Черная икра, красное вино, белый шоколад. Глава 11

Весь следующий день ушел на хозяйственные дела, от которых Вика абсолютно отвыкла.
К вечеру, зная Пашкину мобильность и умение стремглав мчаться на призыв, отбросив все дела, Вика набрала знакомый номер.
-Вот ведь, небось, со всех ног примчится, - подумала она с усмешкой о Пашке. - Два года не видались!
Она услышала покашливание, как будто горло прочищали перед тем, как ответить  и уже вполне ясный мужской голос спросил: -Да, слушаю вас?
-Не Пашка, - успела отметить Вика. - Тот бы кричал «але-але»!
-Попросите к телефону Павла, пожалуйста! - любезно обратилась она к невидимому собеседнику.
- Павла? -   голос напрягся и повисла пауза .- Павла нет.
- А он, что, еще не демобилизовался?
- Простите, а кто  спрашивает?
Вика рассердилась, подумав: -Вот новости! Что за допросы вдруг?
Ей не хотелось называть себя и она представилась коротко:- Одноклассница.
- Павел не вернулся.
-Как это? А когда вернется?
- Павел погиб.
-Что? Что вы сказали?
- Павел погиб, выполняя  интернациональный долг.
- Как? Вы сказали - погиб? Я не ослышалась? Павел? Какой еще долг? Как погиб? Вы, что, шутите?
- Я отвечаю последовательно на все поставленные вами вопросы: Павел погиб в Афганистане, выполняя интернациональный долг,  при штурме Кандагара…И с чего вы взяли, что этим шутят? Вас как зовут?
- А…с кем я говорю?
- Я его отец.
- Дядя Толя, это вы? Я Вика, помните?
- Нет, простите, Вика, но я с вами не знаком! Я супруг матери Павла. Меня зовут  Леонид Иванович.
- Слушайте, вы! Как вас, Леонид Иванович, да? Он погиб, а вы так спокойно об этом говорите?!
- Во-первых, я не девочка, чтобы закатывать истерики, а сам тоже солдат и понимаю, что это могло случиться с каждым, кто ушел служить. А во-вторых, если я разговариваю с вами ровно, это не значит, что мне безразлична его смерть. Уже второй год пошел, ситуация вернулась под контроль, я стараюсь держать себя в руках. Что и вам советую.
-Я не знаю, что вам ответить и как мне вообще реагировать на все, что вы мне сказали! - Вика пыталась унять дрожь внутри.- Я вам позвоню немного позже, простите!
- Звоните.
Она положила трубку на рычаг и села на краешек стула, глядя перед собой. У ног вертелась Кукла, ища внимания хозяйки.
Вика смотрела в одну точку и ничего не понимала: что делать, кому сказать?
Собачонка подпрыгнула и поставила передние лапки на колени хозяйке. Вика не пошевелилась. Кукла требовательно тявкнула.
Вика оттолкнула ее и встала. Она прижалась лбом к стеклу окна, за которым   густели сумерки и летали редкие снежинки и никак не могла взять в толк, что Пашка,  друг  детства хохмач Пашка, ЕЕ ПАШКА, не вернулся домой.
Потому, что где-то под чужим  белесым от зноя небом его срезала душманская пуля.
Когда-то, в момент близости, после очередного вопроса, будет ли она его ждать, Вика вспылила: -Нет, не буду!
-Почему? Старуха, имей совесть, это жестоко!
-Я - не старуха! - в сердцах отрезала Вика.
Пашка горестно всплеснул руками: -Вот те раз! А я думал, что ты все понимаешь!
- Что? Что я должна понимать?
- Ну, что я…
-Что - ты? Что мне надо понимать?
-Что я закрываюсь этим словом от собственной слабости, которую питаю к тебе…
- А другим словом нельзя выражать свою слабость?
- Это будет слишком лично. Ты сама мне сказала на даче, что ни к чему еще не готова!
Теперь Вика поняла, что все нежные слова, что Пашка прятал внутри, никогда уже не вырвутся на свободу.
Она сама это запретила.
Тот давний разговор был закончен очень категорично.
Пашка подвигал желваками и сказал: -Когда пару лет назад я припер тебе кошелку яблок, я был уверен, что это все несерьезно. Абсолютно несерьезно!  Побегаев этот еще там вертелся…А теперь, уходя на срочную, я буду знать, что ты у меня есть. Вопреки всему.
Вика не нашлась с ответом.
Пашка  прикоснулся жестким пальцем к Викиной переносице: -Заруби на своем носу.
Кукла просилась на руки и поскуливала тихонечко, словно поняв, что  разговор по телефону шел о ее любимце, великане, что давал себя зацеловывать, подставляя под любвеобильный собачий язык то щеку, то висок, то ухо.
Вика подумала, что вот прямо сейчас выйдет из дома, сядет в метро и поедет в Ростовский переулок.
Она уже совсем было собралась, да в последний момент передумала: -Ну, куда? Я даже домой к ним не смогу зайти!
Побродив по пустой квартире, она позвонила Мите.
Разговоры с Митей теперь были редкими - пару раз в год и короткими: как дела, как учеба? Не более того.
Митя был дома.
-Митя, здравствуй, - коротко поздоровалась Вика. - Ты можешь зайти ко мне? Или нет, лучше встретить меня внизу, можешь? Я спущусь, собаку выведу, а, Мить?
-Что-то случилось? - спросил Митя тревожно.
- Нет. То есть, да. Ну, в общем, не телефонный разговор.
-У меня завтра защита курсовой, - жалобно сказал Митя.- Мне сидеть весь вечер и всю ночь. Скажи, что произошло? Может, по телефону можно решить?
-Жаль. Извини, Мить. Не скажу.
- Просто я не ждал, что ты позвонишь…Погоди, ладно! Гори оно все! Через четверть часа подойду.
-Да нет, Мить, не стоит. А то еще и тут буду виновата, вдруг не защитишь?
- Почему ты будешь виновата? А в чем еще ты виновата?
- Ладно! Прости, что взбаламутила. Не приходи, не надо! Ни в коем случае не приходи! Ничего у меня не случилось! Так, каприз! Пока. Извини еще раз!
Вика положила трубку, вышла в прихожую, взялась за поводок: -Пошли, сирота! Не приедет больше Пашка, не возьмет тебя на ручки!
Собачонка мелко дрожала, глядя смородиновыми со слезой глазенками на хозяйку, потом села перед дверью и заскулила.
- Ну, что ты, глупая? Пошли! Что ж теперь поделаешь?
               
Они кружили и кружили по дворам под летящим снегом.
 И Вика ловила себя на том, что память неустанно подбрасывает ей картинки из прошлого: вот тут на углу он заботливо кутал ей шею шарфом в позапрошлом сентябре, а здесь в подворотне оглянулся, нет ли кого поблизости, вынул из кармана карандаш и написал на стене «П + В»…
Там, за домом, где поворот к автобусной остановке всегда оглядывался, чтобы помахать им рукой - Вике и Кукле…
               
Придя домой, Вика долго не могла согреть озябшие руки.
Достала стремянку и полезла на антресоли, где лежали старые альбомы, давно не рассматриваемые и потому отправленные в антресольную ссылку.
Между елкой в картонной коробке, ящиком с игрушками и электроплиткой, которую почти не сдвинуть было, отыскались и альбомы.
Нужный, детский, дошкольный, как нарочно, был в самой глубине. Пришлось приложить немало усилий, чтобы достать его.
Вика стерла с него пыль влажной тряпкой, села на пол в своей комнате и стала переворачивать картонные серые листы с черно-белыми матовыми фотографиями.
Альбом делал отец. Все фотографии были обведены им по линейке цветными карандашами, четким чертежным шрифтом подписаны даты и события.
Он сам их печатал на формате 13на 18 на матовой бумаге «Унибром», говоря, что она лучше передает настроение.
В конце альбома обнаружился разворот с Пашкиными фотографиями пятнадцатилетней давности.
На них угадывалась стена дачного дома, того самого, где Вика и Пашка раз и навсегда стали близкими людьми.
На одной из фотографий они сидели в гамаке и Пашка целился из пластмассового ружья в объектив, а сам улыбался до ушей.
Вика хорошо помнила, что ружье было синее.
На другой они топтались возле таза с водой и пускали в плаванье кораблики из бумаги.
На третьей стояли, вытянув руки по швам возле грядки с георгинами и жмурились от солнца, потому лица у обоих вышли недовольными и капризными.
Вот они сидят за праздничным столом на веранде; Пашка на коленке у своего отца, Вика рядом, на коленях у своего и щеки у нее измазаны кремом от торта, с которым тогда пили чай. На снимке Пашка опустил голову: он сосредоточенно дул  на блюдце с горячим чаем.
Вика трогала все фотографии пальцами, медленно гладила их, пытаясь вернуть то состояние детского блаженства, когда ты абсолютно безмятежен и защищен, потому что вся семья в сборе и ты сидишь на коленях у отца. И мать рядом молодая и смеется, и тетя Таня, Пашкина мать, тоже смеется. И двое мужчин с детьми на коленях. И еще не в разлуке со своими женами.
И нет никаких расставаний и никаких смертей. И много-много счастья впереди.
Она долго глядела на фотографию, где Пашка целится из ружья: -Там тебе было не до улыбок, когда в тебя стреляли… Или ты ничего не понял? Господи, как хорошо, если ты ничего в тот миг не понял! И как горько, что нет у нас с тобой других фотографий, только эти… Ведь гуляли же по парку, и в лодке катались, и на американских горках... И повсюду были фотографы, бродили по парку, снимали гуляющих… Как же мы так не успели, Пашка? И если б мы тогда, все-таки пошли в ЗАГС, быть бы мне сейчас вдовой в двадцать лет.
Произнеся этот внутренний монолог, Вика сморщилась и заплакала.
Рядом с ней слонялась  по комнате Кукла, слегка стуча коготками по паркету и вопросительно взглядывая на хозяйку, разговаривающую вслух с самой собой.
Кукла поскуливала: жалела хозяйку, по щекам которой текли слезы.
               
Так и застала Вику мать, сидящей на полу и склонившуюся к альбому, когда пришла с работы.
-Вика, - спросила она, - что ты делаешь на полу? И что за вид? Случилось что?
-Случилось, - ответила Вика, размазывая слезы на покрасневшем лице. -Паша погиб в Афгане.
-Бар-ковский? Паша-а? - протянула мать. -Поги-иб? Господи, ужас какой! Ошибки быть не могло?
-Вряд ли, - устало ответила Вика. - Он мне не написал ни разу оттуда. Был бы жив, объявился бы.
-С чего ты так уверена? - мать продолжала сопротивляться  той мысли, что Пашки больше нет. - Вон, он сколько лет не объявлялся! На восемнадцать лет позвал, а до этого и не вспоминали про нас. Может, все-таки, ошибка?
-Ма-ма-а! - Вика поднялась с полу и прижала к животу альбом.- Господи, что ты знаешь обо мне? А у тебя ведь не десять дочерей!
- Погоди, ты что? Что ты хочешь этим сказать? А при чем тут? Барковский тут причем?
-Да уже и ни при чем! Я тебе говорю - нет его больше, а ты не слышишь и не понимаешь меня!
- В церковь бы надо, помин души заказать…
- Да не надо, чем это поможет? Да и не вчера все это случилось.
- Погоди! Кто тебе сказал? Ты откуда знаешь?
- Пашкин товарищ, что по соседству живет.
- Господи, горе-то какое! Надо Татьяне позвонить… Не вчера, говоришь? А когда? Как думаешь, удобно ей позвонить, пособолезновать?
-Да не знаю я ничего, делай, что хочешь! - махнула рукой Вика, считая разговор оконченным.
-Доченька, ты не огорчайся…Мало ли, как оно бывает! Парень ведь он, солдат! Они, бывает, что и не возвращаются. Вот не повезло малому, ой, горе-горе! Единственный же он у Татьяны, ой-ой-ой!
- Мама, хватит, не причитай, только я успокоилась…Тут ты со своими вопросами!
- Не буду, не буду! Ой, горе-горе!
               
Вика не спала всю ночь. К счастью, мать уходила на работу в утреннюю смену и исчезла прежде, чем дочь поднялась из постели.
Посмотрев на себя в зеркало, Вика поняла, что сама на себя не похожа.
Она попыталась припудриться, взбила волосы, залила их лаком, но все это не спасало.
Распухшие веки полускрыли покрасневшие белки глаз. Нос тоже покраснел и залоснился.
-На улице ветром обдует, станет проще, - подумала она. - Доеду, буду иметь более-менее нормальный вид. Надеюсь, что буду.
С трудом отработав две пары со студентами, она решила не идти в столовую, а укрыться в павильоне у Мили и там перекусить. Не было сил видеть кого-либо. У Мили же всегда были какие-нибудь сухари да печенюшки. С голоду не умрешь.
Вика приоткрыла дверь незапертого павильона, зная, что Миля скорее всего на месте.
Миля и правда была в павильоне. Она ковыляла к столу с мокрой чашкой в руках - раковина с водой была в углу помещения за ширмой.
Самовар тихонько шипел: закипал.
-Здорово, девка! - сказала Миля. - Проходи, как раз, самовар греется!
В полумраке павильона Вике стало спокойно, она села туда, где обычно располагалась Марковна и привалилась спиной к стене.
-Что, как дела?
Вика пожала плечами: -Привыкаю.
- Ты про возвращение в Москву?
- Да. А ты про другое?
- И про другое тоже.
- Ммм… А где Марковна?
- Ушла уже. Видишь, чашки мою.
- А самовар чего кипит?
- А он у меня целый день кипит. Мне так удобней. Потом, думаю, ты зайдешь или Машка зайдет…Вот и пригодится. Наливай, давай.
Вика  подставила под кран самовара граненый стакан.
-И вообще, пора уже свою чашку притащить, месяца два, как тут  работаешь! Что ж из стакана-то, как шабашник какой в общежитии, хлещешь?
- Три, Миля. Три месяца. Я принесу, Миль. Все забываю! Не ворчи.
-Охо-хо, память девичья…На вас ворчи - не ворчи, что изменится?
Вика потянулась губами к краю стакана, отпила и отпрянула: -Ой, кипяток!
Поставила горячий стакан подальше от себя и зажмурилась, закусив губу.
-Ну, чего ты, чего ты? Что ж плакать, маленькая, что ли? - Миля протянула худую ручку и погладила Вику по голове.
Вика закрыла ладонями лицо.
-Да неужто же так больно? - недоумевала Миля. - Пройдет, пройдет! До свадьбы заживет!
-Да я не от ожога, - всхлипнула Вика.- Мне от другого больно. Ты спрашиваешь, как дела? Хуже некуда дела! Друг детства у меня погиб. В Афганистане, на войне.
-О-ой! - Миля присела на краешек стула - боялась, что в ногах правды нет от таких сообщений. - Да неужто?
-Да кто же этим шутит? Я вчера узнала.
-Откуда ж ты узнала?
-Домой ему позвонила, а там уж мне сказали.
-Господи, вот ужас-то! Только, вроде, говорили с тобой про это недавно, до командировки твоей…Друг-то хороший?
- А разве плохие бывают? Он у меня такой один был. Мне и сравнивать-то не с кем…
- Ты посиди пока…Я отлучусь, мне свет включить надо, через четверть часа студенты придут с фотокомпозиции, съемка у них тут.
- Иди, я посижу тихонько. Я мешать никому не буду. Только уйти я не могу такая зареванная.
-Сиди, сиди… - Миля трудно поднялась, опираясь на стол и Вика уже знала -завтра хозяйка павильона придет с палочкой.
Миля ушла за ширмы, завозилась там с передвижными софитами. Таскала их за собой, волоча по полу, видно не хватало сил оторвать их от пола.
Свет замерцал в разных концах павильона, лампы гудели тихонько, убаюкивающе.
После бессонной ночи Вике хотелось смежить веки и задремать под мерный стрекот. Она на минутку прикрыла глаза и представила себя в летнем поле. Солнце, зной и над головой гудят высоковольтные провода.
От такой мысленной картины она с облегчением вздохнула, открыла глаза и придвинула к себе стакан с чаем.
Миля, кряхтя, шагала через змеившиеся по полу кабеля, приговаривала: -Не хватало еще тут рухнуть! Студенты придут, а я тут растянулась на полу лягушкой этакой…
Вика зажмурилась от жалости к Миле, которая была ей очень симпатична и по-своему близка.
-Ты что? Нельзя падать!- сказала она.- Ты здесь начальник, ты должна вызывать в студентах священный трепет и чувство глубокого уважения!
-Должна - не должна, - ворчливо отвечала та, снова дойдя до стола и опускаясь на стул, - Но всякое у меня здесь бывало…
Она взглянула на заплаканную Вику и вздохнула: -Ну? Высохли слезы, а?
-Сейчас, - пообещала Вика. - Ты прости, так, минута нашла…Горько очень, Миля!
Миля села поудобнее и сочувственно глядела на жалкую заплаканную Вику.
При Миле плакать было не стыдно и, казалось бы, высохшие слезы полились с новой силой.
-Вот,- сказала Вика, словно в оправдание, - сижу тут, реву… Время твое на себя трачу, а у тебя работа! Думала, что все, уж отплакалась вчера, а видишь, опять! И ничего с этим не поделаешь.
-Да плачь себе, если плачется…- мудро отвечала Миля, не пытаясь успокоить Вику. - Если от слез легче тебе, так и плачь. Друга твоего этим не вернуть, а самой, глядишь, со временем полегче будет…
-За что? Ну за что нам это? - спрашивала Вика, понимая, что плач не остановить теперь и это только начало. - Я, вот живу, а его больше никогда не будет! А я тут досадовала, мол, не пишет, забыл свою Вику! А ведь клялся, говорил, что все, что у нас с ним было, не забывается!
Миля вздохнула и по-бабьи подперла кулаком щеку. Вика пристроила голову на руки и заплакала уже навзрыд.
Капли из самоварного крана гулко шлепались в подставленное детское ведерко.
За дверью павильона загомонили студенты, у них началась перемена.
-Это ты своими слезами детство сегодня провожаешь, - сказала вполголоса Миля, словно боясь, что кто-то может их подслушать в пустоте павильона.- Друг детства ушел и с ним твое детство кончилось. Вот ты их двоих сегодня и проводила.
Вика затихла, перестала плакать и только плечи ее еще конвульсивно вздрагивали.
-Тебе ли убиваться? - продолжала Миля, неотрывно глядя на падающие в расписное ведерко капли. - Подумаешь, детство ушло! Юность наступает, она у тебя будет прекрасной. По-другому не может и быть.
Вика не отвечала. Студенты за дверью перестали гомонить, видно, ушли в другую аудиторию. Тишина возвращалась.
-Чудачка ты, - обратилась Миля к молчавшей удрученно Вике и глядя ей в макушку, опущенную на руки.- Даже не представляешь, как ты счастлива сейчас и слезы эти не горькие, нет. Сладкие слезы. Ты не смерть эту безвременную оплакиваешь, а себя жалеешь!
Вика подняла голову и посмотрела удивленно на Милю: -Что ты говоришь, Ми-ля!? Я? Себя жалею? Ты что?
- Себя, себя жалеешь… Что вот, теперь друга такого у тебя не будет… Ему-то уж все равно, а тебе нет, не все равно, вот ты себя и жалеешь! Как теперь тебе, бедной, без него оставаться? И всегда-то, плача, мы себя жалеем…Эгоизм это. А я тебе вот что скажу: вот сидишь ты, слезы горькие роняешь, а за зимой весна придет, оживет все, глядишь, и ты ожила…И будет у тебя новый мальчик. Еще лучше прежнего, поверь, будет!
- Господи, Ми-ля, что ты такое говоришь?
- А знаю, что говорю, потому и говорю. Ты думаешь, Марковна - то пироги тебе таскает так просто? Сын ведь у нее, хороший парень! Вот она на тебя глаз и положила, нравишься ты ей! Все уши мне прожужжала, мол, как бы их познакомить? Он у нее недавно из армии вернулся.
Тут Миля поняла, что не надо было этого говорить и осеклась на полуслове, замолчала.
-А Пашка не вернулся... - с горечью подумала Вика. А вслух сказала: -Не надо мне никого, пожалуйста!
-А ты не торопись, - продолжила Миля. - Он парень хороший, симпатичный. Правда, простой таксист. А тебе, небось, образованного подавай?
-Да что ты такое говоришь! - возмутилась Вика. - Слезы высохнуть не успели, а ты уже мне кого-то суешь! Это ведь еще пережить надо!
-Да никого я тебе не сую! - Миля обиженно засопела и отодвинулась вместе со стулом от стола.
Вика поняла, что была резка и виновато заглянула в Милины глаза.
Миля выплеснула  воду, набравшуюся в ведерко под самоваром в цветок, стоящий рядом на табурете и вернула ведерко  на место.
-А я вот иду вечером с работы, - сказала она, разглаживая пальцами клеенку на столе, - не иду, а ковыляю и прохожу каждый раз мимо одного и того же магазина. «Женская одежда» называется. У него витрины красивые, большущие! Остановлюсь, подниму голову и гляжу в витрины. А оттуда сверху вниз на меня манекены смотрят. Дивные такие женщины, в длинных париках, с приклеенными ресницами…Сами смуглые, руки тонкие, пальцы музыкальные, словно вот у тебя, запястья нитями бус обмотаны, сами в шелка обернуты … Загляденье! Постою, погляжу и дальше ковыляю. Кривобокая, с хромой ногой, тащусь мимо них и их волшебной неземной красоты, огнями подсвеченной…А домой приду, там мама восьмидесяти двух лет со своими болячками, капризами и жалобами. И так каждый день.. И никого-то у нее нет, кроме меня - помощницы! А какой из меня помощник-сама видишь! И никакой-то радости другой у нас в жизни нет, кроме как вечера дождаться и чай попить с вареньем, что сами летом варили. У телевизора. А телевизор у нас черно-белый, старенький… Вот.
Вика в большом волнении встала. Взялась руками за мокрые щеки и со страхом смотрела на спокойную Милю, которая все о себе знала и уже давно перестала беспокоиться на этот счет.
-Прости меня, Миля!- сказала она голосом, осипшим от слез. - Действительно, эгоистка я, каких мало! Только сейчас поняла…Мне поделом. А ты прости меня, если можешь!
-Да за что простить-то, дурочка? - Миля ласково посмотрела на нее и тронула рукой ведерко, поправляя его под краном. - Маленькая ты еще. Многих вещей не смыслишь просто, да и понятно: лет - то всего ничего! Мне так в дочки годишься! Привязалась я к тебе, хорошая ты девка! А слезы твои, они - вишь, как это ведерко…Наполнилось ведерко, так выплесни одним махом  и все! И живи себе дальше.
Вика не успела ответить; скрипнула тяжелая дверь фотопавильона, зашел первый студент, за ним еще. Они односложно здоровались с Милей, снимали с плеча тяжелые кофры, не дыша доставали сменные объективы, с визгом раскручивали ножки штативов.
Павильон наполнился металлическим клацаньем и тихим монотонным говорком людей, занятых общим делом.
Миля возилась за пределами чайного закутка, Вика сидела одна.
За студентами вслед вошла Стрельбицкая, шурша длинным платьем. До Вики донесся запах Машиных терпких духов.
Она что-то решала со студентами; кого-то корила, кому-то велела появиться в деканате, спрашивала, когда, наконец, студент Гаджиев зайдет в учебную часть за оброненным студенческим билетом, что лежит там уже четвертый день.
Вика сидела не дыша; видеть никого не хотелось, даже дружелюбную улыбчивую Машу, похожую на красивый манекен, укутанный шелками в витрине, мимо которой Миля идет вечером домой к черно-белому телевизору и старенькой маме.
               
Ночью выпал снег.
Утром Вика вышла во двор, чтоб идти к метро и ехать на работу. И поняла, что она стала совсем взрослой: снег больше не вызывал восторга, как когда-то в детстве.
Его нетронутая белизна больше не манила, не хотелось зачерпнуть его в ладони или положить на язык, раскатать ногами ледянку.
Впервые после случившегося она прошла по тому самому месту, где когда-то лежал сосед с верхнего этажа, подумав: -Жизнь все равно продолжается.
Ее обгоняли весело визжавшие разрумянившиеся дети, гурьбой бежавшие в школу и посылавшие в спину друг другу меткие снежки. Стоило притормозить, чтоб пропустить их вперед.
Вчера по телефону Митя сказал ей: -Девочкам нужны герои в двадцать лет. Сознаю, что я не герой. Я - обыкновенный. На героя никак не тяну. В лучшем случае могу быть просто другом. И то два раза в год. Ты сама завела эту моду.
Жестко так сказал, не по-всегдашнему.
Вика поежилась, вздохнула  и плотнее закутала горло шарфом.
Она оглянулась на цепочку своих следов.
Узор, оставленный  подошвами  сапог, напоминал на заснеженном асфальте  отпечатки реликтовых моллюсков, оставшихся в вековых камнях навсегда. В рельефные отпечатки тут же густо падал новый снег.
Вика прибавила шаг.
-Надо жить дальше, -думала она. - Жизнь не терпит тех, кто существует в придуманном мире  и сам сочиняет себе этот сценарий. У нее свои законы для всех и кто им не подчиняется, тех ждут суровые уроки. Я извлекла из своего  урока мораль, которую буду долго помнить.
И счастье, получается не в ослепительных горизонтах, а в дачной комнатке  возле деревенской печки  и в сумке дачных яблок, что пахнут лучше любых духов.
Теперь, когда я знаю, каким может быть счастье, я смогу узнать его среди ярких картинок, что чередой бегут мимо меня, потому что они не мне предназначены. Это чье-то абсолютно чужое счастье бежит мимо. Не стоит о нем жалеть. Оно должно достаться не мне.
Задумавшись, она наступила ногой в яму, в которую когда-то давным - давно провалился Митя. Сейчас в ней не было воды и бежать домой сушиться было ни к чему.
Нужно было лишь стряхнуть снег с сапог и внимательно смотреть под ноги, чтобы не сбиться с дороги. Только и всего.