Гвоздь

Не молодому, не айтишнику,
жителю деревни… то ли Опилково,
то ли Опёнково – Саше, посвящается

– Подпишите договор здесь, – сказала миниатюрная офис-–менеджер и вонзила длинный броско накрашенный ноготь в строчку под текстом, – и на обороте внизу. Теперь давайте заполнимл заявление на доставку и установку. Какой у вас адрес?
– Адреса я не знаю, поэтому установку не надо.
– ?! – девушка оторвала взгляд от ноутбука, вопросительно смотрела на клиента и удивленно хлопала большими нароащенными ресницами, такими неестественными, как и ее перекаченные губы.
– Да, – улыбнулся Саша, – я не знаю адреса, куда я переезжаю. Эта деревня – родина предков, но я там никогда не был и даже толком не помню, то ли Опилково, то ли Опёнково.
– Хм… Ну ладно, – согласилась обескураженная сотрудница компании по продаже оборудования спутниковой связи и интернета. Хоть она и работала совсем недавно, но первый раз видела клиента, который покупает очень недешевый комплект и даже не знает, где будет его устанавливать.
– Давайте оформим доставку на мой домашний пока еще питерский адрес…
Закончив с формальностями, Саша вышел на гудящий Лиговский проспект. Майское, не по-питерски горячее солнце жарило окружающую действительность. Действительность же эта напоминала сюжеты из передачи «В мире животных», только голосом Дроздова эН. эН., – друга всех детей и зверей, говорилось не о пробуждении медведя из спячки или возвращении перелетных птиц, а об отмене локдауна и постепенному заполнениию офисным планктоном привычной среды обитания. Не стала исключением и компания, где работал Саша. Но буквально через пару недель после возобновления «очной»  деятельности руководство посчитало затраты и объявило о ликвидации офиса и переводе всех на постоянную «удалеёнку». В конце концов, при том же заработке фирма избавляется от затрат на аренду помещения и его содержание, от необходимого ремонта вечно ломающейся кофе машины, а в современном офисе ее наличие – непременный показатель статуса компании. В конечном итоге снижение издержек, по не хитрому закону капитала, обязательно приводит к увеличению чистой прибыли.
Сообщая эту новость своим родителям, Саша и предположить не мог, к чему это приведет. Как-то в разговоре отец, то ли в шутку, а то ли всерьез рассказал, что в самом сердце центральной России есть их родовое гнездо. Саша даже названия толком не запомнил, так и звал это место — «то ли Опилково, то ли Опёнково». Мысль уехать, и не в популярное у фрилансеров бунгало на острове из рекламы кокосового батончика, а в настоящую русскую деревню, прочно засела у него в голове. Единственное, что ему требовалось, как он считал, это качественный интернет и надежная мобильная связь. Будучи твердо и, надо сказать, не безосновательно уверенным, что в деревне ние того, ние другого нет, он решил купить комплект спутникового оборудования, который не даст потерять работу и одичать в российской глубинке.
Будущий деревенский житель, — нынче молодой перспективный программист, имел за плечами диплом престижного вуза, на карточке некоторые сбережения, и в паспорте единственную отметку – о регистрации в своей, пусть и ипотечной, питерской квартире. В общем, типичный высокооплачиваемый специалист из высокотехнологичной сферы… Но, как бы это сказать, какой-то не очень активный, что -ли. Ездил с друзьями на горнолыжку, но катался без особого энтузиазма, предпочитая смотреть на темнеющий лес ниже по склону. Ходил с коллегами в бар, но тихонько сидел в углу и глядел на ободок своей пивной кружки, не вступая ние в какие пьяные споры о политике, религии или искусстве. Хотя знал не в пример больше и мыслил глубже этих подвыпивших горлопанов…
– Барин, не прикажете ли самовар поставить или подать Ввам кофий? – ехидничал навстречу входящему в офис коллеге Женька. Большой в объеме, но не высокий ростом парень, он был в офисе чем-то средним между менеджером и юристом, никто точно не знал круг его обязанностей, но как-то сложилось, что все считали его «своим в доску». Он любил пошутить, но старался никогда не опускаться до народно-площадного юмора, а если его шутка или анекдот «повисали» в офисном воздухе не понятыми, он улыбался, прищуривал один глаз и уходил, поглаживая бороду, или качал головой, напускал серьезный вид и выдавал: «Вырастете – поймете!». В этот раз его шутка «зашла». Прозвищем – «Барин» у них в офисе, разумеется, с Женькиной подачи, прозвали Сашу.
В компании, где работали оба героя, сначала появился слух, а потом и официальное объявление о том, что со следующего месяца все остаются на своих местах, но работают удаленно. Вот тогда Саша и сообщил, что сдаст свою ипотечную питерскую квартиру и уедет в деревню, где от предков остался пустующий дом. Женька тут же перефразировал: «Барин пожелал покинуть стылый Петербург и отправляется в родовое свое имение». В общем, с этого все и пошло. Вот и сейчас этот простодушный бородач в джинсах, водолазке и почему-то строгом черном пиджаке, крутился возле офисной кофемашины и предложил Саше составить компанию на брейк.
– Холоп, кофий мне! И смотри у меня, – шутливо погрозил Саша пальцем у самого носа Женьки, – чтобы со сливками и сахаром, а не то выпорю вожжами на заднем дворе!
Саша тоже был не лишен чувства юмора, а сейчас, в последние дни весны перед закрытием офиса все работали спустя рукава, да и руководство на это смотрело с некоторым снисхождением. Поэтому прерваться в разгар рабочего дня и посидеть полчасика-часик за большой кружкой капучино совершенно не считалось чем-то недозволенным.
Женька, ничуть не обидевшись на «Ххолопа», быстренько сделал Саше большую чашку сладкого молочного кофе и подсел к нему.
– Ты серьезно решил ехать в эту глушь?
– С чего ты решил, что там глушь? Я же и сам толком не знаю, где это…
– Если нет фото на Google Maps — это значит глушь! – продолжал улыбаться и поглаживать бороду Женька.
– Ну… мои же предки там родились и как-то жили. Я же рассказывал, что дед именно из этого дома переехал в район, потом после учебы родители в областном центре остались, а я вот в культурную столицу подался. Но вот прадед всю жизнь в том доме, может, вообще никогда из той деревни и не выезжал…
* * *
Энтузиазм, пыльный проселок и Яндекс Карты вели Сашу к небольшому пригорку, где в зарослях сирени, калины и боярышника виднелись острые коньки нескольких домов. Деревня была почти не жилая, но летом здесь обретались многочисленные дачники. С первых теплых дней мая и до устойчивых морозов октября они с выхлопными газами своих автомобилей привозили в здешнюю тишину шум городской жизни: выли по утрам газонокосилки и триммеры, днем со всех сторон из смартфонов и беспроводных колонок разносилась разномастная музыка, кто-то перекрикиавался с соседями, визжали чьи-то дети, а по вечерам случались песни и всюду, как смогк, висел не выветриваемый запах шашлыков. Саше сначала это даже понравилось, вроде и не такая уж глушь, но оставшись на пару ночей в старом доме, он вдруг… Нет, не возненавидел компании дачников, их автомобили и музыку, но как-то уже начал ждать осенней тишины и зимнего покоя.
Вчера Саша наскоро воткнул параболу своей спутниковой антенны и закинул провод прямо в форточку, вот и рабочее место готово, а благодаря интернету даже городской программист может начать разбираться в деревенской жизни. Потом он внимательно облазил и обсмотрел весь дом, залез на чердак, спустился в погреб под полом. Осмотрел стены и печную трубу. Печь, к сожалению нового домовладельца, было уже не спасти, хоть и очень хотелось, а вот всё остальное было вполне себе поправимым. Была суббота, никаких зум-конференций и прочих дел, требующих находиться у монитора, и новоиспеченный селянин договорился с соседом, который забирал в городе шумное семейство, доехать до магазина. Торговые центры и строительные рынки недавнему петербуржцу пришлось искать по интернету, так как даже в областном центре, где прожил все школьные годы, Саша ориентировался слабо. Сразу после окончания школы уехал жить и учиться в Петербурге, а изредка навещая родителей, в основном в дни новогодних каникул, их квартиры почти не покидал.
– Ну как дела на новом месте, Санёк?
– Нормально, пап. Вот заказал кое-чего из строительных материалов. За лето подлатаю крышу, уже заказал установку септика для теплого туалета и будущей душевой кабины.
– Эт же какие деньги-то, сынок! И зачем ты этого старого дурака послушал. Жил бы в своем Питере, глядишь, и женился бы скоро, а ты в глухомань эту.
– Мам, ну чего ты опять? Я сам захотел, и папу нечего пилить. Поживу до осени, а там, если совсем плохо будет, так, может, к вам переберусь. Пустите?
– Ну тогда тебя мамка точно женит, у Анечки с ее работы…
– Да, у нее прекрасная дочка, умница, институт закончила и тоже одинокая…
– Опять двадцать пять! – воскликнул Саша, хотя этот семейный разговор повторялся не в двадцать пятый, а как минимум в сотый раз. Из этих разговоров было невозможно понять: волновалась мама за будущее сына или просто ей давно хотелось внуков, но любой разговор непременно сводился к этому.
ЗаОплатив за счет в кафе, где он назначил встречу родителям, Саша отправился в турне по магазинам инструментов. Он со школьных уроков труда не держал в руках ножовки или молотка. Сейчас же, обходя витрины с разными пилами, дрелями, молотками и пассатижами, он испытывал настоящий зуд, так ему хотелось поскорее обустроить свое новое жилище. Кстати, в питерской квартире он такого не испытывал и спокойно жил себе с ремонтом от застройщика, не имея желания что-либо менять. Вчерашнее обследование чердака и крыши показало, что стропила и обрешетка вполне себе крепкие, а вот железо на кровле следовало заменить, а еще: забор, окна, утеплить, а то и совсем перестроить застекленную террасу… кКто жил в деревенском доме, – знает, без дела не просидишь.
Вместе с осенней непогодой пришла и долгожданная тишина. За три летних месяца активной работы разными бригадами была перекрыта крыша, из отремонтированного и вычищенного колодца проведена в дом вода, смонтирована кухня и новая система отопления. Печь переложена в большой камин. И пусть современная индукционная варочная панель, как и камин, больше подходящий средневековому замку, совершенно не сочетались ние между собой, ние с отделкой стен, имитирующей бревно, Саше здесь было уютно. Однажды, сидя за старым столом, подаренным соседями и отреставрированным своими руками, Саша смотрел на мокнущие в палисаднике астры…
Сам он заниматься огородом, и тем более сажать цветы, совершенно не собирался, а вот мама… Теперь она с удовольствием ездила в эту глушь, и каждый раз деланно возмущалась пустыми тратами сына. Но при этом под окнами обустроила нарядный цветник, а на расчищенном теперь участке – несколько грядок с овощами, ягодами и зеленью. Но в целом эти приезды не докучали сыну. С приближением осени они бывали все реже, Саше тоже не было нужды ездить к родителям или в районный центр. Он все чаще вечерами отключал компьютер и что-то мастерил или сидел и смотрел в окно на съежившуюся от осенних холодов природу…
Так вот однажды, когда на сиреневых ресничках вянущих астр пружинисто повисали слезинки осеннего неба, он вдруг подумал, что абсолютно счастлив. Ние модные горнолыжные курорты, ние шумные тусовки и ночные клубы, экзотические острова никогда не делали его счастливым так, как он чувствовал себя здесь и сейчас. Возможно, если бы он уже не был программистом, он стал бы писателем. Подумал и улыбнулся сам себе. Кому, кроме него самого, могут быть интересны мокрый сад под окном или отражение в реке красного закатного солнца, вкус черного чая с мелиссой или бутерброда с солью и зеленымого лукома с собственной грядки, запах жареной картошки с грибами или сорванного после дождя яблока?. Прошло всего чуть больше трех месяцев, а всё внутри словно обновилось, обострились органы чувств и расширились диапазоны восприятия окружающего мира. Он стал острее реагировать на запахи, звуки, замечать незначительные мелочи. Он стал другим, он стал настоящим, таким, каким должен был быть всегда, и поэтому чувствовал себя дома.
Как-то в общем офисном чате Женька в свойственной ему манере поинтересовался: «Какие ныне вести с полей? Журнальчик «“Приусадебное хозяйство;» выписал уже?». Саша ответил ни к чему необязывающим: «Приезжай и посмотри» и скинул несколько фото: с камином, видом из окна, и окружающей панорамой с лесом и речкой. Об этой переписке он вспомнил только сейчас, когда увидел два ксеноновых глаза, приближающихся к пригорку. Машина проехала мимо, а Саша продолжал сидеть и, не зажигая света, вслушиваться в шорохи осенних сумерек. Было слышно, как сзади дома автомобиль развернулся, и вот лучи его фар уже высветили дорогу возле Сашиного забора. «Значит, к тете Кате приехали…» – не додумал он мысль, тут же забыл о машине и весь обратился в слух. В конце октября и так темнеет достаточно рано, а тут еще и низкие плотно подогнанные, как бондарные дощечки, черноземные тучи. Заливисто, но со старческой хрипотой занялся Форт. «Чужие», – подумал Саша, снова бросил мысль, но тут же спохватился: «У нас? тТак поздно? Наверное, случилось что-то…» – но снова отключился от всех мыслей. Если бы он разбирался в терминологии восточных духовных практик, он бы с легкостью понял, что овладел медитативной техникой отключения мыслей, но что это такое, он не знал, поэтому просто неподвижно сидел у приоткрытого окна и слушал осень.
Вдоль забора слышался шорох, кто-то обходил дом.
– Тетя Катя, это вы?
– Да, Саша, – ответила женщина неопределенного возраста, которую все в деревне очень любили за незлобивый характер и посильную помощь в любом деле. Слышно было, как старый Форт стучал хвостом по новенькому железному забору и странно поскуливал.
– А что так поздно? Случилось чего? Позвонить надо? – с момента своего появления в деревне он не скрывал, что у него не просто «тарелка», а целый комплекс из интернета и телефона, который ловил всегда, везде и в любую погоду. Остальным жителям приходилось идти через речку, до рощи на пригорке, куда в хорошую погоду сотовая связь еще добивала. Но для оперативности и чтобы наверняка, особенно по срочному делу, все ходили звонить к новому соседу. Единственный нюанс – Саша, по сговору с взрослыми, не «раздавал» детям интернет, чтобы не лишать их нормального детства.
– Да ничо не случилось, Ггостя тваво заплутавшего провожаю!
И тут калитка, которая находилась почти перед окном, у которого сидел хозяин дома, открылась, и в палисадник зашли две темные фигуры. Саша щелкнул тумблер выключателя и пошел навстречу гостям. Первое, что он увидел, входя нав освещенное застекленное крыльцо, это была ярко- рыжая голова тети Кати, – полной невысокой женщины. За ней стоял не менее плотный мужчина. После темного пространства комнаты глаза еще не привыкли к свету, поэтому Саша не мог понять, кто это.
– Барин, денщика своего верного встречай! – ну как тут было не узнать неожиданного позднего гостя.
– Ты откуда? Как ты меня нашел?
– Так я же в отпуске, а найти тебя оказалось легко. Ты же когда фотографии слал с приглашением, там геолокация была. Неужели забыл?
– Приглашение? Какое приглашение?
– Ну, ты сам же писал: «Приезжай и посмотри». Ну вот я и приехал, а ты даже в хату не пускаешь!
– Давай, давай! Вот  сюда. Сейчас свет включу, – Саша даже не заметил, как тактичная тетя Катя исчезла, и только сзади дома вдоль забора слышались удаляющиеся шорохи.
– Ну, показывай свои хоромы!
Друзья расположились у горящего камина, на паре табуреток стояли два граненных стакана, служившие парням рюмками. Оба не любили вычурность и изысканным банкетам предпочитали кухонные посиделки. Правда, до этого дня вот так вот по-простому они и не сидели. Саша нарезал деревенского сала, достал баночку капусты, подаренную все той же тетей Катей, и нажарил картошки с опятами, которой закусывали прямо со сковородки, звучно отшкрябывая от чугунного дна поджаристые коричневые ломтики. Женя не приехал не с пустыми руками. Выбирая напитки, он, не сомневаясь, взял водку. Виски, ром и прочие «не пролетарские» напитки он даже не рассматривал. В наличии у Саши настоящего деревенского самогона – сомневался, поэтому всерьез раздумывал привезти в качестве подарка хороший дистиллятор. Но перед самым отъездом знакомый охотник предложил Жене щенка английского сеттера. Теперь Пегас, ну а как еще два любителя Тургеневских рассказов могли назвать собаку, свернулся клубочком возле камина, а друзья даже стали разговаривать тише, искоса посматривая, не нарушают ли сон малыша.
– Домик у тебя и правда, очень уютный получился. Я сам мечтал арендовать на лето дачу в Ленинградской области. Такой, знаешь, небольшой деревянный домик, на участке фруктовый сад или старые ели, – как в писательском Переделкино. Но цены на аренду старой дачи больше, чем на современные коттеджи. А вот такие деревни я никогда и не рассматривал. И кстати, что это у тебя за железяка в потолке торчит?
– А это, Женька, – указал Саша пальцем в потолок, – не железяка, а старинный кованый гвоздь и не просто гвоздь…
* * *
«Вышибем кулака из деревни!» и «Все в колхоз!» – гласили плакаты на стене Сельсовета – небольшой продолговатой избы, с одного торца которой размещалась керосиновая лавка, а с другой – «зал для проведения собраний». В остальном с приходом к власти большевиков в деревне ничего не поменялось. Крестьяне, как и пять, и десять, и пятьдесят лет назад вставали настолько рано, что сами могли разбудить любого деревенского петуха. С самой ранней весны и до поздней осени в деревне кипела работа. Каждому по возрасту и по силам находилось дело: дети, особенно девочки, пололи огороды, собирали в лесу ягоды и грибы, заготавливали мох и папоротник, которым конопатили стены бань и домов. Ребята постарше пилили и кололи дрова, помогали со скотиной или в поле. Девушки доили коров и коз, присматривали за совсем  еще маленькими детьми. Для самых элементарных бытовых нужд: – постирать белье или приготовить еду – требовалось натаскать воды и дров, натопить печь… В одиночку здесь попросту не выжить, а хорошо жили большие крепкие семьи, такие, как у Никанора Федоровича, где каждый ребенок с детства был приучен к труду, и всё держалось на непререкаемом авторитете главы семейства.
С приходом Советской власти надежды Никанора Буркова на наведение в деревне порядка не оправдались. Землю так и не отдали крестьянам, а поземельный налог и земский сборы заменили еще более не посильными поборами. «Помещик, – рассуждал Никанор Федорович, – просил долю от того, что земля народила, или отработать у него на хозяйстве, взамен на дрова или лишнюю десятину пашни. А ныне – вынь да положь! А где я возьму, коли поля дождями залило или засуха, или по скотине мор пошел?». Но рассуждал он так «про себя», так как на собрания сельсовета не ходил, а жена – глупая баба, как считал Никанор, ей и вовсе такой коллизии не уразуметь.
На дворе шШел 1930 год. На территории губернии, а по- новому – области, вовсю шла агитация за отказ от собственничества в пользу коллективизации и пропаганда уничтожения эксплуататорского класса. Никанора Федоровича и таких, как он, звали единоличниками или кулаками. «А что, собственно, тут обидного? – рассуждал он., – Яя один веду все свое хозяйство, а ведь это: два дома с овинами, сараи и пашни, огороды с амбарами. И про все надо упомнить, все спланировать и держать в кулаке, а иначе что ж выйдет: сыновья обленятся и сопьются, девки задурят и «в подоле» начнут приносить. Рухнет всё, разожми я отцовский кулак и волю дай!». Политические дебаты комиссаров и агитаторов он пропускал мимо ушей, да и появлялся на них только по принуждению.
Однажды на одном из деревенских сходов и вовсе заявил, что подобные собрания придумали лодыри, копейки за душой не имеют, спины гнуть не хотят – вот и горланят на собраниях. Таким хоть бы и вся деревня «по миру пошла», лишь бы на дармовщинку чего ухватить.
– Вот Васька Климов, – указал Никанор Федорович пальцем, на местного активиста, – какое у меня с ним может быть коллективное хозяйство? Он в качестве пая что принесет? Мотыгу ржавую да топор без топорища? С детства от работы отлынивал и хозяйство отца-покойника по ветру пустил, а я, значит,: лошадей, коров и землю отдай? Ну, скажите, старожилы, – понесло мужика, – у деда моего одна чахлая лошадёнка была. Отец вторую нажил, а у меня уже три! Так это не от того, что я с кем-то коллектив имел, а с того только, что с утра до ночи, вот этими руками, – вытянул он перед собой большие кряжистые с узловатыми пальцами руки, – в поле, на огороде, со скотиной!
В душе все, особенно старики, соглашались. Но власть привыкли уважать, хоть помещичью, хоть комиссарскую, поэтому открыто поддержать «чуждый элемент»  никто не решался.
Васька Климов, о котором говорил Никанор Федорович, и правда к крестьянскому труду был не приспособлен с детства. Выучился у местного попа читать, потом его отдали в школу. В родную деревню он приезжал только летом, остальное время проводил в городе. Октябрьскую революцию встретил пятнадцатилетним пацаном, с искренней радостью. Все свободное от учебы время обретался среди рабочих, ему давали мелкие поручения, за выполнение которых платили хоть и копейки, а свои кровные. На этом основании считал себя пролетариатом и вместе со всеми ходил на заседания, собрания, демонстрации, митинги. Вот где жизнь! Активного юнца приметили и начали продвигать по партийной линии, затем, учитывая его крестьянское происхождение, направили в деревню для агитации и разъяснительной работы с несознательным элементом. Василий и сам не заметил, как попал на службу в ОГПУ и вот, в свои неполные тридцать уже следил за исполнением на местах постановления ЦК «"О темпе коллективизации"». Ему, конечно, доложили о речи Никанора Федоровича, но Василий был человеком не злопамятным и считал подобные речи следствием безграмотности и политической не зрелости.
Раннее утро в деревне Никанора Федоровича началось с того, что всю деревню накрыл оглушительный треск мотоциклета, за которым плелись две подводы с лошадьми. За рулем невиданного здесь транспорта, смотреть который сбежались все местные мужики и дети от пяти лет и старше, сидел Василий Иванович Климов, а в коляске – его непосредственный начальник. Хоть этот начальник и был выпускником партийной школы, но по возрасту был даже младше Василия, поэтому они общались на «ты» и даже дружили во внеслужебное время. Мотоцикл остановился у дома Никанора Федоровича. Оба приехавших направились к дому. Над всей деревней внезапно повисла такая тишина, что даже местные мухи боялись жужжать. Это через несколько лет люди привыкнут со страхом смотреть на подъезжающий «воронок» и с облегчением выдыхать, если он проехал мимо, а пока все это было еще в диковинку.
– Товарищ Бурков! В соответствии с постановлением… – начал было начальник зачитывать бумагу, что держал в руках.
– В дом все! – тихо скомандовал Никанор Федорович. Жена его, готовая было радушно встретить городских гостей, лишь мельком глянула на землисто-серое лицо мужа, охнула и, подгоняя ребятишек и крестясь, засеменила в избу. Никанор первый раз не контролировал работу своего многочисленного семейства. Он даже не слушал, что читал и не смотрел, что показывал ему комиссар. Еще утром крепкий здоровенный мужик одномоментно постарел, осунулся и еле стоял на ногах, и если бы не дверной косяк, то верно бы упал. Все суетились, бегали, связывая пожитки в узлы и короба. Грузили их на подводы. А он все стоял и смотрел ничего не видящими и не мигающими глазами.
– Готовы? Тогда пойдемте, товарищи, пойдемте! – сказал начальник Василия так, так словно речь шла о Ппервомайской демонстрации.
– Тётя Маня, – сказал Василий, – люльку забыли., – и указал на кухонный стол, где в плетеной лыковой люльке лежал спелёнатый младенец.
Женщина взяла со стола люльку и подошла к остальным. Муж взял у нее драгоценную ношу и накинул связанные петлей ремни на гвоздь, вбитый в потолок возле печки.
– Оставь, Мария! Все одно Сашку не довезем, – сказал глава семьи каким-то загробным хриплым голосом, – пусть уж в отчем доме помрёт, чем на тракте сибирском.
– Ружайло, – обратился Василий к своему начальнику, – выйдем!
– Чего, Вась? – спросил старший, как только они вышли.
– Скажи мне, чем мы сейчас нашу Советскую власть защищаем? От кого? Вот от этих? – кивнул Климов на дом Бурковых.
– От кулаков-–эксплуататоров!
– Это, по-твоему, буржуй сейчас там, в люльке умирать оставлен? Да?
– Василий, но нас же учили…
– Учили, учили… Всех учили! Но, ты же, сука, отличником стал, а я... А я человеком хочу остаться! Понимаешь ты? Че-ло-ве-ком! Я эту семью с детства знаю, вот с таких пор, – сказал Василий и чиркнул себя ладонью по галифе чуть выше колена, – еще не рассвело толком, а они уже кто на дворе, а кто в поле! Да… – не зная, как закончить, Василий брезгливо сплюнул ему под ноги, поправил кепку и, не удостоив напарника даже взгляда, как не смотрят на раздавленный сапогом окурок, вышел со двора в огород и в два шага очутился на деревенской улице. Вслед за ним поспешал Ружайло.
Не отдоенная с утра корова с распухшим от молока выменем мучительно звала хозяйку. И тут вся деревня словно очнулась от оцепенения. Залаяли собаки, бабы со вздохами и причитаниями обступили подводы. Старики, поняв, что происходит, жали кулаки и обступали мотоциклет. Проскочив мимо них и двинувшись куда-то за околицу, Василий даже не отреагировал на стыдящие его окрики стариков. Не оборачиваясь, махнул рукой и поспешил прочь, сначала вниз к речке, а потом на пригорок к старой липовой роще. За ним прискоками и размахивая зажатой в руке бумагой спешил комиссар Ружайло.
Все большое семейство так и стояло в избе Бурковых, выстроившись в ряд, и боялось выйти в сени. Старшие дети жались к матери, которая мелко крестилась на пустой правый угол горницы. Отец же сжимал кулаки до белых костяшек и все смотрел на вбитый в потолок четырехгранный гвоздь с качающейся на ней люлькой. И слеза – та самая капля, переполнившая чашу его горя и отчаянья, выкатилась наружу и потекла по его серому лицу…
* * *
– Когда я делал уборку в доме, – продолжал свой рассказ Саша, – мне попалась старенькая тетрадь, исписанная скачущим стариковским почерком. Написал ее старший брат моего прадеда – Петр Никанорович. Ему тогда хоть и было всего десять, но он эту историю хорошо запомнил, а в люльке был мой прадед, в честь которого меня и назвали. Семья осталась в деревне, детей определили в ЛИКБЕЗликбез, а затем в только что построенную начальную школу, где все мои предки выучились грамоте. Старик много еще чего написал, талантливый был мемуарист, – улыбнулся Саша, – и про то, как колхоз организовали, поставив Никанора Федоровича председателем, и про войну было, и про то, как дом этот перестраивали, ремонтировали, подновляли, и только гвоздь этот Никанор Федорович Бурков настрого запретил трогать. Вот и я не посмел, дед Никанор и спустя сто лет всех в кулаке держит! – опять улыбнулся Саша.
Женька потом еще много раз был в этой деревне – то ли Опилково, то ли Опёнково. На его глазах вырос Пегас, у Саши завязались отношения с Леной, той самой дочкой маминой подруги. У дома появилась баня, во дворе – курятник и теплица… Но спасительный гвоздь все так же торчал в поперечной балке потолка и все так же крепко держал люльку со спящим Никанором Александровичем.