Новый год в Праге

                Субъективные заметки
              к 70-летию Евгения Евтушенко

          Мне в свое время повезло - я познакомился с Е.Е. будучи студентом. А он был тогда еще молодым и уже великим. Нет, лучше наоборот - великим поэтом и вполне молодым человеком. Голубые глаза его ослепительно сияли, соперничая с его же улыбкой. А высокий рост, а спортивная фигура! Во всяком случае, с девушками он знакомился не на раутах и тусовках, а по-молодому - в трамвае и на улице, выдавая себя то за профессионального футболиста - что в принципе могло бы быть правдой - то за побочного сына Косыгина, что было, разумеется, чистой воды приколом.
           Жизнь, как известно, сюжета не имеет, а только - фабулу. Или, говоря проще, что было - то было. Но если оглянуться назад, сюжет выстраивается почти детективный.
           1969 год. Женя (так Е.Е. разрешил его называть) сидит у нас на кухне, курит и читает стихи. Моя юная жена смотрит на него, словно на новое воплощение Будды. Магнитофон включен, записывая запретное:

                Танки идут по Праге
                в закатной крови рассвета.
                Танки идут по правде,
                которая не газета.

            В моей руке хрустит сломанная рюмка, осколок впивается в руку, и кровь материализуется.
            ...Знал ли я тогда, что дружить мы будем куда дольше, чем просуществует империя?
            Мог ли предположить, что поеду работать в Пражской опере аккурат в год, когда Е.Е. поедет преподавать в Нью-Йорке?
            Думал ли о том, что буду сниматься в фильме Е.Е. «Детский сад» в роли... милиционера?
            Мог ли предположить,что однажды, вернувшись с лондонских гастролей в пустую пражскую квартиру (жена с дочкой были в России), выну из почтового ящика письмо с американской маркой. Это был 1993-й. Октябрь. CNN передавало на весь мир кадры расстрела Белого дома в Москве. Танки лупили по своим - не привыкать.
            «Эдик, привет, - писал Женя из Нью-Йорка...- Я совсем один - Маша с детьми в России. Так тоскливо, что даже написались вот такие строки:

            Сам себе чужой я на чужбине,
            всосанный в совсем чужую ночь -
            будто бы на родине убили,
            ну, а тело выбросили прочь...»

            Мороз продирал по коже от этих слов. А еще оттого, что орудия танков все грохали и грохали, Белый дом клубился черным дымом, сквозь который не было видно ни прошлого, ни настоящего, ни будущего...
            И у меня написалось письмо, где были такие строчки:

            Повстречать земляка за границей
            так приятно:  ведь это же – свой!
            Словно волжской водицы напиться,
            не мазутной, а прежней, живой.

            Ты - сибирский, а я – из Казани,
            друг от друга дома далеки...
            За границей мы – вот наказанье,
            но зато мы – свои, земляки!

            Что на родине нас разделяет,
            что мешает друг друга понять?
            Земляки земляков убивают –
            и воды им живой не сыскать...

            Тогда же, в 93-м, Е.Е. попросил меня связаться с его чешскими друзьями – поэтами и переводчиками Л.Душковой и В.Данеком – с тем, чтобы осуществить перевод  нового романа «Не умирай прежде смерти».
           Я читал этот роман, вернее, отрывки, еще до того, как он вышел на русском. Полуисторический-полубиографический, детективно-любовный, полный достоверных и выдуманных подробностей прошлого и настоящего роман уже был переведен на несколько европейских языков, но Е.Е. непременно хотелось, чтобы он заговорил с читателями по-чешски.
           - Кстати, в романе есть и твое имя, - интригующе сказал Женя. - Помнишь, ты меня в Москве на «Фауста» пригласил?
           Я, конечно, помнил.
           Это было лето 86-го: время начала любви Евтушенко к Маше, его теперешней жене. Тогда он, наверное, казался самому себе Фаустом, влюбленным в Маргариту вопреки воле Мефистофеля.

           Но сейчас была осень, Чехословакия разделилась на две страны, и невозможно было напечатать роман, хотя бы и очень известного автора, без финансовой поддержки.
          Я пел в оперных спектаклях, репетировал, учил новые роли и... искал спонсоров. Даже президенту Гавелу письмо написал, памятуя о том, что тот лично знает Евтушенко. (К тому же, поэт в недавнее время был председателем комитета по борьбе за освобождение чешского писателя-диссидента Гавела из тюрьмы). Ответа я не получил... Вот это письмо:

     «Уважаемый господин Президент!
     Прежде, чем обратиться к Вам с просьбой, позвольте мне представиться. Меня зовут Эдуард Трескин, я русский певец и в настоящее время второй сезон работаю по контракту в Statni Opera Praha.
     Я обращаюсь к Вам не только как к президенту, но и как к писателю.
     Дело вот в чем. Прошлым летом мой близкий друг, известный поэт и писатель Евгений Евтушенко передал мне свой новый роман «Не умирай прежде смерти». Не к чести российских издательств, впервые он опубликован в Нью-Йорке, где Евтушенко сейчас читает курс литературы в Университете. Роман переводится на все основные языки мира.
     Узнав о том, что я еду в Прагу, Евтушенко дал мне этот роман с  тем, чтобы я передал его переводчикам с целью издания на чешском языке.
     «Чехия, Прага очень близки мне, - сказал Евтушенко. - В Чехии знают мои стихи, и я хотел бы, чтобы мой роман читался бы и на чешском языке, а не только на английском или немецком».
     Он назвал мне имена своих друзей, известных переводчиков Лидии Душковой и ее мужа Вацлава Данека. Я разыскал Лидию Душкову и, передав ей роман, по сути передал и все хлопоты, связанные с его выходом.
     Вначале издательство «Млада фронта», куда обратилась Душкова, как будто заинтересовалось возможностью публикации романа (кстати, пожалуй, единственного художественного полотна о современной России, где сплетены любовь и политика, философия и юмор, реализм и символика).
     Издательство предложило чешскому критику Яну Петранеку написать рецензию на роман. Это было сделано, и я прилагаю рецензию на роман к своему письму. Но в декабре я узнал, что издательство все же не может опубликовать роман - считает издание нерентабельным. Проблема, таким образом, повисла в воздухе. Я пытался обращаться к некоторым коммерческим структурам за спонсорской помощью, но тщетно.
     Господин Президент! Я вполне отдаю себе отчет в том, что проблемы, которыми заняты Вы, гораздо важнее того, о чем пишу я, но, как известно, великое складывается из малого.
     Евгений Евтушенко - не просто всемирно известный поэт. Это человек, у которого никогда, даже в самые тяжелые годы советского тоталитаризма, не умирало чувство совести, чувство справедливости. Более того, Евтушенко пробуждал это чувство в других людях.
     Я помню, какое чувство недоумения, стыда и боли переживала наша интеллигенция в августе 1968 года, когда из Праги донеслось железное лязганье гусениц танков - танков, которые проехали и по нашим душам. Тогда единственный русский писатель послал протестующую телеграмму Брежневу - это был Евтушенко. И только Евтушенко осмелился написать стих «Танки идут по Праге». Конечно, этот стих не мог быть опубликован, но его переписывали от руки и передавали друг другу тайно. Я именно тогда познакомился с поэтом и прочитал этот стих.
     Господин Президент!
     Прошу Вас, поймите меня правильно. Я не получаю абсолютно никакой выгоды от публикации романа Евтушенко здесь, кроме интуитивного ощущения справедливости его издания для чешского читателя.
     Роман «Не умирай прежде смерти» можно назвать актуальным откликом поэта на августовский путч 1991 года. Но это - не просто публицистика. События новой и новейшей истории отражены в романе. Но это и не исторический роман. Поэт откровенно говорит о своей личной жизни. Но это и не автобиография. Роман, скорее всего, можно определить как автобиографию, написанную Россией последних лет - так сплелись здесь судьбы и страсти, любовь и политика, лица, характеры, герои и антигерои, борьба идей и мнений, жизнь личности и жизнь народа. Роман, при всей его многозначности, читается азартно, как детектив, и позволяет отрываться от чтения лишь затем, чтобы размышлять о прочитанном.
     Евтушенко несколько раз писал мне в Прагу из Нью-Йорка, но о романе упоминал очень деликатно, понимая, видимо, что дело это не столь простое, сколь желанное.
     Если бы Вы смогли уделить этому вопросу хотя бы небольшое внимание, то, я уверен, чешские читатели были бы Вам очень благодарны, а современная литература стала бы еще богаче и всемирней.
     Искренне уважающий Вас - Эдуард Трескин.
     P.S. Второго ноября 1994 года Евгений Евтушенко по приглашению чешского ПЕН-клуба должен приехать в Прагу на Всемирный конгресс ПЕН-клуба. Хотелось бы надеяться, что к тому времени будет возможно сказать поэту что-то позитивное о выходе его романа в Чехии».
 
          Время шло. И только через три года звезды сложились таким образом, что роман все-таки удалось и перевести, и издать в Праге.
          Но к тому году – 1996-му – усилиями нашего московско-пражского семейного клана увидела свет книга «Дай Бог!» - роскошное издание, включающее стихи Е.Е., множество фотографий, выполненных фотохудожником Сергеем Свинцовым, и мою маленькую повесть «Как стать кинозвездой» - о съемках в фильме поэта «Детский сад».
          Я не знаю объяснения, но закон парности событий существует. Во всяком случае, в моей жизни. А посему было решено проводить презентацию сразу двух книг – с участием Е.Е., разумеется.
          Рождество только-только миновало, в Праге было холодно – аж минус 10, а Женя прилетел из Штатов в летних ботинках...
          Нет, не хлопоты с организацией его выступлений, интервью, телесъемок и радиозаписей были основной заботой в те предновогодние дни. Главная проблема заключалась в том, где в Праге найти теплые ботинки 48-го размера.
          Что ни говори, а если человек талантлив в творчестве, его и в жизни интуиция не подведет. Мы метались из бутика в бутик – и всё было неподходящим: то мало, то маловато. А Женя крутил головой в сторону универмага «Котва», цепляясь взглядом за этот якорь.
            - Туда, туда надо идти.
           В «Котве»-то ботинки для «йети» и нашлись.
           Меж тем накатывал Новый год. Сильвестр, видимо, тоже бегал по магазинам, закупая для всех подарки – кому что.
           Прошло выступление Е.Е. в загадочном Х-клубе, прошла презентация книг в писательской лавке, что в Манесовой улице, с пресс-конференцией, с вопросами о ближайших планах, личной жизни и о том, на какие средства поэт жил при тоталитаризме.
            На последний вопрос Женя ответил просьбой:               
            - Представьтесь,  пожалуйста.
            Но любознательный человек представляться отчего-то не захотел и, пыхтя, ретировался.
            - Стоит ли отвечать на анонимный вопрос? - невесело улыбнулся Е.Е. - Тем более на такой типичный. Хоть бы новенькое что-нибудь придумали!
            По воле случая мы встречали 1997-й в ресторане «Яма».
            Компания была разношерстная, интернациональная - русские, чехи, американцы. Под сводчатым потолком стоял веселый гвалт.
            Все ждали Нового года, но у Жени с Машей был еще один праздник – десятилетие свадьбы. Они поженились 31-го декабря, и с тех пор весь мир, стреляя пробками шампанского в честь Нового года, не подозревает, что устраивает салют еще и в честь  русского поэта и его жены.
             Гудели голоса, лилось вино, в струях табачного дыма плавали чьи-то знакомые глаза. Я невольно вспоминал свадьбу Жени  там, в Переделкино...
            И тогда – кого только среди гостей не было! Литераторы, музыканты, художники... корреспондент Нью-Йорк Таймс... сын личного врача Льва Толстого... министр культуры Евгений Сидоров... родственники близкие и дальние... друзья...
            В разгар веселья приехал Андрей Вознесенский. Он высоко поднимал стакан с чачей и говорил, что счастлив присутствовать на свадьбе у великого русского поэта, а Женя поднимал ответный тост, объявляя, что счастлив – он, потому что на его свадьбе гуляет великий русский поэт. Впрочем, долго Вознесенский не гулял – хлопнул пару стопок и уехал, по-моему, вполне трезвым.
             А свадьба продолжалась «...и крылья эту свадьбу вдаль несли, широкой этой свадьбе было места мало – и неба было мало, и Земли!» Так, кажется, пелось в известном шлягере на стихи поэта, про которого некий партийный начальник сказал задушевно, что, мол, Роберт – это наш, советский Евтушенко.
             Тогда в Переделкине пелось много разных песен (в основном, мною или  гостями – со мною же в качестве солиста). Особенно забавно было, когда все мы хором пели арию из «Иоланты»:
«Кто может сравниться с Матильдой моей!»
             На самом деле в тот день, конечно же, никто не мог сравниться с северной красавицей Машей Евтушенко, еще не знавшей, впрочем, что ее будущие сыновья будут говорить на американском английском ничуть не хуже, чем на московском русском.
             Ну, а в «Яме» я пел совсем немного. Главной певицей была дочь – тогда еще школьница – Полина.  От одной из ее песен Женя даже прослезился – песня была о Праге, любви и России.
             - В болевую точку попала, - сказал он, - понимаешь, туда, где болит.
            Поцеловал ее и добавил:
         - Ах, ты... девяностик!
         - Девяностик? - удивилась дочь.
            - Ну, да. Я шестидесятник, а ты девяностик.
            
            Было бы все же неправдой сказать, что мы встретили Новый год вместе. За полчаса до полуночи по европейскому времени Евтушенко почему-то захотел вернуться в отель «Богемия», где тогда остановился.
            Может, причиной тому была его усталость, может – недомогание Маши, а, может быть, он просто не захотел дожидаться Нового года в месте с названием «Яма»...
           Во всяком случае, встретились мы уже в 1997-м, то есть, на следующий день 1-го января.
           Новогодняя ночь не прошла для поэта впустую – он написал стихи о Праге, любви...

           Это было внезапней обвала –
           то, как ты меня целовала
           новогоднею ночью пражской.
           И луна серебрилась пряжкой
           твоего захмелевшего пояса,
           улетевшего дальше полюса...

           Взорвалась ты, как пенная брага,
           так, что вздрагивала вся Прага.
           Целовалась, теряя разум,
           словно тысячи женщин разом!..

           Через два дня состоялось выступление Евтушенко в Российском культурном центре, как всегда, в переполненном зале. Назавтра ему предстояло уезжать...
           До утра мы просидели в тесной компании на вилле российского посла – пили, пели, слушали Женины рассказы о встречах с Пикассо, Кеннеди, Марией Каллас, об охоте на медведя в Сибири и анаконду в амазонской сельве. Да мало ли!
           Женя, например, взялся гадать нам по руке, уверяя, что умеет это делать профессионально, но с нас денег брать не будет.
            - Какая интересная у тебя ладонь, - сказал он, обращаясь к моей жене, - ну, в точности как...  у меня. Ты все еще Свинцова? Так и носишь девичью фамилию?
         - А у меня, Евгений Александрович, у меня такая же рука, как у мамы? - несколько ревниво спросила дочь.
         - У тебя?.. - Женя внимательно изучал ладонь Полины.
            - Знаешь... Таких линий я вообще что-то не припомню. Словно у марсианки...
            - А вы встречались с марсианами? - по-подростковому съехидничала дочь.
          - Представь себе – да. Я частенько там бываю.
          «А что, - подумал я, - может, и бывает».

          Спокойного отъезда из Праги не получилось. Вначале  рано утром отправили совсем разболевшуюся Машу в Америку. Евтушенко уезжал поездом в Германию на запись телевизионной передачи. Сборы, неразбериха, белые листы черновиков разбросаны на столе, из чемоданов высовываются рукава сорочек, будто не хотят уезжать. Как назло, куда-то подевался билет - а до отхода поезда всего полчаса.
            - Сколько ехать до вокзала?
            - Рядом, если в пробку не попадем.
            Всю дорогу, пока ехали, искал билет, выворачивал карманы. На вокзале кинулись к кассам – очередь! И ведь не возопишь: «Граждане, пропустите, пожалуйста. Это – Евтушенко!» Тут, у кассы, каждый – Шекспир.
            - Туда! – закричал Женя, полагаясь, как обычно, на свою верняк-интуицию. Слава Богу, что мы его на сей раз удержали – не то прямо по путям побежал бы.
            - Ничего, может, в поезде куплю. Обойдется.
            Он влетел в вагон, ловя на лету брошенные нами чемоданы. Состав тронулся. Уже потом выяснилось, что билет был в одном из чемоданов. Так что интуиция и на этот раз не подвела – обошлось.
             Когда Евтушенко уехал, Прага показалась  пустой и немного более провинциальной, чем обычно. Впрочем, я уже знал, что у этого человека есть особенность – в любую столицу мира приезжать, словно в провинцию из великой страны.
            Эта великая страна – империя его души, и попасть в нее можно только через сердце поэта, а пропуск туда – его книги. Ну, да он сам написал когда-то:

             В мое сердце,
                как в дом,
             заходите –
                и в нем
             будьте,
                как дома!
    
              Спасибо, Евгений Александрович, непременно зайдем – и в дом, и в сердце. Не надейтесь, что мы вежливо откажемся от вашего приглашения, сочтя 70 лет достаточно убедительным поводом не беспокоить.
              Кстати, о возрасте.
              В свое время Евтушенко написал такие строки:

             Жизнь, ты бьешь меня под вздох,
             а – не уложить!
             До семидесяти трех
             собираюсь жить.

             Казалось, наверно, тогда, что семьдесят три - это где-то далеко, в ХХI веке.
             Помню, как несколько лет назад сказал ему осторожно:
             - Жень, а ты не хочешь переделать этот стих, ну, скажем, так:
     «Я до девяноста трех собираюсь жить!»
             Он засмеялся и сказал:
         - А ты думаешь девяносто три – это так много?
          - Ну, тогда...
         «Я до ста, быть может, трех
                собираюсь жить!»
         Евтушенко похлопал меня по плечу:
   - Не волнуйся. Я уже продумал все варианты.

             «Нет
                лет...» -
              вот что кузнечики стрекочут нам в ответ...
              Нет
                лет.
              Мы все,
                впадая сдуру в стадность,
               себе придумываем старость,
                но что за жизнь,
                когда она - самозапрет?
                Копни любого старика,
                и в нем найдешь озорника...
                Нет
                лет.
                Есть только чудные и страшные
                мгновенья.
                Не надо нас делить на поколенья.
                Всевременность –
                вот гениев секрет.
                Любить.
                Быть вечным во мгновении.
                Все те, кто любят, -
                это гении.
                В любви полмига –
                полстолетия.
                Полюбите –
                не постареете.
                Нет
                лет.
                Есть
                весть,
                что существует жизнь другая,
                но я смеюсь,
                предполагая,
                что сотня жизней не в другой,
                а в этой есть,
                и можно сотни раз отцвесть
                и вновь расцвесть...
                Нет лет...


                Прага  2003 г.