de omnibus dubitandum 22. 499

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

Глава 22.499. ЧРЕЗМЕРНАЯ ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬ СЛИШКОМ СТЕСНИТЕЛЬНА…

    – Нетрудно догадаться: все началось с нежных чувств, которые она каким-то образом умудрилась внушить маркизу де Сен-Map.

    – О-о, сударыня, – сказал граф де Бриссак таинственно, – если хоть немного уважаешь человека, не надо говорить вслух о его интимных делах. О них и думать-то не следовало бы. Но мы от природы слишком несовершенны и то и дело впадаем в грех злословия. Насколько мне известно, нет молодого мужчины, которого столь противоестественное увлечение – разумеется, если это проверенный факт, – не погубило бы навсегда в глазах общества. Скорее всего, маркиз де Сен-Map питает к этой даме уважение, почтение, даже, если хотите, преклоняется перед ее добродетелью; но если его заподозрят в чем-либо большем, это будет для него весьма опасно.

    – Вы его защищаете более рьяно, чем он сам, – заметила госпожа де Сенанж. – Видите? Он не опровергает выдвинутых мною обвинений, и даже самая тема нашего разговора ему неприятна.

    – Не исключено также, – возразил граф де Бриссак, – что она ему просто наскучила, и я вполне его понимаю. Вы говорите, этот разговор ему неприятен; может быть; но я не вижу, каким образом это может подтвердить или опровергнуть ваши подозрения. Быть недовольным, когда тебя в чем-то уличают, разве это значит признать себя виновным? Допустим даже, что Мария-Анна де Лорм действительно к нему неравнодушна, но кто в мире защищен от таких напастей? Можем ли мы нести ответственность за то, что внушаем любовь? Если мы презираем домогательства иных безрассудных женщин; если мы их не щадим, когда забота о собственной чести не позволяет нам ответить им взаимностью, – что может свет возразить на это? И я уверен, маркиз де Сен-Map поступил не иначе, и ему не придется упрекать себя в попустительстве.

    – И напрасно вы все это говорите, – сказала госпожа де Монжен. – Я не вижу, в чем бы тогда провинился маркиз де Сен-Map; по-моему, он мог бы поступить гораздо опрометчивей.

    – Несмотря на мое глубокое и, увы, напрасное преклонение перед вашим умом, – сказал граф де Бриссак, – я никак не могу с вами согласиться. А вы, сударыня, – обернулся он к госпоже де Сенанж, – просто меня удивляете: неужели вы так плохо осведомлены о вкусах маркиза де Сен-Mapа, что приписываете ему склонности, каких у него вовсе нет, и продолжаете укорять его в слабости к Марии-Анне де Лорм?

    – Я о чем-то осведомлена? – удивилась она. – Уверяю вас, я вполне чистосердечна; да он и сам не отрицает.

    – Это ничего не значит, сударыня. Обычно вы бываете так проницательны, так тонко разбираетесь в делах самых сложных! Мне и самому привелось в этом убедиться. Неужели же вы не в состоянии разгадать его сердечную тайну? Сжальтесь над нами, сударыня; разгадайте нас поскорее.

    – Нет, – сказала она, – это не годится; пусть он сам поделится со мной своими волнениями; тогда я буду знать, что ему посоветовать.

    – Что ж, сударь мой, – сказал мне граф де Бриссак, – исповедуйтесь. Вы поистине счастливец. Но такого рода признания, – добавил он, видя, что я ошеломлен, – не делают при свидетелях.

    – Однако что же это за великий секрет? – спросила госпожа де Сенанж. – Я ничего не понимаю. Я заинтригована.

    – Очень плохо, что не понимаете, – продолжал граф де Бриссак, – кто сам ни о чем не догадывается, тот не достоин, чтобы ему делали признания.

    – Не беспокойтесь, сударыня, – вмешалась тут госпожа де Монжен, – раньше или позже эта чудесная тайна откроется вам.

    – А тем временем, – возразила госпожа де Сенанж, – ее от меня упорно скрывают.

    – Ну вот, теперь я вижу, что мы можем без всякого риска открыть ее вам, – сказал граф де Бриссак. – Но скажите вот что: где вы сегодня ужинаете? В Предместье [Имеется в виду Сен-Жерменское предместье, район на левом берегу Сены, где находились знаменитые особняки, принадлежавшие многим аристократическим семьям]?

    – Да, – ответила госпожа де Сенанж, – но не у себя. Мы обе приглашены к маршальше***. Приходите тоже.

    – Увы, не смогу, – сказал граф де Бриссак, – я также ужинаю в некоем предместье, но в другом.

    – А! Любовное свидание, надо полагать?

    – Любовное? Нет.

    – Это все та же хорошенькая госпожа де***?

    – Та же никак не может быть, потому что она никогда не была моей.

    – Ну, знаете ли, это даже глупо! – воскликнула госпожа де Монжен. – Какой смысл отрицать то, что всем известно, о чем уже скоро два месяца кричат на всех перекрестках!

    – Как убедить вас, сударыня, что я отнюдь не обладаю всеми женщинами и всеми пороками, которыми меня наделяет молва?

    – В таком случае это какая-то старая связь? – предположила госпожа де Сенанж.

    – Нет, – ответил граф де Бриссак, – последнюю старую связь я разорвал как раз сегодня утром.

    – Неужели нам никак нельзя узнать, кто ваша теперешняя любовь?

    – Которая именно? Самая новая?

    – Да, самая новая.

    – Как, вы не знаете? Странно! Неужели вы так-таки и не знаете, кто она? Но ничего. Об этом скоро будут тоже кричать на всех перекрестках, и вы все узнаете. А я-то думал, это уже давно всем известно. Началась наша любовь в Опере, продолжалась в другом месте, а закончится сегодня в моем холостяцком домике. У меня, поверьте, очаровательный маленький домик. Да, вот прекрасная мысль: я приглашаю вас всех в этот домик поужинать в интимной обстановке.

    – О, как любезно и забавно! – сказала госпожа де Монжен, – это там же, где…

    – Да, сударыня, – прервал он, – там же. Итак, мое предложение принято?

    – Интимный ужин в холостяцком домике! – ужаснулась госпожа де Сенанж. – Да бог с вами! Такие пирушки совершенно неприличны, в хорошем обществе их вполне справедливо осуждают.

    – Что за вздор! – воскликнул граф де Бриссак. – Даже если их и осуждают, стоит ли обращать внимание? Да прячься от людей или не прячься, они все равно все узнают! Чем больше вы будете считаться с мнением общества, тем суровее оно вас осудит. А, по-моему, нет ничего приличнее, удобнее и надежнее небольшого уединенного домика, где никто не подслушивает и не подсматривает и где вы ограждены от сплетен, которые, судя по вашим речам, так сильно вас пугают. Я считаю, они вошли в моду не столько в силу необходимости, сколько именно потому, что мы больше всего печемся о приличии. Где еще можно поужинать вдвоем так уютно и спокойно, как в холостяцком домике? Где еще в наше время можно на свободе вступить в приятное общение? Как нам обойтись без такого домика? Женщина с нежным сердцем или вольным образом мысли, но уважающая себя и потому желающая скрыть свои увлечения и шалости, – может ли она уберечь свое доброе имя без этого укромного пристанища? Что может быть добропорядочней, надежней, потаенней, чем радости, вкушаемые в этом приюте любви? Избавившись от утомительной парадности, ускользнув из пышных апартаментов, где любовь бесприютна, где она постепенно хиреет, мы переносим ее в скромный домик, где она оживает и расцветает вновь. Под его приветным кровом воскресают желания, заглушенные светской суетой, и жажда наслаждений долго не иссякает.

    – Ах, граф! – воскликнула, рассмеявшись, госпожа де Сенанж, – если бы эти ваши домики обладали такой волшебной силой, кто бы согласился жить в особняках?

    – Не стану утверждать, – продолжал граф де Бриссак, – что в домике любовь никогда не охладевает; но, во всяком случае, желание там живее и сильнее.

    – Что ж, это тоже не пустяк, – согласилась она. – Но в ожидании пиршества в вашем домике приходите оба ко мне, когда я приеду из Версаля: на днях я собираюсь ехать в Версаль, а как только вернусь, дам вам знать.

    – Мне! – воскликнул граф де Бриссак. – Вы же знаете, как я рассеян. Я могу сам забыть и не напомнить маркизу де Сен-Mapу. Напишите лучше ему, это будет вернее, а он мне сообщит, какой день вы выбрали для нашей встречи.

    – Согласна, – сказала она, – ведь это будет всего лишь пригласительное письмо, ни к чему не обязывающее.

    – О боже! Вы просто несносны с вашими заботами о приличиях! – воскликнул граф де Бриссак. – Клянусь, никто не заходит так далеко в соблюдении церемоний. В конце концов, вы станете ханжой. Разумеется, приличия надо соблюдать; но чрезмерная щепетильность слишком стеснительна. Я серьезно боюсь, что вы впадете в ханжество.

    – Насчет ханжества можете быть спокойны, оно не в моем характере; но распущенности я не выношу и не прощаю.

    – Женщина такого знатного происхождения, как вы, не может мыслить иначе, – сказал он серьезно. – Но не беспокойтесь насчет этой записки, все их посылают, в этом нет ничего зазорного.

    – Так вы придете, сударь? – спросила она.

    – Я очень хотел бы, сударыня, – ответил я, – но не знаю, не уеду ли я в деревню вместе с моей матушкой на все это время.

    – Нет, сударь, – сказал мне граф де Бриссак, – нет! Вы не поедете в деревню или сразу же вернетесь. Кто же в ожидании такой приятной пирушки уезжает с матерью в деревню?

    Что бы ни говорил граф де Бриссак, моя недовольная физиономия свидетельствовала о том, что он меня не убедил, а госпожа де Сенанж была явно огорчена препятствием, которое я выставил. Но граф де Бриссак, твердо решивший отвлечь меня от Марии-Анны де Лорм, так упорно настаивал, что я не мог долее противиться, и мне пришлось дать обещание, которое я тут же решил нарушить, поскольку оно было вынужденным.

    Меня возмущало насилие, применяемое ко мне, и я все больше приходил к убеждению, что госпожа де Сенанж, несмотря на свои высоконравственные рассуждения, является именно той, за кого я ее принял с первого взгляда. Ее так же мало занимали вопросы нравственности, как меня предстоящее мне блаженство.

    – Как я признательна вам за любезность, – сказала она мне с нежностью, – вы очаровательны. Говорю от всей души, вы очаровательны. Но скажите же, что вам будет приятно снова со мной встретиться.

    – Конечно, сударыня, – сказал я холодно.

    – Не знаю, – продолжала она, – должна ли я открыть вам, что буду думать о вас с удовольствием; боюсь, вас не слишком интересует то, в чем я готова вам признаться.

    – Нет, почему же, сударыня, – ответил я.

    – Ах, почему? – воскликнула она. – Вот это я пока не могу вам открыть. И все же… но зачем вам знать то, что я собираюсь сказать?