Поныть разрешается!

Жаркое летнее утро только начинало свой путь в маленьком провинциальном городе. Это был не огромный мегаполис с небоскрёбами и шумными улицами, но маленький академгородок с невысокими одно-или-двухэтажными частными коттеджами, что придавало этому месту особый уют, немного напоминая современную деревню. Солнце, едва проклюнувшись из-за горизонта, уже золотило крыши домов, а воздух наполнялся томной сладостью липового цветения. Частные дворы, утопающие в зелени, лениво оживали, наполняясь звуками пробуждающейся жизни: где-то на соседней улице скрипела калитка, весело чирикали воробьи, а с улицы доносился неумолчный рёв мотоцикла – городской школьник приехал к своим пенсионерам на каникулы. Утренний свет мягко падал на старые кирпичные фасады, окрашивая их в тёплые оттенки охры. Каждый дом казался погружённым в сладкую дремоту, а умиротворение, создававшееся от общего вида, наполнял разумы сторонних наблюдателей нежными воспоминаниями о летних и таких беззаботных днях своего далёкого детства.

Я вышел на веранду своего коттеджа, позёвывая и прикрывая глаза от ярких лучей, и глубоко вдохнул утреннюю свежесть. Мой день обещал быть насыщенным и нелёгким. Как опытный писатель, я взял на себя обязательство прочитать множество рукописей начинающих авторов. Работа требовала не только внимания и терпения, но и определённой доли эмоциональной вовлечённости — ведь за каждой страницей скрывалась чья-то надежда и мечта. Несмотря на написанные мною тысячи и тысячи рукописей и очерков, изданных и многократно переизданных серий, мне по-прежнему казалось, что каждая рукопись — это маленький мир, требующий особой заботы и понимания.

Сзади раздалось шуршание и из дома вышла моя жена, Анна, с чашкой ароматного кофе. Её утончённый профиль был озарён мягким светом, и я залюбовался ею. Её длинные волосы светло-каштанового оттенка, переливались в солнечных лучах, а в глазах играли весёлые искорки. Мы женаты уже долгих двадцать лет, а я всё никак не могу перестать ею восхищаться. То ли я слишком лиричен, то ли мне досталась прекрасная женщина, которую я ценил и любил всегда и не планирую останавливаться.
— Доброе утро, милый, — сказала она, подавая мне высокую чашку, попутно чмокая в небритую щёку. — Сегодня у тебя большой день?
— О, это мне? Спасибо, дорогая. Да, знаешь, как обычно, — ответил я, осторожно пробуя и наслаждаясь вкусом крепко заваренного кофе без сахара и молока. — Нужно успеть прочитать несколько рукописей, а потом, возможно, вдохновение придёт и для продолжения моего собственного романа.


Анна присела на стоящее на веранде плетённое кресло, я сел рядом в соседнее ротанговое безумие, и мы на мгновение погрузились в ту редкую тишину первых часов утра, наслаждаясь невероятным моментом утреннего покоя. В эти мгновения казалось, что мир замедлил свой бег, давая нам передышку и возможность насладиться простыми радостями, которые мы так часто не замечаем в бесконечной спешке.
— Ты знаешь, — начала она, задумчиво поглаживая моё запястье, — мне кажется, иногда ты слишком суров к себе. Ты так много работаешь, но вновь и вновь забываешь о себе.
— Возможно, — подумав, согласился я. — Но ведь искусство требует жертв. Ты сама театральный критик и должна это знать и чувствовать. Порой мне кажется, что я стою на пороге великого открытия, стоит лишь чуть-чуть подтолкнуть или, напротив, не трогать и дать ему родиться самостоятельно. Я ещё не определился.
Анна мягко улыбнулась, и в её глазах я увидел ту самую поддержку, которая всегда помогала мне в трудные моменты. Не знаю, чтобы я делал без такой понимающей и бесконечно любящей меня женщины.
— Я верю в тебя, и знаю, что всё у тебя получится, — сказала она, вставая и направляясь обратно в дом. — Ведь, всегда получалось, а сейчас, пока ты не начал работать, может, прогуляемся по саду?

Мы медленно направились в сторону сада по ровной брусчатой дорожке, где цветы, многие из которых были посажены ещё моими родителями, радовали глаз своими яркими красками. Красные розы, огромные розовые бутоны пионов, и белые лилии создавали живописное полотно, которое невозможно было не любить. Я рассказывал Анне о своих планах на день, а она, как всегда, слушала с искренним интересом, иногда добавляя свои замечания и предложения. Её мудрые слова часто становились для меня источником вдохновения, но сегодня я просто слушал и наслаждался её звонким девичьим голосом. И не скажешь, что эта молодая леди недавно впервые стала бабушкой – наша дочь, два года назад вышедшая замуж, на прошлой неделе родила нам прекрасного внука Леонида.


Спустя некоторое время я вернулся в кабинет, где на столе уже лежали несколько рукописей: какие-то из них я уже изучил вчера и добавил правки, что-то оставил на сегодня. Кабинет был моим убежищем: полки, заставленные книгами, старинный письменный стол с резными ножками, уютное высокое кресло, доставшееся мне от моего отца – известного профессора Московского Университета, и огромное панорамное окно, через которое в комнату проникал мягкий свет. Я прикрыл жалюзи наполовину, и, сев поудобнее, приступил к работе. Отодвинув на край стола остальные стопки рукописей, я взял близлежащую ко мне, мысленно настраиваясь на строгий отбор. Начав читать, я моментально погрузился в мир, созданный другим человеком, ощущая его радости и печали, боли потери и ощущение надежности и счастья.

Часы пролетали незаметно. Одна рукопись сменялась другой, и каждый новый автор приносил свои уникальные идеи, образы, интересные стилистические решения. Некоторые из них заставляли меня смеяться, другие — задумываться, а третьи — испытывать настоящее восхищение. Были и такие, что я бы предпочёл не читать вовсе, но я должен был быть нелицеприятным и тем более непредвзятым, и от того старался дать каждому из авторов честный и конструктивный отзыв, понимая, как важна для них эта моя здравая критика и поддержка.
Иногда я поглядывал в окно, сквозь прикрытые жалюзи и замечал пробегающих на речку мальчишек – счастливых, радостных, весело гогочущих и смеющихся. Порой мимо проезжали представительные машины, и я точно знал кто к кому приехал. Вдруг с резким визгом пронёсся байк соседского подростка, и я улыбнулся, вспомнив свою шальную молодость.


В какой-то момент я не выдержал и вышел вновь на крыльцо и сладко-сладко потянулся, разминая затёкшие мышцы. Сделав лёгкие упражнения для спины и рук, я прошёлся по саду, срывая недозрелые ягодки и веточки укропа.
— Нет, ну, это просто безобразие так много работать в такую прекрасную погоду! — внезапно для себя самого стал возмущаться я. — Я так всё лето пропущу. Вот, что я отвечу на вопрос знакомых: Степан Адреич, а как прошло ваше лето? – Быстро, — отвечу я. Я же его даже не вижу: сижу за этими бумажками, кроплю что-то, вычитываю, пишу бесконечные рецензии. День-ночь, ночь-день. А тут такое солнышко! Такое небо! А облака? Вот, когда я в последний раз смотрел на небо, просто развалившись на лужайке? Наверное, в пору юности, когда ухаживал за будущей женой Анюткой.


— Слышу своё имя. — раздался голос походящей Анны. — Ты чего возмущаешься?
— Да я тут понял, что совершенно не помню, когда в последний раз по-человечески отдыхал летом! Эта работа меня доконает!
— Не пыли, дорогой. Согласна, ты много работаешь. Давай подумаем и запланируем отпуск этим летом? Когда ты будешь свободнее?
— В следующей жизни, — вздохнул я.
— Нет, так дело не пойдёт. Всему своё время: есть время отдыхать и есть время разбрасывать камни.
— Да, знаю.
— Мало знать…
— Подруга дней моих суровых, старушка… — я поперхнулся незаконченной фразой и замолчал, словив на себе удивлённый взгляд супруги. — Извини-извини, что-то вспомнилось.
— Ну-ну, я тебе сейчас тоже парочку стихов припомню. — вроде сурово произнесла жена, сгустив брови, но тут же засмеялась и приобняла меня. И стало так легко и приятно на душе.
— Спасибо тебе, любовь моя. Вот, что бы я без тебя делал?
— Бухтел и жаловался, — усмехнулась жена. — Ладно, давай так, ты тут поваляйся, возмущайся, выпусти пар, а через часок подходи обедать.
— Поныть разрешается? — спросил я, улыбаясь.
— Разрешается! — Анна прижалась ко мне и поцеловала в нос. От неё пахло чем-то нежным, и слегка чувствовался тонкий аромат ванили.

Я смотрел на удаляющуюся стройную фигурку любимой женщины и внезапно осознал, что больше жаловаться и не хочется. Совсем не хочется! Я, что, дед? Ну да, дед, но не в плане возраста, а в силу новых обстоятельств, но, чтобы брызгать слюной и брюзжать по поводу и без?

Сорвав с цветочной клумбы распускающийся бутончик пиона, осторожно ступая, чтобы никак себя не выдать, я пробрался в дом и положил на стол свой нехитрый подарок и так же тихо прошёл в кабинет.