Альфред и Виктор Шнитке

(см. также архив ПРОЖИТО)

Я и правда знаю обоих давно. Старшего скорее видела много раз, а знаю и любила его всегда «интересную» музыку, и чем дальше, тем больше. Но сначала я любила её наравне с другими сочинениями авангардных его сокурсников, которые тоже были как бы «под запретом». Но зато их приглашали писать музыку для кино, Альфред тут был почти вне конкуренции (Почти, потому что была ещё Соня Губайдулина, тоже чуткая к Жизни, её тоже любили умные и тонкие режиссёры кино).   Первый раз я увидела Альфреда на дне рождения его младшего брата Виктора в доме на Чкаловской, где жила вся их семья. Альфред  был тогда со своей первой женой Галей и её говорливой мамой. Всем было очень неловко, так как эта мама только и говорила о своей дочери Галочке, а все остальные молчали. Была там и их бабушка, говорившая только по-немецки. Именинник прервал неловкое молчание, пригласив всех танцевать, и первый закружился с этой мамой, чтобы только помолчала. Я, ещё чужая в этой компании, тогда пригласила Альфреда, которого едва знала, он отнекивался (Не умею танцевать),  но я почти умоляла (Я тебя научу). Иначе никак нельзя было сдвинуть ситуацию;  следом и родители Альфа и Вити вошли в круг. Вскоре Альфред  с женой и тёщей стали прощаться – и родственники оттаяли. С тех пор все Витины Дни рождения (31 января), которые он очень любил (ведь собирались все его друзья, включая старшего брата, которого он особенно любил, они же были и друзьями). Я тоже всегда была звана, и мне нравилось помогать Витиной жене Кате разделывать уже запечённого обязательного гуся, а к концу убирать посуду. Мы каждый раз заранее согласовывали с Витей, когда я буду на Д/Р у своей младшей сестры (1 февраля), а когда смогу прийти к нему. Выбор был между субботой и воскресеньем, когда «не работали». Согласовывать приходилось также и с двумя днями рождения  - Альфреда и моего, они различались на два дня. //И почему меня так тянет вспоминать каждую мелочь тех дней? - но буду//. Так, в тот первый день бабушка Тея Шнитке спросила Витю по-немецки тихо: «Это подарок?» - а я, изучавшая тогда нем. язык, поняла и закивала: Да, да. Речь шла о томике стихов Рильке, которого Витя любил, а мне удалось его купить по пропуску отца в писательской лавке. Ещё был один конфуз: я пришла к Вите с увесистой сумкой на плече (таскала с собой все свои учебные материалы, так как не знала, где сегодня придётся заночевать, жила же за городом, очень поздно нельзя). Дверь мне открыл отец трёх детей Гарри Викторович, а Витя за его спиной говорит: Давай свою суму. Его отец рассмеялся, он не очень хорошо владел русским и не всегда понимал шутки, а слово сума была у него связано только с нищими; меня-то он раньше не видел, потом сам смутился. Мама Мария Иосифовна, которая мне очень нравилась, готовила всё к столу, я кинулась ей помогать, как и в конце застолья, и в какой-то момент она сказала: Знаешь, школьная любовь редко кончается удачно, чем окончательно поставила точку. Катя-жена всегда вела себя безупречно в роли хозяйки, но в семье, даже в американской её части (это тётушка-миллионер  Хедда) Катю не хотели привечать. А сама Хедда всегда звала Витю и Альфа жить в Америке на её содержании (только без жён и дочерей). Однажды Витя мне сказал, как бы извиняясь: Знаешь, если ТАМ окажется у меня больше друзей, чем здесь, я наверное тоже уеду. Больше всего он имел в виду семью Игоря Мельчука и Лидочки. А количество гостей за его Д/Р-столом становилось всё меньше. Сначала отпали многие «музыкальные» гости: Витя понял, что они приходили не к нему, а чтобы увидеть или быть ближе к Альфреду. И однажды один из последних близких друзей семьи Алик Бикчентаев сказал мне: Ты цени, что осталась почти одна из чужих гостей, кого Виктор всегда зовёт на свой Д/Р. Да, Витя не то чтобы ревновал к брату, просто ему было скучно и неуютно с людьми, которые Не к нему пришли. Когда мы разошлись с Андреем, он перестал приглашать и Андрея. А ведь мы новыми нашими семьями дружили долго.
Я чуть не забыла, что была у меня ещё одна неожиданная встреча с его старшим братом. В 1980 году была Международная конференция по поэтике в Варшаве. Из России туда поехали два участника – Сергей Гиндин и Н.Леонтьева. Я сразу по приезде увидела два  интересных мне объявления. Первое – об опере «Моисей и Аарон» завтра же, на который сразу же и купила два билета. А второе – о концерте Альфреда Шнитке. Вот с ним мы и столкнулись, когда пришли с Сергеем слушать оперу. Я не растерялась, как обычно, а сразу сказала, что хочу прийти на его концерт и спросила, как это можно. Альфред задумался и ответил: «Лучше бы ты  меня в Москве попросила». Видимо, в сердцах. - Но я ведь сейчас тут, и т.д. Он: «Тебе один билет?» Отвечаю, Нет, два, мы тут с Сергеем, и познакомила их. Подумав:  Ладно, позвони мне в четыре часа, надеюсь устроить, и даёт телефон гостиницы. Ровно в четыре звоню ему, довольно долго жду, наконец, слышу заспанный голос Альфреда: «Ох, спасибо тебе, а то бы я проспал свой концерт». Конечно, мы были там. На сцене он обратился к слушателям не только на их родном польском языке, но и всю свою вступительную речь говорил свободно по-польски, с объяснениями, где и как он хотел выразить такие-то свои мысли. Публика была в восторге, весь зал долго не хотел успокоиться. А мы услышали те его сочинения, которые в Москве были пока недоступны, и в прекрасном исполнении. В какой-то вещи (не помню) было пение, солировала Лидия Давыдова? На фоне странной музыки кто-то из поющих (они ещё все шли цепочкой за Лидией) крутил нечто похожее на старинную кофемолку, с резким звуком. Я обернулась к Альфреду в следующем ряду: Что это за инструмент? – он тихо ответил: «Кофемолка». НЛ, 13.04.2024.
Продолжение
За столом на Д/Р у Вити сам именинник был всегда приветлив, рад приходу любого гостя, в праздничной суете успевал за всеми поухаживать, создавал уют для каждого, да и всего сообщества. Идеальный и щедрый хозяин, особенно потому, что сам получал от этого большое удовольствие, - и это все чувствовали. Были только два гостя, которые всегда молчали, – это скромный до незаметности Володя Шнитке (он был членом, а одно время даже руководителем «Мемориала» в Питере, как я позже узнала). И, конечно, второй молчальник был старший брат Альфред, который не только не участвовал в общей говорильне, но был отрешён, обращён в какие-то свои глубины и потому казался нам недоступным. Но если ему кто-то задавал вопрос, он отвечал по сути, очень кратко и точно, даже «технично». Это и роднило братьев: и Витя тоже на любой «поверхностный» вопрос отвечал по самой сути, как бы «из глубины», не отшучивался, а поднимал любого собеседника до своего уровня. В аннотации к уже изданной книге прозы Виктора говорилось, что Шнитке-писатель отразил словами то же, что его великий брат … своей музыкой.
Откуда у братьев Шнитке такая глубина мысли? – Банальный ответ От природы. Думаю, скорее оттого, что они брали на себя всю  ответственность за свой род – преследуемых за таланты, выгоняемых и высылаемых со своих мест в неудобные или невозможные для жизни районы. Вся семья Шнитке осталась случайно незатронутой благодаря отцу, ещё нужному властям специалисту. Самые страшные беды их миновали, они не были угнаны в Сибирь, как почти ВСЕ немцы Поволжья в начале Войны. И это тоже братья-художники принимали на себя как большую вину, за которую им необходимо расплачиваться, каждому в своём искусстве, а в итоге даже жизнями. Они и не уходили от этой участи. Их совместная работа над старой немецкой легендой о Докторе Фаусте (Альфред - своей музыкой, Виктор – текстом перевода со старо-немецкого, 14 век) была им почему-то необходима. Они хотели и должны были увидеть другой край жизни, сначала как бы из любопытства, а потом их даже тянуло в эту бездну, и они не сопротивлялись. Альфред, с его исключительным и глубочайшим даром «от Бога», с самого начала творчества не мог не доносить эту главную ноту своего существования до тех, кто хотел и мог это понимать и кого его музыка доводила до дрожи сочувствия. Поэтому его музыка сразу стала современной, близкой любому «слышащему Жизнь» поколению.
А Виктор был более «тёплым», более земным человеком, хотя понимал творчество брата тоже до дрожи и как мог показывал всем его друзьям те Альфредовы сочинения, которые удавалось записать на плёнку, поставить слушать на своём магнитофоне «системы Яуза», которую он и купил специально для этого. Он больше всех чувствовал одинокость брата, которая создавалась государством, боровшимся с творческими началами во всех видах. Витя и сам страдал от такой же одинокости: стихи его тоже некому было показать, не с кем было поделиться. Только после его смерти (которую он тоже принял ЗА брата) стало возможным издать небольшую книжечку его стихов - благодаря случайным энтузиастам.  У него была и очень хорошая проза, она даже издана в 1998 году. Это книга «Колодец на Степной», в ней первый рассказ «Вена как вино» - об общем с братом детстве в Австрии. Витя очень любил жизнь и своих друзей, и у него были большие планы: стихи, переводы с немецкого и на немецкий язык, но пока он вынужден был тянуть безрадостную для него работу, как жизнь и семья того требовали. Он не дожил даже до своей пенсии, как мечтал, но ни секунду не задумался, когда надо было помочь завершить достойно творческую стезю Альфреда. Я уверена, Виктор знал, что идёт на заклание, но он красиво и как будто даже весело выполнил свой долг перед братом, их родом и семьёй, да и перед своим поколением - «шестидесятниками». Кажется, они оба должны быть даже довольны тем, что знали: их творчество помогало людям преодолевать мертвечину жизни, где бы она ни образовалась.  Витя умер раньше своего старшего брата, а Альфред уже после четвёртого инсульта, лишённый речи, когда к нему приходила их сестра Ира, показывал на пальцах сначала три, а потом два, спрашивая, а где же третий? - ведь их было трое детей. Альфред и Виктор Шнитке были очень привязаны друг к другу. ННЛ, 15.04.2024.
Итак,
Как новые ростки пробиваются к свету через толщу асфальта, так и братья Шнитке прошли сквозь толщину затхлой жизни, насаждаемой властями и душившей их; они как будто не замечали её, а просто выполняли свой долг, своё предназначение. Вспоминается мне (из далёкого институтского прошлого) стих, который цитировал преподаватель, тоже «светлая личность» (может быть, это Панов Михаил Викторович? – как я могла забыть?!). Вот этот стих: Когда на полотне холста / Художник  ночь изображает / Он света луч в ней оставляет / Чтоб эта тьма видней была. Вот такие художники и были светочами жизни в любую мрачную эпоху. Братья Шнитке тоже стали такими светочами. Альфред – своей новой музыкой,  «политонической» (его термин): в ней чередуются очень страшное и редкие проблески красоты, близкой и понятной любому простому человеку. Альфред стал светочем мирового масштаба ещё при жизни, а в последнее время его музыкой переполнен и весь наш эфир; ведь в этом году ему могло бы быть 90. Прекрасные фильмы о нём пытаются донести до всех трагедию и красоту его жизни. А  многим серьёзным и думающим людям, умеющим слушать и  задавать вопросы, его музыка была важнее хлеба насущного. Без неё они могли не вынести всех тягот и нелепостей, которыми их щедро «одаривала» текущая, современная им власть. Многие и не вынесли; как обидно и как жаль их:  обычно это яркие личности, не понятые теми, от кого они зависели.
Виктор тоже был светочем, но камерного масштаба – для всех тех, кто его знал; а для них это было даже важнее, доступнее: это же слова, говорящие сами за себя, они редко требуют дополнительных разъяснений, как этого часто требовал музыкальный язык. Витя многое мог бы ещё сказать или объяснить, но ему был отпущен очень малый  срок жизни. Фамильная болезнь с роковым концом свела его и брата в могилу раньше, чем это могло бы быть «по справедливости». Оба брата в конце жизни приняли православную веру. Прах Виктора захоронен в могилу родителей на Немецком (Введенском) кладбище. А Альфреда похоронили на Новодевичьем - как знаковую фигуру эпохи. Да будет им покой в той другой жизни, если она существует. А этой земной жизнью оба брата должны быть по-своему довольны: ведь  им удалось выразить в творчестве и поступках свою суть, главную жизненную идею, которая оказалась близка многим. Они могли бы дать нам много больше, но Время их остановило. Современники уже благодарны им. А то, что они подарили нам, послужит и будущим поколениям, - ведь каждая эпоха обязательно порождает и потом обязательно воспроизводит личностей, ищущих ответа на главные для них жизненные вопросы. Жертвенная жизнь братьев Шнитке - а это такой же редкий дар, как и сам талант - заслуживает самой высокой нашей признательности.
ННЛ, 16.04.2024.