Рассказы про Алекса. 11

                Алекс и одиночество.


                Воскресным днём сестра не говорила Алексу: «Я поведу тебя в музей». Алекс был и остаётся единственным ребёнком в уже несуществующей семье. И хорошо, что так. По крайней мере, он ни у кого не отнимал игрушки и этими игрушками никому по голове не бил.

   Единственному ребёнку рукой подать до ребёнка одинокого. Одинокому всего один шаг до одиночества. А одиночества характер крут. Оно ревниво. В мавританском стиле. Потому, немногие друзья детства не стали для Алекса закадычными, а позже, его редкие романы были сплошь скоротечно-мимолётными.

   Ну и как вышло, что Алекс уже сорок лет живёт с одной и той же женой? Где было его хвалёное одиночество? За базар отвечу. Сорок лет живёт с одной и той же? Ленив и нелюбопытен. Одиночество отлучилось ненадолго. А когда вернулось, было поздно — жена успела пустить корни. С тех пор Алекс с женой вместе шагают с песней по жизни. Жена, ясен день, в этой песне куплет, а Алекс припев. Живёт себе припеваючи.

   Что же до одиночества, то оно постарело. Играет в прятки с внуками Алекса и порой нервно курит в углу «Мальборо-лайт».



                Личный рост.

   Уже очень давно проблема личного роста перестала занимать Алекса. Как говорится, что выросло, то выросло. Но это вовсе не значит, что личный рост Алекса прекратился. Отнюдь. Ведь у него продолжают расти ногти, борода, года и внуки. И если рост ногтей и бороды Алексу удаётся сдерживать, то года и внуки растут неудержимо. В арифметической прогрессии. А самое любопытное — растут синхронно. И это позволяет Алексу удачно экстраполировать свои года на возраст внуков. Вы не услышите от него меланхолическое:
   — Мне тут, недавно, семьдесят стукнуло…
Нет, Алекс скажет опосредованно:
   — Моему младшему внуку скоро два года исполнится.

   А что прикажете ему делать? Ведь если своё отцовство ещё можно оспорить, то дедушка — приговор окончательный.



           Шнурки.

   Последним, что связывало Алекса с прошлым, были шнурки. Всё остальное уже, как бы это выразить яснее, с головою окунулось в Мойку. С концами.

   А шнурки тянулись за Алексом из раннего детства, где ему, маленькому и беспомощному, их завязывала мама, и по сию пору, когда превратившийся во взрослого дядю Алекс, кряхтя и краснея от натуги, сам завязывает шнурки аккуратным бантиком. Да, мальчик становится мужчиной тогда, когда в первый раз завяжет шнурки самостоятельно.

   И пускай мир вокруг давным-давно пользуется обувью на «липучках», но Алекс хранит верность шнуркам. Почему? Ну, вы ведь слышали присказку о невменяемых конях на переправе.



           По соображениям совести.

   Сегодня инквизитор-совесть терзала Алекса особенно изощрённо. Она жгла его позором за подленькое и мелочное прошлое, за бесцельно прожитые годы. Алексу было мучительно больно. Он стонал и мотал головой, обхватив её руками. Когда-то, много лет назад, так жестоко истязали Алекса две портянки-садистки на первом месяце службы.

   — Чистосердечно раскайся, несчастный, — говорила совесть, прижигая его в очередной раз. — Иначе, умирая, ты не сможешь сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому главному в мире — борьбе за…
   — За продление рода человеческого? — с робкой надеждой спросил Алекс.
   — Не перебивать! — рявкнула совесть. — За освобождение человечества.
   — От кого?
   — От тебя-дурака!
   — А если не раскаюсь? — попробовал сопротивляться Алекс.
   — Хм, ты ещё не испытывал моих угрызений, — усмехнулась совесть и широко осклабившись, показала Алексу два ряда матово блеснувших стальных коронок.