Мэтт и гашишники

1. Заключённый

Мэтт встал по привычке ровно в без четверти пять. В пять выключали свет, и Мэтту не хотелось ходить целый день грязнулей. Пусть хотя бы и по комнате, в которой его никто бы и не увидел. К тому же, надо было ещё смолоть в кофемолке зёрен, чтоб подготовить необходимый запас слабого душистого наркотика на день. Три месяца суровой кофейной аскезы были благополучно преодолены, и теперь уже не молодой мужчина «отрывался» по полной, стал пить его столько, сколько раньше никогда не пил. А пить надо было - в импровизированном лагере для интернированных небеженцев, куда его поселили по умолчанию, заниматься было особо нечем. Каждый день - один и тот же пейзаж- картина заката на стене. Глаз замыливается, грехи замаливаются. Хотя в чем была его вина, он как ни старался додуматься не мог. «Должно быть, тоже - по умолчанию. Как первородный грех». При мысли о грехе, Мэтт тут же вспомнил ещё одну непостижимую для него религиозную субстанцию- «прелюбодеяние». Запасов его филологических знаний в виде законченного университета иностранных языков, явно не хватало, чтобы вникнуть в семантику этого слова. В чем подвох? - думал он. «Любо» - это же вроде хорошо, от слова «любовь». «Возлюби!»- как там говорится в послании кори... феям? А «деяние» - это движение- основа любой жизни. Что же в этом плохого? - никак не мог понять Мэтт. Может, всё дело в том, что то послание было направлено феям, а люди и феи, это безусловно разные существа.

Много чего не мог понять Мэтт в своей жизни. Например, почему так сложно всё сложилось у него с женщинами. Точнее, не сложилось. «А должно было? Согласно тем же канонам христианской мудрости - да, безусловно. «Каждой паре - по твари». Всё так вот сурово и грустно. Или нет? Или я перепутал слова местами? Всё таки, наверное, перепутал. Раз не сложилось. Два не сложилось. И могло ли?»

Много ещё чего Мэтт не мог осмыслить, усвоить, того, что другому человеку - просто как реку перейти, Мэтту - как высшая математика. Хотя для кого-то и высшая математика - обычна как гусиное перо.

Довольно скоро Мэтт перестал подавать надежды. Сразу после школы, которую окончил с отличием. Он никак не мог понять, куда ему поступать? Честно говоря, поступать было страшно, и никуда не хотелось. Мэтт вдруг оказался в вакууме из которого любой выход был одинаково плох или хорош. Он поступил на филологический. С таким же успехом он мог учиться экономике или игре на фортепиано.

Примеры других - не вдохновляли. Потому что это были другие. А юный ещё Мэтт чувствовал, что он явно не из их числа. В его детстве не было ни одного такого хотя бы приблизительно Мэтта, на которого он был бы хоть каплю похож. «Нужно было брать пример с себя» - любил шутить Мэтт.

Или оказаться неподражаемым. Одним в своём роде. Заниматься хоть чем-нибудь в этом непонятном мире, в котором сохранялись в истории послания к корифеям, и был также голливуд, который снимал блокбастеры про гномов и одновременно про первые мировые. Какая разница? - думал сейчас Мэтт, нажимая бледной ладонью на крышку кофемолки, вдавливая её что есть силы - кого и кому там было на самом деле послание, и что снял Стенли Кубрик, если теперь - я уже третий год в лагере для интернированных  и единственной картиной на стене моей комнатёнки является картина не изменившегося ни на миг морского заката? Будь я хоть трижды корифеем в своей профессии, безгрешным, не прелюбодеятельным, хотя до сих пор это слово для меня окутано волшебным туманом непостижимой тайны, филологом или невропатолого-анатомом- разве не оказался  бы в таком же положении заключённого?

Мэтт был заключён в тело, вот и весь сказ. Если живого нормального человека позволено заключить в какие-то рамки, то как может кто-то в этом мире говорить, что ему что-то понятно? Так вот и Мэтт.

В лагере, чтоб не пропадать со скуки, он по интернету записался в библиотеку и ему тайно доставлялись художественные книги на запрещённом языке. Первой попавшейся хватило ему, чтобы почувствовать себя много лучше. Это была «Смерть героя». Роман про первую мировую. Оказалось, что ничего нового за сто лет не придумали. Всё та же первая мировая. А значит- псих ты или психиатр, бедный или богатый, сложилось у тебя или не сложилось- по большому счёту без разницы. Тебя пускали в расход. Как, пусть уже и потрёпанную основательно, долларовую купюру.

Свет в лагере давали по три часа в день. Мэтт заканчивал молоть и без того уже смолотые в труху кофейные зёрна и собирался читать. Чтение уводило Мэтта от себя, от своих мыслей о своём «я» среди тысяч разрозненных других, о том, что он в лагере, что больше не молодой и что не знает, зачем сейчас и что вообще дальше.


2. Вторжение

Комунада неожиданно напала на Штаты. Причём без всякого на то основания. Единственной причиной, официально объявленой правительством в день нападения, значилась, в общем-то, сущая нелепица- ущемление религиозных прав комунадцев, не имевших больше возможности посещать церковь Святого Мэйпла. Церковь была закрыта, ввиду якобы организовавшейся в ней тайной ячейки свидетелей Гашиша.

Комунада всегда считалась почти что продолжением Штатов. Границы между государствами были  как границы между членами семейной пары. Развода ничто вроде бы не предвещало. И не появись гашишники, скорей всего эта парочка и умерла бы в один прекрасный день. Но вот в один день, точнее ночью в Штатах прогремели взрывы. Комунадцы атаковали продовольственные склады штатников, очевидно намереваясь лишить их жителей излюбленных хрустящих куриных крылышек. Тут же Штатами было объявлено чрезвычайное положение- все Мак-Дональдсы и КФ-Си были закрыты. Страну охватил необычайный ужас. Люди в панике бросались бежать кто в Мексику, а те, кто побогаче - запихивались в самолеты и летели в Европу, где с Мак-Дональдсами всё было в порядке. Тут же активизировались баптисты, организовавшие дополнительные собрания, призывавшие скорее покаяться перед вторым пришествием. Но пока оно не случилось, тут же произошёл второй прилёт- вечером комунадцы ударили по святыне-святынь - голливудскому холму, и даже повредили несколько букв в известной всему миру вывеске.

Правительство Штатов назвало случившееся террористической атакой и объявило соседнюю страну - страной-террористом. Все жители Комунады автоматически объявлялись террористами. А для местных комунадцев в пять недель были возведены лагери для интернированных, благо ещё был свеж  опыт, оставшийся со времён налёта японских камикадзе на Жемчужную гавань. В  один из таких вот лагерей и попал Мэтт.

В лагерях почти все говорили на языке Жана-Баптиста Мольера, это был родной язык комунадцев, который тут же был подвергнут суровой обструкции и неофициально запрещён. Заодно досталось и самому Мольеру, возможно, потому что он не принадлежал ни к республиканцам, ни к демократам. Не помогла даже принадлежность к баптистской конгрегации. Также стали подвергаться атакам вандалов памятники французским деятелям искусств. Так в штате Массачусетс пострадали Луи де Фюнес, а Солнечном Штате - Ив Монтан. В штате Нью -Джерси неизвестные облили зелёнкой кладбищенский памятник знаменитому футболисту Францу Беккенбауэру,  несмотря на то, что при жизни он был германцем. Правительство ФРГ тут же отправило официальную ноту протеста. В общем, началась та ещё свистопляска, грозившая вылиться в серьёзный мировой конфликт.

Гашишники довольно потирали  руки.


3. В конце жизни - каждого ждёт свой курок.

Вначале скучно не было. Всё новое сперва кажется захватывающим, даже если оно паршивое. Мэтт еще не подвергся интернации и мог свободно гулять по городу. Не всё время, но вплоть до 10 вечера, когда наступал комендантский час, Мэтт мог делать всё, что ему заблагорассудится. Хоть устраивать забеги под вой воздушных сирен и грохот комунадских ракет. В общем-то, так он и делал. Мэтт слишком любил бег, чтобы отказаться от него из-за чьей-то прихоти развязать очередную войну. Во время одной из пробежек он услышал разговор одной женщины с мальчиком лет пяти -шести. Оказалось, то был ее сын.

- Мама, а что ты такая вдруг радостная ?
- Послушай, сынок, что пишут: «Наши сбили вражеский самолёт!»

Мэтт не дослушал окончания диалога. Его содержание поразило его до глубины души.
Мэтт в жизни не мог подумать , что услышит такое своими ушами и припустил быстрее, чтобы развеять тот скверный запах слов, который казалось тянулся  за ним по пятам.

Бег - вот что было хорошего с Мэттом в первые недели начала войны. Спустя три года, увязнув основательно в тягостном однообразиями лагерного быта, он с тёплой грустью вспоминал те дни, когда мог бегать или просто свободно гулять по улицам с наушниками, транслирующими одну из симфоний его любимого Бетховена.

Очень скоро Мэтт потерял работу- люди его профессии во время войны, мягко говоря, не пользуются спросом. Однако  кое-какой запас денежных средств позволял ждать, пока мировой склад с оружием постепенно  не превратится в металлолом, в результате чего пять-шесть неизвестных никому людей не станет богаче ещё на несколько триллионов, триллионов, триллионов... Ещё 50-60 не разбогатеют на сумму просто со многими нулями в конце, а 500-600 тысяч  - не заведут себе протезы вместо конечностей. Да, люди в протезном бизнесе тоже хорошо пойдут в гору, если что. Так что у всякой войны есть не только одни свои недостатки. Должно же быть и что-то хорошее? Например, что пока ты ещё жив. Парадокс, но если вдуматься, во время войны всякая жизнь обесценивается и в то же время приобретает ещё большую ценность. Вот только кому её предьявить? В лагере Мэтту досталась одиночная комната и всю ценность своей жизни Мэтт мог выкладывать разве что в интернет, да и то, только в те редкие часы, когда  было электричество.

Однажды, ещё в самом начале военных действий, когда всё происходящее абсолютно для всех казалось сущим безумием, и у всех была уверенность, что «долго это уж точно не протянется!», Мэтт выложил на свою страничку такую заметку. Называлась она- «В конце жизни каждого ждёт свой курок».

«Что такое война? - вы задаёте мне вопрос, на который мало кто может правдиво ответить. Отвечают в основном уклончиво, или односложно. А по-моему, никому просто не хватает смелости принять войну за чистую монету. Может, потому что это «грязные» деньги. Или может честный ответ приведёт к тому, что отвечающего будут считать недостойным чести принадлежать той или иной богом избранной нации. Не знаю, со всеми - по разному. Но я вам скажу, что война - это неизбежное приложение ко всему человеческому устройству общества. И это приложение, хочешь не хочешь, периодически приходиться обновлять. Правда, люди об этом не задумываются, им кажется, что война - это своего рода как смерть, которая если с ними и произойдёт, то ещё очень и очень нескоро. Практически никогда, да ещё и умноженное на завтра. Но не тут то было! Всё вершится своим чередом, на который люди безмолвно соглашаются, если вступают в жизнь. Так в момент рождения нового жителя земли, где то на складе Мэриленда или Арканзаса его уже дожидается казенный автомат, который пролежит там свои положенные 20 лет. И через эти два коротких десятилетия он непременно получит его, ибо начнётся  война, и он нужен будет войне, так как был для неё и создан. Все эти годы склад будет прилежно охраняться и его персональный автомат будут периодически смазывать специальным маслом, чтобы он дождался, пока его хозяин из пелёнок переберётся в армейские штаны и наконец сможет нормально выполнять свой долг перед войной.

После окончания каждой войны - первые годы неизбежно падает рождаемость. Люди, пережив все прелести войны на себе, задумываются о том, а нужно ли дарить своим детям вместе с перевязанной розовой лентой плюшевым медведем и специальное приглашение на очередную войну с отсрочкой в пару десятилетий?Многие решают, что нет, не стоит. Не стоит дарить своему ребёнку преждевременное безумие. Но потом проходит несколько лет, и память людей смягчается, теряется, и пережитая ими война воспринимается как просто несчастный случай, о котором лучше поскорее забыть, и который конечно же никогда больше не повторится. И они снова заводят детей. И на других заводах тут же из металла выливают очередную партию Томсонов. И отправляет ее на склад, где автоматы будет прилежно сторожить часовой. В конце жизни - каждого ждёт свой курок».

4. Флаги

Мэтт лежал и вспоминал свой сон. Ему снилось прошлое. Четыре года уже прошло с начала войны, о конце которой твердили неустанно каждый месяц. «Вот-вот она закончится. Вот-вот будет мир! О нем правители Штатов и Канонады будто бы уже секретно договорились, и только ждут удобного часа, чтобы рассказать всему миру. Вот уже этой весной. Но если не весной- то летом. К концу осени- это уже наверняка. По-другому и быть не может. Это почти уже свершившийся факт. Надо лишь чуть-чуть подождать. Отказаться от привычки посещать бургерные ещё на чуть-чуть. До конца года. Но если уж не до конца этого, то до до начала следующего. Или его ранней весной. Но уж к лету - это как пить дать! Это как освежающая soda в жаркий день. Не смогут люди дольше обходиться без закусочных и посещений дисней-лендов. Просто не смогут. Не смогут без своей выстраданной в веках Свободы выбирать между демократами и республиканцами. Третьего не дано. Не оставаться же без десерта. Правда, с самим символом этой Свободы - знаменитой статуей, пришлось распрощаться. Подарок французского правительства как-то не вписывался в новую реальность отношений с франко говорящей Канонадой и его пришлось в ходе жаркой дискуссии единогласным решением снять со своего Священно насиженного пьедестала. Но свято место, как известно пусто не должно простаивать, и в него воткнули высоченный флагшток из  с гордо развевающимся десятиметровым полотном с пятью разноцветными линиями, символизирующими самое прогрессивное из прогрессивных движений человечества -  ЛХБТ. Так новый символ Свободы воцарился над великой державой, на которую смела напасть варварская Канонада, всё это время подло притворявшаяся братской сестрой!»

Но сон Мэтта был вовсе не о том. Ему снилось что он шёл по длинной улице, вдоль тротуара которой тянулась- на сколько хватало глаз - стена, сложённая из цементных блоков. Каждый блок был пятнадцати футов в длину, и на каждом блоке помещался национальный флаг. Краска ещё даже не успела как следует высохнуть, и даже сквозь сон Мэтт мог чувствовать ее характерный запах. И сколько он ни шёл во сне вдоль этой стены- стена с флагами  никак не кончалась.

Мэтт хорошо помнил, что флаги появились на второй день после начала войны, а до этого их попросту не было. Во всяком случае, не на заборах, где раньше мальчишки множили всем известное  слово из четырёх букв. И не на стенах жилых домов- перед входом в каждую парадную. Всё было помечено флагами. За одну ночь бригада из тысячи дворников умудрилась разрисовать все свободные стены домов и заборов полосатыми флагами. Очевидно, чтобы лишний раз напомнить, что каждый дом- это собственность Штатов. И каждый в нем житель - такая же собственность. И не стоит предательской Канонаде посягать на святая святых- её имущество!

Когда Мэтт проснулся, он силился вспомнить, было ли это только сном или воспоминанием в нем. За столько лет пребывания в лагере для интернированных реальность в голове Мэтта существенно исказилась, покрылась толстым слоем иллюзий и лже-воспоминаний. Мэтт уже точно и не знал,  каким был мир до начала войны и каким стал теперь. Ходили ли по улицам люди, ездили ли машины или кареты. Мэтт не видел ни улиц, ни людей уже много лет. Порой они снились ему в кошмарах, наподобие предыдущего.

В нем Мэтт видел демонстрацию. Множество людей с флагами что-то скандировали, а слов он, как ни прислушивался, разобрать не мог. Лица отдельных людей нельзя было отличить одно от другого, как-будто они были  рубашками в колоде карт. Но вот вся толпа - представляла собой одно хорошо различимое лицо. Оно было разъярено до предела, черты лица - губы, брови, морщины на лбу- вытянулись до невозможности в маску злобы, в обличье дикого зверя, в которого вселились ярость, голод и страх. Что же кричало это лицо? И кто нарисовал его и вывел на улицу, чтобы направить свой гнев в неизвестном направлении? Кто разъярил его? Несмотря на все старания Мэтта глубже проникнуть в свой сон, выяснить ему это не удалось. Даже намёка он не получил. За исключением одного несуразного слова, вдруг вспыхнувшего перед ним скошенным вниз прописными шрифтом - «гашишники».