de omnibus dubitandum 22. 501

ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ (1635-1637)

Глава 22.501. НЕИЗЪЯСНИМОЕ, МОГУЧЕЕ ОЧАРОВАНИЕ ПОМИМО МОЕЙ ВОЛИ ПРИКОВЫВАЛО К НЕЙ МОЙ ВЗГЛЯД…

    Я изнемогал от раздражения и скуки и уже готов был просить ее воздержаться от всяческих признаний, как вдруг на повороте аллеи увидел Марию-Анну де Лорм, Марию Луизу Гонзага, де Невер и ее мать, идущих к нам навстречу.

    Замешательство, в которое меня привела эта неожиданность, было неописуемо. Хотя я знал о равнодушии Марии Луизы Гонзага, де Невер ко мне, все же мне было неприятно, что после поспешного бегства из ее дома она встречает меня в обществе госпожи де Сенанж. Я уже мало считался с мнением Марии-Анны де Лорм, но встреча с ней тоже смущала меня. Она обвинила меня перед Марией Луизой Гонзага, де Невер в неискренности; после нашей размолвки с ней о примирении не могло быть и речи; я его не хотел; но я боялся ее суждений обо мне. Не раскрывая тайных мотивов своих слов, она могла внушить Марие Луизе Гонзага, де Невер подозрение в моей связи с госпожой де Сенанж и тем самым если не изгнать меня из ее сердца, то, во всяком случае, навсегда преградить мне доступ к нему.

    Напрасно старался я скрыть волнение – оно сквозило в каждом моем жесте, в каждом взгляде. Я, не смел поднять глаза на Марию Луизу Гонзага, де Невер, но и не мог смотреть ни на что иное, кроме нее. Неизъяснимое, могучее очарование приковывало к ней мой взгляд помимо моей воли.

    Мария-Анна де Лорм показалась мне очень грустной, но она привыкла владеть собой, и по мере того как они приближались к нам, ее лицо прояснялось. Поравнявшись с нами, она с милой и непринужденной улыбкой ответила на мой неловкий поклон. Что касается Марии Луизы Гонзага, де Невер, с которой я не сводил глаз, она при виде меня не выразила ни удивления, ни удовольствия. Но я слышал со всех сторон похвалы ее красоте и манерам, отчего росла моя любовь и мои страдания. Мы разошлись в разные стороны, не вступая в беседу.

    – И эту женщину, – сказала госпожа де Монжен, взглянув на Марию-Анну де Лорм, – можно полюбить не иначе как из сострадания? Было бы весьма странно, если бы при такой красоте она не могла внушить страсть!

    – И, тем не менее, это так, – ответила госпожа де Сенанж, – и ваше удивление ничего не исправит. Ну как, сударь, – обратилась она ко мне, – ничто не может рассеять вашей печали? Неужели причиной ее Мария-Анна де Лорм?

    – Я вам уже объяснял, сударыня, – ответил я, – что она не имеет власти над моим сердцем. Другое чувство владеет им целиком и безраздельно, – и пусть оно составит несчастье моей жизни, я от него никогда не откажусь.

    Любовь, отразившаяся на моем лице, ввела госпожу де Сенанж в заблуждение. Ее глаза вспыхнули.

    – Вы несчастливы, – сказала она, – как это возможно? Вам ли быть несчастливым в любви? Что наводит вас на такую мысль? Будьте постоянны, но не для страданья, а для счастья.

    Я понял ее ошибку, но промолчал. Меня мало беспокоило, что госпожа де Сенанж считает меня влюбленным в нее. Если она так думает, то ее уверенность не продлится долго.

    Граф де Бриссак, который, тем временем забавлялся пикировкой с госпожой де Монжен, подошел к нам поближе.

    – Что произошло с госпожой де Монжен? – спросил он. – Она все видит наизнанку. Ей кажется, например, что Мария-Анна де Лорм – красавица, а мадемуазель де Невер – нет.

    – Со вторым суждением я, совершенно согласна, – ответила госпожа де Сенанж. – Мадемуазель де Невер скорее эффектна, чем красива; осанка у нее лучше, чем лицо. Такая красота быстро вянет.

    – По моему мнению, а я в этом кое-что понимаю, – сказал граф де Бриссак, – у нее есть лишь один недостаток: она чересчур скромна; впрочем, вращаясь в свете, она скоро избавится от этого изъяна; дай бог, чтобы я был первым, который поможет ей в этом.

    – Снабдите ее раньше, если можете, – сказала госпожа де Монжен, – толикой ума, уберите эти большие безжизненные глаза, которым она не может найти применения; прибавьте им жизни и огня, – и вы сделаете большое дело, тем более, что оно будет не из легких.

    – Если бы вы считали его легким, оно, безусловно, было бы труднее; а ваши речи доказывают, что она не нуждается ни в каких усовершенствованиях.

    Возмущенный низкой завистью обеих дам и их нежеланием признать красоту мадемуазель де Невер, я не мог сдержаться.

    – Это верно, – сказал я графу де Бриссаку, – она настолько хороша, что хочется найти в ней какие-нибудь недостатки. Удобнее хвалить Марию-Анну де Лорм; ведь ей не одержать таких побед.

    Мой презрительный тон, вероятно, не понравился госпоже де Монжен; но, скажи я что-нибудь еще более обидное, она все равно бы не рассердилась. Ее виды на меня, несмотря на внешнюю сдержанность, оставались теми же. И хотя оживление, которое так раздражало госпожу де Сенанж, немного улеглось и желание меня увлечь сделалось менее заметным, оно ничуть не ослабело. Она поняла, видя мое холодное обращение с госпожой де Сенанж, что я вовсе не люблю эту даму. А сама она была настолько же глупа, насколько тщеславна, и ничуть не сомневалась, что завладеет мной, как только пожелает. Я судил об этом по ее усиленной любезности и по взглядам, значение которых я начал понимать, хотя оставался к ним по-прежнему равнодушным.

    После нашей встречи с мадемуазель де Невер, мне стало еще скучнее в обществе госпожи де Сенанж, но я не хотел, чтобы она заподозрила меня в желании последовать за Марией-Анной де Лорм; только поэтому я не уходил.

    К счастью, мне недолго пришлось терпеть: она вскоре ушла, попросив не забывать ее и пообещав написать тотчас по возвращении из Версаля. Я расстался с ней и с графом де Бриссаком, решив так же усердно искать встреч с ним, как избегать встреч с ней.

    Почувствовав себя свободным, я тотчас же отправился на поиски мадемуазель де Невер. Хотя ее холодность мучила меня, но еще мучительнее было ее отсутствие. Казалось, ревность моя возрастала, когда я находился вдали от нее. Я воображал себе, как она всецело отдается мечтам о маркизе де***, как сердце ее в покое грезит без помех о том, кто, по моим понятиям, был ей так дорог. Я был уверен, что мое присутствие помешает ей предаваться мыслям, причинявшим мне страдание; но и помимо всего этого, я просто хотел ее видеть, даже если бы мне пришлось быть свидетелем торжества моего соперника.

    Наконец, я их разыскал. Они поравнялись со мной. Мария-Анна де Лорм при виде меня покраснела, но я не проявил к ней никакого интереса и лишь старался прочесть в глазах Марии Луизы Гонзага, де Невер мою участь. Мне показалось, что она посмотрела на меня, как смотрят на человека, не вызывающего к себе интереса. И еще я подумал, что ей все равно, хожу ли я с госпожой де Сенанж или с ней, и новые доказательства ее безразличия невыносимо терзали мне душу.

    Пока я наблюдал за Марией Луизой Гонзага, де Невер, Мария-Анна де Лорм внимательно смотрела на меня, и насмешка, которую я прочел в ее взгляде, еще усилила мою вражду. Я знал наизусть все, что она может мне сказать, я читал ее мысли обо мне и госпоже де Сенанж. То, что произошло между нею и мной, было, никому неизвестно, и поэтому она могла меня обличать, не стесняясь; могла, ничем себя не выдав, говорить о моем предполагаемом увлечении, и я был почти уверен, что она уже об этом говорила. Если бы мы были с ней наедине, меня бы меньше тяготило предстоящее объяснение, я мог бы показать, как мало осталось у меня к ней уважения и любви; но присутствие герцогини де Невер  и Марии Луизы давало ей преимущество, которое я не мог устранить, не нарушив правил приличия.

    – Ну что, сударь? – спросила она насмешливо. – Ваша невыносимая головная боль, как кажется, уже прошла?

    – Действительно, – ответил я, – прогулка меня излечила.

    – Можно ли одной лишь прогулке приписать столь быстрое исцеление? А госпожа де Сенанж, тут совсем ни при чем?

    – Я как-то не подумал, что должен ее благодарить, – ответил я. – Но вы напомнили мне, сколь многим я ей обязан, и я не премину выразить ей свою живейшую признательность.

    – Она, без сомнения, окажет вам и другие существенные услуги, более достойные благодарности, – заметила она; – эта дама не ограничит свое внимание к вам такими пустяками. У госпожи де Сенанж на редкость благородная душа; но почему вы без нее?

    – Очевидно, потому, – ответил я с раздражением, которое не в силах был побороть, – что не имел возможности последовать за ней; но уверенность в том, что я ее скоро вновь увижу, смягчает горечь разлуки.

    Мария-Анна де Лорм посмотрела на меня с негодованием, я ответил ей тем же; мы без слов признались друг другу в ненависти. Но она не ограничилась взглядами: думая, что причинит мне боль, унизив госпожу де Сенанж, она принялась, не жалея красок, описывать причуды и пороки своей воображаемой соперницы. Я, был о ней, не лучшего мнения и мог бы позволить Марие-Анне де Лорм чернить ее сколько угодно; но вместо этого я счел своим долгом встать на защиту госпожи де Сенанж и, хвалил ее с таким жаром и увлечением, что у Марии-Анны де Лорм не осталось никаких сомнений в том, что она раньше могла только подозревать. Ослепленный гневом, я не только постарался выразить свое уважение к госпоже де Сенанж, но стал превозносить ее молодость, красоту и ум с пылкостью, свойственной первым порывам любви.

    Судя по страдальческому выражению лица Марии-Анны де Лорм, ей стало ясно, что я для нее потерян; меня охватило сладостное чувство мести. Но вскоре я понял, что это дорого мне обошлось. Желая ее проучить, я забыл, что меня слушает и Мария Луиза и что, расписывая свою любовь к госпоже де Сенанж, я убедил не только одну, но и другую тоже. Эта мысль повергла меня в уныние. Раньше, до этой непростительной оплошности, мне надо было лишь преодолеть холодность Марии Луизы Гонзага, де Невер; теперь же… как говорить ей о своих нежных чувствах, если я сам признался, что пленен госпожой де Сенанж? Как объяснить ей причины, побудившие меня с такой настойчивостью восхвалять женщину, вовсе не достойную моего внимания? Но смогу ли я, без риска навлечь на себя презрение, оправдаться? Ведь мне пришлось бы унизить Марию-Анну де Лорм, выдав тайну ее сердца. Собственная честь строго предписывала мне не разглашать наших отношений.

    Долг обязывал меня хранить молчание; чем тверже я буду придерживаться закона чести, тем затруднительнее будет положение, в которое я сам себя поставил. Хотя Мария Луиза Гонзага, де Невер слушала мои признания без всякого интереса, мне почему-то пришла в голову мысль, правда, лишенная всякого основания, что я не должен терять надежды. Я был почти убежден, что настанет день, когда мне придется оправдать себя, и я уже готовил доводы, чтобы опровергнуть предубеждение против себя, которое сам так старательно ей внушал. Ее печаль увеличивала мое смятение и тревогу. Подобное настроение можно было объяснить только тайной и несчастной любовью; но если она, как мне казалось, любит маркиза де***, то чем объяснить ее меланхолию? Когда я видел их вместе, я не заметил ни облачка между ними. Могло ли его отсутствие быть причиной такой глубокой печали? Люди обычно тоскуют, когда расстаются с любимыми надолго; но если они разлучены на короткое время – дело другое: они, конечно думают о том, кого любят, интересуются им, но мысли их скорее трогательны, чем печальны; значит, не маркиз де*** причина ее горя. В сущности, я считал его соперником только потому, что когда опасаешься за свою любовь, то подозрение естественно падает на друга, к которому наша возлюбленная, как нам кажется, нежно привязана; он всегда внушает наисильнейшие тревоги