Генюшка. 13. Нависла туча тучная

13. Нависла туча тучная


Первого августа началась мировая война. Многих мужиков в их волости поставили под ружьё. «Спустилась туча тучная, нависла непроглядная» – говорили в деревнях.

Через  месяц и Кузьму Егорыча забрили. Уже  без него, по осени явился на белый свет Петенька. Был мальчонка вылитым  Кузьмой  Егоровичем.  Такой же смуглый,  большеглазый, с  темными волосиками, которые уже через месяц во всю вились, а к году  превратились  в кучерявую шевелюру, ну из кольца в кольцо.  Маленький Кузьма да и только. Красавчик просто.

После рождения Петеньки маменька стала чаще прихварывать. Спина отказывала, ноги  и руки отекали,  одышка мучила, сердце то замирало, галопом пускалось. . Голова кружилась постоянно, так что даже ходить не могла, от стенки к стенке её швыряло, как пьяную.  Бабы соседские даже поговаривать стали, что не жилица Мария Ивановна. Жалели её да ребятишек, потому как ежели что – уже дважды-трижды сиротами станут.

Хорошо старшие дочери-помощницы всю работу основную по дому воротили, да и Генюшка с Васяткой не отставали. Генюшка водилась с Петенькой и старшим сёстрам подсобляла, но больше ей нравилось Васятке помогать.

С момента отправки тятеньки на фронт, тогда ещё  двенадцатилетний  Васятка,  взвалил на себя всю мужскую работу. И урожай собирал, и поле пахал, и косил, и стога метал, и озимые сеял, и дрова заготавливал, да ещё и жеребёнка  Чанко растил и холил, и аллюрам обучал. Резко повзрослел парнишка. Только двенадцать ему, а он как заправский мужичок хозяйство на себе тянул.  Ну как тут Генюшке не подсобить брату, тем более мужским работам она была обучена с малолетства.

К пятнадцатому году жить стало совсем худо. Гнедко был уже очень стар и работать не мог.  А потом и вообще пал. И если не удавалось одолжить для пахоты лошадь, то кто-то из старших сестёр впрягался в плуг,  а Васятка пахал. Хорошо,  что все дети в семье с малых лет работать  приучены были, никакой работой не гнушались. Вот и выжили сообща.

Скотину реквизировали на нужды  фронта. Народ поговаривал, мол, это дело рук Ухваткина,  у других-то домохозяев по божески взяли, хоть сколько-то скотины на разживу оставили. А  у   Марии Ивановны почти всю подчистую загребли, оставили  пару куриц, телёнка, свиньюшку самую плохонькую, овечку, да козу, а остальных продразвёрсткой изъяли. Хорошо хоть жеребёнка Васятка вовремя в Юртах у дяди Мустафы запрятал.

Вот и стало хозяйство Марии Ивановны совсем никудышным.  Раззор сплошной.   Это ж поднимать тяжело  да долго, а разорить махом случается.

Мало того, Ухваткин уже и на их пахотную  и сенокосную землю глаз положил. Сильно на эти угодья зарился.  Всё оттяпать норовил, ну и оттяпал. И правду не найти.  Да и сил не было у Марии Ивановны правду искать, а ребятишек кто послушает, в каком суде.

Махнула рукой Мария Ивановна на ухватоские проделки, только одно сказала: «Хапает, хапает и всё ему мало. Только ведь дохапается однажды!».

А Ухваткин гоголем ходил, кум королю. Ухваткиных-то совсем не тронули, ни скотину не реквизировали, ни сыновей на фронт не забрали, ни племянников, ни его самого.  Вот и думай-гадай, то ли заплатил Ухвакин  кому надо хорошую мзду, то ли своя рука  во власти имелась.

От тятеньки  пришло всего-то три  письма,  а  потом молчок. Что с ним, жив ли, воюет ли, или в плену, или ранен,  или,  не приведи Господь, вообще убит, они не знали. Сильно переживала за тятеньку Мария Ивановна, да и дети не отставали, почитай выросли с ним, ведь шесть лет в детстве – это немало.

Мустафа иногда наведывался, привозил Марии Ивановне с детьми то баранины, то говядины, то мёда.  Всё  подспорье.

Младшая сестра  Марии Ивановны Феклуша  много помогала. Феклуша красавица была,  по красоте-то своей и  замуж удачно вышла за очень хорошего и зажиточного человека, который в ней души не чаял.  Но сестру не забывала, И каждый месяц то  зерна сестре подкинет, то мешок муки, то масла конопляного, то деньжат, то обновки ребятишкам справит. Сильно поддерживала.

Да   порой заскакивала  Ерошкина маманя, Агафья Сидоровна. Благодарной оказалась женщина, не забыла,  как Генька Ерошку из трясины вытащила. То кринку молока притащит, то сметаны,  то яиц лукошко. Да и на сельском сходе семью Марии ежели что, до хрипоты защищала, а уж покричать, да поскандалить Агафья умела.  Сдружились они с Марией-то крепко.

Да попадья  Евстолия Михайловна помогала чем могла.  Ну и соседи помощь оказывали. Или как в деревне у них говорили «помочь». Вообще, деревенские помочи – великая штука, когда всем миром наваливались, допустим, мужику избу поставить, или баню, или внезапно слёгшему с хворобой мужику поле вспахать или урожай  убрать. Или вдов и сирот  продуктами поддержать. Сегодня ты помог – завтра к тебе помочи придут. Кузьма Егорыч всегда во всех помочах участвовал, вот и теперь его семью не забывали.    

Летом пятнадцатого все шестеро старших помимо огородных  работ заготовили впрок огромную массу ягод и грибов, в два раза больше чем в прошлые годы.  Варенья наварили,  грибов насушили, насолили  и спустили в подпол. Какая-никакая, а всё ж провизия  на зиму.  Трав насушили, это тебе и лекарство,  и чай травяной.  Васятка  даже научился добывать из колод-бортей мёд лесных пчёл. Так  с людской помощью и выживали.

Но, слава Богу, выкарабкалась маменька. Постепенно она стала поправляться. Да тут и радость большое дело сыграла, перед Рождеством пришло долгожданное письмо от тятеньки. Спрашивал, почему они не отвечают на его письма, получали ли  их они. Сообщал он, что был немного ранен, самую малость,  лежал в лазарете, но там споймал тиф и вот теперь лечится от тифа.  Просил не волноваться и передавал поклоны родне и соседям.

Подивились домочадцы: кроме тех трёх писем попервоначалу они ничего больше не получали, а сами Кузьме исправно письма слали. И он оказывается им писал. И вот на тебе! Ни они, ни он писем-то не получали. Вот куда девались письма-то?

Маменька как услыхала, что он жив - сразу духом воспряла. А к весне совсем встала на ноги.  И из нужды мало-помалу выкарабкиваться стали. Телушка выросла, превратилась в заправскую корову, двух телят принесла. Молоко  своё вновь появилось, и сметана с творогом.

Петенька потихоньку-помаленьку  подрастал.  Бегал уже, лопотал по- своему.  Да забавник такой, радость всех домочадцев.
- Вот уже и на человечка похож! - шутили домашние.

В начале лета шестнадцатого года среди ночи раздался стук в окно.  Маменька испугалась и попервоначалу не хотела открывать, но потом, что-то торкнуло её в сердце. вышла на крыльцо и обомлела. Перед ней стоял,  покачиваясь,  высохший измождённый доходяга. Со впалыми щеками, обросшими  чёрной с проседью щетиной и ввалившимися глазами. На обтянутом кожей костяке  мешком висела потрёпанная солдатская форма. Чужой нездешний человек. Но что-то неуловимо знакомое  сквозило  в его  облике.

- Мария… - выдохнул  человек.  И покачнулся, и схватился за косяк двери.
- Господи! Кузьма!
 Из глаз Марии полились слёзы.

Да, это был он, Кузьма Егорович. Точнее то,  что осталось от некогда могутного, пышущего силой и здоровьем человека,  с румянцем во всю щёку, мужика – косая сажень в плечах, труженика с пудовыми кулаками.
- Вот,  списали подчистую. За  ненадобностью, - криво усмехнулся Кузьма и остался стоять на месте.
- Пошли в горницу, Кузьма Егорович, - сказала маменька.  И, взяв  его за руку,  ввела в избу.
- Мне б помыться с дороги.
- Так баня натоплена, ещё с вечера. И  вода  горячая есть.

Когда Кузьма Егорович, вымытый,  в чистой свежей одежде вошёл в избу никто из детей, кроме Петеньки,  уже не спал.

- Тятенька! Как же мы скучали по тебе! - говорили  и старшие дочери, и Генюшка с Васяткой,  обступив Кузьму со всех сторон.
-  Я тоже, - отвечал тятенька.
- Дайте отцу поесть! Завтра  наговоритесь, - шугануда Мария детей.

И они неохотно разошлись. Старшие девицы в светёлку, а Васятка с Генюшкой по своим лавкам.

Но назавтра наговориться не удалось. Нет, по первоначалу,  всё шло своим чередом.  Утром Кузьма возился с Петенькой. И такая радость была у него на лице, что ребятишки не стали  отрывать тятеньку от долгожданного сына.

Потом в  избу к ним повалили соседи и родня, с гостинцами и бутылками самогона.  Мария Ивановна накрыла стол. А Кузьма Егорыч вышел к гостям в свежевыстиранной и просушенной форме, хотя выцветшей и  обтрёпанной, но зато с Егорием и медалью «За усердие». Мужики разглядывали награды, покачивали головами, хвалили Кузьму и пожимали ему руку.

Даже Ухваткин заявился. Разошёлся в широкой улыбке, сказал пару добрых слов, героем назвал  и даже похлопал Кузьму по плечу, мол, одобряю награды.  Кузьма поблагодарил и пригласил Ухваткина за стол.

Народ ел, пил, расспрашивал тятеньку о войне.  Тятенька отвечал, слегка покашливая и периодически похлопывая себя  по грудине, чтобы продохнуть.  Заиграла гармошка, полились песни.  Гуляние протянулось допоздна.

А утром по деревне,  как снежный ком, наматывая всё новые и новые слухи пронеслось: Кузьма-то дезертир, сбежал с фронта.  И вообще у него чахотка и тиф.

Уже через час к избу  ввалились Ухваткин, отец Гермоген и сельский староста.

 Староста снял картуз и откашлявшись начал: «Ты вот что, Кузьма Егорыч, выслушай, что Боровиковское сельское общество  решило на сходе.. Только без обид.

- Да что ты с ним цацкаешься! – оттолкнул старосту Ухваткин и выступил вперёд.
- Сход  решил, что тебе, Кузьма, надо покинуть Боровикову немедля, потому как у тебя чахотка и тиф.  Так общество решило и постановило.  Ежели к вечеру  деревню не покинешь, сожжём твою избу, как источник заразы, вместе со всей живностью  и с тобой, -  и Ухваткин обвёл взглядом всё семейство Кузьмы.

- Погодите, мужики, да нет у меня никакой чахотки! Тиф  был, да.   И  лёгкие воспалялись. Но  сейчас я просто кашляю, без всякой заразы. Грудная жаба у меня, доктора в лазарете сказали.

- Вот видишь, жаба, - укоризненно произнёс Ухваткин, -  а всем известно,  что жабы заразны, от них бородавки бывают.  Так что, собирай пожитки и вперёд.   Иначе  мужики живо с тобой расправятся.

- Решайся, Кузьма, общество  ждёт. Не возводи его во грех, -  важно произнёс отец Гермоген.

- Иди-иди!  Или  выдадим тебя жандармам, как дезертира, - ввернул напоследок Ухваткин.

 Кузьма глянул за окно.  Там  маячили мужики с кольями и оглоблями.  Морды злые.  И Кузьма понял, что надо уйти. А то ведь, действительно, пожгут семью.

Он не стал обнимать на прощание детей и жену,  дабы не сделать их изгоями из-за слухов о его заразной болезни.  Кузьма  взял котомку и вышел за порог.

- Кузьма! - вскрикнула Мария.
- Тятенька!– закричали-заплакали дети.
И метнулись было  к нему. Он остановил их жестом, кивнул на прощание и ушёл. Куда глаза глядят.  А следом за ним одна из хозяйских собак бросилась.


http://proza.ru/2024/07/12/300