Подсадная утка

        Адвокат Васильев, худощавый мужчина лет 45 с проседью на голове, вошел в вагон метро, сел на свободное место и от нечего делать стал разглядывать пассажиров, сидевших на противоположной стороне вагона. “Снова ни одной симпатичной девушки”, - отметил он про себя и опустил веки. Он даже испытал некоторое удовлетворение от того, что мысль, высказанная им как-то жене за вечерним чаем - “все красивые девушки Петербурга пересели из метро в мерседесы” - в очередной раз нашла свое подтверждение. Жена с ним не соглашалась, утверждала, что красивые женщины и девушки по-прежнему встречаются ей в метро, а вот стройные и прилично одетые мужчины почти вывелись - на кого ни посмотришь, все в мешковатой одежде или трениках кальсонного вида в сочетании с кроссовками, да еще и с пивными животами, как беременные на четвертом месяце.
       На очередной станции Васильев разлепил веки и увидел почти напротив себя худенькую невзрачную девушку, почти подростка. У ног девушки стояли рюкзак и огромная плоская брезентовая сумка, в каких художники перевозят свои картины в подрамнике.
       “Студентка художественного училища, - решил адвокат. - Картину везет домой, чтобы закончить задание; у них ведь тоже и контрольные работы, и семинары. Бедная девочка, сама как шпингалет, а какую махину таскать приходится, - размышлял он.
       Вспомнилась ему вдруг Маринка - “Мышонок”, как он называл свою дочь. После развода Васильев редко виделся с нею, “бывшая” препятствовала встречам, не могла простить его второй брак с “молодой стервой”.
       Маринку Васильев жалел и любил - помог ей поступить в институт на бюджетное место (вспомнил старые связи), иногда встречался с дочкой после учебы, давал ей карманные деньги и она, веселая, уезжала электричкой домой, под Гатчину.
       Вот и сегодня она забежала к нему в адвокатскую контору после учебы, и они прогулялись по Юсуповскому садику. Во время прогулки Маринка внезапно разрыдалась и начала рассказывать растерявшемуся от ее слез отцу - “нет ни одной подруги в учебной группе, а оторвы - такие всегда находятся - клюют ее как белую ворону, всячески задирают и дразнят “целкой”.
       Услышав последнее, Васильев обнял дочку:
       - Я горжусь тобой, Мышонок. Эти стервы просто завидуют тебе; тому, что ты, в отличие от них, сохранила девичью чистоту. Не вздумай прогибаться под них, а подруга со временем обязательно найдется - верь мне.
       Маринка крепче прижалась к отцу, успокоилась, через несколько минут уже весело щебетала и, получив очередное “мелочишко”, с настроением поехала домой.
       Все это Васильев вспомнил, уставившись куда-то в район шеи девчушке с набором художницы, но не видел ни ее самой, ни ее шеи, а только - свою Маринку - такую же тоненькую, такую же худенькую. Вернувшись в реальность, он улыбнулся художнице, но та отвела глаза в сторону.
       “Ишь, пигалица, смущается, - с теплотой подумал Васильев. - Тебе бы мясца нарастить, женственной округлости прибавить, а то ведь жалость одна - как посмотришь”, - и, расчувствовавшись, решил, что непременно поможет девушке донести ее огромную сумку до автобуса или трамвая.
       Внезапно Васильев почувствовал что-то беспокоящее его, повернул голову и столкнулся со взглядом женщины лет пятидесяти. Этот взгляд не излучал ни любви, ни ласки, но испепелял, прожигал насквозь. “Вот вам живая ведьма и мужененавистница на сцену пожаловала, - ошарашенно подумал Васильев, отражая колючий, буравящий взгляд. Волна гнева поднялась в нем, и он даже не подумал отвести глаза, посылая ведьме ответную порцию злости.
       Тем временем поезд остановился, объявили конечную станцию “Купчино” и художница стала собираться. Васильев подошел к ней, предложил свою помощь и, не дожидаясь согласия, взял брезентовую сумку с подрамником. Девушка надела рюкзак за спину. Шагая в пассажирском потоке на выход из метро, Васильев узнал, что девушку зовут Анна, учится она в художественном лицее, что ехать ей надо в Пушкин, где она снимает квартиру. И снова защемило у Васильева от жалости к Маринке, которая также вынуждена ездить каждый вечер электричкой под Гатчину.
       Когда проходили мимо продуктового “Перекрестка”, Анна попросила Васильева чуть подождать, - надо купить батон и молока - он с готовностью согласился, умилившись скромности студенческого ужина. В фойе супермаркета девушка сняла рюкзак – «присмотрите, пожалуйста, за вещами» - и убежала к продуктовым полкам, вернулась минут через десять, извинилась, - очередь и никто не пропускает - снова подхватила рюкзак, а пакет с продуктами даже не стала убирать в него и они пошагали в сторону ПАЗиков, едущих в Пушкин от Витебского проспекта. По дороге Анна пожаловалась Васильеву, что после автобуса ей придется идти через парк, - так короче, вот только люди почти не ходят, а ведь уже темно, зимний вечер - но Васильев стыдливо промолчал, перспектива поездки в пригород его совсем не грела.
       “Если только сама попросит, - решил он про себя, но, к счастью, девушка углубилась в свой мобильник.
       Уже передавая Анне сумку с подрамником, Васильев сунул ей свою визитку со словами:
       - Возьмите, в жизни всякое может быть, вдруг адвокат понадобится.
       Художница вдруг уставилась на него округлившимися глазами и, с нескрываемым удивлением, спросила:
       - Вы адвокат?
       Васильев даже обиделся:
       - Что, не похоже? Вы знаете, адвокаты ведь не только в “БМВ” и “Мерседесах” ездят, очень часто - и на метро.
       - Да нет, я не поэтому, - возразила девушка, но почему - объяснить уже не успела, ее вдавили внутрь автобуса входящие пассажиры. Васильев помахал рукой в окна отъезжающего автобуса и направился обратно к подземному переходу на Балканскую площадь. Недалеко от входа стоял здоровенный детина, который вдруг, словно вспомнив что-то, повернулся спиной к Васильеву и троекратно, истово перекрестился.
       - Развелось сектантов, - зло проговорил Васильев, проходя мимо детины. Тот лишь покосился на него, но промолчал.
       Возвращаясь домой, в трамвае, адвокат углубился в размышления по текущему судебному делу и о художнице уже не вспоминал, а дома, с порога обласканный нежными объятиями жены и вовсе забыл вагонную попутчицу...
      
       Вечером следующего дня Васильев приехал из арбитражного суда в адвокатскую контору, где встретил Константинова, адвоката еще молодого, но уже имеющего авторитет эксперта по делам о сексуальных домогательствах. Они приятельствовали и Васильев с удовольствием согласился на предложение коллеги - “давай, чайку”. За чаем Константинов весело рассказывал - а был он человеком неунывающим и рассказчиком умелым - как судья NN измывалась в заседании над его подзащитным, пока он не вмешался - “только тогда перестала включать мужененавистницу”.
       - И я вчера столкнулся с такой стервой, - вспомнил Васильев женщину с колючим взглядом из метро и рассказал историю с художницей целиком.
       - Это ты правильно сделал, что не поехал художницу провожать, - задумчиво произнес Константинов. - Нарисовала бы она тебе дело по педофилии.
       - Как это? - не поверил Васильев.
       - Эх, вы, арбитражники, все в лайковых перчатках разгуливаете среди своих договоров подряда и поставки, а изнанку уголовных дел не чувствуете, не понимаете. То были охотники на маньяков - педофилов, уж ты мне поверь. Художница твоя худосочная - это подсадная утка, играющая роль малолетки. Она как поймала твой взгляд и улыбку, так и отправила сигнал другим охотникам. Тогда в вагоне и объявилась мужененавистница, которая глазами тебя прожигала, чтобы определить - их ты клиент или нет. Если бы ты стал глазками от нее бегать, то подозрение бы усилилось.
       В магазин девчонка не просто за продуктами зашла, а оставила тебя под наблюдением - будешь ты копаться в ее вещах или нет. Маньяк обязательно поинтересуется, что находится в рюкзаке будущей жертвы, чтобы знать наверняка - рисковать то он не хочет - ему ничто не угрожает. И здоровенный детина крестился не от религиозного рвения, а давал отбой всей спецоперации. Если бы ты поехал с художницей, да где-нибудь в парке решил ее приобнять, именно этот “сектант” ломал бы тебе руки при задержании. Поздравляю, ты сделал правильный выбор, отказавшись от поездки в Пушкин.
       - Я сейчас даже не знаю, то ли мне радоваться за свой моральный облик, то ли обижаться, что меня за педика приняли, - пробурчал Васильев.
       - Брось, все этапы проверки ты прошел безукоризненно: ведьмин взгляд выдержал, в вещах художницы не копался, даже то, что визитку ей отдал, подтверждает, что ты честный человек - не маньяк. Художница, конечно, удивилась твоей наивности, тому, что будучи адвокатом, ты не почувствовал, не понял, что она на работе, на охоте. Ей ведь невдомек про твои сентиментальные эмоции, связанные с дочкой. Так что обижаться - не на что, оперативники всего лишь делали свою работу.
       - Извини, Костя, мне надо дочери позвонить, - заторопился вдруг Васильев и отправился в пустующую переговорную комнату.
       - Привет, Мышонок! Ты после учебы пешком ходишь домой от электрички?
       - Конечно, нет. Сажусь на маршрутку и - до самого дома.
       - Слава Богу! - выдохнул Васильев.
       - Пап, что случилось?
       - Просто вспомнил, что по дороге надо большой пустырь проходить, а вечером уже темно, - объяснил Васильев.
       - А-а, понимаю, ты хочешь сказать, что ходить через пустырь опасно, кругом маньяки, верно? Не волнуйся, пап, правила безопасности я соблюдаю - недаром я дочь адвоката.
       - Ну, да, ну, да, - смущенно пробормотал Васильев. - Все верно, - и уже отвечая каким-то собственным мыслям, закончил: - Дети и должны быть умнее и дальновиднее своих родителей.

                КОНЕЦ