de omnibus dubitandum 22. 491

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

Глава 22.491. ОН ТОЛЬКО С ВИДУ ПРОСТОДУШЕН, А НА САМОМ ДЕЛЕ БОЛЬШОЙ ПРИТВОРЩИК…

    Я предложил ей руку. Она шла, не глядя на меня, но я видел, что лицо ее выражает жестокую досаду. В самом деле, что могло быть для нее обиднее, чем этот разговор? Мог ли я отвергать ее упреки более холодным и оскорбительным образом? Так ли оправдываются влюбленные? Она была достаточно умна, слишком опытна и, главное, слишком пылко любила, чтобы не почувствовать всю жестокость моего поведения.

    Никогда еще она не выказывала мне, столько нежности и никогда еще я не отвечал ей таким обидным безразличием. Ведь она укоряла меня за равнодушие, мы были одни, и я посмел не упасть к ее ногам! Я не воспользовался случаем, который обещал мне полное счастье! Я позволил ей уйти! Нет, так мог поступить лишь тот, кто не понимает истинную цену размолвки между влюбленными.

    Не знаю, пронеслись ли в ее голове все эти мысли, но она села в карету с самым хмурым видом; видно было, что размышления ее не из приятных. Я сел рядом так уверенно, будто имел все права на ее расположение. Конечно, я видел, что она разгневана, но нисколько не старался загладить свою вину. Я целиком отдался новому замыслу: я решил при посредничестве Марии-Анны де Лорм помирить матушку с герцогиней де Невер, и, ничуть не заботясь о выборе более подходящего момента, заговорил с ней об этом.

    – Моя матушка знает, что герцогиня де Невер в Париже, что я ее видел у вас и что сегодня вы везете меня к ней.

    Мария-Анна де Лорм не ответила мне.

    – Не странно ли, сударыня, что вы, близкая приятельница их обеих, ничего не предпринимали для их сближения, тем более что моя матушка, мне кажется, ничего не имеет против этого?

    – Не думаю, – ответила она, – чтобы герцогиня де Невер отказалась от примирения. Я и сама уже не раз об этом думала; надеюсь, мне это удастся; обе они друг друга уважают.

    – Я ручаюсь, – продолжал я, – что моя матушка не питает злых чувств к герцогине де Невер; непонятно, что их отдалило друг от друга?

    – Разница во вкусах, – ответила Мария-Анна де Лорм. – Мы охотнее общаемся с теми, кто нам нравится, чем с теми, кого мы уважаем. герцогиня де Невер очень добродетельна, но далеко не мила в обращении. Все время ощущаешь жесткую прямолинейность ее характера. Надо близко знать ее, чтобы полюбить, ибо достоинства ее натуры скрыты под наружной суровостью: она отталкивает от себя даже тех, кто хотел бы поближе сойтись с ней. Мари де Фурси (Marie de Fourcy), маркиза д’Эффиа, напротив, любезна, добра и хотя не менее добродетельна, но более мягка с людьми; ей трудно было сносить повелительный тон своей кузины; не испытывая взаимной вражды, они перестали встречаться.

    – Вероятно, так оно и есть, – сказал я, – но думаю, если бы герцогиня де Невер не уехала так надолго в провинцию, эта неприязнь давно бы рассеялась.

    – Пожалуй, их отношения даже нельзя назвать неприязнью; разъединяющее их отчуждение, не достигает степени неприязни, его совсем нетрудно побороть.

    – Осмелюсь ли я просить вас, сударыня, посодействовать их сближению? – сказал я. – Мне кажется, это просто необходимо сделать; ведь обе они в дружеских отношениях с вами, могут нечаянно встретиться у вас, и, может быть, им это будет неприятно.

    – Если бы даже и так, – заметила она, – обе они слишком благовоспитанные и светские женщины, чтобы не сдержать проявления недобрых чувств, как бы жгучи они ни были. Я считаю, напротив, что было бы хорошо, если бы они случайно встретились у меня. Заранее готовить их торжественное примирение значило бы обречь его на неудачу; но не беспокойтесь, я хорошо знаю их обеих и думаю, что самое лучшее – просто дать им возможность возобновить отношения.

    Не успела она договорить, как карета остановилась у дома герцогини де Невер. Мысли о предстоящей встрече с Марией Луизой Гонзага, де Невер так волновали меня, что я совсем перестал скрывать свое пренебрежение к Марие-Анне де Лорм. Эта непостижимая перемена привела ее в глубокое уныние. Я слышал, как она вздыхала в карете. Каждое слово давалось ей с трудом, она говорила дрожащим и сдавленным от гнева или, может быть, от огорчения голосом; она не скрывала своих чувств; я их заметил, но делал вид, будто я тут, ни при чем.

    Ее состояние, конечно, льстило моему тщеславию; это было новое для меня зрелище, оно меня забавляло, но ничуть не трогало и даже, казалось не таким уж лестным, когда я вспоминал, что когда-то те же самые чувства вызывал в ней маркиз де Вери и еще многие не известные мне господа, вереница коих представлялась мне весьма длинной. Презрение мое к ней не имело границ.

    Мы вместе вошли в гостиную герцогини де Невер. Кроме нее самой и Марии Луизы, там не было никого. Мария Луиза Гонзага, де Невер, несмотря на пышный наряд, казалась унылой, но меланхолия только увеличивала ее очарование. Она читала какую-то книгу и отложила ее, когда мы вошли.

    Герцогиня де Невер встретила меня как нельзя более приветливо, но Мария Луиза Гонзага, де Невер была так же задумчива и сдержанна, как накануне. В сущности, ее холодность была вполне естественна: ведь она едва меня знала, и если бы я не был влюблен, то не нашел бы в ее поведении ничего, внушающего тревогу. Но сейчас для меня все было поводом для сомнений, все пугало. Я желал, чтобы она дорожила любовью, о которой по справедливости не могла даже подозревать; но мне казалось, что она не могла не заметить, какое впечатление произвела на меня; один мой смущенный вид и взгляды, которые я обращал к ней, должны были открыть ей мои истинные чувства; словом, я считал, что она, поняла бы меня, если бы сама любила.

    Беседа наша недолго была общей. Скоро я смог завести отдельный разговор с Марией Луизой. Книга, которую она отложила, лежала на столе.

    – Мы помешали вам читать, – сказал я, – как жаль! Тем более, что вы читали эту книгу, как мне показалось, с большим интересом.

    – Это история человека, который был несчастлив в любви, – сказала она.

    – Вероятно, он не был любим? – заметил я.

    – Нет, он был любим, – ответила она.

    – Почему же вы считаете его несчастным? – спросил я.

    – Неужели вы думаете, – спросила она, – что для счастья достаточно быть любимым? Даже взаимная любовь может стать большим несчастьем, если наталкивается на непреодолимые препятствия.

    – А я думаю, – ответил я, – что хотя в этом случае любовники терпят жестокие муки, но уверенность во взаимной любви помогает им переносить все беды. Один взгляд любимой – и ты уже забыл о страданиях. Какие сладкие надежды пробуждает он в сердце! Какие сулит радости!

    – Но подумайте, – возразила она, – каково влюбленным, когда все противится их счастью!

    – Конечно, они страдают, – ответил я, – но они любят друг друга; препятствия только укрепляют в их сердцах чувство, которым они оба дорожат. А те, кто их разлучает, лишь усиливают их любовь. Вот им удалось улучить минутку для свиданья – сколько радости! Вот они смогли поговорить – какое счастье поделиться самыми заветными своими мыслями! Им мешают зоркие глаза ревнивца или соглядатая? Все равно они найдут способ обменяться взглядом, доказать свою любовь, вложить ее в самые, казалось бы, безразличные поступки, в самые невинные слова.

    – Может быть, вы и правы, – сказала она, – но за одну минутку счастья, о котором вы говорите, они платят долгими днями тревоги и страха; а как часто к тревоге за далекого друга примешивается сомнение в его верности! Как сохранить веру в его постоянство, когда его нет рядом? Ведь он может утомиться длительной борьбой, станет искать развлечений, потом привыкнет и, привяжется к другой и забудет прежнюю любовь.

    – Потерять любимого – такое несчастье может случиться не только из-за разлуки и нового увлечения, – сказал я, – и самые счастливые влюбленные, которым ничто не препятствует, могут изменить друг другу.

    – Как трудно сохранить любимого! – заметила она. – Я не устаю удивляться, как женщины не боятся отдать свое сердце.

    – То же самое можем сказать и мы, – ответил я. – Не думаю, чтобы женское сердце было более постоянно в любви, чем наше.

    – А я, могла бы без труда доказать обратное, – сказала она с улыбкой, – но предпочитаю оставить вас в приятном заблуждении. Не стоит вас опровергать; ваше мнение даже лестно для женщин.

    – А я устроен иначе, – возразил я, – и был бы счастлив, если бы сумел разубедить вас.

    – Это было бы не так легко сделать, – сказала она, чуть, покраснев.

    – Увы, я слишком хорошо это знаю, – воскликнул я, – и совсем не надеюсь на такое счастье.

    – Но если бы вы даже опровергли мое мнение, – сказала она, смутившись, – все это слишком немного значит для вас; не понимаю, на что вам разуверять меня? Впрочем, я твердо держусь своего убеждения и, боюсь, никогда не смогу от него отказаться.

    – Вы не сохраните его навсегда, поверьте!

    – Ваше предсказание не пугает меня, – сказала она, рассмеявшись; – я очень упряма; и если от твердости во мнениях зависит все счастье моей жизни, ничто не сможет меня поколебать.

    – У меня тоже есть все основания страшиться неверности, – сказал я, – но я не так тверд, как вы; и если бы даже я был во сто крат тверже, все равно – одного вашего взгляда было бы достаточно, чтобы я, забыл все свои предубеждения.

    Увлеченный своей любовью, я уже готов был до конца открыться мадемуазель Марии Луизе Гонзага, де Невер, но в эту минуту Мария-Анна де Лорм, закончив чтение какого-то письма, показанного ей герцогиней де Невер, подошла к нам.

    Я уже не мог сказать Мария Луиза Гонзага, де Невер, как я ее люблю, но, по крайней мере, был доволен тем, что она угадала мои чувства и не выразила неудовольствия. Оба мы были взволнованы, и хотя она ничем меня не обнадежила, но я все же не замечал былого отвращения ко мне.

    – Мне показалось, – сказала Мария-Анна де Лорм, – что вы спорили?

    – Не совсем так, – ответила Мария Луиза, улыбаясь, – но мы действительно разошлись во мнениях.

    – По вашей вине! – сказал я. – Ведь я предлагал отличное разрешение нашего спора.

    – О чем же вы спорили? – спросила Мария-Анна де Лорм.

    – Все о пустяках, сударыня; – сказала она, – маркиз де Сен-Map хотел внушить мне мысль, с которой я никогда не соглашусь.

    – Если он хочет внушить вам одну из своих мыслей, вы правы, что не соглашаетесь, – сказала Мария-Анна де Лорм довольно ядовито.
 
    – У него, весьма своеобразные взгляды; ни у кого другого таких не бывает, и именно поэтому он их высказывает с особенным удовольствием.

    – Пусть я упрям, сударыня, – ответил я, – но в этом споре я уступил кузине; она вам сама скажет, как охотно я сдался.

    – Вот в этом я не совсем уверена, – заметила Мария Луиза.

    – И правильно, – подхватила Мария-Анна де Лорм, – он только с виду простодушен, а на самом деле большой притворщик.