Тайна старого моря. Часть IV. Искания. Глава 5

Глава 5
ИЮНИЯ
В половине десятого я была уже на работе – никогда так рано не приходила в редакцию. В коридоре вовсю кипел ремонт, дела в холдинге шли в гору: укладывали линолеум, пахло краской, суетились запыленные рабочие, один даже чуть не наехал на меня тяжеленным прокаточным валом.
– Прокатка линолеума! Посторонись! – кричал он.
Пробираясь по стенке и перепрыгивая через банки с белилами, я наконец оказалась возле кабинета с табличкой «Дирекция». Эмир, слава богу, уже был на месте.
– Здорово, Наташка, проходи, ложись, закуривай! – поприветствовал он меня привычной скороговоркой.
Примостившись на белый из искусственной кожи диван, я бросила взгляд на рабочее место Эмира: среди вороха подшивок и бумаг возвышалась его  неизменная кружка с засохшими от кофе подтеками. «Когда наступит черный день, я соскребу эти остатки и снова заварю себе кофе», – любил шутить Алимов. 
– Как погода? – зачем-то спросил тот, будто откладывая серьезный разговор.
– Обещает быть жара.
– Чай или кофе?
– Кофе, – я заметно заволновалась.
– Наташка, ты, главное, не волнуйся, – осторожно начал Эмир, размешивая кофе и  оглушительно гремя ложкой. – Вещдоки сейчас на стадии проверки.
– Вещдоки? – в испуге замерла я.
– Да мясо ваще! – не смог сдержать журналистского восторга Алимов. – На лодочной станции нашли перстень с отрубленным пальцем.
– Шуркиным?! – немедленно озвучила я свою догадку.
– Спокойно, Натаха! – неожиданно обратился ко мне Эмир – так меня, кроме Шурки, раньше никто не называл. – Говорю же – идет расследование.
– И долго еще?
– Что?
– Выяснять будут долго?
– Обычно небыстро. Генетическая экспертиза определит принадлежность конечности. Но я сделаю все от меня зависящее – потому и спрашивал вчера, есть ли у тебя какие-то Шуркины личные вещи.
– Зачем? – я смотрела невидящим взглядом на Алимова.
– Ну необходимо установить тождество биологических следов, идентифицировать личность, так сказать. Так делается при тяжких преступлениях, – деловито пояснил Эмир.
– Нет у меня Шуркиных вещей, – медленно произнесла я и, вспомнив про выпавший на днях из одежды камень, вдруг засомневалась: – Хотя...
– Что хотя? – с готовностью уставился на меня Эмир.
– Нет, ничего, – проговорила я, не решившись рассказать про свой сон и мистические совпадения.
– Значит, придется беспокоить его родственников. А я не хотел, – Алимов задумчиво глотнул из кружки.
– Ты не хотел им ничего сообщать? – спросила я.
– Да думал побыстрее все сделать, – повторил Эмир. – Ну у меня в Аральске менты знакомые. А у Шурки ведь жена родила недавно, ей нельзя нервничать – ребенка кормит.
– Ребенка? – как эхо повторила я, словно сомневалась в факте ее прошлой беременности.
– Ага, сына, – подтвердил Эмир.
– Значит, сына... – медленно отставила я кружку.
– Кажется ведь, у Морозова был перстень? – прищурился, ударившись в воспоминания, Алимов.
– Да.
– С каким камнем, не помнишь?
– С аметистом, – не задумываясь ответила я.
– Ты точно уверена?
– Конечно точно! – горячо подтвердила я – как можно было забыть этот Шуркин талисман, с которым он никогда не расставался.
– Хорошо, – Эмир что-то деловито черкнул в блокноте. – Обязательно сообщу об этом следствию.
– Все-таки никак нельзя ускорить эту экспертизу? – с надеждой снова спросила я.
– Наташка, я же сказал – сделаю всё! Ты, главное, не зацикливайся на проблеме! Влейся лучше в работу. Я всегда так делаю, когда надо убить время, – посоветовал Эмир.
 
Покинув кабинет начальства и укрывшись в корректорской, я распахнула  окно, впустив в комнату звон трамвая и запах дождя. На асфальте красовались глубокие лужи, в которых оживленно плескались воробьи и чинно сидели голуби.  Буйно разросшаяся листва дендрологического парка стала темно-зеленой, а ведь еще совсем недавно пробивались первые клейкие листочки и начинали цвести яблони, теперь же их цвет был рассыпан по дорогам и втоптан в грязь – перевернулась очередная страница жизни. Успокаивало лишь то, что впереди ждали три месяца лета – июнь был  только «распечатан», как толстый конверт с долгожданным письмом.  Как жаль, что в тот момент я не могла полноценно наслаждаться всеми этими красотами...
Воспользовавшись советом Эмира, я решила углубиться в словарь Даля, чтение которого меня всегда отвлекало. Но книги, как ни странно, не оказалось на полке. Я еще раз пробежалась глазами по корешкам справочников – так и есть, знакомой темно-коричневой обложки не было. Неужели и ее Фунтик успел прикарманить, рассердилась я – ну зачем же ему Даль-то на больничном...
Желая восстановить справедливость, я решительно заглянула в шкафчик Ефима Леонидовича – откуда посыпались тщательно припасенные леденцы, шоколадные конфеты с головой ананаса на обертке, сухарики, зубочистки, последней брякнула на пол упаковка с курабье. Поспешно затолкав продукты обратно, я заглянула в другое отделение, где чинно стояла в ожидании своего часа нераспечатанная пузатая банка растворимого кофе; разорванная коробка рафинада, один пазл из которого был нарушен и, с большой долей вероятности, съеден; и выстроившиеся в ряд, как на витрине, упаковки различного чая. Зачем столько еды запасать, когда все равно на работу не ходит, подумала я и утащила несколько печенек из первого ящика, – мне теперь как никогда нужны были калории.
Вдавив гладкую кнопку чайника, который Эмир лично принес корректорам, я бросила в кружку пакетик «Рождественской фантизии», выбранный из многочисленной Фунтиковской коллекции, и стала ждать, пока заварится чай, с наслаждением вдыхая синтетический аромат корицы.
С досадой вспоминая про украденного Даля, я машинально открыла подшивку «Вечерней табуляграммы» и непонимающим взглядом уставилась в нее.
– Нетленку нашу читаете? – незаметно заглянула в корректорскую, приветливо улыбаясь, рыжеволосая девушка с коротким асимметричным каре.
Она смотрела на меня легкомысленными голубыми глазами из-под пушистых ненакрашенных ресниц, ее маленький носик, сплошь усеянный веснушками, походил на кнопочку, а кожа имела молочный слегка розоватый оттенок. Девушка была одета экстравагантно: открытый сарафан цвета электрического лайма, плавно переходящий в широченные шорты, слегка прикрывавшие заостренные колени; ярко-желтая бижутерия на тонкой шее, напоминавшая садовые яблоки; и алые сабо на высоченной платформе, такого же цвета был маникюр и крохотные ноготки на детских ножках.
– Июния Юрьева! – протянула она мне свою ручку. – Я здесь недавно, с прошлой пятницы. Может, сразу на ты?
– Конечно, – с любопытством осмотрела я собеседницу.
– Может, покурим? – сразу предложила она.
– Ага, – машинально кивнула я, потянувшись за яркой особой, как из подвала на свет.   
– Что куришь сегодня? – полюбопытствовала она, когда мы вышли на улицу.
– Вообще-то я не курю, – ответила я.
– А че пошла тогда? – усмехнулась Июния, крепко зажав пухлым напомаженным ротиком длинный мундштук, но не дав мне ничего проговорить, тут же затараторила: – А, ладно! Я тоже раньше была пассивным курильщиком – новости всякие узнавала, пока дышала дымком. Потом закурила. Бросала, и не раз – не получается. А потом подумала – а чего бросать, если хочется?! – девушка задорно хохотнула. – Надо делать всё, что хочется, ведь правда? Плевать на чужое мнение! Кстати, мундштук мне достался от прабабушки.
Я посмотрела на реликтовую вещицу, вырезанную из кости, на мундштуке была странная гравировка «М.М. от князя Вяземского».
– Она была знакома с князем?! – поразилась я.
– Конечно! Она была та еще красотка и имела много поклонников. Моя прабабушка Мария Мещерская окончила институт благородных девиц. Кстати, род князей Мещерских ведет свою историю аж с четырнадцатого века.
– Так твоя прабабушка тоже была княгиней?
– Ну конечно! – не задумываясь ответила Июния. – Кстати, хочешь сходить на выставку скульптора Сарафанова? Я сегодня иду. Мне в «ВеТе» культурную рубрику дали вести. Но как можно писать о культуре в бескультурной газете! Ты нашего главреда видела? Ах ну что же я! Конечно, видела, ты ж еще раньше меня устроилась, – сама себе ответила Июния – казалось, она совсем не нуждалась в собеседнике. – Чучело, правда?
– То есть? – во все глаза смотрела я на правнучку княгини Мещерской.
– Ну чучело – ты не знаешь, что такое чучело? – без умолку трещала Июния, смеясь и обнажая широкие резцы, чем очень напоминала шаловливую белку. – Подобие человека, сделанное и соломы, тряпья и глины!
Быстро докурив, Юрьева, выбросила затушенную сигарету в бак и сунула мундштук в карман шортов.
– Ты мне единственная кажешься здесь нормальным человеком, интеллектуалом, по крайней мере. Остальные – не очень. Мне кажется, я быстро со всеми поссорюсь.
– Почему это?
– Я просто люблю говорить то, что думаю.
– Это же прекрасное журналистское качество в эпоху гласности и демократии, – сморозила я какую-то нелепость.
– Вообще-то я искусствовед. Работала после школы в музее и училась сначала на заочном в универе – думала набраться профессионального опыта за одним. Потом все разом надоело – ну представляешь, сидишь в зале, напротив тебя Саврасов, Репин или Васнецов. А то и Левитан не дай бог...
– Почему не дай бог? – зачарованно смотрела я на эксцентричную особу – мне вдруг показалось, что именно такую подругу я всегда искала.
– Ну Левитан – картина «Альпы. Снега». Она как раз надо мной все время висела. Бр-р-р... Не люблю холод. При одном виде снега меня трясет. Предки моего отца жили на Кавказе. Ну я включила обогреватель как-то, он у меня и сгорел.
– Это в картинной галерее? – решила уточнить я.
– Ага. Ну у нас бабка одна, смотритель. Как, кстати, правильно в русском языке – смотритель или смотрительница?
– В официально речи – смотритель, – пояснила я.
– Ну, короче, эта смотритель нажаловалась Хазявке.
– Кому?
– Хазявка – это директор музея, она меня на работу устраивала. Ее все Салтычихой там звали за самодурство. Ну это банально как-то. Я назвала про себя Хазявка – это хозяйка и козявка два в одном. Она мелкая такая же, как я.
Июния снова зашлась звонким смехом и достала еще одну сигарету, но потом передумала, произнеся:
– Хватит! А то наживу себе рак пяток.
– Как это?
– Ну я когда закуриваю, у меня душа в пятки уходит от счастья. Знаешь, как голову кружит, когда посильнее затянешься. Докуришь одну сигарету, потом другую сразу хочется. В общем, не советую тебе – это настоящая зависимость, и ни к чему хорошему не приведет. А если я не покурю, то на всех бросаюсь или плачу в уголке, когда не на кого броситься. 
Юрьева секунд на десять замолчала, а потом продолжила:
– Скукота! Надоело все. Одно и то же лицо каждый день в зеркале. Может, мне пластическую операцию сделать, как думаешь?
– Зачем? – расхохоталась я.
– Слу-у-у-у-шай! – вспыхнула очередной идеей Юрьева. – А пошли все-таки со мной сейчас на выставку Сарафанова. «Путь к себе» называется. Там после выставки фуршет. Я тебя с интересными людьми познакомлю. Тебе ведь тоже скучно?
– Как ты угадала? Я давно хотела познакомиться с интересными людьми!
– Так я же сразу увидела, что ты свой человек...
– Я читала о ней в нашей газете. Планировала сходить. Но все не досуг.
– Да, не до них, конечно! – с азартом поддержала Июния. – Надо действовать немедленно! Погнали?!
– Прям сейчас? Мне ж газету вычитывать надо!
– Да забей! Успеешь. Сегодня все материалы не раньше шести, как всегда, будут. Ты видела раньше работы этого Сарафанова?
– Нет, но слышала про какой-то образ с кубической головой.
– Ах, да! Он забавный Шебуршавчик! – проговорила Июния.
– Кто?
– Шебуршавчик – сумчатое млекопитающее раздела сложноногих. Со ста пятидесяти грамм он начинает забавно шебуршать!
– Кто?
– Скульптор Сарафанов – забавный старикан, когда выпьет. Сама сейчас узнаешь! Канаем отсюда, пока Стремянка не задержала. Это наш главред: «стремный» плюс «длинный», получается Стремянка! – поймала мой вопросительный взгляд Июния.
Пытаясь разобраться с количеством поступившей за короткое время информации, я последовала за девушкой-фейерверком на выставку.
Продолжение следует.