На закате дня...

Без толку потратив несколько часов на ремонт бензопилы, Любкин швырнул её на диван, и, громко хлопнув дверью, вышел во двор.
— За.бало!
В сердцах крикнул Любкин, сел на крыльцо, достал из кармана пачку сигарет и закурил.

Над деревней разгорался закат... Пылающий шар солнца медленно плыл над могучими верхушками деревьев, озаряя всё вокруг тёплым, как парное молоко, светом. На душе Любкина полегчало. Он вдруг вспомнил, что уже через месяц "пойдут" грузди. Можно будет часами бродить по лесу, одному, вдыхая бодрящий запах хвои и прелых листьев. На мгновение Любкин даже представил, как стоит посреди погруженного в невесомый сумрак леса, а вокруг него расстилается целое море груздей — крепких, белоснежных, без единой червинки. Всего месяц. Целый месяц! Без леса, без грибов, ведь пока только ягоды, а за ними его не брали, после того как он споткнулся об пень и рассыпал ведро земляники, которое они собирали целый день.
— За.бало.

Чтобы хоть немного успокоиться, Любкин посмотрел на солнце, но оно почти исчезло — лишь тонкий луч робко пробивался сквозь прореху в сохнущих на верёвке трусах. Вставать и отодвигать трусы Любкину не хотелось, он достал вторую сигарету и стал ждать. Но солнце всё не появлялось и не появлялось. За.бало — подумал Любкин. Сейчас выглянет и укатится к японцам, а те тоже за.бали. Японцев Любкин ненавидел. За вторую мировую и что проиграли в матче с Сенегалом, когда он поставил на них двести рублей. Ещё и эта пила — полдня коту под хвост, и навоз забыл раскидать. Сейчас придут и начнут пи.деть...
Стало совсем тошно. Солнце выглянуло из-за трусов, но уже не радовало как прежде.

Любкин вытряхнул из пачки третью сигарету, воткнул в рот и, не подкурив, повернул голову в сторону торчащей между грядок навозной кучи. Маленькая, а вони... Куда тёща утром лопату убрала? Может и успеет ещё. Он посмотрел на сарай и прищурился — под крышей, в лучах заката виднелась паутина, в которой билась большая чёрная муха. Любкин тяжело вздохнул. Ему вдруг стало бесконечно жаль и себя, и затаившегося где-то неподалеку паука, и хрупкую паутину, и муху с её отчаянным жужжанием. Но как он его услышал, неужели так тихо? Любкин прислушался. И правда тишина. Лишь издалека, с речки доносится тихий гул моторки. В такой тишине и выпить бы. Вот так — сидя на крыльце, молча, глядя на бегущее над лесом солнце. Но с кем? Все пи.дят. Макаров про жену, Саня про рыбалку и свадьбу дочери, Андреич про новую баню, Нардалиев... Нардалиев пи.дит обо всём, долго, нудно, практически без остановки, прерываясь лишь на то, чтобы закинуть в себя очередную рюмку и, хмыкнув, бросить на собутыльника многозначительный взгляд. Любкин посмотрел на дорогу, вдоль которой тянулся ряд аккуратных деревянных домиков, с горящими в сумерках окошками — там тоже пи.дели. Любкин точно знал. Он застонал и опустил голову на колени.

— Ку — ку. Ку — ку...
Любкин замер.
— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?
Прошептал Любкин и застыл в ожидании.
Скрипнула калитка и на дорожке, ведущей к дому послышались женские голоса.
— Галя, ты посмотри, как колокольчики за день расцвели.
Любкин поднял голову. Перед ним стояли жена и тёща. Бросив взгляд сначала на навозную кучу, а затем презрительный на Любкина, сидящего на крыльце, женщины молча зашли в дом и с грохотом захлопнули за собой дверь.
Солнце скрылось за горизонтом и на небе зажглись первые звёзды. С огорода тянуло навозом и спелой смородиной. Любкин встал, потянулся, взял спрятанную в сарае бутылку и пошёл к Нардалиеву. Ему хотелось пи.деть...