Загадка бытия... , часть 3. 1

или "Всё во мне и я во всём!"

8

Проснулся только к обеду... Отдохнувший, выспавшийся Тютчев вышел к чаю. Нести давно хлопотавшая по-хозяйству, спросила мужа:

— Надолго ли ты заехал к нам, дражайший супруг?[1] — муж бросил быстрый взгляд на неё, «уж не иронизирует ли?», но никакой иронии не увидел во взгляде, была там, как всегда, забота и участие в нём... Тютчев благодарно вздохнул.

Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...[2]

— Недельки на две, может и три, как дела управятся, — и тут же почувствовал, что слукавил, жену не проведёшь словами, знала она какие дела привели его на родину, чтобы отогреться в семье, привести нутро в душевное равновесие, заправиться от родового имения энергией, а потом опять страдать и мучаться.

Быстренько позавтракав, Тютчев постарался удалиться в одиночество, благо раздолье было в Овстуге и было где затеряться, но он не стал прятаться, уходить за околицу, а вышел к беседке, что за мостиком. Веял свежий ветерок, было тепло не жарко, на деревне мычали коровы, пели одинокие ленивые петухи. Захотелось побыть наедине с думами, повспоминать. Тут же припомнил Полонского. Яков Петрович в то лето гостил у него, после своей трагедии, смерти сына и жены. Горело всё внутри и плакало... Достать да вынуть такую боль, не было ни сил, ни возможности. Полонский не мог понять, как ещё можно было дальше жить, да друзья в лице семьи Тютчевых душевно и близко поддержали его. Взяли с собой на лето в Овстуг. Здесь можно было обмирать от красоты и простоты природы, она подобно ветерку мягко овивала лёгким прикосновением... Его творческая натура взяла вверх, поэт дал простор взгляду в небеса, а живописец внимательно примечал земные прелести. Они постепенно заполняли пустующее пространство его мира, и горе, огонь душевных мук стал постепенно отходить подальше на задворье. Жизнь брала верх, боль притупилась, стали мысли бегать по полям творчества. Не преминул распаковать ящичек с красками и сделать несколько быстрых этюдов.

Неброская русская природа помогла ему воспрять духом. И не только природа, а и существо в милом изящном обличии. То была Мари..., Мария Фёдоровна Тютчева. Та самая, кто не жалея себя помогала живущим рядом и болящим крестьянам, кто отдавала себя до конца, до дней последних, жила не ради себя, а «других для...». «... Она милое творение, умна, добра, и честно правдива, как мало молодых девушек...»[3]

У Мари не было показного, похожего на тех, кто якобы делал «не ради себя», да которым веры нет. Для себя любимых делали, чтобы почувствовать себя хорошими или же ощутить превосходство своё... Нет веры им! Делают, ожидая благодарности. В ней не было расчётливого интереса. Всё искренне, всё «ради други своя». Удивительная душа, вся в исполнении заповедей Христа. Такая девушка появилась рядом с Яковом Петровичем и он влюбился, а любовь врачует даже душевные раны. Любовью лечился отец Марии, когда давила и не отпускала душевная рана от смерти любимой... Только другая женщина могла помочь, медленно и тихо убирая рубцы душевных мук. «Тютчев воздвиг алтарь в центре которого поэт поставил женщину!»[4] И это правильно, женщине воспевают гимны, ей посвящают стихи поэты, она вынашивает и даёт жизнь... Его спасала любовь...

Но если вдруг из-под покрова
Небесный голос пропоет
И сквозь величия земного
Вся прелесть женщины блеснет,
О, как в нем сердце пламенеет,
Как он восторжен, умилен!..
Пускай служить он не умеет, --
Боготворить умеет он!

— «Как похожа Мария Фёдоровна на своего отца», — думал Полонский, глядя на Мари, — «На вид нежная, кроткая, воплощение доброты, а ум острый, проникающий во всё до глубины...».[5]

Но судьбе не было угодно составить их семейный союз в силу разных причин... Опять противительный союз «но»!.. Как часто он играет важную роль в жизни людей, а может и не он, а сама судьба вмешивается в дела смертных?.. Кто знает?.. Однако время и пребывание в семье Тютчевых сделали своё положительное дело в мироустройстве Якова Петровича. Боль отошла, он внутренне оттаял и вновь засияло солнце жизни, а дружба двух поэтов, Тютчева и Полонского, продолжалась до самых последних дней Фёдора Ивановича...

А пока он живой, но одряхлевший сидел в беседке и наслаждался округой. Долго не мог здесь жить, но те короткие промежутки времени, что бывал в Овстуге, вбирал в себя воздух, солнце, звуки своей родины. Теперь вспоминая горе Полонского, Тютчев сам почти задохнулся от своего... Дорога, усталость притупили свою трагедию, а сейчас всё вспомнилось!.. Похоронив год назад свою Лёлю, Елену Денисьеву, он в этом году всего каких-нибудь чуть более двух месяцев, в начале мая, проводил на тот свет дочь, четырнадцатилетнюю Елену и годовалого сына Николая, детей его и Денисьевой. Дыхание перехватило, внутри что-то уже налаженное и успокоившееся вдруг опять оборвалось куда-то в бездонную пропасть... Вспомнил, и боль покатилась, покатилась и растеклась по телу. То, что старался забыть, вытеснить из памяти опять стало перед глазами ясной цветной картинкой – в одном небольшом гробе лежало тело его дочери, а рядом с ним, днём позже, установили гробик совсем ещё маленький, только сколоченный для его младенца сына. И лица ещё недавно живые, весело смотрящие своими глазками на жизнь, смеющиеся, теперь они никак не светились, восково застыли в непробудном сне... Так и упокоились они рядом с матушкой своей, не пожив, не узнав в полной мере, всю прелесть земной жизни и горечь отдельных её дней... И вновь, как ночью зазвучали слова его Лёли «... придет время страшного, беспощадного, неумолимо-отчаянного раскаяния, но будет поздно...»... Можно ли вынести такое?!

Уход детей «довёл до совершенной бесчувственности», пишет он Георгиевскому,[6] и скоро исповедуется сестре Елены Александровны Марии: «Не было ни одного дня, который я не начинал без некоторого изумления, как человек продолжает жить, хотя ему вырвали сердце и отрубили голову...».[7]

Тютчев встал, резко взмахнул рукой, словно хотел сбросить наваждение и быстро пошёл в дом. Встретились ему Нести и Мари, но увидев лицо Фёдора Ивановича, Мари только и смогла произнести: «Папенька!..», — многозначительно, понимающе... Они поняли, опять навалилось...

Уже писали, что время притупляет боль, но его не любил Фёдор Иванович. Оно как и смерть не было ему подвластно, бежало и бежало рядом, криво усмехаясь... Эта усмешка ложилась на него старостью, а значит немощью... Не мимо, а по нему, катком - это он хорошо ощутил по своему уже бренному телу, которое ломило во множестве разными болями.

9

А годами, десятилетиями ранее его жизнь с Элеонорой обещала ему быть счастливой и правда, почему нет? Любящая заботливая жена, его просто обожающая и трое дочерей, появившиеся на свет от их любви. Карьера, складывалась как нельзя лучше, обещала в будущем обеспеченность и почёт в обществе. Стихи?.. Они появлялись на свет быстро, практически не подвластные автору – свободно воплощаясь из недр высоких энергий в буквы и слаженные рифмы. Бросались на бумагу и не помнились, что были написаны им... Многими дошедшими до нас стихотворениями, сохранению их, мы обязаны окружению Тютчева, это они успели вовремя выхватить из забвения и временного безразличия. Автор жил, работал, творил, встречался со многими видными деятелями науки, искусства, вёл переговоры с политиками и дипломатами разных стран. Из под пера его выходили депеши, статьи рекомендательные записки и всё хорошо... Всё хорошо! если бы он не был Тютчевым...

Кроме дипломатического рода занятий – ведь он был ещё Поэтом. Человек такого уровня не может довольствоваться тем, что есть, и ход каждого серого дня не будет удовлетворять его в полной мере. Поэту всегда необходимы новизна впечатлений, свежие эмоции, глубокие, порою кризисные переживания.

Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...[8]

История литературы не знает ни одного громкого имени поэта, писателя, который прожил бы «в тиши и глади, да в мирной благодати». Тот кто много пережил, многое может поведать миру – таков удел творческих людей. Таких людей всегда потрясают жизненные невзгоды и собственные судьбы. Большой человек требует большого потрясения!.. Почему так? Если бы знать ответы, если бы... Вернее их можно найти, но это будет уже другая темы для написания и исследования, связанная с сакральной стороной жизни отдельного человека, то есть тайной стороной, которая есть у всех, даже если он этого не знает. Объяснение идёт из предыдущих жизней. По-другому не объяснишь, не охватишь умом, только и остаётся сказать: «Господь велик! На всё его воля...».

Его жизнь с Элеонорой была без всякого сомнения счастливой, она любила, заботилась, была ему кроме жены, другом и нянькой, оберегала его от невзгод и нелёгких материальных затруднений, конечно с помощью его брата Николая, его родителей, своего положения в обществе, что было важно на то время быть титулованной. Её красота, титул - графиня, знакомство со многими аристократическими семействами Германии позволяли ей в самые трудные минуты обращаться за помощью к сильным мира того времени и она это делала. Её Теодор был кроме своей уже намечающейся гениальности всё ещё: «О! Теодор, ты как большой ребёнок, ничего не принимаешь всерьёз, всегда готов на шутки, на иронию и меланхолию...», —и всегда её слова были преисполнены любви и восхищения мужем.

Однако уже надвигалось на её обожаемого Теодора то, что впоследствии окажется его роком и счастьем одновременно. Нет это не краски сгущаемые, это уже знание его последующих лет жизни. Его жизнь вызывает, как восхищение, так и глубокое сочувствие всех кто, не осуждая, может правильно осмыслить многое в жизни Фёдора Ивановича, может почувствовать чем вызваны те или иные поступки, оправдать или не согласиться с его жизненными деяниями... Прежде чем его осуждать надо всегда помнить притчу Христа о падшей женщине. «...Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин. 8: 3–11).

10

В это самое счастливое с Элеонорой время, знакомится с Эрнестиной, женщиной не просто обворожительной, а мистически красивой. И закрутилось у Тютчева нечто «мефистофельское», по выражению его современника, интеллектуала и путешественника Александра Тургенева. Он записал в дневнике, что она «зашибла сердце», называл ее «мадонной Мефистофеля». Выражение это часто цитируется, особенно любителями «жаренных фактиков», но и мы прибегнем к этому выражению. Оно наиболее полно отражает картину начала нового романа Фёдора Ивановича. Нечто загадочное действительно проявилось с самого начала знакомства. Муж Эрнестины барон Дернберг, почувствовав на одном из светских раутов недомогание, уезжает домой и поручает галантному кавалеру Тютчеву свою жену: «Поручаю вам мою жену»... Но, опять здесь мистический союз «но», через несколько дней барон скоропостижно скончался от тифа. Слова его оборачиваются пророчеством, «поручаю вам свою жену».

Была она дочерью баварского посланника в Париже барона Пфеффеля. Взрыв обоюдной страсти последовал незамедлительно. Двадцатитрехлетняя вдова становится сразу или не сразу тайной любовницей Тютчева. Слова Тургенева об ней, как о нечто «мефистофельском» оказываются прямо пророческими, Тютчев весь во власти новых охвативших его чувств. С этого момента раздвоенность его никогда более не соединится. До этого она заключалась в его ипостасях поэта и дипломата, но с этим он мог как-то справляться и хлопот больших не доставляло. А вот раздвоенность его любви к женщинам, будет приносить мучительные переживания и безутешные горести. Он любит и не может покинуть Элеонору, но весь пламенеет в любви к Эрнестине. Какая возмутительность! воскликнет благочестивый, образцовый муж, оскорблённый за его преданную жену Элеонору и будет прав... Будет, но только, думая, как о себе, а не о Поэте Тютчеве... Повторим, «Поэту всегда необходимы новизна впечатлений, свежие эмоции, глубокие, порою кризисные переживания». Не понимая и не принимая такого человека, как Фёдор Иванович, можно с превеликим удовольствием его осудить, но осуждая надо никогда не забывать притчу Христа, слова из которой мы выше привели. Как часто осуждающий попадает в западню, какую ловко расставляют сети его жизни.

Нет ничего тайного под небом. Связь Тютчева и Эрнестины открывается. Открывается, как пишут биографы, громко так, что эхом и осуждением долетает до сиятельных кабинетов столицы России. Слухи по Мюнхену о связи поэта и вдовы разносятся молнией и достигают до Элеоноры. Она в отчаянии, известие приводит в состояние сильнейшего аффекта. Это понятно, и она совершает отчаянный поступок, когда несколько раз вонзает в грудь кинжал, пусть маленький, но кинжал. Что это?.. Безрассудство или отклик её любви на связь её мужа с другой женщиной? Ответ очевиден, зная её отношение к своему Теодору. Это её сильнейшая любовь к мужу, здесь она забыла даже о детях. Истекая кровью, выбегает из дома, бежит по улице Мюнхена. Её ловят и спасают, но ещё сутки Элеонора находится между жизнью и смертью. Она выживает... Скандал однако разгорелся, который потушить было уже непросто. А ещё не просто было потушить страсть в сердце Тютчева к Эрнестине... Мы уже писали о раздвоенности Тютчева, его любви хватало на обе половинки. Элеонора пишет его родным в Россию, убеждая их, что семья будет спасена, если её Теодор будет отправлен на родину с ней и детьми: «... Неужели это возможно, чтобы этой зимой мы все соединились в Петербурге? Признаюсь, именно теперь эта возможность привлекает меня более чем когда-либо. Не знаю, что тому причиной - тяжелые дни, которые я провела в Мюнхене, или все то неприятное и ложное, что заключено в положении Теодора, но пребывание в этом городе мучительно тягостно мне, и я живу лишь надеждой на то, что так или иначе все должно измениться...».[9]

Опуская многие подробности жизни супругов Тютчевых, но драму, которая разыгралась на пароходе, которым плыла Элеонора с тремя детьми обойти невозможно. Ничто не предвещало трагедии и когда ночью донеслись крики «Пожар! Горим!» Элеонора вывела себя из оцепенения, охватившее многих пассажиров, привела себя в порядок, схватила детей, а их было трое, она с помощью матросов усадила в шлюпку детей и себя и таким образом спаслась от неминуемой гибели. Пароход быстро охватило пламя. Всё «... одежда, деньги и другие ценности - было безвозвратно потеряно в кораблекрушении. Полученное же пособие в четыре тысячи рублей без остатка ушло на покрытие дорожных расходов и на приобретение самого необходимого из гардероба».[10]

И после перенесённого потрясения она не перестаёт заботится о ком, да о своём Теодоре, пишет письма своим родным, пишет прошения о помощи, ведь муж получил должность поверенного в делах дипломатического корпуса, и ему приходится делать визиты и принимать сановных гостей: «...Не решаюсь говорить Теодору о своих заботах - он и так подавлен. Необходимо, чтобы я, насколько могу, избавляла его от всяких мелких домашних забот, которые озлобляют его, но помочь которым он не умеет. Однако уверяю вас, что это нелёгкая задача... Я желаю только, чтобы этот период расстройства в наших делах был не слишком тягостен для Теодора...».[11]

Разве это не преданность и нежность к мужу, после всех потрясений, которая сама нуждалась в помощи и участии. Она, тем не менее, отдаёт последние силы человеку, которого любила больше собственной жизни, о чём он будет вспоминать, спустя тридцать лет. Однако силы не безграничны и мистическое в жизни продолжает проявляться. И скоро тяжело заболев, Элеонора умирает на руках мужа. За несколько часов у гроба жены он поседел, поседел за одну ночь... Большой человек требует больших потрясений...

Своей дочери Анне после прошествии нескольких лет он доверился воспоминаниями и с грустью в голосе говорил: «Ах, как ужасна смерть, как ужасна! Существо, которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем, — женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой - и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это. Я только раз в жизни видел, как умирают... Смерть ужасна!», — повторял и повторял Фёдор Иванович. Дочь пишет: «... Как передать глубокую грусть, слышавшуюся в его голосе, когда он одно за другим перебирал столько далеких воспоминаний, будивших в нем горькие сожаления. Я ничего не могла сказать: в самом деле, какое утешение способно умерить горесть того, кто оплакивает свою молодость и тех, кого он любил...».[12]

Молчи, прошу не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать – удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.[13]

--------------------------------------------------------

Иллюстрация: Элеонора Тютчева - первая жена поэта, Эрнестина Тютчева - вторая жена поэта

[1] 28 августа 1865 года Тютчев покинул Овстуг
[2] Строки из стихотворения «Люблю глаза твои, мой друг...»
[3] Блудова Антонина Дмитриевна (1813-1891) дала характеристику Марии Федоровне в письме неизвестному лицу от 14.01 1865 г.
[4] Тютчев Фёдор Фёдорович, сын поэта
[5] Когинов Юрий «Страсть тайная», книга 2, гл.2
[6] Александр Иванович Георгиевский (1830—1911) русский публицист, чиновник, действительный тайный советник, сенатор. Муж сестры Денисьевой, Марии.
[7] Из письма Тютчева Ф. И. сестре Денисьевой от 29.06.1865 г.
[8] Строки из стихотворения Пушкина Александра Сергеевича «Поэт»
[9] Отрывок из письма Тютчевой Элеоноры - Тютчевой Екатерине Львовне, 22 июня/4 июля 1836 г.
[10] Когинов Юрий И. «Страсть тайная. Тютчев. Книга первая. Глава 19.
[11] Там же
[12] Из дневника Анны Фёдоровны Тютчевой от 4/16 мая 1846 года
[13] Стихотворение Тютчева Ф.И. «Из Микеланджело»