Рисовальщица... - 44

«А потом я узнал, что ты красивая. У нас в классе пацаны вдруг стали говорить о тебе, что ты красотка, куколка. Я и расстроился, и взбесился, и испугался. Они заметили тебя, будут крутиться теперь перед тобой, вдруг ты влюбишься в кого-нибудь, ужас! Я прямо задыхался от этой мысли! Пусть бегают за кем-нибудь другим!
Я стал смотреть на тебя другими глазами, пытаясь понять, что видят остальные. Мне раньше не приходило в голову оценивать тебя как красивую или некрасивую. Теперь все изменилось. Я слышал в курилке, как ребята хвалили твою фигуру, длиннющие косы. Говорили, что ты похожа на русалку. Некоторые считали, что у тебя слишком пухлые губы и нелепо выделяются на белом лице, находили это смешным, дураки. Но я хотел, чтобы тебя не замечал никто, кроме меня. Да разве это было возможно? Я понял, что ты красавица. Когда ребята с твоего класса тоже стали бегать на переменах курить, то любой разговор о девчонках начинался и заканчивался тобой. В твоем классе тебя в той или иной степени любили все мальчики. Потом, в старших классах, они называли тебя обязательной любовной прививкой, которую прошли все. Я узнал достоверно, что ты никого не выделяла и вообще этой темой не интересовалась. Почти все твои одноклассники переключились в итоге на других девочек, которых ухаживания и амуры очень интересовали. Меня это устраивало как никого. Настойчивым был только Марк Рутман. Помнишь его? Я видел со стороны, что он любит тебя, но не решается открыться, хотя и шутник, и балагур, и всеобщий любимец. Он, как и я, принадлежал только тебе, твоей улыбке. Я даже сочувствовал ему, его нерешительности, видел, как он наблюдает за тобой, смотрит, не может насмотреться и сразу отводит глаза, стоит тебе глянуть на него. Думаю, он боялся услышать отказ или увидеть недоумение в твоих глазах. Ты не замечала ничего. Тебе было так интересно жить, что даже зависть брала. Рядом с тобой я чувствовал себя старичком, столько в тебе было жизни, жажды жизни. Не знаю, было что-то, до чего тебе не было дела? До любви тебе не было дела, до любви»
Знал бы ты, Дима, как потом мое сердце разрывалось от желания всепоглощающе любить и не получало ответа. Неужели сейчас мое время собирать камни? Но я ведь никого не обижала и не оскорбляла никогда за чувства. Я не разбрасывала камней-грехов, чтобы их собирать, оплачивая своею болью причиненную кому-то боль.
«Я накопил денег на подзорную трубу. Маленькую такую, складную, она умещалась в кармане. Я следил за тобой. Ходил как тень и не мог оторваться от твоего лица, твоя улыбка была моим наваждением, необходимостью, потребностью. Мне нужно было видеть тебя постоянно. Сколько смешного я видел! Однажды ты с толпой дворовых мальчишек пошла в сторону колхозных садов, явно воровать айву. В красивом густо-зеленом платье с пышными оборками по подолу и крылышками (я теперь отлично разбираюсь в фасонах одежды!). Перед забором ты остановилась, завязала свои косы узлом за спиной и, недолго думая, махнула вслед за всеми через этот забор. А ведь была уже девушка! Ни капли жеманства!
Когда ты шла с ведром и граблями на школьную отработку, то всегда или немыслимо размахивала этим ведром, или скакала по всем бугоркам да кочкам, обязательно сто раз кого-то приветствовала взмахом руки. Короче, никогда не шла спокойно. Ты помнишь наши школьные отработки? Как мы ухаживали за парком, боролись с сорняками у речки. Парк до сих пор красивый, в нем живы все наши деревья, правильно, что посадили белолистки.
Еще меня, невозможно застенчивого человека, удивляло, что тебя никогда не заботило производимое тобой впечатление, ты не боялась быть смешной. Ты совершенно спокойно гуляла по улице, разговаривала с людьми при том, что пол-лица у тебя были синими от тутовника или ежевики. Тебе всегда улыбались, женщины вынимали листья и веточки из твоих волос, ты бежала дальше, а я со своей подзорной трубой перемещался следом»
Эти картинки из моего детства живо встали перед глазами, я отложила лист, стала вспоминать. Мое чистое детство! И любовь мальчика, такая любовь, которая придает ценность даже самому ничтожному существу. Какое же сердце надо иметь, чтобы так любить?
«Когда ваш класс шел по школьному коридору в спортзал на физкультуру, все ребята с нашего класса и другие выходили в коридор посмотреть на тебя. У тебя была такая фигура и походка, что все признали тебя королевой. Ты же при этом скакала или бежала вприпрыжку, не беспокоясь о производимом тобой эффекте, не думая о своей красоте. Как же я дрался с теми, кто отзывался о тебе плохо! На задах школы, в кровь, молча, не объясняя ничего. Я зверел, когда слышал пошлости о моем чистом смеющемся ангеле. Дерясь за тебя, я чувствовал, что отдаю тебе себя, что я чуть-чуть твой, это делало меня счастливым.
Не знаю, вспомнишь ли ты, но два раза я танцевал с тобой медленный танец. Помнишь наши школьные дискотеки в спортивном зале? Я никогда не танцевал, стеснялся, стоял в стороне и смотрел на тебя. Ты же была в своей стихии! Мне бы хотелось иметь хоть полкапли твоей свободы и раскрепощенности. Ты никогда никого не стеснялась, не думала, какое впечатление производишь. Хлопала в ладоши от нетерпения, если задерживали песню, начинала скакать под Вояж, Светку Соколову, Ласковый май. А такие неуверенные люди как я всегда считают, что все только на них и смотрят. Господи, да кто кому нужен?! На медленные танцы под Сандру тебя всегда приглашал Марк, вернее, чаще всех. Он танцевал рядом с тобой, поэтому опережал других. Но два раза удалось и мне. Ты отходила с подружкой к стене, чтобы передохнуть, вот тогда я тебя и перехватил. Если бы ты была заносчивой и выбирала кавалеров, мне бы не хватило смелости. Но ты никогда никому не отказывала и я решился. Чуть не умер от волнения и счастья. Как я трепетал! Я запомнил твой запах, молочный, чистый, детский, никаких духов. Я закрываю глаза и чувствую его до сих пор. А второй раз ты сама пригласила меня, ты по очереди приглашала всех, кто стоял у стены, вот я и попал под раздачу. Ты решила втянуть всех робких в веселье, да?
Помнишь, на уроке домоводства вы вышивали носовые платочки? Твой платочек у меня. Я стащил его у учительницы домоводства. Вы сдали свое рукоделие на оценку, она сложила их стопочкой на столе. Я видел это в окно кабинета. Когда учительница вышла, я нашел твой платочек и взял себе. Он оторочен бирюзовой ниткой, ровно-ровно, мелкими шажками. В уголке гладью вышито твое имя. В противоположном уголке цветочки. Знаешь, каким счастливым можно быть от того, что держишь в руках вещь любимого человека? Вещь, которая принадлежала любимому, это же святыня!
Еще у меня твой пояс. Эластичный, черный, с пряжкой в виде бабочки. Я стащил его из раздевалки. У нас была физкультура после вас, я пришел пораньше, а вас еще задерживали в зале. Я вошел в раздевалку, схватил твое платье, прижал его к лицу и вдыхал твой запах. Из платья выпал пояс и я засунул его в карман брюк. Потом стоял возле раздевалки и видел через открытую дверь, что все уже ушли, а ты ищешь этот пояс. Ты не стала поднимать бучу, выяснять, кто взял вещь, ты постояла, обреченно посмотрела вокруг, вздохнула и ушла. Ты обвиняешь других когда-нибудь? По-моему, ты лучше возьмешь вину на себя или смиришься с утратой, ты жалеешь других.
А у тебя должна быть книга от меня. На твое шестнадцатилетие я подбросил на крыльцо вашего дома подарок. Книгу «Две Дианы», очень ароматное мыло и шоколадку - все, что смог достать и придумать. Я стоял за кустом и видел, как твой папа обнаружил сверток, позвал тебя, и ты его забрала, очень удивленная и обрадованная, ты захлопала в ладоши от восторга, я был счастлив. В книге на обложке я написал поздравление, а на других страницах еще кое-что, помнишь, видела?»
Конечно, помню. Это было так удивительно, таинственно и приятно получить подарок от неизвестного дарителя. Меня окружили гости, родители, спрашивали, от кого и что там, но я вскрыла сверток, когда осталась одна. У меня и сейчас есть эта книга, я привезла ее с собой в Москву. Я пошла и взяла ее из книжного шкафа. Пожелтевшая. На форзаце простое и трогательное поздравление, написанное крупным почерком: «Дорогая Марта! Поздравляю тебя с 16-летием! Желаю быть здоровой, красивой и счастливой. Всегда-всегда. И не переставай улыбаться. Навечно преданный тебе Д.» В самом низу странички мелко приписано: «См. стр. 21». На ней между строк было написано: я так люблю тебя! Когда я читала эту книгу, то находила признания и комплименты, записанные в разных местах по всему тексту. Я их и сейчас вижу. Теперь знаю, кто этот таинственный «навечно преданный Д.» И мыло помню, LUXс ароматом розы, а шоколадка была «Парус» с орехами. Папа сказал, что я должна ее съесть не просто так, а за здоровье дарителя. Я так и сделала, я была благодарна этому неизвестному поклоннику.
«Меня не взяли в армию по состоянию здоровья, я даже обрадовался, что смогу видеть тебя еще год. Стал помогать отцу, он у меня рыбак. А когда мог, смотрел на мое красивое сияющее солнце, на мою Марту. Очень страдал, что ты скоро уедешь. Знал, что хочешь учиться в Москве, почему так далеко? Я понимал, что уедешь ты уже безвозвратно, но никак не ожидал, что на следующий же день после выпускного вечера. Это же раньше всех!
Жалею, что у меня нет твоей фотографии в выпускном платье. Ты была как чистый белый крокус, в длинном светлом платье, с белыми цветочками в волосах. Я видел такие прически в иллюстрациях к рыцарским романам: распущенные волосы и по всем волосам прикреплены цветочки. Я всю ночь был в толпе тех, кто приходил смотреть на выпускников. За столом ты сидела с Марком, из-за цветочков на голове ты была похожа на невесту и кто-то кричал вам «Горько!» Я ревновал, потому что видел, что Марк набирается решимости признаться тебе, а ты веселилась и не обращала на него внимания. Когда вы пошли встречать рассвет, я шел почти за вами, толпа была большая, родители и все желающие тоже отправились с вами. Марк так ничего и не сказал, я видел, что он на прощание поцеловал тебя в щечку, когда проводил до дома. Потом он сел под деревом у вашего забора и заплакал. Мне было не легче. Так мы и ушли.
Даже не хочу вспоминать год после твоего отъезда, это черная дыра.
Как-то на улице я встретил Алёну Зайцеву, она сидела с тобой за одной партой, помнишь? Я знал ее как нашу соседку по дому»
Конечно, помню. Алёна была спокойной, тихой девочкой, все время что-то делала руками, то вышивала, то вязала.
«Меня потянуло к ней, она ведь имела к тебе какое-то отношение. Я поздоровался, мы неожиданно разговорились, кто кого видел, кто куда поступил, какие у кого новости. Она мне стала рассказывать о тебе, что ты не поступила куда хотела, учишься на юриста. Вообще, она с удовольствием говорила о тебе - я нашел человека, с которым мог говорить о тебе! Мы с ней стали общаться, я ее не стеснялся, и она меня тоже. Она стала моей связью с тобой, наверное, кому-то это покажется странным, но не мне.
Через полгода мы поженились. Я всегда знал, что ты недосягаема для меня, ты птица другого полета, я бы этого не изменил. Также я знал, что всегда мое сердце будет принадлежать тебе, этого тоже не изменить. Так бывает, это ничего.
Алёна оказалась замечательной женой, она не очень разговорчивая, спокойная, трудолюбивая. Она не солнце, как ты, она дерево, под кроной которого мы все нашли убежище. Я ей благодарен за то, что полюбила меня, что не требует слов любви, ласки, наверное, считает, что я бирюк и молчун. Я тоже хороший муж ей, не пью, много работаю, несу все в дом. Я не гулящий, ни разу не изменил ей, но все же не знаю, можно ли назвать меня верным? Я верен тебе. И ей верен. Суди как хочешь! У нас крепкое хозяйство, мы же на земле живем. Я работаю инспектором в рыбнадзоре.
Когда Алёна забеременела, я загорелся надеждой получить свою Марту, только мою и ничью больше. У нас родилось три сына и только потом девочка. Как я уговаривал Алёну на дочку! Она уже устала с тремя погодками, но я помогал, как мог, только бы получить девочку. Имена сыновьям давала жена, я сказал, что дочку назову сам. Все считали, что я хочу дочь, потому, что отцы всегда больше любят дочерей. Я переживал, что мое желание назвать дочь Мартой вызовет у Алёны сопротивление и подозрение, но мне несказанно повезло, доченька родилась в марте, на две недели раньше срока.
Чуть с ума не сошел от счастья, когда увидел и взял на руки свою малышку, свою девочку. Как она пахла! Какой тепленький сопящий комочек! Меня распирало от любви и нежности к МОЕЙ Марте. Она была настолько моей, что я и не заметил, как стал ЕЁ. Нянчился с ней каждую свободную секунду, кормил, купал, убаюкивал, сказки читал, разговаривал с ней. Потом стал брать ее с собой всегда, когда это было возможно, в магазин, поездку, рыбалку, в гараж, в огород и т.д. Она стала моим хвостиком, или я ее хвостиком. Жена и сыновья немного ревновали, приходилось стараться для всех. Моей Марте досталась вся любовь моего сердца, которая накопилась за годы любви к тебе. Мне стало намного легче, потому что любовь надо выражать и высказывать, а то дышать трудно.
Моя крошечная девочка была такая нежная и ласковая, что сердце разрывалось от ее беззащитности. Она у меня умница, как и ты. Хорошо училась в школе, я завел ей домашнюю библиотеку. У тебя в комнате был книжный шкаф во всю стену, я видел его в окно, я сделал такой же своей Марточке, своей бусинке. Я записал ее в музыкальную школу к той же учительнице по классу фортепиано, к которой ходила ты. И я же ходил записывать ее в первый класс именно к твоей первой учительнице.
Ты видела ее. Помнишь, несколько лет назад ты приходила в школу и сидела в классе за партой? Мы с дочкой вошли и увидели тебя, ты разговаривала с ней. Я так растерялся, увидев тебя. Это было совершенно неожиданно, я еще не знал, что ты приехала. Ты стала красивее, бледно-розовый цвет тебе к лицу, ты всегда предпочитала однотонные цвета»
Конечно, я вспомнила эту встречу, шуструю девочку-старшеклассницу и мужчину, который смутился. И цвета я всегда предпочитала монотонные, аляповатые узоры мне не идут, я холодная блондинка. Понятно, почему Дима разбирается в одежде! Любимая дочка поспособствовала, как мило!
«Мартуля у нас высокая, в меня пошла. Ее обычно сажали за последнюю парту, вот она и решила во что бы то ни стало сесть поближе, хотя бы за вторую. Ты знаешь, ей удалось. Так твоими словами и убедила учительницу, что сидя у окна, она доску никому не закрывает. Но решающим аргументом было ее заявление: «И вообще, мне надоело сидеть на Камчатке, что я, хуже других, что ли?» Она у меня боец, не то, что я. Для нее преград не существует, ей в голову не приходит, что существуют преграды, идет танком. Я ее ни в чем не разубеждаю, все равно не поверит, пусть набивает свои шишки, это нормально и правильно. Сначала я думал, что буду вести ее по жизни, но получилось, что я ее всегда догоняю. Она не дает мне скучать, моя бусинка.
Ты знаешь, я думал, что успокоился в любви к дочери, но оказалось, что, наоборот, покой только терял. Стал бояться, что она вырастет и улетит из гнезда, как ты когда-то. Больше я не хотел такого пережить, но так и случилось. Мое ненаглядное солнышко, моя сладкая девочка поступила в институт и почти сразу вышла замуж. Она уехала к мужу в Волжский. Семь месяцев назад.
Я не могу без нее. Меня лишили света, воздуха, у меня вынули сердце.
Мы поедем вслед за ней. Уже продали дом и купили там, на Волге. Я хочу жить рядом со своей Мартой, мне нужно видеть ее, слышать, разговаривать с ней, дышать одним воздухом. Пусть она родит мне маленьких внучек, я буду любить их еще сильнее.
Короче сказать, моя дорогая Марта, я хотел попрощаться с тобой, теперь не увижу тебя, моя улыбчивая красавица, когда ты приедешь к родителям. Я буду рядом с моей Марточкой. А тебе я желаю быть самой счастливой и жить долго-долго, радовать людей собой и самой радоваться. Для меня ты всегда была и останешься солнцем и воплощением всего лучшего на земле. Ты – моя мечта.
Я люблю тебя. Я родился, чтобы любить тебя. Всегда твой Дима Шереметьев»
Плачу, не таясь. Боже, неужели существует такая любовь и такие люди? Чистое, жертвенное сердце. Мне до него как до Луны. Мне стыдно перед ним. Спасибо, Дима, я не заслужила такого чувства.
- «Гранатовый браслет» какой-то, - пробубнил Игорь, дочитав. Но и у него сжалось горло, голос изменился. Он перелез ко мне поближе и обнял. – Значит, ты была звездой? Самой-самой девочкой?
- Для Димы, видимо, да.
- Я что, отхватил королеву?
Я досадливо махнула рукой, слышать про королев не хочу.
- Мы были такие хорошие когда-то, все растерялось, - вздохнул он.
- Да мы и сейчас неплохие, просто раненные и заблудившиеся.
- Точно, мы раненные.
- И выздороветь не получается и боль мучает.
- Чистоту можно вернуть?
- Наверное, раскаянием.
- Все равно, невозможно смотреть на мир чистым взглядом, как в двадцать лет, ждать только счастья и чуда.
- А оно надо? По мне, так отсутствие розовых очков честнее, не ждешь чуда, чудишь сам. И потом, за одно битого двух небитых дают.
- Дают, только никто не берет.
Мы улыбнулись.
- Зато теперь мы знаем цену всему в семейных отношениях.
- Да, цена есть. Всегда кто-то должен платить за любой наш поступок.
- И справедливо, когда платишь сам за свои поступки.
- Может, нам поездить по стране с лекциями о секретах отношений? – Игорь изобразил восхищение от внезапной удачной мысли.
Мы снова невесело улыбнулись.
Когда мы уже довольно долго лежали в постели и не спали, Игорь сказал:
- Ерунда это все. Так высокопарно можно любить, только не обладая объектом любви. Петрарка и Беатриче, Ромео и Джульетта. Что было бы с ними и их любовью через десять лет семейной жизни? Толстая Джульетта пилила бы своего непутевого Ромео.
Мне стало смешно от такой картины.
- Мы восхищаемся их красивой любовью, потому что она закончилась, пока они еще не успели опуститься.
- Да, пока они еще были хорошими.
- Так что все это ерунда и не стоит париться.
- А есть на свете не ерунда?
- Есть. Любовь не ерунда.
- Вот как тебя понимать?
- Не ерунда такая любовь, которая все понимает и прощает. Когда люди все равно остаются вместе, несмотря ни на что.
- В смысле, что любить можно и козла?
- Да.
- И козу?
- И козу.
- Это тоже не навсегда. Любящий устает. Вспомни Ольгу.
- М-да, что-то она сдалась.
- Измены добили.
- Не, ума не хватило. Она должна была понимать, что любовницы - это ерунда, жить же он с ней хотел.
- Он держал ее за маму, с которой удобно жить, к которой хорошо возвращаться. Но мама она своим сыновьям, а не ему.
Игорь хмыкнул:
- Все равно, эти связи пыль и маета, они не главное, а забавное.
- Почему же от этой забавы столько горя?
- Да придумали себе правила всякие и страдают!
- Тебя бы мои забавы даже не задели?
- Чтобы все знали про мои рога? – Игорь сдержал резкое движение, и я почувствовала, что он напрягся от возмущения.
Только от мысли об унижении его подбросило! Тоже мне советчик и мудрец! Пережил бы сначала мои отношения с Марком! А то ишь, чужую беду руками разведу!
- Значит, любовь бы все-таки испарилась? – усмехнулась я.
- Не знаю, не может же она вот так пройти, наверное, и любил, и ненавидел бы одновременно.
- Про мои рога кто только не знает.
- Тебе-то что? Ты женщина, тебе какое унижение? У женщин рогов не бывает.
- Рогов нет, а боль есть.
- Да ладно, все женщины спокойно относятся к изменам мужей. Так, для виду поскандалят и все.
- Как много ты себе противоречишь! Не замечаешь?
- Чего тут замечать? Женщинам нельзя то, что можно мужчинам и все.
- А! Удобно. Люди есть люди, хоть женщины, хоть мужчины, здесь не пол имеет значение, а душа.
- Ну, не знаю...
- Когда не можешь отомстить за себя, за свое поругание, проглатываешь все, то убиваешь себя. Тогда, наверное, и начинаешь тихо ненавидеть оскорбителя.
- Кино какое-то, скажешь тоже! Жизнь - не кино.
Мы вздохнули и повернулись каждый на свой бок.