Такая натура

      Женщина в белом

Сначала она величественно проплыла по всему вагону, обозревая публику, потом развернулась, проделала путь в обратном направлении и наконец плюхнулась на оранжевое кресло напротив Арины. Пышная тётка в свободном белом платье с вышивкой и кружевной вставкой, в белых босоножках, с белой вязаной сумкой сняла с головы огромную соломенную шляпу и, обмахиваясь ею, как веером, уставилась на Арину.
 
- Ну вот, - сказала женщина в белом, - здесь, кажется, ничего. А то там, - она махнула рукой в сторону немногочисленных пассажиров, - все какие-то…  Ну вы меня понимаете? Я вообще в электричках уже давно не езжу. А тут пришлось…  Эльвира Леопольдовна. А вас как зовут?
- Арина.
- Родионовна?
- Петровна.
- Как жаль… - задумчиво произнесла Леопольдовна. - Такое рычащее сочетание - Арина Петровна. О чём думали родители!
- Так получилось, - как бы оправдываясь, сказала Арина.
- Да, в этой стране всё не как у людей. Всё наперекосяк. Жить просто невозможно.
Мои дети давно это поняли. Живут в Европе. Дочь в Австралии, сын в Канаде. «Ой, - подумала про себя Арина, - какая интересная география».
- А ваши где живут? -  строго спросила тётка.
- Мои в Лефортово.
- Это где, на Западе?
- На востоке… - не вдаваясь в подробности, сказала Арина.
- Да, восток - дело тонкое, - заметила Эльвира. - А вот я вам так скажу: была бы у нас нормальная жизнь, как у цивилизованных людей, тогда…

Она так увлеклась развитием темы, что уже не обращала внимания на то, что попутчики её сменились, и на месте терпеливой Арины сидела упитанная пассажирка в коротком цветастом платье, а рядом с ней восточный мужчина в пёстрой тюбетейке, и оба они мирно дремали под стук колес. Эльвира Леопольдовна вдруг замолчала, с беспокойством озираясь по сторонам, и закричала осипшим голосом:
- Ну вот, проехала свою остановку! В этой стране всё наперекосяк…
- Зачем кричать, уважаемая, выходить надо, - ласково сказал мужчина в тюбетейке и снова погрузился в дремоту.
- Следующая остановка - Перепрятки, - проворковал на весь вагон приятный женский голосок.
- Ну слышали, не глухие, - прошипела женщина в белом и направилась к выходу.

           Нюра

- Ну-ка поди сюда! - резкий и привычно требовательный голос, оповещающий окрестности, что она тут хозяйка. Здесь ошибиться невозможно - это Нюра. Напористая, беспардонная, разговорчивая, участливая, по-своему добрая. Голос её раздается издалека, говорить тише она не умеет. А потому её забористый ненорматив, без которого не обходится ни одна Нюрина речь, можно слышать задолго до того, как увидишь её саму. Нюрину манеру общения некоторые принимают за хамство. Одна соседка говорит другой: - Как вы можете это терпеть! Она с вами, с профессорской женой, так нагло себя ведет! Это же оскорбительно!

В самом деле - оскорбительно или нет? Разве Нюра хочет обидеть соседку, к которой пришла что-то попросить? Нет, она не просит, она приказывает. Но все равно - вряд ли: рассердится соседка и желаемое не даст. Надо просто понять человеческую натуру. Нюра так самоутверждается. Ей необходимо показать, что она всем может командовать, точнее всеми - независимо от статуса и ранга. И потом она просто не знает, что можно разговаривать с людьми по-другому. Она родилась и жила в такой среде, где то, что другим кажется грубостью и хамством, является нормой. Принять Нюру такой или не принять - это личный выбор каждого с ней соседствующего. Но переделать её невозможно. Вы же не можете запретить вороне каркать. Нет? И Нюре материться воспрепятствовать не можете. Но, в отличие от вороны, которая не станет вами командовать, Нюра станет - всегда, непременно, непреложно. Потому что она рождена неформальным лидером, такая буйная кровь.
 
- Аннушка, подойди, милая, что скажу…
Нюра озирается по сторонам, недоверчивым взглядом скользит по соседским заборам, что-то тут нечисто, какой-то подвох, рядом-то никого. Растерянная, она несколько мгновений стоит молча, а потом выражает недоумение коротким непечатным словом.

      Одна на двоих

Корова улыбалась. И это было единственным обстоятельством, которое делало ее отличной от настоящей, натуральной коровы. Во всем остальном она была образцом верности реализму - хорошо упитанная, жизнерадостная скотинка.
- «Корова на стекле», - вот так и надо назвать рассказ, - сказала старшая из женщин.
- Да нет, - мягко возразила младшая,- его надо назвать «Корова на дереве». Если смотреть на неё вот с этого места, - она показала на стул, - то корова будет как раз над кронами деревьев за окном.

Окно выходило во двор. Недавно выпал снег и ещё не успел растаять, а блаженно отдыхающие по случаю праздника обитатели двора до самого обеда не растоптали чудную белизну под деревьями. И сами деревья, принаряженные снежком, выглядели почти торжественно. Где-то совсем рядом шумел оживленный проспект, а в маленькой больничной келье на два койко-места время шло неторопливо и размеренно. Никуда не надо было торопиться, и единственное важное в дневное время событие уже миновало - от обеда остались только смутные воспоминания. И можно было побеседовать о чём угодно - диагнозах, о предстоящем лечении, о планах и прогнозах. Но им не хотелось погружаться в эту тему, поэтому заговорили о корове.

Они представили, как кто-то, очень добрый и легкомысленный, нарисовал однажды это чудное существо; кто-то другой, влиятельный и важный, соблаговолил утвердить эскиз и запустить картинку в производство, тиражировать, распродать. А потом ее купили, наклеили на оконное стекло. С тех пор нарисованная корова стала свидетелем множества человеческих тайн, бед, страданий. Она слушала однообразно-скучные разговоры о симптомах, анализах, дозах, инъекциях, швах, суставах, артериальном давлении, капельницах и диетах, но улыбка во всю коровью морду продолжала озарять ее светлый образ. И каждый, в ком оставалось хоть капелька живого чувства, отвечал ей благодарной улыбкой.

Говорить о нарисованной корове было легко и приятно. Можно фантазировать, придумывать ей прошлое и будущее, разбалтывать коровьи секреты. И когда уже всё окончательно смешается и исчезнет граница между явью и сном наяву, а разговор будет близок к завершению, обе женщины, переглянувшись, рассмеются и, перебивая друг друга,  снова станут сочинять продолжение коровьей истории, забывая о том, где они и почему здесь оказались.