Сами себе хозяева Против течения ч5

   
  ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ



      РОМАН


   
    ЧАСТЬ ПЯТАЯ




 САМИ СЕБЕ ХОЗЯЕВА




      ГЛАВА 1

 

   На московской обувной фабрике «Витязь» случилось чрезвычайное происшествие: ночью, прямо с территории фабрики, угнали охраняемый вагон, в котором накануне группа рабочих привезла из Тульской области муку, овощи и мясо, приобретенные в обмен на обувь. С этим обменом с самого начала были одни приключения. В Туле, за два часа до отправления поезда, к вагону неожиданно подошли красноармейцы, посланные местным Советом депутатов, и объявили Новотельнову, возглавлявшему экспедицию, что, так как и они, и крестьяне произвели незаконные действия, все продукты реквизируются на нужды местного населения.
   Формально Совет был прав. Еще в марте Совнарком издал Декрет об организации товарообмена для усиления хлебных заготовок, по которому этим вопросом могли заниматься только местные продовольственные органы и уполномоченные на то Комиссариатом организации. Нарушители Декрета подлежали ответственности по суду. Но, если рассудить по-человечески, тульский Совет депутатов должен был понимать, что москвичи пошли на это от безысходности.
   Не теряя времени, Новотельнов побежал в Совет депутатов выяснять отношения. Там его не только не пропустили к председателю Совета Федорову, но, обругав обидными словами, попросили «закрыть дверь с другой стороны». Тогда он отыскал в городе анархистскую группу, и те, возмущенные действиями Совета, целой делегацией во главе с анархистом Ярославом Полонцом отправились в Совет. Новотельнов при разговоре не присутствовал. «Ты, Алексей Афанасьевич, постой в коридоре, – сказал Полонец, – мы сами разберемся».
   Слушая, как за дверью анархисты на повышенных тонах «разбираются» с Федоровым, он с тоской смотрел на висевшие в коридоре круглые часы. Время отправления поезда давно прошло, вагон, наверное, отцепили, и за его простой придется платить железной дороге солидный штраф.
Наконец анархисты вышли из кабинета. Полонец протянул ему разрешение на вывоз продуктов, скрепленное синей печатью Совета депутатов. Новотельнов с благодарностью обнял его.
  – Спасибо, Ярослав Иванович, от имени всех наших рабочих спасибо.
  – Прости, товарищ, что так получилось. Да ты особенно не радуйся. Федоров предупредил, чтобы это было в последний раз: наши туляки голодают, а мы Москву подкармливаем. В какой-то мере он прав.
  – Мы же не просто так: в обмен за честно заработанный товар. Слышал, наверное, Ленин призывает рабочих создавать «продовольственные отряды», силой изымать у крестьян «излишки» хлеба. Посмотрим, что скажут на это ваши мужики: бесплатно никто свое добро не отдаст. А мы уступаем им в цене за свою обувь, да еще теряем на железной дороге… Ты бы, Ярослав Иванович, поговорил с железнодорожниками, пусть снимут с нас штраф за простой вагона…
  – Поговорю. Так бывай, товарищ.
  – Бывай, – с удовольствием пожал ему руку Новотельнов.
   До Москвы доехали спокойно. На станции «Москва-товарная» повторилась та же история: подошли люди в кожанках (чекисты) во главе с представителем районного Совета депутатов Фельдманом и предъявили ордер на конфискацию продуктов. С Фельдманом Новотельнову иногда приходилось сталкиваться по делам фабрики: самоуверенный, грубый и въедливый до тошноты человек, недаром до революции служил ревизором по акцизной части. Фасону много, а толку мало. «Как такие люди попадают в Советы?» – задавался Алексей Афанасьевич иной раз вопросом, имея с ним дела. И сейчас Фельдман вел себя, как большой начальник: ходил по вагону, заглядывал в мешки, считал и сверял их содержимое с документами, которые отобрал у рабочих.
   Новотельнов приказал своему помощнику Михееву бежать за подмогой на фабрику, благо она была не далеко: от товарной станции к ней вела одноколейка, по которой на фабрику по железной дороге привозили сырье и отправляли готовую продукцию. Рабочие всполошились. На станцию быстро прибыл отряд дружинников. Не обращая внимания на грозный вид чекистов, они оцепили вагон.
  – Ну, и чего вы добиваетесь? – спросил Фельдман с насмешливым презрением, как будто имел дело не с рабочими, а бандитами. – Я могу вызвать два и три отряда красноармейцев. В тюрьму захотели?
  – Дайте время до завтрашнего дня, мы все решим, – попросил Новотельнов, понимая, что силой здесь не поможешь.
  – Новотельнов, тебе давно пора понять, кто в стране и городе хозяин, бросить свои анархистские замашки. Декреты правительства вашу фабрику почему-то не касаются. Вы предпочитаете своевольничать.
  – Постановления мы читаем и исполняем. Может, какой из них и пропустили, так теперь исправимся. Только дайте нам отсрочку до завтра.
  – Не знаю, на кого ты там рассчитываешь, но до двух часов дня потерплю, – смирился Фельдман, не желая связываться с дружинниками. – У меня уже люди и грузовики вызваны. Я не могу их держать без дела.
   Утром рабочие обзвонили все анархистские федерации, редакции газет и журналов. Туркин лично поехал к Карелину, возглавлявшему анархистскую фракцию во ВЦИКе. Боровой связался с Луначарским. Даже председатель профкома большевик Лазарь Ефимович Метельский, бывший когда-то в ссылке в Нарыме вместе со Свердловым и гордившийся этим, сумел попасть на прием к Якову Михайловичу. Вопрос был решен в пользу рабочих. Вагон перевезли на территорию фабрики. Около него выставили охрану в семь человек. Сама одноколейка перекрывалась железными воротами. С той стороны в будке круглосуточно находились сторожа – обычно два человека, теперь с учетом криминальной обстановки в районе туда определили еще одного товарища. На случай тревоги у всех были винтовки и свистки.
   Охрана была также у главной проходной и в действующих цехах. Время от времени несколько человек группой обходили всю территорию фабрики. Люди все свои, и не было нужды лишний раз напоминать им, какой жизненно важный для всех груз находится в вагоне. Проверив еще раз надежность охраны, Новотельнов, толком не спавший две недели, в половине первого ушел домой.
   Ночь была тихая, звездная, как обычно бывает весной, когда днем светит солнце, а ночью подмораживает. Луна, как фонарь, ярко освещала облупившееся здание фабрики с нависшими на крыше сосульками, одинокий вагон и застывших около него караульных. Тишина и бездействие на одном месте наводят скуку и убивают бдительность, поэтому, когда от железных ворот к вагону направился рабочий Василий Галушко, известный на фабрике весельчак и балагур, караульные оживились. Забыл, наверное, Вася дома папиросы, а без папирос человеку на ночном дежурстве погибель. Глядишь, и расскажет что-нибудь веселенькое.
   Так и оказалось. Попросив папиросу, Василий сел на ступеньки вагона покурить. Около него присели еще двое рабочих. Поговорили, пошутили, посмеялись над рассказами Галушко. Тот в благодарность за папиросы угостил их домашним мармеладом. «Супруга сама делала, – хвастался он, протягивая товарищам кулек со сладостями. – Она у меня мастер на все руки». Подошли другие караульные. Он и их угостил мармеладом – со вкусом малины и небольшой горчинкой.
   Мимо прошли трое рабочих из охраны, обходившей территорию, поинтересовались:
  – Ты чего, Василий, тут делаешь? В будке кто остался?
  – Одинцов и Терещенко. Да я на одну минуту. Папиросы забыл, а ребята не курят.
  – Смотрите там в оба. Под утро спать особо охота.
   С другой стороны вагона находился забор. Когда-то за ним был пустырь, теперь понастроили там склады от Курского вокзала: место мрачное и подозрительное. Охранники внимательно осмотрели все доски на заборе, для верности провели по ним палкой – все в порядке. К воротам не пошли, раз оттуда пришел Галушко. Повернули обратно к главной проходной. Под их ногами звонко хрустел ледок, затянувший ночью лужи.
   Галушко встал.
  – Ну, что, ребята, пойду я.
  – И, правда, что-то в сон потянуло, – сказал один из рабочих, присел на ступеньки вагона и, опустив вниз голову, захрапел.
  – Стой, черт, подожди, – вдруг что-то сообразив, закричал другой рабочий и схватил Галушко за руку. – Ты же не женат. Тревога, – хотел закричать он, но язык его онемел, прилипнув к зубам. Он опустился рядом с товарищем на ступеньки вагона и привалился к нему плечом.
   Через минуту все семеро крепко спали. Галушко оттащил их в сторону и, взмахнув рукавицей, подал кому-то знак в воротах. Они моментально открылись. Задним ходом, тихо пыхтя, въехал локомотив. Сверху спустились люди, прицепили к нему вагон с продовольствием, и – состав был таков.
   Когда обнаружили, что вагон исчез, дали знать на товарную станцию и в ближайшее отделение милиции. Вагон быстро нашли, но пустой: грабители успели все вынести и вывезти.
   Дружинники все еще спали мертвецким сном. Охрана, видевшая ночью около них Василия, сообразила, что он дал ребятам каким-то образом сильное снотворное. Два других сторожа за воротами, Одинцов и Терещенко, исчезли. Около будки нашли следы крови, видимо, сторожа не были в сговоре с Галушко, и тот или кто-то другой их убили, и тела увезли с собой.
   Новотельнов почернел от переживаний, коря себя, что сам не остался около вагона. Сколько раз он убеждался, что в такие ответственные моменты нельзя полагаться, даже на самых проверенных людей. А ведь Галушко был свой человек, входил в рабочую комиссию, не раз ездил с ним по деревням обменивать обувь на продукты. И вот, на тебе, оказался предателем и бандитом.
  – А что бы ты сделал, Алексей Афанасьевич, если бы и был тут, – утешали его товарищи, – тебя тоже «угостили» снотворным или чего хуже – убили, как Одинцова и Терещенко. Бандиты все продумали заранее.
   – Может, и Василию пригрозили, силой заставили подчиниться, – высказал кто-то мысль, уж больно не хотелось верить в его предательство.
  – Теперь не узнаешь, – с горечью изрек Новотельнов. – Ребята попались на его удочку. Наказать бы их по всей строгости, да жаль, и так животами мучаются…
  – Хорошо еще живы остались. Был бы мышиный яд, то разговаривали бы с Богом…
  – Говорят, это банда Шелудивого действует, из Питера. Там милиция вышла на их след, так они в Москву перебазировались.
  – Поймать бы сволочей, задушил бы своими руками …




       * * *



   Эта неприятная история послужила лишним поводом профсоюзному комитету фабрики поднять вопрос о том, чтобы рабочая комиссия вошла в его состав. О таком слиянии большевики сейчас твердили на всех своих конференциях, забыв, что Ленин еще в апреле 17-го выдвинул лозунг «рабочего контроля» на предприятиях и призвал рабочих «немедленно требовать введения контроля, фактического и без отступлений, с участием самих рабочих».
   На все заявления Метельского об объединении Новотельнов отвечал, что сам он ничего не решает: его выбирало общее собрание рабочих, пусть оно теперь и думает, что делать дальше. Рабочие фабрики растерялись. Новая власть наступала со всех сторон. То вышел один декрет, то второй, а то Наркомат прислал приказ о том, что вся промышленность переходит на государственное централизованное планирование, фабрика должна выпускать количество обуви, которое ей предписывается сверху (а это всего лишь четверть ее загруженности), под них давались деньги и сырье. Из десяти цехов теперь работали три, остальные простаивали. Двести человек остались без работы и зарплаты. Защищая советскую власть, Метельский убеждал рабочих, что это временное явление: ВСНХ и Московский совет депутатов ищут пути, чтобы выйти из экономического кризиса.
   Верил ли преданный партии большевик в то, что говорил людям? Глаза его обычно возбужденно горели, но сейчас, кажется, и он понимал, что фабрика находится накануне краха, поэтому, когда Новотельнов собрал людей и объявил, что рабочая комиссия готова продолжить свою работу по сбыту и обмену товара, обеспечивать цеха заказами, профком не стал возражать. Фабрика снова заработала на полную мощность, и рабочие получили за апрель свой обычный заработок.




      ГЛАВА 2



   За развитием событий на «Витязе» следили все газеты. Многие возмущались, что из-за таких людей, как Новотельнов, безграмотных, не имеющих представления об управлении производством, рухнула вся промышленность. Вспоминали министра труда Временного правительства Скобелева, который в свое время предупреждал, что рабочая инициатива пагубно скажется на всей экономике и рано или поздно приведет ее к кризису. Только анархисты поддерживали обувщиков и другие немногочисленные предприятия, где продолжали действовать фабкомы и утверждались первые шаги народного самоуправления.
   Николай Даниленко, работавший сейчас в газете «Голос труда» (московском органе анархистов-синдикалистов), сам постоянно звонил Новотельнову и приезжал на фабрику. Со времени их встречи в Харькове на июльской конференции 1917 года Алексей Афанасьевич заметно вырос как руководитель, стал уверенней в себе, хорошо разбирался в сложных вопросах производства, оставаясь в то же время мягким, отзывчивым человеком, заботящимся о людях. Сколько ударов обрушилось на фабрику за последнее время, а она продолжала работать. Даже более грамотный и политически зрелый Сергей Петрович Лапигин с кабельного завода не сумел мобилизовать коллектив, и предприятие остановилось. Пример кожевенников и им подобным давал анархистам-синдикалистам уверенность, что рабочие вполне могут управлять своими предприятиями (а в будущем и всем народным хозяйством), только бы им не мешали.
   Однако у большевистского правительства были свои взгляды на работу инициативной комиссии обувщиков, оно решило закрыть «Витязь». Коллектив официально уведомили, что по постановлению Наркомтруда фабрика, как нерентабельное ныне предприятие, закрывается.
   Упорный Новотельнов снова собрал людей; рабочие, среди которых было много анархистов, решили проигнорировать постановление правительства и продолжать работать.
   Наркомтруда возглавлял бывший рабочий-металлист Шляпников, одновременно исполняющий обязанности наркома торговли и промышленности. Александр Гаврилович выразил желание приехать на фабрику, поговорить с людьми, рассказать о состоянии народного хозяйства и тем самым надавить на их совесть.
   Николай посоветовал Новотельнову воспользоваться этим случаем и разъяснить членам правительства точку зрения обувщиков на творческую инициативу масс.
   – Я не смогу, – запротестовал тот. – Что угодно, только не выступать перед высоким начальством. Лучше вы приезжайте с Волиным или Максимовым (эти оба анархиста переехали из Петрограда в Москву и тоже работали в «Голосе труда»).
  – Хорошо. Соберите как можно больше народу.
  – Да все придут. Наша судьба решается.
  – А как там мой подопечный? – спросил Николай, имея в виду кучера, которого он когда-то направил на фабрику с запиской.
  – Пряхин-то? Работящий мужик. Все операции освоил. Ну, а теперь видишь, что произошло?
  – Не отчаивайся раньше времени.

 


      * * *



   Фабрика стояла. Эта непривычная тишина для большого предприятия наводила уныние на людей, не привыкших отступать перед трудностями ни во время первой русской революции, ни в тяжелые годы войны, ни при Временном правительстве. Теперь они ничем не могли побороть волю захвативших власть большевиков. Даже Метельский упал духом: он сам и его профком оказались беспомощны в данной ситуации.
   Заседание проходило в здании управления. Хотя в успех дела никто не верил, зал был переполнен: хотели посмотреть в глаза людям, представлявшим новую власть. Кто этот бывший рабочий-металлист Шляпников, обрекающий ныне их, как и тысячи других рабочих в стране, на голодную смерть?
   За столом президиума сидели представители рабочей комиссии, профкома и партийных групп. Николай пришел вместе с Волиным. Им тоже предложили сесть за стол в президиум, но они остались в зале среди рабочих. Председательствовал Новотельнов, облаченный по такому случаю в темно-синий костюм в мелкую клеточку, далеко не новый, но хорошо отутюженный его женой и ладно на нем сидевший.
   С портфелями в руках появились представители правительства. Их было четверо. Впереди шел Шляпников, смотря прямо перед собой. Подойдя к столу, он пожал каждому сидящему там руку и тяжело опустился на указанный ему стул. Нарком явно был не в духе.
   Первым выступил Антон Васильевич Лукьянов – бывший главный экономист фабрики, а ныне правая рука Новотельнова. Сильно волнуясь, так, что у него дрожал голос, он доложил начальству о том, каким образом фабрике удается выживать в нынешних условиях. Звучали термины: оборотные средства, дебит, кредит, излишки поступлений, прибыль, рынок сбыта. Специалист из «бывших», как сейчас называли всех, кто имел отношение к буржуазии и интеллигенции, Лукьянов был уверен, что представители Наркомтруда должны во всем этом хорошо разбираться (или просто хотел задурить им головы).
   Поднялся Шляпников. Он говорил долго и обстоятельно: о трудностях переходного периода, о саботаже капиталистов, которые всеми путями стремились и стремятся дезорганизовать производство, вызвать экономическую катастрофу.
  – Надо было сразу обуздать капиталистов, поставить их на колени, – разъяснял он. – Можно было это сделать в начале революции посредством немедленной экспроприации всех фабрик и заводов. Но пролетариат тогда не имел опыта управления и экономических органов, способных взять в свои руки руководство хозяйственной жизнью страны. Поэтому советская власть сразу не декретировала национализацию всей промышленности, а ввела на предприятиях, принадлежащих капиталистам, рабочий контроль. Теперь все изменилось: есть правительство, есть твердая рука власти. Промышленность полностью национализирована, но из-за войны и разрухи мы вынуждены многие предприятия временно закрыть. Не сомневаюсь, что опыт рабочих комитетов еще пригодится. Такова тяжелая реальность нынешнего времени, – заключил он, сворачивая бумаги, в которые ни разу не заглянул, – ваша фабрика – не единственная, кто оказался в таком положении.
   Зал взорвался. Со всех сторон послышались возмущенные голоса.
  – Нам ваша национализация не нужна. Мы без нее жили и проживем. Куда нам теперь деваться?
  – При Временном правительстве нас прижимали, и вы туда же. А что дети наши с голоду будут пухнуть, вам наплевать.
  – Мы вам – не слепые котята, чтобы с нами шутки шутковать?
  – Это Ленин у них такой умный. Он то так, то этак, сперименты над нами ставит. Говорят, теперь своих директоров и инженеров везде назначает, чтобы под его дудочку плясали. Кричали: народ, народ, а до власти дорвались, так и народ стал не нужен…
  – И верно: на «Богатыре» красного директора назначили, так он хуже хозяина: чуть что, увольняет. Ему и профсоюз не указка.
  Не выдержав, Шляпников снова встал, поднял руку, призывая к тишине.
  – Вот что я вам скажу, уважаемые товарищи. Интересы социализма требуют беспрекословного повиновения масс единой воле руководителя трудового коллектива. Поэтому управление хозяйством должно быть централизовано. Во главе предприятий теперь будут стоять директора, назначаемые советской властью, – он остановился и оглядел зал. – Наше решение о закрытии фабрики окончательное. К тем, кто ему противится, нарушает дисциплину, будут применяться соответствующие меры, как к провокаторам и саботажникам.
   Это заявление еще больше всех возмутило.
  – Ишь, напугал. Голод, небось, пострашней ваших мер.
  – Говорят, он – из рабочих. Дайте ему молоток в руки. Пусть покажет, как умеет работать.
   Позволив людям выпустить пар, Новотельнов постучал карандашом о край стола.
  – Тише, товарищи, тише. В зале находятся анархисты-синдикалисты, интересно знать их мнение, просим выступить.
  – Просим, просим, – раздались голоса, – пусть объяснят наркому, что сейчас нужно рабочим людям.
  – Мы уважаем только анархистов, а большевики пусть катятся обратно в Германию.
   Николай встал.
  – Подожди, – остановил его Волин.
  – Я им сейчас покажу: пропадать, так с музыкой, – и направился к трибуне. Представители власти смотрели на него с настороженным любопытством.
  – Товарищи, – обратился Всеволод к залу. – Мы много раз говорили вам, что любое правительство, из кого бы оно ни состояло: буржуазии, меньшевиков, эсеров или большевиков, придя к власти, будет заботиться только о собственном благополучии. Так было при Временном правительстве. Так стало и при новых товарищах, которые назвали свое правительство Советом народных комиссаров. Вы многие годы работаете на этом предприятии. Вы хотите продолжать работать на нем и имеете на это полное право. А в настоящее, тяжелое для страны время, когда враги угрожают революции, – это еще и ваш прямой гражданский долг.
    Один из спутников Шляпникова вскочил, чтобы прервать красноречие анархиста, но нарком его остановил. Сева усмехнулся и продолжал дальше, указывая на наркомовцев.
  – Эти люди, которые называют себя правительством, должны были приветствовать вашу инициативу, одобрить ее, но они смотрят на вас, как на нарушителей дисциплины, готовы применить свои жандармские санкции. Задам вам вопрос:
  – У вас есть силы, чтобы продолжить работу?
  – Есть, есть, – дружно закричали рабочие.
  – Вы верите в успех, вы можете создавать команды, которые занялись бы поисками топлива, отправкой грузов, проблемами сырья и, наконец, поисками заказов и клиентов?
  – Да, мы все это умеем. Правительство нам не указ. Мы без него прекрасно справимся.
   Сева вернулся на место. Николай от души пожал ему руку.
   Тут же стали выступать рабочие, прося правительство поверить им, и, если они не справятся с работой, наказать, как положено, только не останавливать фабрику. Наркомовцы сидели с каменными лицами. Шляпников снова подошел к трибуне.
  – Все, что здесь говорил анархист-синдикалист, – заявил он, не скрывая раздражения, – провокация, которая служит на руку нашим врагам. Вы должны подчиняться общим установкам, а не требовать привилегий для своей фабрики. Я еще раз вас предупреждаю, а также господ анархистов, этих профессиональных неудачников и дезорганизаторов, что правительство ничего не может изменить в принятых с полным на то основанием решениях. Оно заставит так или иначе их уважать. Если рабочие сопротивляются, тем хуже для них! Они просто будут уволены без выходного пособия. Самых упрямых застрельщиков, врагов дела всего пролетариата будут ждать гораздо более серьезные последствия. А что касается господ анархистов, пусть они поостерегутся! Правительство сумеет покарать их, и без колебаний.
  – Никто ваше правительство не выбирал, – опять понеслось из зала. – Вы сами себя назначили. Нам ваш Совнарком не нужен.
  – Мы вашу власть не признаем.
  – Ленин – хуже царя, делает, что ему вздумается.
  – Мне очень жаль, что мы не услышали друг друга, – устало произнес Шляпников и с трибуны направился прямо к выходу. Вслед за ним поднялись его спутники и члены профсоюза во главе с перепуганным на смерть Метельским.
   Рабочие не спешили расходиться. Они были готовы к тому, что предприятие закроют, поэтому стойко выдержали последний бой с новыми хозяевами. Выступление Волина им понравилось. Окружив его и Николая, они жали Всеволоду руку, говоря, что анархистам давно пора сбросить большевиков и взять власть в свои руки.
  – Хорошо бы анархистской партии, – сказал кто-то, – объединиться с солдатами, арестовать нынешнее правительство и встать на их место. Рабочие вас поддержат.
  – Ты, товарищ, ошибаешься, – ответил ему на это Волин, – у анархистов нет никакой партии. Сам говоришь, что тебе не нужна власть Совнаркома, и тут же взамен ее предлагаешь другую.
  – Тогда я не возьму в толк, – рабочий смущенно почесал затылок, – как же товарищи анархисты будут это…, ну, распоряжаться этим…ну всем, одним словом, Россией?
  – В твоем, товарищ, вопросе я вижу большевистское мышление. Вам обязательно нужно, чтобы вами кто-то управлял, стоял начальник с кнутом и штрафами. Это только что красноречиво продемонстрировал Шляпников. Мы же по-прежнему стоим за то, чтобы предприятия переходили в руки трудовых коллективов.
   Неожиданно Николаю пришла смелая мысль.
  – Подожди, – остановил он Всеволода. – Во Франции на стекольном заводе произошла ситуация, аналогичная вашей. И Жан Жорес, был у французов такой депутат парламента и известный социалист, предложил рабочим выкупить у хозяев завод и самим на нем хозяйничать. Фабрику, конечно, вам не потянуть, а вот выкупить часть оборудования вполне реально.
  – Ну, допустим, выкупим, а куда его ставить?
  – В городе полно заброшенных помещений. Можно присмотреть какую-нибудь развалюху, привести ее в порядок.
  – А что, дело? Только как мы будем тягаться с другими предприятиями?
  – Зачем тягаться? Сейчас люди предпочитают не покупать обувь, а чинить старую. Откроете пока починочную мастерскую, затем наладите производство новой обуви.
  – Так ты предлагаешь нам создать кооператив?
  – Считайте, что так. Примите Устав. Главное, все сделать по закону, чтобы никто не мог придраться.
  – В кооператив всех людей не возьмешь.
  – Человек сто будут заняты и то хорошо. Другие смогут выполнять заказы на дому.
  – Можно еще сумки шить из кожи и мужские жилетки, – предложил кто-то, загоревшись идеей.
  – Чего надумал, для этого надо уметь…
  – В Сибири меня один эсер этому научил, и я вас научу, дело прибыльное. Мы бывало….
  – С чего же все-таки начать? – перебил его, воспрянув духом, Новотельнов. Его потемневшее от всех переживаний лицо просветлело.
  – Первым делом, – сказал Николай, – соберите деньги, первоначальный капитал. Придется потуже затянуть ремни, но через некоторое время с вашей инициативной командой все пойдет на лад, я не сомневаюсь.
  – Мягко стелешь, да жестко спать. Сейчас и хлеб-то купить не на что, а вы хотите получить у меня деньги… Нет, я буду искать другую работу. Это верней.
  – Поди, сыщи. Безработных пруд пруди…
  – А ты, Сева, что скажешь? – обратился Николай к молчавшему Волину.
  – Честно сказать, не знаю. Идея хорошая, но где взять столько денег.
  – Может быть, «экс» устроить, – предложил кто-то из рабочих …
  – Про «эксы» забудьте, – остановил его Волин. – Дзержинский и так считает, что у нас в организации полно бандитов, шлет нам ультиматумы.
  – А может, он и прав. Вот «Анархия» недавно написала, что банк на Спиридоновке анархисты не грабили, потом призналась, что грабили. Куш там, наверное, был немалый, как раз бы нам на кооператив пригодился…
  – Товарищи, – прервал его Новотельнов, – давайте ближе к делу. У кого еще есть соображения?
    Вперед выдвинулся рабочий в аккуратном черном пиджаке и белой рубахе. Николай с трудом узнал в нем своего старого знакомого – кучера.
  – Здорово, Николай Ильич, – весело сказал тот, протягивая Николаю руку, – узнал меня, Сергей Михайлович Пряхин?
  – Здорово, Сергей Михайлович, – радостно пожал ему руку Николай, – рад тебя видеть. А ты что скажешь на мое предложение или опять подашься в извоз?
  – Нет. Это занятие не для меня. Теперь я могу и сапоги шить, и подошвы латать, а могу, если товарищи разрешат, в этом кооперативе делать на заказ табуретки и чинить на дому мебель. 
  – Правильно здесь говорили: рабочий человек с головой и руками не пропадет, только не мешайте ему, дайте возможность проявить себя. Я тебе, товарищ Новотельнов, в кооперативе стану первым помощником, а надо будет для общего дела – и в кучера пойду, только на время…
   Все рассмеялись. Пряхин смутился и отступил назад в толпу.
  – Считайте, что сегодня вы провели свое первое собрание, – Николай был доволен, что рабочие заинтересовались его предложением. – В следующий раз обсудите организационные вопросы, выберите правление и председателя.
  – В председатели Новотельнова, тут и обсуждать нечего.
  – Принимай, Алексей Афанасьевич новые дела.
  – Нет, все-таки дело это мудреное, мы не потянем, – опять попытался кто-то внести смуту в общий энтузиазм, но его быстро поставили на место.
  – Не дрейфь, товарищ, не пропадем.
  – Хуже, чем сейчас не будет, а попробовать можно, – поставил последнюю точку Новотельнов.
 
 



     ГЛАВА 3



   Наконец и Метельский с профсоюзом пригодились. Лазарь Ефимович предложил Новотельнову вместе сходить к председателю районного Совета депутатов Лесниковскому, с которым Новотельнову приходилось иногда сталкиваться по вопросам фабрики. Тот, хотя и большевик, но имел славу человека «своего в доску». За большие дела не брался, однако там, где не надо было прилагать особых усилий, охотно помогал, особенно если предвидел для себя какую-либо выгоду. А нюх у него в этом отношении, как у бывшего полкового интенданта, был чрезвычайно хорошо развит.
   Лесниковский внимательно выслушал рассказ рабочих о кооперативе и предложил им для этих целей бывший склад купца Мелешева без всякой арендной платы, то есть бесплатно. Склад сильно пострадал во время декабрьских событий 1905 года. Купцу в то время проще было построить новое здание, чем восстанавливать старое, что он и сделал, построив другое помещение на соседней улице.
   Председатель райсовета убедил Новотельнова, что никаких официальных документов на «бесхозное» здание оформлять не надо: достаточно подать заявку в Совет, а он лично возьмет это дело под свое крыло и всячески поддержит его. Обещал выпросить у Шляпникова и оборудование с закрытой фабрики. За эту услугу рабочие всего-навсего будут бесплатно чинить обувь служащим Совета – это такая мелочь, ведь не каждый день у них протираются подошвы и ломаются каблуки.
   Николая эти предложения «своего в доску» насторожили. Он сказал, что все надо делать по закону: оформить здание в аренду, выбрать правление, составить Устав кооператива, утвердить его на общем собрании и получить Патент. Лесниковский сегодня здесь, завтра на его место придет другой человек, и тогда пойди, докажи, что это здание и оборудование ваше, а не принадлежит тому же Лесниковскому или неизвестному дяде.
  – Ну, ты, Николай Ильич, уж слишком, нужно доверять людям.
  – И это ты говоришь мне после того, как большевики два раза арестовывали ваш вагон с сельхозпродуктами, а потом еще этот вагон кто-то угнал?
  – Что же теперь никому не доверять?
– Доверяй, но проверяй. И на каждую полученную откуда-то и истраченную копейку имейте документы и храните их. Я продал кое-что из бижутерии своей жены, вручаю тебе деньги и квитанцию на них.
  – Люди уже сдают мне деньги и ценные вещи без всяких расписок.
  – Я удивляюсь тебе, Алексей Афанасьевич. Сколько Лукьянов вас учил строгому учету, видимо, не доучил или всем занимался сам. Это он зря делал.
  – Обижаешь, Николай. Мы работали вместе.
  – Так что же ты такие промашки допускаешь?
  – Там было огромное производство, а здесь все свое, рабочее.
  – Э-эх, товарищ Новотельнов, Алексей Афанасьевич! – сказал Николай с досадой. – Прогорите вы с такой доверчивостью. Жаль, что Лукьянов отказался участвовать в кооперативе, он бы вас научил бдительности при открытии такого важного дела. Придется подыскать людей, которые подготовят вам Устав, а ты попроси Антона Васильевича почитать его. Он не откажет.
   Общими усилиями собрали приличную сумму: кто-то не пожалел, продал опустевший дом в деревне, кто-то сдал в наем угол в комнате, большинство же относили вещи в ломбард или скупку. И принялись сами ремонтировать здание, не выходя оттуда ни днем, ни ночью. Для уюта и комфорта приносили из дома приличные стулья, занавески, цветы, фикусы в кадках, дешевые картины.
   Лесниковский, как и обещал, договорился с наркоматом, чтобы рабочим безвозмездно отдали с фабрики нужное им оборудование. Его все равно некуда было девать, и ловкие люди, подкупая охрану или обходя ее, выносили оттуда все, что можно было унести.
   Получилась большая мастерская, с пятью рабочими помещениями. Самое большое из них выделили для Пряхина и его товарищей – мастеров на все руки, пожелавших войти в кооператив и делать на заказ табуретки и любые другие столярные и жестяные работы, перечень которых висел в приемной мастерской. Для всех клиентов обещали в первый месяц скидку в десять процентов.
   Начался апрель, а с ним и дожди. Народ понес в мастерскую свою старую обувь с такими дырами в подошвах, что ее давно пора было выбросить на помойку. Приемщицы приветливо улыбались каждому посетителю и шли за советом к старшему мастеру Федоту Федотовичу Преснякову, человеку суровому и неприступному. Федот Федотович, только вчера ставший мастером и членом Правления, а до этого бывший лекальщиком, сердито хмурил брови, прося передать клиенту, что он получит завтра же свои галоши или сапоги, как новые.
  – А сегодня нельзя? – с виноватым видом спрашивал какой-нибудь старичок приемщицу, пряча под стул рваные носки, – ты уж там по-хорошему упроси мастера, скажи, что домой не в чем возвращаться.
  – Пойду, спрошу, – приветливо улыбалась приемщица и снова шла к мастеру, уже успевшему закинуть эти сапоги на самый верх: заказов было много, и все – срочные.
  – Завтра и только к вечеру, – сурово отвечал Федот Федотович, – рабочие и так сидят до ночи. Зря объявили о скидке, несут одну дрянь. Так мы прогорим за милую душу.
  – Федот Федотыч, – пыталась разжалобить его женщина, – клиент сидит в одних носках, ему не в чем домой идти.
  – Знакомая история. Так многие делали до революции. Ты, Зинаида, им меньше улыбайся, они почувствовали твою слабинку. Иди к Новотельнову.
  – Говоришь, в одних рваных носках сидит? – переспрашивал Новотельнов. – Надо на такие крайние случаи иметь тапочки.
  – Тогда, Алексей Афанасьевич, они совсем нам на голову сядут.
  – А ты войди в их положение. Это от отчаянья. Вся Москва разута и раздета, да и клиента упускать нельзя. Пойдут к Хабибулину за углом или в мастерскую Капустина.
  – У нас скидка, а у них нет. Вот что будет после скидки?
  – Так, Зинаида, ты – приемщица или уборщица? Иди и решай сама что делать. С такими пустяками ко мне больше не обращайся.
   И Зинаида шла уговаривать кого-нибудь из рабочих выполнить лично дня нее срочный заказ. Тот отставлял в сторону свою работу и брался за рваные сапоги. Через час работа была готова, и довольный старичок, выложив свои жалкие гроши, уходил восвояси, приходя через неделю к другой приемщице, чтобы также разжалобить ее своими еще одними рваными сапогами или полуразвалившимися ботинками жены.
   Больше всего заказов получал цех Пряхина. В нем изготавливали ножи, вилки, чугунные печки, ключи, замки, скобы для дверей. Женщины, оставшиеся после войны без мужей, приглашали рабочих на дом чинить кровати, диваны, рамы, отвалившиеся дверцы в буфетах и шкафах, старинные кресла. Иногда выпадали и более крупные работы: поставить печь, застеклить окна или сделать ремонт в квартире. Пряхин для этого дела нашел еще людей.
   Зарабатывали по нынешней жизни не так много, но больше, чем другие цеха, но все шло в общий котел (временно, пока не встали на ноги – так решило общее собрание и записало об этом в Устав). Тем, кто выражал недовольство, Сергей Михайлович, поставленный в своем цехе мастером, с обидой, что люди не понимают всей своей нужности для общего дела, указывал на дверь: не нравится – уходите, как-нибудь без вас обойдемся. Конечно, никто не уходил: в Москве царили голод и безработица.
 




     ГЛАВА 4




   Автомобиль свернул с Садового кольца и долго петлял по арбатским переулкам, пока не остановился около особняка с шестиколонным коринфским портиком и массивным фронтоном.
   – Приехали, Владимир Ильич, – шепотом сказал водитель своему пассажиру, профессору Даниленко, думая, что тот задремал.
  – Уже, – Володя открыл глаза, но не спешил выходить. – Скажи мне, Максим, вот ты водишь машину три года, хорошо водишь, знаешь в ней каждый узел, а завтра начальство прикажет тебе вести паровоз, да не простой, а с ответственным грузом, например, с бомбами, что бы ты на это сказал?
  – Отказался бы, Владимир Ильич, я себе не враг. Машину знаю, как свои пять пальцев, это точно, а на машиниста паровоза еще выучиться надо.
  – Здраво рассуждаешь. А вот некоторые люди этого не понимают.
   Максим догадывался, о чем говорит профессор: с переездом в Москву советского правительства его постоянно вызывали на консультации к высокому начальству по болезням, не имеющим к нему никакого отношения. Один раз были у самого Григорьянца, страдающего сердечными приступами. Там присутствовал и кардиолог Кирьянов, но Григорьянцу и его жене важно было знать мнение именно профессора Даниленко, московского светила.
   В этом особняке, куда они сейчас подъехали, жил один из заместителей Дзержинского – Жмудский. Володя был здесь уже два раза, объясняя чекисту и его жене, что он специализируется в области мозговых и позвоночных заболеваний, а у больного – камни в почках и желчном пузыре. По этим болезням в больнице есть другие прекрасные врачи. Но супругам кто-то внушил, что, раз Даниленко возглавляет хирургическое отделение, значит, он специалист во всех областях медицины.
  – Нам сказали, что вы раньше делали и другие операции, – суетилась вокруг доктора супруга Жмудского Веста Павловна, высокая, пышнотелая латышка, намного моложе своего мужа. Ей очень хотелось, чтобы ее мужа непременно оперировал профессор Даниленко. Современная правительственная элита требовала все самое лучшее, считая, что имеет на это полное право. Ленин вообще предпочитал вдобавок к своим врачам выписывать специалистов из-за границы. И лечились эти люди в дорогих санаториях, конечно, за счет государства. Еще Володя обратил внимание, что мужья, как правило, были из рабоче-крестьянской среды, а жены – из бывших аристократок, и наоборот, но снобизм у тех и других переваливал через край.
  – Уверяю вас, – убеждал он женщину, облаченную в темно-синее шелковое платье с глубоким декольте, как будто она собралась в театр, – у нас все прекрасные врачи, доктор Назаров, приходивший к вам вчера, поставил точный диагноз.
  – И все же Владимир Ильич, мы так на вас рассчитываем.
   Володя прошел в спальню к больному, страдавшему больше всего от чрезмерной полноты: его вес составлял 147 килограммов. Ему недалеко от апоплексического удара и серьезных проблем с сердцем. Такие люди страшно боятся физической боли. Стоило поднести руку к его животу, как чекист закрывал глаза, съеживался в комок и охал. Жена вздыхала и охала вместе с ним.
  – Геннадий Петрович, – Володя взял со стола рентгеновский снимок, – посмотрите на ваш снимок. Вот ваш желчный пузырь, вот камень, самый крупный и вызывающий тревогу. В любой момент он может перекрыть выход желчи из пузыря. Последствия могут быть необратимые. Вы носите в себе бомбу.
  – Ах, я сам ничего не могу решить. Жена выписывает журналы, она все знает.
  – Хорошо. Мы все обсудим с Вестой Павловной, но я вас предупредил.
  – Веста, – елейно-сахарным голосом вдруг произнес больной. – Оставь нас с профессором одних.
   Та с удивлением посмотрела на супруга: какие у него могут быть от нее тайны? – и, шурша своими шелками, нехотя вышла из комнаты.
  – Профессор, – проговорил только что умирающий больной жестким голосом, – скажите, Николай Ильич Даниленко, кажется, ваш брат?
  – Брат. А что случилось?
  – Он состоит в федерации анархистов и ведет антибольшевистскую пропаганду; газета, в которой он сотрудничает, находится у нас под особым контролем. Самая вредная газета, подрывающая авторитет советской власти и ее руководства. Таких людей сейчас относят к числу врагов, – в его голосе послышалась угроза.
   У Володи пробежал мороз по коже. Это расплывшаяся медуза, оказывается, не так проста: решила его припугнуть. Не зная, что ответить, он решительно заявил, что ему пора уходить.
  – Что ж идите, – усмехнулся Жмудский.
  – Я вас больше не задерживаю.
   Веста Павловна ждала его в столовой – большой комнате-зале с высокими потолками и обстановкой, оставшейся от прежних хозяев. Круглый обеденный стол посредине был уставлен едой и сервирован для двоих.
  – Прошу вас выпить со мной кофе, – произнесла она бархатным голосом с акцентом, который придавал ей особый шарм, – заодно и поговорим.
  – Спасибо, я должен ехать. С операцией больше тянуть нельзя. Для вас и вашего супруга, как я понимаю, важно мое непременное участие в ней. Я обещаю вам быть там вместе с профессором Назаровым. Немедленно отправляйте мужа в больницу, его начнут готовить к операции.
  – Владимир Ильич, – обрадовалась супруга, – мы в долгу не останемся. Здесь, в особняке, есть прекрасные вещи, которые не многие могут оценить.
  – Мне пора ехать.
  – Разве вы не будете сопровождать мужа в больницу?
  – За ним приедет машина с носилками и санитарами. Все будет хорошо, уверяю вас.
   Поцеловав ей по старинке руку, он вышел из комнаты. Его распирало от злости. На завтра в отделении намечалось много важных дел, но из-за прихоти Жмудского все срывалось. А операцию надо делать срочно, пока бомба в его желчном пузыре не «взорвалась», и они с Назаровым не оказались виновны в ее последствиях.
  – Ну, что, Владимир Ильич, придется паровоз везти? – пошутил водитель, видя его озабоченное лицо.
  – Придется, Максим.
   Дав в больнице необходимые распоряжения о Жмудском, он позвонил Николаю. Того, как всегда, в это время не было дома. Вежливый женский голос спросил, что ему передать.
  – Передайте, что он большой свинтус и совсем забыл брата. Мне с ним нужно срочно увидеться.
  – Обязательно передам, – засмеялся голос на другом конце. Володя тоже улыбнулся на собственную шутку.
   Разговор с чекистом настолько его обеспокоил, что вечером он поехал к Николаю, решив его дождаться, когда бы тот ни появился.
  У него были запасные ключи от квартиры и комнаты брата, но он все-таки позвонил. Открыла дверь красивая молодая женщина. У Николая теперь были новые соседи – анархист Григорий Максимов, его жена Ольга и родственники жены, сестры Раиса, Татьяна – эта красавица, открывшая ему дверь, и брат Игорь (Изя), маленький, горбатый юноша, веселый и добродушный.
  – Николай Ильич еще не пришел, – сказала, улыбаясь, Татьяна. Видимо, это он с ней разговаривал по телефону, и она вспомнила его «свинтуса». – Хотите, я вас угощу чаем или ужином, только разогрею. Наших мужчин никогда не дождешься.
   – Спасибо, у меня есть ключ от комнаты. Я там подожду.
   Комната оказалась незапертой. Это Володе не понравилось. На столе лежали газеты, тетради, недописанные рукописи. Прочитав лежавший сверху свежий номер газеты «Вольный голос труда» со статьей Николая, он пришел в ужас: Николай ругал советскую власть и Ленина. Заглянул в тетрадь, где брат вел свои ежедневные записи, и тоже ужаснулся. «Большевизм, – писал Николай на первой странице, – постоянно доказывает, что государственная власть обладает одними и теми же свойствами; она может менять свое название, свои «теории», своих вождей, но на первом месте у нее всегда будут диктаторство и беззаконие». У Володи опять, как во время разговора со Жмудским, пробежал мороз по коже. Конечно, большевики, да и любая правящая партия не будут терпеть таких злостных выпадов против себя.
   Пока он тут находился, дверь несколько раз открывалась: заглядывали то Татьяна, то ее брат Игорь. Такая бесцеремонность соседей еще больше возмутила Володю. Он не выдержал и закрыл дверь на ключ.
   Николай пришел в половине первого ночи. Володя успел заснуть и резко вскочил, когда тот постучал в дверь. Увидев брата, Николай сразу засуетился, побежал на кухню ставить чайник. Володя пошел за ним.
  – Да, подожди ты, не суетись. Мне надо сказать тебе пару слов, и я поеду домой.
  – Еще чего вздумал. Я тебя не отпущу, останешься ночевать. Я нынче – буржуй. У меня есть хлеб, ливерная колбаса и пара огурцов – подарок от одних очень хороших людей.
  – Ты, чертяка, – прошипел ему в ухо Володя, – почему не закрываешь дверь, когда уходишь из квартиры и оставляешь на виду все свои крамольные записи?
  – Здесь все свои.
  – Ты знаешь эту Татьяну, знаешь этого братца, который то и дело заглядывает в комнату и наверняка шарит по всем ящикам в твое отсутствие?
  –Они тоже не закрывают дверь на замок, но мне и в голову не придет заходить к ним в комнату, когда их нет. Говори прямо, что случилось. Ты же не просто так пришел и срываешь на мне всех собак?
  – Доставай свою ливерную колбасу и огурцы. Так уж и быть, останусь ночевать, но в 8 утра я должен быть в больнице.
  – На счет этого не беспокойся. В храме чуть свет зазвонят на всю округу. Лене будешь звонить?
  – Да. Ты пока все приготовь.
   Вернувшись в комнату, Володя рассказал брату о своем визите к Жмудскому.
  – Это лишний раз свидетельствует, – усмехнулся тот, – что они нас боятся. Их предупреждали, что рабочий класс к восстанию не готов. Они не послушались. Теперь, мало того, что потеряли часть России, посадили ее в калошу и не знают, как из нее выбраться. Все свои обещания нарушили. Мы не собираемся с этим мириться.
  – Ты так раньше верил большевикам, конспектировал каждую статью Ленина, теперь с ними воюешь. Мне этого не понять. Да и анархистов я не понимаю, чего вы хотите?
  – Ленин!? – усмехнулся Николай. – Да, когда-то, по молодости лет, я верил ему и всем нашим товарищам в Екатеринославе. Многих из них я до сих пор уважаю и надеюсь, что они думают о народе, а не о власти. Ленин же всегда стремился к власти, причем единоличной. Посмотри, кто его окружает, – ни одного достойного человека: Зиновьев, Каменев, Троцкий, прозванный им еще за границей «иудушкой». Зиновьев любое начинание Ленина встречает в штыки, выступил против «Апрельских тезисов», а затем и против Октябрьского восстания, считая его преждевременным. В ноябре организовал протест против однопартийного большевистского правительства, вышел из ЦК. Каменев его во многом поддерживал. Теперь они все снова с ним. Троцкий вошел и в ЦК, и в Совнарком. «Почему?» – напрашивается вопрос. Очень просто: такими «карманными» людьми легче управлять, навязывая им свою волю, вроде Николая II: я так хочу, и на всех остальных наплевать.
Кто Ленина не знает, считает его величайшим стратегом и тактиком, а он на всех давит, как танк, попробуй его ослушаться. Пожалуй, один Троцкий стоит особняком. Этот тоже любит власть и проявляет свой характер. Показал на переговорах в Брест-Литовске, что Ленин и ЦК ему не указ. В результате немцы теперь стоят в двух шагах от Петрограда, зря гибнут рабочие, срочно призванные защищать город и революцию.
  – Думаешь, боится его?
  – Кто его знает? Боится, но, скорей всего, не его, а эсеров, меньшевиков и нас, анархистов. Троцкий, хоть и «иудушка», свой человек, одного поля ягодка.
  – Все хороши, взбаламутили страну, довели людей до крайности, теперь свои амбиции удовлетворяют. Не дают спокойно жить.
  – Вижу, Жмудский тебя сильно напугал.
  – Страшные они люди, Коля. С ними опасно играть. И разговор тонко ведут: спасибо, пожалуйста, попейте кофе и тут же тебе – информация о том, что ваш брат находится под наблюдением ЧК. Я бы на твоем месте срочно отсюда уехал куда-нибудь в среднюю полосу.
  – Что я там буду делать? Там та же советская власть.
  – У тебя вечная борьба. Что за жизнь? Ведь в таких условиях вы, анархисты, ничего не сможете сделать.
  – Напрасно ты так думаешь. Мы хотим того же, что и большевики, только они давят своей диктатурой, а мы требуем, чтобы все делалось по инициативе народа, и народ нас поддерживает. Рабочие обращаются к нам за советом и помощью. Нет, здесь я на своем месте. Лизу бы сюда и детей.
  – Размечтался, Манилов, – Володя громко зевнул. – Давай-ка спать. Только дверь хорошо закрой, а то твои соседи и ночью не дадут покою.