Рисовальщица... - 43

***

Маша позвонила, она была просто в истерике:
- Март, никогда, никогда не наращивай волосы! – всхлипывала она. – Представляешь, они все обломались и теперь я как после тифа или стригущего лишая!
Маня стала подвывать в голос.
- Ты не преувеличиваешь? Что, все так плохо?
- Ужасно!
- Успокойся, Машунь, волосы не зубы, отрастут. Ты в парикмахерской?
- Да. Меня пытаются подстричь. Буду теперь как первоклассник, стриженная чуть ли не под машинку-у-у-ууу…
- Пришли фотку, я уверена, что тебе пойдет короткая стрижка. Всем, у кого маленький курносый носик, идет короткая стрижка.
Рассмотрев фото, я успокоилась и стала ее утешать:
- Посмотри, ты теперь на Елену Сафонову из «Зимней вишни» похожа. Как тебе хорошо!
- Думаешь?
- Вижу! А твоя задача теперь волосы питать и восстанавливать. Масок всяких купи.
- Уже купила, - вдогонку всхлипнула Маша. - Ой, Март, ты не представляешь, как я испугалась, обнаружив пряди волос на подушке, на расческе, в руках! Меня Кондратий хватил, когда я проплешины эти увидела! Такой ужас! Все! Никаких экспериментов! Только свое, натуральное, родное!
- Значит, и ногти передумала делать? – улыбнулась я.
- Ни за что!
- Ну и правильно, свое лучше.
- Надо Нину предупредить, она сейчас в процессе, наверное, трубку не берет.
- Я вечером заеду к ней в суд, расскажу, и фото твое покажу. Кстати, у тебя теперь шея длиннее кажется.
- Да? Здорово. Тогда буду носить свой жакет с накладными плечами.
- Видишь, нет худа без добра, - улыбнулась я нашей женской способности находить позитивное.
- А я на латиноамериканские танцы записалась.
- Молодец какая! Нравится? Получается?
- Пока я как тумба, но нравится точно.
- Партнера хорошего не встретила?
- Ты про мужика? Их здесь нет, с девушкой танцую.
- А вообще?
- Да что-то мне без серьезных отношений так спокойно, Март. Для здоровья встречаюсь во вторник с одним, а в субботу с другим, и довольная. Субботний предлагает сойтись, но как подумаю, что кто-то будет у меня в квартире носки разбрасывать, храпеть, требовать поесть, напрягать меня, так и хочется сказать: «Бррр!» Оно мне надо? У меня другие радости в жизни. Хочу до конкурса дотанцеваться, и чтобы на работе меня наградили грамотой за самоотверженное служение идеалам правосудия.
- Молодец, Маш! – засмеялась я. – Как в школе прям, конкурсы, грамоты!
- Не говори! От чего ушли, к тому возвращаемся. И радости ведь сколько! Искренней!
- Да.
- А там Сережка внуков нарожает, нянчить буду!
- Отличные перспективы!
Только я положила трубку, как снова раздался звонок. Звонила Ольга, это было необычно. Мы редко общались по телефону, традиционно составляли друг другу компанию в сборищах на все праздники и в поездках, при этих встречах и общались.
- Март, привет! Я недолго. Только ты меня ни о чем не спрашивай и ничего не говори, просто выслушай и все. – От такого вступления и сухости ее тона я как стояла, так и села. - Я хотела вас предупредить, чтобы вы знали. Я выгнала Олега. Почти месяц назад выставила его вещи и замки поменяла. Все, кончилась я, больше не могу! Возврата назад не будет. Пока, Мартуль! Будь счастлива!
- И ты будь счастлива, - промямлила гудкам.
Значит, и у ангельского терпения есть предел, и у безграничной веры есть конец. Мне стало бесконечно стыдно перед ней. Как я не понимала, что у нее не отсутствует характер, а, наоборот, он невероятно сильный? Слепа, я была слепа и спешила судить. Если такие сильные люди сдуваются, то это, действительно, конец.
«И ты будь счастлива, Олечка! До встречи!» - отправила я ей сообщение.

***

Май, 2014
Жизнь полна неожиданностей. Даже устоявшаяся жизнь, втиснутая в рамки повседневных хлопот, за которыми не замечаешь себя и хода времени, иногда встряхивает.
- Мам, привет! Тебе письмо пришло, консьерж передала, сказала, что почтальон в ящик не смогла его просунуть. Толстое такое и конверт большой! Смотри, сколько здесь марок! – Гера положил конверт формата А5 на обеденный стол. – Я есть хочу!
- Мой руки, у меня все готово! – я взяла конверт.
Неужели в наше время кто-то еще пишет письма? Почерк мужской, размашистый, твердый. Обратного адреса нет, штамп моего родного села. Интересно.
- Мам, родительское собрание начнется через сорок минут, не опоздай! У меня в триста одиннадцатом кабинете, у Лёвы в сто пятом!
- Да, уже собираюсь, надеюсь, вас будут только хвалить. Поешь, не забудь убрать за собой и садись за уроки. За Лёвой следи, чтобы все сделал и не сидел у телевизора.
- Мы не маленькие, сами знаем!
Я отнесла конверт к себе в спальню. Неожиданно и необычно в наше электронное время. Что там может быть? От кого? Открывать не спешила, почему-то насторожилась. Положила на тумбочку у кровати, чтобы вскрыть вечером, когда все лягут спать.
Побывала на собрании у обоих детей, домой шла гордая, за детей радостнее, чем за себя. Как говорит Игорь, гены пальцем не раздавишь. Училась я лучше них, но их успехам радуюсь больше, чем своим, и любые их контрольные работы у меня вызывают переживания, за свои я и не думала волноваться. Дети у нас молодцы, умницы.
Оба с порога стали тормошить меня, требовали поскорее рассказать, что было на собрании. Пока я всех хвалила и целовала, пока все обсудили, Лёва от избытка эмоций кувыркался и скакал, набил себе шишку на лбу и посидел со льдом, прошло немало времени. Еле угомонились и улеглись.
Разбирая постель увидела конверт, я и забыла о нем в суете. Косилась на него, не знала, чего ждать. Забралась под одеяло, вскрыла, достала пачку листов, написанных от руки.

«Моя светлая любовь! Моя дорогая принцесса! Не знаю, вспомнишь ли ты меня, мальчика, который учился классом старше? Сейчас я, конечно, уже не мальчик, но ты можешь помнить меня именно таким. Дима Шереметьев, помнишь? Я вложил в письмо классную фотографию и обвел себя карандашом»
Я разволновалась. Крайне необычное письмо! «Моя светлая любовь! Моя дорогая принцесса!» Неужели я все еще для кого-то светлая любовь и принцесса? Как давно прошли времена, когда я слышала такое. Среди листков была фотография. Я сразу же узнала девочек на ней, мы общались, классным руководителем у них была моя любимая учительница русского языка и литературы. А вот на мальчика, обведенного красным карандашом, смотрела долго, припоминая. Высокий, худой, чернявый, явно зажатый, он словно старался быть незаметным. Да, помню его. Он относился к тем, кого не видно и не слышно. Я, конечно же, видела его в школе, но мы не общались.
«Считай, двадцать лет прошло, как мы закончили школу. Ты уехала, и с тех пор я видел тебя столько раз, сколько ты приезжала навестить родителей.
Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Все эти годы, начиная со старшей группы детского сада. Люблю как идола, недосягаемое божество, верно, преданно, только тебя одну. Ничего не жду и никогда не ждал в ответ, хочу только, чтобы ты знала, что являешься для кого-то солнцем и воздухом. Моя жизнь имела смысл только потому, что в ней была ты.
Помнишь, в школе у нас было обязательное сочинение-размышление на тему «Мое жизненное кредо»? Я, когда готовился к нему, все искал, как бы лучше, красивее и короче сформулировать это свое кредо. У Расула Гамзатова обнаружил стихотворение про себя:
Я ходить научился, чтоб к тебе приходить.
Говорить научился, чтоб с тобой говорить.
Я цветы полюбил, чтоб тебе их дарить,
Я тебя полюбил, чтобы жизнь полюбить.
Это единственное стихотворение, которое я помню. И уже тогда, в восьмом классе, я понял, что эта любовь и будет моей жизнью»
Я вспомнила это сочинение, его писали все в нашей школе, потом на встрече выпускников часто вспоминали, сравнивали, совпали ли юношеские представления о себе с нами взрослыми. Очень хорошо помню, как старательно и вдумчиво писала, как от усердия грызла ручку за своим столом, как сидела на подоконнике и думала, глядя в окно, и как озаглавила: «Быть честным всегда» Сейчас этим кредо можно тыкать мне в глаза.
«Впервые я увидел тебя зимой, когда тебе было шесть, а мне семь лет. Ты вместе с мамой шла через двор нашего детского сада. Был вечер, но от снега светло. Твоя мама вела тебя за руку, ты вырвалась, слепила снежок и запустила ним в единственную живую мишень во дворе, в меня. Я уже долго стоял, ждал свою маму, которая разговаривала в холле садика с воспитательницей. Ты попала снежком мне в грудь и рассмеялась таким громким счастливым смехом хитрой победительницы, что я увидел тебя другим зрением, не так, как видел людей до этого момента. Так и слышу этот смех в особой тишине снежного зимнего вечера. Я сам стал счастлив от твоей радости. Слепил снежок и бросил в ответ. Попал в деревце за тобой. Оно качнулось и снег с веток посыпался на тебя. Уж как ты закружилась, подставив лицо под снежинки и заливаясь смехом! Эти картинки стоят перед моими глазами как живые, словно все произошло вчера, а не треть века назад. Уж не знаю, что я тогда чувствовал, но именно это воспоминание является самым ярким и счастливым для меня. Это как момент рождения счастья и смысла моей жизни. Я много раз ходил во двор нашего старенького детского садика, особенно зимой, когда бывает снег, и видел нас с тобой. У меня так мало моментов, когда ты замечала меня, они все мне дороги.
С этого вечера моим основным интересом стала ты. Я следил за тобой каждый день, если не видел тебя, то терял покой, горевал. Мне все в тебе нравилось, а больше всего бесстрашие к жизни, открытость к людям. Ты когда-нибудь не улыбаешься? Сколько помню, всегда смеялась. Меня ты завораживала. Я ведь интроверт, единственное мое сердечное желание – остаться незамеченным. Ты же всегда была в первом ряду, в авангарде! Тебе до всего было дело! Не помню утренника в садике или в школе, на котором ты не была бы Снегурочкой. В душе я считал тебя невероятно храброй, ты и пела, и танцевала, и стихи читала, и все это легко, в радость, с улыбкой. Господи, что за улыбка у тебя! Люди по-разному улыбаются, но ты особо. Так может улыбаться только настолько уверенный в себе человек, которому в голову не приходит мысль об этой самой уверенности. Твоя улыбка – улыбка девочки, которой принадлежит весь мир и все в этом мире, и ей не приходит в голову спрашивать дозволения на что-либо. Открытая, во все ровные белые зубы, легко рождающаяся, мгновенно переходящая в смех. Никогда никакой обидной насмешки, только в радость, удивительно!
Ты всегда была в окружении детей, любимицей взрослых по той простой причине, что в тебе не было ничего недоброго. Все тянулись к тебе, грелись тобой. У меня есть несколько садовских фотографий. В старшей группе один год мы были вместе. Ты стоишь в последнем ряду, с мальчиками, потому что была высокая. И улыбаешься во весь рот, а передних зубов уже нет. Когда я смотрю на эту фотографию, то готов расплакаться. На голове два хвостика, один выше другого, и один бантик перевернулся и оказался под хвостиком. Куда фотограф смотрел? Как хорошо, что не досмотрел.
Считаю, что в старшей группе ты была немножко моей. Да, немножко моей. Потому что я тогда совершил невозможный подвиг, попросил нашу воспитательницу перевести меня на кровать у окна, т.е. рядом с тобой. Тайком я стягивал твои вещи с перил кровати и прятал их у себя под подушкой. Ты искала их, волновалась, но никогда, ни разу не посмотрела на меня, не заподозрила. Неужели я был таким незаметным? За столом я брал твою ложку, надеялся, что ты обратишься ко мне, но ты просила нянечку дать тебе другую. Я так страдал!»
Я вспомнила и про одежду, и про ложки. Вот, значит, в чем причина! Мне и смешно, и грустно, и трепетно. Вот уж, действительно, все тайное становится явным!
«Как я горевал, когда меня взяли в школу, а тебе пришлось ждать следующего года! Плакал, просил маму оставить меня еще на год в садике, разорвал подаренный портфель, получил нагоняй и долго стоял в углу. После уроков каждый день я бежал к нашему садику, чтобы через забор смотреть на тебя. А если погода была не прогулочная, я искренне горевал и вечером ходил к твоему дому, утешался, глядя на ваши окна.
Зато со следующего года целых десять лет я ходил следом за тобой в школу, со школы, видел тебя на каждой перемене и вечером во дворе. Как я страдал от ревности! Тебя уже с первого класса окружали толпы мальчишек. Они были смелее меня, увереннее в себе, общались с тобой открыто, шутили, приходили к тебе в гости, гуляли с тобой на улице. Я так не мог и сейчас не могу быть легким в общении, таким уродился.
Я сообразил, что ваш класс на следующий год переводили в нашу классную комнату. Тогда я проделывал дырки в дверях каждой классной комнаты. Так гордился своей находчивостью! Потом через эти дырки подглядывал за тобой на уроках. Отпрашивался иногда в туалет или специально опаздывал и смотрел на тебя. Какой вертушкой ты была! Несколько раз я заставал тебя выставленной за дверь, тебя просили выйти просмеяться и вернуться в надлежащем настроении. Я видел, как учителя открывали дверь и спрашивали, готова ли ты вернуться в класс. Ты всегда энергично махала головой, мол, да. Потом одергивала платье, фартук, передергивала плечами и на глубокий вдох входила в класс. Вот скажи мне, как ты умудрялась хорошо учиться при таком поведении, хохотушка?»
Надо же! Вот откуда дырки в дверях наших классов! Я прыснула от смеха, сколько вреда от меня! Вспомнила про то, что меня, действительно, выставляли за дверь, часто я была нарушительницей дисциплины на уроке. Только бы дети не узнали, а то ведь не удержишь! И у всего этого есть свидетель, мой тайный наблюдатель. Чуден мир!
«Я сбегал с уроков, чтобы поболеть за тебя, когда ты участвовала в школьных конкурсах. Честно сказать, мне было не важно, выиграешь ты или нет, важно было видеть твое лицо и разные эмоции на нем. Почему-то ты меня всегда заражала своим состоянием, я и радовался, и огорчался вслед за тобой. Сначала я всегда становился у стенки позади тебя, боялся, что увидишь меня. Потом понял, что ты вообще не обращаешь на меня внимания, не замечаешь. Было обидно, неужели я такой непривлекательный и незаметный? Я стал становиться напротив тебя, иногда твой взгляд скользил по мне, но никогда не задерживался. Ты как-то легко общалась со всеми, никого не выделяя, поэтому, наверное, меня твое невнимание не делало совсем уж несчастным. Зато я мог видеть твое лицо. Какое количество чувств и разнообразных выражений сменялось на нем ежеминутно! Как человек может испытывать столько всего? Но самое мое ненаглядное, любимое, обожаемое – улыбка и смех. Никогда до и ни разу после, ни у кого я не видел такой улыбки и такого смеха. Я становился счастливым от него. Свободный, легкий, приятный, заразительный смех бесконечно чистого сердца, человека, любящего жизнь и любимого жизнью в ответ. Да, так смеяться могут только горячо любимые люди, которые знают об этой любви. Тебя, моя дорогая, любит жизнь, ты поцелована ею.
Все годы я писал тебе записки с признаниями в любви и подкладывал их в карманы твоей одежды в гардеробе»
Так вот кто делал это! Записки я получала постоянно, а написанные одной рукой находила чуть ли не каждый день и ужасно возмущалась. Вся эта любовь-морковь тогда казалась мне ужасно глупой и неуместной, все так интересно на свете, а тут любовь какая-то! Сейчас же я улыбалась сквозь слезы благодарности.
«Иногда ты хмурилась, иногда сердилась, как-то топнула ногой и с такой силой засунула записку обратно в карман, что оторвала его. Меня это огорчало. Но никогда, никогда ты не смеялась и не выставляла неизвестного автора на посмешище. У тебя было благородное сердечко. А я не мог остановиться. Я царапал заветное «Марта, я тебя люблю» на твоей парте, на классной доске, на деревьях, на скамейках, на заборах. Потом я стал подкладывать записки тебе в учебники, тетради, дневник, куда придется из того, что лежало у тебя на парте, пока ваш класс был на физкультуре или труде. Мне необходимо было это высказывать, иначе бы я задохнулся. Однажды я увидел, как ты выскочила из кабинета директора в явном негодовании, раскрасневшаяся, чуть не плача. В руках ты держала огромную толстую тетрадь, в которую я как раз недавно вложил свою записку. Я испугался, что случилось тогда? Записку увидел директор?»
Прекрасно помню тот случай. Это было в седьмом классе, кажется. На большой перемене я отправилась в кабинет директора на еженедельное собрание-отчет старост каждого класса. Мы докладывали о успехах, дисциплине и прочем. Каждый староста вел специальную тетрадь, которую иногда директор выборочно проверял. Взял в руки мою, открыл, а там записка: «Моя дорогая, любимая Марта, прошу тебя, посмотри хоть раз на меня! Ты сделаешь меня таким счастливым! Целую твои ноги» Директор подозвал меня, отдал мне записку и выразительно посмотрел. Я чуть сознание не потеряла от стыда и ужаса. Выскочила из кабинета почти плача: «Ну что за дурак пишет мне? Узнала бы, пристукнула!» - думала я. Теперь знаю и тоже чуть не плачу, но только по другим причинам.
- Что с тобой? – Игорь пришел в спальню. – Чем ты расстроена?
- Это хорошая грусть. Я читаю письмо.
- От кого? Это все письмо? Ничего себе! Можно узнать?
- Если хочешь, прочитай, я думаю, что можно.
Игорь отложил планшет, уселся поудобнее, взял первый лист.
Я вспоминала Диму все лучше, он действительно все время попадался мне на глаза, но не помню, чтобы мы общались, не подходил, не заговаривал. Надо же, как бывает.
Игорь хмыкнул, нахмурился, посмотрел на меня, снова стал читать.
- Мам, ты не спросила, что мы будем на завтрак. Мне многоэтажный омлет, а Герке сырники, ок? – голова Лёвы просунулась в дверь.
- Хорошо, иди спать, время уже!
- А поцеловать любимого сыночка?
Лева обнял меня. Какой он вкусный, сладкий, а как пахнет!
- Мам, ты так хорошо пахнешь.
- Ты лучше, мой любимый!
- Спокойной ночи!