Уздечкой по призраку

  Вадимир Илюхов (В. Коньков)

Уздечкой по призраку

Дед мой Иван Николаевич был человеком угрюмым, неулыбчивым, молчаливым. Правда, до первой рюмки. Поэтому верить его рассказам полностью я не мог: мало ли что человек говорит под хмельком. Но бабушка моя, Евдокия Матвеевна, неизменно присутствовавшая при дедовых байках, никогда его не опровергала – если только в подзабытых деталях, неточностях места или времени.
- Это, Иван, не на Рождество было, а на Покров, - поправляла она его. Бабушка была человеком набожным и отменно правдивым,  к выдумкам совершенно неспособным. Врать не могла физически и только при великой необходимости, опять лишь бы оградить себя от лжи, притворялась абсолютно глухой.
Жизнь моего деда Ивана Николаевича вся состояла из цепи случаев, нелепиц, небывальщин, необыкновенных встреч на неимоверно коротких участках пространства и времени. В период с 14-го по 17-й  год ему удалось послужить под непосредственным началом Брусилова; в гражданскую он был под началом и Василия Ивановича Чапаева, и Семена Михайловича Буденного. Служил и у Дыбенко, и у Махно, и даже каким-то боком залетел к Петлюре. Но подчинялся дед мой Иван Николаевич всегда только себе. И если что делал у вышеуказанных  военачальников с увлечением, так это дезертировал то с красного, то с белого, то с черного фронтов. Всем им предпочитая фронт зеленый.
- Володька, внук! - говорил он мне, подвыпив. – От сумы и от тюрьмы никогда не зарекайся, в России, чай, живешь.
Случались в его жизни и сума, и тюрьма, и привычные бега от романтических дам. Подолгу и привычно он жил в лесах. Последний раз - уже в шестидесятые годы, когда прятал коня, без которого не представлял себе жизни, от происков РАЙФО и милиции.
- Деда! - укорял его я,  пионер, - Как ты можешь? Ведь это же необходимо Советской власти!
- Володька, внук, запомни: всякая власть есть насилие!
И добился-таки дед своего: Хрущев был выведен из Кремля, а конь Карька введен в конюшню на свое привычное место...
Родился дед в 1895 году. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел в 1922 году. Деду было 27 лет. Десять из них он уже был женат. Деток у них с бабушкой к тому времени всех Бог прибрал. Годовалым младенцем на руках была только тетушка моя Анна Ивановна, ныне тоже давно покойная. Царствие ей небесное!
Жили они тогда в Нижегородской губернии под Арзамасом. Дед служил работником на мельнице. Мельником был пятидесятилетний вдовец, имени которого я не помню. Бабушка часто и с уважением называла его, но оно мне было ни к чему - запамятовал. Любил мельник деда с бабушкой как родных детей.
- Смотри, Ваня, приглядывайся. Умру - все на тебя оставлю.
История его вдовства достойна не простого упоминания - романа, как и всё, что касается мельников и кузнецов. Ведь мельник и кузнец в любом месте - фигура заметная. Повелители стихий - один водной, другой огненной.
Дворы, как рассказывала бабушка, в тех местах строились мощёные, крытые. Постройки связаны в одно целое: жилье, помещения для скота, подсобные сарайки.
Ночью без света и двора не перейти: темно. Редкая звезда просеется сквозь добротную крышу.
Вернулся дед поздно из извоза: возил в Арзамас муку. Как раз, как отворял ворота, в соседнем селе на церкви пробили полночь. Отворил ворота, ввёл лошадей - две подводы: сам был на первой, вторая шла следом на обрати. Стал распрягать, убираться. Когда уже ставил лошадей в стойла, проснулись и в доме, засветили свет. Тусклый отсвет упал во двор. Яснее от него не стало, а наоборот, стало как-то сумеречней - означились неясные тени.
Тут мой дед Иван Николаевич и заметил, что рядом с ним, с правой стороны, кто-то ходит. Куда дед, туда и тот. Думал, тень, да откуда ей быть. Скосил глаза - человек, мужик, весь в чёрном. Настолько в чёрном, что чернее темного двора.
Дед пошёл за овсом, и «мужик» за ним. Стоит рядом, смотрит, будто меры считает. Дед - к лошадям, и тот с ним. Лошади косятся, шарахаются, фыркают, бьются, будто и не было у них многоверстного пути с нелегкой поклажей.
«Устал я, видимо, в дороге, - решил дед. - Вот и мерекается».
Посреди конюшни стоял столб, подпирающий кровлю. В него было вбито несколько костылей, скоб. Висели на них уздечки, недоуздки, вожжи, закрутки и керосиновый фонарь. Приехав, дед не стал зажигать его: глаза в долгой дороге привыкли к ночи, и вот теперь решил засветить. Надеялся - появится свет, и наваждение исчезнет. Но нет, не исчезло. Черный человек только глубже отодвинулся за правое плечо. Так и ходит мой дед Иван Николаевич по двору: в одной руке - фонарь, другой делает положенные дела, а за спиной - темная неизвестность.
И стала деда дрожь пробивать: вроде все дела сделаны, а в дом не пускают. Кружит его незнакомец по двору, а к людям, будто пути и нет. Тогда дед не выдержал, бросился к тому же столбу, сорвал с гвоздя уздечку да и ударил по призраку наотмашь. А тот как захохочет:
- А, ха-ха-ха! Догадался!
И пропал.
Когда дед вбежал в дом, вспоминала моя бабушка Евдокия Матвеевна, на нём лица не было: белый как полотно, волосы дыбом, взгляд блуждает; трясется, мычит. Что было на столе - полетело на пол, а столом дед стал двери подпирать...
На шум вышел и хозяин-мельник, как смог, успокоил. Сам засветил потухший фонарь и пошёл во двор. Обошёл всё. Никого. Тихо, и собаки молчат, даже из-под амбаров не вылезли к хозяину.
А вернувшись в избу, мельник рассказал: дом его построен на месте бывших тут до революции постоялого двора и трактира. И трактир, и постоялый двор принадлежали ему, но заправляла всем жена его Варвара. Погубила она немало богатого народу. Вот и бродят молодые купчики по ночам, ищут обидчиков, хотят вернуть свои деньги...

Иллюстрация из интернета.