de omnibus dubitandum 22. 483

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

    Глава 22.483. ЭТО И ОТЛИЧАЕТ ДЕВИЦ ОТ ЗАМУЖНИХ ДАМ, КОТОРЫХ БЫСТРО ОТУЧАЮТ ОТ СТЫДЛИВОСТИ…

    Язвительный и коварный тон де Бриссака и смущение Марии-Анны де Лорм  удивили меня: ведь я ничего не знал о светских сплетнях минувших лет. Я не знал, что лет десять назад в свете немало толковали о притязаниях маркиза де Вери на благосклонность Марии-Анны де Лорм и о том, что, судя по всему, они не были отвергнуты.

    Конечно, она с полным основанием отрицала самую возможность подобного выбора: если позволительно судить о женщине по ее избранникам, то ничто не могло бы унизить и опозорить Марию-Анну де Лорм так бесповоротно, как слабость к маркизу де Вери.

    Это был человек далеко не высокого происхождения, но без меры хваставший своей родовитостью, что редко прощается даже людям самого высокого ранга, и докучавший всем своей генеалогией, самой коротенькой из, известных при дворе. Мало того, он пытался утвердить за собой славу храбреца.

    Но это был еще не самый тяжкий из его грехов: несколько дуэлей, закончившихся не к его чести, отучили его хвалиться своей храбростью. Природа отказала ему в уме, в обаянии, не наделила его ни красотой, ни богатством; но дамские причуды и покровительство графа де Бриссака создали ему славу покорителя сердец, несмотря на то что, кроме всех других пороков, у него была еще скверная привычка обирать женщин, которым он нравился.

    Глупый, заносчивый, бесцеремонный, он был не способен ни мыслить благородно, ни краснеть; не будь он таким фатом – а это поистине немалое преимущество – было бы совершенно непонятно, чем он может нравиться.

    Даже если бы Мария-Анна де Лорм не стремилась похоронить память о своих былых слабостях, могла ли она без ужаса вспомнить, что маркиз де Вери когда-то был ей дорог?

    Но, может быть, его присутствие было для нее так невыносимо не только по этой причине: язвительные речи графа де Бриссака, намеки, которые он обронил во время первого своего визита, его давешние обиды на нее – все это приводило ее в содрогание. Она не сомневалась, что ее любовь ко мне для него не тайна и что первая его забота теперь – оповестить об этом весь свет, а также погубить ее в моих глазах.

    Граф де Бриссак был из тех, кого нельзя заставить молчать и кому нельзя доверить тайну. Сколько бы она ни старалась скрывать свои чувства ко мне, все равно его не удалось бы ни обмануть, ни переубедить. Положение ее было ужасно, и она не могла скрыть своего отчаяния; намеки де Бриссака на ее былую дружбу с маркизом де Вери совсем убивали ее. Я видел, как она краснеет и молчит. По ее молчанию и униженному виду я сразу же заключил, что де Вери непременно был одним из моих предшественников.

    Заметив, что удары, нанесенные им Марие-Анне де Лорм, достигают цели, граф де Бриссак решил усилить натиск и продолжал, обращаясь к ней:

    – Вам ни за что не угадать, сударыня, откуда я извлек маркиза де Вери и где этот несчастный собирался провести вечер!

    – Ни слова более! – прервал его маркиз. – Маркизе известно, – добавил он, посмеиваясь, – как велико мое уважение к ней и, осмелюсь сказать, моя нежная к ней привязанность. Я помню, как она была добра ко мне, и, разумеется, не стал бы противиться де Бриссаку, если бы мог надеяться, что ее расположение мною не утрачено.

    – Хорошо сказано, – похвалил его граф де Бриссак, – и не противоречит тому, о чем я собирался уведомить милых дам: «Хотите верьте, хотите нет, он намерен был ужинать наедине с престарелой госпожой де***».

    – Ах, боже мой, – воскликнула госпожа де Сенанж, – неужели это правда, а, маркиз? Какой кошмар! Госпожа де***! Да ведь ей сто лет!

    – Чистая правда, – продолжал граф де Бриссак, – но возраст дамы нисколько его не смущает. Пожалуй, он находит, что она еще слишком молода. Как бы то ни было, я знаю – да и не я один – что, пятидесятилетние, еще могут ему нравиться.

    Произнося эти бесцеремонные речи, граф де Бриссак не сводил глаз с мадемуазель Марии Луизы Гонзага, де Невер, глядя на нее так пристально и упорно, что я невольно содрогнулся.

    Я восхищался этим блестящим человеком, и это еще усиливало мой страх. Я был уверен, что никакая добродетель, никакое чувство долга не могут устоять против него – да он и сам так думал. Что бы ни говорила Мария-Анна де Лорм, он ни минуты не сомневался, что сумеет легко обольстить мадемуазель Марию Луизу Гонзага, де Невер. Но она слышала о нем столько дурного, и сама была так добродетельна по натуре, что он не мог не чувствовать ее предубеждения.

    Он понял, что она равнодушна к его красноречивым взглядам и не поражена красотой его лица: его это озадачило. Человек этот, привыкший покорять женские сердца и уже одержавший столько побед, первый и единственный в своем роде соблазнитель, не верил, что ему можно противиться. Но если сердце, которое он желал покорить, тогда еще не любило, оно было добродетельно – явление, не известное графу де Бриссаку и казавшееся ему едва ли возможным.

    Однако ее равнодушие не обескуражило его. Он знал, что она девушка – состояние весьма стеснительное; оно обязывает скрывать свои желания и тем отличает девиц от замужних дам, которых обычаи света, привычка и пример других быстро отучают от стыдливости. К тому же рядом была ее мать, и притом мать строгая и требовательная, чье присутствие не могло не сковывать ее естественные порывы. Вероятно, такого рода соображения успокаивали графа де Бриссака: как и госпожа де Сенанж, он не сомневался, что к концу вечера так или иначе устроит это дело к полному своему удовольствию; и все же он в душе краснел за вынужденную отсрочку.

    Между тем, чтобы лучше уяснить себе, чем можно произвести наибольшее впечатление на мадемуазель Марию Луизу Гонзага, де Невер, он пустил в ход все свои чары: зная, что у него красивые ноги, он старался, чтобы их заметили; он улыбался, чтобы показать зубы, принимая различные смелые позы, чтобы подчеркнуть стройность своего стана и, гибкость талии.

    С тревогой наблюдал я, действия этого человека, противиться которому женщины считали просто смешным, и чувствовал, что начинаю презирать весь слабый пол, что было столь же неумно, как мое былое уважение к нему; я исподтишка поглядывал на мадемуазель Марию Луизу Гонзага, де Невер, пытаясь разгадать, какое действие производят на нее маневры де Бриссака.

    Взгляд ее был чрезвычайно холоден и даже как будто презрителен, и это меня успокаивало. Что касается маркиза де Вери, который тоже пытался ее очаровать, то она едва ли соблаговолила заметить его присутствие.

    Как только де Бриссак уселся, госпожа де Сенанж, не зная, о чем поговорить, и оттого, болтавшая без умолку, учинила ему форменный допрос.

    – Можно ли узнать, – спросила она, – откуда явился к нам блистательный граф? Каким неземным радостям посвятил он минувший день? Какая счастливица держала весь день в плену нашего героя?

    – Вы задали сразу столько вопросов, что, боюсь, я не смогу ответить ни на один, – возразил он.

    – О, да он скрытничает! – воскликнула остроумная госпожа де Сенанж, – что вы на это скажете, маркиза? Граф де Бриссак не хочет рассказать нам, как провел день. Я на вас серьезно обижена, так и знайте. Ну же, говорите, милый граф, мы обещаем хранить ваш секрет.

    – Вот это называется успокоить! – шутливо возразила Мария-Анна де Лорм. – Дайте только этой женщине пищу для разговоров, любезный граф, и завтра весь Париж будет знать то, что вы сегодня расскажете.

    – Право же, прекрасные дамы, – ответил граф де Бриссак, – вы обе, как видно, совсем не верите в мою способность молчать; можно подумать, что это вам обеим безразлично. А ведь вы сами знаете, что я мог бы кое о чем порассказать, чего никогда никому не рассказывал; по-моему, простая вежливость требует, чтобы мне за это сказали спасибо.

    – За что, собственно, прикажете говорить вам спасибо? – осведомилась неустрашимая госпожа де Сенанж.

    – Продолжайте, прошу вас, сударыня, – отвечал де Бриссак насмешливо, – храбрость вам чрезвычайно к лицу.

    Несмотря на все свое безрассудство, госпожа де Сенанж, хорошо знавшая де Бриссака, не решилась продолжать рискованный разговор об умении молчать; она только спросила, в каком положении сейчас его роман с такой-то – и она назвала имя дамы.

    – Я с ней не знаком, – поспешно ответил де Бриссак.

    – О, так это великая тайна? – воскликнула госпожа де Сенанж. – Да весь Париж знает, что вы в нее влюблены.

    – Ничего подобного, – ответил граф, – хотя Париж все знает, но мне это известно лучше, чем Парижу. Все дело в том, что эта дама, которую я едва знаю в лицо, забрала себе в голову, что раньше или позже увидит меня у своих ног, а тем временем она рассказывает направо и налево, что мы с ней в близкой дружбе. Эти ее вольности до того дошли, что я вскоре вынужден буду просить ее – и со всей серьезностью – не делать меня общим посмешищем.

    – Мне кажется, – заметила Мария-Анна де Лорм, – что посмешище в данном случае не вы, а она сама.

    – Бог ты мой! – сказал де Бриссак. – Вы не в достаточной мере учитываете, сударыня, неприятные последствия, какие влекут за собой подобные разговоры.

    – Но ведь она хороша собой! – возразила госпожа де Сенанж.

    – Да, недурна, – подхватил маркиз де Вери, – это верно. Но из каких низов она вышла! Это искательница приключений. Бог знает, где росла! Человек с именем, с положением не может унизить себя ее обществом. Он обязан считаться с требованиями света. Всякий из нас, кого знают при дворе, будь он последний бездельник, будь он даже негодяй, лишь уронит себя подобным выбором.

    – Молодец маркиз, – рассмеялся де Бриссак, – он мыслит благородно. В самом деле, такие женщины годятся лишь на то, чтобы обобрать их. Но раз маркиз де Вери не ставит себе подобных целей, то незачем давать им случай создавать себе репутацию за наш счет.

    – В самом деле, – заметила Мария-Анна де Лорм, – они сами кругом виноваты; раньше я этого не понимала, но вы мне открыли глаза.

    – Да что, в самом деле! – с досадой продолжал де Бриссак. – Просто удивительно, с каким упорством гоняются за нами эти особы! И совершенно не умеют молчать, естественно! Ведь мы нужны им именно для того, чтобы потешить их тщеславие. Не успеешь перемолвиться с ними словом, как они, уже, раструбят повсюду, что ты, влюблен, как будто это великая честь для тебя.

    – Меня удивляет, – сказала Мария-Анна де Лорм, – что вы, не умеющий хранить тайну, недовольны, когда о вас говорят другие; или вы никому не хотите уступить пальму первенства?

    – Вы же знаете, что это неверно, маркиза, – сказал граф де Бриссак, – и должны помнить кое-что, о чем я молчу и не хотел бы, чтобы вы говорили больше, чем я. Сказать правду, вы уже рассказали обо мне кое-где так много дурного, что хоть на этот раз могли бы меня пощадить.