Исповедь капитана Фалька ван дер Страатена

Эту историю рассказал мне мой отец, который услышал её от своего отца — моего деда Руслана Ахметова, прошедшего Вторую мировую войну и награждённого орденами Красной Звезды, Славы третьей степени и медалью «За отвагу».
В тот момент ему было всего двадцать пять лет. Он служил старшим матросом на советской подводной лодке Щ-422. Это была лодка серии «Щука» — узкая, длинная, с прочным стальным корпусом, пропахшим соляркой, машинным маслом и человеческим потом. Внутри — теснота и полумрак: узкие проходы, трубы под потолком, приборы с тусклыми шкалами, подвешенные койки, в которых моряки спали по очереди. Каждый знал своё место на ощупь, даже с закрытыми глазами. Лодка жила собственным дыханием — скрипела, стонала под давлением воды и отвечала гулом на каждую команду.
Подлодка участвовала во множестве боевых походов, но о последнем бое Руслан-бобо писал особенно скупо и тяжело, будто каждое слово давалось ему с усилием:
«5 апреля 1943 года, в Баренцевом море, нашу подлодку атаковали немецкие эсминцы Z-28 и Z-31.
Бой был ожесточённым. Мы уже несколько недель курсировали в холодных водах Баренцева моря, когда внезапно услышали характерный вой — немцы засекли нас. Почти сразу последовал шквал глубинных бомб и торпед. Лодку трясло так, будто её швыряли о камни. Свет погас, аварийные лампы загорелись тусклым красным светом.
Мы пытались уклониться, меняли глубину, маневрировали, но одна из торпед всё же пробила борт. Удар был страшный — металл взвыл, корпус содрогнулся, и в отсек хлынула ледяная вода. Она шла быстро, с ревом, сметая всё на своём пути. Механики отчаянно пытались перекрыть поступление воды, работали по пояс в холоде, но безуспешно.
Гул моторов сменился криками и командами. Кто-то молился, кто-то ругался, кто-то молча делал своё дело, зная, что времени почти не осталось. Взрывы продолжали сотрясать корпус, с потолка сыпалась ржавчина, лампы мигали, воздух становился тяжёлым и влажным. Чёрная, ледяная вода поднималась всё выше, забирая тепло, силы и надежду.
Когда стало ясно, что лодка обречена, командир отдал приказ покинуть судно. Это был самый страшный момент — не взрыв, не удар, а понимание. Люди бросались к люкам, помогали друг другу, но для многих было уже слишком поздно. Отсеки затапливало один за другим. Кто-то не успел, кто-то застрял, кто-то остался, чтобы дать шанс другим.
Я помню лица товарищей в красном свете аварийных ламп — спокойные, усталые, словно они уже всё приняли. А потом была только холодная вода и темнота».
Мой дед чудом оказался на поверхности. Хватаясь онемевшими руками за спасательный жилет, он боролся с волнами, которые безжалостно швыряли его из стороны в сторону. Ледяная вода резала кожу, пронизывала до костей, каждый вдох давался с болью, а солёные брызги обжигали горло. Штормовой ветер хлестал по лицу, темнота казалась живой, плотной, и море вокруг выглядело бесконечной чёрной пропастью.
Вокруг него царили тьма и страх. Иногда ему казалось, что из глубины кто-то тянет его вниз, зовёт за собой. Прошло несколько часов, но спасения не было видно. Силы уходили, тело деревенело, мысли путались. Он начал терять надежду и всё чаще думал, что смерть уже рядом — тихая и неизбежная. В голове проносились обрывки воспоминаний: родной дом, лица родителей, запах земли весной, голоса товарищей по лодке. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, заброшенным в этом холодном и равнодушном море, где человек был всего лишь песчинкой.
Внезапно сквозь туман он увидел нечто странное. Будто из ниоткуда возник старинный парусный корабль. Он шёл медленно, почти не рассекая воду. Его паруса были рваными, словно изъеденными временем и бурями, борта почернели и сгнили, местами обнажая скелет корабля. Мачты скрипели и кренились, казалось, ещё немного — и они рухнут. Но самое страшное были огни святого Эльма, мерцающие на концах мачт холодным, призрачным светом. Они вспыхивали и гасли, будто дышали, и от них веяло древним проклятием и безысходностью.
Деда заметили и подняли на борт. Его сердце сжалось от ужаса, когда он увидел матросов. Это были мертвецы, ходящие по палубе: иссохшие тела в истлевшей форме, лица, покрытые пятнами и трещинами, словно старая древесина. Их движения были медленными и неестественными, а глаза горели пустым, угольным светом, в котором не было ни жизни, ни смерти — только вечное служение.
Руслана трясло от страха и холода, когда к нему подошёл капитан. Это был высокий худой человек в старинном камзоле, выцветшем и потрёпанном временем. Его лицо было бледным, словно высеченным из камня, с глубокими морщинами и печальными, усталыми глазами. В них не было злобы — лишь бесконечная тоска.
— Я — Фальк ван дер Страатен, капитан. Вы находитесь на борту «Летучего Голландца», — начал он тихим, глухим голосом. — Я заключил сделку с дьяволом, чтобы спасти свою семью от бедствий. Они были обречены на смерть от чумы, и я, в отчаянии, поклялся отдать свою душу, если он сохранит им жизнь.
Капитан на мгновение замолчал, словно каждое слово причиняло боль.
— Дьявол исполнил моё желание, но взамен обрёк меня на вечное скитание по морям, — продолжил он. — Я должен топить корабли и отправлять их экипажи на дно. Теперь я не представляю угрозы тебе. Я просто несчастный человек, который скучает по дому и родным…
Дед был изумлён. Страх смешался с жалостью.
Фальк рассказал, как его сердце веками разрывается от тоски по человеческой жизни. Он мечтает снова почувствовать тепло рук жены, услышать смех детей, пройтись по земле родной Дании. Но вместо этого он обречён вечно скитаться среди туманов и штормов, наблюдая, как гибнут люди, которых он не хотел бы губить.
Затем капитан передал Руслану несколько писем. Они были завёрнуты в старую промасленную ткань, страницы пожелтели, чернила местами расплылись от времени и морской влаги. Почерк был аккуратным, старательным, словно писавший цеплялся за каждую букву, как за последнюю нить, связывающую его с живыми. От писем пахло солью, дымом и чем-то очень древним.
— Пожалуйста, передай эти письма моим родным в Дании. Мы с матросами давно потеряли связь с ними, и, возможно, эти письма станут нашей единственной надеждой на покой, — попросил Фальк.
Руслан пообещал.
Капитан молча кивнул. Деда высадили на берег, и когда он обернулся, корабль уже растворялся в тумане. Огни святого Эльма погасли один за другим, и «Летучий Голландец» исчез, будто его никогда и не было — оставив после себя лишь шум волн и тайну, которую дед пронёс через всю жизнь.
Прошли десятилетия. Дед так и не смог передать письма — их конфисковали сотрудники СМЕРШа в тот момент, когда нашли его, полуживого, выброшенного морем на берег. Бумаги показались им подозрительными: чужой язык, старый почерк, странная бумага, не похожая ни на один военный бланк.
Начались допросы. Его таскали из кабинета в кабинет, не давая спать, не давая времени собраться с мыслями. В прокуренных комнатах с голыми лампами под потолком лейтенант СМЕРШа орал ему прямо в лицо, брызгая слюной:
— Это не письма! Это задание тебе от Абвера или Гестапо! Ты предатель! Признавайся, с кем работал?!
Дед пытался объяснить, говорил про корабль, про туман, про капитана и мёртвых матросов, но каждое слово только усугубляло положение. Его били, обвиняли в шпионаже, в связях с врагом, в измене Родине. Старые письма стали для них «доказательством», а его рассказ — «фантазиями диверсанта».
После военно-полевого суда Руслана отправили в штрафбат. Там не задавали вопросов и не слушали оправданий — там искупали кровью. Целый год он прожил на грани смерти, а затем, израненный и молчаливый, был переведён в морскую пехоту. В той страшной войне Руслан выжил, словно вопреки всему, что должно было его убить.
Но он всегда говорил одно и то же: перед смертью Фальк ван дер Страатен придёт за ним. Он знал, что не исполнил обещание. Поэтому дед всю жизнь боялся воды — рек, озёр, морей. Он никогда не подходил близко к берегу, не ездил на отдых, не ловил рыбу, не купался. Даже звук волн по радио заставлял его мрачнеть и замолкать.
Однако однажды он всё же отправился с семьёй на отдых — на Ташкентское море. Он уверял себя, что это не море, что это просто водохранилище, что проклятие не коснётся его здесь.
Ночью мой отец проснулся от крика. Это был не крик боли — это был крик узнавания и ужаса. Он вбежал в комнату и успел увидеть лишь тень, нечеловечески вытянутую фигуру, которая метнулась и прыгнула в окно. Луна ярко горела в небе, и на гладкой поверхности озера отец заметил старинный парусный корабль, медленно исчезающий в ночной мгле, словно его уносил сам туман.
Дед лежал на полу с широко открытыми глазами. В них застыл не страх — а подтверждение того, чего он ждал всю жизнь. Он был мёртв.
С тех пор я неустанно ищу в архивах КГБ и МВД те самые письма, чтобы однажды передать их потомкам тех, кто до сих пор служит мёртвыми матросами на «Летучем Голландце». Возможно, это единственный способ освободить их от вечного проклятия и дать им долгожданный покой. Но многие архивы бывшего СМЕРШа до сих пор недоступны, а некоторые дела, как мне говорят, «утрачены навсегда».
Иногда мне кажется, что это не случайно. Что кто-то или что-то не хочет, чтобы письма были найдены.
Я опасаюсь, что проклятие капитана «Летучего Голландца» не снято ни с меня, ни с моей семьи. И каждый раз, когда я слышу шум воды или вижу туман над рекой, мне мерещатся огни святого Эльма. Я боюсь, что однажды ночью раздастся крик — уже мой.
И тогда кому-то другому придётся продолжить этот рассказ, чтобы попытаться закончить то, что не было закончено много веков назад.