de omnibus dubitandum 22. 487

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

Глава 22.487. РАДОСТЬ, ГОРЕ, ЧУВСТВО ДОЛГА – ВСЕ ПРИНЕСЕНО ЕЮ В ЖЕРТВУ ЛЮБВИ…

    За ужином мы исчерпали весь запас новых сплетен, а без этой приправы светская беседа теряет всякую остроту. В искусстве светской болтовни мы явно не могли тягаться с графом де Бриссаком и госпожой де Сенанж; вскоре мы уже не знали о чем говорить. Мария-Анна де Лорм, которую маркиз де Вери никак не оставлял в покое, предложила заняться картами.

    Мы согласились, я особенно охотно, надеясь, что смогу сесть поближе к мадемуазель Марие Луизе Гонзага, де Невер. Но рок судил иначе. Мария-Анна де Лорм, боясь злобной наблюдательности графа де Бриссака и стараясь сесть так, чтобы он ее не видел, распорядилась, что я буду партнером герцогини де Невер против него и госпожи де Сенанж. Сама же села за ломбер [Ломбер – наиболее популярная в светском обществе карточная игра, в которую играли три партнера] с Марией Луизой Гонзага и господином де Витри. Я так расстроился, что хотел было, совсем не играть, но сообразил, что могу все время смотреть на мадемуазель де Невер. Я всецело отдался этому удовольствию и не следил за игрой. Я не отрывал глаз от прекрасной девушки, не упускал ни одного ее движения, – порой наши взгляды встречались и, казалось, мы с одинаковым интересом старались проникнуть в мысли друг друга. Ее печальное настроение передалось мне; поглощенный мыслями о причинах ее грусти, я совершал промах за промахом, так что граф де Бриссак, полагая, что в моей рассеянности виновата Мария-Анна де Лорм, не преминул с усмешкой намекнуть на это госпоже де Сенанж; та только с жалостью пожала плечами и с прежней энергией продолжала свой натиск, не теряя надежды покорить мою особу.

    Игра не настолько интересовала нас, чтобы хранить молчание. Граф де Бриссак и госпожа де Сенанж время от времени давали волю своему злоязычию. Их язвительные речи и моя рассеянность сердили герцогиню де Невер; она была из тех женщин, которые питают слабость к картам, потому что не имеют других слабостей. Граф де Бриссак напевал сквозь зубы какие-то новые, необычайно ядовитые сатирические куплеты. Госпожа де Сенанж, любившая злословие во всех его видах, спросила де Бриссака, не может ли он дать ей эти куплеты. Он ответил, что, к сожалению, у него их нет и, что запомнил он только некоторые места.

    – У меня есть эти стихи, сударыня, – сказал я и тотчас же предложил отдать ей свой экземпляр.

    Она, вежливо отказалась и только попросила, чтобы я дал их переписать для нее. Я обещал, что завтра же пошлю ей куплеты.

    – Пошлете? – спросил де Бриссак с удивлением. – На что это похоже? Разве вы не видите, – добавил он тихо, – что вас бы не просили дать куплеты, если бы не рассчитывали, что вы их сами привезете? Так полагается. Не правда ли, сударыня? – обратился он к госпоже де Сенанж, – такие маленькие любезности не оказываются через посыльных.

    – Это, конечно, было бы более вежливо, – сказала она с улыбкой – но я не могу принуждать маркиза де Сен-Mapа.

    Я хорошо понимал, что таким способом госпожа де Сенанж хочет поддержать наше знакомство, но не мог нарушать правила вежливости; я согласился с графом де Бриссаком и заверил госпожу де Сенанж, что, если ей угодно, я завтра же привезу ей стихи. Она осталась довольна, но еще больше, как показалось мне, был доволен граф де Бриссак тем, что сумел насолить Марие-Анне де Лорм. Вскоре мы закончили партию, к большому удовольствию хозяйки дома. Чтобы расстроить козни графа де Бриссака, она пошла на большие жертвы: взяла себе в партнеры человека, которого ненавидела, а меня усадила рядом с женщиной, почти открыто объявившей себя ее соперницей.

    Время разъезда приближалось. Предстояло проститься с мадемуазель де Невер; я почувствовал, что непременно должен опять ее увидеть. Я не мог допустить, чтобы новая встреча, составлявшая самое великое счастье моей жизни, зависела от случая. Если бы не размолвка между матушкой и герцогиней де Невер, мне было бы совсем нетрудно получить доступ в их дом; но теперь я не знал, как отнесется к просьбе принять меня герцогиня де Невер, и не решался обратиться к ней. Я подошел к мадемуазель де Невер и, выбрав темой ломбер, спросил, хорошая ли была у нее карта?

    – Не очень, – сухо ответила она.

    – Мне тоже, – сказал я, – повезло не больше, чем вам.

    – Судя по вашей игре, – заметила она, – вам трудно было рассчитывать на выигрыш. Если не ошибаюсь, вас несколько раз упрекали в рассеянности.

    – Вы были, ненамного внимательнее его, – заметила Мария-Анна де Лорм, – и я не уверена, что ваши мысли хотя бы одну минуту были заняты игрой.

    – Это потому, – ответила она, покраснев, – что ломбер, по-моему, скучная игра!

    – Не знаю, в чем дело, – сказала герцогиня де Невер, – но за последнее время моя дочь впала в тоску, которую ничто не может рассеять. Я встревожена не на шутку.

    – Мадемуазель Мария Луиза Гонзага, де Невер слишком склонна к уединению, – сказала Мария-Анна де Лорм. – Давайте устроим завтра все вместе какое-нибудь развлечение.

    – Я бы тоже хотел принять в этом участие и, развлечь мою кузину, – сказал я очень тихо герцогине де Невер. – Если я придумаю что-нибудь подходящее, вы мне разрешите посетить вас и сообщить о своей идее?

    – Я не уверена, что в вашем лице найду такого уж мудрого советчика, – смеясь, сказала герцогиня де Невер, – но все равно, сударь, своим посещением вы доставите мне удовольствие.

    – В таком случае, – сказала мне Мария-Анна де Лорм очень тихо, – заезжайте за мной завтра после обеда, и мы вместе отправимся к герцогине де Невер.

    Я с восторгом принял это предложение, восхищенный мыслью, что завтра увижу предмет моего обожания. Я не задумался ни о месте назначенного мне свидания, ни об истинном его смысле. Пока я радовался своей удаче, граф де Бриссак, хотя он и дулся на мадемуазель де Невер, все же завел с ней разговор об ее непонятной печали и о способах развеять ее. Несмотря на все свое красноречие, он добился только холодных односложных ответов, в которых сквозило полное безразличие к собеседнику. Он старался скрыть досаду, но все же его самолюбие было задето, и я заметил, что он слегка покраснел, уязвленный невниманием мадемуазель де Невер к его чарам. Победа над нею была слишком лестной, чтобы отказаться от нее без сожаления.

    Понравиться женщине обыкновенной, принять ее в свои объятия, едва она освободилась от объятий другого – к таким победам он привык, он разделял их со многими, и они делали ему мало чести. Среди множества женщин, которые стремились остановить на себе его внимание хотя бы на короткое время, не было, вероятно, ни одной, чья любовь льстила бы его самолюбию: это были или особы, давно погубившие свою репутацию и, желавшие увенчать ее блистательной победой, или безрассудные кокетки, которые считают особенной заслугой уловить в свои сети модного повесу и, отдаются в его власть даже не ради его приятных качеств, а лишь для того, чтобы об этой связи говорили; они предпочитают порочащий их скандальный роман радостям тайной любви, о которой люди не будут судачить. Вот с кем он завязывал каждодневно новые любовные интриги. Покорный женским капризам, не царЯ ни в едином сердце, сам равнодушный ко всем им, он уступал их желаниям, не испытывая любви, сближался с ними без радости и расставался, зная о них не больше, чем в день первой встречи, чтобы перейти к следующей, которую он, знал и уважал так же мало, как ее предшественниц.

    Я бы не сказал, что при всей своей прелести и красоте мадемуазель де Невер могла внушить графу де Бриссаку любовь. Он не был создан для нежных чувств, дающих счастье тем, кто способен их испытывать; но сердце мадемуазель де Невер было столь же юно, как и ее красота. Граф де Бриссак не стремился сделать его счастливым; он лишь желал подчинить его своей власти. Если женщины иногда противились де Бриссаку, то исключительно из кокетства, а ему хотелось хотя бы разок полюбоваться вздыхающей от любви и не сознающей своих чувств молодой девушкой, захваченной врасплох страстью, с которой она, как ей кажется, еще борется, тогда как на деле она живет, дышит, чувствует только для своего возлюбленного, и радость, горе, чувство долга – все принесено ею в жертву любви.
И все же победа над мадемуазель де Невер, как бы она ни была почетна, удовлетворила бы одно лишь тщеславие графа де Бриссака; никого не любя, он мечтал о счастье быть нежно любимым. Он не был настолько глуп, чтобы ждать такого счастья от женщин, которых он удостаивал своим вниманием. Он надеялся, что сумеет завоевать любовь мадемуазель де Невер, и не мог понять, почему натолкнулся на вражду, никогда прежде им не испытанную.

    Униженный непривычной для него ролью, граф де Бриссак решил удалиться. Было уже поздно, и все мы последовали его примеру. Я не сомневался, что Мария-Анна де Лорм хотела бы немного задержать меня после ухода гостей, но нечего было и думать обмануть графа де Бриссака; к его природной проницательности примешивалось желанье все делать назло Марие-Анне де Лорм.

    Госпожа де Сенанж на прощанье еще раз попросила меня не забыть про обещанные куплеты, а граф де Бриссак, предложивший ей руку, иронически уговаривал ее не беспокоиться за успех дела, которое он берет на себя. Господин де Вери подал руку герцогине де Невер, и не оставалось никого, кроме меня, чтобы вести к карете Марию Луизу Гонзага, де Невер.

    Когда ее рука прикоснулась к моей, я, задрожал всем телом. Волнение мое было так сильно, что я, едва мог совладать с ним. Я, не смел ни взглянуть на нее, ни произнести хоть слово. И так в молчании я довел ее до кареты. Граф де Бриссак ждал нас, чтобы отвесить ей самый холодный поклон, на какой только был способен; вероятно, он имел в виду этим выразить ей свое неудовольствие или показать, что вполне равнодушен. Госпожа де Сенанж еще раз обрушила на меня поток своих злосчастных любезностей, а мадемуазель Мария Луиза Гонзага, де Невер наказала холодным взглядом. Они отъехали, а я поспешил тоже сесть в свой экипаж, опасаясь, как бы Мария-Анна де Лорм не раздумала отпускать меня.