил у них аб этам? – перевёл взгляд Давид на бывшего смотрящего за карантином.
– А ани сами ничиво ни гаварят, – послышалось в ответ.
– А с чиво они далжны гаварит-та? Ти должин спрасит был… – спокойно говорил положенец.
«Саня, каво поставит за ниво йэст?» – взгляд Давида скользнул на Александрова. «У меня есть кандидатура – москвич, Блондин погоняло», – сказал Сашка вслух.
– Паминяйтэс мистами, – также ровно произнёс Давид.
– Чё? Я теперь смотрящий? – впал в ступор белорус.
– Ну, палучаеца так… А с этим сам реши. Ти видель, как он встричаит этапи – такова ни дапускай!
Саня смотрел за происходящим и чувствовал своё превосходство над всеми присутствующими, как вдруг на плечо упала рука с длинными пальцами: «Раз ти иво паставил, сам суда и спускаца будиш, общие насит… И правирят ти будиш – паринь твой, тибэ за ниво и атвичат! Пуст он сам на тибэ атписываит, а ни на миня. А в камире са мной будишь сидеть…»
После ухода высших чинов Низами отправили в дальний угол, а в камере Давида уже был приготовлен стол, уставленный яствами. Медсёстры принесли спирт, и Санька снова почувствовал себя, как дома.
***
На следующее утро от Блондина пришла малява. Он тщательно отписывал, кто приехал, сколько человек, как встретили этап. Санька пробежался глазами по синим строчкам, и предложил Давиду: «Будешь смотреть?» «Зачэм? Ани за табой. Ты там сматрящива аставил. Я тибе верю, как сибэ. Пуст низ за табой будит, а сматрящий на тибя пуст пишит».
Тот случай, когда Санька схватил у себя в горле не ком обиды, а гордость, пробежавшую по кадыку и вылившуюся в растянутую улыбку. «Молодец, Блондин. Не подкачай, а то с меня положенец спросит», – написал Санька вдогонку белорусу.
***
Быть с Давидом было не только приятно, но и полезно. Положенец на больнице он, а стало быть, власть вся у него. А раз Санька был при нём, то и для него везде горел зелёный цвет. Он мог выходить из камеры в любое время, переходить в другую «хату», но это было далеко не самое излюбленное его занятие. Интереснее всего то, что ему дозволялось ходить к девкам. К осужденным, конечно. Они сидели в другом крыле, перегороженном решёткой. Мужики их видели, но перейти к ним не могли. А вот Санька с Давидом… Они носили им не только чай и сигареты, но и ватки, бинты и другие средства личной гигиены…
«Что я – лекарь какой?» – говорил Санька Давиду, когда тот накладывал ему целую сумку всего. «Бири-бири, ща к девкам пайдём!» – уговаривал его друг. «Да куда тут? – укладывал Сашка добро. – Тампоны, прокладки?!» «Сашка, у них другая гигиэна… Дэвушки же.. Што я тибэ абъисняю?! Приходица и эта заказывать…» – улыбался Давид.
Таким подаркам безвольные женщины были несказанно рады и как могли, выражали свою благодарность блатным. «Нэт, у них панятий нэт, – отвечал положенец на Санькин вопрос. –  Там кто силнэе, тот и прав. В камирэ, если баба силная, так ана всэх и дэржит».
Вот именно таким-то сильным они всё и отдавали из общака. «Ти раздай всо дивчонкам, а ми патом паинтирэсуимса у них, раздала ти или нэт. Если акажица, што нэт, тибя накажут», – спокойно, но доходчиво положенец объяснял бабе-амбалу суть передачки.
Посылки такие на больнице понимали далеко не все. Блатной, просидевший в тюрьме несколько сроков, но такого не видавший, спрашивал у Давида, обнаружив в общаке женские крема: «Это что? Кому они нахрен нужны? Кто привёз?» «Сматрящий за горадам привёз», – раскладывая всё по кучкам, отвечал Давид. «Так он же нормально, вроде, смотрит. Что он – поиздевался над нами?» – не понимал мужик. «Так это же для девок из того крыла», – встревал Сашка. После этих слов по камере пробегал дружный смешок, а блатной высказывал сквозь смех: «Во ты меня напугал! Я уж думал, гвардия голубых что ли у нас где-то развелась? Крема для лица на общее ешё ни разу не заходили! А тут и женские ещё! Да и косметика еще до кучи! Тампоны хоть тут нигде не забудьте!»
После таких подарков завалы из маляв с благодарностями от девок Давид с Санькой читали сутками, а потом каждой отписывали ответ. «Спасибо, что помогаете, поддерживаете, хоть мы и по понятиям не живём», – приходило от женщин. «Нам без разницы, – летело им в ответ. – Вы приболели, вы отбываете срок. Мы обязаны».
Когда рука уставала писать и по пальцам начинали «бегать ёжики», они могли просто крикнуть: «Марина из шестой камеры! Мы твою маляву видели! Всё ясно. Всё поняли. Поблагодарила от души. Мы со всем согласны. Солидарны! Будет нужда – обращайся ещё!»
И они обращались: просили кофе, конфеты, сигареты с фильтром. И им давали.
***
Тюрьма – место, где собраны люди с разными пороками, на которых они когда-то попались в лапы правосудия. Насколько оно было правильным, судить будет кто-то наверху, а им просто приходилось выживать в тех условиях, в которые они были поставлены.
Эмоции – главный враг любого человека, который не умеет ими владеть. А в обстановке, где всё на крайностях и гранях, только ими и живут.
В своей камере Давид предупредил блатных, что скоро к ним заедет его семейник по строгачу. Против никто не высказывался и ожидал такого же пожилого человека. Когда в дверях показался сильный молодой парень, к которому Давид отнёсся, как к сыну, закипели страсти. Зависть… злость… ревность. Почему это положенец общается с этим больше, чем с другими смотрящими? В воздухе зазвенели вопросы, полетел недружественный шепоток…
«Чиво-та маладыи люди так ни равнадушни, што ти фсё са мной…» – заметил изменения в их поведения Давид. Люди, которые до появления в их «палате» Дантиста постоянно общались с положенцем, теряли самое ценное – необходимое внимание. Теперь каждый день бывшие семейники начинали вместе, вели продолжительные беседы на разные темы, и это очень злило остальных. Они выказывали своё недовольство.
Саня чувствовал их волчий оскал за спиной и решил не накалять ситуацию:
– Слушай, – подошёл он к Давиду. – У меня общения с твоим окружением никакого не получается… Сам видишь – они завидуют, что мы с тобой тесно общаемся. Чего нужно в этой жизни, я от тебя взял. Ты доверяешь моему слову – для меня это много. Знаешь все мои мысли. Находиться здесь при всех недопониманиях не вижу смысла. Если низ за мной, то давай туда и пойду. Мне так легче ещё… А видеться сможем: что тебя, что меня менты поднимут. Какая нам разница? А камеру оборудовать недолго. Будет, как у тебя: и музыка, и DVD… Вот ванная отдельная – не знаю, будет ли… Но постараюсь отделать, как комнату… Не хочу я тебя ни с кем ссорить…
Давид такую идею одобрил, и Санькину хату после дотошного ремонта внизу сделали общаковой.
***
Долго Дантист отбывал свой срок по больницам. Не один год «болел». Настало время следующего этапа – в ИК-17. Сначала, как и заведено было, полетела туда малява от Давида, чтоб готовились и встретили, а затем и сам Санька. «Ти там ни расслабляйся, атдихат некагда – тибя там сразу работай загрузят, а я папозже приеду», – на прощание сказал Саньке Давид.
В исправительной колонии Шексны Дантиста встретил Степан. Крепкий дядька с широким лбом. Витя Степановский. Положенец. Как только Саньку привезли в карантин, он сразу на него указал: «Этого я забираю».
***
Накрытый стол ломился от домашних блюд – и где они их только взяли! Отдохнул Сашка немного, и сразу новые обязанности – ставят его смотрящим за отрядом. «Вот двоих человек себе в помощь возьми, – стрельнул глазами на парней Степан. – Вот, ребята, ваш барачный. Теперь к нему обращайтесь».
Двое мужиков кивнули в знак согласия, а остальные смотрели на Саньку изучающим взглядом. Да в этом ничего странного-то и не было. Не один Степан здесь был из положенцев. В разных бараках находились ещё три человека, которые в своё время были положенцами в разных лагерях. Каждого из них мужики также слушали, как и Витю Степановского, потому что знали – все они ровня. Называли их ещё бродягами. Не теми, что по малолетке скитаются, не ведая дорог. А теми бродягами, которых вот-вот коронуют и общим сходом превратят в Воров. Теми бродягами, к которым могут приехать Воры и сказать: «Мы считаем тебя нашим братом». Бродяга – последняя ступень блатного мира, отделяющая тебя от Вора. Выше Вора в той жизни нет никого.
– А ты раньше-то бывал здесь? – обратились мужики с вопросом к Сане.
– Бывал… Два года сидел…
– А я помню тебя по тому сроку, тебе 18 тогда было… Совсем салага, – сказал низенький, плюгавенький мужичок. – Недолго ж тебя не было. Но возмужал… возмужал!
– Так два года ж прошло… Время быстро летит…
***
Смотрящий из Сани вышел путёвый. К своей работе он подходил тщательно и ответственно. Был при этой зоне отряд «инвалидный», куда Саня заходил с особой проверкой: не только посмотреть, сыты ли, и обуты, но и послушать, о чём говорят, и чем живут.
Там находились мужчины 65-70 лет… Их даже на проверку не выводили… Человек сто таких. Люди, которые всю жизнь просидели в лагерях, и большинство из них начинали, как Санька – на малолетке, потом перешли на общий, а далее и на строгий режим, куда попадали неоднократно. Они все знали друг друга не первый срок, не первый этап, а из далёкого детства.
– Петька, а помнишь, когда мы на малолетку поехали, по 14 же нам было? – всматривался мутно-голубыми глазами старичок в своего соседа.
– Вот у меня вчера дочь приезжала – привезла спортивный костюм, – как будто не услышав, что тот спросил у него, проговорил второй.
– А моя меня даже не признаёт… – расстраивался третий.
***

Время в Шексне потекло своим чередом. Поначалу. Было и трудно, и не очень. Временами. В отряде у Сани контингент был абсолютно разным: от бывших положенцев до особых режимов и строгих. Кто-то смотрел на него с насмешкой, мол, молодой ещё… Не понимает… Система ж, она не только за решёткой, она и внутри. Весь мир – система. И в этой тоже нашёлся тот, который не верил в его силы и проверял на прочность, создавая ситуации, где Дантист должен был себя появить.
В отряде ему мужики сказали:
– Ой, и тяжело тебе тут придётся…
– Это почему? – возмутился смотрящий.
– Очень много противоречий. Тебя мутиться начнут. До тебя трое смотрящих было. Ты – четвёртый. Тут уж, как себя поставишь…
– Пытаетесь жути на меня навести? – осматривал их видавший виды Александров. – Ну, посмотрим… Только знайте: я не боюсь. Я прекрасно понимаю, для чего я живу и как я живу. И если люди в лагере меня поставили, значит, в этом надобность была…
– Так они ща специально барачных молодых ставят, чтобы по-быстрому сожрать… – подзуживали они.
– Мужики, если вы сеете недовольство в отряде и считаете, что я слишком молодой, не потяну – идите к положенцу и говорите там. Или для кого-то здесь его слово – не закон?
Наступило такое молчание, что если бы пролетела муха, было б слышно, как она машет каждым крылом.
– Значит, закон! – разорвал тишину Сашка. – А кто меня сюда ставил? Положенец! Значит, какие там могут быть роптания за спиной или ещё чего-то? Какой бы я ни был – молодой или старый – мне здесь жить и вопросы ваши решать. Или смиритесь, или идите к положенцу. Только не забудьте, что он вопросы всем будет задавать, а вы должны будете ответить – на каком основании он должен меня убрать.
***
Саня переживал, но сдаваться не собирался. Ему нужно было срочно найти семейников. Людей, которые близки его мировоззрению, которые думают, как он, и придерживаются одних идей. А это было нелегко. В его секции из 50 человек десять были просто «мешками». Сынками богатых родителей, за счёт которых постоянно пополнялся общак и ремонтировалась зона. Эти люди сами предлагали свои услуги. «Я готов вкладываться», – говорили они. Зная, что у них есть финансы, таких держали рядом, но ни во что не посвящали.
Однажды привезли в зону 20 чеченцев-террористов, с одним из которых и сошёлся Санька. Он получил 17 лет сроку за угон вертолёта с российской военной базы. Ему омоновцы во время операции прострелили обе ноги, и передвигался он на костылях. Умар его звали. Что Саню поразило, так это то, что все двадцать чеченцев держались вместе. Блатные к ним не лезли. Они во всё очень быстро вникали и были сильно сплочены. Стояли друг за друга горой. Санька, узнав их историю, решил, что лучше ему ничего не найти и посчитал, что жить нужно с ними – эти люди воевали. Знают, как держать оружие и постоять за себя. Уважал он таких. Блатные же силового варианта не рассматривали. Чтобы применить оружие, блатной должен был пятьдесят раз объяснить, что не так. У чеченцев же разговор был коротким. Для них завалить человека за свою правду  – ни о чём. Потому их на зоне не задевали, да к тому же они ещё и понятия знали…
Худощавый и лысоватый измученный жизнью сороколетний чеченец рассказывал Сане: «Вот придставь, нас брали в Налчикэ… Привизли в штаб ФиэСБе, били три дэня! Я личино никаво ни убил! Я угнал с расийскай базы верталёт. Для сибя хател. А миня паймали и сказали, што для тераристав. А я проста дагаварилься с салдатами. Дал им вина, ани мне и сказали – забирай! Я и угнал. Улител на нём. Ни в каво ни стрилял. А мне вон – в оби наги. Сухажилия пирирэзали… А ты знаишь, как мы жили? Вот придставь: жил бы ты са сваей жиной, рибёнкам… На сваей зимльэ… Пахал би… Сеял… Пришли би какии-та салдаты и сказали, што ты тут жить ни должин, будишь нашим рабом. Ты бы, что ли, ни пашёл сваю семью защищать? Вот пришли бы и сказали, што ты никто и стали бы всё уничтажат!? Да у вас бы все мужики пахватали бы ружья, и пашли за сваи семьи! Нам ничиво ни абъяснили, а проста сказали, што у нас пачиму-та вайна с Рассией. А у миня жина, двое маленких дитей… Я сваю землю защищал! Аккупанты никогда никаму ни нравилис. Разразилас гражданьская вайна…»
«Я бы на вашем месте также поступил», – сказал, дослушав рассказ, Санька. Для себя он уже решил – вот это тот самый человек. Близкий. С Умаром они ели из одной тарелки и все 19 чеченцев стали в итоге Сашкиной поддержкой. Блатные же не поддерживали общения с чеченцами. Не из-за разной веры, из-за разного мышления. Чеченцам без разницы, хоть ты смотрящий, хоть Дед Мороз – они за справделивость.
– Вот вы братва. Друг друга братьями называете. Пачиму тагда ньэ памагаите дэруг дэругу? – спрашивал Умар у Саньки.
– Так все за свои шкуры боятся…
– Эта жи не честна! – возмутился чеченский друг. – Палучаеца, бросили! Если ты бэрат, зачэм от тибя ухадит? Эта уже праституция палучаеца…
Умар никак не мог понять, как человека, которого ты причислил к своим родным, можно было на кого-то променять, подставить, оболгать?
– Ани тибе бэратья? – спрашивал он после очередной заварушки у Сашки.
 – Братья по жизни. Ровня, – объяснял Александров.
– И ты можишь палажица на них, как на самаво сибя?
– Ну…
– А пачему тогда вчэра аднаво сматрящива на бараке сажрали за то, што он впирвые принял неправильнае ришение, патом тут же а-адумалься и принял другое. Но иму же не прастили… Сразу прадавили да упора! Типер он ни суница нигде. А если эта были иво братьа, ани бы вашли в иво палаженийэ, и хатя б аставили при людях… Ну, ашибся чилавек, с кем ни бывайэт? А ви жи этава ни дилаетэ. Палучаеца, жрёотьэ сами сибьа!
– Эх, Умар… – соглашался с ним Санька. – Некоторым дают послабление. В зависимости от их авторитета. А тех, кто только начинает, уберут, да и всё.
Как только чеченцы назвали Саньку братом, переживания посыпались даже не со стороны блатных, а со стороны ментов. Дантиста вызвали в штаб. «За мою деятельность, может, зовут? – размышлял по дороге Александров. – Или по отряду? А может, из-за чеченцев? Менты ж хотят, чтоб мы их террористами считали. Так в нашем мире этого нет… И они, и мы отбываем срок. Какая ж тут разница? Что ж им надо от меня?»
Дух патриотизма правоохранительные органы в Саньке разбудить не смогли:
– Ты же с чеченцем живёшь…
– Да.
– А ты знаешь, что он угнал вертолёт?
– Знаю.
– А ты знаешь, что все 20 террористов убивали наших солдат?
– Ваших солдат?.. – многозначительно посмотрел на сотрудников Сашка. – Убивали они?.. Ты же, начальник, не глупый человек. Для меня солдат – тоже никто. Все, кто носит погоны, для блатных, знаешь, они кто? Ты меня на что пытаешься склонить?
– Вот смотри: была бы война, привезли бы твоего сына и убили бы, – продолжал начальник.
– Моего сына туда бы не призвали! Я бы сделал всё для того, чтоб он в такую армию не попал!
– Ладно. Значит, ты не патриот…
– А каким я могу быть патриотом? Я с малолетки прошёл все этапы исправления и кроме побоев и всякого говна от тебя и таких, как ты, ничего не видел. А сейчас ты пытаешься меня лечить, чтоб я как-то к тебе уважительно относился?! Для меня разницы нет: чечен он, не чечен он. Воевал он, не воевал он. Я знаю, что мы оба сидим в одном лагере, и если он побежит завтра на свободу, ты будешь в него стрелять! Если я побегу, ты будешь стрелять в меня также, как и в него! Чем мы им не ровня? И ты мне сейчас будешь говорить про патриотизм? Ты, который сидит в этом штабе и вся твоя задача – охранять зэков, чтобы никто из нас не убежал?!
– Я вижу, разговор у нас с тобой не клеится…
– И не будет!
– А я думал, ты настоящий русский и в твоём влиянии устроить чеченцам здесь жаркую жизнь…
– В моём влиянии такого быть не может! Потому что с одним из них я кушаю, а к остальным очень уважительно отношусь!
– Ты смотри… Ими же спецслужбы занимаются. Смотри, чтобы и тобою не занялись, раз вы так плотно общаетесь. Мы же не знаем, о чем вы там говорите. Может, новую войну планируете…
– Да иди ты! Разговор наш закончен: хочешь в изолятор сажай, хоть чего делай, а общения с ними не прекращу!
– Получается, ты помогаешь им в этом лагере?.. Долго ты у нас смотрящим не пробудешь, – ставил точку в разговоре начальник.
– А это чё за угрозы такие?! Каким образом ты можешь мне здесь создать помехи? Ты здесь опер! А меня на это место смотрящий за лагерем поставил. Будешь ставить помехи, получишь бунт в лагере. Тебе это надо? У тебя первого же погоны полетят! Люди на работу не выйдут. У тебя тут такая неразбериха возникнет…
– Нам, конечно, не надо бунта в лагере…
– Так если вам его не надо, зачем угрожаешь смотрящему? Иди положенцу угрожай! Он тебе быстро скажет: пошёл на ..й! Больше он разговаривать не будет – у него 3000 зэков в подчинении. Чего ты с ними делать будешь? Так что больше со мной таких разговоров не веди. А этот будут знать чехи и положенец.
– А ты знаешь, что среди ваших блатных наши люди тоже есть? – будто выкидывая последний козырь, заявил начальник.
 – Не знаю. А кто? Назови мне их погоняла. Завтра их не будет среди нас. Всех твоих козлят передавят. Выкинут, как кошек ненужных.
***
О таких узнали скоро. Уж очень быстро их выпускали из изолятора.
«Слышь, ты же, вроде, такой же, как я, смотряга… – обращался Санька к  Сургуту, увидев, как после избиения мента, его через пять минут выпустили из изолятора. – Почему это нас по несколько дней там держат, а тебя выпускают сразу? Я, может, тоже хочу, чтоб мне всё безнаказанно проходило. Ну-ка, научи… Как это тебя так прощают? Что за привилегии такие вдруг? Что ты для них такое особенное делаешь?..
Сургут смотрел на него маленькими раскосыми глазами, и, оправдываясь, тихо говорил: «Да ничиво ни делаю. Проста разгавариваю…»
– Это чего такое говорить надо, чтобы сразу после таких косяков выпускали… Интересно, через какое время общения подвязки с мусорами возникают… Взял – их соладту разбил лицо, а они тебе ничего… Иди, говорят, дальше гуляй. У меня бы такая возможность была, каждый день бы бил, а меня б прощали сразу за это, как вот тебя, например… – играл перед ним кулаками Санька.

***
Витя Степановский по каким-то причинам после всех этих разговоров Дантиста перебросил на другой пост.
– Барак передаём на другого смотрящего, – заявил Степан Александрову. – Ты будешь за санчастью смотреть. Там голова твоя очень нужна, и навыки тоже.
– Почему я на санчасть? – заиграли на Сашкином лбу глубокие волны. – Больше некому?!  А сюда кого?
– Сургута сюда, – тихо произнёс Степановский.
– Сургута?! – взорвался Дантист. – На барак жёлтого смотрящего поставишь?! Витя, этот человек мутноватый. Я ему не доверяю. Ко мне мужики на бараке подходили, как к своему смотрящему. Щас ты поставишь этого жёлтого, там могут пойти такие волнения…
– Какие волнения, Саня? Мы же тебя не убираем с барака. Ты там и будешь находиться. Если какие-то волнения возникнут, просто придёшь и объяснишь, что я тут, никуда не делся. Ты ему будешь на бараке в помощь…
– Интересно, – на вдохе сказал Санька. – Ладно… Раз уж ты так решил, чего теперь делать. Надо, чтоб я на санчасти был, значит, буду на санчасти.
С положенцем вологодский смотряга не спорил. Отправился туда, куда назначили. Там его ждали 40 человек, которые сразу пошли к нему с новыми проблемами.
Лекарства не хватало. Это вызывало большие недовольства, справиться с которыми должен был Сашка.
– А давай так сделаем… – лежал на койке 40-летний зэк с оттопыренными ушами. – Сейчас возьмём и напишем всем коллективом жалобы в министерство на ментов, что они нас не лечат, лекарства нет, деньги не выделяются. Отправим в Вологду через подкупленных ментов, а за этим приедет проверка – втык всем тут устроит.
– Так-то идея неплохая, – кумекал Санька. – Если ментов натянут – нам ведь это только в плюс.
– А ты сможешь сделать так, чтобы это до министерства дошло? – подначивал лопоухий.
– А почему не смогу? Есть у меня мент один, который за деньги хоть чего… И водку носит, и телефоны подбрасывает. Всё могу! – решительно ответил Дантист. – Деньги были б только!
И завертелась колесница. Местные больные стали деньги на мента собирать. Кто сколько.  Только после того, как Саня с ним договорился, мужики ему новую заморочку подбросили: «Давай так сделаем, чтобы об этой теме положенец не узнал…» «Это почему ещё? – засмеялся им в глаза Санька. –  Я не могу его в курс не ставить… Вы чего?» «Понимаешь, мы ему не доверяем. Вот увидишь, он так сделает, что жалобы до назначенного места не дойдут. Не то что не дойдут, а и отсюда-то не выйдут. Он не пойдёт на то, чтоб ментов вздрючили». «С чего вы это взяли? – наивным взором обводил он пациентов санчасти. – Чего это вы такое говорите-то?! Вы чего – утверждаете, что положенец с мусорами работает? Вы вообще в уме?» «А ты не знал что ли?» – чесал за ухом дряхлый мужик. «Не знал я такого!» – всем видом Александров показывал, что это не так. «А ты позволь сделать, как мы тебя просим и увидишь его реакцию…» – уговаривали Сашку сидельцы. «Чью реакцию?» – будто не слыша, что ему говорят, спрашивал Дантист у собравшейся вокруг его толпы. «Положенца! – продолжали они доказывать своё. – Ты вот знаешь, что тут лекарств нет. Он ведь тоже это знает. И один хрен ничего не делает! Мы к ментам сколько раз обращались, чтоб они лекарства привезли. Люди болеют! А лечиться нечем! Он нас тоже не слышит, мол, лечитесь тем, что есть!» «Да не может он вам так говорить! – заступался за старшего Санька. – Я сейчас сам у него пойду поинтересуюсь, мог он такое сказать, или не мог…»
Противоречивые чувства терзали Санькину душу. Он свято верил в то, что по блатным порядкам быть такого в принципе не могло, но видя, как не справделив бывает закон и по ту, и по эту сторону колючей проволоки, допускал любой исход.
– Витя, там в санчасти больные мужики лежат. Человек сорок. Ни лекарств, ничего, – начал Дантист издалека. – Они тупо лежат на своих кроватях, а им ни капельниц, ни уколов, ни таблеток не дают… Какой смысл? Они и в бараке с таким же успехом могли лежать, а их туда для галочки поднимают… И больными потом выписывают…
– А твоя задача какая? – выдували толстые губы дым от сигареты. – Лекарства думать, чтоб были? Чтоб был порядок!
– Дак порядок-то есть! Только их не лечат, понимаешь? – видя безразличие положенца к этому вопросу, продолжал доказывать свою правоту Санька. – А почему мы не можем решить вопрос, чтоб в санчасть лекарство привезли?!
– Слишком много вопросов задаёшь. Я с ментами разговаривал. Они сказали, финансиование слабое. А у нас на санчасть денег тоже нет, – проговорил басистый голос.
 – Так значит… – стоял перед ним Санька, еле скрывая негодование и злость. – И что делать будем? Ментам выделаются деньги на санчасть! Я это отлично знаю! Куда они их девают?! Почему для осужденных лекарства не покупают?!
– Короче, это не твоё дело. Ты занимайся, чем занимался, а про лекарства не думай, – уговаривал Дантиста Степановский.
Уходил от положенца вологодский смотряга в растрёпанных чувствах. Если б он имел право проявлять свои эмоции, наверняка бы уже размазал того по стене. Но в мире жёсткой иерархии этого сделать было нельзя. И подумать об этом – тоже.
«Да-а, ребята, что-то тут неладно… Что-то тут не то, – вернувшись в санчасть, делал выводы Дантист. – Он сказал, что денег на лекарства ментам не выделяют, хотя я сто пудов знаю другое!»  «А мы тебе что говорили? – зажужжали мужики. – Давай сделаем через твоего человека… Вот и посмотрим, выделяются или нет…»
Санька смотрел на больных мужиков и думал, что ему со всем этим делать: «Я не могу совсем в тему положенца не ставить. Сделаем по-хитрому: вы сначала отправите через мента жалобы, а как только они уйдут, я сразу же пойду к положенцу и скажу, что мужики на местную администрацию жалобы написали, а мною это дело было одобрено. И в курс, вроде как, его поставлю, и обратку сделать не сможем. Вот и проверим реакцию…»
Сорок жалоб на администрацию колонии ушли по нужному адресу, и Саня отправился к Вите Степановскому:
 – Они написали жалобы… Думаю, сейчас приедет комиссия, – следил за реакцией положенца Сашка после каждого сказанного слова.
– Что? – глаза Вити тут же увеличились в размерах. – Что ты им позволил сделать?! На администрацию?! Жалобы?! А где они?
– Так в Вологде уже… – издевался Санька.
– Как? Они уже и из зоны вышли?!
– Вышли, – повторял, как за психически нездоровым человеком Сашка последнее слово, чтобы тот успокоился.
– Как? Как такое могло произойти?!
– А как по-твоему? Люди болеют, а я должен оставить их без лекарств? Так? Ты же сам меня туда поставил! Тем более, если это против мусоров, то нам будет только на руку. А менты сами напросились – сами виноваты. В общем, я разрешил и ты об этом знай. Тебя в курс ставлю.
– Давно они уехали в Вологду? С кем отправил? – уточнял немного успокоившийся положенец.
 – У меня есть человек, в ментах работает. Я тебе про него говорил, он за деньги всё делает. Сам знаешь: здесь у каждого смотрящего такой человек есть.
– Конкретно скажи, кто такой? – проводил допрос Степановский. – С какой смены?
– С этой. Но называть не буду. Ты же мне про своих не рассказываешь. Не говоришь, на кого работаешь…
– Ты понимаешь, что сейчас будет? Щас сюда приедет комиссия, их отымеют, а они палки в колёса начнут нам вставлять! – объяснял положенец провинившемуся смотрящему.
– А на то, что лекарства больным людям не дают и не лечат их, на это надо было глаза закрывать? Да? И пусть они своё получат! Пусть! – раздухарился Сашка.
– Ты понимаешь – звонок с министерства, и вызовут меня, как я такое допустил?!
– Вот и пусть едут – их работу проверяют, почему санчасть без таблеток, – не услышал того, что хотел сказать положенец, Санька. – Мужики подтвердят!
– Ничего они не подтвердят! – повышал тон Степановский. – Слушай сюда: ты сделал о-очень большую глупость!
– Почему глупость? – искренне не понимал Дантист. – Что я не правильно сделал?
– Да потому что ща тебя мусора сожрут, а мы ничего не сможем сделать! Даже тебя защитить! – слышал слова, которые начинали возвращать расположение к положенцу, Сашка.
– Почему? – не на шутку задумывался смотрящий.
– Они же узнают, кто тебя поставил. Начнутся вопросы ко мне, кого сунул такого, что всех ментов под раздачу пустил…
– А чего? Менты на тебя какое-то влияние имеют? – думал, что уцепил его крючком, спрашивал Санька положенца.– Такого я, конечно, не знал…
– Они на меня влияние имеют в том плане, что если я им какую-то подлянку подсуну, они будут стараться перекрывать мне движение в зоне, – выдувая воздух большими ноздрями, объяснял тему Витя.
 – Так это-то санчасть! В первую очередь всё самое лучшее туда должно идти! Только туда! – доказывал Сашка. – А мы их даже лекарством обеспечить не можем! Какие тут могут быть споры? Я считаю, что я прав!
– Никто не говорит, что ты не прав, – вдруг он услышал от положенца. – Просто менты не дадут тебе в этом лагере жить.
– Конкретно мне?
– Ну и ко мне вопросов будет много.
– А что – ты должен был запретить мне?
– Я должен был сделать так, чтобы эти жалобы отсюда не вышли.
– Ну тут два варианта: либо мужикам угодить, либо ментам, – прощупывал почву смотряга. – Я лично выбрал угодить больным мужикам. Я ж не знал, что интересы так пересекутся…
– Я тебе всё вечером скажу. Конечно, буду стараться от мужиков тебя защитить, но скорей всего придётся тебя из смотрящих оттуда снять… – кивал большой головой положенец.
Санька сидел напротив него и не мог понять, почему люди, которые его сподвигли на такой шаг, должны вдруг встать на другую сторону. Переметнуться. И что такое говорит положенец, неужели он и вправду на стороне органов находится…
– Это почему меня придётся снять?! – испугался Сашка.
– Ты понимаешь, что они тебя теперь в изоляторе сгноят? Если я тебя сниму, получится, что ты не смотрящий и до тебя докапываться будет не за что, а так не дадут тебе ничего делать… А все эти мужики… – Витя схаркнул в сторону. – Я пошлю сейчас туда двух человек, и ты увидишь: они все откажутся от своих слов.
– А зачем? – смотрели карие волчьи глаза на положенца.
– Комиссия приедет…Так чтоб… – колебался Степановский. – Чтоб ментов не подставить.
Витя делал вид, что всё это только на благо Саньке и его репутации в лагере, мол, защитить его только хочет: «Вот увидишь, как получится. Нашёл кому верить – мужикам! Да они сейчас все до одного от своих слов откажутся. На тебя съедут и скажут, что ты заставил каждого подписаться!»
О таком развитии событий Александров и подумать не мог. Он бывал в разных ситуациях и видел гнилой народец, но тут-то наверняка был уверен, что делает благое дело и оно будет воспринято правильно. «Быть такого не может! – доказывал он своё положенцу. – Я ж для них только и старался! Пошёл на поводу потому что все они больные люди! Сами этой проблемой были озабочены». «Да что тут говорить? – ухмылялся положенец. – Скоро всё сам увидишь: приедет комиссия, мусора поедут с ними, а мужики на тебя покажут. Так и будет!»
«Да не будет так!» – вскочил Сашка. «Не будет? Да? – переспросил самоуверенного молодого человека главный по лагерю. – Ну пошли… Я тебе сейчас прямо это покажу…»
В секунду Витя послал двух амбалов в санчасть, после визита которых, там сидели все напуганными и озадаченными.
– Мужики, в чём дело-то? – обводил каждого своим пристальным, тяжёлым взглядом Дантист. – Вы чего делаете-то? Я ж за каждого из вас вписался! Вы почему отказываетесь-то? Договаривались же: что в жалобе, то и говорите. Вы почему после Витиных бойцов от всего отказываетесь? Вы охренели что ли? Ещё даже комиссия не приехала!
***
«Витя, вы чего тут – колдовали что ли?» – спрашивал после трудной беседы «со своими» Санька Степановского. «А я тебе говорил, предупреждал… – кивал лысой головой со складками на затылке положенец. – А дальше расклад тебе дать?.. Как ты думаешь, что с тобой менты сделают?» «Со мной что сделают? Я с этими мужиками разговаривал, и такого не было! Ты чё, хочешь сказать, что я их заставил что ли эти жалобы написать?» – приливала кровь к Сашкиным глазам и вискам.  «Получается так. Властью, данной тебе, заставил, запугал», – будто на полном серьёзе говорил положенец. «Ты же знаешь, что я их не пугал и не заставлял! Вы меня к чему подводите-то, не понимаю… Хотите сказать, что я, обойдя тебя, положенца, взял и заставил писать их жалобы что ли? Типа они не хотели, а я заставил? Так получается?» – смотрел на кивающего Витю Санька. «А ты их сейчас послушай, они все, как один говорят, что ты пригрозил им ужасной жизнью в лагере…» – добивал Степановский Александрова. «Я такого не говорил! Это чего получается: вы перед мусорами отмазываетесь, а меня сливаете?! Так что ли? Я так не согласен! Давай собирать сходняк братский! Пусть они решают, что со мной делать! – заявил ему Дантист. – Выйдите все из санчасти! Я сам с мужиками поговорю». «Нет. Вдруг ты их опять начнёшь запугивать», – посмеивался положенец вместе со своими амбалами над Санькой. «Я их не запугивал! – сквозь зубы крикнул не сдержавшийся парень. – И ты это прекрасно знаешь! Чего вы делаете-то? Сожрать меня собрались?! Или мусорам отдать? А?!» «Не-е… – продолжал подличать Витя. – Ментам мы тебя не отдадим… Я тебе предлагаю решение: уходи из смотрящих». «В смысле?» – сжимал кулаки Саня. «Я сейчас сходняк соберу братский. Предложу одно. Чтоб тебя со смотрящих сняли…» – осознавая своё превосходство над всеми, говорил положенец. «Ты же сам меня ставил! – в укор ему говорил Сашка. – В праве, конечно… Но многие этим будут не довольны. Мужики с моего отряда – точно! Они знают, что я не проститутка какая-то. Я свои слова назад не беру». «Ну давай посмотрим, чё братва вечером скажет. Пока я тебя отстраняю временно. Сюда найду кого поставить пока что, а с тобой вечером всё решится», – подводил разговор к завершению Степановский.
Саня понял, что его добрые помыслы были вывернуты наизнанку и то, чего он добивался с малых лет, ускользает из-за одного то ли верного, то ли уже не верного решения… Он посмотрел на положенца и спросил: «Если вы меня снимите, что мне сможете предложить? Чем я буду здесь заниматься?» «Ничем. Будешь также среди братвы находиться. Только ни за чем следить не будешь. Будешь помогать, но без моего ведома уже ничего не сделаешь… – заявил Степановский. – Будешь помогать человеку, поставленному от нас. Ты же в этой жизни много знаешь. Вот и пригодишься. Будешь подсказывать, что да как, но решений, как смотрящий, принимать уже не будешь».
Карие Санькины глаза бегали по широкому лицу положенца: «Я только одного понять не могу: меня ты за что убрать хочешь? Вот даже, если представить, что твои слова могли бы быть правдой, хотя это не так, и я бы подставил ментов… Так мы-то с вами братья…» «Ой, Саня, легче одного тебя лишиться, чем всех подставлять», – как само собой разумеещеся сказал Степановский.
– Так тут же, вроде, вся власть наша. Как смотрящие могут пострадать?
– Помимо этого есть свои договоренности с ментами, и санчасть – не самая главная проблема, которую мы должны были с вами сейчас разрешать, – скрипел зубами с прорехами положенец. – Вечером сходняк будет. Готовься. Только пойми одно: мы же тебя защищаем! Тебя ж сгноят в изоляторе за такое. А мы, как всё успокоится, восстановим тебя обратно…
Заманчивое предложение звенело у Сашки в ушах до самой сходки. Только вместе с ним в мыслях витала и огромная тень недоверия, укрепляющегося с каждой новой подставой всё больше и больше. «Странно всё это… Обманут», – гонял про себя Сашка.
Молодой мужик, прошедший в свои 25 все ступени испытаний системы перевоспитания и дослужившийся до определенного ранга справделивости, ведомой только ему, вдруг лишится своих регалий! И за что? За правду?
Санька более не мог держать в себе обиды и решил рассказать о том, что его гложило, своему семейнику, который за справделивость боролся не только на словах...
«Умар, рассуди… – начал свой разговор с чеченцем Саня. – Я для больных мужиков решил лекарство выбить. Все сорок человек предложили жалобы написать на ментов в министерство, что деньги на санчасть куда-то уходят. Я и мента нашёл, через которого это сделать можно. Подкупил его. А потом от положенца зашли ребята, поговорили с пациентами пару тройку минут, и всё – ситуация переменилась в корне – теперь они говорят, что я запугал их и заставил подписаться под жалобами, мол, всё устраивает их. Витя сказал, вечером сходняк будет собирать. Будут меня из смотрящих выгонять… Но ведь все знают, что не так всё было…»
«Ни пирижвай, – выслушав его, сказал чех. – Справидливаст на твайэй старане. Палажэнэц ни прав тут. Нам эта всэм нэ нравица. Вэчерам на схадняк мы тожэ придём!»
Огонёк надежды заюлил где-то внизу Сашкиной грудной клетки: «Есть! Есть ещё, на кого надеяться!» «А чего, вы думаете, может быть на сходняке? – опомнился Санька. «А на схаднике ани с братвой могут у тибя спрасит… Витя всэх падгатовит, и при всэх ат всэх палучищ… И мусара будут ради, и эти в атказку пайдут… Нэт уж, Саня, мы придём».
***
«Братва, я никого не запугивал, – отчитывался Дантист на сходняке. – Вы же это сами знаете. Это полный бред! Я конечно, понимаю, что вы сейчас руководствуетесь решением положенца, только знайте: сегодня меня снимут, завтра за вами придут… То же самое будет и с вами! Каждый будет кивать! Что смотрите? Не так? Думаете, я один 40 человек запугал? Да, если на то пошло, я бы ни в жизнь эти жалобы б не отправил, если б речь не шла о больных людях, которые лечения не получают!»
Смотряги из разных отсеков смотрели на него каждый по-своему. Кому-то он был по душе, а кому-то не угодил в своё время, потому как не имел в своем характере такой черты и даже точки… И вот как раз они-то и жаждили его крови. «Да нам и раньше не нравилось, как он себя вёл», – вдруг послышалось от братвы. «Ну всё, – поджал нижнюю губу Санька. – Сейчас по цепочке пойдёт. Все как один начнут это же подтверждать…»
Обострённое чувство справделивости у чеченцев не дало пропасть Саньке в этот нелёгкий для него момент. На сходняк они опоздали на пару минут – специально. Завидев их приближение, стоявший на шухере крикнул: «Чехи идут!» Блатные в количестве двадцати человек после этих слов почему-то задёргались. Быть может, понимали, что не правы...
Первым зашёл Умар: «Рибята, я фсё панимаю, тему знаю, вот я пришёл, и 19 стаят у входа. Йэсли сичас вы с нэво палучите, эта будит нэ справэделива. Он мой семэйник, и их тожи. Йэсли с ниво хоть адин волас упадьот, атсюда из вас никто ни выйдит. Вам такова шанса ни дадим. Мы ни шутим, – хоть и с акцентом, но твёрдо говорил Сашкин семейник. – Свайо слова дэржим всигда. Вы видите, у миня в руках кастыли? Пьэрвим двум я ими спину праткну. Кто на сьэмэйника маево дёрница хоть раз! Эта как на миня унизили. Давайте решим все палюбовна. Йэсли вы рэшили парня сунут пад писдарэс, то мы люди справидливыйэ – вам иво ни отдадим. Йэсли рэшити снять са сматрящих – давайте. Толька знайте, лучши йэво за санчастью никто сматреть ни будет».
Девятнадцать чеченцев, стоящих за дверями и ждущих своего череда, весьма напрягали собравшихся смотряг. Все были наслышаны о террористах, которые не только за справедливость, но и за брата, которому они встали поперёк.
Стали блатные обратку давать, мол, никто и не хотел с него ничего спрашивать, а хотели только объяснить, что он будет не смотрящим, а ровней останется. Уберечь хотели парня добродетели.
«Знайэм мы, как вы убэрэгайэтэ, – говорили чеченцы. – С-сами жроттэ их… Толка мы вам нашэва парня ни атдадим…»
И после этих слов ситуация неожиданно приняла совсем другой оборот.
– А кого ты хочешь на его место поставить? – спросил у Умара Витя.
Секунда молчания. Нерушимая и непонятная. Полетел шепоток друг по другу, а чеченец, ни сколько не стушевавшись, ответил: «Луче иво никаво в этам лагире нэт».
– Раз ты такой справделивый, и он твой семейник... Во всём ты в курсе. Может,  санчасть возьмёшь на себя ? – предложил чеху положенец.
– А какая разница? Я с ним кушаю из адной тарельки, хлеб адын йэм, значит, я фсэ иво взэгляды на жизн раздэляйу. Ну, замьэнитьэ на миня – адинакава. Адинакавыи ришэниа будут.
– А и пусть! – кивал большой головой Витя. – Тут понимаешь, вроде бы, и не изменится ничего, а Дантиста мы уберём. И его не тронут – он тут никто, и до тебя не докапаются – не ты принимал то решение.
Оценив всю сложность момента, Умар согласился. Человека поменяли, а осталось там всё по-старому.
«Только я сразу говорю при всех, – обратился на сходняке к своему семейнику Сашка. –  Умар, скажи мужикам на санчасти от меня, что они все проститутки! И всей братве пусть так скажут. От своих слов через пять минут только такие отказываются! Я им поверил, а они меня на растерзание отдали! Я не знаю, сколько тут братьев, а кто против меня , но я вас услышал и понял. Смотрящим будет мой семейник, раз вы решили меня уберечь. Или вам так было выгодно. Но при всех говорю: весь лагерь этих будет считать проститутками. Я даже ради этого и местом своим готов пожертвовать… Мужики нормальные с ними никаких дел не будут иметь, и словам их не поверят».
Смотряги хоть Дантиста отстранили от дел общим голосованием, но с его позицией согласились. Порешили, что Александров этих пациентов справедливо проститутками назвал. «Это не мужики воровские, а проститутки ментовские!» – раздражался Сашка.
***
Высокие потолки барака заплыли темнотой и наступила ночь. Кое-где слышался храп и покачивались от движений повешанные на двухярусные кровати простыни, скрывающие спящих от остальных. Закрытые плитами ДСП от посторонних глаз нары, отделяющие внутреннее пространство для каждого блатного от других,  давали свободу для Саньки. Только здесь, в своём небольшом убежище, он находил для себя приют. И в этот день, после двусмысленного изгнания из смотрящих, он мог побыть наедине с собой только тут. В минуты отчаяния он всегда вспоминал дом. Да хотя какой дом?! Двор он вспоминал, двор… Толстого, Смолу… фотик из магазина… Запах сожженного сена и задницу Русика, торчащую в иллюминаторе… А ещё вспоминал он слесаря. Доброго слесаря с малолетки. И Рыбу с Ёлычем… И торт… единственный торт, приготовленный для него в спецухе. Потом кадры сменялись, и перед глазами возникала не покрашенная ДСП и… Серёга Бахрамеев… «Надо же, как он меня тогда! Бра-ат…» – улыбался Сашка.
Перевёрнутые карие капельки смотрели в пустоту, а по их радужке скользили отрывки из прошлой жизни. Вечно кричащая мамка… Папка… Деньга… Настенька… «Как там она? А ребёнок как? Даже фотки ведь не послала. Написала только, что Серёгой назвала и всё… Сын у меня есть… Сын…» Тепло от осознания того, что он не один на этой планете, разливалось по всему телу и согревало на пару минут. Не один. Есть жить для кого… выживать, выбиваться из этой поганой системы. Он поворачивался на другой бок и усыпал.
Впалые глаза закрывались, растянутый рот самопроизвольно раскрывался, а сознание всё-т не давало покоя. Будто сквозь дымку кто-то бесконечно причитал его голосом: «Нет друзей – одни приятели. Оказавшись один на один, я смотрю вглубь лесов внимательно, где тропинку свою забыл. Я иду в край ночной и тёмный, непроглядный и непролазный. Я ищу тонкой нитью прутья, которые путь мне укажут. Остановка. И вновь один я. Оглянулся – там никого. Чёрной строчкой тускнеет небо и не видно, что там да кто. Надо мной туман сгущается, но просвета всё-т не видать, я так жду, что всё скончается, но конца-то и не видать. Я дышу тяжело, не ровно… грудь вздымается не до конца. Ты скажи мне, что дальше будет, стоном что ли, или рыча… Отзовись, успокой моё сердце. В сонном царстве больше быть не могу. Будто загнанный зверь в угол я на неведанность эту смотрю. Не меняется и не проходит… ничего. Никогда. Невдомёк. По болоту крадётся полдень. Ночь былую уже не вернуть. Расступись мгла сознанья и сомна, отойди мрак бессонных теней, рассекая глубокие стоны, ветром сильным оконца забей. Те просветы полуденной смуты, те отчаянья полные сны, закопти своим блеском стоны, успокой… уговори…»
***
Он проснулся с тяжёлой грудью и не мог нормально дышать. «Сердце покалывает, – сказал он Умару, сев на край своей кровати. – Прям вздохнуть до конца не могу. «Пайдём в балничку сходим?» – предложил чех.
«В больничку по-любому придётся идти. Разговор-то с мужиками не закрыт. Надо бы точку поставить», – держался за грудную клетку Сашка.
***
– Мужики, вы щас все здесь на санчасти, – пришёл недавний смотрящий на свою территорию. – Это ж вы тогда приходили – просили о помощи... Сейчас здесь нет положенца. Только мой семейник. Может, скажете, что такое приключилось? Как вы от слов от своих отказались? Почему так быстро передумали?
Взрослые мужики, которые недавно изо всех сил подначивали Саньку устроить проверку ментам, сидели, как в воду опущенные.
– Я из-за вас со всеми блатными чуть не переругался, хорошо чех пришел, который будет за вами следить. Он знает, кто вы и что вы. Его так не прочешете. Сами себе жизнь сделали.
Ему не перечили и не говорили ни слова. Они даже взгляда не поднимали. Дантист смотрел на них, как на провинившихся детей. Только, если детей ещё можно простить, то тут случай другой.
«Нас через положенца заставили, – шепнул потом ему лопоухий мужик. – Только не говори никому. Нам угрожали. Сказали, как жить в лагере будете? Вы же положенцу помеху создали. Если не скажете, что Дантист заставил, то кранты вам!..»
 – И как вы себя после этого чувствуете? Думаете, соответствуете на мужиков? На меня все свалили!.. – хотел услышать слова раскаянья Санька. –Я думал, вам реально всем плохо, и между ментами и вами не мог не выбрать вас. А вы отдали меня. Испугались положенца. А если бы вы все сорок встали и сказали, что он не прав, куда бы он делся? В итоге-то вышло, что вы меня подставили все! Чего мужикам-то будете объяснять? Опять врать будете, что я заставил? Они же вам не поверят. Уже против вас все настроены. Вам положенец сказал, что будете жить нормально. Вас трогать никто не будет, но и доверять не будет никто. И так во всех лагерях. Я, конечно, и так всё знал, но от вас это слышать лучше – теперь я уверен.
***
За санчастью Умар с Дантистом стали следить вместе. На официальном посту стоял чех, а вологодский смотряга помогал разруливать все вопросы. Порой чеченец не всё мог разъяснить русским. В такие моменты и требовалась Сашкина помощь. И к положенцу рассказывать об обстановке ходил тоже он.
Проверка прошла, как и задумали блатные. Менты были успокоены,  Дантист – тоже: он видел, что он не отошёл от дел и его воспринимают, как раньше. Видел, но всё равно чего-то ждал. И дождался.
Смену атмосферы Санька чувствовал, как никто другой. Как будто в воздухе звенели звоночки, а он слышал их средним ухом. В лагерь приехал бродяга. Авторитет у некоронованного Вора очень огромный. К нему стали стекаться люди, чтобы тот ответил на возникшие вопросы. Он же, в случаях, где поступали несправедливо, должен был принимать решения. Даже вопрос о смене положенца мог поставить, а тут такая тема – ставленника его друга из смотряг убрали, да ещё и поговаривают, что не по совести.
Начал он разбираться, да выспрашивать, за что Дантиста убрали, да в разговоре с блатными пропустил словцо, что пойдёт к положенцу.  Тем более, что ему здесь многое не нравилось, а тут ещё и отношения с мусорами стали проглядываться у него особенные… Сургут это дело прошарил, да и передал кому нужно.
Решили они, что убрать надо обоих из барака: и Дантиста, и бродягу. Сделали они это посредством… профилактики.
***
Маски-шоу в этот раз были, как обычно, прытки и деятельны. Отходили всех дубинками так, что мама не горюй! Попали после этого и Саня, и бродяга в изолятор.
– Ты симейник Давида? Да? – спрашивал некоронованный Вор у Сашки.
– Да…
– Знаю… Слишаль о тебе, – говорил мужчина с орлиным носом.
– Что слышал?
– Што справидливый ты… За правду всигда… Давид за тибя мне маляву в одно время писал, паручался… Года читыри назад… – он причмокнул губами. – Што-та я палаженцу здэшниму ни давиряю… Тьэмнит… Да и што здэс мы аказались вдвайом странавата… Толька я стал за тебя узнавать – амон приэхаль. Ни находишь?
– Да не знаю… Я не удивлюсь, если и по наши души…
– Я тут с людми пагаварил. Многие вед на тваей старане. Гаварят, нэ далжны были тибя снимат са сматрящих. Вот выйдим атсюда – я к палаженцу схажу. Пагаварю. Хочишь – барачным тибя паставим? – на полном серьёзе спрашивал Дантиста друг Давида.
– Да не… Я не тороплюсь. Раз для дела так надо, пусть идёт…
– Да тут дэла ни в том, таропищься ты или нет, тут дела в справидэливасти. Всё правилно далжно быт.
Санька понимал, если бы Давид был в зоне, там бы никто до него и пальцем не дотронулся. Но на него пока рассчитывать не приходилось – он был в Вологде, поэтому выкручивался из всего сам.
В изолятор закинули мужика из 19-го отряда. Авторитетного. Не блатного, но к нему все прислушивались всегда. Обычно такого не случалось, но в любом деле есть исключения. Он сразу залез наверх, поняв, кто перед ним находится, и в разговоры не влезал. А темы были разные. Каждый день новые. Двухъярусные кровати стояли голова к голове. На нижних нарах они разговаривали вполголоса, потому как головы были уж совсем рядом. Так прошли десять суток. В приятной дружеской обстановке. А на одиннадцатые вот всё пошло не так! И какая шлея попала под хвост этому грузину?! Стал он барогозить! Санька, осознавая, что перед ним человек находится авторитетный, пытался себя сдерживать и не вспылять, но когда разговор коснулся личного, не удержался.
– А что ты са мной в камирэ сидишь? Тибя вэд из сматрящих убрали! – вдруг нашёл, чем уткнуть Саньку бродяга.
– А тебе что, места мало? Вроде, обоим хватает. Или будем камеру делить? – вспрыгнул с нар Дантист.
– Ти как са мной разгавариваишь?  Пачиму так груба?! – поднимал голос Лаша.
– А ты? – выпучивал глаза Санька
– А я имею права! Я старши и автаритьэтнейэ! Я ни знаю, пачему тибьэ так Давид давирял?! – ругался с ним бродяга.
– Значит, он знал меня больше! Ни тебе судить!
– Как ты с брадягай разгавариваишь? – поражался безудержному темпераменту бывшего смотряги Лаша.
– Ты сам моего близкого затронул! Если б он тут был, ты бы ща так не разговаривал. Быстро бы тебя осадил! – выдавал на нервах Сашка. – Я простой бывший смотрящий, но я ничем не должен был тебя задеть. Я на твою же грубость ответил. А если тебе места мало, может, ты поедешь в другую камеру?
– Выйдьэм из камери, я братву сабиру. Решим, – подытожил Лаша.
– Че  –  ещё один? Вы теперь все против меня? Ну давайте. Молодого парня чё уж вам не съесть? Ты же знаешь, что сам не прав. Сам первый меня оскорбил. Вон парень у камеры стоял – спросим его. Против твоего авторитета, конечно, я не потяну, но справделивость на моей стороне. И я ответил. Если бы я замолчал, ты бы сам сказал, что я овца. Я завтра выхожу, ты на день позже, давай с положенцем потом решать.
***
На утро Саню выпустили из изолятора, и не найдя ничего лучше для себя, он решил посоветоваться, как быть, с положенцем. «Витя, короче тут дело такое… я с Лашей закусился… – проговорил Дантист, ища понимания. – Он сказал, что на сходняке этот вопрос поднимать будет». «С кем? С бродягой? – взъерепенился Степановский. – Ты чё? Ты при любом раскладе на любом сходняке против него не продержишься!» «Так а чего? Я должен был молчать что ли? Рулет собрать и уехать? Я сказал, сам едь! – оправдывался Санька. – На конце второй недели ему вдруг стало тесно! Я бы на его месте не воспользовался тем, что передо мной менее авторитетный пацан, которому я должен ещё жизнь объяснять! Я не пошёл на поводу. Оставили вопрос до тебя. Завтра он выходит…»
«Ну, сходняк, так сходняк… – на выдохе сказал Витя. – Человек столького добился, а тут какой-то мелкий смотрящий… Ты не вытянешь. Он с тебя спрашивать будет, что ты с ним на повышенных тонах разговаривал…»  «И чего теперь?» – ждал ответа Сашка. «Ты, Дантист, как успеваешь со всеми закуситься? И с крючками, и с бродягами, и со всеми вместе?! Не можешь спокойно жить что ли?» – переживал положенец. «Не могу. Ты мне сейчас говоришь, а я вижу, что ты его боишься…» – смотрел в далеко посаженные глаза Степановского Саня. «Я при любом раскладе должен бродягу поддержать. Он нам нужнее. Авторитетнее. Один такой», – услышал он от Вити. «А мы как пушечное мясо, да? А бродяг нельзя трогать… – переминался с ноги на ногу Александров. – Я ща не на твою справделивость надеюсь, а на его благоразумие. Если он почти Вор, значит, он уникален, а если он уникален,  он должен быть справделив. Я думаю, что он с меня не будет спрашивать…»
***
Бродяга, отсидев свои пятнадцать суток в изоляторе, вышел спокойным. Правда, через несколько секунд это спокойствие было нарушено – сообщили, что Дантист побывал у положенца.
– Чиво, у Вити ужи бьил? – смотрел он с иронией на Саньку.
– Был, – сознался смотряга.
– Разгавор абъяснил?
– Да…
– И што щитаищь, што ты прав?
– Да, считаю, – стоял Сашка на своём.
–  Не баишьса? – смотрели маленькие глаза из-за большого носа.
– Нет. Я знаю, что ты авторитетный человек и сам можешь быть положенцем на этой зоне. Но я от слов своих не откажусь.
– А ти зачэм к палаженцу вапще пашел?
– Просто. Посоветоваться. Он ровня тебе. Может, он бы мне чего посоветовал…
– А што он мог тибэ такова пасавьэтават, если ты щитаишь сибьа справидливым? – пытался поймать его Лаша.
– Мало ли… Может, он меня бы поддержал. Должна же быть справделивость… – выкручивался Санька.
– Так ана есть. За то, што ти са мной так разгавариваль, я тибя фсё равно изабью, но эта будит лична наша с табой. Я на братву эта вынасит нэ буду. Маи близкие жаждут этай крови, но палучу ее толька я. Ти должин запомнит, што с брадягами так не разгаваривают. В другом лагере эта пайдет тибьэ на пользу  – с Варами нада разгавариват уважителна.
– Я в курсе…
– Если ты знаишь – пачему грубил?
– Но ты же мне грубил! Я не могу через себя переступить! Я такой человек!
– Ну, жэди вьэчэра, такой чилавьэк… Фся бравта сагласна, што ти ньэ правилна са мной гаварил, – и не много подумав, добавил. – Тока я их сабират ни буду, патаму што я уже поньал, што тут праисходит, и я им такова шанса ни дам. Ты и я. На этам мы пакончимь. Я адин с тибя вправе спрасить.
– Если ты считаешь, что это правильно, делай, как думаешь, – согласился с ним Дантист. – Только я слов всё равно не забираю.
– Ты па панятиям бьил прав, а па личнасти ти миня задел. Не абижайся. За эта я спрошу.
– Давай. Твой автоитет непререкаем, а мне в назидание, – ждал от него удара Санька.
Хлёстким ударом Дантисту был разбит нос, из которого разом хлынула кровь: «Больши так не разгаваривай с брадягами. Тибя жи убьют!»
Санька смывал кровь над раковиной и слушал бродягу: «Ти мнэ симпатичэн. Паэтаму так. Я в моладасти такой жи был! Фсё доказывал! Правду атстаивай, но ни таким образам. Голас не павышай – можишь чилавьэчиский афтаритэт унизит…»
Дантист понял, за что получил, и поэтому не рыпался. «Я болши с табой апщаца ни буду, – пояснил ему Лаша. – И вапщэ! Зачэм ты пашёл к палаженцу?! Ты жэ знаиш, мы с ним ровня! И эта был личный канфликт! Я бы ни стал йэво вынасит! Но ты мньэ выбара ни аставил. Ани ждали, што я так ни аставлю. Панимаишь?!» «Да я просто не знал, как себя вести с тобой! – признался Санька Лаше. – Я бродягу первый раз вижу! Поэтому и пошёл!» «Фсо. Ладна. Я скажу, что эта личный канфликт бил». «Я скажу, что я с тебя за это уже получил», – согласился Дантист.
***
Время – такое абстрактное понятие, которое может творить с людьми реальные вещи. Оно бывает подходящим и не очень, а вот как прочувствовать эту золотую середину и тот самый необходимый сокровенный момент, иногда бывает непонятно. Особенно, когда ты не понимаешь, что происходит вокруг.
Сургут, смотрящий за бараком каждый день ждал, что его вот-вот могут сместить. Этот жёлтый парень подразумевал, что на его место поставят Дантиста. Поэтому искал любые ходы, чтобы этого не случилось. А тут такое везение – сам бродяга против Александрова. Желая выслужиться перед высшим чином в блатном мире, да тут же и насолить Саньке, Сургут заслал двух своих шестерок к нему в отряд с приказом убрать Дантиста с нижнего этажа, мол, он здесь уже совсем никто.
В отдельном углу с отличным ремонтом, где на стенах висели картины местных художников, стояли кровати Сани и его семейника. Пока блатных не было на месте, шестерята перекинули матрас с подушкой на второй ярус, где лежат мужики без слов. Жёлтый мечтал, чтобы его действия заслужили одобрения бродяги. Думал, что своим поступком он убьёт двух зайцев: и перед ним шлифанётся, и соперника уберёт. О том, что он вырыл себе яму, естественно, Сургут не переживал.
Саня нос умыл, да и пошёл к себе. Пришёл, а в проходняке пусто. Тумбочка переставлена в да-альний угол барака, все картины сняты со стен, а матрас  –  в дальнем углу на верхней кровати.
– Кто это сделал? – обвёл он злым взглядом мужиков.
– Жёлтый. Смотрящйи за бараком, – сразу сдали они его.
– А он не гонит? Кто переносил мои вещи? – приподнимались густые извилистые брови у Сашки.
– Его шестерки!
– А где он сам?
– Так к бродяге пошел… – не успели мужики проговорить эти слова, как в бараке показался Лаша.
 «Че, Дантист, за дила?» – быстрым шагом подошёл он к Сане. «Вот и я понять не могу!» – озирался по сторонам Александров. «Я сматрю, тваи вьэщи пиритаскивают…» – смотрел за происходящим бродяга. «Где жёлтый?» – вдруг крикнули они в один голос. «Куда этат паршивиц дьэлса? Быстра иво ка мньэ! – скомандовал Лаша мужикам. – И Дантиста!»
Через несколько минут Сургут был на месте.
– Ты какойэ права имель пирикладыват Дантиста и датрагиваца да иво вищей? – спрашивал бродяга с жёлтого.
– Так я подумал, вот ты с него спрашиваешь, так я думал, что он уже никто… – оправдывался барачный.
– А ти кто такой сам-та па жизни? Сматрящий за баракам? Ты знаишь, што этат пацан в чести. Вот за ниво бы я сваю голаву атдал, а за тваю и палца на наге жал. Где тваи шистерки? Пуст абратна фсо пиринэсут, и нэ трогайтэ у нас ни адну вещь, он за фсо с вас спросит!
И понесли барачные шестёрки всё на место. «Желтый, ты смотри, какая ты гнида…» – подошёл к Сургуту Дантист. «Чё, Саня, я же ведь ниче…» «Ничё??? – засмеялся в голос Санька. – Пока мы  с бродягой рамсили, решали наш личный вопрос, который на братву не выносили, ты улучил момент и решил меня сожрать под эту дудочку? И тут же говоришь, что ничего не делаю: ссы в глаза – Божья роса! Ты и перед ним криво въехал, и меня отодвинул от себя, и мужиков насмешил. Пытался подмутиться под меня, а подставился сам. Видишь, ты какой брат… ишак!»
Тот смотрел на него раскосыми глазами и не мог ничего ответить. «Со мной ничего не сделали, потому что я прав. Понял? Я от своих слов не отказался поэтому. И ко мне отношение такое», – глумился над ним Сашка. «Я поспешил!» – ляпнул, не подумав, Сургут. «Поспешил! Ты ещё и насмешил! – доканывал его Санька. – Пусть теперь мужики смотрят, как вы с шестерками все обратно ставите! Да…  Я о тебе лучше думал…»
***
Что Сургут общается с красными, на зоне знали. Знали, а вот доказать не могли. «Убери Дантиста с барака, будешь главным, – подзуживали они с того момента, как Саню поставили смотрящим. – Ты же видишь, он власть твою скрадывает…» Только сколько ниточка не вейся, конец всегда найдётся. Спалился жёлтый. Сказал, что на производство пошёл, а сам к ментам двинул. Проторчал у отрядника Сургут целый час, а потом с него за это спросили.
***
До какого бы ранга ни дослужился человек и какие бы решения он не принимал, бывает так, что они противоречат его личным соображениям. Хоть и говорим мы, что общество тут не при чём. А оно, тем временем, проникает в наше сознание, завладевает им, и мы становимся зависимыми от него и незаметно для себя в какой-то момент подчиняемся ему.
Наше окружение может приносить, как пользу, так и вред. Зависит, из каких индивидуумов состоит и какие цели преследует. Мы все привыкли к тому, что за любым действием следует его последствие. И ждём его. Даже если бываем не в курсе всех событий и видим ситуацию не с той стороны, с какой она выглядит для её участников, инстинктивно ждём тех самых последствий, которые зачастую обрушиваются в форме наказаний. Это заложено на подсознательном уровне. Это с одной стороны. С другой, когда мы оказываемся перед принятием решения, всегда стоим перед выбором: поступить по совести или по обстоятельствам. Сделать по справделивости, или так, как от нас ждут все? Ведь они же не молчат. Они-таки подсказывают, как надо сделать. И если ты поступишь не так, как они ожидают, тебя могут посчитать глупцом. А кому захочется быть таким в глазах многих? Вот и сражается человек с собой постоянно. И решает каждый раз, что выбрать сейчас.
Иногда, совершив поступок, мы жалеем и раскаиваемся, но не можем сознаться в этом другим. Мы боимся осуждения. Но есть среди нас люди сильные, которые на эти поступки способны.
Вечером того же дня к Дантисту пришёл смотрящий за игрой: «Саня, тебя Лаша зовёт… Поговорить с тобой хочет…» «А что – не наговорился ещё? Он же избил меня. Гнев свой утолил… Всё справедливо. Чего нам общаться? Живём в разных секциях…» – обижался на бродягу Санька, считая себя ни в чём не виноватым. «Он весь вечер ни с кем не разговаривает. Смурной ходит… Сходи, а?» – уговаривал ближний бродяги Сашку. «Так, Федя, о чём говорить-то? – смекнул Александров, что старший переживает из-за случившегося. –  Он старый уже, я не обижаюсь». «После вашего разговора пришел, как туча… – продолжал Федя. – Иди. Он чаю зовёт тебя попить». «Так а у меня чай и дома есть, – ерепенился Санька. – Мы поговорили. Нос он мне разбил. Я даже не сопротивлялся, уважая его авторитет. Он справделиво поступил. Я так считаю, а может и не считаю…»
Долго отказываться Санька не мог, и, перешагнув через себя, пришёл к Лаше.
– Чего звал?
– Садис – чаю папей…
– Я и у себя могу попить…
– Я пагарячильса с табой. Ни нада была тибьэ нос разбиват…
– Да ничего. Ты же считал, что справедливо поступил… – специально говорил ему Сашка. – Вот если я буду уверен в своей правоте, переживать о сделанном не буду. Значит, в душе считаешь, что не правильно со мной поступил?
– Ну йэст такойэ чувства. Но не аб этом сичас... Можишь ращитыват на минья. Щитай, я тибя правьэрил. Можна тебя авторитетам задавит, или нэт. Таких мала. Вазми желтова, напримьэр… Ти вон да паслэднэва на свайом стайал…
– А меня воспитывали за своё отвечать. Если  я не прав, пусть бы спросили. На ваше усмотрение понадеялся. Будет восприятие справделивости или нет. Видно, после того только, как душу отвели…
– Хочищ барачным тибя паставим? – оттаял бродяга.
– Не-е. Я не знаю, кому тут верить… С положенцем обжегся,  с тобой тоже. Сейчас так, через минуту по-другому. Я не знаю, как общаться. Я не вижу от блатных поддержки. Все мы ровня, братья, а меня с лёгкостью могут мусорам отдать. Как это? У меня душа в смятении. Я живу, никого не трогаю, не лезу. На вопросы мужикам отвечу и все. Чем я мешаю?
– Ани знают, што мужики к тебе идут, ты будиш им всигда мьэшать. Будут через мусаров сжирать, в обход…
– Это что ж за братья такие в лагере?
– Знаишь, зафтра миня пасадят в изалятар, а патом пиривидут в барак усилэнава рэжима... В зону долга не випустят…
– А ты откуда знаешь, что тебя в бур запрут?
– Хм, – ухмыльнулся Лаша. – Мньэ ужэ сказали. Как ти думаишь, посли этава ты долга на бараки задьэржишьса? Пака я здэс, ньэ давал тибьа трогат, а щас миня закроют, и ты пайэдешь за мной. Патаму шта Сургут с мусарами работаит…
– Так давай его развенчаем, из барачных уберём. Ты же бродяга! – разом придумал Сашка.
– Так на него ищо не фсё даказана. Как толка – так сразу. Пака толка дагатки. А без абаснавания не убрат. Дабильса чирэз мусаров, штоб миня убрали, а патом – ты. Я тибя буду ждат сидэт. Папомнищь мае слова. Никаму а нашим разгавори ни гавари.
***
Бродягу закрыли на седующий день, и Сургут не мог сдержать своей радости. Он будто воздуха свежего полную грудь набрал. Довольный, он зашёл к Дантисту попить чаю. «Чё-та мусора говорили, в изолятор тебя хотели закрывать», – помешивал он жестяной ложечкой ярко-коричневый напиток. «Так я только вышел, – прихлёбывал Сашка.  – У тебя тут вообще лафа будет, если меня закроют. Ни бродяги, ни меня. Мужики валом к тебе повалят. Один будешь в авторитете…» «Нет, ты чего? Мне твоя помощь нужна», – вертелся, как уж на сковородке узкоглазый.  «Ну-ну…», – поняв, в чём дело, ответил Санька.
***
Наши мечты и желания имеют свойство сбываться, но порой это происходит совсем по-другому, а не как мы задумали. Саню не посадили в изолятор. Его вообще убрали с зоны. С этой.


Без предела

***
Всё меняется. И законодательство тоже. Случается такое, что статьи уголовного кодекса пересматриваются и происходит изменение режима. После половины отсиженного срока на строгаче Саню отправляют на общий.
«Александр, ты знаешь, куда ты сейчас поедешь?» – обратился к Дантисту отрядник.  «Вниз? В изолятор?» – ждал Сашка свершения слов бродяги. «Нет, на другую зону…» – смотрел на реакцию зэка красный. «В смысле?» – не верил тот.  «Закон поменялся. На смягчение пошли твои статьи. И режим теперь будет не строгий, а общий», – объяснял тот. «Куда это? – напугался Сашка. – Мне не надо общего! Там дурдом! Там одни первоходы! Они и понятий не знают. В этот детский сад я не хочу. Я был на малолетке…»  «Вот там-то и будешь объяснять понятия! Я тебе не завидую, посмеивался отрядный. – Я только из командировки оттуда – ужас! В Устюжну поедешь!» «В Устюжну? – выпучил Санька глаза. – Там ни братвы, никого. Красная зона!» «Саня, я тебе не завидую… – издевался мент. – Они там строем ходят, песни поют, всё, как ты любишь…» «Песни поют? Строем ходят?» – не верил в то, что ему придётся туда ехать, Дантист. «Такой режим! Встречают побоями. Всех блатных садят вниз. В зону не выпускают. Даже если ты приедешь, сразу закроют в изолятор, и будешь сидеть в БУРе, чтоб остальных с толку не сбивать. И зоны не увидишь, и выпустят, когда срок пройдет, если не умрёшь. Таких, как ты, давят сразу. Там бетонные полы… холод. Там обоев нет. Рулит хозяин. Начальник колонии. Чего я тебе скажу? Удачи!» «Когда этап?» – выслушав длинную речь, спросил Саня. «Послезавтра, – одним словом зачитали ему новый приговор. – Ну вот… Больше ты нам не помеха…» «А кому я мешал-то?» – смотрели карие глаза на отрядника. «Мне… Сургуту…» – откровенничал мент. «А чего – ему статьи не меняют?» – вдруг вслух подумал Саня. «Нет, он здесь остаётся», – улыбаясь, проговорил красный.
***
Мурашки поползли по крепкой Санькиной спине, и он понял: опять грозят перемены. Причём не в лучшую сторону. Этот знак его ещё никогда не подводил.
«Витя, меня на Устюжну отправляют», – пришёл Дантист к положенцу. «Ну, предположим, не одного тебя, – расправив плечи, ответил Степановский. – Перережимку делают более сорока нашим. Но вот в Устюжну, по ходу, только одного тебя перекидывают. Там беда. Менты рулят. В своё время оттуда всю братву вывезли по другим лагерям. Не знаю, как ты будешь с красными договариваться. Хотя, у тебя же опыт был..»  «Ну ты вспомнил малолетку!» – махнул рукой Санька. «Мужайся. Не знаю, как ты там четыре года будешь жить, – хотел поддержать его положенец. – Все, кто туда звонит, говорят, что там на всю зону телефона два. Рулят завхозы и красные, про понятия и не слушают там, и не говорят…»
***
Этапные камеры в Вологде очень большие. Деревянные скамейки широкие. Стол во всю камеру. И всё в пол бетонный вмуровано. Народу много – все ждут своей очереди. Вот первый этап ушёл, второй, за ним и третий. А Дантист всё сидит. Будто испытание ему: вытерпит или не вытерпит. Хуже нет, чем ждать, да догонять. Хотя лучше тут, чем как этих, в Карелию. Там блатных прямо в карантине избивают…
В камере с Шексны народ, правда, не из 17–й. Из 12–й. Кто-то из них дозвонился до Устюжны. Новости неутешительные: никого из строгачей в зону не пускают. Блатных и не блатных. «И меня та же участь ждёт, – крутилось в голове у Саньки. – И когда это закончится?!»
Через неделю собирали четвёртый этап. Александров не выдержал, спросил через кормушку: «Александр Викторович Александров есть?» Мент свой список полистал и наконец-таки выдал: «Есть. Собирайте вещи».
***
От Вологды на автозаке до станции, а далее, как раньше – на Столыпинском вагоне. Внутри все разговоры только о низе – три уехавших этапа строгачей все там. Оказалось, сотрудники те не подготовлены были к такому контингенту. К рецедивистам. Там-то в основном первоходы.
С Санькой в поезде сидели мужики, которые в Устюжну не ехали, а возвращались. В больничке они лежали. Затеялся у них разговор меж собой.
– У вас там смотрящие-то есть? – интересовался Дантист.
– Ты-то не смотрящий? – зыркнул на него выздоровевший больной.
– Не… не… – подумал, что его сейчас сразу сдадут, Сашка. – А чем там хоть у вас народ занимается?
– С утра работа на слесарных мастерских, а потом на бараке сидят.
– Чего – и блатных даже нет?
– А все внизу сидят. Их прессуют. Заставляют отказываться от своего звания. Принимают в актив.
– Ну и расклады у вас…
– Ща ещё всех бить будут, когда из машины выпрыгивать начнём. Чтоб знали, куда приехали, типа…
– А если на них заорать? – не понимал такого отношения Саня.
– Так ещё сильнее бить будут…
Ребята, слышавшие такую незаурядную беседу, сникли, а у продольного в кармане запищал телефон. «Да подъезжаем уже!» – стирая выступивший большими каплями пот со лба, проговорил мент в трубку.
***
Жаркий июль  встретил белый автозак, двигающийся из областной столицы, палящим солнцем и машинами с открытыми окнами. Зэки, сидя в металлической коробке, завидовали прохожим, которых только избранным можно было увидеть в маленькое окошечко в дверях. 
«Чё, пробка что ли?» – долго не двигалась машина. «Авария, наверно!» – предположил кто-то из пацанов. Откуда-то из-за тонких стен автозака доносилась громкая музыка: «Такие маленькие телефоны, такие маленькие перемены. Законы Ома ещё не знакомы. В таких ботинках моря по колено! Не надо думать, что всё обойдётся, не напрягайся, не думай об этом. Всё будет круто, всё перевернётся… А-а-а!» «Вот уж точно, сейчас всё перевернётся», – пробурчал себе под нос Санька.
***
Машина с зэками проехала первые ворота. Вторые… Въехала в зону. Мёртвая тишина была разрушена вдруг откуда-то взявшимся стуком, который обрушился на автозак со всех сторон. «Тув-тув-тув! Тув-тув-тув! Тув-тув-тув-тув–тув-тув-тув!» – нарастал звук, а вместе с ним и напряжение внутри автозака. Резиновые дубинки ходили по металлической обшивке, создавая неимоверный гул внутри автомобиля.
– Ну сейчас начнётся! – смотрели пацаны вглубь автозака на Саньку.
– Главное, не ссыте, – учил он их. – Они психологически давят. Бьют дубинками, чтобы напугать.
И когда голосов друг друга стало не слышно, открылась дверь, в которую с автоматом запрыгнул мент.
«Выходим! Выходим! Первый пошёл!» – орали менты. Молодой тощенький мальчишка спрыгнул и тут же получил резиновой дубинкой по шее и по ногам. Всех вылетавших из автозака тут же усаживали на корточки и били снова. Ор ментов смешивался с лаем собак, и было непонятно, когда это закончится. Санька смотрел из автозака за происходящим, и видел, как испуганные пацаны скидывали свои мешки и баульчики, оставляя их где-то позади себя и скорее приземляясь на корточки.
«Последний! Вылезай! – кричал капитан Дантисту. – Ты чего? Не слышишь что ли?»
Крепкий бритоголовый парень вышел на середину автозака. «Убери этих с дубинами, и вылезу», – сказал он спокойным голосом. «Ты откуда едешь?» – заглядывал мужик в форме в машину. «Со строгого режима», – подходил Саня к дверям. «Спускайся. Не будут трогать», – донеслось с улицы.
Спокойно и не торопясь Сашка спустился со своей сумкой, взял два баула, которые выронили салаги, и пошёл. Избитые ребята продолжали сидеть на корточках. У одного из них на светлой футболке отпечатался след от солдатской ноги.
«Александров, – прочитали Сашкину фамилию. – С 17-й едешь что ли? Можешь не садится». «Пацаны, чьи мешки-то?» – крикнул Дантист ребятам, которые боялись даже головы поднять. «М-мой…» – проговорил один. Саня кинул ему: «Держи, ведь не отдадут потом!» «Чё, борзой такой?» – кинул мент Сашке. «Я не борзой. Я просто людям объясняю их права, – ответил он. – Вы зачем парней избиваете?»
«Этого в сторону! – вышел подполковник и указал на Саню. – Футболку сними!» «Зачем?» – не соглашался Дантист. «Снимай!» – приказали ему. Саня повиновался. «А, понятно! Со мной пойдёшь!» – увидев синие наколки на груди и спине, проговорил мент. «Куда?» – спросил Александров. «Я – начальник режима местного…» – вёл он Дантиста за за собой. «Этих шмонать, – показал рукой на первоходов, а потом перевёл взгляд на Саньку. – А этого сам досмотрю».
– Не работал в зоне-то? – допрашивал начальник Александрова.
– Нет…
– А у нас здесь все работают… – подводил к чему-то строгача хозяин. – На строгом давно?
– Четыре осталось…
– Запрещённые вещи везёшь? Колющее, режущее, наркотики..?
– Нет…
– Смотрящий?
– Нет…
– Чего врёшь? Я же по наколкам вижу… Короче, щас пойдёшь вместе со всеми в карантин, чётки свои давай, – увидел он, как Сашка перебирает пальцами красивые шарики из оргстекла, внутри которых замурованы жучки. – Повешу у себя в кабинете, как память…
– О чём?
– А отсидишь ты тут или нет… Вон, все твои друзья внизу… С ними будешь. Нам ваши понятия тут ни к чему.
– Какие понятия? Ты чего-то путаешь, – доказывал ему Саня.
– Понятиями не живешь? А че в зоне-то собираешься делать? – был задан ему вопрос.
– Работать пойду, – чуть не засмеялся Санька.
– И не западло? – приподнял брови мент. – Ну, иди в карантин, подумаем о тебе…
Мальцы в ссадинах долго разглядывали Сашку, а потом спросили: «А чего они с тебя футболку снимали?»  «Так болезни смотрели», – пошутил Дантист. «Да ладно врать-то», – догадывались они. Здесь же был и мужик с густой бородой. Он всю дорогу в вагоне присматривался к Александрову, а по приезду подолгу шушукался с ментами. Увидев его в карантине, Борода решил подмазаться: «Тебе сигареты нужны?» «Да не, у меня есть», – отвернулся от него Александров. «Саня-Дантист здесь?» – вдруг пронеслось среди пацанов. «Я это!» – громким чётким голосом представился Сашка.
Парень, который разносил внизу еду, подошёл к крепкому мужчине: «Малява тебе!»  «Давай», – протянул Санька руку. «Саня, ни на чего не ведись, – писал блатной с зоны. – Любыми способами поднимись вверх, иначе тебя там закроют, тут вообще ничего не сделаем. Нужна помощь сверху. На тебя рассчитываем».
«Зашибись! Никто не поднялся, а я, видимо, волшебник! – рассуждал сам с собой Сашка. – И как я это сделаю? Чего мне – прогибаться? Или опять играть чужую роль… Изобретать что-то…»
***
Каждый день в карантине начинался с обхода начальника режима.
«А спать ты будешь на верхнем ярусе, у тебя ж там апартаменты были, поди», – хотел он загнобить и унизить Дантиста. «Буду, а какая разница», – как будто не понимая, в чём дело, отвечал бывший строгач.  «Чего-то ты мутишь, сколько до тебя блатных приезжали  – никто не спал…» – удивлялся мент. «А я не блатной. Мне без разницы», – врал Сашка. «И робу оденешь?» – проверял его хозяин.  «Конечно! Мне и вторую надо!» – пытался серьёзно говорить Александров. «Зачем?» – в ступоре смотрел на него начальник. «Так одна повседневная, а другая домашняя – по закону…» – объяснял Дантист. «И закон знаешь? – кивал головой красный. – Но вторую не дадим…»
При всех Саня переоделся в робу и залез на второй ярус. Чего не сделаешь ради общего дела…
Мужика с густой бородой положили снизу. «Чё, Саня, пока режима нет, ложись на мою кровать. Я же всё понимаю…» – мялся перед ним Борода.
– Чё ты понимаешь-то? – говорил сверху Дантист.
– Все смотрящие внизу всегда…
– Ты с чего взял? – смотрел в потолок Санька.
– Я видал смотрящих, – сидел Борода на своих нарах.
– Чегоо  – наблюдаешь за мной? – перевернулся Саня на живот и выглянул сверху. – Я видел, что ты с ментами стоял…
– Да спросили, вылечился или нет, – нашёлся Борода.
– Чего –  у всех спрашивают? Полчаса шептался… – напирал Дантист..
– Чего – думаешь, что я на них работаю? – прочувствовал тон строгача Борода.
–  Я откуда знаю…
– Не, я из добрых побуждений, может, у тебя спина болит… – предлагал перейти вниз Саньке бородатый.
– Мне таких ухищрений не надо.
– Тебя могут внизу закрыть…
– Могут. А могут и не закрыть…
– А чем заниматься там будешь, – вынюхивал Борода.
– Как чем? Работать… – понимал, с кем общается, Санька. – А ты чем?
– Я-то работал в столярке. Если чего, к себе могу взять… – предложил мутный мужик.
– Хорошая идея, – специально сказал Санька, чтобы тот передал ментам.
«Да-а… Весело я заехал, – говорил он сам с собой, не шевеля губами. – И когда уже это всё закончится… Приехал на перережим… ломать режим…»
***
Санька смотрел за всем происходящим и твёрдо знал, что если не выйдет наверх он, не выйдет никто. Поэтому для себя решил: «Буду делать всё, чтобы пробраться. Надо будет прогибаться, буду делать вид, что я именно такой, какой им нужен. Сыграю роль».
***
– Чем заниматься будешь? – спрашивал его опер.
– Так что скажете, то и буду делать, – пытался он говорить серьёзно.
– Как с нами общаться будешь? – исподлобья смотрел на него капитан.
– Легко! – резво ответил Санька.
– И в актив пойдёшь?
–  Если только рацию дадите…
– Какую? – удивлённо посмотрели на молодого обритого человека зоркие глаза.
– Такую! Первый-первый! Я второй! Как я вам сообщать-то обо всём буду?
– О-о… так мы со строгача… Иди давай отсюда…
***
Комиссия по распределению этапа состояла из мужчин и женщин. Стоя перед ними, Сашка почему-то очень ярко вспомнил ту комиссию, на которую он когда-то ходил с мамкой. И красную скатерть с графином из мутного пожелтевшего стекла. И даже кучку на голове председательницы.
Здесь сидели другие люди, но они имели тот противный надменный взгляд, которым исправляющие органы смотрели на него с самого детства.
«Так давайте его вниз, к строгому режиму», – говорил женский голос. «А почему вниз-то? Я работать хочу. Исправляться! – заслышав их варианты, начал действовать Дантист. – Я хочу работать в две смены! С девушкой познакомиться… Письма ей писать… А внизу условия плохие, весь больной там буду…» «Если мы в зону выпустим, понятия будешь объяснять?» – давали шанс ему на нужный ответ. «Нет, конечно! На производство пойду!» – доказывал Санька, чуть не выпрыгивая из штанов.
Комиссия загудела, зашепталась, а начальник изрёк: «А давайте выпустим его в зону! Но если от кого-то услышим, что начал понятия отпускать, из изолятора не выйдет все четыре года!» Он перевёл взгляд на Александрова: «Слово своё держать будешь?» «Буду! – от радости сказал Сашка, который в ту минуту сказал бы, что угодно, лишь бы выпустили из карантина. – Я ваши надежды ещё оправдаю!»
***
Успев обзавестись там двумя соратниками, которые, если что, договорились его идею подхватить, он со спокойной душой вышел в зону. Правда, тут же его спокойствие и закончилось.
Бритоголовые мужики прошагали мимо Дантиста с песней, и тут-то Саня и понял, куда он попал.
– Чего – блатных нет? – спросил он у двух мужиков, стоявших у барака.
– Есть. Но прячутся от всех…
– Прячутся? Это как? – взбесился Санька. – Это что ж за смотрящие тут у вас?!
– А так. Он просто общее собирает, да мужикам раздаёт, а от красных прячется…
Ох, и одолело Саньку любопытство – захотел он поскорее увидеть этого удальца. «Где смотрящий у вас?» – зашёл он к нему в отряд. «Кто? Смотрящий? Да где-то в конце секции живёт…» – послали Дантиста в самый дальний угол. Вот такого поворота событий Александров ну никак не ожидал. Он подкурил сигарету и поднёс её ко рту, чтобы набрать полные лёгкие горячего дыма. «У нас не курят! Вон курилка! По часам!» – подбежал к нему 40-летний мужик.
– А ты кто? – встал в позу Санька.
– Я завхоз этого отряда!
– Завхоз?! – прикрикнул на него Дантист. – Завхоз из своей каморки даже не должен выглядывать!
– Я сделаю так, что тебя тут через два дня уже не будет, – процедил рыжий мужик сквозь зубы.
– Ты, козлотня, откуда здесь? – скалился ему в лицо Санька.
– Я со строгого! С 12-й зоны! Я и там завхозом был!
– Видно, таким говном там был, что даже сюда сослали, над малолетками издеваться… – выдувал дым на завхоза Сашка.
– Чё? В словоблудии что ли силён?
– В словах блудишь только ты! – наклонился над ним Саня.
– Я ментам скажу – они тебя быстро вниз поставят! – пугал красный блатного.
– Иди-иди. Только думай потом. Где у вас тут смотрящий-то? – назло Сашка закурил и вторую сигарету.
– Не  смотрящий, а общее собирает… – ничего не мог поделать с Александровым завхоз.
***
Марик, высокий, худощавый молодой человек, сидел на своей кровати и что-то читал.
«Марик, место ты мне дашь или завхоз? Если не в курсе, я из людей. Мне нормальное место надо, чтоб я спал. Ты же понимаешь, чем занимаешься – ты общее собираешь!» – наводил свои порядки в отряде Дантист. «А вы откуда? Со строгого или особого?» – отложил он литературу и начал любезно беседовать. «Со строгого! Красных подвинь!» – командным голосом говорил Саня.  «Не могу, они меня вниз посадят», – напугался и Сани, и режима молодой парень. «Сколько ты тут?» – ждал ответа Александров. «Года два…» – задумался тот. «Кто ставил?» – посыпались вопросы от строгача. «Мужики…» – еле слышно проговорил тощий. «А положенца тайного у вас нету?» – надеялся увидеть и эту персону в колонии Санька. «Нету», – робко мямлил Марик. «А исполняющего обязанности?» – издевался дальше Саня. «Нету…» – поправлял круглый очки смотрящий за общаком. «А чего? Тебя красные смотрят что ли?» – почесал подбородок с ямочкой Сашка. «Так они и избить могут», – после непродолжительного молчания выпалил Марик. «Я не понял: ты кого испугался-то? Завхоза этого или челядь? На других бараках есть такие же, как ты?» – допытывался блатной. «Через час сходим – покажу!» – поняв, что от этого не отвертеться, предложил Марик. «Иди место мне нормальное внизу ищи!» – приказал Дантист местному несостоявшемуся смотряге.
***
И поползли по отряду слухи ровно через 15 минут: «Мужик со строгого приехал. Не боится никого…»
Перевёрнутые карие капельки смотрели за всем и каждым, и подмечали детали. Санька всегда так делал, потому как большинство обычно на них и палилось. «Вон там будешь спать!» – указал на кровать снизу завхоз. «А почему показываешь ты, а не смотрящий?!» – взъерепенился Дантист. «Так он и не смотрящий никакой, просто собирает… У нас я за всем слежу», – сказал мужчина в повязке на руке и подозвал к себе красного, которого из-за приехавшего блатного вдруг стали перекладывать на другое место.  «Ты погоди, не переживай. Его тут на пару дней только положат. Переляг пока, а завтра-послезавтра обратно вернёшься», – уговаривал он зэка.
***
В секции, где Саньке предстояло провести остаток срока, царила тишина. Мужики оглядывали его исподтишка, боясь зацепиться взглядом. Он закурил. «У нас здесь не курят!» – опять прибежал завхоз. «Ты что – дурак? Не понял? Я по времени курить не буду. И двоих мне тех сюда положь с карантина – семейники это мои», – как с пустым местом поговорил с красным Санька. «Вы хоть разговариваете? – спросил он в тишину. – Тут актива сколько?» «70 процентов», – рискнул кто-то ответить.
– А остальные?
– Мужики…
– Покажите их! – спустил Дантист дым в сторону.
– Вот сейчас с работы придут и покажем…
– А почему курить тут нельзя? – допытывался у них Александров.
– Домой раньше хотим, по удо. А наш отрядник характеристику не напишет…
– У вас мужского слова своего нет? Боитесь мента? Чего вас так зашугали? Кто хочет домой? – смолил сигарету Саня.
Жилистые руки взлетели вверх и гордо держались, пока Дантист не изрёк: «Вот идите в другую секцию, потому что я курить буду каждый день».
– Где ваш отрядный? – продолжал он дальше свой допрос среди мужиков.
«Пепельницу убери у себя с тумбочки», – откуда-то взялся мужичок ростом метр с кепкой с задиристым носом и глазками, как у свиньи. «Вы маленькие все такие говнистые!» – тушил Александров сигарету в пепельнице. «Ты чего со мной так говоришь? Я тебе устрою! Как пепельницу найду – высыпаю тебе на кровать!» – смотрел снизу на Саньку мелкотыш. «Я увижу это и наделаю тебе под дверями у кабинета, и ручку ещё измажу! Договорились? Подумай. Заманчивая перспектива…» – возвышался над ним Санька. «В изолятор поедешь!» – злились тонкие губы. «Ты меня изолятором не напугаешь, знаю я че это такое! – говорил широкий рот, –  а вопрос-то в подвешенном состоянии останется... Ладно, пока думаешь, у меня к тебе ещё один созрел: почему кровати все без занавесок? У вас молодые парни лежат впритык. Перегородка должна быть! А если что приснится? Пидаризм процветает! Ты, отрядник, как можно однополым на кроватях впритык? Как на двуспальной кровати муж с женой! У нас так не положено. Даже на строгом режиме разграничено. А у вас?!»
***
Простыни с чёрными печатями и листы ДСП закрывали места спящих с этого дня на всю ночь. Каждый мог думать о своём и знать, что никто на него не посягнёт даже в мыслях.
***
Порядки в этой зоне Саню очень не устраивали. Здесь, как когда-то на малолетке, процветало насилие красных, и Александров знал, что ситуацию эту нужно в корне менять. За любую провинность и непослушание и блатных, и мужиков избивали чуть не до смерти, а иногда и до…
«Вичивиков привезли!» – пронеслось по отряду.
Они сидели в отдельном изоляторе и через несколько минут по приезду знали, какой режим процветает на зоне – Дантист постралася. Блатные, приехавшие со строгих режимов из разных колоний и имеющие страшный диагноз – ВИЧ – на своём сходняке решили эту ситуацию перебороть.
Мало кто знает, насколько бывает силён духом человек. Порой всё решает не количество, а дух. Вот если есть он, можно и в одиночку победить, а если нет его, и с сотней тысяч суваться не стоит. У вичивиков он был. Это люди разных статусов, но одного мировоззрения. Каждый из них в воровском мире дослужился до своих регалий. Объединяло их одно – воля к жизни и твёрдое осознание того, что терять им больше нечего. Страшный диагноз и жизнь в таких условиях научила их быть сильными и даже непобедимыми. И здесь они решили это показать.
***
Устюженская зона была перевёрнута за одну ночь. Отряд вичивиков, состоящий не больше, чем из 40 человек, начал атаку вечером и ломал красных до последнего. Мужики, увидевшие, что происходит, быстро переметнулись на сторону блатных и вместе с ними добивали своих недавних мучителей. Происходило это с остервенением и кровью. Кто успел из надзирательного состава, закрылся в изоляторе, который и стал для них собственной тюрьмой на несколько суток.
Процветавший долгое время красный режим был сломлен. Строгачи, приехавшие на зону вместе с Александровым, знали, что он здесь принял самое активное и непосредственное участие, за что уважать стали ещё больше. Наконец-то заметили и оценили, правда, ненадолго. Потом начались необъяснимые вещи.
***
В схватке с режимом Дантисту перепало по-крупному – разбили всю голову. На операционном столе, пока не отключили, он щурился от многочисленных лампочек, светящих в его распухшие глаза. «Александр Фёдорович, начинайте», – послышалось откуда-то сверху. Под белой простынёй было непонятно, кто это сказал. «Так. Подождите. Александр, Вам дышать там есть чем?» – вдруг спросил врач.  «Ыгы…» – подтвердил Санька, не открывая рот.
Запылали огоньки в сознании, замерцали белые да серые всполохи. Не подвижных зрачков, не мыслей, не идей. Остановилось всё. И всё замерло.
«Операция закончена!» – констатировал хирург над неподвжиным пациентом. «Так, девочки, теперь ваша работа», – обратился он к медсёстрам.
***
Срок подходил к концу, но куда идти после освобождения Саня не знал. Металлическая пластина в голове иногда поднывала, а иногда, казалось, выпрямится и выпрыгнет из-под кожи.
– Чего, Саня, опять болит? – видя, как он держится двумя руками за голову, спросил у него семейник.
Дантист молчал и не отвечал.
– Чего молчим-то опять? Или я обознался? Давид, ты? Э-эй? – смотрел на Александрова молодой парень, который старался не отходить от заболевшего друга ни на минуту.
– Та сабальэл чиво-та… – не своим голосом проговорил Сашка.
– Да ладно, сейчас пройдёт! – уговаривал Кеша Дантиста, иногда теряющего связь с внешним миром.
Такие дела с ним стали приключаться после той последней борьбы. Как подменили человека. Точнее даже не подменили, а подменяли. Он и сам начал замечать, что что-то неладное. То речь поменяется, то не помнит ничего.
– Саня, к тебе мать вчера приезжала, ты куда посылку дел? – выводил его на разговор Иннокентий.
– Какайа мат?! – на полном серьёзе  говорил он голосом Давида. – Майа мат в восэмдэсат пэрвам умирла! Как ана магла суда прити?! Сафсэм, щинок, миня ни уважаэшь?
Кеша качал головой, жалел про себя друга, и делая вид, что он чрезвычайно жалеет о сказанном, извинялся, что было сил: «Прости, Давид, не хотел. Нелепая шутка получилась. Прости».
– Иди атсуда, усталь я, – выгонял его Дантист. – Дасталь ты миня сваими разгаворами!
Через секунду грузинский акцент проходил, и перед Кешей сидел будто совсем другой человек, который искренне спрашивал: «Иннокентий, ты куда собрался? Чаю давай попьём!»
И когда струйка горячей воды попадала в горячую кружку, Дантист мог спокойно схватить и оттянуть на себя чашку, заорав во всё горло: «Она моя! Моя! Иди отсюда! Уходи! Распустил тут свои грабли!»
Кеша не боялся, когда Саня таким испуганным взором смотрел на кого-то в пустоту, а брал кружку из его рук и говорил: «Ща они уйдут. Ща уйдут… Вот видишь, уже уходят».
Случались дни, когда Александров был в уме и даже мог ответить на чьи-то вопросы. В основном только тех, кто ещё не знал о его недуге. «Всё только по справедливости быть должно! Понял? Правда должна быть на первом месте! Правда. Сила. И справедливость! И характер у тебя должен быть! Характер! И мнение своё обоснованное! Понял?!» – учил он пацанов.
В такие моменты его семейник был рад за него. Они могли подолгу беседовать, вспоминая разные случаи, анализируя и даже смеясь над ними.
***
Каким бы ни был крепким человек, когда он попадает в жернова системы, не сломаться под её напором и выстоять бывает не под силу. На свободу Санька вышел не один. Досидел свои восемь лет до звонка и пошёл на волю с Давидом. Очень крепко засел он в сломанной Сашкиной психике. Настолько, что порой даже жил за него. Он говорил и делал, выступая в роли Давида, причём в самых неожиданных моментах. Грань, когда он переходил из одного состояния души в другое, не была заметна даже ему. Он не мог контролировать этот процесс, но осознавал, что что-то не так. От этого раздражался, злился, а объяснить не мог.
– Тебе лечиться надо! – кричала на него мать, моя посуду на кухне. – Ты вон вчера соседа избил, а сегодня не помнишь!
Полные руки Надежды Николаевны смывали жир с тарелок, а за кухонным столом сидел похудевший Санька и смотрел на какую-то женщину, стоящую к нему спиной.
– Нэ была такова! – утверждал Дантист голосом Давида, манерно запрокидывая голову назад. – Нэ за што мнэ бит уашива сасьэда. Я йиво и ни знаю дажи…
Белая тарелка выскользнула из маминых рук, и раскрасневшиеся ладони схватились за морщинистые щёки: «Господи!»
– Подождите минутку… – затаив дыхание, сказала она сыну и пошла в комнату за телефоном. – Чаю пока попейте с конфетами…»
***
«Лена! Лена! Его в дурку надо!» – шептала Надежда Николаевна по мобильнику дочке. «Кого, мама, кого?» – доносился встревоженный молоденький голос из трубки. «Сашку нашего, Лена. Такое городит и творит, ужас!» – плакала мать.
***
Из синенькой вазочки, наполненной до краёв шоколадными конфетами, Санька взял только одну. Ту, что без фантика. «Как в детстве, мам!» – улыбался он сам себе. Вдруг Сашка кинул взгляд в окно и увидел у подъезда чей-то мотоцикл. «Да какое детство?! Не было у меня детства! Не было! Какие конфеты?! Одни только помню – «Фламинго»! До сих пор на зубах их вкус чувствую! Вкус одиночества, брошенности, вкус отказничества и предательства! Ты всегда от меня отказывалась! Ты! Ты! Ты! – смотрел он на льющуюяся из крана воду и видел молодую мать. – Как ты могла? Отдать меня в интернат! Забыть в тюрьме! Сделать вид, что меня нет! (вдруг в квартире раздался звонок в дверь и Саня переменился) Харашо, што у вас усьо харашо. Я рибятам пазваньу, ани римонт тут дадилайут. Я сичас уйэзжаю. Дэла у миня адно… важнайэ…»
Закончив разговор с пустотой, Дантист встал с табуретки и пошёл к выходу. В дверях стояла Ленка, которую он не видел больше восьми лет, и мамка, которую и ещё бы, кажись, не видел столько. «Я пра-айду», – протянул он с грузинским акцентом, и скрылся на лестничной площадке.
***
В слезах Санька сидел на берегу Шексны, заледенелой и заснеженной. Смотрел на застывшую в сугробах баржу и вспоминал Толстого и Смолу, аскорбинку коробками и аллергию в зелёнке. Настю и сына… которого никогда не видел в живую, а затем – облака… Облака над Карелией и холодную ночёвку пьяным в лодке. Лисья шапка. Конвой. Справедливость. Была или нет? И в чём? А с какой стороны правда? У всех своя, а истины нет ничего дороже. Но её знает только Он. Поэтому, как ни крути, не доказать никому ничего и не допрыгаться. Да и надо ли?.. Да и было бы кому. Да и есть ли эта справедливость. Наверно, Бог – это справедливость. А среди нас он есть?..
***
Вот и выпал элемент из системы. Нет, не выпал. Выплюнули. Освободились. Сломали, правда, сначала. Иди – выживай, как хочешь. Никому не нужный, ущербный, потерянный. «Система жила в системе и выгибала пальцы. Заламывала руки. Хотела со мной расстаться. Не прижился ни в этой, не получилось в той. Всё съела людская зависть, окутанная молвой, – само собой возникло в Сашкиной голове. – И жизнь меня не щадила. Она проверяла часто. Ипытывала на совесть – ну как я мог ей сдаться?»
Он выдохнул тяжёлый воздух, встал с корточек и пошёл по посёлку. Снежная дорога была перемолота. Ботинки 45-го размера, утопая в холодной гуще, шагали вперёд. Добрались до центра и, не раздумывая, поднялись по крыльцу небольшого пункта выдачи денег под залог.
***

«Руки вверх, я сказал!» – брызжа слюнями, кричал в рупор ментяра. «Стрелять буду!» – неслось чрез пелену мельтешащего в воздухе снега. «Вы окружены!» – раздалась автоматная очередь в холодном воздухе.
Из узких дверок отделения банка друг за другом высыпала команда, облаченная в спецовку и доверху экипированная. «Лежать, бл..!» – прямо на выходе один из красных приложил Саню прикладом. В глазах потемнело, и новоиспеченный террорист упал. Ноги онемели и не могли двигаться. «Какого хрена?! – кричал сиплый голос. – Я спрашиваю, какого хрена он лежит?! Быстро его поднять!»
«Встать, с..ка! Встать! – прилетел чёрный ботинок по скулистому Саниному лицу. – Быстро! Ещё захотел?!» Пелена сошла с глаз и прокатилась красной капелькой по щеке. «Опять…» – пронеслось в его голове…
«Я по два раза не повторяю! – щёлкали редкие зубы во рту опера. – Подъём!» «Апят», – проговорил спокойный голос Давида в Сашкиной голове.
***
С бетонного крыльца райного судебного участка в наручниках и под охраной выводили Саньку Александрова. Промежуток между зданием и ждавшим его автозаком был совсем небольшим, и, чтобы его пройти требовалась буквально пара минут. Пара минут, которая заставила Дантиста поверить в чудо… «Стойте! – бежал по тротуару мужчина в дорогом деловом костюме. – Стойте! Никита Семёныч! Стой! Саня!»
Вологодский смотряга вглядывался в знакомые черты лица, которые угады вались в мужском лице. Опера стояли кольцом вокруг осужденного и не подпускали к нему подбежавшего.
– Никита Семёныч, ну, хоть Вы-то дайте с человеком поговорить – почти 20 лет не виделись! – аккуратно он вклыдвал при рукопожатии следаку в руку купюру. – Я вон машину даже не загасил. Стоит – ждёт…
– Говорите, – незаметно скомкал пятитысячную Байцев. – Но при нас. У вас две минуты.
«Санька! Саня! Санёк! Ну?! Ты чего? Не узнал?!» – по-дружески хлопал по плечам Александрова Кезава. – Неужели я так изменился? Дружище! Ну! Пироги с печёнкой! Шапка лисья! Мотоцикл! Витаминки!!!»
Высокий мужчина стоял в растерянности перед Саней. Вдруг муть в голове Дантиста осела, грузинский акцент улетучился, глаза-перевёрнутые капельки заблестели слезами, а в животе появилась приятная тяжесть и он закричал, что было сил: «То-о-олстый! Толстый! Родненький! Ты!!! Это ты!»
Руки тряслись в наручниках, а Руська уже кружил его с такой силой, что автозак и участок мелькали перед ним с завидной частотой. «Как же так-то! Как же так-то! – кружил и тряс его в исступлении Толстый. – Я же только с Москвы приехал! Только узнал! Узнал, что ты здесь…Фирму бросил, и сюда! Я сюда… А ты вот опять… Опять… подался за своим вкусом «Фламинго»! Да что ж тебе от него надо, от этого вкуса! Саня, он приторный! Ты не понял?! Зачем?! (плакал Толстый, держа в крепких руках друга детства). Зачем ты хочешь его ощущать?.. Ты отравил им всю свою жизнь».
Санька, уткнувшись в плечо родного человека, еле сдерживая слёзы, проговорил: «А знаешь, меня от него уже тошнит. В больнице, наверно, сейчас подлечат… Толстый, меня ж не посадят. Я того… Знаешь, я же в психушку определён… Понимаешь… В Кувшиново… Ага…»
Руськины зелёные глаза остановились на Сашкиной переносице, пробежались по лицам правоохранительных органов, зацепились за табличку на соседнем здании со светящимся названием «Адвокаты», лицо расплылось в улыбке, а звучный голос выдал так часто произносимые раньше Сашкой слова: «Погоди ты, у меня план есть!..»
«Ох, и боюсь же я твоих слов!» – расхохотался в голос вместе с Толстым Санька. И вместе с этим смехом в его сердце зародилась надежда. Надежда на что-то чистое. Светлое. Доброе. И хорошее. Потому что жизнь, она всегда даёт второй, третий, сто пятый шанс. И делает это не для всех, а лишь для тех, кто в своё время для этого успел посеять зерно добродетели. В ком оно проросло? В верных друзьях, мудрых супругах, понимающих детях, всегда готовых помочь родителях или добром окружении… За каждого этот вопрос решит судьба.

Мария Хаустова
г. Кириллов