Моя домработница

             

Знакомые пацаны часто гогочут, как гуси вытягивая шеи, стоя кружком, в китайских спортивных штанах и в таких же куртках с лейблами самых крутых, знаменитых фирм, с непременным пивом в руках, обсуждая на разные лады, весело выкрикивая в пространство, что удачное название нашего городка немцы специально выбрали для русаков: а у нас тут оч-чень много русскоязычных. Ну... если не половина, то уж четверть – точно. Отовсюду слышна русская речь.
С одной стороны это ментально расслабляет, а с другой напрягает: как-то...уж сильно на совок смахивает.
Ну, а чего вы хотите от городка под названием Buchen? Повторяю по-русски: Бухен. Будто специально: какое времяпрепровождение более всего на свете уважают русаки? Правильно! Вот потому нас сюда в больших количествах и завезли.
Иные как только слышат название городка, тотчас же хотят сюда переехать, словно у нас тут водка  слаще или пиво крепче, а стакан вина насыпают бесплатно всем желающим после захода солнца. Ну, дык! Отдых сердца для русского перца: при звуке «бухаем!» - бросает в радостную дрожь. Хоть и созвучно с «лехаим!», но на иврите это звучит хотя бы жизнеутверждающе, "за жизнь", а «бухаем!» это про что?
Сами же коренные немцы называют свой городок Buchen-Buchen по созвучию с Баден-Баденом, где тоже обосновалось непомерное количество русских, но те повыше классом будут, много богачей, купивших особняки и шикарные квартиры в статусном городе, ибо русскую литературу куды денешь? Нынешние нувориши Достоевского хотя и не читали в большинстве своем, но помнят, что много кого побывало в Баден-Бадене из тех, о ком на уроках литературы хоть что-то слышали. Не говоря о бесчисленных князьях и графьях, очень уважавших Баден-Баден и много-много проигранных имений вместе с крепостными крестьянами приходилось отдавать немцам-эксплуататорам в управление до погашения векселей. В Петербурге тех лет существовали даже специальные конторы хитровытраханных стряпчих-крючкотворов, принимавших на себя все тяготы по выколачиванию княжеских долгов, что так неотвратимо и быстро возникали на игровом столе с бегающим по кругу шариком.
Когда впервые побывал в Бад-Баде (так его немчики называют), тотчас же понял откуда в Петербурге внезапно появились такие красивые дома: будущие владельцы их скрупулезно копировали на бумаге (а потом и фотографировали) и строили уже у себя строго  по рисункам. Это я вам как строитель говорю: многие фасады Питера идентичны бад-баденским.
Подумалось тут намедни: а может, и правда стоит открыть у нас пару казино и переименовать в Бухен-Бухен?!
Но нет. Хрен с ним, с Баден-Баденом, в Бухен-Бухене, хотелось бы и поменьше русскости. Сейчас то стало терпимо, а раньше, лет двадцать назад, вообще чёртечо: драки, поножовщина, юношеские банды. А потом самые гиперактивные слились кто куда, этих посадили, другие померли: водка - она и в Германии водка, радости от нее временны, а болезни постоянны. Кто-то не выдержал русского колорита и уехал подальше отсюда, справедливо полагая, что их дети, живя в Германии, не должны вырастать русскими, но становиться немцами и немками; словом, «иных уж нет, а те далече».
Остальные присмирели и постарели, теперь тихо жарят мясо в  электрогрилях, сидя на своих балконах, попивая местное баденское винцо.
Но меня дурно пахнущий колорит в шальных русских районах с многомерными высотными домами уже мало заботит, живу в собственном чудесном особняке второй половины XIX века, в солидном райончике Бухена, прямо у озера, обросшего буками, дубами, тисами. Есть и реликтовые деревья, посаженные во времена, когда гульденов у богатеньких бухенских буратин имелось в избытке, что у дурака фантиков. Всё это великолепие сочетается с более или менее шикарными особняками, где жили и до сих пор живут отборные местные каплуны, а я в их числе. Исключительно все домики у нас возрастом более ста лет, с приятными сердцу колонночками, виньеточками, медальончиками, лепниной, украшениями и всяческими прибамбасами сладкого как мадера девятнадцатого века. В центре отдельно стоящего благолепия красуется кирха, примерно так же выглядящая, ухоженная и с чисто вымытыми стеклами в окошках.
Но нет, название моего любимого и, надеюсь, окончательного местожительства восходит вовсе не к слову «бухать» и даже не к слову «книга».
А к дереву под названием бук.
Тут во времена старинные-былинные росли потрясающие буковые рощи, да непростые: древесина наших бухенских буков – мягкого, тепло-розового оттенка, отличается особенной крепостью и затейливой, ни на что не похожей текстурой, потому все королевские и просто богатые княжеские дома Германии, а потом и Европы, заказывали у нас розовые буковые дощечки для своих блещущих роскошью дворцовых паркетов. А потому что мэйнстрим и показатель крутизны. В те еще неспортивные времена дворяне кроме нечастой охоты имели практически одну развлекуху: балы и танцы, а чем еще устроителю праздника можно удивить гостей? Танцполом, конечно, потому и выпендривались курфюрсты друг перед дружкой паркетами, что нынешние русские олигархи яхтами. Министр двора его католического величества короля Испании, незадолго до нашествия «корсиканского чудовища», завоевавшего Пиренеи, прознав про бухенский бук, оформил столь крупный заказ, что наше местное население на два десятилетия стало очень довольным. Потом и наполеоновские чиновники спешно и со знанием дела заказывали быстро дорожающий розовый бук – а потому что он небесконечен! Вот так редкая деревяшка превратилась в источник богатства местных крестьян, каковые моментально смекнули замандрячить на этом прибыльный гешефт, попутно разрабатывая и другие породы деревьев, быстро перейдя на шпон. Потом некоторые из этих бывших крестьян стали строить себе особнячки на золото, что сыпалось отовсюду, крестьянами быть перестали, превратившись в зажиточных, почтенных буржуа.
Отсюда и появился наш респектабельный район, стоящий чуть в стороне, отдельно от старинных фахверковых домов тринадцатого века, отдельно от новейших муравейников, от всей этой разудалой бухенской мишпухи. Тут свой парк, площадь, вымощенная брусчаткой, с маленькой, уютной булочной-бекерайкой и кафешкой, от которых утром в открытое окно моей спальни иногда перетекает запах свежесваренного кофе и свежевыпеченных сдобных булочек, нагло провоцируя слюнные железы, а наипаче железы, вырабатывающие удовольствие от жизни; потом этот восхитительный кофе (черт его знает, где булочник Штефан берет такие пахучие кофейные зерна? иль секрет знает?) с этими чудесными булочками, обсыпапнными свежеобжаренными орешками приносит мне в постель ровно в одно и то же время внук владельца кафе, получая цедрые чаевые. Точнее, в постель уже приносит моя служанка, а парень только доставляет до двери, служанке тоже достается утренняя кофейная радость и такая же булочка.
Есть тут у нас даже пивная и очень приличная, с живым пивом, изготовляемым в маленькой пивоварне, без всяких там консервантов и прочей непотребной дряни, только русаки в нее не заходят, цены для них больно кусачи. А если и заходят, то исключительно в пьяном виде, но полицейский участок, нарочно расположенный при въезде в наш очаровательный уголок, не дремлет, быстро выпроваживает бузотеров обратно в демократию и базовые, общечеловеческие ценности. Впрочем, это бывает редко, для подгулявших сограждан славянского культурного тренда есть кнайпа у Penny Markt - там всё либеральней, приятно радует доступностью цен вкупе с простотой удовольствий. А у нас тут весьма дорогой супермаркет, сверкающий чистотой, обилием света и молодыми, приветливыми кассиршами. Но я то, конечно, ко всей этой благодати прямого отношения не имею: откуда у меня, потомка казахских немцев, столько денег на сладкую жизнь?
В те уже давние времена мы с женой только-только приехали сюда, имея за душой мой казахский диплом инженера строительного института города Талды-Кургана и ее диплом театрального художника столичной Академии, что в Алма-Ате.
С женой тут быстро расстался, примерно месяцев через девять после переселения в Германию. Правда, потом пришлось еще год ждать, пока проверялась серьезность намерений к разводу, но живя уже практически раздельно. Инициатором развода стала жена, как это часто случается с нами, бродягами немецких корней, прибывших из Казахстана или России.
Теперь уже крепко подозреваю, что моя красивая, обаятельная, умная Марина банально использовала меня в качестве перевозочного средства в германскую Германию. Помните у Булгакова то место, где Гелла печатает на машинке справку?
«удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства (боров). Бегемот. «УПЛОЧЕНО».
Вот мне, долбоёбу, тоже надо бы выдать подобную справочку, но вместо «боров» следует вписать «осёл», ибо меня, судя по всему, использовали втемную. Как перевозочное средство (ишак). И, конечно, следует непременно присовокупить «УПЛОЧЕНО».
Но это я сейчас такой умный, тогда не понимал нихера.
Марина младше меня на семь лет, прислали ее к нам в Талды-Курган, в местный драмтеатр художником-постановщиком. Она всё быстро проинтуичила про талдыкурганские высоты театрального искусства в одном, отдельно взятом очаге культуры бескрайней казахской степи и сделала вывод: пора валить. Лучше в те европейские эмпиреи, где много халявных денег, где искусством можно заниматься не заботясь о хлебе насущном, а со жратвой тогда в наших палестинах стало совсем швах.
И положила на меня глаз.
Ну а чо? Перед ней гарцевал бьющий копытом забавный русско-казахский немец-бодрячок, по местным меркам весьма пристойно зарабатывающий, упакованный в современные шмоты, с массивной золотой «гайкой» на среднем пальце и автомобилем «Лада» номер девять цвета мокрого асфальта. С развеселой жизнью прораба на крупной государственной стройке: на деньги Госплана СССР мы создавали громадную гидротехническую систему по переброске вод северных рек, - тогда это стояло в числе первейших строек советской власти на предмет освоения перспективных земель и последующего заселения. Как мне нашептал на ухо информированный человечек, сюда к нам, в степь, кремлевское начальство планировало переселить из южных районов Узбекистана, Таджикистана и прочих «станов» излишек трудовых ресурсов, кои удивительно быстро, в больших, а даже катастрофических масштабах плодились на юге Азии (по пятнадцать детей в семье, что ж вы хотите!), грозя «СОфье ВЛасьевне» колоссальными неприятностями и внутренними конфликтами. Вот мы будущим колонистам воду сюда и подводили. Надо сказать, очень удачно подводили, хотя и не подвели, да и не могли подвести по многим причинам, но тут главное – сам процесс: хватало на безбедную жизнь, всегда можно захалтурить, толкнуть налево стройматериалы, по-быстрому забабахать кому-то дом или гараж. Да и вообще: строительство – очень баблоёмкое занятие, надо только не зевать и не проносить мимо носа кусок, предназначенный конкретно для тебя, строителя с веселым нравом и стойким вкусом к удалой жизни.
Это у нас семейное: отец так же был строителем-шабашником, хотя умер в северной командировке: что-то там не поделили, по пьяной лавочке его там и грохнули. Треснули по башке чем-то тяжелым, а сказали, что полная бадья с цементом от троса оторвалась, на голову бедолаге упала.
Несчастный случай.
Никто и разбираться особо не стал: кому из прокурорских охота копаться в этой дурной, вечно полупьяной компании приезжих, не местных шабашников? За своих, подведомственных начальство может холку намылить, а за временных, чужих? Да ну их всех в сад. Вот так и списали на несчастный случай по собственной халатности, тем более, по штатному расписанию фатер мой как бригадир и отвечал за технику безопасности. Тем более, какой-то нерусский, немец из Казахстана. Матери прислали заключение из прокуратуры о сугубо несчастном случае, на том всё и заглохло. Только потом, много позже, один старый немец-шабашник, работавший там же, рассказал что произошло на самом деле: папаню моего обманули, кинули на деньги. Он, конечно, возмутился и полез в драку. Но что сделаешь против трех бугаев?
Вот его и урыли.
С бабами у меня тоже полный форшмак, что называется «пьян и нос в табаке».
Бывалоче, по молодости лет, да по бесшабашности юношеского задора, когда моё свеженькое либидо с гиканьем и посвистом рвется к звездам, некоторое время пользовал попеременно пилотки трех любовниц, да еще и четвертая просилась.
Но нет, несмотря на звездное небо над головой, должен вам со всей пролетарской ответственностью и твердым нравственным императивом, что болтается где-то тут, заявить: дорогие товарищи, четвертая – перебор! Определенно! Нет-нет! И не уговаривайте меня, я ваше мнение подвергну игнору! Это у совсем юго-восточных арабов принято иметь по четыре. Нам, немецко-казахским слабакам и трёх достаточно, хе-хе.
Одно только недоумение покоя не давало: деньги быстро заканчиваются, сколько ни заработаешь – к концу месяца монет совсем нет, жалобно звенит в кармане колокольчик-нихерасик, но первая попавшаяся халтура быстро улучшает унылое настроение.
Несмотря на всполохи денежного дефицита, в основном всё в шоколаде и намерений убегать куда-то в далекую, непонятную Германию по причине моего немецкого происхождения нет вовсе, тем более, на германском языке шпрахаю не так чтобы бегло, я и в «талдыческом Кургане» себя хорошо чувствую.
Потом возникла она. Марина казалась какой-то совсем иной, будто слепленнной из другого теста, сошедшей с картины дворянкой высоких кровей, стройная, спокойная, с внимательными, обволакивающими, совсем не насмешливыми миндалевидными глазами. Прямой греческий нос, хотя и полукровка – папа кореец; высокий лоб, прическа простая, но вполне благородная, безо всяких там овечьих завитушек. Никогда не иронизировала, что подкупало особо. А насмешливое бабьё в моей сексуальной биографии попадалось: чуть что не так, шлея под хвост или там...смена вех перед овуляцией как перед революцией – и давай звонко, сердито выкрикивать в мой адрес или троллить да насмехаться над моими мужланскими привычками. А какие у строителя могут быть привычки? Как у прима-балерины что ль? Что мне теперь – на пуантах перед ней вытанцовывать? Не то чтобы обидны всполохи пустых девичьих взбрыкиваний, нет. Слегка неприятны, скажем так. Если б так мужик языком базлал – запросто мог и в лоб закатать, но девушки – существа эфемерные, хотя и зачастую с удивительно погаными характерами, а чем красивей тёлка, тем поганей ее норов, эта закономерность особенно огорчает. Впрочем, на них лучше не обижаться – себе дороже. Гроссмуттер так воспитала, а она царство небесное, осталась в моей душе поразительно добрым и светлым ангелом, часто цитировала какого-то русского писателя или химика (уже не помню): «Женщина – существо божье, обидеть ее не моги, за нее суд и кара особые». Ну, я, собственно и не обижал их, только дороговаты они в тесном общении, существа то божьи! Как пылесосы втягивают в себя и бабло, и удовольствия с ним связанные. Так что, насчет существ именно «божьих» точит смутное сомнение. Но тут... как мне подсказывает чуйка, все эти тёрки проистекали оттого, что ловко я уворачивался от намеков создать семью. То есть, мне казалось, что ловко, девушки, вероятно, считали танковой наглостью и несмываемым оскорблением мое нежелание быть окольцованным после неоднократного пользования ими во все пихательные и дыхательные. Вероятно, я производил впечатление простого и надежного спутника жизни.
А вот по поводу душечки моей Мариночки сперва возникали смутные чувства, не въезжал: а чего это моя нынешняя кукуся так неровно, но беспечно ко мне дышит?
Вроде бы и поводов особых у нее нет: на пол-головы меня выше, регулярно держит диету, потому и сложена как модель. Алма-атинское художественное образование, тонна прочитанных и читаемых, актуальных романов, чудесные альбомы знаменитых художников, неплохие как мне казалось костюмы на сцене и прочая театральная хрень. Вполне сносное владение английским языком. И чего она ко мне мягкие «клинья бьет»? Но без претензий, вот что удивительно, неудовольствия не высказывает ни в малейшей мере! Каким медом я намазан? Вроде бы ничего выдающегося. Духами себя не опрыскиваю, а потому пахну как строитель. На физиономию тоже – не урод, но и не так чтобы красавец. Такую штуку как любовь даже в расчет не беру: какая может быть любовь в нынешний веселый и циничный век? Любовь – для сопливых школьниц пубертатного возраста, да и то до первого порносайта, потом всё быстро проходит.
Опять же: ни хрена не понимаю в театральном искусстве, но если Марина интересовалась моим мнением, невнятно и впроброс, стараясь скрыть кривомордие, поддакивал, употребляя превосходную степень: «чУдно», «великолепно», восхитительно». Вся эта херь с запахом театральных кулис представлялась скукой смертной: совершенно пофиг каким способом Гамлет убьет свою Дездемону, какой оттенок голубого платья подойдет лирической героине-проститутке в пьесе Радзинского, и какой подлый подлец этот заведующий отделом культуры, что урезал сметы на сценическое оформление к чеховской постановке.
Но черт возьми! Как приятно, когда тебя обволакивает ненавязчивым вниманием красивая, образованная барышня из сливок талды-курганского бомонда, думаешь в такой момент: а может, я и вправду чего-то стою, раз меня обхаживает столь эффектная дамочка?
Постепенно приручила, выдавила из событийной ленты всех моих лебедей, создала уют, имеющий вид семейного, спокойно потакала мужским слабостям, а потом, неожиданно для меня, губы мои противоестественно и глупо пробормотали «выходизаменязамуж».
Через короткое время очнулся втиснутым в обручальное кольцо.
И вот тут, примерно через три месяца брака в жену и влюбился, да так крепко втюрился! Даже подозревать за собой не мог такой глубины клубнично-ванильных вознесений к чувственным вершинам. И к кому? К жене?! Прямо таял, когда вваливался в квартиру, увидев ее заспанную, босиком выходящую из спальни, пахнущую сказкой и бананами, в короткой тунике цвета кофе с молоком, отороченной темнокоричневой, шоколадной лентой. Жизнь кардинально поменялась, ничто не представлялось важным: только чтоб «кукилька» моя фильдеперсовая с чарующими восточными очами светилась довольством и благорасположением ко мне и больше, цуко, ни к кому. Семейный бюджет наш стал столь тучен от моего служебного и внеслужебного рвения, что диву давался: как же расточительно я жил до моей Марины! Теперь деньги были всегда.
– Маринэ ты моя Маринэ, - всхрюкивал в порыве нежности, - как бы я жил, не появись ты на моем горизонте!
Жена же, между тем, мягко, но непрестанно капала на мозг, ворковала настойчиво, что всё же следует подать документы на отъезд в Германию – на всякий случай, ну, мало ли что еще произойдет в стране победившего и тут же сдохшего от такого счастья социализма, каковой будет дальше разлагаться и сильнее завоняет.
– Ехать надо, потому что все едут. А жизни тут уже не будет, потому как настоящая жизнь - там, где есть перспектива, а профессиональный строитель – и в Африке профессиональный  строитель.
Всё чудесно, я обожал свою любимку! Для тебя?! Да хоть луну с неба! Переезд в Германию?! Да хоть в Северную Корею, но только чтоб непременно с тобою!
Детей Марина пока не хотела, а я не настаивал: мало ли какие тайны скрываются под нежными физиологическими лепестками моей обожаемой цветочной королевишны, произнесла только после паузы тихо и внушительно, что твердо запланировала свою беременность именно в Европе. Собственно, это и стало окончательным аргументом, чтобы ехать.
Меньше чем через год я и сам не понял как пришел вызов в Германию, мы улетели, через пару месяцев оказавшись в Бухене.
А вот там начались запутки-непонятки.
Первые полгода мы, живя в Бухене, разумеется, посещали языковые курсы, их дают всем переселенцам.
Поначалу всё шло прекрасно, жена моя, как уверенная пользовательница английским, достигла выдающихся успехов в обучении немецкому, бодро и не особо напрягаясь обогнала меня в количестве запоминаемого лексикона, хотя я все же немного знал по-немецки и даже говорил на нем с раннего детства, правда, на странном наречии. Марина же быстренько приобрела отличный немецкий акцент, принятый в Германии как эталон, и уже через четыре месяца лопотала весьма прилично, хотя и времени этому посвящала немало. В отличие от меня, балбеса. Сидела у компьютера и упрямо повторяла немецкие тексты вслух, улучшая произношение. Смотрела немецкое ТВ, выписывая непонятные слова, читала немецкие газеты, стараясь погрузиться в языковую среду. Быстро догнала меня по уровню владения немецким, а потом и обогнала. А вот я все больше и больше отставал в постижении германской шпрахи.
Постепенно стала холодна со мной. Иногда из нее прорывалось недовольство, что выглядело удивительно: а что случилось то? Чего она мне уши парит без поводов? Особо не пью, по дружкам и бабам не шастаю.
Ну, курю, да! Но на балконе! И чищу зубы перед поцелуем жены! И уже твердо собираюсь бросить, потому что цены на курево становятся астрономическими и нашего пособия не хватает. А потом она выбрала подходящее время, когда я выпил с пацанами на скамеечке чуть больше нормы, выдав ошеломляющую фразочку:
– Знаешь, дорогуша, нам с тобой всё же следует расстаться.
Я сперва заулыбался, махнув рукой как на обычный бабский взбрык:
– Марин, ты чо?! Это шутка? Ты моя жена, судьбой предназначенная. Всё! Тетка, ты попала! И уже не вывернешься, я тебя из своих лап не выпущу!
На лице ее не отразилось ни тени улыбки, отвернулась с размытым взглядом, задумалась на целую минуту, потом выдала:
– Ох, Виля... Знаешь какой наиважнейший орган у женщины? Нет, это не то, что ты подумал. Это нос. Я все хуже и хуже переношу твой запах, запах твоего тела. Он меня раздражает всё больше, иногда задыхаюсь в твоем присутствии. И дело не в том, что ты редко моешься, но даже после душа пахнешь так же...
Задумалась, покрутила рукой в воздухе, как бы вкручивая вверх пальцы:
–...непотребно. Я даже не могу адекватно это объяснить. Пойми, если женщина на уровне обоняния так воспринимает своего мужа – у брака нет будущего.
Мои глаза начали стекленеть, стоял с открытым ртом ошеломленный и опустошенный, ни одной мысли, ни одного слова не рождалось, настолько всё неожиданно.
А жена продолжала:
– Я могла бы устроить тебе обычную дамскую провокацию: закрутить роман с каким-нибудь мужичком и объявить, что люблю его. И на этом основании расстаться с тобой, но делать этого не буду. Считаю, что честность лучше всего подходит для двух бывших близких людей.
«Бывших... бывших...» Колени мои стали подгибаться, сел за стол и обхватил голову руками: поверить не мог, что жизнь дает мне такого пенделя. Но что за несносный аргумент – плохо пахну?! Нормально пахну, как всегда! Что это за бред сивой кобылы?!
Марина продолжала уже мягким, но настойчивым, уговаривающим тоном:
– Мне двадцать восемь лет... Тебе – тридцать пять. Лучше сразу определить наше будущее, расставить все точки над i, чтобы не мучаться еще полжизни.
Это убило окончательно.
Сказала так, будто полжизни со мной мучалась.
Достал из морозилки початую бутылку водки, лежащую там для исключительно «строго перед обедом по рюмахе». Накатил полный стакан и сразу же, без паузы выдул. Надо чем-то загасить свой внезапный судьбоносный ахуй.
Марина только печально улыбнулась уголками губ и вышла из кухни.
Сидя еще некоторое время, довольно быстро допил бутылку, запивая водой, сама мысль закусить чем-нибудь казалась пошлой, а даже вызывала легкую тошноту.
А опьянение всё не приходило, будто воду пил, да и водка от воды по вкусу мало чем отличалась, гортань вопринимала алкоголь как простую холодную воду – никаких особенных ощущений.
«Нда... придется переходить на чистый спирт» - сознание пыталось шутить. Но это были так себе, пустые шуточки, как тонуший хватается за соломину.
Всё бессмысленно. И даже бухалово. И даже моя жизнь.
Не понимаю: как так получается? Почему в моей жизни всё так по-идиотски?
А всегда было так. По-идиотски. Всегда. Почему?
Да потому что я идиот. Разве у идиотов может быть как-то иначе? По-умному?
На календаре марининой рукой обведен красным фломастером последний адвент, через неделю рождество. Наш немецкий Вайнахт.
Выбрала времечко...
Через пару-тройку недель, аккурат после православного рождества  пришло письмо на мое имя из адвокатской конторы, что нам предстоит бракоразводный процесс по немецкому законодательству, и что он произойдет через год, если заявление к разводу не будет отозвано.
Но находиться рядом с ней я уже не мог. Теперь всё чаще  приходила в голову мысль: «Может, бросить всё к черту и вернуться в Талды-Курган? Там хоть как-то понятно и не будет башка болеть от неожиданных виражей судьбы. Гражданство Германии не теряется, а чего мне тут яйца парить, всеми силами пытаясь отстраниться от пошлой, кровоточащей раны?»
Пил.
Марина открыла свой, отдельный банковский счет и мы стали финансово чужими людьми, временно живущими под одной крышей. Всеми возможными способами старался с ней меньше встречаться в квартире, - это как зубная боль, разрывающая мозг.
Знакомый кент, глядя на мой постоянный хмурый вид, прекрасно зная чем он вызван, посоветовал до развода пожить отдельно и дал адрес богатой бухенской старой дамы, жившей в одиночестве, только приходящая служанка да кухарка выполняли работу по дому, а дом для одного единственного жителя выглядит огромным, требует ухода. Еще один постоянный обитатель поместья  - ее дворник, садовник  и ночной сторож, живший там же во флигеле, внезапно помер от инсульта. Потребовалась замена и в качестве кандидата мог бы быть я.
На предварительном собеседовании фрау Меммель довольно долго, в упор, не отрываясь, изучающе разглядывала меня, только усмехнулась, слегка удивленно качнув головой, когда услышала мое имя Вильгельм. Как позже рассказали, так звали ее мужа, давно умершего. Потом, уже после смерти старухи, рассматривая  старые, пожелтевшие фотографии в альбоме со свастикой, обнаружил удивительное сходство между Вильгельмом-мужем на фото в эсэсовской форме и мной, Вильгельмом-слугой в желтой куртке дворника. Вильгельм-муж запечатлён на нескольких фотографиях рядом с танком, видать, служил в танковой дивизии СС.
Жалованье, положенное старушкой, приятно удивило, так что с выдохом облегчения устроился на эту немудрящую работенку, самое важное, конечно, – жить отдельно от жены, чтобы сердце не рвать, оно еще пригодится. В будущем.
Даме под девяносто лет, по дому передвигается сама, хотя и с трудом. Домашний врач заходит нечасто, но постоянно, шутит с фрау Меммель, та отвечает серьезным, без тени юмора голосом, но врач господин Шнайдер отчего-то хохочет так, что слышно у меня во флигеле.
Пристально следит за собой, раз в две недели к ней на дом приезжает фризёрка, поправляет и подкрашивает волосы, ежемесячная  маникюрша красит ногти. Сама же раз в год выезжает к портнихе во Франкфурт, дабы обновить гардеробчик. И всё. Больше никуда не выходит из дому; но, черт возьми, у пытливого нанайского юноши Вилли возникает вопрос: «зачем тебе, старой перечнице этот марафет, когда о дизайне гроба давно пора думать?»
Впрочем, вероятно, внешний вид женщины - вопрос самоуважения,  а оно не зависит от возраста, а от состояния мозга и адекватности в таких преклонных летах.
Забавно, но моя хозяйка стойко ассоциировалась с городской сумасшедшей: есть у нас в Бухене дурочка лет примерно сорока-пятидесяти, местные называют ее королева Эльза: худа неимоверно, всегда гордо поднятая голова и выражение превосходства над окружающим миром, явно «не в себе», шалые глаза, одевается в какие-то немыслимые, несочетаемые одежды таких же немыслимых, диссонирующих цветов, вроде искусственного ядовито-желто-зеленого фосфора с нежно-розовым натуральным шелком. Сказывают, что раньше, выходя в супермаркет за покупками, прикалывала на голову  миниатюрную пластмассовую корону «под золото», из-за чего ее так и прозвали.
Летом носит пышную, яркую, многослойную юбку. Худющая грудь при отсутствии бюста как такового покрыта сильно декольтированной блузкой безумного покроя и расцветки, блузка явно сделана ею самой, к тому же увешана чрезмерным количеством различных бус и побрякушек. К волосам приколоты синтетические могильные цветы или такая же нелепая шляпка из бумазеи, начесанной со всех сторон. В общем, эбанько с сильным прибабахом на всю голову, но живет в своё удовольствие, никому не мешая, даже не замечая мальчиков-подростков, иногда дразнящих ее.
Моя хозяйка выглядела совсем иначе, одеваясь со вкусом, очень дорого, у модного дизайнера, аксессуары подобраны как для манекенщицы на подиуме, но странным образом они как сёстры родные стояли рядом в моем личном пространстве наблюдаемого мира. Непонятно почему. Впрочем, я не особо забивал башку подобными аллюзиями, списывая на универсальное объяснение, подходящее к чему угодно: «Да хрен их поймешь, этих баб!»
Кроме вышеперечисленных, совсем необременительных обязанностей, я еще и водитель шикарного мерседеса выпуска тех самых, чудесных шестидесятых-семидесятых годов. Когда впервые увидел у нее в гараже это великолепие, эту сказку, это совершенство, на котором катались самые крутые чуваки и чувихи двадцатого века, впал в ступор.
Передо мной сиял, сверкал лаком черный Mercedes-Benz 600 Pullman.
Мечта всех и вся, хотя я еще не родился, когда Pullman уже сняли с производства. Восемь лет назад на заводе-изготовителе сделан глубокий тюнинг по цене двух новых шикарных тачек: замена старого движка на современный, актуальные прибамбасы вроде подушек безопасности, сигнализации, климат-контроля и прочего, собственно, остался только кузов, остальное кардинально обновлено – европейские зеленые законодатели не дремлют.
Наша «звезда» передвигается на звездной тачке и чхать она хотела на общественное мнение, предписывающее ныне простые, не выпендрёжные автомобили. Уважуха тридцать три раза! Старая кошёлка ведет себя более чем круто, впрочем, выезжает редко, только по серьезной надобности, авто всегда в порядке, сияет чистотой и блеском. Такую машинку не прочь поиметь бы у себя в гараже и президент, а ездит на нем никому не нужная калоша. Впрочем, некий американский миллиардер, коллекционер не обычных, а особенных каров, предлагал фрау Меммель заманчивую сумму, только та со смехом отказалась. Мол, аппарат дорог как память о муже-танкисте.
Мне попалась потрясающая шефиня: вообще ничего не требовала, только ее адвокат, присутствовавший при приеме на службу в общих чертах обрисовал обязанности и, сославшись на занятость, быстро свалил из усадьбы.
А усадьба впечатляла. Довольно обширный участок, примыкавший к площади длинным острым углом с дорожкой к выходу, садик с редкими фруктовыми деревьями и кустарником, зеленый с белыми полуколоннами двухэтажный особняк, выполненный в псевдо-барокко, с красивой лепниной – причудливыми гирляндами в греческом стиле, из переплетенной виноградной лозы. Лепнина особенно хорошо смотрелась на солнце, выкрашена тонким слоем, профессионально, без потеков, как часто бывает у небрежных строителей-ремонтников, с чудесными фактурными деталями, будто вчера наложенными на фасад. Высокий кустарник, одновременно служивший забором, с уже беспорядочно и нахально вылезавшими тонкими ветками-стрелками, которые я сразу, в первый день работы и подрезал, ровный зеленый слой дёрна, ранней весной уже казавшийся изумрудным в лучах выглядывающего солнца, всё производило впечатление по-немецки  основательного и планово продуманного.
Флигель, одноэтажное жилище мое, тоже прилично: стилево сливается с особняком, стоит в десяти метрах от него, выкрашено теми же цветами. Внутренняя обстановка, конечно, скромнее, чем господские покои фрау Меммель, но мне она показалась шикарной: с антикварной мебелью, когда-то стоявшей, судя по всему, в гостиной особняка, с новейшей кухонной утварью вроде посудомойки, навороченной индукционной электроплиты, с огромным коричневым, похожим на шкаф холодильником. Хотя и пустым. Прежний обитатель любил старинные кухонные предметы и просторная кухня-студия ими увешана и уставлена. Несколько затейливых фарфоровых чашек и кофейников, сковородок, практически все из меди, латуни, олова, есть и серебряные вещицы. Некоторые предметы восхищают, явный восемнадцатый век, даже с гравировкой года и клеймом мастера. Вот такое сочетание современного функционала с преданьями старины глубокой.
Кровать только скрипела, но эту проблему быстро устранил: чертовски не люблю скрипучие кровати. Особенно, когда у соседей. Особенно, когда ритмично. Но у меня соседей нет, один в «берлоге», хоть мне и не принадлежащей.
Работа моя не только не в тягость, но и в удовольствие: хочу работаю, хочу книжки читаю. Спускаюсь в атмосферу русского языка только по необходимости, в русский магазин, например.
А вот курить бросил! Как себе и обещал. Конечно, поначалу чувствовал себя хреново, но, к собственному удивлению, тяга быстро прошла, только иногда под утро снится запах хорошей сигареты. Впрочем, Барбара курит, возможно, от нее тянется струйка.
Через пару месяцев случился праздник: фрау Меммель исполнилось девяносто лет.
Поскольку детей и внуков у старой дамы нет, с утра и весь день названивали еще оставшиеся в живых свидетели ее молодости. Никто не приехал, а она, ссылаясь на возраст и болезни, никого и не приглашала. Только бургомистр прибыл без приглашения, заехал поздравить с букетом цветов, поскольку фрау Маргрет Меммель – постоянный спонсор консервативной партии, из которой и сам глава администрации города. Поулыбался дежурно, порыскал глазами по сторонам и отбыл восвояси.
Худая, проворная кухарка и толстая, пенсионного возраста горничная суетились над сервировкой праздничного стола на четыре персоны.
Этими персонами кроме главной героини дня оказались мы, слуги.
Ужин заказали и привезли из ресторана, так что кухарке Барбаре не пришлось делать ничего особенного. Всё прошло быстро, мы вручили подарок, купленный вскладчину, именинница не распаковала, даже не глянула в его сторону, отпустила двух служанок домой, наказав им взять с собой из оставшейся еды столько, сколько хотят, включая и икру, мы с ней остались за столом вдвоем. Я деликатно собрался уходить, но фрау Маргрет жестом остановила, приглашая следовать за ней к двум креслам, стоящим у камина. Опираясь на легкую бамбуковую трость отделанную накладным чернёным серебром, уселась в кресло и достала из нижнего шкафа запыленную, вероятно, нарочно неотмытую бутылку с въевшейся в стекло вековой серой пылью, обернула ее белоснежной льняной салфеткой.
– Этот  коньяк уже черт знает какого возраста, мы с мужем условились выпить его на мои семьдесят пять лет, так решили в день свадьбы. Но Вильгельма уже тридцать шесть лет нет на этом свете.
Старуха заулыбалась, вероятно, вспомнив что-то, уставилась размытым взглядом куда-то в угол. Потом встрепенулась, собралась:
– Я ждала какой-нибудь юбилей и бог мне все-таки послал собутыльника!
Маргрет тихонько засмеялась низким смехом.
– Мне уже поздно пить алкоголь, чего доброго, еще и помру в свой день рождения, а впрочем, что может быть правильней – умереть в день рождения? Ты не находишь? Симметрия природы!
Старуха опять заулыбалась, а мне стало как-то не по себе от этих постоянных разговоров о смерти.
– ...но обязательно смочу им горло, он стоит того, чтобы его попробовать, поверь мне!
Подняла подбородок чуть вверх:
– Ну, что ты сидишь? Открывай, да плесни себе, а мне самую малость!
Напиток оказался волшебным, из тех, что пьют наслаждаясь, маленькими глоточками, только орошая нёбо и подъязычье. Никогда не пил такого коньяка, причем, это был настоящий, французский коньяк, с написанным на этикетке от руки номером, совершенно незнакомой марки. Черно-белая этикетка напечатана примитивным  способом, вероятно, в виде оттиска с деревянной формы, так было принято у виноделов более чем столетней давности. Впрочем, для меня, привыкшего к другим напиткам, этикетка не играла никакой роли.
После первого бокала, а доливал себе еще три раза, в душе зазвучала торжественная органная месса или нечто похожее, не разбираюсь в мессах. Это состояние опьянения и возвышенности, сравнимое разве что с катарсисом, хотя и слабо его представляю: нечто вроде оргазма, только в душе?
Стало настолько весело, что в сознание сама собой впрыгнула мысль, что французы что-то подмешали в напиток, уж больно он веселящ и энергичен! Может быть, наркотик подсыпали? Хотя какой наркотик может быть таким блаженно приподнятым и веселым? Кокаин? Или что-то иное? Я не пробовал кокаин, только траву курил в юности. Но французы такие затейники, могли что-нибудь и подмешать в коньяк сто лет назад, тогда еще это разрешалось, а с них станется!
Прекрасно помню все свои полубезумные действия, как моно танцевал танго с воображаемой партнершей, по-медвежьи кидал ее на разные лады из стороны в сторону, фрау Меммель весело хохотала и хлопала в ладоши, просила называть ее просто Маргрет.
Полутемная гостиная чарующе мерцала свечами, видел только ее глаза, самоконтроль улетучился, мысль о любви вспыхнула сама собой. Маргрет как кошка учуяла этот момент, мягко схватила за ремень и притянула к себе.
Это произошло всего один раз.
Но не отпускало ощущение чего-то необычного, огромного, такого, что никогда не испытывал с другими женщинами: это и любопытство, и стыд, и негодование на себя, и желание разнообразить жизнь, и то, что потом не забывается никогда, даже если никогда уже потом не видел ту женщину. Черный, сверкающий обсидиановый камешек в причудливой мозаике интимной жизни.
Скоро всё вернулось на круги своя. К Маргрет часто приходила девушка, читала старушке какие-то немецкие стихи, даже примерно не знаю чьи, играла на фортепьяно что-нибудь легкое и не бередящее душу, кажется, из "Волшебной флейты", разговаривали о живописи, о девушкиных кавалерах, но я особо не вслушивался в специально открытое окно, работая в саду, ухаживая за розовыми кустами.
Вообще-то показалось, что Маргрет меня избегает. По крайней мере, отводила глаза, когда сталкивался с ней нос к носу. Хотя и чуть лукаво улыбалась при этом. Сука.
Через четыре месяца хозяйка слегла в постель, через неделю ее не стало, несмотря на круглосуточное дежурство медсестер, на врачей, разводивших руками и, вероятно, про себя ругавшихся матерно: «Ну, старая ты уже! Большинство не доживают до такого возраста, зачем оттягивать то, что и так произойдет не сегодня, так завтра?»
За пару дней перед смертью только позвала меня, слабой рукой погладила ладонь и улыбнулась.
Момент смерти не видел, только потом...на ее лице маску улыбающейся женщины.
Так ее и отвезли в крематорий. С улыбкой. Как у нее так получилось? Разве трупы могут улыбаться? Она почему-то не хотела быть похороненной в земле, вероятно, потому, что за могилой надо ухаживать. Но кому? У нее ведь только одна племянница, от которой давно не было никаких вестей, к тому же живущая в Австралии. Кстати, племяшка даже открыточки тётке не прислала ко дню рожденья, это мне Барбара шепнула.
Я еще работал некоторое время в усадьбе, надо ухаживать за домом, за садом, оплачивать счета до того момента, как наследник или наследница вступит в права собственности на имущество Маргрет Меммель. Жаль терять такую синекуру, это удовольствие, а не работа. Да еще жирненькое жалованье платят. То есть, платили.
И этот день наступил.
Приехал нотариус в сопровождении адвоката и домашнего врача. Прибыл также и бургомистр, лично захотел присутствовать в процедуре оглашения завещания. Все эти важные официальные лица уселись в креслах кабинета, в первом ряду, перед столом. За столом устроился сам нотариус.
Нас, обслугу, посадили в уголок, на принесенные мной стулья. Кухарка с горничной выглядели печально, мы понимали, что скорее всего всех нас уволят до вступления в права законных наследников.
Нотариус сперва зачитал тремесячной давности медицинское заключение от двух независимых психиатров, описывающих состояние адекватности пациентки Маргрет Меммель в момент подписания акта о наследовании имущества, заключение о психическом здоровье оказалось благоприятным с обеих сторон, то есть, пациентка в момент распоряжения своей собственностью пребывала в здравом уме и твердой памяти.
Далее зачитан текст завещания.
Город Бухен получил от наследодательницы большой земельный участок, находящийся в ее частной собственности в парковой зоне с редкими деревьями, с розовыми буками и прочими растениями, многие из которых в красной книге.
Домашний доктор Фридрих Шнайдер получил сто тысяч евро от усопшей за доброжелательное отношение к своей пациентке. О профессионализме доктора и его врачебных стараниях в завещании не упоминалось, что выглядело забавно: вероятно, Маргрет не особенно ценила мастерство своего доктора, хотя и не обращала на это внимания, потому и ограничилась доброжелательностью.
Ироничная была старушка, ничего не скажешь. Тонкая штучка.
Кухарка Барбара Штро и служанка Сильвия Ойрих получили по пятьдесят тысяч евро, а также всю женскую одежду, обувь, аксессуары, которые они найдут в доме, сами определят способ дележа этого имущества. Сказанное не относится к украшениям из драгоценных камней и металлов, находящихся в сейфе вместе с ценными бумагами и правоустанавливающими документами. Вероятно, Маргрет показалась забавной сама мысль – как обе служанки будут делить ее тряпки или обувь, всё оригинальное от известных модных домов.
Заерзал на стуле, стало слегка обидно: могла бы и мне что-нибудь оставить, если и не пятьдесят тысяч, то хотя бы десять. Или пять. Сука.
Нотариус продолжал.
Городской приют для бездомных получает двести сорок тысяч евро с помесячной выплатой по тысяче евро в течение двадцати лет, которые могут быть использованы только в целях приобретения еды для бездомных, всякое иное использование денег наследодательница запретила как нецелевое. Контроль за расходованием этих средств находится у адвоката.
Племяннице своей Элис Аткинсон, если таковая объявится, фрау Маргрет Меммель передает в собственность антикварную книгу «Правила хорошего тона. Наставление юным девицам», изданную в Берлине в середине XIX века.
Какая очаровательная стерва! Даже над племянницей поиздевалась оттуда, откуда смех не слышен.
Право собственности на дом, земельный участок под ним, а также остальное движимое и недвижимое имущество, находящееся в виде коммерческой недвижимости в Бухене и окрестностях, без сервитутов и финансовых отягощений, а также акции финансовых и производственных компаний, остальная собственность, а также все без исключения свободные денежные средства на конто-счете, на отдельных накопительных счетах и инвестиционных фондах, а также в государственных облигациях, всё вместе в размере сорока трех миллионов евро, в общем и целом приносящее на момент подписания завещания около полутора миллионов евро в год чистой прибыли, по безусловному, не подлежащему никаким изменениям решению наследодателя, без всяких, априори не имеющих юридической силы претензий каких бы то ни было третьих сторон, отходят наследополучателю: Вильгельму Брауну, на момент подписания завещания - служащему у Маргрет Меммель в нескольких должностях: личного водителя, садовника, сторожа, далее указывались данные моего аусвайса.
То есть, всё оставлено мне.
В глазах потемнело. С глупейшим выражением лица, наблюдая за собой внутренним зрением как бы со стороны, сидел несколько секунд и пытался осмыслить услышанное, но оно отказывалось осмысливаться.
Бургомистр вскочил со своего кресла, скосился на меня, сверкнув глазами, нервно дернул плечом и быстро направился к выходу. Потом остановился, вернулся и громко, чтобы все слышали, прошипел, глядя мне в глаза:
– Некрофил!
Это слово вывело меня из ступора, придав сознанию порядочный ломоть невесть откуда взявшегося бешенства. Я уже вскочил, чтобы съездить ему по морде, но вовремя опомнился: он только этого и ждал. Провокатор херов. Чтобы потом раздеть меня в судебном порядке.
Вероятно, хмырь рассчитывал, что Маргрет всё отпишет городу, а уж городской голова найдет способ запустить руку в ее наследство, но тут такой облом! Хотел ответить ему по-русски, но не стал, только подумал:
«А вот куй тебе на воротник, чтобы головка набок не падала, падла!»
Остальные присутствовавшие улыбались, глядя вслед уходящему чиновнику, они не любили наглого бургомистра.
На столе стояла черно-белая фотография мужа умершей, Вильгельма Меммеля, молодого, улыбающегося. Присутствовавшие подходили к фото, быстро обернувшись, коротко смотрели на меня, потом снова на фото, удивленно цокали языками, находя сходство удивительным. Потом и я подошел к фотографии, тупо пытаясь сообразить что к чему.
Обе бывшие служанки оживленно перешептывались в углу, не обращая внимания ни на кого.
Тело мое внезапно чертовски устало, не хотелось даже шевелить бровями, так и сидел с приоткрытым ртом.
Как дурачок.
Юристы и доктор пожимали мне руку, поздравляли, улыбались, быстро отбыли по своим делам.
Бывшие коллеги подскочили, кухарка спросила:
– А кто тебе будет готовить еду, Вилли?
Почесав затылок, через длинную паузу ответил:
– Барбара...продолжай свою работу, твоя кухня мне нравится. Условия те же.
Улыбнувшись, добавил:
– Только научись варить борщ!
– Яволь, мой господин! Постараюсь! Твой борщ будет лучше, чем в русских ресторанах!
И захохотала, ей, вероятно, казалось очень смешным внезапное превращение слуги в господина.
Я тоже улыбался.
Повернулся к Сильвии:
– Знаешь, Сили, что самое ненавистное из того, что я не люблю делать? А я тебе скажу: это уборка в доме. Так что, это и тебя касается, если нет других планов.
– Ох, Вилли, я уже пенсионерка, стара и не могу много работать по дому. Пару недель еще поубираюсь, а потом тебе надо найти новую Putzfrau. Да и руки болят всё сильней.
Обе радостно и быстро ушли, наверное, им не терпелось обрадовать своих домашних.
А мне некого радовать. Сам себя разве обрадуешь? Ну, если только ввести что-нибудь веселящее. Внутрижелудочно. Принес из винного погреба какого-то затейливого вина в индивидуальной керамической бутылке, укупоренной такого же цвета коричневым сургучом.
Открыл. Понюхал. Вино показалось «съедобным». Налил в бокал. Пригубил.
Ничо такой букет. Годный. На порто похож, пробкой отдает. Поставил бутылку и бокал на прикроватный столик, тупо уставился в выключенный телевизор-плазму на пол-стены, долго так полулежал, глотая это пойло. В голову не лезло ничего, только сцены из детства, когда бабушка, моложавая тогда еще, бегала за мной шестилетним по огороду и кричала "поймаю!"
А ночью приснилась Маргрет. Выглядела поразительно молодо, одета в летнее расклешенное платье фасона пятидесятых годов, перехваченное в талии тонким, кокетливым пояском, опять улыбалась и кистью руки капризно отсылала меня прочь, повернулась спиной и исчезла.
Проснулся с мокрыми глазами, хотя во сне не плакал. Наверное, соринка в глаз попала.

В суете сует совсем позабыл про бывшую жёнушку, между тем, ей пришлось несладко в мое отсутствие.
Многие русачки «чернят». То есть, работают по-черному, не извещая ни арбайтсамт, ни финанцамт, уходя от налогов. Главным образом, это работа по дому, уборка, мытье полов и туалетов. Ну, и прочее.
Моя пока еще женушка попала в поганую ситуацию: поймали на том, что чернила у кого-то и... ее изловили. Кто-то настучал. Немцы, а особенно немки обожают стучать на русских дур, что обманывают родную налоговую службу.
В общем и целом Марина вляпалась в серьезные неприятности, но по взаимному соглашению, без судебных последствий назначили крупный штраф и она обязана его выплачивать в течение года, работая в клининговой фирме.
И тут в голову пришла великолепная идея!
Ну, раз Сильвия путцать уже не будет, то надо найти способ, чтобы мою бывшую сучку прикрепили ко мне, а я уж найду ей работу! Ты у меня, тварь, бледный вид будешь иметь!
Финанцамт вместе с арбайтсамтом очень обрадовались предложению: передать проштрафившуюся фрау Марину Браун для работ по уборке дома ее бывшему мужу. Я в свою очередь, обязался в безусловном порядке выплачивать государству все суммы, которые должна отрабатывать моя бывшая жёнушка, даже если не сможет по каким-то причинам это делать, по болезни, например.
Марина попыталась отказаться от такого двусмысленно-гадкого предложения, но чиновники надавили столь сильно, пообещав тяжелые тюремные последствия, что Марине пришлось согласиться.
То есть, на десять оставшихся месяцев жена поступала ко мне в рабство.
Ну, ладно, не в рабство, в феодальную зависимость, звучит точнее.
Так оно всё и произошло, почти год мыла у меня в доме туалеты, ванные и душевые, окна и двери.
Не общался с ней. То есть, совсем не общался: Барбара исполняла по отношению к уборщице обязанности камердинерши, командовала, давала указания, определяла фронт работ, указывала на некачественную уборку, заставляла переделывать и прочее. Кажется, кухарке доставляло удовольствие управлять и помыкать моей бывшей супружницей, иногда представлял Барбару в черной, обтягивающей форме СС, со стеком, приставленным к подбородку домработницы.
Я же старательно уклонялся от любых вербальных контактов с экс.
Надо отдать должное: Марина держалась стойко. Однажды всё же заметил в ее глазах слезы, но странным образом они не принесли удовлетворения, наоборот, почувствовал себя...чуть-чуть мерзавцем. Да и месть какая-то слабая, если уж по честноку.
Пару раз Барбара приказывала Марине начинать уборку в моей спальне, а в кровати в тот момент кроме меня, красиво изогнувшись, лежала юная, глупенькая любовница: это я так подгадывал, чтобы побольнее сделать моей служанке.
Марина же из последних сил только улыбалась, не говоря ни слова.
Сейчас вспоминаю всё это и... жутко стыдно. «Какой же ты мелкий прыщ, Вилли», - говорю себе, но тут же, из другого уголка сознания выскакивает другой Вилли и возражает: «Да ведь она тебя кинула как лоха позорного! Развела как последнего дурачка на ярмарке! Чо ты ее жалеешь?» «Не-е-т! – возражает первый, - был бы мужиком, ты б ее грохнул! А так – ты просто мелкий прыщ, мелко мстящий своей бывшей бабе!» «Да пошел ты в пень, тупой мудозвон!» - отвечает второй и исчезает.

Суд нас развел, Марина отработала у меня барщину, в тот же день уехала из Бухена в Мюнхен, пять лет проучилась там в университете, что-то по экономической части, как рассказывали.
Сейчас работает под Берлином в компании Илона Маска, на том самом заводе электромобилей.
Говорят, достигла успехов и быстро карабкается по карьерной лестнице.
Молодчина, чо.
Образованная, с хорошими мозгами бабец, с убедительным негативным опытом и, несмотря на всё, прущая по жизни как танк, - практически неостановима.