Мышь серая...

   Случай этот произошёл со мной в очень сложный период моей жизни. Меня тогда списали из авиации по состоянию здоровья и ещё лёжа в госпитале я познакомился и подружился с полковником Темьяновским, Тимсоном, как его называли ближние друзья и знакомые. Он тогда оформлял перевод к нам в Николаев, где ему предложили должность начальника ЛИС (Лётно-Испытательной Службы) Кульбакинского авиазавода. Посочувствовав, и осознавая всю сложность выбора, перед которым я оказался (куда пойти и чем заняться списанному пилоту), он предложил мне должность начальника службы объективного контроля, которая в ближайшее время должна была освободиться. Несмотря на то, что мне приходилось во время полетов практически каждый день заниматься расшифровкой записей аппаратуры объективного контроля, я не имел не малейшего представления о том, как проявляются и подготавливаются материалы для этого. Компьютеров тогда не было и записи МСРП-12 (Система регистрации режимов полета, так называемый «Чёрный ящик») переписывались на фотобумагу в рулонах длинной по пять-семь метров. На каждый рулон умещалось до десяти показаний, а всего этих показаний было более семидесяти. Потом эту фотобумагу надо было проявить, отбелить и зафиксировать, не забывая промывать после каждой операции. Для того, чтобы этому научиться и приобрести необходимый навык, в лаборатории оставался, на некоторое время, её старый руководитель Григорий Иванович, который и передавал мне свой богатый опыт. Кроме него в лаборатории на должности дешифровщика работала выпускница Киевского института инженеров гражданской авиации. Звали её Наташа. Была она этакой молодой разухабистой дамой и не смотря на двоих детей, не стеснялась принимать участие в общих мужских пьянках, любила заигрывать со всеми мужиками подряд и вообще была своим в доску парнем. Она приняла моё назначение с зубовным скрежетом и недовольством, так как рассчитывала сама занять эту должность. Её неприязненное отношение продержалось довольно длительное время, до тех пор, пока к нам не прилетела летающая лаборатория для расследования катастрофы самолёта Ту-22, у которого отвалилось крыло на взлёте. Надо сказать, что в составе экипажа лаборатории были специалисты высокого класса и они сразу оценили моё умение в дешифровке. Когда мы начали проводить анализ случившейся катастрофы, они увидели, как я на длинном столе разложил листы один над другим и начал рассказывать, что происходит по минутам и секундам сравнивая сразу большое количество различных показаний. Тут Наташка и раскрыла рот… Её, как специалиста, научили снимать показания с ленты одного какого-то параметра. А чтобы в комплексе понимать всю картину того, что происходит с самолётом в воздухе, надо было долго летать самому. После этого она успокоилась, и мы с ней даже сдружились. Специалисты из летающей лаборатории предложили мне тогда перейти к ним в экипаж. Это сулило большие перспективы, надо было летать по всему Союзу, проводить анализ авиационных катастроф, с дальнейшей перспективой жить в Москве. До сих пор не могу понять, почему я тогда не согласился на это предложение. Меня ничего не держало в Николаеве. Хотя, какой смысл теперь сожалеть об упущенной возможности…
   Ну и возвращаясь к Наташке. У нас по лаборатории иногда бегали мыши, которых она очень боялась. В тот день Наталья пришла на работу в каком-то «вздыпопленом» состоянии. То ли дома что-то было не в порядке, то ли повздорила с кем-то, короче на работе всё ей было не так. Она раскидывала ручки, журналы, тетради, фыркала и вела себя, как разъярённая тигрица. Я посмеивался над ней и сказал, чтобы она не очень-то разбрасывалась всем, чем не попадя, а то мыши у нас тут бегают, вдруг спугнёшь…
- «Подумаешь, мыши! Да видала я их! Да я их порву, как Тузик грелку!» - заявила вдруг расхрабрившаяся Наталья.
Ну, думаю, посмотрим на твою храбрость! Стоило только ей уйти куда-то ненадолго, как я скрутил из чёрной бумаги небольшой такой аналог мыши и привязав к ней нитку протянул под столом рядом со стулом, на котором она обычно сидела. Наташка вернулась, уселась на стул и продолжила свои выступления. И тут я, потянув за нитку, закричал:
- «Мышь! Мышь! Смотри вон бежит!»
Наташка опустила глаза и увидела, как к её стулу резво движется МЫШЬ!!! Реакция последовала незамедлительно. Она подпрыгнула из положения сидя так высоко, что я подумал, что заскочит на стол и завизжав, как пожарная сирена рванула из лаборатории, продолжая вопить, что было сил. Из всех лабораторий повалил народ, а она, продолжая громко кричать, выскочила на улицу и добежав до курилки спряталась за спинами сидевших там мужиков. Я, согнувшись пополам от смеха, держа на нитке аналог мыши, вышел на улицу и подходя к курилке попытался объяснить, что это не мышь, а бумага. Куда там! Увидев, что я приближаюсь со «страшным зверем» в руках, она снова заверещала, и попыталась влезть на спинку лавочки. Тут уже не выдержали и грохнули со смеха все мужики в курилке. Махнув рукой на «бедную женщину», я выбросил мышь и вернулся в лабораторию. Через некоторое время Наталья вернулась в лабораторию и уже вела себя тише воды и ниже травы…
   Кроме Наташки, я столкнулся ещё с одним недовольным моим назначением. Им оказался главный инженер завода. Я стал проводить и описывать все испытательные полёты авиационной техники, подробным образом обращая внимание на все мелкие детали, чего раньше никогда не делалось. Из-за этого ему приходилось много времени затрачивать на изучение этих записей. Недовольство проявилось очень неожиданно и бурно. Как-то на разборе очередного облёта самолёта в кабинете директора завода, где присутствовали все ведущие специалисты завода, главный инженер с возмущением, тыча пальцем в мою сторону заявил:
- «Нет, вы посмотрите, что понаписал здесь этот грамотей! У него во время выполнения виража с креном 45 градусов штурвал находится в нейтральном положении!».
Я даже рот не успел раскрыть, чтобы объяснить, что штурвал отклоняется только во время ввода самолёта в крен, а дальше он сохраняет нейтральное положение, делая мелкие отклонения для удержания самолёта на вираже. Как тут же вступился Темьяновский.
- «Ну и что?» -сказал он. «А в каком положении, по-вашему мнению он должен находиться?».
- «Как в каком! Крен-то 45, значит и штурвал должен находится в таком же положении!» - вещал в запале инженер.
- «Ну да, чтобы самолёт делал «бочку» и вращался до тех пор, пока его не остановят?» - тут уже не выдержал я и продолжил.   - «Вы хотя бы аэродинамику почитали, что ли, прежде чем замечания делать!». Короче, после объяснения, все успокоились, но инженер затаил злобу и при каждой возможности пытался как-то это на меня излить.
   Выразилось это в том, что на заводе был пропускной режим и войти и выйти можно было только вначале и в конце рабочего дня. Мне же по роду деятельности приходилось заниматься расшифровкой материала после проведения предполётной подготовки или после окончания полётов, то есть в конце дня. Приходилось задерживаться и заканчивал я работу к семи-восьми часам вечера. Но в это время автобусы в город из поселка Кульбакино, где находился завод, уже не ходили. Перестройка… Приходилось мне через лётное поле, напрямую идти в сторону дома, а это около десяти километров. Нет, летом ещё ничего, а зимой ой-ой как не комильфо… Вот я и обратился с просьбой выписать мне пропуск, который разрешал свободное посещение завода.Решал этот вопрос именно главный инженер. Когда я пришёл за ответом, то мне с ехидной улыбочкой было отказано в положительном решении, мотивируя тем, что должность моя не относится к руководству завода. Короче пришлось мне написать заявление по собственному желанию и покинуть эту работу.