Придется резать или записки из больничной палаты

Гнет возраста чувствует только тело, а не душа,
и состарились одни лишь пороки
 и то, что им способствует.
Сенека

ПРОЛОГ

   То, о чем хотелось поделиться мне, волнует, наверное, не меня одного, а то и большинство из нас. Как бы мы не отталкивали от себя мысль, что старость еще далеко, и здоровье бесконечно, со временем мы замечаем, что его становиться все меньше. И нам остается лишь с юмором начать относиться к происходящему. А еще позволяет жить с юмором наблюдение за людьми, которые тебя окружают, да еще с жизненными ситуациями, сменяющими друг друга как в хорошем спектакле. Вечно молодая душа с годами не приемлет слабость тела. А чувство юмора как раз нас выручает, а в итоге и спасает. Уход зрелости можно определить по частоте обращений к врачам. Сначала просто к терапевту. Затем уже приходиться посещать больницу, сдавать кучу анализов. Потом, в твоей жизни появляется слово «диспансеризация». Вероятность провести время в больничном стационаре растет, а возможно уже пришло время делать операцию. В итоге, ты в слегка полусогнутом состоянии, придерживая ладонями свежие, еще тянущие плоть швы, которые совсем недавно так искусно были наложены хирургом, шаркаешь по больничному коридору тапочками и кроме времени, когда же наступит обед и тихий час, задаешься вопросом о краткости земного пребывания.
   Чтоб посмотреть на это со стороны, предлагаю Вам, дорогой читатель, заглянуть в больничную палату. В место надежды и отчаяния, натянутых нервов, равнодушия и человеколюбия, в необыденную жизнь обычной больницы.

Палата №302. Хирургия

   Я барахтался в мутной темноте, холодной как вода зимней реки, то выплывая вверх, к закрытой льдом поверхности, то опять погружаясь в глубину к невидимому в темно-коричневом потоке воды дну. Казалось бесконечно далекий голос звал меня по имени, но как бы не пытался, ответить я не мог. Не мог даже понять, откуда идет этот зовущий меня голос. Наконец, собрав последние силы, я сделал еще одну попытку выплыть к поверхности и… внезапно открыл глаза. Вдохнуть полной грудью не получилось, мешала пластмассовая трубка, которую, в комках кровавой слизи уже доставали из моего горла врачи. Сил дышать не хватало, и я начал терять сознание, словно погружаясь в липкий и мягкий как паутина невидимый саван. В этот момент чья-то горячая рука схватила меня за ладонь и стала приподнимать с операционного стола, вытаскивая из холодной бездны. Напрягаясь изо всех сил, я вновь открыл глаза и вдохнул полной грудью воздух, с запахом лекарств, крови и человеческих тел. Я увидел врачей, помогающих мне подняться с операционного стола на больничную каталку. Последнее, что я услышал, когда меня на носилках вывозили из операционной была фраза анестезиолога: «Ну вот, хорошо, что откачали…»

Днем раньше.

   Не смотря на то, что я уже имел опыт пребывания в больничной палате, где вынуждены на различное время сосуществовать друг с другом самые разные люди, судьбе было угодно еще раз уложить, меняя в больничную койку. Не то чтоб это было неожиданно. Медицинские анализы и хирург убеждали, что пора уже лечь в стационар для операции. А, с хирургом поспорить не может никто – это факт! И вот теперь, отягощенный сумкой с вещами и мыслью провести время на больничной койке, я появился в палате 302. Ну конечно появился я там не сразу. После оформления в приемном покое был приведен туда вполне дружелюбно настроенной, хотя и суровой с виду медицинской сестрой. Блондинка около сорока, не смотря на хроническую усталость в синих глазах, произнесла со строгостью полицейского: «Документы?». Тело мое само по себе выпрямилось, руки дернулись за папкой с документами на госпитализацию. Так как из-за ремонта гардероб не работал, куртку и туфли пришлось взять с собой в палату, сложив их предварительно в пакет. В коридоре пахло сыростью и строительными материалами. В углах то и дело попадались то мешки с цементом, то упаковки с настенной плиткой. После переходов по больничным коридорам, наполненным утренней суетой, медсестрами, студентами, больными с лицами страдальцев, мы дошли до лифта и поднялись на четвертый этаж.
Я уже бывал здесь раньше, поэтому найти для меня нужную палату не составило труда. Решительно шагнув внутрь палаты, я дружелюбно улыбнулся и пожелал всем здоровья. Чего еще в больнице то пожелать? В палате собственно было два человека. Один из них Амир. Бабай, лет за семьдесят, с слегка заросшим серебристой щетиной лицом и густыми бровями над почти бесцветными глазами. Его кровать была ближе ко входу в палату, хотя не напротив двери. Он помахал мне рукой, сказав, что в палате четыре свободные койки, выбирай мол любую. Второй пациент в палате был близко к моему возраста, высокий с импозантной бородкой, светлыми глазами. Он с любопытством посмотрел на меня, благодушно улыбнулся и кивнул головой, привет мол, давай располагайся.
   Интересно, сколько раз я наблюдал, как в больничную палату приходят пациенты, всегда ловил себя на мысли, что каждый приходящий имеет в себе свое представление об этом процессе. Бывает  первое, что иногда услышишь от человека, это «Физкульт привет!» и это говорит о человеке многое. Например, то, что не раз смотрел известную комедию про джентльменов удачи. А бывает, входит с поникшей головой, глаза болезненные, взгляд внутрь себя. И все что от него услышишь, это негромкое «здорово». Человек замкнут в себе на первое время, но потом может раскрыться, разговориться и окажется своим парнем. А может и нет. Есть такие, кто, молча, проходит, не здороваясь, замкнувшись в себе, в своей болезни, ни на кого не смотря и ни с кем не разговаривая, садится на свободную койку и долго не заговорит ни с кем, слова не проронит. Все сам в себе.
Ну вот, теперь нас трое. И все очень разные. Амир-абый очень худой, сквозь больничную пижаму видны ребра и худые руки. Большую часть дня он лежит на кровати и смотрит в смартфон, весело посмеивается над глуповатыми видеосюжетами в Ютубе. Когда он не смотрит смартфон, он рассказывает, что раньше он проектировал мосты. Потом преподавал много лет в строительном ВУЗе. Он легко говорит о сопротивлении материала, о формулах расчета натяжения, а больше про свою жизнь и с гордостью про детей. Даже когда он понимает, что его уже никто не слушает, он продолжает говорить, наверное уже только для себя. Он, глухой на одно ухо после инсульта. Любит полежать на кровати. Хотя и у него бывают вспышки активности. Как то он в теплый день не по стариковский быстро собрался и ушел гулять в больничный сквер.  Пришел только перед ужином. Потом весь вечер молчал и улыбался, в глазах его светилась весна. Обычно вечером к нему приходит его жена, невысокая в годах татарочка, которая приносит ему домашнюю еду, свежее белье и пытается все время им руководить, одергивает его не давая говорить, видимо смущаясь за его стариковскую разговорчивость.  Но за привычным для них ворчанием друг на друга, сквозит привязанность друг к другу. Пока ее нет, Амир несколько раз звонит ей и говорит с ней не о чем минут пять. Амир был в палате, когда я пришел и остался лежать там после того как меня выписали. Видимо, чем старше, тем сложнее выздоравливать, труднее старикам встать на ноги.
Второго жильца по больничной палате звали Руслан. Сложной судьбы человек, повидавший на своем веку многое, чего порой и не пожелаешь, проработавший на Дальнем востоке и в Сибири. Он в городе не давно. Пока был в экспедициях, отвык и все, что построили в городе за последние полтора десятка лет для него в новинку. Он удивляется как изменился город, какой красивый стал, современный. Руслан дружелюбен, поддерживает компанию, помогает как все мы тем, кому не разрешают вставать после операции. Но все время сам в себе, бывает напряжен и закрыт, в глазах мелькают властные искорки. Какие мысли у него в голове? Он часто общается по телефону с женой, и бывает, что уходит в «самоволку» до вечера. Его оперировали в один со мной день, но он остался долечиваться уже после моего ухода.
В тот первый день из четырех свободных кроватей я выбрал ту, что поближе к окну и к батарее. Май стоял холодный, по этому, все больные в палатах на ночь брали по два одеяла. Свое и со свободной кровати. Все ждали когда включат отопление. Коридорные разговоры на эту тему не прекращались с утра до вечера, пока не включили тепло. Что такое в мае ночью минус три, в больничной палате со старыми стеклопакетами, я испытал на себе.
Утром, во время врачебного обхода оперирующий хирург запретил мне кушать перед завтрашней операцией и рассказал в каком порядке завтра будет все проходить, что мне нужно сделать. День первый прошел быстро. Чего не скажешь о ночи, когда я остался один на один со своими мыслями и страхами. Я ворочался на железной кровати в холодной палате почти всю ночь. То засыпая, то просыпаясь. Снилось то заросшее тиной болото, то темное нутро колодца. Заснул я только под самое утро.
С утра, сразу после утреннего обхода, хирург насказал мне «пора» и я, сняв с себя все и надев халат для операций, пошел в сопровождении двух бодреньких с утра медсестер в операционную. Полумрак операционной  на  меня никак не подействовал, в мыслях своих я уже был готов к любой ситуации.
   По просьбе медсестры я пытаюсь лечь на узкий, с раскинутыми в разные стороны подставками для рук операционный стол. Устроившись поудобнее я сразу как-то отдаю себя на милость этих людей в белых халатах, лиц которых за масками почти не вижу. В горло мне вставляется белая пластиковая трубка, сверху подается что-то шипящее. Мужской голос мне говорить, что сейчас начали подавать наркоз, чтоб я начал считать.  Точно помню, что успел досчитать до семи и все. Дальше как в пропасть провалился. Память отрезало и что было дальше я не помню. Не помню, как мне делали проколы, как зашивали. Первое, что я сохранил в своей памяти, это ощущение ледяного потока и желание всплыть на поверхность. После того, как анестезиолог и медсестры сказали мне: «Ну все, вставайте, перебирайтесь на каталку!», я понял, что я задыхаюсь и сил нет не то, что перебраться, а нет сил даже приподняться с операционного стола. Смутно помню, как возмущался анестезиолог, и как мне пришлось убеждать с сухим от анестезии горлом, что мне не хватает воздуха и нужна помощь. Я часто дышал и почти терял сознание. После того, как мне дали кислород и помогли лечь на каталку стало легче. Как добрались мы до палаты почти не помню. Открыл глаза я уже на своей кровати. Дежурная медсестра с добрыми глазами смазывая мои губы влажной ваткой, убеждая меня при этом, что пить мне категорически нельзя. Странно было ощущать себя с выходящими из бока трубками, которые при движении вызывали боль.  День прошел незаметно и только к вечеру я, закованный в корсет смог немного попить, утолив жажду и немного погасив тлеющий внутри меня огонь. Наступила ночь, пролежать которую можно было только на спине, почти не шевелясь и следя за тем, чтоб трубки, которые торчали из меня и по которым сочилась розовая пенистая кровь не оторвались от банки, в которой они были вставлены. Днем после операции забыли их вставить баночку и простынь на кровати пропиталась пятнами крови. Пока это не заметил лечащий хирург, так никто и не удосужился вставить шланги в пластиковую ёмкость. Еще три долгих дня я носил на себе эти трубки и баночку, пока не перестала совсем сочиться из меня в банку красно-розовая жидкость, и пока наконец хирург не разрешил снять с меня это оборудование, напоминающее самогонный аппарат. А простынь так и осталась в пятнах моей крови до моей выписки из палаты. Хоть я и стелил на нее одноразовые пеленки, которые приносила мне моя дочь, кроваво-розовая жидкость все равно попадала на простынь. Со временем пятна эти из ярко красных превратились в буро-коричневые. И как бы не уговаривал я сестру-хозяйку поменять простынь, сдавать мне пришлось ее вот такую, с бурыми пятнами на белой материи.
   Кто лежал в больничной палате не один день, знает, что организм привыкает к определенному больницей режиму, где обход сменяется завтраком, уколы обедом, а после тихого часа обязательно следует ужин. И день - через день палатные жители уже сами знают и жду по времени когда будет завтрак, обед и ужин, события, которые скрашивают однотонное течение больничного времени и служат поводом для шуток друг друга. Не смотря на то, что больные в палате все время меняются, одни приходят, другие уходят, больничный режим остается одинаковым для всех. И все быстро привыкают к размеренному полусонному режиму больничной жизни, где больничная палата сегодня это твой дом, а врачи – твои руководители на это время, не важно какой ты статус имеешь в той жизни, за границами больничной палаты. Ну а время после этих событий- это время тишины и спокойствия, когда больные общаются, рассказывая истории из собственной жизни или делятся чем-то, о чем интересно поговорить.
   Как и в каждой палате наверное, так и у нас есть счастливая кровать. Точнее кровать для счастливчиков. Она стоит прямо напротив входа. Около нее, в отличие от других кроватей стоят две тумбочки для личных вещей. Амир говорит, что до нас на ней лежал парень, он очень быстро выписался. Я сам убедился в действии счастливой кровати. Алмаз поступил в палату на день позднее меня. Чуть выше среднего роста, с короткой прической, он как то по-доброму улыбался. После его «Физкульт привет!» все было понятно. Парень он оказался свойский, общительный и с чувством юмора. Рассказывал, как он строит свой дом, кроме основной работы подрабатывает на такси. У него двое малолетних детей. «Конечно не легко со своим домом!» говорит он. Знать бы, что будет так тяжело, что стройматериалы так дорого и большинство работ надо делать самому он бы еще подумал. Но ввязался в это дело, приходится «крутиться» как можешь. Не смотря на то, что стройка его идет нелегко, он с интересом рассказывает о своем участке, о земле. Что и сколько посадил, какой урожай ждет летом и осенью. И как хорошо, что есть своя земля, на которой работай, а она тебя прокормит.  Операцию ему делали на следующий день и видно было, что перенес он ее легко. Рано начал вставать с кровати и в пятницу хирург сказал ему, что заживает у него все хорошо, давай на выходные домой, а в понедельник за больничным приходи. Легко пришел, легко ушел, помахав нам на прощанье рукой, пожелав нам всем выздоравливать.

Узбек Адгам

   Больше всех из прошедших через палату номер 302 меня удивил узбек Адгам. Парня лет тридцати привезли часа в два ночи после операции по удалению острого аппендицита. Не пришедшего в себя полностью от наркоза, его уложили на больничную койку две медсестры. Потом они еще пару раз подходили к нему, но он уже глубоко спал. Будить не стали. Утром наш новый палатный жилец проснулся только ближе к завтраку. Выражение его лица было очень красноречиво. Видимо, он еще ничего не понял, что происходит. Немного погодя, он похоже стал вспоминать что произошло и как он здесь оказался. Взгляд его постепенно приобретал все большую осмысленность. Было понятно, что он вспомнил, как и зачем он здесь, а вспомнив сразу замкнулся в себе, поглядывая иногда на нас из-под кустистых бровей. В начале участие в наших разговорах он не принимал, делая вид, что не очень понимал, о чем мы говорим. Но сразу же оживился, как только принесли завтрак. Добрейшая женщина, Людмила Георгиевна, глубоким грудным голосом своим звала оголодавших больных активней подставлять тарелки, в которые она раскладывала завтрак. Адгам водил взглядом из стороны в сторону, так как никакой посуды у него не было, когда его прихватил аппендицит. Да и вставать ему пока было нельзя. Вот тут-то и пришли на помощь соседи по палате. Уговорили раздатчицу выдать тарелку и чашку больному, положить для него завтрак и отнесли ему на тумбочку. Несмотря на то, что врач запретил ему твердую пищу, завтрак был съеден, глаза его заулыбались и недоверие к нам похоже начало проходить. Парень заговорил на неплохом русском языке, хотя нередко приходилось ему вспоминать слова, тщательно подбирая их прежде, чем вставить в предложение. Так выяснилось, что Адгам живет в Фергане, но уже десять лет ездит на работы в Россию. В основном строит дороги и мосты через наши русские овраги и небольшие речки. Ездит работать вместе с младшим братом, правда тот сейчас работает на другом объекте, строит жилой дом. Адгам женат, жена и маленькие дети живут в своем доме, на том же участке, где стоит дом его родителей. По детям он очень скучает и каждый вечер говорит с ними в соцсетях. Очень любит сына, крепкого, немного лопоухого и очень активного трехлетнего пацана, фотография которого у него в смартфоне на самом главном месте. Так понемногу Адгам разговорился и показал нам семью, дом,  где живет и по которому скучает. Дом он очень любит, любит сад, где растут фрукты и овощи. Хвалится виноградом нескольких сортов и другими фруктами. По участку, на котором трудом его отца, и его трудом устроен сад, плодоносящий самыми разными ягодами и фруктами, протекает арык. Он очень любит рыбалку, рассказывает о своих удачных ловлях и показывает на смартфоне фотографии разного вида пойманной им когда-то рыбы. Эта тема нами понятна и поддерживается всякий раз. Раньше его отец торговал в России фруктами. Но, с его слов, одной торговле фруктами не проживешь, как в былые времена. Работы в Фергане особо нет и приходиться ездить не работу в Россию. Приходиться заниматься сразу всем, не упуская возможности. Ему как бригадиру дали здесь машину, и он не только подвозит работников за сорок километров от города на объект, но и по дороге помогает землякам подвести товары, если трудно с деньгами, по очереди с братом выезжают ночью как такси. В последнее время открыли со знакомыми кафе, где своих же в основном кормят домашним пловом, и другими национальными блюдами. «Кусочек дома» он говорит. Гражданство российское он принимать не хочет. Боится, что его призовут в армию на СВО отправят. Да и родителей не хочет бросать. Они уже старенькие и не поедут в Россию. «Кто за ними присматривать будет?» спрашивает он сам себя. Жену с маленькими детьми привозить он тоже не хочет. Говорит проблем больше будет.
   Я смотрю на этого человека и пытаюсь представить как бы я, да что я, любой из наших знакомых смог бы вот так крутиться, стараться заработать по любой возможности, бывая лишь раз в полгода дома, не жалея времени на отдых, а потом отсылать заработанное, нажитое и переведенное в валюту домой, для того, чтоб помочь стареющим родителям, жене и маленьким детям.
Работой он в принципе доволен. Организуют все у них в основном турки, они же кормят работников на объекте обедом и ужином. Стараются кормить чем-то близким к их национальной кухне. Но без излишеств. Платят не плохо, но курс рубля меняется, доллар и евро растут, получается не выгодно. «Если доллар будет расти больше ста рублей, а зарплата не будет расти, придется уезжать или еще искать, где заработать» говорит он. Хотя тут же меня заверяет, что хорошие строители везде ценятся, особенно те, кто умеет работать. Мост скоро сдадут. Вот сейчас его бригаду зовут куда-то на юг. Обещают неплохие заработки.
   Не знаю почему, но Адгам все свои доверительные разговоры вел больше со мной. Нашел во мне, как ему показалось,  человека, который умеет слушать и понимать.  Может то, что после операции его поддерживал, относился к нему непредвзято, пока вставать нельзя было. Но только однажды вечером, когда уже можно было ему вставать с больничной койки, поделился он со мной другой своей заботой и страхом. С его слов многие из тех, кто приехал к нам на работу из средней Азии очень переживают не только из-за роста стоимости валюты, то и из-за нашего отношения к ним. А отношение с каждым годом меняется, становиться все хуже. Его и таких как он тревожит нарастающее нетерпение в нашем обществе, связанное с пребыванием выходцев из средней Азии и Кавказа в России. Они видят, как в интернете набирает обороты мнение против пребывания их в России, где слышно порой фразы типа «скоро они нас резать будут», «приехали и сразу соцпакет, ипотека, медстрахование» и тому подобное. Сами узбеки, те, кто больше работяги, боятся, что скоро мы их убивать будем, если так дальше пойдет. Несколько раз он пытался поговорить сомной и объяснить, что беззаконие в России творят в основном те выходцы, у которых на родине были проблемы с законом и которые уехали из-за этого. Есть люди, которые хотят работать, получать зарплату, торговать, жить в мире. Они все понимают, что такие отношения  ни к чему хорошему не приведут, хуже будет всем. А есть «безбашенные», которые по слабоумию своему не думают, что будет завтра, хотят все и сразу. Поэтому и к девчонкам нашим пристают и в драку лезут, а бывает и приворовывают, даже бывает и у своих. Нормальные узбеки сами от таких отказываются, да разве всех к порядку призовешь? Он несколько раз повторял и повторял для меня выношенную в своей душе и высказанную теперь мысль, которую мы понимаем одинаково. Нет плохой или хорошей нации, есть плохие и хорошие люди. Да, в каждой нации и при каждой ситуации количество плохих и хороший людей бывает разное, но нормальные люди не хотят обострения отношений, не хотят разборок и крови. Те, кто хотят этого, как правило являются экстремистами, которым промыли мозги. Бывает с добавлением наркоты. Обиженные на жизнь люди, желающие иметь все блага, но при этом ничего не делать. Но ведь такие есть и у русских! Значит кому-то нужно накалять отношения между нами!
Еще не раз он возвращался к этой теме, как будто сам ища ответ на те вопросы, которые роились у него в голове. Заглядывая мне в глаза, он как будто ожидал во мне найти ответы, что же будет дальше? Как сложиться будущее, за которое он несет ответственность перед малолетними детьми, оставшейся в Фергане женой и престарелыми родителями. Кто знает, как оно сложиться, остается только надеется на лучшее.

Эпилог

   Когда я прощался с остающимися в палате больными, ставшими за время нахождения в ней хорошими знакомыми, он смотрел на меня так, будто мы не договорили с ним о чем-то важным, что нам надо еще встретиться и договорить о том, почему так все складывается и как все будет. Уходя, я чувствовал его грустный взгляд, смотрящий мне в спину, и думал, вот как бывает! Мы боимся их, они боятся нас. Страх мешает нам понять друг друга. Не дает поговорить, что-то придумать, чтоб никто не мешал нам просто нормально жить. Кому-то, наверное, это очень нужно, очень выгодно испортить сложившиеся столетиями наши отношения. Как все это не просто стало в наше время.
   Когда я покинул больничную палату 302 после выписки из поликлиники, еще долго потом  не оставляли меня беспокойные мысли. Главная мысль, сложившаяся в итоге у меня в голове была о том, что человек находящийся в больничной палате какой бы национальности и вероисповедания не был, какое бы не занимал социальное положение в обществе, на время становиться настоящим, становиться сам собой. Болезни и несчастья объединяют людей. В людях, как правило, открываются тайные струны их души, показывающие их истинную суть. Люди в больничной палате, плохие они или хорошие подчиняются сознательно или несознательно обстоятельствам, которые заставляют их объединяться  вместе для помощи и поддержки друг друга. Там в больничной палате с людей слетают все те маски, которые мы носим в обычной жизни. Ведь перед болезнью все равны, и чиновник со своими амбициями, и немощный бабай и замотанный жизнью рабочий, неважно русский ты, татарин или узбек. Помогая друг другу, чтоб выжить в больничной палате, чтоб облегчить страдания, просто вызвать медсестру, когда тебе перехватило горло, и ты давишься, но не можешь позвать, а рядом сосед слышит и понимает и зовет на помощь. В больничной палате мы забываем про свои амбиции, разногласия и недопонимания. Больничная палата это как мир в уменьшенном масштабе. Так неужели всем нам нужно хирургическое вмешательство и мир должен превратиться в такую вот больничную палату, чтоб мы изменились, забыв про свои страхи, амбиции, забыв про маски, про иллюзию разделения на нации, религии, социальное положение и смогли объединиться, чтобы помочь, друг другу выжить, когда так стало сложно и больно жить, переболеть, чтоб потом вновь встать на ноги и идти дальше изменившись.