Фарисей. Рандеву

Роман "Фарисей" (продолжение)

Суетные заботы помогли Станиславу Сергеичу на время позабыть про утренние события, грозившие пробить обширную брешь в его материалистическом сознании. Бульварная книжонка создавала видимость объяснения явления упыря вначале на потолке, затем из зеркала и, наконец, вопиющее вторжение нечисти в директорский кабинет.

— Звали, Станислав Сергеич? — прогудел Стаценко, занявший своей обширной фигурой практически весь дверной проем.

— Прошу, — холодно отозвался Тропотун и невольно нахмурился. Этот квадратный мужчина с толстой и короткой, как у борова, шеей, имел диплом лесотехника и вызывал у него исключительно отрицательные эмоции. Разговор предстоял крутой — со Стаценкой где сядешь там и слезешь.

Время имеет собственный норов, как породистая лошадь: до обеда скачет галопом, ну а после тащится шагом. Выпроводив строптивого Стаценку, Станислав Сергеич с облегчением выбрался из-за стола и сделал несколько гимнастических упражнений чтобы сбросить напряжение. За окном уже вовсю светило солнце и, немного  поглазев на оживленную улицу, Тропотун сладостно, во весь рот, зевнул и достал из ящика стола зарубежный журнал по дизайну; любил он, грешным делом, разжиться чужой идейкой. 

Замдиректора покинул кабинет в 15.13 и направился в небольшое фойе рядом с лестницей, где стоял теннисный стол. Кроме тенниса в НИИБЫТиМе были популярны и шахматы, однако шахматную корону стремились нахлобучить либо новоиспеченные инженеры, либо сотрудники предпенсионного возраста, обремененные излишним весом и ишемией.

Дмитрий Алексеевич уже поджидал его возле стола и весело отсалютовал поднятой ракеткой. Для самолюбивого Пустовойтова игра со Станиславом Сергеичем постепенно превратилась в своеобразную идею фикс, ибо он одерживал победы на этом околестничном корте надо всеми сотрудниками, кроме Тропотуна.

Белый пластмассовый шарик перескочил через сетку — и сражение началось.
Отражая коварные удары соперника, Станислав Сергеич с сарказмом думал: ну чем не дуэль? Любовник и муж-рогоносец в наличии. Вот только в руках дуэлянтов не пистолеты, а всего лишь теннисные ракетки… Воображение тотчас услужливо нарисовало картину, как Регина с Пустовойтовым яростно предаются любви на широком семейном ложе тропотунов, и внезапно разозлившийся Станислав Сергеич послал по-над сеткой такой резкий и быстрый мяч, что Пустовойтову лишь оставалось проводить взглядом пластмассовую молнию и признать свое очередное поражение. 

Массивная белая урна  служила своеобразным центром мужского клуба НИИБЫТиМа. Здесь можно было узнать последние институтские новости, обменяться мнениями по вопросам внутренней и внешней политики или молча подымить, не слишком вникая в разгоравшиеся то и дело дебаты. Довольно скоро Тропотун остался наедине в Пустовойтовым и тот вдруг спросил:

— За что тебя Ефременко так «любит»? На днях мы с ним вместе возвращались с работы…

— Ефременко? — равнодушно переспросил Станислав Сергеич. — Я ему как-то хвоста накрутил… — и в тот же миг словно вспышка молнии высветила для него сложившуюся ситуацию: Ефременко!! И сама собой выстроилась в мозгу железная логическая цепочка: анонимки ему, анонимки на него, плюс постоянная система проволочек в снабжении материалами, плюс лучший друг Ефременки —  саботажник Стаценко…
Тропотун картинно ударил себя в лоб — срочно нужно позвонить! — и поспешил в кабинет. Я не брал Ефременко в расчет, думал он, быстро просматривая карточку из своей секретной картотеки. Ему не то что институт, контору «Рога и копыта» не потянуть! Но вдруг по его спине прошел предательский холодок: что если Ефременко и Оршанский… Не-ет, быть того не может! Не станет правдолюбец Оршанский связываться с подобной сволочью. И потом, анонимки-то на нас обоих!.. С отвращением припомнился Станиславу Сергеичу ласковый и ускользающий взгляд Ефременко, его излюбленная поза «принципиального коммуниста», которой тот щеголял на собраниях. Прищучить бы его насчет анонимок! Мечтательно подумал замдиректора. Да где там — ускользнет, как угорь. И тут вдруг у него в мозгу простуженный Верин голос отчетливо произнес: «Не хочет она его денег!» — и хитроумная душа Тропотуна возликовала. Ибо попался Иван Иванович Ефременко, и нехорошо попался, — на внебрачной связи.

Черт! Опаздываю!.. И в считанные секунды калькулятор и бутылка вина из сейфа перекочевали в его дипломат, а сам Тропотун в собственную приемную.

— Любочка, я на Сельмаш! Завтра буду после обеда, — бросил он, пробегая мимо  розового пупса за пишущей машинкой.

Девушка проводила начальство томным  взором, радостно потерла ручки и набросила на пишущую машинку чехол: дура она что ли торчать на работе, если шеф слинял?..
Отрешившись от ниибытимовских забот, Тропотун быстро шагал вдоль Вокзальной магистрали. Небо, полностью очистившись от туч, сделалось таким голубым и сияющим, что хотелось на него вознестись. Возле ЦУМа он подошел к цветочному киоску, выбрал три пышных, нежно пахнущих пеона: бордовый, белый и розовый, — и свернул вглубь микрорайона.   
 
Махом взбежав на четвертый этаж, Станислав Сергеич остановился у знакомой двери. Прислушался к агрессивному стрекоту пишущей машинки, чуть усмехнулся, оправил волосы и вызвонил свой фирменный звонок. Стрекот резко оборвался. Раздался топот босых ног — и дверь широко распахнулась.

— Привет! — Вера выпустила ему в лицо струйку сигаретного дыма, и ее зеленоватые глаза насмешливо блеснули: — О! да ты сегодня прямо жених! Я сейчас… — она резво протопала в крохотную комнатку, откуда тотчас раздалось яростное тарахтенье машинки.

Станислав Сергеич хмыкнул и аккуратно притворил дверь. Потом прошел в кухню, огляделся и присвистнул: везде, в мойке, на столе, на холодильнике — громоздились горы немытой посуды вперемешку с чистой. «Богема несчастная!» — буркнул он, освобождая на столе пространство для дипломата. Сунул в девственно пустую морозилку красивую импортную бутылку, поставил в керамический кувшин цветы и отнес в гостиную, где определил на обшарпанное и вечно расстроенное пианино.

Верин своеобразный шарм, ее абсолютная непрогнозируемость и свободолюбие притягивали Станислава Сергеича по закону противоположностей. Даже ее внешний вид: «тифозная» стрижка, свободная мужская рубашка, обтягивающие брючки и неизменная дымящаяся сигарета в руке — не укладывались в стереотип «приличной женщины» из окружения Тропотуна. Впрочем, она клятвенно уверяла его, что сигареты, кофе и мужская рубашка с закатанными по локти рукавами — атрибуты творческого состояния, иначе она просто не может работать.

Он прошел в прихожую и тщательно причесался у висевшего там зеркала, стараясь, чтобы поменьше были видны залысины. В какой-то момент ему показалось, что в дымчатой глубине стекла промелькнула верткая тень, и он застыл, напряженно всматриваясь в гладкую поверхность, однако зеркало лишь равнодушно отражало волевое, слегка тронутое загаром мужское лицо. Станислав Сергеич коротко вздохнул, сдул с расчески волоски и вернулся в гостиную, где расположился в видавшем виды кресле.   

Стук машинки оборвался, и в дверном проеме появилась Вера. Картинно застыв на мгновенье, она воскликнула:

— Какие роскошные пеоны, Станислав! Тронута… право, тронута… — она послала ему воздушный поцелуй и упала в другое кресло. — Уфф!.. Сделал дело, гуляй смело! Как говаривала моя незабвенная бабхен.

— Которая полька?

— Которая русская красавица, — она смешно передразнила его интонацию. — От польки мне достались лишь материальные осколки прошлого в виде серебряных ложек с монограммой. — Внезапно она смолкла, и глаза ее широко распахнулись: — Мужчина, ты наверно голоден?.. — она соскочила с кресла и унеслась на кухню.    
До ушей оставшегося в одиночестве мужчины донеслось хлопанье дверцы холодильника и какое-то подозрительное шебуршение. Потом вошла Вера с пепельницей в руках, устроилась в кресле и закурила. Вид у нее был умиротворенный.

— В наличии имеются рыбные тефтели, кусочек сыра и черствый хлеб, — мечтательно произнесла она. — Впрочем, хлеб можно размочить…

— Покорнейше благодарим, — поклонился он.

— А-а… брезгуешь… не уважаешь… — заныла она противным голосом оскорбленного в лучших чувствах алкоголика.

И Тропотун не мог не рассмеяться — получилось очень похоже.

— Да уважаю, уважаю! Даже Мурфатляр достал. Лежит, между прочим, в морозилке…
Она вскочила и принялась отплясывать дикарский танец, выкрикивая: «Мурфатляр! О-ля-ля! Мое любимое вино!.. Где достал?»

— В сейфе. Специально для тебя держал.

— Умница! Добытчик! — она чмокнула его в щеку и опять убежала в кухню.
Скоро на столе с изящной небрежностью были расставлены кувшин с пеонами, высокая бутылка с янтарным напитком, два бокала и тарелочка с закаменелым сыром.

— Майн Гот! Какой декаданс… — воскликнула она с прононсом и зарылась носом в цветы. — О-о… небесный аромат… Хи-хи, еще нюх не прокурила… Ну что ты стоишь, как соляной столп? Приземляйся!

— Жду, когда изволит сесть дама… — он придвинул ей стул.
Станислав Сергеич разлил вино по бокалам.

— В нем присутствует оттенок чайной розы… — мечтательно произнесла Вера, поставила свой бокал и принялась грызть кусочек сыра. — А как твои дела? Что слышно про «Сказочный бор»? 

И, вдохновленный ее вопросом, Тропотун принялся живописать сложившуюся на данный момент ситуацию. Вера внимала ему, как пророку, однако более внимиательный наблюдатель, нежели Станислав Сергеич, уловил бы в ее глазах некие озорные огоньки.   

— Заму нужен размах… — негромко сказала она в ответ на его слова о перспективах на директорское кресло. — Да только ведь съедят тебя! Станешь директором и тут же каждый начнет отъедать от тебя по ма-алюсенькому кусочку… — и она демонстративно стала обгладывать свой кусочек сыра, повторяя: — Вот так… Вот так…

— Подавятся! — с вызовом заявил он и некстати вспомнил про подлеца-анонима.  — Я их заставлю работать! А то разболтались при Воеводе, только время на работе проводят да денежки получают, наподобие Ефременко… — и глаза его зло блеснули.
 
— Еф-ре-мен-ко… — нараспев произнесла Вера, и лицо ее сделалось жестким и недобрым.

— Ну да, Иван Иванович, — с деланным равнодушием пояснил Тропотун. — У него, кажется, еще с твоей подругой роман был…

— Роман! — фыркнула она, как рассерженная кошка. — Не роман, а прямо-таки Гран лямур! К сожалению, односторонняя. В результате — младенец на руках и полное разочарование в жизни.

— Печальная история, — вздохнув, заметил Станислав Сергеич и после небольшой паузы сочувственно поинтересовался: — А на алименты она подала?

— Как же, подала!.. Мы ведь гордые… Сами воспитаем! Ух, я бы эту сволочь… — и ее красивые ручки сжались в крепкие кулачки.

Хватит! Мысленно осадил себя Тропотун. Семя брошено, в нужное время оно даст росток. 

— Впрочем, это не мое дело, просто женщину жалко…   

Про «Сказочный бор» и связанные с ним планы по устройству собственной карьеры Станислав Сергеич мог бы говорить часами. Вот и теперь он с упоением расписывал несравненную мебель для будущего международного лагеря, в создании которой ему, несомненно, принадлежала главенствующая роль.

Вера расположилась в кресле и слушала, не перебивая, лишь изредка отпивала глоточек вина и жмурилась от удовольствия. Ее пристальный взгляд вначале подстегивал красноречие Тропотуна, но затем стал раздражать, потому что было в нем что-то для него непонятное и даже смущающее.
 
— О чем ты сейчас думаешь? — вдруг резко спросил он.

— О том, что каждый мужчина — петух.

— ?!

— Только, чур, не обижаться! Ведь каждый настоящий мужчина всегда распускает в присутствии женщины хвост, раздувает петушиный гребень и орет ку-ка-ре-ку!!

— Петух… — Станислав Сергеич был в самое сердце уязвлен словами любовницы, однако попытался скрыть собственные чувства. — Ну, не знаю… все же я занимаюсь конкретным делом, производством. А взять, к примеру, тебя… Кому, в сущности, нужны статьи о театре или кинематографе? Горстке интеллектуалов?.. Для обычного человека они совершенно бесполезны, как, впрочем, и искусство вообще. 

— Я и не предполагала, что ты поклонник Поля Валери! — не без иронии заметила Вера. — Кстати, это имя тебе что-нибудь говорит? — продолжала она вкрадчиво.

— Представь, говорит! — обиженно отозвался он и процитировал: — «Основным признаком подлинного произведения искусства является его бесполезность…»

Откинув голову, Вера звонко расхохоталась. Потом скорчила покаянную гримаску и захныкала:

— Я хорошая… я больше не буду-у…

Это вышло так забавно и непосредственно, что Тропотун невольно усмехнулся.

— Ладно, на первый раз прощаю! Кстати, я не без интереса прочел его размышления об искусстве и даже со стихами ознакомился.

— С ума сойти!

Верино эстетское кривляние почему-то всегда действовало на Станислава Сергеича, отнюдь не страдавшего комплексом неполноценности, донельзя возбуждающе. Вот и сейчас, приблизившись к ней, он зарычал: « Молилась ли ты на ночь, Дездемона?..» — подхватил на руки и понес в спальню.

— Сигаретку! Хочу сигаретку! — верещала она, молотя в воздухе голыми пятками.

— И сигаретку дам… — утробно-страстным голосом провинциального трагика пообещал он, прижимая свою строптивую добычу к груди.

Оранжевая софа занимала почти половину крохотной комнатки, служившей ее владелице одновременно кабинетом, и спальней, вторую оккупировал письменный стол, заваленный беспорядочно раскиданными листами бумаги, из-под которых выглядывала портативная пишущая машинка.      

— Портрет женщины эпохи НТР! — усмехнулся он, опуская Веру на диван, и принялся со вкусом целовать ее пахнущие табаком губы.

Она отвечала со все возрастающей страстью, но вдруг извернулась и выкрикнула: «Сигаретку обещали!» Он засмеялся и вышел в гостиную за сигаретами, а когда вернулся — она уже успела раздеться.

В постели Вера была неподражаема. Она была ненасытна, как Ламия, любопытна и обожала экспериментировать. Поэтому любви они предавались подолгу и перепробовали самые различные, даже весьма экзотические, позы в стремлении получить максимум наслаждения.   

После секс-пати, — как Вера элегантно называла их соитие, — она расслабленно курила, поставив пепельницу на свой плоский девичий живот. Станислав Сергеич растянулся рядом и бездумно следил за синеватыми струйками дыма, медленно расслаивающимися в неподвижном и жарком воздухе. Наконец он приподнялся на локте, забрал у нее сигарету, поставил пепельницу на пол и, приобняв любовницу, принялся нашептывать ей на ушко разные нежности.   

— Тебе со мной хорошо? — шепотом спросила она.

— Оччень… — искренне сказал он.

— Ты меня любишь?

«Оччень!» — хотел было произнести он, однако не издал ни звука, ибо из-под софы вдруг показалась поросшая темной шерсткой лапка, затем вторая — и ошарашенному Станиславу Сергеичу во всей своей красе явился его непочтительный знакомец — упырь.

— Ну чо вылупился? — спросила нечисть дискантом и больно ущипнула его за голое бедро.

Тропотун сдавленно квакнул и крепко зажмурился. Мысленно сосчитав до десяти, слегка приоткрыл глаза и сквозь сетку ресниц посмотрел на край софы: упырь вольготно сидел, закинув ногу, вернее, лапу на лапу, дымил украденной из пачки сигаретой и бесцеремонно разглядывал Веру. Донельзя обозленный подобной наглостью, Станислав Сергеич сел и придушенным голосом зашипел: «Брысь отсюда!» Потом, изображая, будто стряхивает с простыни пепел, пододвинулся к краю и попытался незаметно спихнуть непрошеного гостя на пол.

— Дерешься, да? — из глотки Тропотуна заверещал упырь. — Чо я такого сделал? — и резво юркнул под софу.

— Ты что-то сказал? — произнесла Вера. — Извини, задумалась… — и она вопросительно уставилась на него.

— Не я, а упырь, — угрюмо сообщил он.

— ?!

Станислав Сергеич долго глядел на нее в мрачном молчании, потом с трудом выдавил из себя:

— Ты в нечистую силу веришь?

— В каком смысле?

— Да самом прямом! Один мой знакомый, нормальный, между прочим, мужик, недавно в своем кабинете упыря видел. И крылья, говорит, у него перепончатые, и мордочка, как у летучей мыши…

— А он часом не запойный?

— Не замечал… — Станислав Сергеич почувствовал себя оскорбленным. — И вообще, мужик как мужик.

Пристальный взгляд Веры вызывал у него ощущение дискомфорта.
 
— Ну если нормальный, — протянула она, наконец-то отводя в сторону свои зеленоватые ведьмовские глаза, — пусть обратится к психиатру. Кстати, могу устроить консультацию у своей подруги. 

— Пожалуй… Я с ним поговорю. Это случайно не у нее роман был с нашим Ефременко?
Вера безудержно рассмеялась.

— Да что ты! — сквозь смех выговаривала она. — Эта дама просто кремень. У Ефременко с Наташкой было — та совсем бесхарактерная, вот ваш ловелас ее и охмурил…

— Не только ловелас, но и анонимщик, — сообщил Тропотун.

— Ффу, какая гадость! — брезгливо поморщилась Вера. — Я буду не я, если Наташка не подаст на алименты. Вашу сволочь надо приструнить. В профком ваш напишем… Как ты думаешь, будет он тогда все отрицать?   

— Если надавит общественность — вряд ли, — задумчиво протянул Станислав Сергеич и мысленно выставил себе «отл.» в графе «знание женской психологии». — Ну а как насчет кофе?

— Прекрасная мысль… — промурлыкала Вера, потягиваясь, словно довольная кошка.
Едва она покинула комнату, чтобы принять душ, Тропотун споро натянул брюки и воровато заглянул под софу — ничего, кроме пыли, там не обнаружив, чертыхнулся и прошел в гостиную, где один за другим опрокинул два бокала вина. Между тем из кухни донесся воющий звук кофемолки — Вера признавала только кофе в зернах.
По виду и консистенции напиток напоминал смолу, и Станислав Сергеич пил его маленькими аккуратными глотками, с удовольствием разглядывая свою подругу. В просторном купальном халате она выглядела более хрупкой, чем была в действительности. Гордая посадка головы, небольшие упругие груди в вырезе небрежно запахнутого халата, все ее потянутое молодое тело говорили о жизненной энергии и внутренней силе. Возраст выдавали лишь гусиные лапки возле глаз да выражение усталости, порой мелькавшее в них. Любопытно, подумал он, чем она занимается остальные дни недели? Может, я всего лишь эпизод, один из целого калейдоскопа?.. Не-ет, на нее непохоже. В конце концов, она много работает, пишет свои статьи — да и лучше меня любовника не найти!.. А вечерами?.. Одна… в четырех стенах… особенно зимой… Даже удивительно, что с ее стороны до сих пор не было никаких претензий, никаких женских штучек насчет замужества… Кошка! Независимая кошка, которая гуляет сама по себе.      

Вера, между тем, перевернула свою чашечку вверх дном и поставила на блюдце. Потом зачарованно принялась изучать узоры кофейной гущи.

— И каков расклад? — с нескрываемой насмешкой спросил он.

— Интересно… очень интересно… — озадаченно пробормотала она и одарила его ускользающим колдовским взглядом.

— Ну тогда и мне погадай! — он перевернул чашку.

— Нет. Потом как-нибудь… — она выглядела встревоженной, и это его позабавило: в какую только ерунду ни верят женщины! — Впрочем, могу предсказать, что директором станешь ты.

— Откуда ты знаешь?

— Интуиция! — Вера слегка пожала плечами и отошла к книжным полкам. Пальцы ее любовно прошлись по корешкам книг. — Где же она?..  На днях наткнулась в букинисте на монографию о Гордоне Крэге. Сегодня это имя мало что говорит неспециалисту. Станиславский считал, что Крэг обогнал свое время на полвека. Вот, нашла!.. — вернулась к столу с книгой в кроваво-красном переплете, раскрыла наугад и прочла: — «Духовное, идеальное в материальных структурах Сезанна наличествует, хотя и невидимо. 

Крэг духовное выдергивает из материи, выводит наружу..» Каково?! — в голосе ее слышался нескрываемый восторг.

Все-таки она с приветом, подумал Станислав Сергеич, как, впрочем, и все творческие натуры… Вслух же с легкой насмешкой заметил:

— Слишком заумно. Для меня, простого советского инженера, такие словечки, как «идеальное», или там «духовное» не существуют. Увы, дорогая, я — голый матерьялист. 

— Ну, положим, уже не голый…

— Согласен. Одетый матерьялист!

Оба неудержимо расхохотались.
Она — прелесть!.. Думал Станислав Сергеич с умилением. И главное — никаких матримониальных наклонностей…

— Ладно, давай сюда своего гения, — наконец покровительственно сказал он. — Надо культурно расти, а то еще разлюбишь!

Часы на здании ЦУМа показывали 18.55, и Тропотун прибавил скорость, на ходу утирая платком лицо — жара…

— Это я! — облегченно выкрикнул он, оказавшись в прохладе собственной прихожей.
 
— Вынеси, пожалуйста, мусор! — тотчас отреагировала жена, прервав на полуслове старинный романс.

— Вот я и дома… — с усмешкой пробормотал он, подхватывая зеленое пластмассовое ведерко. 

Продолжение: http://proza.ru/2024/07/11/378