Варенька

               

                Пролог

Царила звёздная ночь, тишину которой нарушали лишь заливистые трели соловья. Призрачный свет полной луны нежно обрамлял массивы разлапистых елей. Цепляясь за коряги, ветви кустарников и пучки сочных папоротников над землёй плыли лёгкие клочья тумана. Остывающий после дневного зноя лес наполняли ароматы хвои и диких трав. И казалось, ничего не способно нарушить такое умиротворение, словно сама природа наложила на себя заклятие спокойствия, но, как это часто бывает, в волшебство июньской ночи вмешался человек.
 А точнее – два человека.
Они оставили автомобиль на тропе и теперь пробирались среди деревьев, неся нечто объёмное, завёрнутое в плотное цветастое обмотанное скотчем покрывало. Голову обоих венчали обручи с включёнными светодиодными фонариками, рассеянные лучи которых вырывали из полумрака торчащие из земли корни, заросший мхом валежник. Хвойный настил пружинил под двумя парами ног, из глоток вырывалось хриплое дыхание. Тот, что шёл позади, был похож на угрюмого хорька, он постоянно ныл, что не подписывался на такое, что хозяин совсем берега попутал, заставляя выполнять всякую хрень.
- Мы ему что, рабы? – плаксиво вопрошал он. – Слышь, Степан? Надо было отказаться. Его сынок гадит, а мы прибираемся. Нам с тобой это ещё аукнется, к гадалке не ходи. Всякое мы творили, но это уже слишком.
- Заткнись и неси, – хмуро отозвался крупный точно медведь Степан. – Он платит, мы делаем. Или хочешь, чтобы и тебя в болоте утопили, Кислый?
Кислый этого явно не хотел, а потому продолжал переставлять ноги, кряхтя от тяжести ноши.
Обогнули небольшой овраг, пересекли густо поросшую кипреем и золотарником небольшую поляну. Филин заухал, заставив обоих мужчин вздрогнуть.
- Я на такое не подписывался, – снова заскулил Кислый.
И уже не переставал скулить, пока не добрались до болота. Здесь ночь не была столь спокойной, как в лесу. Квакали лягушки, гудела мошкара. Какая-то птица непрерывно и пронзительно пела и эти звуки больше походили на скрипучий смех.
- Фух, – выдохнул Степан, бросив свёрток на землю. Скривившись, вытер пот со лба рукавом толстовки. – Ладно, не будем времени терять.
В отличие от своего напарника, он за всю дорогу ни разу не пожаловался, но ему определённо не терпелось скорей закончить это дело.
Как-то нервно они скатили свёрток по пологому берегу в болотную жижу. Кислый подтолкнул его мысом сапога и тот с влажным чавканьем плавно скрылся под покровом ряски.
- Ну вот и всё, – скорбно подвёл итог Степан. Он приподнял было руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но поморщился и передумал, словно рассудив, что не достоин озарять свою тёмную душу подобными жестами.
- Может, что сказать надо? – нерешительно предложил Кислый. – Молитву какую прочесть, а?
- В Бога уверовал? – в голосе Степана сквозило раздражение. Он кивнул на поднимающиеся из болотной топи пузыри. – Не поздновато ли?
- Да вроде бы никогда не поздно. Не знаю, как ты, а я завтра утром в церковь рвану, свечку за неё поставлю. Жалко девку. Хоть и глупая была, но зла никому не делала. Тошно, что мы её вот так... – Кислый горестно вздохнул, решив не договаривать фразу.
Степан покосился на напарника.
- На наших руках её крови нет. Это главное, – он вдруг насторожился, обведя взглядом болото. – Ты слышишь? Тихо как-то стало.
Кислый попятился, моргая так быстро, словно в оба его глаза попали соринки.
- Что-то... что-то не так, – промямлил он.
Тишина была абсолютной. Больше не квакали лягушки, тучи мошкары застыли в свете луны, умолкла крикливая ночная птица. Мир замер. Болото походило на объёмный фотоснимок. Под гнётом этого беззвучия двое мужчин как-то скукожились, в вытаращенных глазах плескался страх. А потом пространство содрогнулось от мощного басовитого рёва, в котором воедино слились боль и ярость. Казалось, само болото получило глубокую рану и, обретя пасть, извергало эти звуки. Зачавкала трясина, выдавливая на поверхность жирные маслянистые пузыри, затрещал корявый сухостой, померкло лунное сияние. Над топью пронеслась воздушная волна, она врезалась в Степана и Кислого, сбив их с ног и окатив тёплым влажным смрадом. Где-то со скрипучим стоном рухнуло дерево, послышались звуки, словно сотни чудовищных младенцев одновременно пробудились и теперь громко, хрипло вопили "уа-уа", призывая своих столь же монструозных матерей.
 Степан и Кислый лежали в оцепенении, лишь рты открывались и закрывались как у выброшенных на берег рыбин. Снова из болотных далей донёсся рёв, но он плавно перешёл в протяжный, переполненный неземной тоской стон. Нечто тёмное, громадное заслонило луну, ещё одно мёртвое дерево заскрипело, затрещало и обрушилось трухлявой грудой в заросли камышей.
Первым пришёл в себя Степан.
- Бежим! – просипел он, после чего развернулся на грязном осклизлом берегу, пополз, затем нашёл в себе силы подняться. – Бежим, твою мать!
Он припустил так, словно за ним гнались все демоны ада. Следом помчался Кислый, издавая тонкий скулёж при каждом выдохе. Они ломились через лес, не разбирая дороги. Спотыкались, падали, продирались через кустарники. Им было плевать на ссадины, на ушибы – лишь бы подальше убраться от болота, от того, кто ревел и стонал, от тех кто вопил и чавкал.
Подальше от всего этого ужаса.
А болото не утихало. В том месте, где утонул свёрток, вздулся гигантский пузырь, но он не лопнул, а словно бы схлопнулся, издав басовитый гул и разогнав в разные стороны ряску. Теперь топь забурлила мелкими пузырями, на поверхность всплыла мёртвая девушка лет семнадцати – лицо бурое от гематом, разбитые синюшные губы. На ней была какая-то рванина – то, что осталось от сарафана. Вместе с девушкой на поверхность поднялись ошмётки покрывала, которое в глубине словно бы кто-то когтями разодрал, освободив труп от этих тесных пут.
Детские голоса умолкли. Больше ничего не ревело, не стонало. Подлунный мир окутал какой-то неестественный траурный покой. Девушка поднялась над мутной трясиной, её словно бы невидимые руки бережно приподняли. Тёмная вода стекала с неё тягучими струями, будто это и не вода была вовсе, а нечто густое, подобное мёду. Лёгкий ветерок зашумел в камышах, десятки светляков закружились над мёртвым телом, тускло озаряя зеленоватым светом лицо, шею, волосы.
 Девушка покачнулась в воздухе, точно в колыбели, и поплыла над болотными хлябями, удаляясь всё дальше и дальше от берега. Она скользила в лунных лучах, а за ней летели мерцающие стайки светляков. Смутные тени ворочались среди гнилых пней и мшистых кочек, тут и там появлялись парные жёлтые точки, словно неведомые существа раскрывали глаза и провожали взглядами покойницу.
"А-ах, – раздавались протяжные и тонкие, будто бы девичьи стоны. – А-ах..." Ветерок подхватывал эти звуки, поднимал к звёздным небесам. А девушка всё плыла с распростёртыми в стороны руками и безвольно откинутой головой, уносимая вдаль какой-то запредельной, тайной силой. Мимо затянутых лёгкой туманной дымкой островков с корявыми деревцами, мимо заводей, в которых тихое подводное течение меланхолично колыхало осоку, мимо поросших погаными грибами и белёсым лишайником буреломов, мимо чавкающих чёрных прорв. Луна вздымалась всё выше, пока не достигла своего зенита, щедро расплёскивая неверный свет.
"А-ах, – продолжало стонать пространство. – А-ах..."
Средь чёрной воды показалась чуть подтопленная гать, ведущая к большому острову, на котором десяток мёртвых елей щетинились острыми сучьями. В центре острова высился холм состоящий из веток, высохших болотных трав, сопревших шкур и костей животных. Верхушка кургана была чуть приплюснутой, на это ложе плавно опустилась мёртвая девушка. Рядом с её головой белел кабаний череп с обломанным клыком, возле ног лежали мятые вороньи гнёзда вперемежку с потемневшей от времени скорлупой и свалявшимися перьями.
И снова что-то большое, не имеющее чётких очертаний, поднялось над топями, затмив луну. Множество тёмных сгустков окружили остров, затем вытянулись став похожими на невероятно высоких людей в плащах и с головными уборами, из которых торчали оленьи рога. Ночь наполнилась монотонным гулом. Внутри кургана что-то захрустело, затрещало, среди веток, костей и шкур замерцали фосфоресцирующие огоньки.
Тело девушки начало медленно погружаться вглубь холма, словно жёсткий настил вдруг размяк до состояния зыбуна. Гул стал громче, от этого звука вибрировал воздух. Обломки ветвей, трава и останки животных всей своей массой поглощали покойницу, будто чудовищная пасть втягивала её в утробу запределья. Исчезли руки, ноги, грудь, шея. Лицо несколько мгновений белело над поверхность, точно посмертная маска обрамлённая причудливым орнаментом, а потом и оно кануло в неизвестность. Над курганом взвились тысячи крошечных огоньков. Закручиваясь в спирали, они взмыли над чёрными скелетами елей и растворились в воздухе, погаснув все разом.
Холм будто бы дышал. Он то вздымался, издавая хруст и чавканье, то опадал. Поднялся ветер – резко, словно сломав некий барьер и яростно ворвавшись в летнюю ночь. Его потоки носились над болотом, тревожа рябью заводи и пригибая травы. Необычный ветер, зловонный, удушливый. Он заставлял всю живность прятаться под кочки, забиваться в норы и дупла. Он завывал, точно голодный дикий зверь, рыскающий в поисках добычи.
Сделав очередной трескучий "вздох", курган выдавил на поверхность тело девушки, словно изрыгнул его из своего чрева. Рогатые тени отступили от острова, рассеялись. Гул прекратился. И лишь ветер продолжал шуметь, будто презирая и отрицая спокойствие.
Девушка вздрогнула, дёрнулись уголки губ. На её лице больше не было ни следа насилия – кожа чистая, бледная, почти прозрачная. Волосы блестели. Неизменным остался лишь разорванный в нескольких местах грязный сарафан. То тёмное и огромное, что заслоняло луну, отстранилось. Остров с мёртвыми деревьями и курганом озарил холодный свет. Будто бы ощутив это сияние, девушка села на ложе из ветвей и костей. А ещё через какое-то время распахнула веки, окинула сумрачным взглядом пространство. У неё были не человеческие глаза, они словно впитали в себя тьму самых глубоких омутов, секреты древних урочищ.
В глазах девушки таилась потусторонняя сила.
Где-то в лесу, за пределами болота, снова пел соловей. Ночная птаха заливалась трелями. Ей не было никакого дела ни до той фантасмагории, что творилась на далёком островке, ни до явившейся в подлунный мир нежити. Для соловья это была самая обычная ночь.

                Глава первая


Если честно, я давно мечтаю свалить из этой деревни. Хотя, "мечтаю" – это, пожалуй, громко сказано. Скорее – планирую. Да, места здесь, конечно, красивые – смешанный лес, извилистая речушка, большой пруд с кувшинками и зарослями камышей. А осенью тут вообще будто в сказке. Хоть садись и картину пиши. Калиново. Малая родина. Вот только есть у меня такая фигня, как амбиции. Даже не знаю, когда они появились, наверное, после того, как я из армии вернулся. А может и до этого были, просто дремали. Но не суть. Главное, что с некоторых пор эти самые амбиции покоя не дают. Мысли всякие бунтарские в голову лезут, сердце требует перемен.
Ну а действительно, какое будущее меня здесь ждёт? Женюсь – да хотя бы на той же Маринке. Детишки пойдут. Котика заведём. На работе повысят. Будем всей семьёй ездить в отпуск в Турцию или ещё куда-нибудь, где всегда жарко. Скукотища! Меня всё это до чёртиков пугает. Кроме котика. Против котиков я ничего не имею. Иной раз такая тоска берёт, что выть хочется. А я ведь не нытик какой. Просто мне уже двадцать семь, а в жизни моей ничего яркого не было. Каждый день – как чёртов День Сурка. Что-то, конечно, меняется, но так, по мелочам. А душа жаждет такого, чтобы - ух! И я верю, что это "ух!" меня где-то дожидается.
Одна беда – всё никак не решаюсь свалить из Калиново. Будто крепкие якоря держат. Зарплата хорошая, батя, Маринка, друзья, уважительное ко мне отношение. Этих якорей много. Тяжело делать вид, что их не существует и послать всё и всех нахрен. Но рано или поздно, разумеется, пошлю. Сяду однажды утром на свой байк, выкачу из деревни на шоссе, врублю на полную катушку в наушниках песню "Я свободен!" и рвану навстречу рассветному солнцу, раскинув руки, как тот чувак из "Сынов анархии". Только он восторженно мчался к своей погибели, а я – в светлое будущее. Кайф! Из всех моих фантазий, эта – самая любимая.
Но до поры приходится довольствоваться скучной действительностью.
Сегодня – суббота. Погода – отличная. Девять утра, а уже жарко. Немного дурной после сна я вышел из дома во двор, зевнул, потянулся. Меня ждал очередной неинтересный день. Впрочем, вечером в деревне намечалась грандиозная гулянка, все будут отмечать десятилетие открытия нашего рыбозавода. Круглая дата. Хоть какое-то развлечение. А пока в голове маячило расписание того, что я сделаю в ближайшие часы. Для начала сбегаю на пруд, чуток поплаваю, потом мы с батей позавтракаем на веранде, болтая о всяких пустяках, затем займусь мелкой работёнкой по дому. После обеда в город сгоняю.
Я вышел со двора, собираясь претворить в жизнь первый пункт расписания, но наткнулся на Лёньку Старикова. Помятый, с всклокоченными волосами, он тут же продемонстрировал мне эмалированную кастрюлю. И в этом тоже не было ничего нового, на прошлой неделе он пытался втюхать мне утюг. Возле его ног вился кот по имени Мультик – дружбан, неизменный спутник. Они даже похожи были друг на друга: оба рыжие, выглядевшие так, словно их всю ночь пинали.
- Гош, глянь какая, – по обыкновению не поздоровавшись, Лёнька постучал костяшками пальцев по дну кастрюльки. – Крепкая. Всего за триста рублей отдам.
Разумеется деньги ему нужны были на опохмелку. Но он был не типичный пьянчужка, от него никогда не услышишь нытья вроде: "Сил нет, трубы горят". И бабки он не клянчил, не унижался. Что-то загнать – это пожалуйста, а просить – нет. Вот такой принципиальный.
Мультик мяукнул, глядя мне прямо в глаза. Умел этот котяра так жалостливо мяукать, что сердце кровью обливалось. И что ему требовалось – непонятно. Уж точно не жратву выцыганивал. Морда у него круглая, сытая, все соседи его подкармливали, включая меня. Оставалось только предполагать, что своим "мяу" он подключился к торгу, пытаясь подсобить хозяину.
Впрочем, ничего покупать я не собирался. Зря эти ребята старались. Нет, к людам, которые хотят опохмелиться я отношусь с пониманием и даже с некоторым сочувствием, и жмотом никогда не был, но сейчас мне деньги самому нужны. Коплю. Хочу сделать крутой апгрейд мотоцикла, чтобы на байкерском фестивале, куда через месяц собираюсь поехать, не выглядеть как полный лох. Байк для меня – святое.
Лёнька снова постучал по кастрюле.
- Ну что скажешь, Гош? Отличная кастрюлька. В ней можно суп варить, компот, кисель. А если не хочешь варить, её можно как горшок приспособить, герань там какую-нибудь посадить, кактус...
Я усмехнулся.
- Тебе, Лёнь, надо было в маркетологи пойти.
Он непонимающе захлопал глазами.
- Куда пойти?
Я уже собирался указать направление, но меня отвлёк истошный женский крик, который доносился с окраины деревни:
- Убили! Доченьку мою убили! Нет больше Вареньки моей, нет её больше!..
По улице шла тётя Зина и уже один этот факт был чем-то из ряда вон. Она лет пять со своего двора не выходила, выбиралась разве что на открытую террасу и сидела там в громадном, укреплённом железными скобами кресле, которое специально для неё смастерили местные умельцы. И вот теперь она ковыляла по пыльной улице – зрелище то ещё. Тётя Зина была ну очень жирной. Ноги как у слона. Она их переставляла, опираясь на костыли, и каждый шаг, несомненно, давался ей с огромным трудом.
- Доченьку мою убили! Вареньку мою убили!..
Я сказал, что она кричала? Нет, это больше походило на рёв раненой медведицы. У меня аж мурашки по коже побежали. Я, конечно, жаждал чего-то нового, необычного, но это был явный перебор. Тётя Зина остановилась, переводя дыхание, затем двинулась дальше. Её подбородок тонул в жировых складках, лицо покрывали пунцовые пятна, глаза лихорадочно блестели. Серое, определённо самодельное платье, в которое можно было бы поместить крупный шифоньер, в некоторых местах потемнело от пота.
- Вот дела-а, – протянул Лёнька, позабыв про свою кастрюльку. Мультик разделил его удивление коротким "мяу".
- Вареньку мою убили! – продолжала реветь Тётя Зина, явно вкладывая в этот рёв все свои силы.
Варенька. Ей в марте восемнадцать исполнилось. Милая девушка, но не от мира сего, кое с какими отклонениями. Некоторые тактично называли её мечтательницей, а те, кто по злее – чокнутой. Всё рассказывала, что когда-нибудь выйдет замуж за Болотного принца, мол, виделась с ним много раз, хотя и не могла его лица описать. И дескать этот самый принц научил её ходить по болоту, по самым топям, и не тонуть. А ещё она любила всякую ерунду рассматривать. Бывало, уставится на обычную корягу и смотрит так восхищённо, словно ничего чудеснее в жизни не видела. Или на цветок, на облака. Мне кажется, в любом населённом пункте существуют такие вот безобидные блаженные. И разница между ними лишь в степени ненормальности – в хорошем смысле слова. Как по мне, они будто дар свыше. Что-то вроде лакмусовой бумажки для тестирования на человечность. Если кто-то на них поглядывает с отвращением, с презрением, то этот человек полный утырок. А кто с добротой – то такому доверять можно. А уж если какой-нибудь мудила на них руку поднимает...
Нет, что-то мне не верилось, что Вареньку убили. Сомневался, что мог найтись такой мудила, кто поднял на неё руку. Я склонялся к версии, что скорее тётя Зина умом тронулась. Если убили, то почему она полицию не вызвала, а ковыляет вместо этого по деревне и голосит? И где, спрашивается, труп?
Из домов выходили люди. Все охали, ахали. Две соседки подбежали к тёте Зине, принялись вопросы задавать, но та на них внимания не обращала, продолжала реветь и грузно переставлять ноги-колонны.
Даже представить не мог, что когда-нибудь увижу её такой. В последнее время я с ней мало общался – так, заходил иногда поздороваться, когда она в кресле на веранде сидела. Но одно могу сказать точно: тётя Зина всегда отличалась острым умом, за что её все и уважали. Иной раз могла выдать такое, что хоть стой, хоть падай. Подобным остротам могла бы позавидовать сама Фаина Раневская. А порой и замысловатой мудростью могла поделиться, при этом не строя из себя переполненную жизненным опытом всезнайку. Хорошая тётка. Нелегко было смотреть на её страдания, а допускать, что она спятила – ещё тяжелее.
Тётя Зина поравнялась с моим двором. За ней шло всё больше народу. Тревожно шептались, озадаченно переговаривались. Кто-то уже успел побывать в её доме и никакого трупа там не обнаружил. Мы с Лёнькой и Мультиком присоединились к процессии. Я увидел, как на крыльцо вышел батя. Он подслеповато окинул взглядом толпу и начал спускать по ступеням.
- Гошка! – окликнул. – Какого хера происходит?
Мой батя не из тех, кто выбирает выражения и ему всегда было пофигу, что своими словечками он может нарушить чью-то тонкую душевную организацию. В ответ я лишь развёл руками. Я ведь действительно понятия не имел, какого хера происходит. А то, что тётя Зина сошла с ума – это всего лишь предположение.
Она остановилась – пунцовая, напряжённая. Создавалось впечатление, что её вот-вот удар хватит. После небольшой паузы набрала в лёгкие воздух и снова заорала:
- Изверги! Вареньку мою убили!
И поплелась дальше. Процессия двинулась следом. Соседки опять начали задавать тёте Зине вопросы, но теперь уже более озабоченно, более настойчиво. В толпе нарастало напряжение. Слышались встревоженные слова: "А где Варенька? Кто-нибудь видел сегодня Вареньку? А вчера вечером?"
 Нет, никто не видел.
Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Варенька постоянно где-то пропадала, то ли в лесу, то ли у родного деда ошивалась, который жил в одиночестве километрах в трёх от Калиново и разводил кроликов. А в выходные так вообще её редко видели в деревне. В отличии от большинства блаженных, она была не в меру самостоятельная и независимая. Я не раз слышал, как кто-нибудь из местных ворчал: "Ей о матери надо заботиться, а она где-то шляется".
Что ж, оставалось надеяться, что и сейчас Варенька где-то шлялась. Возможно, у того де деда сидела и чаёк попивала. А что касается тёти Зины... мне вдруг показалось, что она вышла со двора и теперь продвигалась по деревне не только для того, чтобы громогласно объявить об предполагаемом убийстве дочери. У неё была иная цель.
И я не ошибся.
Дойдя до окраины, она затряслась от гнева, медленно подняла мясистую руку и указала пальцем на двухэтажный дом.
- Здесь! Здесь те, кто убил мою Вареньку!
Все опешили. И я в том числе. Это был дом Бориса Аркадьевича Сомова, главы нашей деревни и по совместительству директора рыбозавода. Между собой мы его называли "Хозяин" и это отнюдь не из-за холопского раболепства, а по причине искреннего уважения. Мощный мужик, предприниматель от Бога. Коли он что-то обещает, то слово своё держит. У кого-то беда случится – мимо не пройдёт, поможет. Все в Калиново ему чем-нибудь да обязаны. Если бы не он, у нас тут до сих пор ни водопровода не было бы, ни Интернета, ни нормальной работы. Детский садик, больничка, клуб – всё это на его деньги содержалось. И то, что сейчас местные детишки отдыхали в оздоровительных летних лагерях на радость родителям – он же и организовал. Каждый год организовывал. Благодаря Борису Аркадьевичу наша скромная деревушка стала зажиточной.
Пожалуй, из всех местных жителей, только мне одному отсюда хотелось свалить, причём по причинам весьма смутным – манили дали, где я мог бы круто самореализоваться. Возможно, я такой же блаженный, как и Варенька.
 Ровно десять лет назад Сомов занялся рыбным хозяйством, или по мудрёному - аквакультурой. Многие тогда над ним посмеивались, говорили, что дело не выгорит. Ан нет, выгорело. Небольшая рыбная ферма со временем превратилась в солидный завод с десятками открытых и закрытых резервуаров, где выращивался лосось, сазан, зеркальный карп и даже креветки. Почти все в нашей деревне, включая меня, теперь работали на этом заводе и получали неплохую зарплату.
Кстати, Варенька, несмотря на свою тормознутость, тоже трудилась на предприятии Сомова. Уборщицей. Всего пару часов в день, но получала полную ставку. Вот так у Бориса Аркадьевича и проявлялась забота о своих. И тётю Зину он не оставлял без внимания – доплачивал фельдшеру, чтобы тот постоянно ходил к ней домой, мерил давление, делал уколы инсулина.
И тем поразительнее был факт, что именно на дом Сомова она сейчас указывала пальцем, выдвигая жестокие обвинения. Ну точно, спятила. И так думал не только я, это читалось в лицах всех собравшихся. Пожилые соседки гладили её за плечи, успокаивали, приговаривая так, словно обращались к испуганному ребёнку: "Ну что ты, Зинуля, что ты... никто твою Вареньку пальцем не трогал. Ходит где-то, скоро вернётся..."
Из дома вышел Борис Аркадьевич. С суровым выражением на лице он пересёк двор, отворил резные кованые ворота.
- Что происходит? – спросил он, впрочем, в голосе не было возмущение, только интерес.
Все знали, что для него образцом для подражания являлся знаменитый промышленник Иван Морозов, который в восемнадцатом веке не хило так проявил себя как талантливый предприниматель и меценат. Портреты Морозова висели и в доме Сомова, и в его кабинете на рыбозаводе. Тот был мордастый, с ухоженной с завитками бородой, с пузом, которое наверняка для него было символом достатка, а не лишним жиром. Так вот Борис Аркадьевич, хоть и видел в нём кумира, и своими деяниями старался отчасти повторить его достижения, но походить на Морозова внешне даже не старался. Не было в Сомове всего этого пафосного лоска, присущего дельцам прошлого. Из одежды он предпочитал джинсы, футболки, кепки. По нему и не скажешь, что миллионер. Глянешь на него – обычный дядька. Невысокий, жилистый, с ёжиком пепельных волос. Скромность была не только в его одежде, но и в жилище. Хороший, конечно, дом, но не шикарный. Что это, игра в демократию? Не желание выделяться? Да хрен его знает, если честно, я этого не понимаю. Будь у меня столько денег, как у Бориса Аркадьевича, я бы ого-го какой особняк отгрохал. С бассейном, с японским садом камней, с декоративным прудом, в котором плавали бы золотые рыбки. И плевать я хотел на косые взгляды завистников. Бабки есть – имею права!
Впрочем, что-то меня занесло с фантазиями. Вернусь с небес на землю.
А на земле было всё так же не весело. Сомов повторил:
- Что происходит?
Тётя Зина глядела на него обвинительно, дыша так тяжело, словно ей воздуха не хватало.
- Мою... Вареньку... убили, – она выдавила из себя эти слова, а потом заскрежетала зубами. Казалось, она вот-вот накинется на Бориса Аркадьевича.
По толпе пробежал недовольный ропот. Откуда-то прибежали Кислый и Степан, помощники Сомова. Причём выглядели они не лучше Лёньки, будто всю ночь бухали. И это было странно. Все знали, что хозяин им запрещал пить даже по праздникам.
- Зинаида, – Сомов примирительно приподнял руку, – я уверен, что вы...
- Я видела мою Вареньку! – взревела тётя Зина, найдя в себе силы на новую волну ярости. – Она пришла ко мне во сне ночью! Мёртвая! Она стояла вот на этом самом месте, где я стою, и показывала на ваш дом! Избитая, в разорванном платье. Я проснулась и поняла, что нет больше доченьки. Я как мать это почувствовала, во мне... во мне будто что-то оборвалось. Здесь убийцы Вареньки! Здесь!..
Она вдруг захрипела, глаза закатились. Я и ещё двое мужиков подсочили к ней, подхватили, опустили на землю.
- "Скорую" вызывайте! – распорядился Сомов.
Кислый со Степаном суетливо и одновременно достали телефоны.
Пока дожидались "Скорую", возле тёти Зины суетился наш местный фельдшер. Я заметил, как на террасу вышли жена Бориса Аркадьевича, Лариса и его сын Матвей. Лариса выглядела встревоженной, что естественно, а вот Матвей... Он похоже нервничал и глядел на всё происходящее возле двора как-то раздражённо. Ко всему прочему под его правым глазом темнел солидный фингал. Впрочем, в этом как раз не было ничего удивительного. Чуваку двадцать лет, а вёл он себя иной раз как малолетний дебил. Постоянно находил неприятности на свою жопу. То гонки в городе на своей дорогой тачке устроит и в аварию попадёт, то в ночном клубе надебоширит, то ещё где-нибудь накосячит. Борис Аркадьевич постоянно отмазывал сынулю. Матвейка - классический мажор. В отличие от отца, богатством он кичился, со всеми в деревне разговаривал через губу, посматривал с высокомерием. Иногда так и тянуло вломить ему, чтобы всё дерьмо из него вытрясти. Но это опять из области фантазий. Наживать себе врага в виде его отца я, конечно, не собирался.
Не нравилось мне, как Матвейка глядел на толпу. У меня вдруг возникла мысль, что, если кто-то в деревне и мог причинить вред Вареньке, то только этот утырок. И не хорошо как-то стало от этой мысли. Я совершенно не допускал, что тётя Зина увидела вещий сон. Ну не верю я в такое и всё тут. Мёртвая девушка указывала на дом своих убийц? Нет, чушь собачья. А вот в то, что мать может почувствовать на расстоянии, что с её ребёнком случилась беда... да, подобные истории я слышал, они казались мне правдоподобными. Возможно, с девчонкой действительно какая-то беда приключилась.
Приехала "Скорая", забрала в городскую больницу тётю Зину. Но люди не расходились, всё в сотый раз выспрашивали друг у друга, кто в последний раз видел Вареньку, выражали надежду, что её мать оклемается. Что-то между собой обсуждали Сомов, Кислый и Степан. На скамейке курил мой батя, рядом понуро сидел Лёнька, держа на коленях кастрюльку, возле его ног вился Мультик.
Я ещё раз взглянул на Матвейку и понял, что не будет мне покоя, если сейчас же не сгоняю к деду Вареньки. Быть может, она у него или хотя бы он видел её недавно. А если нет... ну не знаю, возможно, придётся лес прочёсывать. Народ у нас не равнодушный, сложа руки сидеть никто не станет. Да и Сомов наверняка использует свои связи в полиции, чтобы та действовать сразу же начала. Разумеется, все надеялись, что девушка просто где-то шляется, но я не сомневался, что червячок сомнений сейчас грыз каждого.
- К Захару смотаюсь, – громко объявил я, чтобы людей успокоить.
И тут же услышал со всех сторон:
- Правильно, Гоша! Правильно! Езжай, Гоша!
Сомов одобрительно кивнул, а Матвейка, скривив рожу, скрылся в доме.
Я метнулся к себе, выкатил из сарая мотоцикл и поехал к деду Вареньки. Никогда не думал, что когда-нибудь буду жалеть, что день выдался не скучным. Но я жалел, причём очень.

                Глава вторая

Вот уж кого я терпеть не мог, так этого старикашку Захара. Вся деревня его не любила, а он не любил всех на свете, кроме внучки Вареньки. Даже со своей дочерью, тётей Зиной, он не общался. Как я слышал лет пять назад у них вышла грандиозная ссора, и с тех пор они зубы друг на друга точили. В чём была причина ссоры – понятия не имею. Ходили слухи, что поругались из-за того, что дед и без того не умной внучке голову всяким бредом забивал. В такое я вполне могу поверить. Кто-то же ей рассказывал всю эту хренотень про Болотного принца и про то, что она станет его невестой?
Ох, как же не хотелось встречаться с Захаром, но что поделать – надо.
Пыльная дорога тянулась через поле, поросшее разнотравьем. Одуванчики, клевер, фиолетовые "островки" смолки. Красота. Раздолье. Иногда жалею, что у меня нет коня. А то бы как в песне: "Выйду утром в поле с конём..." Вдалеке в лёгкой дымке виднелась ровная полоса леса. Много ли малины в этом году будет? А Грибов? Я усмехнулся, подумав, что подобные мелкие житейские вопросы из меня уже не искоренить, даже если я уеду очень далеко. Они как часть кода ДНК, пробиваются, порой, когда это совсем не уместно. Вот прям как сейчас. Мне скоро предстояла встреча с самым злобным старикашкой в округе, а тут малина и грибы какие-то.
Впереди была развилка. Дорога налево – к кладбищу. Я свернул направо и скоро уже подъезжал к речке. Взгляд скользнул по старому разрушенному мосту – сохранились лишь трухлявые столбы и несколько досок по обе стороны обрывистых берегов. Если приглядеться, там ещё были ржавые листы железа, приподнятые наподобие трамплина. Эти листы я в прошлом году туда приволок. Хотел совершить трюк века, перепрыгнуть на своём мотоцикле речку. И чтобы Маринка мой подвиг на камеру сняла. Не решился я тогда, если честно, очконул. Да и Маринка отказалась снимать, орала на меня, полным дебилом и самоубийцей называла. Но прыжок века у меня всё ещё в планах. Не сегодня, конечно. Потом когда-нибудь.
Я свернул и на большой скорости промчался около километра по дороге вдоль речки, которую затем уже медленно, осторожно, переехал по относительно новому железному мосту. Минуты через две остановился возле жилища Захара, слез с мотоцикла. Когда-то, ещё в советские времена, тут располагалась то ли насосная станция, то ли ещё что. Батя рассказывал, да я позабыл. От былого здания остались лишь щербатые стены из красного кирпича и часть крыши. Но старик Захар потрудился на славу, пристроил к одной из стен дощатую халупу, соорудил пару сарайчиков, клетки для кроликов, разбил огород. У него вроде как квартира в городе была, а сюда он на своём жигулёнке с прицепом наведывался только весной и летом. Не думаю, что этим земельным участком он владел законно, но кому какое дело? Не гонят, и ладно.
- Эй, есть кто дома?! – выкрикнул я, заходя на ничем не огороженную территорию.
Везде валялся различный хлам – старые автомобильные покрышки, какие-то ржавые железки, трухлявые доски, обломки кирпичей. Похоже, хозяина уют и порядок заботили меньше всего. Под навесом из горбыля находилось что-то вроде летней кухни – печка буржуйка, грубо сколоченный стол, лавка. В клетках копошились кролики. Возле халупы торчала табличка с намалёванными красной краской словами: "Валите нахер!" Не очень-то гостеприимно. Но я ведь и не в гости на чаёк пришёл. Открыл было рот, чтобы снова выкликнуть: "Эй...", как дверь распахнулась, из дома вывалился хозяин.
 Захар зыркнул на меня так, словно хотел убить взглядом, затем ткнул заскорузлым пальцем в табличку и, чётко разделив слова, повторил то, что на ней было написано:
- Вали! Нахер!
Высокий, тощий, с морщинистой, покрытой белёсой щетиной рожей и пигментными пятнами на лысом черепе – будь он актёром, ему бы подошла роль Кащея. Особо гримировать не нужно. Сценический образ портили разве что растянутая засаленная полосатая майка и обрезанные чуть ниже колен столь же растянутые треники. Ну и кеды тоже не очень вписывались. А так – вылитый злодей из народных сказок. И воняло от него соответственно – гнилью какой-то.
- Я по делу, Захар, – в тон ему отозвался я. Лебезить и любезничать я с этим типом не собирался. – С тётей Зиной беда случилась, похоже, удар хватил. Её"скорая" забрала.
Он пошамкал губами, напрягся. Было не понятно, расстроила ли его эта информация или ещё больше разозлила.
- И что? – голос старика чуть дребезжал.
- И что? – слегка опешил я. – Твою дочь, тётю Зину, в больницу увезли! Тебе что, пофигу?
Захар набычился, сжал кулаки.
- Ты мне тут мораль читать будешь, щенок? – он снова указал на табличку. – Вали, мать твою, нахер! И чтобы я тебя здесь больше не видел!
- Варя пропала! – выпалил я. – Из-за этого тётю Зину удар и хватил. Она думала, что Варю убили.
Мне казалось, что старик опять выдаст это дебильное "и что?", но тот смерил меня презрительным взглядом и произнёс:
- И с чего она вообще взяла, что Варьку убили?
- Почувствовала. Как мать.
Захар сплюнул, вытер ладонью губы.
- Дура она. С башкой у неё не в порядке. Жива Варька. Вчера вечером у меня была. Я попросил её кое-куда сходить. А теперь проваливай.
Он развернулся и зашагал к кроличьим вольерам.
- Значит, жива? – я повысил голос.
Захар остановился, ссутулился, будто мои слова легли тяжестью на его плечи, потом развернулся и заорал, выпучив глаза и брызжа слюной:
- Жива, жива она! Чего тебе ещё от меня надо?! Ждите, вечером явится!
Я аж попятился. Откуда в этом старикашке столько злобы? А раньше, помню, он нормальный был. Давно. Взяв себя в руки, я процедил:
- Да пошёл ты, урод.
И направился к своему мотоциклу. С пожилыми людьми я вежливый, но Захар любого взбесит. Был бы он моим ровесником... ну да ладно, не стоит он того, чтобы на него зубами скрежетать. Да и кто знает, возможно старикашка сейчас посидит, подумает, расчувствуется под гнётом совести, потом сядет в свой жигуль и покатит в город, в больницу к дочери. Хотя... нет, это вряд ли. Люблю я желаемое принимать за действительное. Радует, что хоть польза от моей поездки есть, разузнал про Вареньку. Получается, вчера Захар её куда-то послал. Куда интересно? В лес? Ну да, она могла сутками в лесу пропадать. Главное, что жива. И вечером явится. Её дед, конечно, тот ещё мудак, но у меня не было оснований ему не верить. Какой смысл врать? Жаль только, что мне не пришло в голову смотаться к Захару до того, как тётю Зину удар хватил. Быть может, трагедии удалось бы избежать. Как говорится: хорошая мысля приходит опосля. Ну ничего, хотя бы деревенских успокою. Сегодня праздник, негоже весь день ходить с тяжестью на душе.
Я сел на байк и скоро уже был в Калиново. Никто из местных и не думал расходиться, все меня ждали. Про агрессивное поведение старика я не стал рассказывать, поведал лишь его слова о том, что с Варенькой всё в порядке. Народ посудачил ещё немного и все пошли по своим домам готовиться к празднику. Думаю, всем происшествие с тётей Зиной подпортило настроение, но жизнь продолжалась, а солнечная погода не позволяла долго унывать. Я вернулся к тому, что запланировал, когда утром выходил из тома – сходил на пруд, затем мы с батей позавтракали на веранде.
 Всё вроде бы было нормально, но покоя не давал вопрос: куда чёртов старикан Захар послал свою внучку? Если поначалу его ответ меня устраивал, то теперь казался... подозрительным что ли.
Впрочем, к вечеру за праздничными хлопотами тревоги улеглись и это несмотря на то, что Варенька по-прежнему не вернулась. По-видимому, понятие "скоро" было для Захара очень растяжимым.
Иногда мы отмечали день открытия рыбозавода в клубе. Он у нас красивый, просторный. Но в этом году решили праздновать на свежем воздухе. В пять часов возле яблоневого сада начали накрывать огромные столы. В основном еда была заказанная Сомовым в ресторане. Ещё днём целый фургон разной деликатесной снеди из города доставили. Но наши деревенские тоже не поскупились на свои разносолы. Праздник обещал быть пышным. Все суетились, смеялись, уже позабыв и про тётю Зину и про её дочку. Когда нам хорошо мы умеем забывать о плохом.
Начало как обычно было официальным. Борис Аркадьевич толкнул заготовленную речь о том, чего достигли и о грандиозных планах на будущее. Я обратил внимание, что он вёл себя неестественно скованно, словно его что-то тяготило. А у его помощников Степана и Кислого и подавно были мрачные лица. Неужели их настолько расстроило, что у тёти Зины приключился удар? Нет, это навряд ли.
Кстати, об этих подручных Сомова...
Сам Борис Аркадьевич был нашим, местным. Когда ему исполнилось двадцать, он куда-то свалил и объявился лишь спустя тридцать лет. Приехал уже богатый и привёз с собой Степана и Кислого. Как заработал богатство – тайна покрытая мраком. Никто в деревне об этом не ведал, разве что члены его семьи и помощники. Слухи разные ходили, но крамольных среди них не было – такое чревато последствиями, можно и работы на рыбозаводе лишиться.
Застолье началось. Народ раскачался быстро и пошло веселье.
Впрочем, продлилось оно не долго.
Потому что, как и обещал дед Захар, явилась Варенька. Она прилетела со стороны леса. Именно прилетела! И зависла над яблоневым садом. Возникла немая пауза. Парящая в воздухе девушка моментально приковала к себе сотню пар глаз и этим самым глазам никто не верил. Потому что в такое просто невозможно поверить. Варенька была необычайно красивой и в тоже время ужасающей. Порванный сарафан, бледная кожа отливающие синевой чёрные волосы. Она висела на фоне заходящего солнца точно какое-то божество.
- Варя? – произнёс кто-то тихо и неуверенно.
Народ зашептался, выспрашивая друг у друга, не галлюцинация ли это. Кто-то осенял себя крестным знамением. А я стоял, раскрыв рот от изумления, потому что был уверен, что стал свидетелем настоящего чуда. Не сказал бы, что я такой уж легковерный, но в отличие от большинства собравшихся я своим глазам полностью доверял. Да, мой рассудок бунтовал – а как иначе? Вот только не было отрицания, судорожного поиска версий, вроде массового умопомешательства, колоссального фокуса. Точнее, все эти версии мелькнули в голове и стёрлись точно какая-то ошибка.
- Нет! Нет! Быть не может! Это не она! – вдруг завопил истерично Матвейка. Весь вечер он вёл себя так, словно ненавидел и этот праздник, и само застолье. Это было подчёркнутое молчаливое презрение к нам, обычным деревенским людям. И вот теперь именно он орал, будто перепугался даже больше, чем самая впечатлительная девчонка. К тому же, его начало трясти, рожа плаксиво кривилась.
Впрочем, не до этого говнюка сейчас было. Неожиданно поднялся ветер. Только что царил спокойный вечер и вдруг погода словно взбесилась. Шумели деревья, в воздух поднялся сор и откуда-то появилась странная болотная вонь. Варенька, раскинув руки, будто желая обнять беспокойное пространство, полетела к месту празднования. Народ очнулся от оцепенения, засуетился, начал разбегаться. Я тоже понял, что нужно валить, причём, чем быстрее, тем лучше. И захмелевшего батю уводить.
А потом случилось то, что повергло всех в настоящий ужас.
Варенька (странно, что я до сих пор так называю это существо) быстро подлетела к Степану, схватила его и подняла в воздух. Причём сделала она это с такой лёгкостью, будто крепкий рослый мужчина весил не больше куска пенопласта. Ветер усилился, превратившись в настоящую бурю. И вонь застоявшейся гнилой воды стала сильнее. А Варя тем временем раздирала зубами горло Степана. Я видел это, когда помогал отцу идти, борясь с ветром, который едва с ног не сбивал. За пеленой кружащегося повсюду сора, девушка какими-то порывистыми птичьими движениями вгрызалась в глотку. Лучше бы я на это не смотрел, у меня в голове едва не помутилось от этого зрелища, а к горлу подкатила тошнота. Люди вопили, какая-то тётка истошно визжала. Ещё недавно на этом месте было веселье, а теперь властвовали страх и паника.
Периферийным зрением я увидел, как тело Степана грохнулось на траву. Варенька метнулась к следующей жертве. Я не рассмотрел, кто это был. Кажется, какая-то женщина. С ней существо расправилось за считанные секунды, после чего напало ещё на кого-то.
Теперь ветер в прямом смысле сбивал с ног. Он рушил заборы, срывал черепицу с крыш. Под его напором трещали хозяйственные постройки, ломались ветви деревьев. А Варенька всё нападала и нападала – страшная, окровавленная. Она больше не походила на ту красивую, загадочную девушку, что парила на фоне заходящего солнца. Она то появлялась в поле моего зрения, расправляясь с очередной жертвой, то исчезала. И я всё ожидал, что вот-вот настанет наш с отцом черёд. Мы ведь даже бежать не могли – пробирались сквозь ветер точно дряхлые лодчонки по бушующему океану. Одно я понимал: до дома нам не добраться, слишком далеко. К тому же, батю мне приходилось едва ли не на себе тащить. Не сказал бы, что я такой уж храбрец, но и напугать меня трудно. Но сейчас я был в полнейшем ужасе. Хотелось забиться в какую-нибудь щель и сидеть там тихо, как мышка. Вокруг нас с отцом кружила сама смерть. Варенька – точнее, чудовище в обличье девушки. Ещё и ветер этот. Это было не просто буйство стихии, а что-то противоестественное, то, чего не должно существовать в нормальном мире. Впрочем, мир в одночасье стал ненормальным. Абсолютно ненормальным.
Я увидел, как тётя Аня, наша соседка, цеплялась за сетку рабицу полуразрушенной ограды и орала как резаная. Не удержалась, покатилась по дороге. Её подхватила Варенька, вспорола ногтями живот, разодрала горло. В этой твари была сила белой акулы – именно про белую акулу я тогда подумал. Хотя, по части ярости, Варенька превосходила.
- Клуб! – выкрикнул батя.
Конечно, правильная идея! Нужно укрыться в клубе – до здания оставалось совсем ничего. Я решил затащить отца в клуб, а потом... возможно получится помочь кому-нибудь спастись. Меньше всего мне хотелось геройствовать, но смотреть как погибают близкие мне люди я тоже не мог.
На одном из дворов разрушился сарай. И полетели доски, куски рубероида, садовый инвентарь. По улице, громыхая по асфальту, скакали два ведра. Именно скакали, ветер был слишком мощный, чтобы давать им просто катиться. Где-то визжала собака, кто-то орал: "Помогите!"
В поле зрения снова попала Варенька. Она напала на Василия Петровича, нашего фельдшера. Несколько мгновений – и фельдшера не стало, его оторванная голова покатилась вслед за вёдрами. Я в панике совсем грубо затащил отца на фасадную лестницу клуба, выбил ногой дверь. Батя матерился так, словно от "отборности" его слов жизнь зависела. Каждой клеткой тела чувствуя опасность, я буквально заволок его внутрь, быстро закрыл за собой дверь. В висках стучало, сердце бешено колотилось. И эта вонь... Мне казалось, что она липкой патокой обволокла мои лёгкие.
Отдышавшись, я подскочил к окну, говоря себе, что ещё минутка и снова ринусь наружу людям помогать. Вот только тошнота уймётся – перед глазами стояла оторванная голова Василия Петровича. Обязательно ринусь. Да, я в это верил.
Загорелись фонари на главной улице. Их однажды установили по прихоти Сомова и включались они автоматически, когда темнело.
Отец продолжал материться, ругая почему-то не Вареньку, а американцев и англичан с их происками.
Я прильнул к окну, увидел, как по дороге катит синяя "Нива". Это была машина моего друга Лёхи Свиридова. Лёха, получается, сумел добраться до дома, вскочил на своего "синего коня" и пытался убраться из деревни. Остановился, вышел, помог кому-то забраться в салон. Он помогал, спасал! Иного я от своего друга и не ожидал. Лишь бы у него всё получилось! Я мог бы к нему присоединиться, но отца не дотащить, а сейчас каждая секунда у Лёхи на счету.
На фасадной лестнице мелькнули тени, дверь распахнулась, в клуб ввалились люди, человек десять. Они тоже решили укрыться здесь. Я не стал пока их разглядывать, всё моё внимание было приковано к "Ниве". А она катила дальше. Снова остановка. Опять Лёха кого-то затащил в салон – кого именно невозможно было разглядеть в беспокойных сумерках. Оставалось лишь радоваться, что у моего друга всё получалось. И Вареньки не видать. Улетела с концами? Нет, на такое надеяться не стоило.
Ещё тень возле лестницы. Кислый! Он полз, очевидно был ранен. Настал мой черёд становиться спасателем. Я бросился к дверям, выскочил наружу и буквально напоролся на стену ветра, аж дыхание перехватило. Борясь со стихией, спустился с лестницы, обхватил Кислого и поволок наверх. Тот громко жаловался, что Сомов, сучара, прямо перед его носом ворота закрыл.
- Я для него всё делал, а он прямо перед моим носом! Прямо перед моим носом! Сука! Сука! Я на что-то напоролся, ногу поранил! Сука!
Затащив его внутрь, я снова кинулся к окну.
"Нива" удалялась. Была уже почти на окраине деревни. Лёхе оставалось лишь дать "газу" и мчаться отсюда на всех парах.
- Молодец! – выдохнул я от переизбытка чувств.
Однако в следующее мгновение внутри меня всё оборвалось. Варенька, чёртова белая акула – она вылетела из темноты и помчалась за машиной. Её фигуру озаряло бледное зеленоватое свечение. Мне вдруг подумалось о кораблях призраках и огнях Святого Эльма.

                Глава третья

Нет ничего хуже чувства бессилия. В тот момент, когда кровожадная тварь летела за машиной моего друга, я буквально презирал себя за то, что никак не могу помочь. Мне только и оставалось, что наблюдать и мысленно выть от отчаяния.
Варенька обогнала "Ниву", резко развернулась в воздухе и рванула вниз. Она врезалась в лобовое стекло, пробила его, оказавшись внутри салона. Машина вильнула, потом перевернулась и закувыркалась по дороге. С такого расстояния я, разумеется, ничего не слышал, кроме грохота, почти заглушаемого воем ветра, но моё воображение выдало крики пассажиров, хрипы, хруст ломаемых костей. А когда "Нива" застыла, точно огромный поверженный жук, я словно наяву увидел, как тварь ползает по салону, извивается, рвёт зубами плоть раненых, жёсткими будто сталь пальцами вырывает рёбра, вспарывает животы. Чёртово воображение! И без него было тошно.
Через какое-то время похожая на привидение Варенька выбралась из машины, взмыла вверх и исчезла во тьме.
Я опустился на пол возле подоконника. То, что я увидел, как будто лишило меня сил. Глаза защипало от слёз. Уж и не припомню, когда в последний раз плакал. В детстве, наверное. Но мне не было стыдно. Не сейчас. Там, за стенами клуба, творилась паранормальная хренотень, а в сознании вдруг возникли хорошие образы из прошлого. Вспомнилось, как мы с Лёхой, совсем ещё мелкие пацаны, бегали на речку купаться, как прыгали в воду с тарзанки. Однажды я едва не утонул, мой друг спас меня. Он и сегодня спасал. Пытался, по крайней мере. Такова была его натура. Иногда случаются вещи, которые кажутся несправедливыми, которые с трудом укладываются в голове. Так вот гибель Лёхи мне виделась, как самая несправедливая вещь на свете. Люди подобные ему должны жить, они это заслуживают. Детские размышления, наивные, но я и чувствовал себя, как ребёнок, у которого отобрали то, чем он так сильно дорожил.
Хорошо ещё, что Маринка, моя подруга, взяла отпуск и уехала к тётке в соседнюю область – та сломала ногу и ей нужен был уход. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Что-то мне подсказывало, что во время нынешней катавасии Маринка пострадала бы одной из первых. Она немного трусливая и если что – впадает в ступор. Пришлось бы мне сегодня не только из-за отца волноваться.
Я взглянул на свою руку. Дрожала. Мандраж. Оно и понятно, по-другому и быть не могло. Сейчас всех трясло.
- Как он мог так со мной, а? – снова начал скулить Кислый. – Я для него всё, а он перед моим носом ворота закрыл!
Остальные баррикадировали дверь. Я решил, что это глупо, для Вареньки любая баррикада не преграда. К тому же, есть ещё окна. Она с лёгкостью может сюда проникнуть. И начнётся бойня.
Кто-то предложил перейти в зал. Это была хорошая идея. Мы так и поступили, ретировавшись из вестибюля в просторное помещение с рядами кресел. Я вынул сотовый. Почему-то меня не удивил тот факт, что связь отсутствовала. Некая сила устроила нам всем ловушку в виде урагана и возможность хоть куда-то дозвониться была как довесок. Продуманная ловушка. Вот только кто её продумал? Дьявол? Нет, это уже слишком.
- За что она так с нами? – послышался в темноте плач. По голосу я определил, что это Мила Васильевна. Она выращивала лучшие в деревне помидоры. – За что, а? Вареньку ведь все любили.
Удивительно. Как быстро вопрос "что происходит?" сменился на "за что?" Хотя, объяснение этому есть – первый вопрос слишком сложный. А вот второй вопрос... должна быть причина, почему Варенька убивала. Должна! Возможно, это месть.
"Убили! Доченьку мою убили!" – вспомнились причитания её матери.
Теперь в это очень даже верилось. Тётя Зина действительно почувствовала, что дочка её мертва. Ох, от всего этого голова пухла.
И жутко хотелось пить. Болотная вонь иссушила всё нутро.
- Ты как? – поинтересовался я у отца.
В ответ он предсказуемо выдал порцию мата. Не на меня, разумеется, ругался. На ситуацию. Ну, раз ругался, значит с ним всё в порядке – лучше диагностики и не придумать.
Подсвечивая фонариком, я прошёл в секцию подсобных помещений. Вот и туалет. Включил кран... в нос пахнуло гнилью. Вода текла коричневого цвета. У нас в деревне стараниями Сомова был отличный водопровод с чистейшей водой. А теперь... грязная жижа. Ещё один элемент ловушки. И это было совсем уж погано. В сердцах я вдарил кулаком в стену. Больно! Паршиво!
Да какого хера!
Накатила такая злость, что в голове помутнело. Я сел на корточки возле стены, сделал несколько глубоких вдохов. Сейчас терять самообладание нельзя. Спокойствие, только спокойствие.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Вроде бы полегчало. Но пить хотелось ещё сильнее. Уверен, не мне одному. И нужно думать, что дальше делать. Просто сидеть и ждать помощи? А откуда ей вообще взяться? Никто не знает, что здесь творится. Одно радовало – Варенька пока сюда не лезла. Возможно, летала или бродила по деревне, истребляя тех, кто не спрятался.
Я вернулся к остальным, сообщил безрадостную новость о тухлой воде. Женщины тут же запричитали, мужики принялись ворчать. Кислый стонал, сидя на полу в проходе между креслами. Ему требовалась перевязка.
- Это всё за грехи наши, – процедил он. – За грехи... наши.
Я приблизился к нему, посветил телефоном в лицо. Он кривился. На физиономии то выражение обиды появлялось, то злости, то страха.
- Ты что-то знаешь, – я не спрашивал, а утверждал. – Тётя Зина утром указала на дом Сомова и сказала, что там убийцы её дочери.
- Ничего не знаю, – он отвёл взгляд и мотнул головой. – Оставь меня в покое. И так херово. Ничего не знаю.
Врал. У него на роже это было написано. Мне вспомнилось, какие они со Степаном были сегодня мрачные, словно их что-то не слабо напрягало. И Сомов. И его долбаный сынуля.
- Рассказывай, – потребовал я.
- Отвали!
Мой батя поднялся, вразвалочку подошёл к нам, а потом так вдарил мысом ботинка по ране Кислого, что тот завыл от боли.
- Рассказывай, падла! Что вы с Варькой сотворили?!
Радикальная мера. Но, если честно, не сделал бы это мой батя, сделал бы я. Сейчас было не до морали. К тому же, я всегда терпеть не мог этого типа, похожего на опоссума.
- Что вы сделали с Варенькой?!
- Рассказывай! – поддержали нас с отцом остальные.
- Сомов тебя в дом не пустил, забыл? – выдал я мощный аргумент.
Отец в довесок опять ткнул ногой в рану. Кислый застонал сквозь зубы, потом вытянул руку с раскрытой ладонью, словно пытаясь таким образом отгородиться от проблем.
- Ладно, ладно, – он тяжело дышал, на лбу выступили капли пота. – Это всё Матвейка, чтоб его. Он вчера вечером возвращался из города на своём Джипе. Бухой, сучара. Возле леса увидел Варьку. Я уж не знаю, как там всё вышло, но он её... в общем... изнасиловал он её и удушил. Прям возле обочины дороги. А потом просто сидел рядом, скулил. Мимо проезжал Култаков с женой, остановились, поглядели и не ментам позвонили, а Сомову. Он нас со Стёпкой прислал. Мы прикатили, погрузили Варьку в машину. Култаков с женой поклялись, что молчать будут...
Кислый умолк, протёр пальцами слезящиеся глаза. Я сжал кулаки, с трудом сдерживаясь, чтобы не свернуть ему челюсть. Ситуация прояснялась, вот только легче от этого не было. Во мне клокотала ненависть. И отчего-то больше всего я злился на Култакова. Тот работал главным технологом, жил в центре деревни. Почему он не позвонил в полицию? Ответ очевиден: не хотел, чтобы у Сомова были проблемы. Так ведь и работу потерять можно. О своей шкуре заботился, урод.
- Сомов распорядился отвезти труп к болоту и утопить, – продолжил Кислый. – Мы со Стёпкой так и сделали. Утопили. А потом... там на болоте чертовщина начала какая-то твориться... звуки разные, как будто кто-то ревел. И дышал. И этим дыханием нас со Стёпкой с ног сбило. Я тогда чуть не обосрался. Ну, мы ноги оттуда и сделали. Бежали так, словно за нами черти гнались.
- Мрази, – выдохнул отец. – Даже по-человечески не похоронили. В болото кинули, как какую-то падаль.
- Это всё Сомов. Его приказ, – буркнул Кислый.
Мила Васильевна всхлипнула.
- Да как же так-то? Неужели Борис Аркадьевич на такое способен? Он ведь хороший человек...
- Хороший человек?! – взорвался Кислый. – А что вы здесь вообще о нём знаете? А я отвечу: ни-хе-ра вы не знаете! Это сейчас от тут добренького барина из себя строит, а раньше... У него руки по локоть в крови. У него в Норильске бизнес был. Деревообработка. Так вот он всех конкурентов утопил, причём в прямом смысле. Любил он именно топить. Сом. Его все боялись. А мы со Стёпкой на него работали. Потом появился кое-кто сильнее Сома, целая группировка. И его вдруг к родным корням потянуло. Сюда, то бишь.
Приступ откровения закончился и Кислый словно бы сдулся, погрустнел. Казалось, он уже жалел, что вывалил скелеты из хозяйского шкафа.
- Мне самому жалко Варьку. Была бы моя воля, я Матвейку собственными руками придушил бы.
Я опустился в одно из кресел, вздохнул. Теперь было ясно, что Варенька мстит. Чёрт, если бы она явилась с того света и замочила всех причастных к её гибели, я был бы только рад. Эти ублюдки заслуживали смерти. Но она убивала невинных. Всех, кто под руку попадался. Неужели для неё теперь все люди враги? А может, это и не Варенька вовсе, а нечто иное? Мстит за неё?
Люди переговаривались, обсуждая услышанное. Кто-то возмущался, кто-то недоумевал. Нашлись и те, кто утверждали, что всегда чувствовали, что Сомов тот ещё гад. Ещё вчера они себе такие слова не позволили бы, а сейчас можно. Виновники определились, теперь есть в кого кидать камни.
Но, болтовня болтовнёй, а нужно было думать, что дальше делать. Самый очевидный план – ждать. Возможно, помощь действительно придёт. Или Варенька пресытится убийствами и улетит. Вот только когда всё это случится? Воняющий болотом воздух странно действовал на организм. Казалось, он вытягивал все соки. Требовалась вода. Ещё несколько часов и все будут изнывать от жажды.
- У меня вот какие соображения, – заговорил отец. – Варька не уберётся, пока не убьёт всех своих обидчиков.
- Она убивает всех, – отозвался я.
- Ну да, но... может, она просто не различает, кто есть, кто. А когда замочит Матвейку, Сомова, Култакова, вот этого мудака, – он кивнул на Кислого, – то освободится. Её желание убивать исчезнет, потому что справедливость будет восстановлена.
Я покачал головой.
- Бать, это вилами по воде.
Впрочем, остальные со мной не согласились, поддержали отца. Кислый фыркнул.
- И что, теперь меня ей отдадите? – за ехидством в своём голосе он явно пытался скрыть страх.
- А ты что, сомневаешься? – бросил ему батя. – Надо будет, вытащим тебя отсюда за шкирку, и лично моя совесть даже не пикнет.
В принципе, моя тоже. Знать бы только точно, что это сработает. К тому же, если даже допустить, что версия отца правильная, то гибель Кислого ничего не решит. Главные обидчики Вареньки по-прежнему живы, прячутся сейчас, небось, за семью замками.
Боже, как же хотелось пить, в горле совсем пересохло. Остальные тоже жаловались на жажду. Я подумал о том, что в нашем деревенском магазинчике есть вода в бутылках. Вот бы сейчас хотя бы одну... Нет, это полнейшее безумие. Выходить наружу и пробираться к магазину – смерти подобно. Нужно терпеть.
Было слышно, как на улице выл и ревел ветер. Ураган и не думал стихать. Я очень надеялся, что большинство людей всё же смогли спастись, укрылись в погребах, гаражах. И теперь ждали помощи. Как и мы.
Терпеть не могу ждать. Тем более, без уверенности, что эти ожидания оправданны.
- Что-то мне совсем херово, – пожаловался Кислый. Его лицо блестело от пота, губы дрожали.
Мне этого урода не было жалко, но... нужно всё-таки ему ногу перевязать хотя бы. Да, он скотина и заслуживал ту боль, что испытывал, вот только я чувствовал себя не в своей тарелке от его страданий. Навряд ли в клубе отыщется аптечка, но кусок ткани для перевязки найти можно.
Я уже было поднялся, чтобы отправиться на поиски, как в вестибюле загрохотало, послышался звук разбившегося стекла.
- Ой, мамочки, – пискнула Мила Васильевна.
- Тихо! – кто-то шикнул на неё.
Я буквально физически ощущал, как нарастает напряжение в помещении. Словно перед грозой. Неужели Варенька вломилась? Или всего лишь ветер швырнул в стекло ветку? Все застыли. Казалось, даже дышать перестали. Сердце будто часы судного дня отбивало мгновения и этот бой отзывался в висках. Здравый смысл подсказывал, что нужно бежать, но я стоял точно парализованный, видимо, подсознательно веря, что отсутствие любого движения – это маскировка. Так некоторые животные притворяются мёртвыми, дабы хищник их не тронул.
- Вроде бы обошлось, – прошептал батя.
Однако в следующую секунду выяснилось, что нет, не обошлось. Дверь распахнулась, впустив в зал поток ветра и в этом потоке, в ореоле зеленоватого свечения, через порог переступила Варенька. На этот раз её движения были плавными, словно стены ограничивали ту резкость, что она демонстрировала на улице. Тело покрывал слой перемешанной с кровью пыли, волосы слиплись, в чёрных, почти круглых глазах, казалось, умещался целый космос – холодный, бесстрастный. Страшная, но завораживающая, как жуткая манящая тайна. Весь её вид действовал гипнотически. Не хотелось никуда убегать. Было лишь одно желание – чтобы она получила то, зачем явилась. Справедливость.
- Варенька, – слезливо промолвила Мила Васильевна. – Бедная девочка. Мы знаем, что с тобой случилось. Матвейка... это он, изверг, убил тебя. Мне так жаль. Нам всем жаль. Но мы ведь ни в чём не виноваты. Вспомни, как я угощала тебя печеньем. Я его сама пекла, оно тебе очень нравилось.
Варенька медленно обводила взглядом пространство, глаза не мигали, лицо абсолютно ничего не выражало. Увидеть бы в ней хотя бы искорку понимания, но нет. Ей как будто были чужды любые эмоции.
- А однажды, с разрешения твоей мамы, мы с тобой ездили в город, – продолжила Мила Васильевна, в попытке достучаться до мёртвой девушки. – Помнишь? Мы ходили на рынок, купили тебе куртку. А потом пошли в зоопарк. Ты увидела обезьянок и так смеялась. И всё спрашивала, почему у нас в лесу не водятся обезьянки. Это был хороший день. Замечательный.
Варенька дёрнулась, словно от удара током, устремила взгляд на застывшего в проходе Кислого. Исходящего от неё свечения было достаточно, чтобы разглядеть, как тот втянул голову в плечи, а на лице появилось выражение, которое красноречивей всяких слов говорило: "Прости, прости, прости..." Это была смесь мольбы и страха.
- Не держи на нас зла, девочка, – ласково произнесла Мила Васильевна. – Мы все любили тебя. По-прежнему любим.
Варенька дёрнулась ещё раз, как-то неестественно скрючила руки, затем мигом преодолела расстояние до Кислого, наклонилась, обхватила его голову ладонями. Тот заорал, вытаращив ошалелые глаза и суча ногами. Нечисть сжимала его череп точно тисками, при этом её глаза как будто стали больше, а плескавшийся в них космос – темнее. Раздался хруст, крик прекратился.
Всех захлестнула паника. Люди ломанулись к выходу, туда, где сами же возвели баррикаду. Плохо соображая от ужаса, я видел, как Варенька взмыла к потолку, облетела помещение, затем спикировала на Милу Васильевну. Та пронзительно завизжала и это мощно диссонировало с тем голосом, которым она умасливала чудовище.
- Гошка! – рявкнул на меня отец.
И я пришёл в себя, рассудок прояснился после шока. Мы с отцом рванули в противоположную от выхода сторону. То есть, к подсобным помещениям. В темноте на что-то натыкались, падали, помогали другу другу подняться. А позади, судя по звукам, началась настоящая бойня. Крики сменялись хрипами, хрустели ломаемые кости, будто крыло раненой птицы хлопала дверь под порывами ветра. Женский голос истерично завопил: "Нет! Пожалуйста, нет!.." И что-то влажно зачавкало.
- Сюда! – подтолкнул я батю в коридор справа от сцены.
Мы двигались по узкому проходу. Возле стены громоздился какие-то тумбы, шкафчики – мы всё машинально опрокидывали, чтобы хоть немного преградить путь преследовательнице. А то, что она скоро переключится на нас, я не сомневался. Похоже, отец тоже. Впереди была дверь. Не сбавляя скорости, я врезался в неё плечом. Та выдержала, хотя косяк затрещал. Ещё удар и ещё. Получилось! Мы ввалились в комнату. Я мигом включил телефонный фонарик – нужно было сориентироваться. Это оказалось складское помещение. Повсюду стояли декорации, стеллажи с банками с краской.
Со стороны зала больше не доносилось криков и это могло означать только одно – живых там не осталось.
Луч фонарика скользнул по окну. Отлично, значит тут не тупик! Но вот проблема – железная решётка. Какому идиоту вообще пришло в голову устанавливать на окнах решётки? У нас в деревне отродясь воров не было!
- Ломай! – распорядился отец.
А что ещё оставалось? Я очень надеялся, что кипящий в моей крови адреналин поможет. Кинулся к окну, по пути схватил замызганный краской табурет и обрушил его на стекло. Отец тем временем захлопнул дверь и начал баррикадироваться, стаскивая к порогу декорации.
Тем же табуретом я разбил и вычистил остатки стёкол в раме. Затем снова включил фонарик, пошарил лучом по помещению. Тумбочка. Достаточно большая, чтобы попытаться ей выбить решётку. Сунув телефон в карман, я подошёл к тумбочке, обхватил её. Тяжёлая. В ней что, кирпичи? Впрочем, смотреть, что внутри, не было ни времени, ни желания. А то, что она увесистая – это даже хорошо. Уподобившись Вождю из "Пролетая над гнездом кукушки", я поднял тумбочку, зарычав от натуги подался в сторону окна, направив всю свою инерцию на движение, и врезал свой "таран" в решётку. Мощно получилось. Громко и мощно. И главное, не бес толку. Я умудрился своротить два крепления. Хотел бы я знать, кто именно устанавливал на окно эту решётку. Было подозрение, что Юрка Попов. Есть у нас в деревне такой деятель, слесарь. Всё, что не сделает – долго не служит. Вот и эта решётка, похоже, на соплях держалась. Оставалось лишь радоваться, что в мире существуют лентяи, выполняющие свою работу, спустя рукава.
Отогнуть решётку так, чтобы получился зазор, в который можно пролезть, труда не составило. Адреналин действительно помогал.
- Батя! – позвал я.
- Сейчас, сейчас, – отозвался он.
Я не видел в темноте, что он там делал, но явственно ощутил запах то ли краски, то ли олифы. Раздался хлопок – похоже Варенька ударила ладонью по двери, будто от досады, что на её пути возникла преграда. Вспыхнул огонёк зажигалки, который трепещущим светом озарил помещение.
- Выбирайся! – скомандовал отец.
Удар по двери – сильный, такой, что вся выстроенная впопыхах баррикада едва не обрушилась. Я забрался на подоконник, протиснулся в зазор, спрыгнул. Отец поджог декорации. Похоже, он успел обильно их полить всем тем, что находилось в банках на стеллажах.
- Отец! – закричал я, видя, как он на фоне разрастающегося пламени рванул к окну.
Дверь разлетелась в щепки, разметав при этом полыхающую баррикаду. Помогая отцу выбраться наружу, я успел увидеть Вареньку. Она как-то странно скривилась и зашипела. Огонь, если даже её не напугал, то по крайней мере взбесил. Впервые она проявила хоть какие-то эмоции. А потом всё заволокло чёрным едким дымом, который скрыл её от моего взора.
Буквально вытащив отца на улицу, я хлопками ладони потушил загоревшуюся на его спине рубашку. Слава Богу особого вреда огонь причинить не спел, разве что волосы опалил. А батя-то молодец! Он всегда был сообразительный. Если бы не его поджёг...
Впрочем, опасность не миновала. Вареньке ничего не стоит вылететь наружу тем же путём, каким она проникла в клуб, и догнать нас.
Мы двинулись сквозь бурю, согнувшись в три погибели. Ветер швырял сор в лицо, клонил к земле. Отец сильно припадал на правую ногу, я помогал ему идти. Оглянулся. Из помещения валили чёрные клубы, которые ураган подхватывал, терзал, растворял в себе. Мне подумалось, что всё здание может загореться, а потом пламя перекинется на дома, хозяйственные постройки. И начнётся грандиозный пожар.
Да и хер бы с ним!
Главное, прямо сейчас мы ещё живы. Огонь помог нам спастись. А о последствиях будем думать, когда они наступят.
Мы выбрались на главную улицу. Раздался свист. Я оглянулся, увидел Пашку Воронова. Он стоял на крыльце своего дома. В одной руке держал ружьё, другой энергично махал нам, мол, давайте сюда, скорее!

                Глава четвёртая

Ждать себя мы не заставили. Пашка помог моему отцу подняться на крыльцо, проводил в прихожую и закрыл дверь. В гостиной нас встретил Эдик, брат Пашки. Окна были плотно занавешены, на полу, видимо для того, чтобы не было слишком ярко, горела воткнутая в блюдце свеча. На столе стояли початая бутылка, стаканы, открытая банка с огурцами.
- Вода есть? – прохрипел я. В горле было как в пустыне.
- Да если бы, – махнул рукой Эдик. – Вон, только самогонка. И рассол. Вода в кране тухлая, я хапанул случайно и проблевался. В лейке и в бутылке вода была, тоже испортилась. Это... это колдовство какое-то, точняк.
Колдовство. Слово, которое всё объясняло и в тоже время не объясняло ничего.
Отец уселся за стол, плеснул в стакан самогонки.
- Бать, – с упрёком начал я.
- Цыц, – осёк он. – Нервишки нужно подлечить.
Я мог бы сколько угодно уговаривать его не пить, но он всё равно сделает по-своему. А от самогонки сейчас только хуже будет. И от рассола.
- Вы чего на улицу-то вышли? – спросил Пашка.
Я рассказал, что случилось в клубе. Когда закончил, Эдик покачал головой.
- Нужно что-то делать.
Пашка и Эдик были настоящие богатыри – здоровенные, мордастые, с кулачищами как кувалды. Раньше они трудились грузчиками на рыбном заводе, но как-то бухнули на работе и Сомов их уволил. Пьянка на рабочем месте – это одна из тех вещей, которые он не прощал и не давал вторых шансов. Теперь братья время от времени где-то колымили, да и охота выручала (поговаривали, что они и браконьерством не гнушались). В целом – нормальные ребята. Если попросить их о помощи – никогда не откажут.
- К Сомову нужно топать, – Пашка похлопал ладонью по прикладу ружья. – Надо скормить Варьке этих ублюдков.
Кстати, о версии отца. Теперь я в неё верил. Убедило меня то, что в клубе Варенька первым делом грохнула именно Кислого, одного из тех, кто хоть и косвенно, но причастен к её смерти. Рядом стояла Мила Васильевна, ещё кто-то, а она целенаправленно двинулась к тому, кто сбросил её труп в болото. "Приоритет" – слово, которое я, пожалуй, ни разу не использовал в быту, но именно оно сейчас пришло мне в голову. Чудовище убивало всех, подряд, однако кое-кто был в приоритете.
- А вдруг действительно сработает? – распалялся Эдик. Он налил в стакан самогонки и залпом выпил. – Сомов, Матвейка... а Култакова с женой уже нет. Мы видели, как Варька их схватила, подняла метров на двадцать и вниз скинула. Оба дохлые. Дохлее некуда. Ей осталось мочкануть всего двоих. И всё кончится.
- Ну что, поможем Варьке? – ощерился Пашка.
После самогонки, похоже, братьям море было по колено. Их ещё и ненависть к Сомову стимулировала. Но в одном они были правы: нужно что-то делать. Помощь, возможно, когда-нибудь и придёт, но когда? К этому времени Варенька всех в деревне поубивает. Или жажда доконает.
- Нужно будет как-то в дом Сомовых проникнуть, – заявил я и, кажется, в моём голосе проскользнуло сомнение.
- Тоже мне задача, – рассмеялся Эдик. – У них обычный дом, а не крепость.
- Херня, справимся, – бодро поддержал его Пашка.
В братьях бурлило какое-то нездоровое веселье, словно то, что творилось в деревне – это всего лишь игра. Алкоголь умеет искажать действительность. Они набили карманы патронами, прицепили к ремням охотничьи ножи. Я уж подумал, что эти ребята сейчас достанут банку гуталина и разрисуют рожи, как Шварценеггер в фильме "Коммандос". Но нет, до такой пафосной крайности они не дошли.
Откровенно говоря, я побаивался с ними топать. Настрой у них был слишком уж боевой. Я бы даже сказал, по-дурному боевой. Сейчас нужна осторожность, тактика, а они...
Эх, ладно, будь что будет. Лучше рискнуть, в надежде, что всё получится, чем сидеть и ждать непонятно чего и при этом мучиться от жажды. Может, всё же жахнуть для смелости? Нет! Из нас троих хотя бы у одного должна быть ясная голова.
Батя поднялся из-за стола, проковылял к подоконнику и жестом поманил меня к себя. Я подошёл.
- Гоша, ты это... – произнёс он тихо. – Может, пускай они одни сходят? Ну что ты опять будешь рисковать?
Ух-ты! Редкий случай, когда мой отец проявлял заботу. Я понимаю, обстоятельства те ещё, но всё равно это выглядело... слишком непривычно. Мама умерла во время родов, батя меня один воспитывал, и он никогда не читал мне перед сном сказки, не рассказывал поучительные истории. И никаких напутствий не давал, вроде "береги себя", "удачи" или "ни пуха, ни пера". Когда я шёл на экзамены в школу и в училище, он ни слова не сказал, а когда я отправлялся в армию, лишь похлопал ладонью по плечу. В этом смысле он всегда был до крайности сдержанным.
И вот нате, пожалуйста, открытое проявление заботы. Я даже не знал, как реагировать.
- Останься, Гош. Пашка с Эдиком сами справятся, – он отводил глаза. Было видно, что эти слова давались ему нелегко.
Мне вдруг захотелось обнять его, успокоить. Я всегда старался не замечать, как отец стареет, но сейчас чётко видел, насколько сильно он сдал за последнее время.
- Прости, бать, – вздохнул я, – но мне нужно с ними пойти. Прослежу, чтобы они дров не наломали.
Он поджал губы и, после небольшой паузы, кивнул. И никаких: "береги себя", "удачи" и "ни пуха, ни пера". Да и не нужно. Я без всяких напутствий знаю, что отец переживает за меня. Всегда знал. Иногда молчание бывает красноречивей любых слов.
- Гош, ну ты с нами или как? – поторопил меня Эдик.
- С вами, – отозвался я.
- Ты уж не обессудь, но ружья у нас только два, – извиняющимся тоном сказал Пашка. – Если хочешь, нож тебе дадим.
Взял нож, хоть и не очень понимал, где смогу его применить. Против Вареньки он бесполезен, а людей, даже самых поганых, я резать не собирался.
Братья жахнули "на посошок" и мы вышли в ураганную ночь. Я обратил внимание, что дым из здания клуба уже не валил, пожара не случилось, но воздух всё равно впитал в себя запах гари, который немного оттенял болотную вонь.
Сначала мы двигались вдоль ограды, прячась за кустами малины, затем, будто диверсанты в тылу врага, споро пересекли детскую площадку, на которой качели раскачивались по максимуму и выглядело это жутковато, словно на них восседал кто-то невидимый, имеющий власть над ветром.
Мы перемахнули низенький заборчик, укрылись за бревенчатой стеной бани. Нужно было отдышаться, непогода не слабо выматывала. Радовало, что браться не пёрли напролом, не храбрились. Пьяненькие, а соображают. Пожалуй, я погорячился, когда сказал бате, что они могут наломать дров.
Выглянул из-за стены. Вареньки не видать. И слава Богу! Впрочем, обманываться на её счёт не стоило. Я отлично помнил, как она вынырнула из сумеречного пространства, когда догоняла "Ниву" моего друга. Вынырнула будто из ниоткуда. Вполне возможно, что чудовище рядом и только ждёт, когда на глаза попадётся очередная жертва.
Взгляд наткнулся на труп. Он лежал посреди улицы в тусклом свете фонаря, живот был распотрошён, а кишки тянулись на несколько метров.
Чёрт! Лучше бы не смотрел. Затошнило. Пришлось призвать всё силу воли, чтобы унять рвотные позывы. Такое ощущение, что наша деревушка превратилась в какой-то филиал ада.
Пашка похлопал меня по плечу, давая понять, что нужно двигаться дальше. Так же, пригнувшись, мы миновали двор, перебрались через заборчик. Ещё двор, огороды, кусты... Вот и дом Сомовых. Ограда была небольшая, метра два. Перелезть её не составило труда. На территории самого богатого человека в округе царила разруха, ураган постарался на славу. От белой беседки и летней кухни почти ничего не осталось, обломки ветер разметал по газону. На небольшой флигель рухнуло дерево, в крошечном декоративном пруду колыхались ветки, шезлонги. Гараж был открыт, чёрный "Джип" стоял возле ворот – видимо, хозяева решили смотаться, но передумали, сообразили, что это слишком рискованно.
Браться метнулись к дому. Я – за ними. Эдик снял с плеча ружьё и, хищно ощерившись, выбил прикладом стекло в окне, расчистил раму от осколков и полез в дом. Когда оказался внутри, помог забраться нам с Пашкой. Мне было как-то муторно, ощущал себя вором, проникнувшим в чужое жилище. Никак не мог свыкнуться с мыслью, что мы совершили эту вылазку для общего блага. А вот браться, похоже, совсем не комплексовали, с ружьями на изготовку, решительно двинулись вглубь дома. Теперь они действовали нагло, выбивали ногами двери, орали: "Сомов, сучара!" Алкоголь и злоба – страшная смесь.
Я шёл за ними, ощущая внутреннюю дрожь, боясь попасть под горячую руку. Они ввалились в гостиную, замелькал свет фонарика, раздался женский визг. Пашка кричал: "Бросай пушку!" Сомов: "Пошли нахер из моего дома!" Эдик: "Пристрелю мудила!"
Осторожно приблизившись к дверному проёму, я заглянул внутрь. Фонарик в руке Сомова дёргался, луч скакал с одного брата на другого, впрочем, как и дуло пистолета. На диване, закрыв голову руками, визжала Лариса, жена Бориса Аркадьевича. Матвейка выл, забившись в угол комнаты.
- Бросай! Бросай, сука, пушку!
- Валите из моего дома!
- Пристрелю!
Многоголосый ор сливался в единую истеричную какофонию. Все были на грани. Я уже пожалел, что пошёл с братьями. Не так представлял себе нашу вылазку. Хотя, вру, я её вообще никак не представлял, будто всё должно было случиться само собой. Никто ничего не продумал, не составил план. И вот итог – безбашенные братья целились в хозяина дома, а хозяин и по совместительству бывший бандюган  – в братьев. Словно сцена из клишированного боевика. И, по законам жанра, обязательно должна разразиться гроза – в метафорическом смысле, разумеется.
Чёрт! Накаркал!
Разразилась!
Раздались выстрелы. Сомов попал в Эдика, Пашка – в Сомова. Раненые рухнули на пол почти одновременно. Лариса завизжала ещё громче, вой Матвейки сменился конвульсивным рыданием.
Я был ошарашен, но всё же нашёл в себе силы скользнуть в дверной проём и схватить за руку Пашку.
- Хватит!
Он меня оттолкнул, взревел:
- Не лезь, Гошка! Убью мразину! – его палец дрожал на спусковом крючке.
Я встал между ним и раненым Сомовым. Ствол ружья теперь был направлен мне в грудь.
- Его должна убить Варя! Что если она не остановится, если лично его не грохнет?
Это был сильный аргумент, логичный. Пашка тряхнул головой, опустил ружьё.
- Он всё равно сдохнет.
- Верно, – я старался говорить мягко, чтобы ненароком не спровоцировать его. – Он всё равно сдохнет. Но нужно всё сделать правильно, ради других.
Кажется, убедил. Пашка бросился к Эдику – тому пуля попала в бок.
- Ты как, братишка?
Тот как-то умудрился выдавить улыбку, хотя было видно, что ему хреново. Я посмотрел на Ларису.
- Где у вас аптечка?
Жену Сомова трясло, мутный взгляд был устремлён словно бы в никуда. Она меня явно не понимала. Скулил Матвейка, стонал Сомов – картечь разворотила ему плечо и предплечье. Выругавшись, я побежал к выходу. Дверь оказалась закрыта, но в замочной скважине торчал ключ. Открыл, выскочил на улицу. Если бы сейчас объявилась Варенька, то я оказался бы лёгкой добычей. То и дело озираясь, рванул к "Джипу". Аптёчку обнаружил там, где ей и полагалось быть – в заднем отделении. С "добычей" в руках, я вернулся в дом, невольно радуясь, что всё ещё жив.
- Гош, что делать-то? – едва не плакал Пашка. – Его в больничку надо. Слышь, Эдюх, ты держись. Держись, братишка.
Я полил рану Эдика перекисью водорода, приложил вату и марлю, и залепил пластырем. Понятия не имею, правильно ли я всё сделал. Скорее всего – нет. Это ведь не ссадина какая, а пулевое ранение. На такую хрень мои навыки оказания первой помощи не распространялись. Я знал лишь одно: Эдику действительно нужно в больницу, и чем скорее, тем лучше.
Пашка подошёл к вмонтированному в стену бару, взял початую бутылку коньяка, крепко приложился к горлышку. Затем, дав волю ярости, швырнул бутылку в каминную стойку, от чего все вздрогнули.
- Ну что, пора приступать к делу!
Он приблизился к Сомову, схватил его за здоровую руку и поволок к дверному проёму. Борис Аркадьевич заорал от боли, постарался вырваться, но силы были не равны. Это как пытаться противостоять бульдозеру.
Я поднял фонарик, пошарил лучом по полу. Где пистолет? Не видать. Похоже, после того, как Сомов его выронил, тот закатился под диван. Ну и ладно, плевать. Я взял ружьё Эдика, направил ствол на Матвейку. Пашка был прав, нужно приступать к делу.
- Поднимайся.
Ублюдок заскулил, ещё плотнее прижался к стене. Такой жалкий. Но он не был жалким, когда насиловал и душил самую безобидную девчонку в округе. Я напомнил себе, что всё, что творилось сейчас в деревне, это из-за него. Он не заслуживал ни капли жалости!
- Поднимайся, тварь! – я повысил голос и в довесок ударил его ногой. С незавидной ролью палача мне помогала справляться злость. – Вставай!
Матвейка встал. Его ноги дрожали. Я явственно ощутил запах дерьма – обделался, зараза, что добавило ещё больше презрения к этому насильнику. Лариса закрыла лицо ладонями и монотонно повторяла:
- Не надо, не надо, не надо...
Вернулся Пашка, бросил взгляд на меня, на Матвейку.
- Что ты, мать твою, с ним сюсюкаешься?
Он схватил Матвейку за шкирку, швырнул к выходу и дал ему пинка.
- А-ну пошёл, гнида! – взглянул на Эдика и уже совсем другим тоном произнёс: – Потерпи, братишка. Скоро всё закончится, и мы тебя в больничку отвезём. Потерпи.
Эдик в ответ пробормотал что-то неразборчивое. Повязка, которую я наложил, пропиталась кровью.
Мы вывели Матвейку на улицу, затем за ворота, где на асфальте, скорчившись, лежал Сомов. Лицо у того было разбито, видимо, Пашка вдарил кулаком или прикладом. Борис Аркадьевич стонал, на губах пузырилась кровавая пена. Удивляюсь, как он вообще ещё был в сознании, учитывая, что рука его держалась на одних сухожилиях. Сильный человек, хоть и сволочь.
Пашка толкнул Матвейку к отцу, затем выстрелил в воздух, очевидно, желая привлечь внимание Вареньки. На фоне шума урагана звук выстрела прозвучал глухо.
- Ну, где ты?! – заорал Пашка. – Те, кто тебя обидел, здесь!
Матвейка рванул прочь. Я машинально, совершенно бездумно, нажал на спусковой крючок, ружьё в моих руках дёрнулось, и несостоявшийся беглец рухнул на асфальт, вопя так, словно от громкости его крика жизнь зависела. Я попал ему в ногу. И как умудрился? Ведь даже не целился! Впрочем, плевать. Я в жизни совершал поступки, о которых жалею, но этот – не один из них. И в будущем, если выживу, совесть меня навряд ли будет мучить. Мы явились сюда, чтобы проявить жестокость, и мы её проявили. Потому что так надо!
Пашка одобрительно кивнул.
- Молоток, Гоша! Молоток! – он снова устремил взгляд к небу и заорал: – Ну же, бляха муха! Долго тебя ещё ждать?!
И она объявилась. Чуть накренившись вперёд, Варенька летела над главной улицей. Будто образ из ночных кошмаров. Словно ведьма из жутких сказок. Мы с Пашкой ретировались во двор, хотя я и был уверен, что на нас она, если и нападёт, то в последнюю очередь. У неё был иной приоритет. А коли версия отца на сто процентов правильная, то нечисть и вовсе должно успокоиться, и покинуть деревню. Как же хотелось в это верить!
Варенька приближалась к вопящему Матвейке. Сомов вдруг заворочался, поднялся, борясь с ветром двинулся на встречу нечисти, видимо, вкладывая в каждый шаг всю свою силу воли.
- Не трогай сына! – заорал он, пытаясь перекричать ураган. – Делай со мной, что хочешь, но, прошу, пощади его!
Рухнул на колени, вытянул здоровую руку, словно прося подаяние.
- Прошу, пощади сына!
Варенька зависла перед ним, словно обдумывая его слова. Неужели он до неё достучался? Неужели у него получилось то, что не вышло у Милы Васильевны в клубе? Что-то я в этом сомневался.
В следующее мгновения мои сомнения подтвердились.
Варенька пролетела над Сомовым, вцепилась в Матвейку и пулей взмыла вверх, исчезнув в штормовой тьме. Утащила, как коршун зайца. Не прошло и нескольких секунд, как сверху на асфальт упала оторванная нога, затем голова, а уж потом изуродованное тело.
Сомов завыл. В этом вое было такое отчаяние, что у меня в груди похолодело. Боль человека, который потерял всё.
Варенька снова вынырнула из темноты, поплыла к Сомову. Думаю, теперь смерть казалась ему благом. Смотреть, как девушка с ним разделается, мы с Пашкой не стали. Посмешили в дом. Когда закрыли дверь, услышали душераздирающий крик, который, впрочем, быстро оборвался. Ну вот и всё, месть свершилась. Варенька убила всех своих обидчиков.
Вот только снаружи по-прежнему бушевал ураган. Никаких заметных перемен к лучшему.
Мы прошли в гостиную. Лариса мерно раскачивалась на диване, словно находилась в трансе. Эдик истекал кровью и потом, его глаза затуманились.
- Братишка, – Пашка опустился перед ним на колени. – Ты держись, ладно? Скоро Варька исчезнет, ветер стихнет, и мы поедем в больничку. Всё будет нормалёк, обещаю.
Я бы на его месте таких обещаний не давал. Впрочем, он, скорее всего, успокаивал сейчас себя, не брата. Эдик, похоже, ни слова не понимал.
Пашка поднялся, подошёл к окну, чуть отодвинул занавеску.
- Дьявол! Она ещё там. Только что мимо двора пролетела. Почему она не улетает, Гоша?
Я вздохнул.
- Не знаю. Может, кто-то ещё причастен к её смерти? Тот, о ком Кислый не рассказал? – версию отца я отвергать не собирался. Она была хоть и не прочной, но всё же соломинкой, за которую цеплялись все мы, утопающие в собственном страхе.
Эдик сделал судорожный вдох, захрипел, глаза закатились. Пашка бросился к нему.
- Эдюха! Ну ты чего, а? Ты чего?
Его брат слегка дёрнулся и застыл, с губ на щёку стекала струйка слюны.
- Гош, чего он? – Пашка растерянно посмотрел на меня.
Я не мог произнести слова: "Его больше нет". Просто не мог. Будто какой-то барьер в глотке образовался, не позволяющий выскользнуть этим скорбным словам наружу.
- Он умер, да?
Я кивнул. Пашка склонился над братом, почти беззвучно зарыдал, крепко зажмурившись. Потом вдруг распахнул веки, схватил Эдика за плечи и начал трясти.
- Очнись! Очнись! Очнись! – он ревел точно зверь. – Очнись, мать твою!
Затем вгляделся в лицо брата, часто-часто заморгал и произнёс уже тихо, жалобно, почти безнадёжно:
- Очнись, братишка, ну пожалуйста. Как я без тебя, а?
На языке у меня крутилась всякая банальная хрень, вроде: "сочувствую", "крепись", "он теперь в лучшем мире". Дежурные пустые слова, которые, как мне кажется, никому ещё не принесли облегчения. Я решил, что лучше молчать.
Пашка смахнул с глаз слёзы, скорчил свирепую гримасу, встал, перезарядил ружьё и решительно направился к выходу. Я устремился за ним, уговаривая его не делать глупостей и оставаться в доме. С тем же успехом я мог бы читать нотации бешеному волку.
Он распахнул входную дверь и буквально ворвался в мятежную ночь.
- Где ты, сука?!
Сбежал по ступеням фасадной лестницы, пересёк двор. Варенька словно бы поджидала его, вылетела из-за ограды. Её босые ноги почти касались земли. Пашка, немедля, выстрелил ей в грудь. Заряд картечи отбросил девушку на несколько метров, но, похоже, не причинил вреда. Как-то угловато крутанув головой и скрючив пальцы, она зашипела, как тогда, в клубе, когда увидела огонь, и устремилась к Пашке.
 Я спустился по ступеням, направил на неё ствол, но нажать на спусковой не решился, потому что мог попасть в Пашку. А тот, пятясь, выстрелил ещё раз, попав Вареньке в живот и снова отбросив её на небольшое расстояние. Отступая в сторону открытого гаража, он запустил руку в карман куртки, вынул патроны, ловко перезарядил ружьё. Девушка снова зашипела – звук, словно на угли плеснули воду. Пашка зашёл в гараж, сделал несколько шагов, углубившись внутрь.
А потом для меня всё было как в замедленном кино. Я отмечал каждую деталь происходящего, словно неведомый оператор специально для меня притормаживал проектор, чтобы я мог рассмотреть каждый кадр. Варенька залетела в гараж. Пашка ощерился, устремил ствол на что-то красное. Света фонарей с главной улицы было достаточно, чтобы я смог разглядеть красный пропановый баллон.
Выстрел.
Взрыв был оглушительный, из гаража точно из пушки вырвался поток огня. Меня отшвырнуло ударной волной, и я упал возле ступеней. Ощущение, будто по башке кувалдой долбанули. Уши заложило, перед глазами заколыхалась красная пелена и сквозь эту пелену я увидел, как из гаража вылетела горящая Варенька. Она начала метаться в потоках ветра, оставляя за собой шлейф из ярких искр. Наконец она сбила пламя, полетела ко мне. Её волосы сгорели напрочь, тело обуглилось, оно мерцало и походило на головёшку в затухающем костре. Взрывом ей оторвало руку, разворотило колено, в боку, в ужасающей ране, торчал кусок пропанового баллона.
Задыхаясь от ощущения неминуемой смерти, я пополз, но сил хватило всего на пару метров. Варенька приближалась. Дверь вдруг распахнулась, через порог переступила Лариса. Она напоминала сомнамбулу – на лице ни тени эмоций. Жена Сомова как будто только что очнулась от сна и её сознание ещё не вписалось в реальность. В руке она сжимала пистолет – всё-таки нашла. Вяло, как-то меланхолично, Лариса направила на меня ствол. Вот оно – очередная месть очередного обиженного человека. Ещё одна иллюзия справедливости. Она потеряла мужа и сына, и я в этом был косвенно виноват. Умолять я её не собирался
Так же заторможено Лариса вдруг перевела ствол с меня на Вареньку. Выстрелила. Не попала. Но её палец давил и давил на спусковой крючок, хотя пули продолжали лететь мимо. Варя устремилась к ней. Когда мёртвая девушка была от неё всего в паре метрах, Лариса совсем уже не меланхолично приставила дуло к подбородку и... Это оказался её единственным метким выстрелом, мозги и кровь выплеснулись на входную дверь.
Варенька застыла. Похоже, поступок Ларисы её... заворожил? Зачаровал?
Неважно. Главное, она пока не нападала на меня. Этим я и воспользовался. Сначала на карачках дополз до ворот, затем вскочил и, сломя голову, бросился прочь. Бежал сквозь ветер, не помня себя. Лишь бы спастись! Лишь бы спастись!

                Глава пятая

Спасся! Даже не верится! Как ни крути, а помогло мне самоубийство Ларисы. Я вбежал в дом ныне покойных Пашки и Эдика, трясущейся рукой плеснул в стакан самогона, залпом выпил. Сейчас можно. Нужно! Не то нервы лопнут как перетянутые струны.
- Я так понимаю, ни черта у вас не вышло, – резюмировал отец, глядя на меня обеспокоено.
Я лихорадочно закивал, точно китайский болванчик.
- Не вышло, бать. Не вышло. Варенька грохнула Сомова и его сынка, но... ничего не изменилось. И Пашка с Эдиком погибли.
- Получается, я ошибался.
- Да хрен его знает, – я принялся ходить из угла в угол. – Возможно, кто-то ещё причастен к смерти Вари. Вот только, где его искать?
Крутилась у меня в голове одна мыслишка. Дед Захар. Он должен был что-то знать. Мне вспомнились его слова о том, что он вчера вечером, якобы, куда-то отправил свою внучку. Врал, зараза. Но зачем? Какой смысл в этом вранье? Подозрительно. Очень подозрительно. А ещё его истеричное поведение. Допросить бы старого козла, да только тут проблема огроменная, живёт он за рекой. В иных обстоятельствах это недалеко, но, учитывая ураган и Вареньку – такое расстояние мне казалось слишком большим по причине своей опасности.
Отец как-то сник. Он понуро сидел за столом, осоловело глядя на почти допитую бутылку с самогоном. Хотелось бы мне сказать ему хоть что-то ободряющее, но не хотелось кривить душой.
Я выглянул в одно окно, в другое. Заметил вдалеке Вареньку. Благодаря исходящему от неё свечению, она чётко выделялась в ночи. Нечисть, словно присматриваясь, облетела дом, где, как я помнил, проживала пожилая пара, затем опустилась на крыльцо и выбила своим телом дверь. Даже с одной рукой она представляла смертельную опасность. Но главное, по-прежнему действовала так, словно кого-то искала. Как скоро она доберётся до нас с отцом?
Мне подумалось, что смерть можно встретить без страха. Здесь, в доме братьев, наверняка ещё найдётся самогонка. Нам с батей нужно только нажраться до беспамятства. И уже будет пофигу на всё. Быть может, мы даже боли не почувствуем, когда Варенька станет нас на части рвать. Чем не вариант?
Я вдруг разозлился на самого себя. К херам такой вариант! Я хочу жить! И хочу, чтобы отец жил! А значит – надо ехать к деду Захару. На мотоцикле! Он должен знать, кто нужен Вареньке. Не захочет говорить – силой вытрясу из него правду. Только бы доехать до него.
- Мне нужно уйти, – сообщил я отцу.
 И не дожидаясь от него вопросов, быстро вышел из дома. Сразу же метнулся к кустам, присел на корточки, осмотрелся. Потом плюхнулся на землю и пополз по-пластунски. Сейчас осторожность не была лишней. Я должен выжить, чтобы остановить весь этот кошмар! Дополз до забора. Собравшись с духом, вскочил, перелез преграду, добежал до следующего двора и опять пополз по огороду, вдоль разросшихся кустов малины. Иногда мне мерещилось, что Варенька рядом, и тогда я застывал, прижимаясь к земле, чувствуя, как в груди колотится сердце.
До моего дома уже было не далеко. Добравшись до очередного двора, я сквозь щели в заборе заметил на главной улице какое-то движение. Пригляделся, не поднимаясь с земли. Баба Соня! Самая набожная старушка в деревне. Низенькая, круглая точно бочонок, она шагала в свете фонарей, держа перед собой икону, словно щит против зла. Шагала медленно, пригнувшись, каждым своим движением бросая вызов урагану. Когда порывы ветра становились особенно сильными, она останавливалась, вся скукоживалась, прижимая к груди икону, потом продолжала путь. Я мысленно выругался. Это ж какую надо иметь веру, чтобы быть настолько самоубийственно смелой?! И глупой.
Над крышей дома показалась Варенька. Баба Соня принялась что-то громко выкрикивать. За шумом непогоды я не смог разобрать слов, но был уверен, что это текст молитвы. Варя плавно опустилась вниз, приблизилась к отважной старушке...
Я опустил голову, закрыл глаза. Не хотел на это смотреть, не желал, чтобы ещё одна сцена кровавой расправы укоренилась в моей памяти. И без того таких сцен уже слишком много.
Голос бабы Сони оборвался. Через какой-то время я открыл глаза, взглянул на главную улицу. Ни отважной старушки, ни Вареньки там уже не было. На асфальте лежала икона, ветер старательно заметал её пылью. Вот он итог слепой веры. Мне вспомнилась пословица: "На Бога надейся, а сам не плошай". Баба Соня оплошала. Ещё одна бессмысленная жертва брошена на алтарь мести.
С тяжёлым сердцем я двинулся дальше. Полз, постоянно озираясь и в любой момент ожидая нападения. Когда впереди показался мой дом, я едва сдержался, чтобы не вскочить и не преодолеть оставшиеся метры бегом. Вместо этого сделал три глубоких вдоха, и продолжил путь медленно, перемещаясь по-пластунски, вдоль кустов. Поднялся лишь тогда, когда уже был на своём дворе.
Теперь нужно было действовать быстро. Я взлетел на крыльцо, открыл дверь и юркнул в дом. В прихожей снял с вешалки и нацепил на себя "косуху". Она сделана из плотной кожи – хоть какая-то броня против когтей и зубов Вареньки. Прошёл на кухню, открыл холодильник. На верхней полке стояла банка с клюквенным морсом – отец готовил. У меня аж голова закружилась при виде живительного напитка. Мне казалось, что ничего чудеснее в мире не существует, чем этот морс. Схватил банку, лихорадочно открыл крышку... в нос ударила болотная вонь. Проклятье! Даже пробовать не стал, вылил в раковину. Ну как так-то? В холодильнике ведь банка стояла! Эдик, похоже, был прав, не иначе это какое-то колдовство.
Ну да ладно. Обломался, так обломался. Ныть по этому поводу времени не было. Подняв воротник "косухи", я покинул дом, зашёл в сарай. Вот и мой "железный конь". Я его сам собрал и был уверен в надёжности каждой детали. Некоторые не представляют своей жизни без книг, без рыбалки, охоты, спорта, а я не представлял – без мотоцикла. Он – часть меня. Если мне суждено сегодня сдохнуть, то сдохну на байке. Ну, или по крайней мере, рядом с ним. Пожалуй, такая смерть не слишком-то и поганая.
Впрочем, пока рано о смерти. Я ещё жив и надеюсь таковым и останусь.
Нацепил шлем – чёрный, с красными и жёлтыми разводами, похожими на пламя. Надел краги. Сел на мотоцикл, завёл движок и включил фару, ощутив внутренний трепет. Наверное, так себя чувствовали викинги, когда загружались в свои дракары и плыли в неизвестность, навстречу шторму.
Ну а теперь – вперёд!
Я выехал из сарая, со двора, развернулся и помчался по главной улице, поглядывая в зеркало заднего вида. Ветер яростно бил меня бесплотными кулаками, но мне было пофигу – я в шлеме! Объехал поваленное дерево, чей-то труп, обломки забора. Вырвался за околицу и устремился по дороге через поле. Свет фары разрывал беснующуюся тьму, ревел двигатель.
В зеркале мелькнула окутанная инфернальным светом Варенька. Она летела за мной! Догоняла! Вот же чёрт! Не получилось свалить из деревни незамеченным. Теперь придётся как-то выкручиваться.
Нежить была всё ближе. Ещё несколько секунд, и она просто собьёт меня с мотоцикла, а потом...
К херам потом!
Я немного сбавил скорость, сделал вираж и рванул по полю. Варенька, движимая силой инерции, пролетела мимо. В зеркало я увидел, как она развернулась в воздухе, на мгновение застыла, словно недоумевая, как так вышло, что жертва от неё улизнула. Затем возобновила погоню. Летела, вытянув руку со скрюченными пальцами. Из её рёбер по-прежнему торчал осколок пропанового баллона. Видимо, не хватало мозгов его выдернуть. Когда она меня почти догнала, я снова проделал трюк с резким разворотом. И опять получилось удачно.
Не дожидаясь, пока тварь обучится на своих ошибках, я выехал обратно на дорогу и дал газу. Впереди была река. У меня был вариант мчаться вдоль речки до железного моста. Но в этом случае мне пришлось бы постоянно уклоняться от Вареньки, и я очень сомневался, что у меня получится сделать очередной вираж без трагичных последствий. Удача - дамочка капризная.
Но был и второй вариант. Сломанный мост. И он прямо по курсу. Я уже говорил, что давно мечтал совершить "трюк века", то есть, перелететь на мотоцикле через реку. Для того и установил в прошлом году на берегу металлические листы, приподняв их с одного края в виде трамплина. Настала пора осуществить свою мечту. Хотя, по сути, у меня не было иного выхода. Оставалось лишь надеяться, что трамплин не просел, не покоробился.
Я выжал "газ" на полную. Варенька мчалась за мной, догоняла. Только бы успеть! Она уже была всего в паре метрах от меня. Я взревел от дикого напряжения, на затылке, казалось, зашевелились волосы, в кишках пульсировал холод. Только бы успеть! Только бы успеть! Нежить уже почти касалась пальцами моей спины...
Река.
Мотоцикл взметнулся на трамплине и... Несмотря на обстоятельства, я ощутил дикий восторг. В те мгновения, что летел над речкой, я чувствовал себя космонавтом, мчащимся на световой скорости сквозь газовые туманности, мимо чёрных дыр, звёзд и планет. Я был покорителем вселенной!
Меня нехило так трахнуло, когда байк приземлился на другом берегу. Зубы клацнули, внутренности всколыхнулись, даже мозг, казалось, стукнулся об черепную коробку, а глаза едва не выскочили из орбит.
Но я это сделал!
Я, мать вашу, это сделал! Перепрыгнул!
В зеркало заднего вида увидел, что Варенька за мной не последовала. Она металась вдоль реки, странными рывками приближалась к воде, и её словно какая-то сила отбрасывала назад. Это не могло не радовать. Я слышал байки о том, что нечистая сила не может пересечь текущую воду. Теперь знал, что это чистая правда. Удача опять была на моей стороне.
И вот ещё странность – на том берегу по-прежнему властвовал ураган, а здесь были лишь его отголоски в виде несильного ветра.
Варенька, видимо сообразив, что все её попытки пролететь над рекой бессмысленны, исчезла во мраке. Я поправил шлем и покатил к жилищу деда Захара, благо оно находилось совсем рядом.
Заехал во двор, слез с мотоцикла, снял шлем и повесил на руль. Дверь в халупу выбил ногой, решив не церемониться и не звать хозяина как в прошлый раз.
- Прочь! – завопил Захар и схватил со стола кухонный нож. В его глазах горел страх. Такое ощущение, что он не меня, а какого-то демона увидел. – Пошёл прочь!
Дед кинулся на меня. Я перехватил его руку, вывернул запястье и ножик упал на пол. Потом сцепил пальцы на горле Захара, прижал к стене и процедил:
- Ты, старых хрен, мне всё расскажешь!
Он дёргался, хрипел, глядя мне в глаза с ужасом.
- Ты утром мне сказал, что Варенька вернётся. И она вернулась! Но ты ведь уже тогда знал, что она мертва! Ты, сука, всё знал! А мне наврал, что куда-то вечером послал её. Рассказывай!
Я отпустил его и он осел на пол. На столе горела керосиновая лампа и в её желтоватом свете морщинистое лицо старика походило на печёную картошку, а глаза – на мутные стекляшки.
- Что... что происходит в деревне? – просипел он и потёр горло.
- Что происходит?! – закричал я. – Варенька, твоя внучка, всех убивает! Вот что происходит!
Старик кивнул, потупив взгляд. Ощущение, что я своими словами подтвердил то, о чём он и так догадывался. Хлюпнув носом, Захар промолвил:
- Это не Варя. Внучка никого бы и пальцем не тронула. Ей неведома жестокость.
- Тогда кто?
Он поднял на меня глаза.
- Тёмный. Так я его называю.
И разрыдался, прикрыв лицо ладонями. Я заметил в углу на лавке ведро. Рядом на крючке висел ковш. Подошёл, взял ковшик, зачерпнул воды. Она ничем не пахла. Как же я пил – жадно, наслаждаясь каждым глотком. Это был такой кайф! Утолив жажду, фыркнул, посмотрел на Захара.
- Послушай, старик, у меня нет времени смотреть, как ты сопли распускаешь. Сказал: "А", говори и "Б". Кто такой этот Тёмный?
Захар всхлипнул.
- Всё из-за меня. Всё из-за моей трусости. Я правда не хотел, чтобы всё так случилось. Не хотел...
И он поведал мне, как шесть лет назад в сентябре пошёл в лес по грибы. Неожиданно началась буря, от грохота грома тряслась земля, молнии рассекали небо, ветер ломал деревья и срывал осеннюю листву с ветвей. Захар словно бы потерялся во времени и пространстве, ему казалось, что ураган беснуется не только в лесу, но и в его голове. Он куда-то бежал, ничего не соображая, падал, вставал и снова бежал. Его будто кто-то толкал в спину, вёл, уводил. В ветреном сумраке ему мерещились рогатые тени, слышались звуки похожие на стоны. В конце концов обессилил, потерял сознание. Очнулся на небольшом островке посреди болота. Жутко хотелось пить, ныло всё тело, ломило кости. Он абсолютно не помнил, как тут очутился. Осмотрелся. К островку не вело никакой тропы. Более того, поблизости не было ни единой кочки. Вокруг – сплошная трясина.
- Это было что-то невероятное, – вспоминал Захар, напряжённо глядя в пол перед собой, но видя, как будто то самое болото. – Я просто не мог прийти на этот чёртов остров своими ногами. Меня словно бы туда... переместили.
Он рассказал, как орал, звал на помощь, но ответом ему была тишина. Через пару дней, изнывая от жажды, стал пить грязную болотную воду. Блевал, опять пил. Его лихорадило, начались галлюцинации. По ночам ему мерещилось, как посреди топей, в свете луны, в пространстве проявляется огромный чёрный храм, стены которого словно бы дышали и сочились чем-то тягучим, излучающим зеленоватое свечение. Он видел, как вокруг храма сновали чёрные человекоподобные существа с ветвистыми рогами. Слышал странную нестройную музыку. Наутро, с восходом солнца, видения рассеивались.
Странно, я не припомню ни одной жуткой истории про наше болото. Никого леший не заводил в гиблые места, никто там вроде бы не тонул, никто не плутал средь кочек и хлябей. Да потому что нефига там делать. Хотя, в девяностые, кажется, были какие-то сектанты, которые обосновались возле болота. Жили в землянках, проложили гать, соорудили алтарь на одном из островов и поклонялись какому-то божеству. А потом просто исчезли. И все о них забыли. Так себе история.
- Я думал, что помру на этом островке, – печально продолжил Захар, – но однажды ночью увидел, как от снова проявившегося храма отделилась гигантская тень. Она плыла над трясиной, загораживая собой луну. И я услышал голос: "Ты будешь жить, если выполнишь моё условие". Этот голос как будто звучал в моей голове. Я готов был на всё, чтобы выжить. Тёмный дух предложил мне сделку. Я должен был привести к нему свою внучку, когда ей исполнится восемнадцать. В конце лета.
- Зачем? – вопрос помимо воли сорвался с моих уст.
Захар дёрнул плечами.
- Не знаю. Может, она как-то должна была помочь продлить его существование. Может, для того, чтобы зачать и родить какого-то демона. Понятия не имею. Но я согласился, всей своей сутью сознавая, что, когда настанет час расплаты, отвертеться мне не удаться.
От гнева у меня аж щёки запылали.
- Ты обменял свою внучку на свою жалкую душонку? Ну ты и мразь. Ты уже тогда был стариком! Неужели не мог отказаться и умереть с достоинством?
- Я трус, – последовал ответ. – Всегда был трусом. После того, как я согласился, в голове моей помутнело. В себя пришёл уже в лесу, недалеко от деревни. Тёмный выполнил свою часть сделки. Но с тех пор болото меня не отпускало. Во сне, или просто, когда закрывал глаза, я видел трясину, чёрный храм. И я не мог уехать более чем на два десятка километров от болота. Максимальное расстояние – город. Если дальше – мне становилось плохо, начиналась лихорадка, поднималась температура. Так что сбежать от тёмного духа у меня не получилось бы ни при каких обстоятельствах. Я начал готовить Вареньку к неизбежному. Рассказывал ей истории про Болотного принца. Это были добрые истории, внучка верила каждому моему слову. А потом моя дочь, Зоя, начала что-то подозревать. Случился скандал, мы с ней конкретно разругались. Я поселился здесь, на развалинах насосной станции.
- Получается, – я загнул сначала один палец, затем другой, – ты должен был отдать Вареньку Тёмному через два месяца.
- Верно, – кивнул Захар. – В конце августа. Но вчера её убили. Я это почувствовал так же, как и моя дочь. А потом увидел внучку во сне. Она летала над болотом. Но я как-то ощутил, что это уже не она, её мёртвым телом завладел тёмный дух. И я понял, что это зло заявится в деревню, чтобы мстить. Мстить убийцам Вареньки. Мстить мне, потому что не выполнил свою часть сделки.
- Но почему Тёмный убивает всех без разбору?
Захар пожевал губами и ответил:
- Думаю, всё что связано с людьми, для него слишком чуждо. Он из иного мира. А в нашем мире он как слепой, которому приходится действовать наощупь.
Предположение старика было созвучно с тем, что и я предполагал. Впрочем, конкретно размышлять об этом сейчас не хотелось. Главное, тайное стало явным. Пора подводить итог.
- Ты добровольно пойдёшь со мной или мне придётся тащить тебя силой?
Старик поднялся, вытер уже подсыхающие слёзы ладонью.
- Добровольно.
Откровенно говоря, я надеялся на иной ответ. У меня было сильное желание выволочь эту гниду их халупы и гнать пинками до другого берега реки. Он не лучше Матвейки. Не лучше Сомова. И это его "добровольно" меня ни капли ни тронуло.
Мы вышли наружу.
- Мои кролики... – Захар посмотрел на клетки.
Я презрительно усмехнулся.
- Думаю, твои кролики это самое меньшее, о чём тебе сейчас стоит беспокоиться. Топай давай.
И он потопал. В каждом его движении сквозила обречённость. Шагая вслед за Захаром к железному мосту, я подумал, что старикашка неспроста обосновался именно здесь. С одной стороны, речка, чудь дальше в неё впадал ручей. Текущая вода. Естественная защита от нечистой силы. Он всегда боялся Тёмного и подозревал, что, если что-то с их сделкой пойдёт не так, тот начнёт его искать. Можно сказать, Захар предвидел нынешние события.
Но теперь он смирился.
Мы пересекли мост, вторгнувшись в пределы урагана. Старик остановился.
- Мне страшно.
Я толкнул его в спину, при этом не чувствуя себя ни судьёй, ни палачом. Он зашагал дальше, прикрывая руками лицо от ветра. Мы вышли в поле.
- Тот, кого ты ищешь, здесь! – что есть силы заорал я. – Ты слышишь меня, Тёмный?! Захар здесь!
Старика начало трясти, из его глотки вырвался скулёж. Этот урод так и остался трусом.
Завладевшее телом Вареньки существо вынырнуло из темноты. Я благоразумно отступил. Медлить Тёмный не стал, подлетел к Захару, вонзил ладонь в его грудную клетку, вырвал сердце и сжал, превратив в кровавые ошмётки. Старик рухнул на траву. Всё произошло так быстро. Без всяких трагичных пауз, без триумфальных жестов. Был подонок, и нет подонка. Иного дед Вареньки и не заслуживал.
Теперь месть точно свершилась. По крайней мере, я на это очень надеялся. В ином случае – мне конец.
Чёрные как беззвёздный космос глаза уставились на меня. Я чувствовал, как нервы натягиваются, скручиваются. От напряжения застучало в висках, стало трудно дышать. Мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание.
Тёмный как-то медленно кивнул и у меня тут же от сердца отлегло. Его жест мог означать только одно – благодарность. Он устремил взгляд к небу, из глаз хлынули потоки чего-то чёрного, бесплотного точно дым. Эти потоки поднялись на приличную высоту, сформировались в громадную тень, которая, издавая басовитый гул, поплыла в сторону леса. По мере её удаления, стихал ветер, расчищалось от туч небо. Горизонт забрезжил рассветной красноватой полосой. Воздух снова был чистым, он пах землёй и травами.
Кошмар закончился.
Тело Вари обмякло, упало на ковёр из клевера. Я подошёл, сел рядом. В обгоревшем, почти чёрном лице девушки проступали прежние черты – той самой добродушной Вареньки, которая когда-то мечтала о Болотном принце, которая засматривалась на самые неприглядные вещи. Варенька. Преданная собственным дедом, изнасилованная и удушенная пьяным молодым извергом, брошенная в болото двумя подонками.
Она вдруг дёрнулась, открыла глаза, которые тут же наполнились слезами.
- Я... я просто хотела жить, – чуть слышно промолвила девушка и поглядела на восток, туда, где зачинался рассвет.
Веки её опять сомкнулись. Варенька снова была мертва. Мне хочется думать, что кто-то там, наверху, подарил ей эти мгновения жизни, чтобы она в последний раз увидела солнце, ощутила аромат дикого поля.
Я сглотнул подступивший к горлу горький комок. Прошептал, погладив девушку по голове:
- Я знаю, милая. Я знаю. Ты просто хотела жить.
Рассвет захватывал небо, заставляя блекнуть искры звёзд. Солнечные лучи мягко легли на разнотравье. Тело Вареники становилось прозрачном, оно как будто истончалось. Это походило на процесс проявки фотографии, только в обратную сторону. Наступил момент, когда девушка полностью исчезла. То, что она здесь вообще была, говорил лишь примятый ковёр клевера.
Я подумал, что она теперь там, где всегда хорошо. Где её никто никогда не обидит. Не сомневаюсь, что такое место существуют. Больше не сомневаюсь.
- Прощай, – прошептал я.
Поднялся и зашагал в сторону деревни. Мотоцикл со двора Захара я решил потом забрать. И о кроликах нужно позаботиться. А сейчас мне хотелось просто пройтись, насладиться видом росы на травах, чистейшим воздухом.
Когда зашёл в деревню, мне встретились Лёнька и его кот Мультик. Компашка – не разлей вода.
- Гош! – окликнул Лёнька и подковылял ко мне. В руке он держал чайник. – Купи чайник, а? Всего триста рублей. В нём можно воду кипятить.
Мультик почесал лапой за ухом и широко зевнул. Потом мяукнул.
Я смотрел на них с недоумением.
- Лёнь... ты где был всё это время?
Он захлопал глазами.
- В какое время? Вчера днём я набухался конкретно. Целый литр в себя влил. Вырубился. Вот только проснулся, – он, похоже, только сейчас окончательно продрал глаза и окинул пострадавшую от урагана и тёмного духа деревню мутным взглядом. – А что, что-то случилось, пока я дрых?
Я похлопал его ладонью по плечу, улыбнулся.
- Да всё нормально, Лёнь. Жизнь продолжается.