Мост через реку Бартанг

               
Памяти друга
старшего сержанта ПВ РФ
Цветкова Александра Геннадьевича

Лауреат Конкурса ФСБ России
на лучшие произведения
литературы и искусства о
деятельности органов
Федеральной Службы
Безопасности 2019-2020 годов

автор благодарит полковника ПВ РФ
Короткова Андрея Викторовича
за помощь в развитии  книги


От автора.
Гражданская война внезапно накрыла своей тенью весь Таджикистан. Из-за высоких гор пришла печаль, и брат пошёл убивать брата.
Эту историю мне рассказал мой друг, пограничник Рома Махновский. Он служил срочную службу на финской границе поваром на линейной заставе. Но основные события, описанные в этой книге, произошли с ним в конце прошлого века на таджикско-афганской границе, где Махновский проходил службу в Группе пограничных войск Российской Федерации в Республике Таджикистан в условиях чрезвычайного положения.


Глава 1. Алакуртти

июль 1996 года
Государственная граница России и Финляндии,
12 погранзастава Алакурттинского погранотряда.
4.30 утра

— «Отварный». Пять — три — два, Губайдуллин, слушаю. Да… Хорошо… Да… Понял вас. Принято. Записал. Да. Передам капитану Жирнову. Отбой связи.
В ту ночь старший сержант Губайдуллин был в наряде дежурным по заставе. Я же отслужил ночным поваром на кухне и шёл прямой тропой в спальник на заслуженный отдых. Нет ничего лучшего в армии, чем идти после наряда спать. Солдат спит — служба идёт. Прямо перед дежуркой я и услышал этот ночной звонок и разговор Губайдуллина. «Дежурка» — это святое место для пограничника. Здесь всё свежее: связь, первые новости, график нарядов, письма, разговоры. В общем, свой центр управления пограничными полетами. И пройти мимо, и не поболтать с одиноким Губайдуллиным было просто нельзя.
— Кому не спится, Ринат, в полпятого утра? — спросил я у Губайдуллина.
— Таким же, как и ты, Махновский. Все на постах, несут службу. Если точно, то с комендатуры. Передали, что сегодня в нашу сторону гости едут. Шишки московские. То ли проверка, то ли комиссия. Пока соседей проедут, пока наш правый. Дороги сам знаешь какие. К обеду ждать. Утром доложить капитану.
— Блин, Махновский, вот скажи мне, зачем эти белые ночи нужны? — неожиданно спросил меня Губайдуллин, круто меняя тему разговора.
— Я вот никак не могу привыкнуть. Второй год служу здесь, а привыкнуть не могу. Проснулся — светло. Спать ложишься — светло. Достало. Первый год, на «учебке», с ума сходил. У нас, в Башкирии, такого нет. Всё по распорядку. Днем светло, ночью темно, как и должно быть. У вас же здесь, на Севере, всё не так, как у обычных людей.
Губайдуллин жаловался на белые ночи уже сотый раз, но каждый раз я терпеливо слушал его. Он прекрасно знал, что я из местных, мурманских, парней, и всегда возмущался так искренне, будто это я или кто-то из моих родственников включает и выключает это чудо Крайнего Севера.
— Ринат! Чего едут-то? — спросил я, возвращая его к теме звонка. Видимо, тогда я подсознательно почувствовал, что этот ночной звонок прозвенел и в моей судьбе.
— Два офицера, — Губайдуллин заглянул в журнал, — майор Богомазов и полковник Чешенко. Представляешь, Ромыч, целый полковник к нам едет из Москвы! Вот скажи мне, Махновский. Вот чего им в Москве не сидится, а? Целого полковника везут в глухой лес! Не удивлюсь, если у водителя фамилия будет Сусанин. Вот если я был бы полковником в Москве, то я позвонил бы сюда и сказал, — Губайдуллин приложил воображаемую трубку к уху и поменял свой голос старшего сержанта на голос полковника, — Алло! Алло! Кто у аппарата?
Я моментально подыграл Ринату:
— «Отварный»! Пять — три — два, ефрейтор Махновский слушает!
— Алло! Махновский! Это полковник из Москвы, Ринатов! Немедленно доложите обстановку.
— Докладываю, товарищ полковник из Москвы. Усё в порядке! Завтрак приготовлен. Хлеб испечён. Ножи заточены, ложки начищены. Кухня закрыта на замок. Установлены растяжки для лазутчиков. Доклад окончен.
— Молодец, солдат! За три ночных чая с плюханами объявляю благодарность!
Мы улыбались с Ринатом, вспомнив ночные чаепития. Плюханы — это отдельная солдатская гордость нашей заставы. Хлеб на заставе выпекали сами. В русской печке, которую на нашей «двенашке» в шестидесятых годах выложил какой-то срочник. Печник от Бога. Имя его безвестно, а вот добрая память осталась у всех поколений пограничников, кто служил там.
Я всегда оставлял тесто для тех, кто выходит в ночные наряды: дизелисту, часовым, дежурному по заставе. Всем ночным призракам государственной границы. Плюханы жарились исключительно на сковороде самим шеф-поваром и считались настоящим ночным лакомством.
Ринат снова приложил свою воображаемую трубку к уху и продолжил наше настроение:
— Алло! Махновский! А я вот слышал, что у вас на заставе служит настоящий батыр и храбрый солдат старший сержант Губайдуллин. Дома он, наверное, давно не был? Задолбался он, наверное, с вами, фазанами? Может его в отпуск отправить? Как считаешь, Махновский?
— Так точно, товарищ полковник. Есть такой солдат. Сильно задолбался он. Требует выключать солнце белыми ночами. Ещё вот что, товарищ полковник. Привезите ему повязку на глаза, ту, что на морду лошадиную надевают. Она ему как раз по размеру будет после ночных плюханов. А то он как лошадь служит, и ест, как она.
Мы тихо смеялись с Ринатом, чтобы никого не разбудить.
— Ладно, Махновский. Иди отдыхай. Мне скоро наряды поднимать. Ещё журналы заполнять. И разбуди Васю. Он на связь заступает. Хорош спать уже.
— Давай, Ринат! Тебе отстоять без происшествий.

Так бы и прошёл ещё один день из моей службы на границе, незаметно, буднично. Но уже потом, по прошествии времени, я часто разделял свою службу на до и после того ночного звонка, который меня тогда вроде и не касался. Но как оказалось позднее, полковник из Москвы и его друг майор ехали к нам на заставу в тот день именно за мной, за моим желанием служить Родине. За моей мальчишеской мечтой — быть настоящим пограничником.
— Махновский, подъём! Вставай. Ромыч, просыпайся!
Андрюшка Васильев по кличке Вася толкал меня в плечо.
— Ромыч, подъём! Кэп вызывает. Срочно. Два раза за 10 минут уже звонил.
— Да блин, чего надо? Я с наряда, с ночи только что.
Я посмотрел на часы. 11 утра. Мне показалось, что я спал пять минут. Оказалось, что я проспал часов шесть, что в тот день было уже роскошью.
— Откуда я знаю, — огрызнулся Вася
— Ждёт кого-то. Сказал повара поднять. Срочно.
Я встал и пошёл в умывальник. На заставе было тихо, пол был вымыт до блеска. Ага, ждут гостей. Умываясь, я почему-то вспомнил о Васе и заулыбался. Он вместе с другими молодыми солдатами прибыл весною, после учебки. Вместе с ним в команде приехал его друг Сергей Паничев. Оба были вологодские пацаны. Вместе учились, вместе призвались и вместе прошли учебку. Разлучать друзей не стали и отправили на нашу заставу.
И вот одним весёлым вечером после отбоя в спальнике был солдатский кавардак. Возня, борьба, кидание подушками. И в самый разгар ночного праздника вдруг слышим, как на заставу, хлопнув дверью, зашёл начальник, капитан Жирнов, и что-то спросил у дежурного. Весь спальник, кто не был на своих местах, бросился по койкам. Васе нужно было бежать через всё помещение, и, понимая, что он просто физически не успевает, бросился под одеяло к своему другу Паничеву.
Дальше был космос!
Открывается дверь, заходит капитан с фонариком, идёт по спальнику и проверяет присутствие-отсутствие личного состава. Останавливается у постели Паничева, и удивлённо спрашивает:
— Паничев! Паничев! Что у тебя там такое под одеялом?
Серёга открывает глаза, типа проснулся и не понимает, что происходит. В луче фонаря откидывается одеяло, и Вася говорит начальнику:
— Это я, товарищ капитан, рядовой Васильев. Погреться прилег здесь…
Весь спальник молча, в тишине, надрывал животы от раздирающего смеха.
— Паничев, Васильев! Оба сейчас же ко мне в кабинет!
Когда все вышли, мы дали жару от смеха.
Но потом Паничев и Васильев вернулись от капитана и рассказали, как он железным голосом расспрашивал их: а может вы того самого… небесно-голубого цвета? Застава рыдала от солдатского счастья, и шутки продолжались ещё долгое время.
И сейчас, собираясь к начальнику, я вспомнил этот весёлый момент. Настроение поднималось. Было предчувствие чего-то хорошего, искреннего…

Через 10 минут я стучался в дверь канцелярии:
— Товарищ капитан, разрешите войти! Ефрейтор Махновский по вашему приказанию прибыл!
— Входи, входи Махновский. Жду.
Капитан Жирнов был настоящим начальником пограничной заставы. Командир с большой буквы.
— Долго спишь, Махновский. Так всё самое интересное и проспишь. У меня к тебе есть задание. Важное. Значит так. Едут к нам москвичи. Начинают с нашей заставы. Вчера были в отряде. Собирают личный состав и разговаривают. За вас не боюсь. Знаю, не подведёте. Разговор не об этом. Твоя задача — накормить. Моя задача — встретить и проводить. Продукты на складе, ключи от склада держи. Это приказ.
— Понял, товарищ капитан! Накормим. Что по времени?
— Точно не знаю. Выехали с комендатуры. Думаю, время у тебя есть. Выполняйте.
— Есть, товарищ капитан.

Первым делом я пошёл в курилку. Готовиться к выполнению поставленной задачи. Сидя в курилке, я думал, что можно приготовить двум офицерам, если у тебя только картошка, хлеб и ещё чего-то там из ничего. Вспомнил классику, как один мужик двух генералов накормил и подумал: «Ничего страшного, там два генерала были, а здесь майор и полковник. Делов-то! Вот когда твои парни с флангов возвращаются, а у тебя ещё ужин не готов или обед, вот тогда действительно страшно. А офицеры из Москвы для повара-пограничника — это пустяки. Справимся.
Времени у меня было несколько часов.

Стол был по-армейски шикарным. Я постарался на славу. Заставу чуток прибрали, кто-то побрился на всякий случай. Служба шла своим чередом. Начальник ждал гостей. Из-за леса выехал отрядный УАЗ, повернул в сторону заставы и лихо въехал в открытые ворота.
Два офицера резво выскочили из машины с явным желанием на лицах идти обратно пешком. Меня всегда забавляло смотреть, как приезжающие на нашу заставу вываливались из машин, и потирали бока, ноги и руки. Дорога к нам была ещё та. Запоминалась надолго. Желающих повторить маршрут не находилось, и большинство проверяющих я больше никогда не видел. Но эти двое явно были «старые волки». Кряхтя и улыбаясь, они обсуждали дорогу до заставы крепкими армейскими словами. И, как ни странно, оба были довольны тем, что вместе побывали в очередной переделке.
Жирнов вышел навстречу и коротко доложил. Офицеры пожали друг другу руки. Не заходя на заставу, они вместе пошли по территории и поднялись на нашу вышку, с которой было видна половина Финляндии. Застава была линейная, и до границы оставалось всего 800 метров.
Через двадцать минут я услышал голос Жирнова:
— Повар! Обед через 10 минут.
Офицеры помыли руки, привели себя в порядок и вошли в столовую.

Я начал подавать горячее и комментировать:
— На первое — суп «си ву пле», что по-французски означает «добро пожаловать». Юмор был оценен и настрой на обед был подан мною с мастерством шеф-повара лучших армейских ресторанов мира. Единственной нелепостью был мой огромный белый колпак, свисающий на полголовы. Вершиной гротеска было мое солдатское вафельное полотенце, накрахмаленное до хруста и приберегающееся специально для таких случаев.
Офицеры кушали. И вдруг полковник, откусив кусочек нашего хлеба, просто замычал от удовольствия:
— М-м-м-м… Какой же вкусный хлеб! Как в детстве, ребятки! Боже мой! Точно, точно, мамка такой пекла. Это он, и вкус такой же! Я давно такого не ел. Откуда привозите? Из посёлка?
— Никак нет, товарищ полковник! Сами выпекаем. Настоящая русская печь у нас, — ответил Жирнов, понимая, что сейчас здесь, за столом, он главный. Это его достижение. Под его руководством солдаты выполняют такие задачи.
— Чудеса какие! Печь русская… Знаете что? Это самый вкусный хлеб за мою службу!
Полковник откусил ещё кусочек и медленно разжевал его, растягивая удовольствие.
— Теперь я точно в этом уверен!
— Согласен, Христофорыч! — Майор тоже откусил кусочек хлеба, — Вкусный хлеб, душевный прямо какой-то.
— Кто печёт? — спросил полковник.
Жирнов с удовольствием кивнул на меня:
— Вот он, наш кормилец! Ефрейтор Махновский.
— Махновский? Как зовут тебя, солдат?
— Роман, товарищ полковник, — ответил я.
Полковник привстал из-за стола и пожал мне руку.
— От себя лично, от имени полковника Чешенко объявляю ефрейтору Махновскому благодарность за службу!
— Служу России!
О, да! Это было чертовски приятно! Дальше обед проходил вкусно и легко. Офицеры с аппетитом кушали и общались. Закончив обед, дружно встали.
— Спасибо, повар! Хороший обед.
— На здоровье!
— Роман, где позже будешь? На кухне? Я к тебе зайду. Поговорить хочу.
— Так точно, товарищ полковник. На кухне. Бойцам ужин буду готовить.
— Добро. Спасибо. Обед действительно вкусный был.
Офицеры вышли из столовой и направились в канцелярию.
Я выполнил приказ капитана Жирнова блестяще.

Полковник сдержал своё слово. После небольшого совещания в канцелярии, московские гости вышли на территорию заставы и направились в сторону границы, на «линейку». Граница — это всегда особенный, священный, в самом душевном понимании рубеж нашей страны. И никакими словами нельзя передать чувства каждого, кто выходит в дозор. Это нужно почувствовать только там. Я помню, как обнимал свой красно-зелёный пограничный столб и шептал ему слова верности. У каждого пограничного столба есть душа и сердце. Потому, что они наши, родные!
Через час офицеры вернулись на заставу и разошлись по своим делам. Капитан Жирнов к себе, в канцелярию, майор собрал личный состав для беседы в ленинской комнате, а полковник Чешенко направился ко мне, на кухню. Я был готов к его встрече и спокойно занимался на кухне.
— Ну что, мастер! Показывай, где колдуешь. А, вот она! Вижу, вижу… Ну, здравствуй, красавица!
Полковник сразу же направился к русской печке и дотронулся до неё. Мне даже показалось, что он хочет обнять её. Я открыл заслонку, показал ему, как искусно она выложена внутри. Рассказал, как я выкладываю выпечку, чтобы прогорели угли, как смазываю формочки. Показал кадушку, в которой руками готовлю тесто и что при этом приговариваю. В общем, продемонстрировал гостю весь процесс приготовления нашего вкусного хлеба.
Полковник слушал, задавал вопросы и был очень доволен. Во время разговора мы оба, ефрейтор и полковник, испытали общее чувство гордости. Я вдруг осознал, насколько хорошее и важное дело я умею делать. Полковник — из-за того, что он проехал тысячи километров, и на самой дальней заставе северного погранотряда его вдруг угощают настоящим русским хлебом, приготовленным ночью на углях в настоящей русской печи! Я услышал, как полковник прошептал: «Чудны дела твои, Господи!».
— Где учился поварить? Разряд какой?
— Нигде не учился, товарищ полковник. Точнее, здесь, на заставе, и научился. До армии, если честно, пельмени не умел правильно сварить. (Блин, пельмени… Вспомнив, что где-то в мире есть пельмени и кто-то их сейчас варит и ест со сметаной, я обжег свои мысли).
— Как так? Самоучка? Молодец, солдат! Молодец, Роман! А тебе, правда, спасибо душевное, ты мне сегодня детство вернул. Память… Мамку, печку нашу в деревне, валенки одни на всех… И хлеб, который мы ждали. Это правда дорогого стоит. Спасибо тебе!
— Ну, суп — понятно… «Болты» солдатские, наши любимые, — понятно. Но хлеб! С печкой-то тоже уметь управляться надо! Помню, лежим, бывало, мы с младшими на печи, а мамка с печкой разговаривает, а мы всё слышим. Чего-то она с ней так жалится! Потом вырос, понял. Ты как научился?
— Да как-то само собой и получилось. Служил здесь такой Сашка Снетков. Чеховский парень, с Подмосковья. Он был старшим поваром до меня. В общем, ему на «дембель» уходить весной. Команду ждал. Неделя оставалась. Я ему до этого по кухне помогал рабочим, ну и готовить научился. А вот к хлебу он никого не подпускал раньше, да и мало кто хотел. Страшно. Вдруг что не получится — бойцы без хлеба останутся! Мама не горюй тогда!
Это случилось вечерней сменой здесь, на кухне. Я нарубил и выложил «выпечку», (так мы называли тонкие длинные палочки для розжига печи). А поджечь у меня не получалось, отсыревшие они были, что ли, тогда. Ну и Снетыч психанул. Зачерпнул рядом, в котельной, полкружки бензина и плесканул в печку. Если бы вы слышали, товарищ полковник, как она загудела, притихла… и как жахнула! Спасибо Снеткову, — оттолкнул прежде меня от печки, когда плескал. Я стоял вот здесь, в сторонке, а Сашка прямо перед печкой. В общем, из печки тогда вышел бог Огня. Я сам его видел. У Сани сильно обгорели волосы, брови и обожжена рука была. В отряд отправлять не стали — не смертельно. Перевязали руку, намазали кремами, что были. Домой он не поехал. Куда такому? Служил бы в танковых войсках, ещё понятно было бы. В общем, за две недели под его руководством я научился разговаривать с хлебом. И получилось. Когда я сам приготовил свою первую партию, Снетков попробовал и утром попросил Жирнова отправить его домой. В доказательство того, что есть хорошая замена, он дал ему попробовать мой хлеб. Капитан согласился, что это лучший хлеб. Так я и стал старшим поваром двенадцатой пограничной заставы.
— Молодец, солдат! Уважаю! Значит, так… Документы я тебе сделаю. Заслужил. Начпрод кто?
— Лейтенант Саушкин Александр Геннадьевич, — ответил я.
— Саушкин? Начпрод? Вот он где, мой золотой! Давно его не видел. Должен помнить меня. Так, хорошо. Я сегодня же позвоню. На контрактной службе давно?
— Полгода. Думаю, почему бы и нет. Служить своей Родине — для меня не пустые слова и не способ заработка. Срочная служба пролетела — не заметил. Я при деле. Да и капитан Жирнов– хороший командир.
— Удивляешь ты меня всё больше и больше, Роман. Редко это сейчас, в девяностые годы. Такой суп варится на кухне страны! Многие бегают, да и чёрт с ними. С такими солдатами, как ты, мы прорвёмся, справимся. А, ещё, послушай! Важный разговор к тебе есть. Пойдем в курилку, там и поговорим.
В это время дверь на кухню открылась, и зашёл Вовка, мальчишка 4-х лет, сын начальника заставы. В руках у него был игрушечный автомат. Кепочка сбилась, рубашка вылезла из шортиков, на коленках были две большие царапины.
— Это ещё что за боец? — удивился Чешенко.
— Это сын капитана Жирнова, — Вовка, наш друг и сослуживец.
— Ого, боец Владимир. Серьёзный я смотрю, с оружием ходит. Заставу охраняешь?
Вовка нисколько не смутился новому дядьке в форме и ответил: — Я на границе служу. Воды попить дайте. Там бой идёт. Надо бежать.
— Держи, — я налил ему компот. Вовка стал взахлёб пить. Судя по коленкам, бой был почти настоящий. Напившись, он открыл дверь, и побежал. Чешенко крикнул ему вдогонку: — Кем будешь, Владимир?
Вовка остановился, задумался и ответил: — Пограничником!

Мы вышли на улицу, и дошли до солдатской курилки. День был чудесный. Вовсю бушевало заполярное лето. Короткое и яркое.
Присели на скамейке. Закурили.
— Роман, — полковник отвел сигарету и приблизился ко мне, — А хочешь послужить России там, где это сейчас жизненно важно? Я набираю ребят в мотоманевренную группу на таджикско-афганскую границу. Жарко там сейчас. Время такое. Союз только распался. Но там сейчас наша граница. Понимаешь, наша! Республики отделились, у каждого свой дом. Пусть так. Хорошо. Они друзья. Но есть и враги. Каждая сволочь хочет откусить кусок пожирнее. Думают, мы сейчас слабые стали. Да хрен вам! Точнее, им, по всей морде. Мы должны быть сейчас там, и мы будем! Пока республики не разберутся, кто настоящий друг, а кто хитрый враг. Командировка тяжёлая, на шесть месяцев. Исключительно контрактники, или, как вас прозвали сейчас, — «контрабасы». Можно быстро набрать, кого попало, но так нельзя. Там нужны исключительно сильные, умные и достойные люди. Отправка планируется в середине августа. Нужно успеть создать подкрепление до осени. То есть времени на отбор и подготовку осталось полтора-два месяца. И ещё немаловажная деталь. Тройной оклад, горные, боевые, выслуга один за три месяца и прочие полезности.
— Товарищ полковник, вы предлагаете мне ехать в чужую страну убивать за деньги незнакомых мне людей?
— Дурак! Дурак! Молодой ещё! — рявкнул на меня полковник, — Отставить дурные мысли! Послушай, Роман! Россия никогда не хотела и не хочет войны. Россия знает, что это такое. И Россия никогда не нападает первой. И мы — пограничники, мы — щит России, мы всегда защищаем. Понимаешь? Защищаем!
Да! Таджикистан сейчас чужая страна. Но люди там сейчас наши, понимаешь, наши. Нельзя просто так бросить их и уйти. И, главное, это нужно нашей Родине. Мы должны удержать рубежи, на которых стояли наши деды и отцы. Поколения пограничников старше тебя. Это не политика. Это связь поколений и мы будем держать эту связь. Пока не подготовим новые рубежи, пока живём с тобой в историческое время, — мы нужны там. Именно мы, пограничники, можем предотвратить большую и кровавую войну. Россия сильна людьми и верой. И поверь мне, полковнику пограничных войск Российской Федерации, где бы я не был, как бы трудно мне не было, я всегда с честью прохожу это время и говорю: служу России! Главное, Роман, запомни! Какой бы сильной и крепкой ни была наша Россия, ей всегда будут нужны защитники.
Оглушенный словами полковника я тогда многое понял. Понял, почему с детства хотел стать пограничником. Понял, почему остался служить по контракту на пограничной заставе.
— Пойдем в канцелярию, — полковник встал со скамейки. Будем звонить Саушкину, этому прохвосту. Помню его по Мурманскому отряду ещё. Тебе нужны документы, где бы ты ни был.
Мы зашли в канцелярию, и полковник попросил капитана вызвать отряд и найти начпрода. Тот оказался на связи.
— Алло, Саушкин? Говорит полковник Чешенко. Да, это я! И тебе не хворать. Рад, говоришь, слышать меня? Отлично. Так вот, я сейчас на «двенашке», на «Отварном». А здесь повар у тебя есть грамотный, но без документов. Бойцов кормит, хлеб печёт — старается. А вот ты, Саушкин, не стараешься. Знаешь о нём? Ага, слышал? Так вот, товарищ лейтенант, завтра же у него должны быть документы повара. Настоящие. Броня. Как у классика. Лично проверю, слышишь меня? Передаю ему трубку.
— Да, товарищ лейтенант! Диктую: ефрейтор Махновский Роман Владимирович. 1976 года рождения, 21 марта, город Апатиты Мурманской области.
Я диктовал свои данные и те, что спрашивал Саушкин. А голос-то у него был встревоженный! Звонок Чешенко любого мог сломать. Все знали его по службе в Мурманском погранотряде как исключительно образцового офицера, и все слышали про его железный характер. Все знали: если он сказал — сделает, отрезал — выбросит!
Я помнил Саушкина: два года назад, на учебке, нас отправили в наряд по отрядной столовой на чистку картошки и Саушкин тогда заставил перечищать обрезки, якобы мы много картошки срезали. Та глупость запомнилась мне, и сейчас я с особым удовольствием разговаривал с ним по телефону.
— Дай-ка мне ещё раз трубку! — попросил полковник, когда я закончил.
— Алло, Саушкин! Чешенко. Еще вот что. Этот повар собрался ехать в командировку в Таджикистан. Ага, подальше от тебя! Так вот. Скоро ты сам у меня приедешь сюда, на двенашку, печь хлеб и кормить бойцов. Понял меня? Выполняйте, товарищ лейтенант!
— Всё Роман, иди на службу. И принимай решение. Как примешь — позвони мне. Я в вашем отряде буду ещё дня два. Наберешь дежурного по штабу, спросишь Чешенко, скажешь, что повар с «двенашки» — я отзовусь, где бы ни был. Рад был встрече.
— Служу России, товарищ полковник!
Мы крепко пожали друг другу руки.

Ночью я долго не мог уснуть. В голове кружились разные мысли. Зачем? Что мне там делать? Чужая страна, чужие люди… У них проблемы. У меня здесь всё спокойно, всё по расписанию. Почему я должен ехать в чужую страну? Это далеко не просто путешествие. Когда мне было 6 лет, моя большая семья ездила в Таджикистан отдыхать, и я тогда набрался впечатлений, в столь юном возрасте. Первое, что всегда вспоминалось, это то, что мы ехали тогда пять дней на поезде. Многие сошли с ума от дороги и жары.
Но тогда было мирное время, все дружили. А сейчас ехать не отдыхать, а воевать. Против кого? Почему за этих, а не за тех? Я терялся и искал ответ.
Проверить себя? Глупости! Я уже проверил, когда пошёл в погранвойска и отслужил срочную. Проверил себя, когда остался служить на «Отварном». Я знал новости и читал газеты. Жирнов всегда проводил политинформацию. Я знал, что пограничники там сражались, но никогда не сдавались и всегда держали позиции. Но ситуация в Таджикистане была на грани. Гражданская война, неопределённость. Рядом никогда не затухающий вулкан — Афганистан. Почему?
Чем больше я думал о том, что мне сказал Чешенко, тем больше понимал, что нужен там. Там граница, там российские пограничники, там наши. Наши парни, которым нужна смена, нужен отдых и поддержка. Там мои братишки.

Я уснул, и мне приснился сон. Лечу я на вертолёте, со мной ещё кто-то. Лиц не разобрать. Все пограничники. Вижу горы. Приземляемся. За штурвалом полковник Чешенко кричит нам: «Пошли, пошли, парни. С Богом! Завтра на этом же месте я заберу вас всех. Всех, вы слышите меня? Всех.» Я ещё думаю, почему завтра, ведь сказал же, что командировка на полгода. Выпрыгиваю из вертолета, а там, на земле, стоит мой друг Сашка Цветков, обнимает меня и говорит: «Давай, братишка! Жду тебя! Вместе мы — сила!»
Именно там, во сне, наверное, я тогда и принял решение. Всё утро собирался с силами, а после обеда на кухню прибежал Вася из дежурки:
— Ромыч, тебе из отряда звонят. Сказал, что Цветок ждёт на проводе.
Я всегда был рад его звонкам, и помчался в дежурку.
— Алло, Сашко! Здорово, братан!
— Здравия желаю, товарищ ефрейтор!
Слово «ефрейтор» по отношению ко мне всегда забавляло его, и было неиссякаемым источником подколов и шуток.
— Живой ты там, Махновский? В лесу своём? Лосиху, наверное, симпатичную присмотрел? Гуляете с ней вечером?
— Нормально, Сань! Служба идёт.
— Я вот что звоню, братишка… Хорош там харю наедать на солдатской кухне. Тут в отряде рекрутеры вчера приезжали. Мы с ребятами подумали и записались в набор. ММГ в Таджик на полгода. Собирайся, Ромыч. Поехали с нами. Старший повар нам всегда нужен. Как говорится, война войной, а обед по распорядку. И ещё я слышал, что душманы боятся русских ефрейторов. Как увидят — сразу по горам разбегаются. А потом ищи их. Поехали, братан.
Я помню, как застыл с трубкой в руке. Тишина… Пять секунд… Всё!
— Да, Саня, конечно. Я с вами.
— Смотри. Сегодня 10 июля. 13-го отправка в Мурманск. Из наших едут еще парни. Все свои. Жду тебя.
Через пять минут после звонка Цветкова я стучался в дверь канцелярии.
— Товарищ капитан! Решил ехать в Таджикистан. Михаил Владимирович, отпустите?
— Молодец солдат. Одобряю. Всё обдумал?
— Так точно!
Жирнов взял трубку.
— Васильев, помдежа по штабу дай. Алло, дежурный? Капитан Жирнов, «Отварный». Соедините три-шесть-пять. Хорошо. Подожду на линии. Алло. Здравия желаю, товарищ полковник. Капитан Жирнов, двенадцатая застава. Никак нет. Всё в порядке. Здесь у меня ефрейтор Махновский. Так точно. Хочет служить. Передаю трубку.
— Здравия желаю, товарищ полковник. Так точно. Принял решение. Прошу отправить меня в служебную командировку в Республику Таджикистан для прохождения дальнейшей военной службы.
Голос Чешенко в трубке был краток.
— Твоё решение поддерживаю. В людях не ошибаюсь. Решение за твоим командиром. Пиши рапорт. Отпустит — поедешь. От себя скажу так. Вернись живой! И чтобы у тебя никогда не было боевых наград! Как вернёшься, доложишь лично мне. Понятно?
— Так точно.
— Выполняйте!
Жирнов отключил связь, положил передо мной чистый лист, ручку и сказал:
— Пиши рапорт. Подпишу!


Глава 2. Поющий ГАЗ-66

Через два дня я уже был в отряде. Как только приехал, то сразу же пошел искать Цветка в сержантскую школу, где он был командиром отделения. Мы крепко обнялись. Пока Саня давал указания курсантам, я прошелся по «взлетке» казармы. Как же быстро летит время в армии, когда вспоминаешь прошедшее время службы. Как же это было недавно. Вроде как ещё вчера мы с Цветком зашли в эту школу молодыми солдатами. Здесь прошли первые месяцы службы. Самые трудные. Кажется, что армия тебя поглотила, как черная дыра в космосе. Кажется, что время остановилось И ты никогда уже не увидишь родных и свой город. Возможно это далекое-далекое будущее. Не твое. Но всё это только кажется.
Проходит день. Потом еще один. И ты уже гордо можешь поставить на письме домой одну черточку, что означает месяц службы. Потом понимаешь, что главное — это прожить до обеда. После обеда — всё, день прошел! И потихоньку втягиваешься. То, что раньше было странно, начинает нравиться. Построение, учеба, занятия, чистка оружия, личное время, — все это становится распорядком твоего дня. К нему привыкаешь и понимаешь, что так нужно. Нужно, чтобы стать солдатом. Только настоящий солдат — настоящий мужчина.
Я стоял в стороне и смотрел на молодых ребят, которые только пришли на службу. Кто месяц, кто полтора. Посмотрел на свою койку, где прошли мои ночные мечтания. Сразу же вспомнились «три скрипа» и «сказка на ночь». Кто служил, тот сейчас улыбнулся, вспомнив весёлые отбои.
Цветок подошел ко мне:
— Пошли покурим. Капитан отпустил меня с тобой. Устроим тебя в «приезжку» на ночь, да и обговорить нужно детали.
— Что, браток, ностальгия? — Цветок увидел мой взгляд, — Сам скучаю. Помнишь это время? Весело летали, то высоко, то низко.
Мы пошли вниз и на лавочке, возле учебного центра, закурили.
— Значит, так. Завтра в 10 утра машина на Мурманск. Отбор, подготовка, тесты. Ну и медики всякие. Месяц побегать придётся. В середине августа — борт на Таджикистан. Из наших Алакурттинских едут Виталя Кузнецов, Валера Карасев, Лёха Раев, Генка Бородаев, Саня Харитонов, Сашка Кузьмин, я, ты и еще парни: ты их пока не знаешь. За всех ручаюсь. Со всеми разговаривал. Рад, что ты с нами. Надо ехать. Вместе мы — сила. У меня только один вопрос — когда нам дадут оружие и патроны?
Мы пошли с Цветком в «приезжку» в здании напротив «учебки», и, прямо в дверях столкнулись с лейтенантом Саушкиным. Когда он увидел меня с вещами, то удивление на его лице было приятно и мне, и Цветкову.
— Я не понял, Махновский! Ты что, правда собрался ехать в Таджикистан? Ты что, серьёзно? Вот тебе не сидится на кухне спокойно, в кастрюлях своих. Если что, то твои документы повара готовы, зайдёшь сегодня ко мне — отдам.
Я ответил:
— Наряд повара отслужил, за документами могу прямо сейчас сходить вместе с вами. Командование поставило мне новые боевые задачи.

Назавтра в 9.00 было общее построение отряда на плацу части. Собрали всех: подняли «приезжку», поваров и котельную. День был торжественный: провожали нас, и это было чертовски приятно! Оркестр заиграл гимн Российской Федерации. Это всегда круто. Стоишь по стойке «смирно», шепчешь слова гимна, мурашки бегут по спине и даже по шинели. В этот момент и происходит единение с родиной, с родным домом, с землей предков. Ты готов их защищать. Ты чувствуешь себя действительно сыном земли русской.
Потом был торжественный вынос знамени. Слово взял полковник Жеков, начальник штаба. Улетели птицы, затихли деревья и пригнулась трава.
— Здравствуйте, товарищи пограничники!
— Здравия желаем, товарищ полковник!
— Сегодня важный и торжественный момент в жизни нашего пограничного отряда. Сегодня мы отправляем наших пограничников служить на границу с Афганистаном. Это наши лучшие бойцы! Они едут на войну! Да! Возможно, не все они вернутся домой живыми. Мы поставим им памятник!
— Что? Что он сказал? — Цветок чуток наклонился ко мне. — Ромыч, ты это слышал?
Я был в шоке. Кого-то уже хоронили и выбирали барельеф в граните. Но тогда я всё сразу понял. Жеков всё делал правильно. Он как боевой офицер прекрасно понимал важность момента и важность нашего выбора. Своей речью он подчеркивал уважение к службе пограничников и нашей готовности выйти из строя и пожертвовать чем-то важным во имя Родины. В ту минуту мы были его солдатами, а он был нашим командиром.
Он действительно провожал нас по-военному пафосно. А так и надо всегда. Нужны парады и построения, нужны награды и звания. Нужно любить свою Родину, чтобы Родина гордилась своими защитниками.
Я думаю, если Жеков тогда бы крикнул: «Выйти из строя, кто хочет ехать с ними защищать свою страну!», то шагнул бы весь погранотряд. Жеков и дальше рубил воздух своим железным голосом. И этот голос отзывался в каждом моменте наших проводов:
— Солдаты! Сынки мои! Помните, что я говорил вам! Помните, что вас ждут дома! Вперед, солдаты! В добрый путь!
Мы вытянулись по стойке «смирно». Цветок, как старший группы, доложил командиру части, подполковнику Мурзанаеву, что группа готова. Под звуки оркестра, играющего «Прощание славянки», мы погрузились в машину. Это был наш отрядный ГАЗ-66 с новым тентом. И вдруг кто-то из тысячной толпы крикнул нам:
— Парни, удачи! Возвращайтесь живыми!
Мы расселись в машине: кто на скамейках, кто на вещах, немного оглушенные торжественными моментами. Проводы удались. Что-то замерло в сердце и стучало в висках. Потом многие годы я вспоминал этот день в моей жизни. Спасибо, полковник Жеков и родной 101-й погранотряд! Спасибо, Алакуртти!
Когда проезжали КПП, в голове пошли слайды. Как через эти ворота мы впервые заехали в часть; как бежали на ПУЦ, как ползли обратно с ПУЦА; как ночью, когда я был в учебке в школе сержантского состава, ко мне приехал отец, и нам разрешили посидеть часик на КПП в комнате для гостей; как я уезжал служить на заставу, как уходил в отпуск и снова возвращался. Уходил и возвращался… И в тот момент, сидя в кузове увозившей меня «шишиги», я очень, очень захотел снова вернуться и пройти наше КПП.
Дорога до Мурманска должна была занять по плану часов шесть-семь с остановками, перекурами и переливами. Мы моментально обустроили лежанки и сиделки. Накидали вещей, рюкзаков. Всем было удобно, закинули тент на крышу и запоминали северную красоту природы, чтобы рассказать о ней южным жителям. Да и сами любовались сочным и коротким Заполярным летом. Все было классно, потому что любая перемена в службе — это рай для солдата.
Мы быстро все перезнакомились и увлеченно делились подробностями жизненного пути до той точки, которая свела нас всех в одной машине.
Цветок смотрел на меня и светился счастьем. Он становился настоящим рейнджером, солдатом удачи. Он был рожден для этого. Ему хотелось прямо сейчас остановить машину, спешиться и через леса и степи прорываться к границе. Желательно, с боями и рукопашными, в которых можно покрыть себя неувядаемой славой настоящего воина.
Рядом с нами сидел Серега. Ему было далеко за 30. Он работал в нашем погранотряде, по-моему, художником-оформителем, — не знаю, как правильно называлась его должность, завхоз, что ли… Он заведовал армейским клубом, организовывал концерты и кино для солдат и офицеров части, рисовал афиши, выпускал стенгазеты. В общем он был художником, солдатом-пацифистом. И, да, он был толстым! Очень! Я не знаю, зачем он поехал с нами, так как сразу было видно, что он попал в эту машину случайно.
Словно прочитав мои мысли, Цветок спросил у него:
— Серый! Один вопрос: тебе это зачем?
Серега, за эти годы, видимо, привыкший к шуткам в свой адрес, посмотрел на Цветка и сказал:
— Саня, наливай!
И пока Цветок разливал водку по солдатским кружкам, я услышал короткий рассказ нашего художника:
— Понимаешь, Сань, все осточертело! Мне 35. У меня ни семьи, ни детей, и нет никакой надежды, что я буду здоров. А я болен. И думаю, что по мне это видно. Я болен душевно. Я хочу быть нужным и хочу изменить то, что еще в моих силах. Я знаю, что в Мурманске я не пройду комиссию. Знаю, что меня никто никогда не допустит до службы на границе. Я знаю это, и мне больно. Когда я рисую в отряде плакаты, щиты или афиши, то я рисую себя на них, я мечтаю и рисую этого пограничника молодым, сильным и готовым ко всему. Я хочу быть им, пусть даже нарисованным. Я хочу ночью стоять на посту с боевым оружием, днем «топтать фланги» по 30 км, хочу «подрываться» по тревоге, на ходу проверяя магазины с патронами и, застегивая ремень, запрыгивать в машину. Я хочу быть пограничником, а не бегать из клуба в столовую и обратно. А мне мать в письмах пишет, что она гордится, что её сын на Севере, пограничник. А я ей отвечаю, что не всех берут служить в погранвойска, а только достойных. Понимаешь, Сань, я хочу быть достойным солдатом своей Родины. И, знаешь, если я еду в этой машине с вами, то для меня это уже подвиг. И пусть меня сразу же развернут в Мурманске обратно, я знаю, что я сделал этот шаг. Первый шаг — быть достойным.
Парни слушали Сергея молча. У кого-то застыло удивление на лице. Вот это повороты! Мы, оказывается, совсем не знали своего товарища! Цветок обнял Серёгу, и все, почему-то молча, выпили. Серёга хлопнул свою водку, как младенец чайную ложку каши, посмотрел на всех и запел:
— Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши деды?
Наши деды — славные победы,
Вот где наши деды!
Солдатушки, бравы ребятушки,
Где же ваши жёны?
Наши жёны — пушки заряжёны,
Вот где наши жёны.
Это был культурный шок. У Серёги оказался невероятный, настоящий голос оперного певца. Таким голосом, наверное, поют в консерватории или на концертах. С нами в машине ехал живой Шаляпин. Он запел, и всё вокруг изменилось. Все заулыбались, и настроение поднялось до высшего солдатского уровня.
Вот для чего он тогда поехал с нами. Возможно, это был его лучший день за всё время службы. Он знал много песен. Народных, русских, солдатских… Что в целом, одно и то же. Он пел нам патриотические песни. Там были и «Вставай, страна огромная», и «Катюша», и «День Победы». Много песен. Всю дорогу до Мурманска он старался, и в дороге мы все уже точно знали, что «наше дело правое — мы победим». Сколько же уверенности и сил мы получили тогда от этого необыкновенного концерта на колёсах. Поющий ГАЗ-66 с пограничниками на борту ехал по автостраде в Мурманской области. И нас было слышно, по крайней мере, на всём Крайнем Севере. На всей границе. Пели все.
   Одно «но». На полпути с нами случился довольно странный и мистический случай. Во время движения вдруг откуда-то пошёл дым, и запахло горелым. Сначала все подумали, что загорелись рюкзаки от упавшей сигареты, и начали ворошить вещи. Ничего подобного. Дым шёл из моторного отсека под кабиной. Мы стали кричать и стучать по кузову. Нас услышали, и машина остановилась. Все выскочили на дорогу освежиться, водитель поднял кабину, и вдруг резко из-под кабины полыхнуло пламя. Не знаю, что было, но машина загорелась.
Цветок зычным голосом закричал:
— Застава, пожар!
Всё было организованно и без паники. Пламя потушили, и водитель занялся поиском причины и устранением последствий.
И вдруг Цветок положил мне на плечо руку, разворачивая в другую сторону, и сказал:
— Товарищ ефрейтор, а на это что вы скажете? Видишь знак дорожный?
— Сань, быть не может! — у меня аж мурашки побежали по коленкам.
На дорожном знаке было написано «АПАТИТЫ 28 КМ».
Это была отворотка с мурманской трассы до нашего родного города. И на всём расстоянии в 350 километров, наша машина загорелась именно на этом повороте. Мистика просто какая-то. Невероятная случайность. Просто совпадение.
Водитель починил машину, мы сели обратно, поехали и забыли.


Глава 3. Мурманск

   До Мурманска доехали без происшествий. ЧП на дороге смутило, но не сбило нас с хорошего настроения. Приключения только начинались. За час до прибытия Цветок командирским голосом посоветовал всем освежиться и привести себя в порядок. К вечеру мы заехали в Мурманск.
Я был очень рад увидеть столицу Заполярного края. Здесь, в областном военкомате, за нами пришёл «покупатель» в зелёной фуражке и, вместе с Цветком, забрал служить в погранвойска. Здесь я служил на комендатуре после «учебки» четыре месяца, когда меня отправили из Алакуртти в командировку. Здесь, в Мурманске, была моя первая армейская «самоволка», и здесь же был невероятно крутой «залёт». В памяти навсегда остался подполковник Семёнов, который топотал ногами и кричал кому-то в трубку:
— Роту автоматчиков… окружить его собаками… И под охраной, чтобы не сбежал, отвезти на самую дальнюю заставу! На фланги, на фланги, чтобы стёрся в пыль!
Так я и попал после мурманского штаба Арктической группы погранвойск служить на родной «Отварный». Спасибо вам, подполковник Семёнов! Если бы не вы тогда, кто знает…
Мурманск грелся заполярным летом. Часть, куда нас привезли, оказалась в жилом районе, буквально окруженная многоэтажками, что очень нас обрадовало. Встретил нас прапорщик, представился коротко: «Прапорщик Жданов», принял по списку и повёл в казарму на обживание. У входа уже было несколько ребят. Видимо, такие же желающие улететь в южные страны на бесплатном самолёте.
— Здорово, парни! Откуда?
— Здорово! Алакуртти, 101-й отряд. А вы откуда?
— Ого! Соседи, значит. Никельская мангруппа. Сотый отряд. Вчера прибыли. Заходите, мест полно.
Прапорщик завёл нас в казарму и определил в спальник. Там сплошняком стояли железные кровати, и было относительно чисто. Мы выбрали койки, побросали вещи и собрались идти на улицу узнавать последние новости про командировку. В углу казармы, где уже жили прибывшие раньше нас, человек десять рубились в карты. Мы пошли к ним поздороваться и пообщаться, как вдруг случилась невероятная встреча.
Прямо на меня вышел Иваныч. Ваня Костюк, друг детства из Апатит. Мы жили в одной пятиэтажке, учились в одной школе, и всё детство и школу дружили. Лазали по гаражам, плавили свинец, катались на самодельных плотах. Потом Иван провожал меня в армию и раскачивал мой автобус, а я смотрел на него через стекло и махал руками. Прошло больше двух лет, а я много раз вспоминал, как он раскачивает мой автобус, как треснуло стекло, и все в восторге разбежались. Это был мой настоящий друг.
— Ванька! Ванечка! Ванюша! — закричал я.
— Ромыч, ты ли это? Быть не может! Хомяк, здорово!
Кличка «хомяк» была у меня лет с четырнадцати, когда во дворе решили, что я вырос из «суслика». Мы бросились обниматься. Радость от встречи была запредельная. Человек проживает тысячи дней в жизни, и, бывает, что всего лишь один день из тысячи дарит такое человеческое счастье. У нас обоих тогда был именно такой, счастливый день.
После моих проводов в армию, мы знали про друг друга только от наших матерей, которые встречались во дворе и передавали одному приветы от другого. Я знал, что Ивана тоже призвали в погранвойска и был этому очень рад. По распределению он попал в Никельский погранотряд, но адреса постоянно менялись то у меня, то у него, и переписку мы так и не настроили.
И вот что значит расти вместе и думать одинаково, как друзья! Иван практически в одно время со мной подписал контракт и, что совсем невероятно, в один день со мной подал рапорт на командировку в Таджикистан.
И здесь, в Мурманске, встретиться. Какая удача. Встретить друга, родную душу — это вдохновляет солдата. Всё только начиналось в нашей жизни.
— Хомяк, ты представляешь, куда мы с тобой собрались? Я один день думал, когда предложили полететь. А когда сейчас увидел тебя — всё! Правильно! Вместе мы — сила!
— Да, Иваныч! То же самое. Сил хватит. Блин, как же здорово, что я встретил тебя здесь! Держимся вместе, братан!
Помню, был такой щенячий восторг от нашей встречи.
Военком, призывная комиссия, незабываемая «учебка», застава, ставшая родной, растоптанные фланги, ночные тревоги… Всё это теперь казалось всего лишь подготовкой перед следующим шагом к пониманию того, что ты — настоящий защитник своей Родины.

Неожиданно появился прапорщик Жданов, который нас встречал, и позвал на ужин. Оказывается он заранее всех посчитал и распорядился, чтобы нас накормили. В столовую? Ещё бы! Всегда готов. В столовую солдат идёт, как на детский утренник. Весело и беззаботно.
— Кушайте, ребятки, и сегодня отдыхайте. Только без лишнего и тихо. Договорились? Ну и хорошо, я вам верю. Завтра у вас встреча с богом войны. С майором Поповым! Марс когда-то был у Попова оруженосцем, не более того. Завтра увидите его и поймёте, о чем я говорил. Утром прибывают бойцы из других отрядов. Общее построение назначено на 10.00. Всё, ребятки! Если возникнут вопросы, или что нужно будет, я до утра на территории. Приятного аппетита!

С самого утра начали прибывать люди. Первая партия воинов ввалилась в казарму в шесть утра. Больше мы не уснули. Постепенно ещё вчера пустая казарма наполнялась людьми. Вновь прибывшие знакомились с нами, а потом с другими вновь прибывшими. Начинался Вавилон.
Идя на завтрак я заметил, что соседние казармы тоже заполняются людьми. Кто-то переносил матрацы, кто-то тащил из столовой горячий чайник.
— Ого! — Цветок толкнул меня в бок, — Команду набирают неслабую. Я не думал, что столько будет желающих посмотреть на древний Пяндж.
В столовой я сел напротив Цветка и с удовольствием размазывал «шайбу» масла.
— Сань, о чем задумался?
— Да вот думаю, когда же нам дадут оружие, я бы его сейчас почистил бы.
Это было так похоже на моего друга. В восемь утра на завтраке думать об оружии, но именно это и отличало его от других.
В 10 утра было первое общее построение. Народ, конечно, подобрался разношёрстный. 350 человек в возрасте от 20 и выше. Некоторым, как мне тогда показалось, возможно было за 60. На построении я услышал радостный голос за спиной:
— Махновский! Ты, что ли? Тоже едешь? Не, парни, если он едет, то я с ним не поеду. Он отмороженный, парни!
Я обернулся и увидел Рому Михайлова, из Питера с которым вместе служил здесь, в Мурманске, на комендатуре до «залёта». Роман знал подробности того происшествия и с удовольствием при всех назвал меня «отмороженным». Из тех ребят, с кем я служил в Мурманске, именно с Михалычем я тогда очень сильно подружился.

Но уже началось построение. Перед строем стоял майор Попов! Если представить собирательные образы голливудских сержантов, полковников и прочих героев американских боевиков, то думаю, что они просто замёрзли бы в тени майора Попова. Это был крепкий мужчина, отлитый из железа, в полевой форме офицера.
— Здравия желаю, товарищи пограничники!
— Здравия желаем, товарищ майор!
— Ого, неплохо!
Наше бодрое и дружное приветствие понравилось ему. Контакт был установлен.
— Разрешите представиться. Майор пограничных войск Российской Федерации Попов Михаил Михайлович. Рад видеть, что столько настоящих мужчин собралось в одном месте. На ближайший месяц я для вас отец, мать и начальник штаба в одном лице. А также я здесь для того, чтобы из настоящих отобрать лучших.
Далее майор вкратце обрисовал нашу ситуацию. Оказалось, что всех не возьмут. Что нужны только лучшие 70 бойцов. Все живут на казарменном положении. Никаких отпусков, Составлена программа занятий. Естественный отбор. На этот отбор у него есть один месяц. Через месяц, по словам майора, перед ним будут стоять 70 рейнджеров, которые бабу с конём вынесут из горящей избы.
Это был вызов. Я понял, что не всё так просто, как нам представлялось. На мгновение мне показалось, что я только что призвался, и всё только-только начинается. Учебка, подъёмы, марш-броски, отбои, тревоги, команды и много-много нужного, и ненужного. Многие как-то сразу сдулись. Народ думал, что всё будет проще, без каких-либо проблем. Так что ли? Ну нет, я сделаю этот шажок по тропинке воина. Я буду учиться и стараться. Я так хочу.
Попов также огласил, что у каждого есть возможность отказаться от командировки в любой момент отбора. И что невыход на любое построение он будет считать отказом и отчислением из набора. И что лично он, майор Попов, уважает любой выбор.
После предложения майора выйти из строя и вернуться к прежнему месту службы, сразу же вышло человек десять. Не знаю почему, но меня это сильно обрадовало. «Так, — подумал я, — Уже меньше народу!». Я прикинул, что здесь будет конкурс, как в вуз, человек 5—6 на одно место. Отлично! Нужно просто стараться быть сильным. Я буду сильным. Я стану лучшим.
— Сегодня у нас по программе ознакомительный день. Обживаемся, знакомимся, изучаем распорядок дня и расписание занятий. Вечером построение и подведение итогов за прошедший день. Разойтись!

Вечером всех разделили по отделениям, перемешав личный состав, но основы составляли приезжие из одного отряда. Командиром нашего отделения единогласно выбрали Цветкова, — сомнений ни у кого не было. Определились с местами построения на плацу, правилами и обязанностями. Попов объявил, что завтра у нас начинается полный курс боевой подготовки. По его словам, оказывается, что мы уже на войне, даже, возможно, в неглубоком тылу. Линия фронта, по словам майора, постоянно меняется, и мы должны быть готовы ко всему. И, улыбнувшись одной половиной лица, Попов добавил, что скоро всё и начнётся.
— Вопросы есть? — спросил он перед строем.
— Есть, товарищ майор, — крикнул Цветок, — Когда нам дадут оружие?
— Молодец, старший сержант! Оружие вам дадут тогда, когда вы сможете крепко держать его в руках и не уронить на землю даже в эпицентре ядерного взрыва. Ясно сказал? Всем разойтись!

Как и обещал Попов, началось всё действительно скоро. Часа в четыре утра я проснулся от истошного крика:
— Застава, к бою!
Ой-ой-ой, что тут началось! Кто-то куда-то бежал, кто-то на кого-то кричал… На кого-то наступили, когда спрыгивали со второго яруса. Я одевался и не понимал: какой бой, какая застава, мы же в центре Мурманска? Кто-то направлял: «Бегом, бегом, общее построение на плацу!». Значит, никто не нападал. Это было важно. Где бы и в каких ночных подъёмах по тревоге в армии ты не участвовал, думаю, что первые 30 секунд запоминаются надолго всем.
Мы прибежали на плац. Попов стоял с секундомером в руках и делал пометки в черном блокноте. Я пробежал мимо майора с видом солдата, привыкшего к таким пустякам, как ночная тревога. Цветок уже стоял на месте построения нашего отделения на плацу. Вид у него был такой, что будто бы он и не ложился спать совсем.
Попов подождал ещё минуту. Кто-то бежал, кто-то уже не торопился и просто шёл. Все поняли, что это проверка. Попов молча записывал свои мысли в блокнотик.
Рассчитались. Не хватало пяти человек. «Отлично», — подумал я. Ещё минус пять.
Как потом оказалось, эти пятеро даже и не проснулись от топота копыт и кованых сапог. Они вчера отмечали свой приезд и, заодно, день рождения одного из них. Майор даже не стал проверять, где они. Просто переписал фамилии в свой блокнотик.
— Товарищи пограничники! Сердечно поздравляю вас с началом курса боевой подготовки! Это как солдатская каша, на которую в первые дни смотреть не можешь, а потом бежишь в столовую в одной майке в первых рядах. Так вот. Я буду кормить вас этой кашей так, что потом добавки будете просить. Мне слабаки не нужны! И ещё.
Он сделал паузу и поднял над головой чёрный блокнот.
— Это мой боевой друг. Его зовут Пылесосик. Всё время я буду кормить его информацией, а потом я просто вытряхну из него всю пыль и грязь. И останутся только лучшие.
«М-да», — подумал я. Как же наша армия богата на сравнения и обозначение чего-либо. Люблю русский язык. Особенно– военный русский язык. На «Отварном» мы как-то читали «Словарик русского пограничника» и ржали. Там было не меньше 150 слов и выражений, на которых могли разговаривать только военные люди, а гражданские, как говорится, нервно курили бы в сторонке, ничего не понимая.
Майор продолжил:
— Через два часа подъём. Лёгкая общая зарядка. Пока никого не заставляю. Но помните, что кто не выйдет на зарядку, того сожрёт Пылесосик. Ясно всем? Разойтись!
Мы вернулись в казарму и легли спать, но сон, как рукой сняло. Я даже догадывался, что эта рука в звании майора, не меньше. Появились первые ворчуны, послышались недовольные голоса.
— Ну вот на хрена так в первую ночь гоняет уже?!
— Ага! Только с дороги вчера, думал выспаться. Хрена с два поспишь тут…
Помаленьку все затихали. Кто-то храпел. Я тоже постарался уснуть. Но как только закрывал глаза, мне представлялось, как блокнотик майора пытается проглотить нашего Серёгу (художника) и ломается. Улыбаясь, я всё же уснул.

Утром были подъём и лёгкая, по словам майора, зарядка. Обычная утренняя пробежка на 3 км. Я так не бегал уже давно. После пробежки завтракать не хотелось. Хотелось пить.
После завтрака, где толпой выпили весь чай и вчерашний компот, всех разделили и развели по занятиям. У моей группы была расслабуха. Политинформация!
Приехавший её проводить старший лейтенант рассадил нас всех в учебном классе, развесил карты и начал объяснять. Говорил он твёрдо, уверенно. Рассказал нам историю, предпосылки и создавшуюся ситуацию на границе Таджикистана и Афганистана на сегодняшний день. Объяснил, что, кто и зачем. Кто друг, а кто враг для нашей страны, а значит и для нас. И для чего Родина посылает своих бойцов удерживать и охранять южную границу бывшего Союза. Я смотрел на старлея и думал: «Молодец! Офицерская косточка! Сразу видно– школа Чешенко! Патриот!». Старлей напоминал мне политрука со знаменитой фотографии времен Великой Отечественной, где он поднимает бойцов в атаку. Было очень интересно слушать этого молодого офицера. И особенно запомнилась его последняя фраза:
— И запомните, парни! Там, на афганской границе, вы не оккупанты или наёмники, как пытаются представить нас в мире западные страны. Вы там — русские солдаты, и вы там находитесь по международному и общепринятому человеческому праву. Далеко от дома, чтобы дома не было войны. Чтобы дома, в России не гибли люди. Удачи вам, парни!

Прошло несколько первых дней нашей подготовки. Я втянулся в службу, ребята тоже привыкли. Отсеялись ненужные и тяжёлые в плане взаимодействия люди. Всё было по обоюдному согласию. Не хочешь — никто не держит. Пожалуйста, домой, в родную часть. Многих отчисляли по личным причинам, которые не озвучивались.
Пылесосик майора работал исправно. И теперь стало видно, что майор Попов уже не отбирал, а старался научить, обучить и подготовить. Сашка Цветков старался каждый день. Он с детства знал, что рождён для службы в армии. Теперь это знали все. А Саня стремился стать действительно лучшим воином в каждом подразделении, где бы ни служил. На кроссах он прибегал в первой пятёрке, подтягивался до тех пор, пока не просили спрыгнуть и освободить место для следующего. На занятиях слушал, впитывал, запоминал. Но отдельной главой в его жизни было оружие. Здесь нет никаких сравнений. Любое оружие знало, что оно было изготовлено для того, чтобы старший сержант Цветков взял его в руки, — и тогда рождалась страшная и грозная сила. И Цветок знал, как правильно эту силу применять и точно использовать.
Но то, что произошло в один из дней наших занятий, думаю, запомнилось многим, кто это видел. В тот день были плановые занятия по АК-74. Разбирали, собирали, изучали матчасть. Также слушали про другие виды стрелкового оружия. Но всё внимание, конечно было к автомату Калашникова. В конце занятия капитан Герасимов предложил сдать предварительный норматив на сборку-разборку АК-74. Каждый пограничник отлично знает автомат Калашникова. Каждому времени службы — своя модификация. Меняются времена года, приходят и уходят министры обороны. Неизменны две постоянные — верность присяге и автомат Калашникова.
Сдача норматива проходила азартно. Каждый хотел отличиться, — мальчишки! Кто-то укладывался в норматив, и спокойно отходил; кто-то нервничал, начинал заново и тоже спокойно собирал.
— Помните! — повторял капитан, — Мы это здесь делаем не для того, чтобы я или майор Попов поставили вам галочку в тетрадке или минус. Нет! Это для того, чтобы там, в горах, да неважно где… чтобы в любой боевой обстановке, каждый из вас мог в темноте и с закрытыми глазами разобрать и собрать автомат заново. А там, поверьте, возможно будет дорога каждая секунда, и нужно научиться делать это так, чтобы эти секунды спасли не только вашу жизнь, но и жизни ваших товарищей.
Когда к столу подошёл Цветков, ничто не предвещало олимпийского рекорда. Саня выдохнул и положил перед собой на стол АК так, как только мать кладёт своего ребёнка на пеленальный столик. Уверенно и аккуратно.
Капитан нажал на секундомер. Начали!
Мне показалось, что Саня ударил по автомату ребром ладони и он просто рассыпался на части.
— Разбор автомата закончил! — отчеканил он. В классе наступила тишина. Никто ничего не понял, но автомат лежал разобранный, причем части его были разложены в ряд, а не валялись в куче, как у предыдущих парней.
Попов даже подскочил на своём стуле.
— Что по времени, капитан? — спросил он.
— 8 секунд. Я такого никогда не видел!
— Вот это да! Вот это я понимаю! — восхитился Попов. — Я видел подобное один раз, в училище. Там у нас майор Вострухин был. Такое же вытворял. Но это было так давно. Но было. А сейчас…
Попов ещё раз недоверчиво осмотрел все части автомата на столе, словно у Цветка в рукаве, как у фокусника, спрятаны детали, а возможно и целый АК. Но всё было, как положено.
— Молодец, старший сержант! Откуда прибыл?
— Алакуртти. 101-й погранотряд. Командир части — подполковник Мурзанаев.
— А ну-ка, добей меня, Цветков! Собери его!
Цветок без всякой улыбки на лице пододвинул автомат и разложил детали так, как ему было удобно. Попов взял в руки секундомер. Все в классе повернули голову и посмотрели на таблицу на стене класса, где сборка на «отлично» была 25 секунд.
— Я готов, –кивнул майору Цветок.
— К сборке оружия приступить!
Цветок накинулся на детали и начал чётко и точно собирать их в оружие.
— Готово! — крикнул он.
Попов радостно щёлкнул секундомером.
— 17 секунд! Рекорд погранвойск! Поздравляю, Цветков! Вы первый зачислены в группу для прохождения службы в Республике Таджикистан. Молодец, старший сержант!
Саня щёлкнул каблуком в стойке «смирно»:
— Служу России!
— Значит так, — успокоил всех своим командирским голосом Попов. Послезавтра — важный для всех вас день. Сдача нормативов по стрельбе. Скажу сразу: для многих это путь домой. Кушаете вы хорошо, бегаете хорошо, но всего лишь один выстрел врага может это всё испортить. Вы должны стрелять лучше, точнее и быстрее. Сейчас подготовка к ужину. После ужина свободное время. Завтра занятия по химзащите. Сегодня воскресенье, отдыхайте!

Занятия по химзащите проводил сам Попов. Он старался не забивать нам голову названиями отравляющих веществ, а показывал и учил, как пользоваться спецаптечкой, как беречь противогаз, чтобы он сберёг тебя. По окончании занятий майор приказал всем разобрать противогазы и сказал фразу, которая меня насторожила. О том, что пограничник должен всегда и ко всему быть готов.
— Во даёт! Опять что-то придумал! — Цветок начал шептать мне на ухо.
— Ну не будет же он травить нас отравляющими газами? Хотя, Сань…
Мы оба посмотрели на Попова и поняли: этот будет! Кто выживет — полетит, кто не выживет — того повезут!
Засыпал я в тот вечер спокойно. Цветок предложил мне положить противогаз под подушку, и сам заснул. Я думал о завтрашних стрельбах, где мне очень хотелось отличиться. Постепенно тоже уснул. Снилось мне тогда Бородино. Залпы артиллерии, редуты русских войск и поле боя — всё в едком дыму. Внезапно во сне какой-то гусар закричал: «Застава! Пожар!».
Я открыл глаза и сначала подумал, что мы горим. Белый вонючий дым клубами заполнял казарму. Я выхватил противогаз из-под подушки, натянул его и стал одеваться. Из дыма выскочил Цветок, — в майке, трусах, сапогах, но в противогазе. Мой друг — он первым делом бросился проверять меня! Увидев, что я в норме замахал руками в сторону выхода. Мол, бросай всё и на выход бегом. Я вскочил в сапоги и побежал на улицу. Всё оказалось просто. Ночью Попов занёс в нашу казарму дымовую мину и активировал её. То же самое он сделал в другой казарме в течении одной минуты. Так было задумано.
Мы выскакивали на улицу, кто во что был одет. Майор стоял в противогазе с секундомером в руке и следил за нашими действиями. Подняв руку, он щёлкнул секундомером, давая всем понять, что время вышло. Кое-как построившись, мы наблюдали за остальными. Всех, кто выбегал из казармы без противогаза Попов укладывал прямо на газоне, давая понять, что они уже умерли или сильно отравились газами во время атаки, и не могут двигаться самостоятельно. Последним выбежал Лёша Аганин, размахивая руками. Попов поймал его на выходе, уложил на газон, снял свой противогаз и крикнул:
— Средства индивидуальной защиты снять!
Строй снял противогазы и все разом задышали.
— Бойцы! Рядовой Аганин надышался смертельными газами, но его ещё можно спасти. Ваши действия?
Из строя вышел Цветок и четко объяснил, что в данном случае нужно сделать.
— Правильно! — сказал майор. — Рядовой Аганин, поднимайтесь. Старший сержант Цветков только что спас вам жизнь. Отбой тревоги. Проветрить помещение и всем разойтись. Утром всех жду на построении.

Занятия, конечно, были на пределе возможностей. Попов готовил нас, по нашему мнению, к марш-броску в эпицентр ядерного взрыва, и, по мнению майора, мы обязаны были там закрепиться и держать круговую оборону до подхода основных сил.
В тот же день нас повезли на стрельбы. За годы службы я понял, что стрельбы — это лучшее, что проводят в армии на «отлично». Ну и парады, конечно. После недели сборов осталось человек 200. И было неясно, кто из нас полетит. Уже можно было выбирать, а лететь хотели все. И, значит, сегодня мне нужно было отличиться.
Здесь, на стрельбах, и проявился мой солдат удачи. Он вышел вперёд, отправив скромного повара отдохнуть. Радовало то, что оба были пограничниками.
После того, как наша группа отстрелялась из АК, к нам подошёл капитан Герасимов и спросил, есть ли желающие пострелять из снайперской винтовки. Желающих было много, и я в том числе. Нас собрали и отвели в другую часть стрельбища. Там капитан вкратце объяснил принцип работы снайперской винтовки и правила прицеливания. Нам дали по 5 патронов и организовали очередь. Стреляли мы тогда по двое, лёжа на животе.
Выстрел!
Вот это я понимаю! Мощное оружие!
Вот это да!
Это был мой день из тысячи. Ни до, ни после так метко на стрельбах я не стрелял. 49 из 50. То есть, один выстрел из пяти ушёл чуть выше, в девятку. Я знал, что это был первый. Остальные четыре я загнал друг в друга, что называется «в яблочко».
Ко мне подошёл капитан Герасимов.
— Молодец, правильно понял принцип стрельбы! Сегодня у тебя лучший результат.
И добавил:
— В группу подготовки снайперов пойдёшь? Чему смогу — научу, что знаю — расскажу. Готовимся по отдельной программе. Если справишься — полетишь вместе с основной группой.
— Так точно, товарищ капитан, справлюсь! Записывайте!
И я справился. На стрельбище нас теперь возили два раза в неделю. Через пару занятий в группе подготовки Герасимов оставил только четыре человека, в том числе и меня. За эти дни я узнал больше про стрелковое оружие, чем за предыдущие два года службы. Мы изучали точность и дальность прицеливания, держали дыхание, прятались в чистом поле и в скалах на стрельбище. За эти дни я просто влюбился в снайперскую винтовку Драгунова. СВД отвечала мне взаимностью.

На очередном построении Попов зачитал окончательный список тех, кто зачислен в группу для отправки в Таджикистан. В списке был и я, ефрейтор пограничных войск Махновский Роман Владимирович. Я получил шанс, и я его использовал. Я продолжал быть солдатом России.

По ночам, кто не спал– разговаривали. Мужские, душевные разговоры бывают на кухне под стопочку водки, в бане, бывают на рыбалке возле костра вечером, но ночные разговоры в солдатской казарме особенные, мечтательные. Общие на всех. Один из таких ночных разговоров особенно врезался в память.
Буквально за пару дней до отправки группы я проснулся от шума. Оказалось, что трое ребят пошли ночью в «самоход» и, когда они возвращались и полезли через дыру в заборе, на этой стороне их встретил Попов. Бр-р-р-р, жуткая встреча! «За вещами ребятки, вернулись? Ну и правильно. Как домой-то без вещей ехать? До завтрака получить документы и — всего хорошего!» — сказал им Попов, развернулся и ушёл. Отчисление.
Что их тогда дёрнуло уйти за забор, никто не знает. А вот что там, возле дырки в заборе в три часа ночи делал майор Попов — это всем известно. Он работал и просеивал своё сито. И, возможно, сам злился на себя, что не доработал и слишком доверял. Если ты здесь не выполняешь приказы командира, то что ты можешь выкинуть там, в боевой обстановке? Один из парней был наш — Андрюха Алфимцев. Теперь парни злились сами на себя, на дурацкий «залёт», на отчисление. проснулись и другие наши. Чтобы не будить остальных, все дружно пошли в умывальник, который ночью становился курилкой. Стали обсуждать это ЧП. Вот там-то и состоялся разговор между Алфимцевым и его закадычным дружком Серёгой. Они вместе призвались, служили на срочной, потом вместе подписали контракт и очень сильно дружили.
— Блин! Андрюха! Как так-то? Послезавтра вылет, а ты вот так вот! Что за фигня? Ты же знал, что нельзя, я же тебе говорил… Что, не мог потерпеть?
— Серёга, не злись. Самому тошно. Ну так вот получилось… что теперь сделаешь? Ну всё, уже случилось. Жаль. Парни, простите, я вас подвёл!
— Ну и всё теперь. Езжай домой. а я поеду денег заработаю себе.
— Ладно… Что теперь? Одно радует: завтра уже семью увижу.
— Какую, нафиг, семью? Мы с тобой как договаривались? Поедем денег заработаем, полетим вместе…
Потеря друга в самый последний день сильно разозлила Серёгу:
— Ну что было не так-то?
— Да, жаль, конечно… Но семья всё-таки важнее.
Здесь нужно сказать, что Сергею было 22 года, и он был неженатый и без детей. А вот Андрюха в свои 22 года был обладателем несметного богатства. У него уже было трое деток. Все свои, родные. Дочке 4 годика, и двое пацанов: 1 и 2 годика, соответственно.
Об этом мы узнали только на сборах и смеялись, когда кто-то брякнул, что за полгода командировки жена Андрюхи отдохнёт от брутального исполнения им супружеского долга. А когда, всегда стоявший в шеренге перед Андрюхой, был отчислен со сборов, то наше настроение поддержал и майор Попов, который сказал, что если в строю Алфимцев сзади, то у любого бойца нервы сдадут.
Разговор между двумя друзьями продолжался.
— Серёга, ты просто многого ещё не понимаешь. У тебя пока нет детей, и ты не представляешь какое это счастье, когда маленькая девочка, твоя дочка, запрыгивает к тебе на колени, обнимает за шею двумя ручонками, целует тебя в щеку, и шепчет на ухо: «Папочка, я так сильно тебя люблю!».
После этих слов стало тихо. Я понял, что действительно ещё очень многого не знаю в жизни. Но Сергей не унимался:
— Да какие дети? Нафиг они мне нужны! Возня, сопли, пелёнки… Я хочу пожить для себя, в своё удовольствие. Это мой выбор!
— Ты возвращайся главное, друг, живым! И у тебя тоже будут и пелёнки, и распашонки. И счастье в них в придачу.
Разговор постепенно затихал. Здесь всё было ясно. А уже через два часа нас ожидал подъём и утренняя трёхкилометровая пробежка.
Я навсегда запомнил этот разговор ещё и потому, что Серёга погиб через 3 месяца в Таджикистане.
Уже после командировки, гуляя вместе с Цветком по Алакуртти, мы случайно встретили Алфимцева на воскресном рынке. Как же мы обрадовались! Не выпуская друг друга из тройных объятий, мы рассказывали друг другу про жизнь. Взяли по 100 грамм водки и помянули Сергея. И вот тогда Андрюха сказал:
— Я помню этот ночной разговор в Мурманске. Помню прекрасно. Как я выл, когда узнал, что с ним случилось. И помню его слова: «Это мой выбор!». Пусть земля ему будет пухом. Он погиб воином!
Мы выпили тогда и помолчали.

За три дня до отправки была медкомиссия. Попов на вечернем построении громко огласил:
— Завтра у нас серьёзный день, как и все остальные. Завтра приезжает медицинская комиссия. Проверит, посмотрит, потрогает, пощупает. Как хотите, но все должны быть здоровы. Ещё приедет зубной врач с необходимым для своей работы инструментом. Кто хочет к нему записаться — отдельно список составить.
— Товарищ майор, а зубной бесплатно?
— Конечно, бесплатно.
Чуть ли не началась драка. Все хотели перед отъездом проверить и подлечить зубки. Составили список. Практически 30 человек. Когда он успеет принять всех за один день? Решили завтра посмотреть, что будет. По очереди, если что. Кому повезёт, тому повезёт.
На следующий день в помещении части собрались медики, все разделись до трусов и ходили по кабинетам. Всё напоминало комиссию в военкомате. Настроение было призывное. Позже всех приехал зубной врач. Здоровый, огромный прапорщик с большим чемоданом. Ни с кем не здороваясь, прошёл в отведённый ему кабинет. Сразу же собралась очередь, кто-то обрадованный, что пацаны заняты у других врачей, пролез по списку первым и радостно улыбаясь, зашёл в кабинет. Минут пятнадцать мы слышали сдавленные стоны, крики, возможно шум борьбы.. Открылась дверь, и оттуда вышел первый, кто пролез без очереди. Вид у него был ещё тот: на груди ошмётки десны, на щеке засохшая кровь, а рот забит ватой.
— Не, пацаны, он не лечит, он только вырывает зубы.
Через минуту возле кабинета никого не было. Только на полу валялся брошенный список очереди к зубному врачу, с таким трудом составленный вчера.

Был последний день мурманских сборов. Днём, после обеда, было, если можно так сказать, торжественное построение. Слова, которые сказал нам тогда майор Попов, проникли в самую душу. Пусть они там и останутся! Дальше было всё официально:
— Борт назначен на завтра на 8.00. Утром ваша группа вылетает в Санкт-Петербург. Там вы получаете оружие, соединяетесь с группой Северо-Западного округа и через день вылетаете на Душанбе. Сбор здесь, на плацу, в 6.00. Выезд из части в 6.20. Быть всем. И да, парни! Последняя проверка на вашу готовность. Самая опасная и трудная (при этих словах я представил, что ночью Попов взорвёт в нашей казарме ядерный заряд, остальное уже всё вроде с нами было). Так вот, парни. До утра свободный выход в город. Утром в 6.00 я жду вас всех на этом месте. Повторяю! Я хочу утром видеть вас всех! Трезвыми и здоровыми! Разойтись!

Это был подарок! Награда за эти недели беготни, стрельб и зарядок. Сразу же после ужина почти все «навострили лыжи». Брились, мылись, одевались. Я разделился во мнениях с Цветком (тот категорически остался в казарме) и вышел в город с Ваней Костюком. Мы вышли через КПП и пошли куда-то наугад. Нам хотелось кому-то рассказать, что мы готовились, что мы старались, и что завтра утром мы улетаем на военном самолёте в «горячую точку» на карте мира, но мы не знали куда идти. Деньги у нас были, поэтому просто гуляли по вечернему Мурманску.
И, конечно, совершенно случайно нашли то, что искали. Вернее, тех, кого искали. Три симпатичные девушки сидели на лавочке во дворе девятиэтажки и болтали. Мы с Иваном сразу же поняли, что они ждут нас. Подошли к ним, поздоровались, и как-то сразу же подружились. Ну вот так вот бывает, когда совершенно незнакомые люди общаются с первой минуты так, будто они знали друг друга много лет до этого. Просто когда-то разлучились, и сейчас рассказывали всё, что произошло с ними за это время. Девчонкам мы сразу же с гордостью и наигранной грустью сообщили о том, что завтра нас ждёт война. Всё! Теперь они были влюблены в нас. А мы отвечали им взаимностью.
Незаметно на лавочке появились вино, фрукты, стаканчики. Возможно, мы виделись в первый и последний вечер в жизни, и это сближало.
Было уже часов одиннадцать вечера, когда на дороге возле дома появились двое. Ребята молодые, крепкие, чуток пьяные и немного агрессивные. Мы с Ваней поднапряглись, ожидая конфликтной ситуации. Вот чего-чего, а драки совсем не хотелось. Утром самолёт, командировка, которую заслужили. И всё это могло пойти коту под хвост. Как пойдёт разговор, так и будет.
Парни увидели девчонок, заулюкали и двинулись к лавочке. Мы спокойно сидели, а когда они дошли до нас, резко встали и сделали шаг навстречу, закрывая девчонок.
— Здорово. Как сами?
Парни, думая, что на лавочке с девушками какие-то студенты, осеклись, увидев военную форму, но разогретые спиртным, начали прощупывать нас:
— Опачки, солдаты! Почему без доклада? Доклад по форме! Кто такие?
— Порядок ребята, свои. Погранцы с отряда.
— Погранцы? Это хорошие ребята! А мы только-только из Чечни вернулись.. В отпуске первый день. Апатитский ОМОН, слыхали про такой?
Нас с Ваней будто током пробило.
— Вот это встреча! Конечно, знаем! Мы сами апатитские! А Лёху Козича вы знаете? Он писал, что тоже в командировку уезжает. Что с ним? Живой?
Вот здесь наступил черёд удивляться парням. Они мгновенно протрезвели и задышали нам в лицо.
— Вы Козича знаете? Да он наш командир отделения. Охренительный пацан. Живой, живой, конечно.
— Козич — наш друг. С детства вместе. Апатиты, Северная 15.
— Блин, браток, они Козича знают!
Парни стали с нами брататься.
— Мы только первый день дома. Десятого обратно вернулись в часть. Нас пятого вечером сменили, а шестого утром началась мясорубка там, слыхали?
Мы слушали их историю, и не могли поверить в случайность такой встречи. Парни рассказали, что были в переделках, что погиб в боях их друг, накрыв своим телом гранату, спасая жизни друзей. То, что они живые, видимо им самим ещё не верилось.
Но не это в рассказе было главное.
Я услышал в их словах грусть о том, что они здесь, что их вывели в самое трудное время, а ребята там сейчас бьются. Кто-то служит на их постах, и, по их словам, «они же котята, блин, только-только прибыли. А мы же там уже каждый кустик, каждый камень знали».
Они явно переживали за других парней, за русских солдат, за наше оружие. За тех, кто сейчас там выполняет приказы. За тех, кто на посту.
Мы выпили за тех, кто не вернулся. Выпили за то, чтобы мы вернулись. Обнялись, попрощались и пожелали друг другу удачи. Ночной Мурманск ждал своих героев.
Было уже поздно и девчонки, ошарашенные нашей встречей и такими разговорами, стали собираться домой. И вдруг одна из них говорит нам:
— Я поняла, я всё теперь поняла! Когда смотришь новости по телеку, то переключаешь. Если в кино, то это страшно или забавно. Но когда понимаешь, что парень идущий по улице твоего города, возле твоего дома — он же твой защитник. Ещё только на прошлой неделе он воевал за нас, возможно для того, чтобы я могла спокойно учиться в институте, воевал, чтобы у меня была семья и дети. Он был готов погибнуть за то, чтобы у меня всё было хорошо в жизни. Они рискуют своими жизнями, своими семьями. Я поняла. Это страшно. У того парня, который погиб там, ведь у него, наверное, была девушка или семья. Они же любили друг друга.
— Ванечка! Ромочка! Мальчики, миленькие, вы только возвращайтесь домой живые, хорошо?
Девчонки заревели и повисли у нас на шее. Ваня очнулся первым.
— Эй, эй. Вы чё там нас уже хороните? Хорош ныть! Я вернусь домой, и он тоже. Обещаем. Пограничники никогда не обманывают.
Мы проводили девушек по домам и пошли обратно в часть. Нужно было спешить, ещё надо было отдохнуть. День предстоял серьёзный.
К трём ночи мы пришли в казарму. Цветок, увидев нас, очень обрадовался и похлопал по плечу. Мы пошли в курилку, где рассказали про встречу с ребятами из апатитского ОМОНа.
Саня выслушал, докурил сигарету и сказал:
— Ясно, парни. Сейчас всем спать. Подъём в 5.30. Послужим России. Теперь наша очередь. Наша смена.

Утром в 6.00 все, как один, стояли на плацу.
Майор был доволен: последнее испытание прошли все. И это был показатель его работы.
— Парни! Всё, что вы должны были услышать от меня, вы вчера услышали. Спасибо. А сейчас — по машинам! До встречи через полгода. Слышите?! Я хочу видеть вас здесь, на плацу, через полгода! Всех! Выполняйте!
Мы стали грузиться и рассаживаться по машинам. Колонна завелась и выехала на улицы Мурманска. Тент был закинут наверх, и мы увидели достойную картину.
На КПП стоял наш майор. Он сумел за эти пять минут незаметно переодеться в парадный пограничный китель с майорскими погонами. Попов стоял по стойке «смирно» и провожал нас, приложив руку к зелёной фуражке, и поворачивался к каждой машине. Я увидел у него на кителе много наград, но мне почему-то навсегда запомнился орден Красной Звезды.
Сильно, товарищ майор!
Спасибо, товарищ майор!
В аэропорту всё проходило по-военному чётко и без задержек. Посчитались, погрузились, полетели! Самолёт взял курс на Санкт — Петербург.
Пришло наше время защищать свою Родину.


Глава 4. Санкт-Петербург-Худжанд

   До Питера долетели за пару часов. Как-то незаметно, буднично, что ли. Будто каждую неделю летали туда и обратно. В аэропорту нас выгрузили, построили и пересчитали. Как ни странно, все на месте! Парни ржали: зачем, может кто-то в полёте вышел покурить и сейчас обязательно кого-нибудь не досчитаются.
Нас посадили на УРАЛы и повезли по Питеру.

Здравствуй, Санкт — Петербург! Ребёнком я приезжал в тогда ещё Ленинград, на олимпиады по геологии с Юрием Матвеевичем, руководителем нашего апатитского кружка юных геологов. Сколько музеев, сколько выставок он нам тогда показал. Как недавно всё это было! А сейчас я вырос и еду по тем же улицам, по которым гулял ребёнком.
Мы прибыли в отряд. Перед строем выступил майор. Он объявил, что вылет в Республику Таджикистан назначен на следующее утро. Распорядок такой: сегодня ожидаются группы с других погранотрядов Арктического региона. Заходим в казарму, выбираем спальное место, оставляем вещи. Скоро можно будет пообедать. До отбоя свободное, личное время. Разрешается выход в город. Документы иметь при себе обязательно. В городе сделать необходимые покупки для командировки, позвонить домой родным, а также, советовал майор, культурно провести время в культурной столице. Он напомнил о правилах приличия и выполнение приказов. Появление в части в нетрезвом или неподобающем виде моментально карается отчислением из группы. Завтра в 8.00 –получение боевого оружия. В 10.00 — выезд в аэропорт. Если вопросов нет, то всем разойтись!
— Товарищ майор! А можно сегодня получить оружие? — крикнул из строя Цветок.
— Ага, может ещё в казарме проверить захотите или в город взять, так, на всякий случай. Не волнуйтесь, парни. Всё боевое оружие, которое вы получите, проверено, пристреляно и почищено. Ждёт вас в ящиках на складе. Лично проверял. Отправляем вас не на курорт. Всё серьёзно. Разойтись!
Обеда мы дожидаться не стали. Заняли койки, привели себя в порядок и пошли на выход. Цветок попытался нас организовать:
— Пацаны! Давайте так. Идите, кто куда хочет, но чтобы к отбою все были в своих кроватках. Не подводите сами себя. Тем более завтра утром получаем оружие!

Мы с Цветком пошли вдвоём. Шли по улице, просто разговаривая друг с другом. Вдруг у Сани появилась идея:
— Махновский! Вот что сейчас подумал, вот что нужно… Нам нужно купить фотоаппарат и несколько плёнок. Давай искать магазин. Это приказ.
— Цветок, какой нахрен фотик! Мы что на конкурс фотографий едем?
— Ты сейчас не понимаешь. Граница. Друзья навсегда. Потом будешь смотреть, как вместе служили, и мне спасибо скажешь.
Я подумал и согласился с другом, и мы пошли искать магазин. Он оказался рядом. Саня купил проверенную и надёжную по тем временам «мыльницу», 4 плёнки, чехол и конфеты для меня. Забегая вперёд, скажу, что идея с Кодаком оказалась правильной. Многие годы благодаря тому внезапному решению друга я просматриваю фотографии, оставшиеся на память после службы. Знаю также, что они есть у других ребят, а это значит, что за эти годы их посмотрели тысячи и тысячи людей. Сашка умел управлять людьми и принимать правильные решения.
После магазина мы присели на скамейке в сквере. Как же было там хорошо! Мы стали думать, куда пойти. Решили идти куда глаза глядят, тем более в Питере любой дом — это уже музей. Мы просто гуляли и вдруг, на одном из старинных зданий увидели табличку «Музей обороны и блокады Ленинграда». Решение было мгновенное. Раз ноги нас привели сюда, так тому и быть. На входе в музей была надпись «Военнослужащим вход бесплатный». Да это просто день рождения какой-то! Для солдата всё, что бесплатно — это самое лучшее. Значит, нам здесь были рады.
Цветок сразу, ещё на входе, узнал, в каких залах можно посмотреть оружие, и, делая вид, что не торопится, убежал. Я переходил из зала в зал. Всё равно за несколько часов невозможно всё осмотреть. А там каждый предмет, каждая вещь была пропитана мужеством и стойкостью. Я застыл у одной музейной витрины. Под стеклом лежало несколько старых листков из блокнота. Это был «Дневник Тани Савичевой». Когда-то в детстве я читал про этот дневник, читал про блокаду, но когда ты стоишь рядом с этими фактами преступлений фашизма, тебя просто трясёт от ненависти к захватчикам, и ты восхищаешься мужеством людей, которым хватило сил пережить эти страшные времена. Вечная память павшим! Я стоял там и с ужасом представлял, как маленькая девочка потеряла из-за войны всю свою семью, и оставшись одна, без защиты, погибла сама.
В груди снова что-то щёлкнуло. Вспомнились слова полковника Чешенко: «Какой бы сильной ни была Россия, ей всегда будут нужны защитники». Я защитник сейчас. Я готов защищать других девочек, живых Тань, их семьи. Я буду защищать вот эти листочки из дневника. Я буду защищать историю моей России. А история никогда не меняется, она только повторяется. Что двести, что сто лет назад — враги рядом. Нужно быть всегда готовым. Я готов.
Цветок потянул меня за рукав, и мы вышли на улицу. Город жил и дышал. Теперь я знаю точно: этот город всегда будет встречать военных, защитников Родины с радостью в любые времена. Как говорил наш Матвеич, этот город знает о войне чуть больше, чем другие.
— Пойдём пешком, Цветок! Пока дойдём и время пройдёт. Перекусим по дороге.
— А вдруг оружие сегодня начнут выдавать? — волновался Саня.
— Пойдем! Пройтись по великому русскому городу — честь для меня. Сашка, а вдруг правда начнут выдавать оружие, а мы придём и нам не хватит по списку? А у тебя фамилия в конце списка, аж на «Ц» начинается, и пока дойдут, то все автоматы закончатся, и дадут какой-нибудь пистолетик или ракетницу? — Я засмеялся и посмотрел на друга.
— Для начала хватит, дальше разберёмся, — очень серьёзно ответил мне друг.
— Блин, Саня, если тебе когда-нибудь и дадут пистолет, то наградной, с личной подписью министра обороны, не меньше, — шутил я.
Так потихоньку мы вернулись в часть, по пути прикупив нужные на войне чай, зажигалки и носки. Почти все были в сборе. К отбою 100% нашей группы были на месте.
Вечером прибыли ребята из Архангельска, Реболы, Вологды, Пскова, Сортавалы, Ленинградской области и много других. Весь пограничный Север прислал лучших бойцов. У всех настроение было отличное. Отбой прошёл спокойно. Завтра был наш последний бросок на юг.
Утром после завтрака стали выдавать оружие. Цветок в нетерпении стоял рядом и ждал, когда назовут его фамилию. И дождался! Если бы видели выражение лица моего друга в тот момент! Всё! Я закрываю занавес. Если бы я тогда засмеялся, нашей дружбе пришёл бы конец.
В аэропорту, как и в Мурманске, было всё организованно чётко. Нас выгрузили из машин и провели на отдельную взлётную полосу, в один из «карманов». Там мы стояли и ждали, когда нам подадут самолёт. Помню ожидание, первые общие фотографии. Нетерпение.
И вдруг мы увидели какого красавца подают нам на вылет.
ИЛ-76 ТД (транспортно-десантный) — четыре турбины двигателя, мощный и невероятно красивый военно-транспортный воздушный корабль. Какой же он был уверенный, настоящая умная машина. Подъезжая к нам, будто говорил: «Ребятки, я тут собрался крылья свои размять, чуток полетать хочу. Недалеко, три с половиной тысячи километров. Пограничников могу подвезти по пути. Заберу всех, и даже не почувствую».
Организованно погрузились и рампа закрылась. Всё! Начинаем взлетать. Только потом я узнал, что разбег для взлета этой машины почти 2 километра. Плавно оторвавшись от российской земли, самолёт постепенно набрал свои десять тысяч метров высоты и на скорости 750 км/ч понёс нас навстречу службе, навстречу приключениям.

Моя страна — какая же она действительно великая! Мы летели, пересекая Россию с севера на юг. Тысячи километров. Каждый думал о своём. Мне почему-то вспомнилась присяга, слова «клянусь» и «обещаю», которые навсегда остались в памяти. Всё так и было, как я обещал и клялся. Несколько часов полёта и загорелись лампочки, предупреждая, что самолёт идёт на посадку.
Первое приземление было в аэропорту города Худжанд. Открылась рампа и в лицо пахнула жара! Поступил приказ покинуть борт, и мы спешно выгрузились. Самолёт потихоньку покатил в своём направлении, прощаясь с нами мигающими лампочками, словно желал удачи.
На построении нам довели обстановку. Сейчас ожидаем прибытия другого борта, на котором доберёмся до Душанбе. Время ожидания неизвестно. Выставить охранение и ожидать дальнейших распоряжений. С местными в контакт не вступать, ничего от них не брать и не покупать.
Мы покидали свои вещи в огромные кучи и расселись, где можно, прямо на газоне рядом со взлётной полосой. Господи, ну как же жарко! Горячо, липко, противно… И, как оказалось, это просто невозможно было терпеть. Первые пять минут кажется, что это трудно, но полчаса ты потерпишь. Проходит полчаса, язык на плечо, дышать нечем… Смотришь на часы, а оказалось, что прошло всего пять минут. Пытка становилась невыносимой. Одно дело, когда инструктор по выживанию в Мурманске рассказывает, что нужно делать, чтобы выжить, и другое, когда тебя в одежде заводят в парилку и выливают на раскалённые камни ведро воды. Даже и близко не представить беспомощность человека перед местным климатом. Но мы-то русские солдаты. Мы привыкнем, только дайте воды и тень. Вода была выпита через 10 минут. Прятаться было негде. Метрах в ста был забор, и через него местные мальчишки показывали нам соки и лимонады. Только подойди и купи. Подойти никто не решался. Приказ есть приказ. Трудности и тяготы службы, о которых мы так все мечтали, начались. Пожалуйста, всем ровно. Никто не обделён.
Тебе не просто жарко, тебе плохо. Кто-то вспомнил анекдот про письмо американского морпеха из пустыни: «Дорогая мама! Здесь так жарко, что на отдыхе одному приходиться стоять, а другому отдыхать в его тени». Смеяться ни у кого не было сил. Вот что такое настоящий юг. Ас-саляму алейкум!
Бесполезно было бороться с невидимым врагом. Все попадали на рюкзаки. Кто-то от жары уснул прямо на вещах, расстегнув китель и закрыв лицо беретом. Это был наш мурманский лейтенант Толик. Я с удивлением смотрел на его белый живот, который покрывался красными пятнами прямо на глазах. Мне на секунду показалось, что он лежит на сковородке и его уже можно переворачивать. Сверху он уже хорошо прожарился. Но его никто не трогал. Куда там шевелиться! Всё было похоже на то, как будто из аквариума слили всю воду и сказали рыбкам: «Идите, погуляйте! Погода хорошая, солнышко…».
Где-то из-за спины я услышал голос Цветка:
— Ромыч, что они делают? А? Вдруг нападение. А патронов-то нет. Нет патронов. Вот что. Как отбиваться? Закидать их автоматами и рюкзаками?
— Саня, ты можешь просто на них крикнуть и они убегут. Сань, всё нормально. Тихо кругом.
— Вот-вот. Тихо. И это очень подозрительно. В июне 41-го тоже было тихо. Нужны патроны.
Когда уже казалось, что мало кто выживет, раздалась спасительная команда «Грузимся!». К нам медленно подъезжали два ТУ-154. Два самых настоящих пассажирских лайнера Аэрофлота.
Это был короткий полёт мечты. Вы когда-нибудь летали в пассажирском самолёте в первом ряду со снайперской винтовкой в руках, и при этом по салону ходят красивые стюардессы, поправляют белоснежные чехлы на наших креслах и предлагают попить водички или чая? Конечно, водички, холодной и много!
Через час мы грузились в пограничные «Уралы» в аэропорту Душанбе. Город завораживал. Чужой огромный город. Кто-то в машине громко спросил:
— Парни, а кто помнит какое сегодня число?
— Пятница, тринадцатое августа.
Ну что же! Отличное начало служебной командировки.

Мы приехали в часть в Душанбе и заночевали там. Холодный душ перед отбоем показался небесной наградой за наш первый день в республике Таджикистан. Приём был жаркий, в прямом смысле этого слова.
Утром выехали за городскую линию Душанбе. Природа резко изменилась и всё вокруг напоминало лунный пейзаж. Песок, холмы, песок и больше ничего. Вроде недалеко, тридцать километров от Душанбе, и мы приехали в учебно-полевой центр «Ляур».
Нам объявили, что здесь мы проведём 10 дней. Адаптация и всё такое. Расселили по огромным палаткам с голыми железными кроватями и объявили, что до обеда все свободны. После выполняем программу занятий и мероприятий.
В восемь утра в Таджикистане тебе кажется, что всё классно. Погода чудесная, день будет хороший. Через час понимаешь, что чувствует курица на гриле. Через пару часов ты проклинаешь все на свете. Всё вокруг горячее. Песок, камни, палатка, железные кровати в палатке, сигареты, вода… Всё!
Уже к обеду мозг начал плавиться и стекать со лба огромными каплями. Ты понимаешь, что 10 дней здесь — это человеческая трагедия. Пограничники тоже люди. Выпита вся вода, что набрали с собой из части, где ночевали. Вдруг нас позвали на спасительный обед.
Цветок держался бодро и буквально потащил меня на обед.
— Надо, Махновский, надо! Пошли. Привыкать надо, есть надо. Хоть компотика попьём.
Идея выйти из палатки и попробовать добраться до компота меня оживила. Остальные даже не пытались встать с кроватей.
Вместе с Цветком мы дошли до столовой и спросили у поваров-таджиков:
— Пацаны! Что на обед?
— Суп перловый. Только сварили. Горячий ещё. И каша гречневая с мясом. Вкусная, горячая!.. — и открыли крышку огромной кастрюли. При виде горячей каши я чуть не потерял сознание.
Цветок сделал вид, что такие обеды он пропускает и лениво спросил:
— Попить есть что? Компотик там, водичка?
— Да! Конечно! Кипяток есть, если чай хочешь, и компот. Только сварили, горячий ещё. Налить?
Не помню, как мы добрались обратно до нашей палатки. Вид горячего компота свалил меня с ног. Сашка тоже старался не сойти с ума. Спрятались в палатку и дышали жабрами.
— Саня! Вот если бы тебе сейчас предложили на выбор цинк патронов или бидон холодной воды, что бы ты выбрал?
Цветок посмотрел на меня взглядом, ясно давая понять, что разговоры о воде здесь неуместны.
— Были бы патроны — была бы и вода, — ответил он.
Внезапно он продолжил:
— Ромыч, а помнишь призывную комиссию, как в трусах стояли в военкомате. Полковника помнишь? Где, говорит, товарищ призывник, вы хотели бы служить? А я ему отвечаю: «Только в ОМОНе, товарищ полковник!». Он заулыбался и говорит: «А хочешь на границе служить? В пограничных войсках Российской Федерации? А? Следы, собаки, задержания нарушителей, ночные тревоги. — не служба, а сплошная романтика! Я, Ромыч, тогда язык набок, и кивнул. Так точно, хочу товарищ полковник! Я бы сейчас военкома этим обедом накормил бы здесь в палатке и компотиком запить дал бы.
Я улыбнулся. Я знал, что Сашка всегда гордился своей формой и службой в ПВ. Иначе бы не свела нас вместе судьба. Мы думали, мечтали и служили одинаково. Каждый с верой в Отечество и силу зелёной фуражки. И во время службы именно мысль, что ты на границе, всегда придавала сил. Ты — пограничник! А это значит — не отступать, преодолевать и выполнять. Другого не дано. Только так. Потом помечтаем и будем вспоминать с гордостью.

Внезапно что-то изменилось. Кто-то куда-то побежал, и мы услышали:
— Арктика! Тревога! Построиться с вещами и оружием! Быстро, парни, быстро! Боевая тревога!
Через 2 минуты мы стояли в клубах песка и пыли от бегущих солдат. Чётко и организованно построились, как учил майор Попов.
К нам обратился лейтенант Мирзоев, который вёз нашу группу утром из Душанбе:
— Значит так, товарищи пограничники! Сегодня на участках ответственности Калай-Хумбского и Хорогского погранотрядов были зафиксированы перемещения живой силы и техники вооружённых группировок. Возможны провокации с целью нащупать возможное место для прорыва бандгрупп из Афганистана на территорию Таджикистана и дестабилизировать обстановку. Командование приказало вашей группе немедленно выдвинуться на участок Хорогского погранотряда, занять позиции и ждать дальнейших указаний! Парни, ситуация крайне напряженная.
В это время мы услышали гул вертолётов. К лагерю подлетали четыре МИ-8. Они садились прямо в поле перед нами, поднимая стену песка.
— Так вот, –продолжал лейтенант, — Сейчас получаем необходимый боезапас, проверяем оружие и грузимся по машинам. Оружие — на предохранители. Выполняйте!
Через 15 минут я сидел в летящем в сторону афганской границы вертолёте. Сердце бешено колотилось, и здесь я увидел взгляд Цветка. Вот он, универсальный солдат! Здесь, на борту, с нами. Цветок кивнул мне: ну вот, браток, вот и началось. Погнали!
Через час полёта мы летели над Горным Бадахшаном. Когда из вертолёта я увидел его первый раз, то подумал, что прилетел на другую планету. Что это там за иллюминатором?
Памир! Божественный Памир. Всегда буду завидовать тем, кто увидит его в первый раз, вот так внезапно и близко. О, да! Это чудо света. Исполин планеты Земля. Это отдельный мир. Мы пролетали в ущельях гор, и крутили головами. Внизу под нами бурлящей рекой нес свои воды достопочтенный Пяндж, древний, как сам мир.

Глава 5. Калаи-Вамар

август 1996 года
Таджикско — афганская граница
Горный Бадахшан
11.30 утра

— Значит так, парни! Внимание! Здесь начинается ваша война! Мы приземляемся. Наша задача — быстро покинуть борт с вещами. Вы, четверо (лейтенант ткнул пальцем и в меня), идёте первыми без вещей, держите охранение, у каждого свой сектор по часам. Остальные разгружают борт. Оружие на предохранителе. Проверяем сейчас. И — внимательно, парни, внимательно!
Наш МИ-8 прижался лапами к земле, и мы пошли…
Свой первый десант с «вертушки» в Горном Бадахшане я запомнил на всю жизнь. Ты прыгаешь и касаешься земли. Потоки горячего воздуха сбивают тебя с ног. Сильный шум двигателя. Ты словно в невесомости и первые секунды ничего не понимаешь.
Воздух! Он был тягучий и прозрачный. Всё было по-другому. По-другому здесь означает, что я никогда не видел такой природы. Это была другая планета.
Одно дело, когда лет двадцать подряд смотришь «Клуб кинопутешественников» с Сенкевичем, и совсем другое, когда ты прикасаешься к Памиру своими руками. Это была фантастика!
Я помню, как застыл в оцепенении на несколько секунд. Шок. Горы. Передо мной были настоящие горы. Настоящий Памир! Крыша мира! Сердце Горного Бадахшана!
Вертолёты улетели, выбрасывая свои противоракетные фейерверки. Теперь можно было осмотреться и понять, где мы находимся. Нас высадили в долине, зажатой между двумя огромными горными хребтами. Горы были исполинские, они словно разглядывали нас с поднебесной высоты: «Что там внизу? Опять возня какая-то у этих людей?». Наверное, так медведь смотрит на муравейник под своими лапами.
Я осмотрел долину. Везде где можно было: на утесах, на горах, была жизнь: домики, сады, тропинки, дороги… Было очень интересно.
Лейтенант Мирзоев построил отряд. Проверили оружие, вещи, друг друга. Нам объявили задачу. Рядом были развалины древней крепости. Туда мы и направились. В некоторых местах ещё были остатки довольно высоких стен, остовы нескольких башен. Даже можно было представить, как крепость выглядела лет сто или пятьсот назад..
Мы вошли на территорию крепости, осмотрелись и выбрали место под лагерь. Наметили места, поставили часовых и стали устанавливать палатки. Все парни, конечно, озирались по сторонам, но уже чуть-чуть успокоились. Когда несколько часов назад нас подняли по тревоге в Ляуре и раздали патроны, то все подумали, что прямо из вертолёта мы вступим в бой. Но никто ни в кого не стрелял, и всё выглядело довольно мирно.
На вечернем построении лейтенант Мирзоев объявил, что здесь, в крепости мы ненадолго. Возможно на день или два, пока командование определится, на каком участке границы мы нужны по обстановке.
После Мирзоева к нам обратился прапорщик, который прилетел с нами из Душанбе. Это был невысокого роста, крепкий мужчина лет сорока с лишним. Отличали его усы и загорелое лицо, будто вылитое в бронзе. Было видно, что на границе он давно, и в мире мало вещей, которых он не видел.
— Ну, здравствуйте, ребятки! — как-то по-душевному начал прапор. Так обычно разговаривают доктора со своими пациентами.
— Зовут меня Пичко Игорь Иванович. Я прапорщик военно-медицинской службы. Прислан к вам из Душанбе, из военного госпиталя. На первые несколько дней, чтобы вы остались здоровыми. Мало кому это удастся сделать, но я постараюсь рассказать, что вам нельзя будет делать в первое время. Если вы послушаетесь моих советов, то я гарантирую вам жизнь и здоровье в этой прекрасной горной стране! Так вот…
Прапорщик вкратце рассказал, что нас всех ждёт в ближайшие дни. Там был полный набор: обезвоживание, обмороки, тепловые и солнечные удары, ожоги, тошнота, понос и различные другие мелкие и крупные неприятности. Не хватало только оспы и чумы.
— Просьба всем: не геройствовать! Сразу, как только стало плохо или просто не по себе, обращаться ко мне за помощью или советом! И то, и другое бесплатно!
Еще Игорь Иванович дал несколько советов и рассказал, что нам нельзя делать. Оказалось, что нельзя всё: пить сырую воду, есть фрукты первые дни, ходить без головного убора и мочить голову, как бы нам этого ни хотелось. И ещё тысячи нельзя, нельзя, нельзя…
Что-то стало не по себе.
С уверенностью бывалого солдата прапор поведал нам, что понос за два дня положит роту целиком и даже нападать никому не нужно будет. Но и этого было мало! Нас ещё ждали ядовитые змеи, скорпионы, а также вши, размерами, по словам прапора, не меньше кролика. Все эти гады уже видели и знают, что мы прилетели, и уже ползут познакомиться с нами поближе.
Игорь Иванович сказал, что сегодня после ужина, он проведет беседу с личным составом и ещё раз повторит свои советы и предостережения.
— Поверьте, ребятки! Многие правила спасут ваши жизни в этих горах. Я служу здесь с 1982 года, как Брежнева проводили. Кстати, боевой офицер был, царствие ему небесное! Ну об этом позже. расскажу Спасибо всем за внимание!
Дальше продолжал Мирзоев.
— Товарищи бойцы! Напоминаю, что ночуем здесь. Завтра ожидаем приказ о месте несения службы и обустройстве постоянного лагеря. Оружие всегда должно находиться на предохранителе. Готовность постоянная, высокая. Командиры отделений, ко мне! Остальным разойтись, готовимся к ужину.
Мы получили консервы, воду и устроились кому где удобно. Мне повезло, и я оказался рядом с прапорщиком. Рассказчик он был невероятно интересный. Я открыл тушенку и услышал голос прапора:
— Ой, да, конечно, где только я не был! Вы не смотрите, что я из Душанбе. Я всю афганскую границу ещё при Союзе проехал и прошёл пешком от Куляба до Ишкашима. Все посты, все заставы! Отслужил срочную в Пянджском отряде и остался на сверхсрочку. Чего только не было! Привыкаешь ко всему, а сейчас даже змеи расползаются, если слышат, что я иду. Потому, что знают, что и покусать могу, если надо. А слышат змеи хорошо и далеко, поэтому и не встречаемся.
Мы дружно рассмеялись. Этот человек умел общаться. Он так и работал с нами, как психолог. Спокойный, уверенный, он объяснял нам, что главное слушать советы, которые он даёт, и выполнять приказы командиров. Он рассказывал разные истории и примеры из своей службы, что было очень важно для нас.
— Игорь Иванович, а когда было страшно?
— Ух! Когда было страшно? — Прапорщик на минуту задумался и улыбнулся, — Да всякое бывало… Но вот, что первое пришло на ум, так это операция одна была в госпитале в Душанбе. Я помогал её готовить. Из многих и запомнилась. Десять лет назад, в госпиталь к нам бойца привезли. Прямо с границы после стычки с «духами». А он заряжающим АГС был. Ну, «духи», видимо, попали прямо в коробку с гранатами, она и взорвалась рядом с ним. Посекло его очень сильно. Досталось ему хорошо, но живой остался. Ну, привезли его срочно на операцию. Подлатали, осколки вытащили, подшили — жить будет! Повезло, вроде как. Пусть теперь в госпитале отлеживается родной! В-общем несколько дней проходит, он уже на костылях скачет по отделению. Но смотрим — бок не сходит, пухнет. Мы его на рентген — и ахнули! У него под лопаткой, там, где рука сгибается, в боку граната. На боевом взводе. Все охренели, конечно. Быстро собрали консилиум. Редкий случай в медицине был, когда врачи советовались с сапёрами. До сих пор удивляюсь, как парень жив тогда остался. Толкни его случайно, обнимись по-братски, да мало ли… И — всё! Так вот. Его в отдельную палату перевели с крепкими стенами. Велели лежать только на другом боку. Даже медсёстры, которые ему делали перевязки и уколы, и те, в касках и бронежилетах заходили. Парень не знал, что всё это значит, но, видимо, догадывался. Ему, конечно, ничего не говорили. Решили оперировать, но не в операционной. Она ещё могла понадобиться, если что. Костюм защитный хирургу сварили из железа. Специальный захват изготовили. Москва выслушала и добро дала. Оперировали в коридоре. Всё рассчитали, кто и что делает по секундам. Помолились и начали. Операция полчаса продолжалась. Всё чётко прошло. Вытащили гранату, и сапёры её забрали. Это было невероятно, но у нас получилось. Вот тогда, наверное, страшно было, это помню. И страшно потом стало. От того, что сделали, что спасли жизнь парню и другим. А как иначе? Пограничники своих никогда не бросают, — это факт!.
После такого рассказа хотелось встать и аплодировать нашим военным врачам. Много позже я читал об этой уникальной операции и восторгался мужеством и профессионализмом военных медиков.
— Игорь Иванович, а что это за крепость такая? — спросил кто-то из парней.
Прапорщик на секунду затих, выдохнул и стал рассказывать:
— Парни, я много знаю историй. Есть легенда про неё. Её мне рассказал мой дед, старый Исмаил. Он жил здесь, в Рушане. Я ещё мальчишкой всю крепость облазил, когда приезжал к нему с родителями. Так вот, слушайте, запоминайте и, может, другим расскажете.

«Легенда «Калаи-Вамар» (рассказ прапорщика).
Крепость эта называется Калаи-Вамар. Больше ста лет назад пришли сюда с миром русские казаки. В то время Англия, Китай и прочие хотели разделить народы Памира. Сделать их своими колониями. Впрочем, как и сейчас. Вышли люди мирные встречать казаков. Спасибо хотели сказать русским солдатам и царю Николаю. Под защитой России хотели жить. Ханы и эмиры просто грабили свои народы. У каждого своя банда, своя территория, свои правила. Устали люди. В общем, в 1895 году заняли русские эту крепость без боя. Убежал хан со своей бандой вниз по Пянджу на Язгулям. Не хотел дружить с Россией. Воевать хотел.
Подладили, починили крепость казаки, и стала она самым южным форпостом русской армии. Стали местные люди спокойно жить. Мир пришёл в Рушонское ханство.
Начальником крепости тогда был назначен Бирюков Аким Иванович, полковник русской армии, донской казак. Славный, говорят, командир был. Слуга царю, отец солдатам.
Был у него сыночек Ванечка. Привёз он его из Воронежской области, когда матери не стало. Помогал Ванечка всем по крепости: то водички часовому на пост принесёт, то по кухне поможет. Да и так всегда при деле был. Золотой ребёнок.
И вдруг случилась в этих местах любовь, что бывает раз в сто лет. Появилась тайна у Ванечки. Влюбился он в Багиру, племянницу местного торговца Давлатбека. Покупали казаки на рынке продукты для гарнизона, — там-то Ванечка и увидел первый раз Багиру, а она увидела его.
Сейчас у нас с вами август 1996 года. А там, за речкой (прапор махнул рукой в сторону Афганистана) знаете какой нынче год? Давайте посчитаем. Там сейчас 1379 год хиджры. И там всё по-другому. Потом расскажу почему. У них свои дороги истории. Медленно они идут, конечно… Но я отвлёкся. Так, на чём я остановился? Да, Ванечка…
Красавица была Багира. Давлатбек хотел её выдать замуж за хана, но пришли русские и хан убежал. Давлатбек решил ждать его возвращения. Багиру никто о свадьбе и не спрашивал. Таковы были обычаи, и им было тысячи лет. Других не было. Пока не пришли русские и не принесли памирцам справедливость.
Сильная любовь у них была. Тайная. Долго про эту любовь никто не знал. Но вот получилось, что понесла Багира от Ванечки. В любви оба жили, обнимали друг друга. Счастье им было и прятали они его от всех. Но пришло время и решил Ванечка всё рассказать отцу. Отцу верил, а сам не знал, что делать. Но опоздал.
Приказ пришёл в тот день казакам идти на Язгулям. Заставить хана мир подписать с Россией. Ушёл отец и отряд увёл. В крепости только караул остался, несколько человек. В тот же день всё и случилось.
Прямо на рынке у Багиры начались схватки. Она растерялась и не смогла уйти. Женщины увидели, что ей плохо, хотели помочь и увидели, что она беременна.
Всё! Спичка вспыхнула и подожгла костёр. Мгновенно собралась толпа, порвали на ней одежду, и погнала толпа Багиру по улицам в позоре к дому Давлатбека.
Гнев — страшная штука. Что ей тогда пришлось пережить, никто не знает. и не дай бог узнать такое. На одной из улиц Багира остановилась, осела у стены и тут же, на глазах у всех, родила. Никто не помогал ей, все только проклинали и насмехались. Толпа грешников! Ребёночек родился, закричал и прямо на руках у матери умер.
В это время муэдзин стал призывать всех на пятничную молитву. Толпа, наевшись смерти и унижений, стала расходиться в сторону мечети. Багира осталась на улице одна, с мертвым комочком плоти в руках. Истошный вой вырвался из её горла и захлебнулся. После того, что случилось, она умрёт, но прежде она должна показать ребёнка отцу. Своему Ванечке. Она встала и пошла к крепости.
Так мне много раз рассказывал мой дед, старый Исмаил. И когда он рассказывал, то из его глаз всегда текли слёзы. Это случилось на нашей улице, где он жил. Дед говорил мне, что ему было тогда лет десять, и что он очень сильно испугался. Потом, когда все разошлись, он позвал Багиру и провёл её через наш сад. Дал ей воды и тряпку, в которую она завернула обмытого мальчика. Да, ребёнок был мальчиком. Мой дед вывел её на тропинку и проследил за ней до самой крепости, почему всё так хорошо и знает в этой истории.
Багира подошла к крепости и окликнула часового на Северных воротах. Ванечка открыл ворота и сразу же всё понял. Понял, что смалодушничал, понял, что опоздал… Что нужно было сразу же всё рассказать отцу. Отец бы для них построил крепость, но он ничего не знал.
Они вдвоём вырыли яму у стены крепости и похоронили мальчика. Потом долго, каждый со своей стороны могилы, стояли на коленях и молились, опустив головы. Каждый своему богу. Наверное, в тот момент и Бог, и Аллах не могли смотреть друг другу в глаза. Потому, что их застилали слёзы.
Когда Багира с Ванечкой хоронили ребёнка и молились на свежей могилке, то весь караул, оставшийся в крепости стоял на воротах, еле сдерживая слёзы. Казаки сняли шапки и неистово крестились. Они ещё пока не знали, что смерть уже идёт и за ними.
Кто-то из часовых тревожно закричал. Казаки загудели. По дороге к крепости шла толпа. Казаки стали показывать в сторону дороги и кричать Ванечке с Багирой, но те ничего не слышали. Они хоронили своего мальчика.
Несколько казаков бросились к ним, схватили и силой затащили в крепость, но было уже поздно. Толпа, возбуждённая речью проповедника, подошла к воротам и вспыхнула яростью.
— Отдайте её нам! Мы знаем, что она у вас! Она — позор нашего народа!
Казаки пытались поговорить, но тщетно. Толпа начала хватать их за руки. Кто выстрелил первым, точно уже никто не знает. Закричали раненые, и обезумевшая толпа ворвалась в крепость и перебила весь караул. Никто не спасся. Искали Багиру с Ванечкой. Их нигде не было. И вдруг кто-то крикнул: «Здесь они, здесь! Все сюда!».
Оказалось, что они вдвоём закрылись в пороховом погребе. Погреб находился в подвале Южной башни. Двери там были старинные, прочные. Просто так их нельзя было взломать. Кто-то кричал, что Ванечку оставят в живых, если он отдаст им Багиру.
Наверное, тогда им было очень страшно. Наверное, тогда они целовали и обнимали друг друга. Прощались. Клялись увидеться в другой жизни, чтобы больше не расставаться.
А дальше всё кончилось. Раздался оглушительный взрыв. Взрыв был такой силы, что от Южной башни и примыкающих стен почти ничего не осталось. Ванечка взорвал пороховой склад, чтобы навсегда остаться с любимой. Им обоим было тогда по 17 лет.
Ещё сутки вытаскивали мёртвых из под каменных завалов. Погибло более 20 человек. Потом умирали ослеплённые и обожжённые. Взрыв был такой силы, что Ванечку и Багиру так и не нашли. Ничего от них не осталось. Только память.
После случившегося люди ужаснулись тому, что натворили. И покаялись. Говорят, что когда отряд казаков возвращался обратно, и полковнику Бирюкову в дороге рассказали о том, что произошло, то он сразу же поседел.
И когда русские солдаты, стиснув зубы от ярости, молча проходили по улицам селений, то весь народ стоял вдоль дороги на коленях, опустив головы. Все на коленях, — и старики, и дети. Это было настоящее покаяние.
Восстанавливать крепость не стали. Наказывать было некого. Виновные лежали на кладбище. Казаки устроили лагерь, на месте которого позже была построена пограничная застава. Много лет люди помнят, что случилось тогда, и с тех пор все дружат с русскими, и будут дружить всегда.
Да, кстати, дед говорил мне, что кто-то через много лет восстановил могилку и поставил табличку с покаянием. Так и стоит эта могилка там, за остатками Северных ворот крепости. Завтра могу показать, кому интересно.
Вот такая легенда, которую мне рассказал мой дед, старый Исмаил. А я рассказал вам, чтобы через много лет помнили, что здесь жила любовь, которую убили люди. Любовь, которую боги дарят человечеству один раз в сто лет.
Прапорщик закончил говорить. Все молчали. Кто-то из парней спросил:
— Игорь Иванович, а что стало с полковником, отцом Ванечки?
— Точно не знаю. Говорят, что он чуть не сошёл с ума, когда увидел остатки крепости. Потом перетаскивал камни, надеясь отыскать сына. Тщетно. Когда хоронили погибших казаков, то он плакал и просил прощения у каждого гроба. И потом, после похорон, внезапно пропал. Нашли его на берегу Пянджа, где он стоял на коленях и молился. Говорили, что в тот день, он вернулся в лагерь прежним полковником, крепким офицером с боевой выправкой. Как будто Пяндж тогда открыл ему какую-то тайну, и теперь только он знает, зачем ему жить дальше. Полковник Бирюков подал в отставку, которая была принята, и уехал в Россию.

Рассказ прапорщика меня ошеломил. Фантазия бурлила и мне живо представились вся эта история. Интересно, это было на самом деле или всё-таки легенда выросла из семечка вечности. Сто лет про любовь двух людей рассказывают. Вот бы ребята с моей заставы увидели эту старинную крепость…
Я вспомнил свою пограничную заставу на финской границе и ряд событий, благодаря которым оказался на древней земле Горного Бадахшана. Память моментально вернулась на месяц назад.
Все эти воспоминания пролетели у меня в голове за несколько мгновений. Я словно очнулся от воспоминаний и вспомнил, что мы ночуем на развалинах старинной крепости Калаи-Вамар. Рассказ прапорщика и легенда дали о себе знать и я долго не мог уснуть. После отбоя лёг на брезент палатки, положил под голову рюкзак и попробовал заснуть. Не получалось. События последних дней, их стремительность и новые ощущения в жизни заставляли думать о том, что происходит вокруг. Ребята тоже многие не спали: кто-то шептался, кто-то тихо молился. Некоторые храпели, и это вызывало зависть.
Захотелось закурить. Я встал, взял сигареты и вышел. Зашёл за угол палатки, переступил верёвки и присел на земле. И только я щёлкнул зажигалкой, как вдруг сбоку какая-то тень метнулась ко мне и мигом потушила огонь. Это был Цветок. В первую ночь он сам вызвался идти часовым.
Цветок схватил меня за руку и зашипел в темноте:
— Ты что, Махновский, сдурел? Курить в темноте! Семь снайперов вокруг крепости! Ты как на ладони!
Я оглянулся. Вокруг были остатки древних стен, сзади палатка. если меня и было видно, то только из космоса. Но спорить со своим другом я не стал. Спрятал сигареты, и пошёл в палатку. Лёг, прижал к себе свой АК и мгновенно уснул.

В ту первую ночь на Памире мне приснился необыкновенный сон. Снилось, будто нас построили в крепости на боевой развод, и капитан Жирнов ставит мне задачу:
— Приказываю выступить на охрану государственной границы! Вид наряда — часовой крепости. Задача — не допустить на территорию крепости посторонних лиц. Одевайтесь, получайте оружие. Выполняйте!
Я оглядываюсь и с изумлением вижу, что крепость цела. Ко мне подходит Цветок в казачьей форме и говорит:
— Махновский! Давай, одевайся быстрее и заступай часовым на Северные ворота. Я старший наряда, и — внимательно, браток, внимательно! Семь снайперов сидят вокруг крепости!
Я подхожу к лавке, а на ней для меня приготовлена форма казака. Я разглядываю её, надеваю, — она сшита будто специально на меня. Рядом стоит старинная винтовка со штыком. Я беру её в руку, а она словно моя. Как будто я уже стрелял из неё.
Потом я хожу с винтовкой по Северной стене. Рушан спит. Где-то горит свет. Всё спокойно. И вдруг слышу, кто-то идёт по дороге к крепости. Я хочу крикнуть «Стой!», но крик застревает у меня в горле. И вот я уже внизу, на улице у ворот крепости. Ко мне подходит девушка необычайной красоты, в руках у неё корзинка, в которой еда и бутыль с вином.
— Здравствуй, любовь моя! Я так долго тебя ждала! Так долго! Я знала, что ты далеко от меня, и знала, что ты вернёшься ко мне! Я принесла тебе еды. Кушай, мой хороший, кушай!
Я смотрю на неё и не понимаю:
— Ты мне снишься? Тебя же нет…
— Я есть, и ты есть. Я знаю, что ты есть. Му та живч.
— Что? Я не понимаю, что ты сказала?
Девушка достаёт лист бумаги, я разворачиваю его, а там написано:
«МУ ТА ЖИВЧ! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!».
Она обнимает меня и шепчет мне:
— Не приходи к нам, убьют тебя! Ты и я теперь рядом. Мы скоро с тобой увидимся.
Девушка исчезает в темноте. У меня пересыхает в горле. Я хочу открыть бутыль и просыпаюсь.

Глава 6. Бартанг

   Утром было построение. Конечно, в армии каждое утро какое-нибудь построение. Но как говорил майор Попов, построение построению рознь. И был прав. Это же майор Попов! Где он сейчас? Помнит нас? Конечно, помнит! Его проводы на КПП в Мурманске рождают сильные, мужские чувства. Запоминаются секунды, мурашки и пройденная дорога.
На второй день нашего десанта в Горном Бадахшане нам была поставлена первая боевая задача. Мы покидали остатки крепости и переносили лагерь.
Задача была ясная. Выдвигаемся в сторону селения Бартанг, устанавливаем постоянный лагерь, выставляем пост на дороге и берём под охрану мост через реку Бартанг. Внимание, готовность, собранность. Обстановка позволяет выполнить в точности приказ командующего.
Мы стали разбирать наш первый лагерь на памирской земле. Я оглядывал крепость и представлял себе, сколько же воинов она видела за свои века. Сколько бойцов вот так приходило и уходило из неё. Кто-то надолго, а кто-то всего на одну ночь. Я тоже воин, я ночевал в этой крепости. Я был здесь. История прошла и через меня. Спасибо тебе, Калаи-Вамар. Я запомню и расскажу многим о тебе. Обещаю. Расскажу твою легенду, про русских казаков, про пограничников. Далеко-далеко от тебя, за тысячи километров на Крайнем Севере буду рассказывать про крепость на «крыше мира». И может когда-нибудь вернусь к тебе снова. Очень надеюсь.
Собрали палатки, вещи, проверили оружие. Подошла машина с рушанской заставы. Такой же ГАЗ-66, что и в Алакуртти. Как же они все похожи друг на друга.
Я ехал на новое место службы и думал, сколько же их у меня уже было. Всего лишь за 2 года службы. И сколько я уже увидел и узнал благодаря нашей армии. А сколько всего впереди? Надо всё запоминать. Запомню. Пройду. Отслужу.
Мы ехали по Рушану. Я сидел в машине у борта и видел первые картины жизни памирцев. Люди, дороги, дома, сады, жизнь, любовь, стремления. И где-то рядом война. Приехали на место, сбросили вещи из машины и осмотрелись. Мы стояли у склона огромной горы. В обход скалы уходила дорога на Хорог. До моста, который мы должны были охранять было метров двести. Для армейского лагеря хорошее место. Видимо, подобрано было раньше, про запас.
Вся рушанская долина была как на ладони. Я даже увидел остатки крепости и очень обрадовался. Не знаю почему, но крепость мне стала словно родной.
Машина ушла за следующей партией нашей группы. Под руководством лейтенанта Мирзоева мы стали планировать лагерь, ставить палатки, обустраиваться. Русскому солдату всё нипочём. Поставь его в чистом поле, отдай приказ служить, и он будет там служить. Пока его не сменят. А если это пограничник, то чтобы сменить, сначала нужно будет найти его там, в чистом поле.
Машина сделала ещё пару рейсов. Работа кипела, и к вечеру на новом месте уже стоял новый лагерь. Поставлены палатки, налажена кухня, оружейный склад и всё необходимое для службы.

На следующий день был первый наряд по охране моста. Старшим наряда был назначен Цветков. Цветок — это как знамя части. С ним также пошли никельские парни Ваня Костюк и Андрюха Кудряков, наши, алакурттинские — Валера Карасёв, Лёха Раев, Валера Целовальников, и я. Так сформировалась наша группа. Первый наряд по охране моста через реку Бартанг.
Мост был большой для горной местности. Метров четыреста. Стратегически он был очень важен в плане перемещения военной техники и личного состава. Это был мой первый боевой пост в командировке. Мы останавливали гражданский транспорт, осматривали машину, проверяли документы. Машины были редкие.
Вокруг нас огромными стенами стояли горы Памира.
Афганистан, казалось, можно было потрогать руками. В голове крутилась песня Высоцкого «Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал». Я наслаждался окружавшим меня пейзажем. Днём была смертельная жара, а ночью приходил родной, пробирающий до костей холод. Были случаи, когда утром приходит смена, и ты одетый в бушлат и ватные штаны, в которых стоял на посту ночью идёшь обратно в лагерь. Выходит из-за горы солнце и — всё! Ты больше не можешь идти в тёплой одежде и прямо на дороге раздеваешься и несёшь вещи в руках.

Первая неделя нервозности прошла. Мы увидели, что памирцы — обычные люди. Каждый, кто шёл через мост, всегда здоровался и пытался с нами поговорить. Памирцы душевно спрашивали нас «как дела?», и каждый звал нас в гости. Чем больше мы общались с местными, тем больше проникались к ним симпатией и уважением. Уважение было их отличительным признаком. Я увидел, насколько у них сильны вера и традиции.
Первый восторг я испытал, когда к нам подошёл старик, на вид лет сто, и спросил, можно ли ему будет сесть в автобус, который мы остановим. Конечно, можно.
Когда подъехал автобус, и мы проверили документы, то дед зашёл в автобус и все, кто был в нём, дружно встали, предлагая ему сесть именно только на его место. Все. Мне показалось, что и водитель хотел встать и уступить своё место. Дед замахал руками, и всем своим видом показывал, что он ещё бодр и молод, просто волосы почему-то поседели. Но после недолгих уговоров, деда посадили на самое лучшее место.
С традициями и обычаями памирцев позже я сталкивался много раз. И благодарен и Богу, и Аллаху, что я в них участвовал.

В один из дней я нёс службу на мосту. Была полуденная тишина. Солнце плавило воздух, камни и мозги. Не то что пошевелиться, дышать было тяжёло. Машин и прохожих не было, и каждый попрятался, где можно было найти хоть какую-то тень. Когда-то здесь был пост ГАИ и теперь я прятался от солнца под навесом и смотрел на Памир.
Всё замерло в таком зное, и вдруг метрах в десяти на дороге я увидел чудо. Фантик от конфеты, лежавший на асфальте, вдруг поднялся в воздух и начал кружить, будто танцуя. Потом упал на дорогу. Может это мираж? Бр-р-р-р!.. И вдруг фантик, словно следя за моим взглядом, снова оторвался от дороги и начал кружиться, словно говорил мне: «Посмотри, посмотри как я умею!». Удивлённый, я встал и пошёл к нему, а фантик так и кружился на высоте моей груди. Ветра не было, кругом знойная тишина. Я подошёл вплотную и был поражён. Вихрь, зарождение ветра. Маленький, только родившийся. Я сунул ладонь в невидимый воздух и почувствовал ветер. Вытащил — тишина, протянул руку и снова поймал завихрение ветра. Это было невероятно: передо мной танцевал маленький торнадо! Малой и озорной! Вдруг торнадо, качнувшись, пошёл в сторону моста. Словно строгая мама, выглянув из-за гор, крикнула ему: «Тори, мальчик мой! Ты где там летаешь? Быстро домой!».
Чуть позже, уже глубокой осенью я первый раз попал под ветер-«афганец». Всё вокруг потемнело, ущелье заволокло пылью, и я увидел ещё издалека, как он идёт по ущелью. Завораживающе страшно. Рядом со мной стоял БТР. Я ухватился за дугу и прижался к нему. Казалось, что сейчас ветер поднимет меня вместе с тяжёлой машиной и закинет на ближайший утёс. Тогда я сказал ему: «О, дружок, привет! Как ты вырос и возмужал! Помнишь меня и нашу встречу на мосту через Бартанг?!».

Служба шла своим чередом. Выполнение приказов, изучение местности, — мне всё это нравилось. Мне нравилось быть пограничником. Я был одним из тысяч других, а вместе мы были силой России.
Пост готовили к отражению возможных провокаций и нападений. Приехали машины, выгрузили кучу булыжников, и за несколько часов местные умельцы из груды камней выстроили нам бойницы и защитные барьеры из камня. Без цемента, досок и каких-либо инструментов. Просто голыми руками выложили камни так, что машина на таран пойдёт и об стену разобьётся. Из отряда нам прислали БТР. Водитель-механик Владимир служил в Хорогском погранотряде больше трёх лет и мотался по постам и заставам. Интересный человек и хороший рассказчик. Кличка у Вовы была «Толстый». Откуда она у него, не понимаю, обычный парень. Он много общался с местными, дружил с ними. Многие пограничники знали его и, когда проезжали мимо, махали ему руками. От него первого я и услышал про Ага-Хана, духовного правителя памирцев. И про то, что памирцы — исмаилиты по вере. Слушать Толстого было безумно интересно. Я всегда шёл на пост, как счастливый студент идёт к любимому профессору на лекцию.

Как-то днём к нам приехали три человека на обычной легковой машине, как я позже узнал, офицеры управления Группы из Душанбе. Один — в форме капитана погранвойск, и двое — в маскхалатах, без знаков отличия. Ох, и здоровые же были парни! Помню взгляд Цветка, словно он говорил: «Ну вот, достойные бойцы. Воины, вижу».
Они нас стали расспрашивать про синюю «Ниву». Мы её прекрасно помнили, минут сорок назад как проехала, трое человек, документы в порядке. Машина пустая. Нам показали несколько фотографий, и Ваня Костюк сразу же опознал две фотки. Ткнул в них пальцем: он и он. У Ивана была невероятная фотографическая память. Он помнил лица и людей, сколько бы ни прошло времени. И даже мог в точности описать приметы, цвет волос и даже цвет глаз. Ни до, ни после я не встречал человека с такими способностями.
Иваныч опознал, и обрадованный капитан Соколик рассказал нам задачу и условия выполнения.
Банда. 9 человек. Все — родные братья. Я тогда очень поразился этому факту. Как так? Вся семья. Что же случилось? Почему они все пошли на преступления? Или кто-то был первый и потом потянул остальных? Воистину, один за всех, и все за одного.
По их данным, «Нива» будет сегодня возвращаться обратно в Хорог. Через наш мост. Другого пути нет. Язгулям перекрыт. Наша задача: под видом досмотра машины попросить всех выйти. Дальше их работа. Во время захвата быть на предельной концентрации.
Я взял пачку ориентировок и стал читать описания их преступлений и причины розыска. Я удивился. С первой фотографии на меня смотрел измождённый старик лет семидесяти. Я перевернул листок и не поверил: 28 лет! Следующий. То же самое. Только чуть моложе, 26 лет. Также и остальные. Пятеро уже были арестованы. Остальные бегали.
Читая ориентировки, я вдруг понял, в чём причина, в чём беда. Это наркотики. Опиум. Опий сожрал всю семью. Опий высушивает человека до костей спинного мозга. Чудовище забирает жизни. Поэтому-то с фоток на меня и смотрели старики. Братья вначале занимались мелкими поставками наркотика из Афганистана и сами попали в эту ловушку. Точно: «не рой яму другому, сам в неё попадешь».
Капитан Соколик вкратце перечислил их преступления, чтобы мы точно знали, с кем мы можем соприкоснуться. И добавил:
— Парни! Эти нелюди убили капитана Трунина и ранили двух ребят из вашей северо-западной группы.
Мы слышали про этот случай. Буквально дней пять назад, на одном из постов в направлении Душанбе, при проверке очередной машины, бандиты кинули в наряд гранату. Капитан Трунин погиб на месте. А парни из Питера остались живы, но их сильно посекло осколками, и они лежали в госпитале. Их жизням уже ничего не угрожало. Теперь мы знали, что их точно надо брать. Желательно живыми. Это уже было личное.
Несколько часов ожидания, и у капитана заработала рация.
— Парни, внимание! Машина едет. 15 минут хода. Трое человек. Это хорошо. Всё, как мы с вами проговаривали. По местам и предельное внимание!
Парни спрятались за домиком и нашим БТРом.
«Нива» выехала на мост. Трос был натянут. Натянуты были и наши нервы. Цветок поднял руку и жестом приказал остановиться.
— День добрый, старший сержант Цветкаускас. Предъявите документы, путь следования?
Цветок не торопился. Всё, как обычно. Мы с Костюком на подстраховке, рядом. Остальные парни делали вид, что от жары сейчас и в обморок могут упасть. Скорее бы вы уехали, и мы в тень убежим.
— Для осмотра машины прошу всех выйти из салона!
С Цветком в форме трудно было спорить. Мне кажется, если бы он приказывал, например, на арабском, то всем и без перевода стало бы ясно, что нужно просто подчиниться. Пассажиры вышли из машины. Дальше — молния! Захват! Я первый раз увидел, как работает пограничный спецназ. 3 секунды. Ребята по воздуху пролетели мимо нас, — и вот уже троица лежит на земле! Щёлк! И они в наручниках. Чётко, быстро.
Начали потрошить карманы, и вот она. «Лимонка», горная, итальянская. Взрывается сразу от удара о поверхность. Я запомнил её в этой пыли. Слава Богу. Не время ей сейчас. Пусть лежит где-нибудь, как вещдок.
Капитан принимал решения быстро. Двоих задержанных кинули в машину, на которой они приехали, одного в «Ниву». Сам капитан сел за руль и ткнул в меня пальцем: «Ты с нами. Отвезём задержанных на рушанскую заставу. Потом тебя вернём.»
Я сел в машину справа на заднее сиденье, рядом с задержанным. Едем в Рушан на заставу. Там этих троих скидывают в окоп и меня ставят их охранять. Ну за что же мне это такое? Нужно вести себя достойно и не сомневаться, если что. Вспомнил список преступлений этих бандитов и убийства пограничников. Для меня это были враги, чужие и чуждые мне, нелюди. За свои преступления они ответят перед своим народом. Но я вдруг вспомнил капитана Трунина, который летел с нами вместе из Питера. Мне почему-то запомнились его залихватские усы. Наверное, такие были у гусаров раньше. Помню в полёте он шутил, подбадривал хмурых. Рассказывал, что родился в Тбилиси. Папа был военным комиссаром. И что это уже третья командировка, и что разное было. Главное, всегда быть начеку. Если служить, то служить. И вот теперь я смотрю на этих людей в наручниках. На тех, кто возможно убил человека, который приехал защищать их страну. Защищать чужой народ, чужие дома от войны, от захватчиков, от несправедливости. Он приехал помочь, отдать силы, а отдал свою жизнь. Странно это всё. И тогда, стоя рядом с этой ямой, я понял, что вот она — война, которая всегда рядом. Война с наркотиками, война с бандитами, война со злом. И что на этой войне погибают пограничники, настоящие и храбрые люди, те, с кем ты получаешь приказ и выходишь на охрану государственной границы.
Какая-то злоба охватила меня тогда, и я задумался. Один из задержанных уловил этот момент и сделал шаг по окопу ко мне:
— Брат, дай закурить! Руки связали, видишь? Что к чему? Я что сделал? Я шофёр.
— Ещё шаг — и я стреляю тебе в голову! Стой, где стоишь! Не двигайся!
Я увидел его взгляд. Взгляд зверя, загнанного в ловушку. Он на всё готов, чтобы освободиться. Он может покусать и покалечить. Только дайте свободу. Но он осёкся. Он тоже увидел мой взгляд. Решительный взгляд русского солдата, который не боится диких животных.
Дальше всё было по плану капитана Соколика. На пятнистом БТРе отрядной разведки приехали крепкие ребята и, без церемоний, покидали задержанных в боевую машину. По разговорам и приветствиям я понял, что за ними шла настоящая охота, и что они, точно дикие звери, смогли обойти расставленные ловушки и вырваться из Душанбе в Хорог. Разбившись на группы, банда разбежалась и могла, потерявшись, натворить ещё массу дел. После убийства пограничника терять им было нечего. Но для этих бандитов всё закончилось на мосту через Бартанг.
Позже я узнал, что двое и были те самые убийцы, а третий действительно оказался шофёром из Хорога, и случайным участником этих событий. М-да, а я ведь ему чуть голову не прострелил тогда в окопе на рушанской заставе.
Обратно до поста меня привезли на том же БТРе, на котором и увезли задержанных. На посту все стали расспрашивать и узнавать подробности. У них уже взяли объяснения и записали подробности задержания пассажиров синей «Нивы». Начались разговоры, что возможно кого-то наградят. Мальчишки.
Разговоры прервал Цветок. Он приказал всем разойтись и занять свои позиции, и напомнил, что мы несём службу в условиях чрезвычайного положения. Спасибо, Саша…

Буквально в первые же дни нашего пребывания на мосту произошёл случай, который мог в корне изменить спокойствие в нашем районе, а также мог вылиться в непримиримый конфликт с местным населением.
На пост всё чаще стали приходить местные мальчишки и за дополнительную плату доставляли нам продукты и прохладительные напитки из рушанских магазинчиков, тем самым зарабатывая себе денег, а нам облегчая службу на посту. В один из дней мы скинулись, и заказали пацанам привезти нам плов, который памирцы готовят лучше всех в мире.
Ребята привезли плов и соки. Мы по очереди кушали и разговаривали с ними. Громче всех рассказывал о своей службе Лёха Раев. По словам Лёхи, подготовка космонавтов для полёта в космос не имеет ничего общего с нашей подготовкой в Мурманске. С увлечением и отчаянной жестикуляцией он рассказывал бачатам, что майор Попов гонял так, что по его словам, мы переплывали Кольский залив с полным снаряжением и по пути душили крокодилов руками. Мы с Цветком стояли рядом, и ели вдвоём из одного котелка на стене бойницы, где крепился трос. Цветок снисходительно слушал Малого, и улыбался таким сказкам.
Малой вошёл в раж:
— По ночам стреляли, днём разбирали-собирали автомат с завязанными глазами. Саня наш за пять секунд может разобрать и собрать автомат. Бача недоверчиво посмотрели на Цветка. Тот отрезал:
— Прекрати лишние разговоры. Не болтай.
Малой не унимался:
— Пацаны, я могу собрать и разобрать автомат быстрее всех. Мальчишки засмеялись:
— Ты только говорить умеешь, а хоть раз стрелял из автомата?
Малой закипел:
— Спорим, я сделаю рекорд сейчас. У меня часы с секундомером. Засекайте.
Кто-то из парней взял часы, включил секундомер и показал готовность. Лёха положил автомат на дорогу, встал на колени и приготовился, ожидая команды на старт. Вокруг него мгновенно образовался круг, местные все сидели на корточках напротив, и ждали спектакля.
Секундомер пошёл и Лёха увлечённо стал разрывать автомат на части. Но, как обычно, растерялся, споткнулся и бросил. — Сейчас, сейчас, просто растерялся малёхо. — Ладно, ладно, не верите, давайте соберу. Спорим?
Бача кивнули головой, секундомер включился и Лёха стал собирать чётко и грамотно. Излишняя уверенность подвела его, и в самом конце сборки произошла страшная ошибка. Малой забывшись, схватил магазин, который, конечно же хватается самым последним в любом случае, пристегнул его, передёрнул затвор и нажал на спусковой крючок. Я видел это сверху своими глазами, стоя сбоку. Цветок же стал собирать посуду и отвлёкся. Малой нажал, прозвучал выстрел. Благо бача сидел на корточках и шальная пуля прошла у него прямо между ног, чиркнула об асфальт и ушла в горы. Страшно представить, если бы он опустился на колени, как некоторые другие. Оба малых побледнели: и наш, и памирский.
Цветок выскочил на дорогу:
— Что случилось?.
Все накинулись на Лёху с упреками:
— Ты что, б…, делаешь? Ты чуть не убил его!
Как же тогда нам всем повезло! Я не представляю ситуацию, при которой мы смогли бы объяснить толпе местных, что Лёха просто перепутал магазин с другой деталькой от автомата, и случайно убил ребёнка. Цветок схватил Малого, сорвал с него берет, и надавал лещей. Потом отнял автомат, развернул к лагерю и дал пендаля: — Значит так, чтобы залез в палатку и не высовывался. Я с тобой вечером поговорю. Малой обиженно поковылял в сторону лагеря, бурча себе что-то под нос. Из лагеря уже бежали к нам Мирзоев и ребята. Всех быстро успокоили, случайный выстрел — все живы.
Этот случай раз и навсегда лично мне дал понять, какие ужасные последствия мог нанести всего лишь один выстрел. А произошёл он потому, что кто-то так и не понял, что играться с оружием нельзя. Нельзя никогда.
Отвел Господь в тот день беду, отвёл.

Было начало сентября 1996 года. Наша Первая резервная застава продолжала нести службу на мосту через Бартанг. Иногда с нами несли службу бойцы местной милиции. С одним из них, Аликом, я и сдружился. Алик рассказывал много интересного про свой народ, знал легенды и истории. И сам с интересом расспрашивал и слушал про Север, про снежные Апатиты и северное сияние. Когда я ему рассказал, что у нас полгода день, а полгода ночь, то Алик сначала не поверил. Обиделся, как мальчишка, подумал, что я его разыгрываю. Но потом, немного остыв, заявил:
— Ничего не хочу! Только мира хочу на своей земле. И ещё хочу прожить один ваш полярный день, точнее, ночь. Чудо какое! Круглые сутки светло! Вот прямо так, как сейчас? Двадцать четыре часа? Интересно, как так — ночью светло? А как спать? Ведь ночью темно должно быть. Пока сам не увижу– не поверю. Увидеть хочу!
При этих словах я вспомнил Губайдуллина. Как он жаловался мне на белые ночи.
Что-то защемило внутри пограничного сердца. Вспомнилась финская граница, полные валенки снега, застава… Я вдруг понял, что последнее время даже не вспоминал ребят. Как они там? Кто им печёт хлеб? Как же было бы круто позвонить им и сказать: «Здорово, пацаны! Как вы там?».
А если дозвониться до Жирнова, и на вопрос «Как дела, солдат?», ответить: «Порядок, товарищ капитан! Служу России!».
Я вспомнил службу на финской границе и стал рассказывать Алику смешные истории из службы, которых у каждого пограничника столько, сколько дней он отслужил в погранвойсках. Алик слушал и веселился.

Вдруг к мосту подошли несколько девушек. Нарядные, будто шли с какого-то праздника. Местные девчонки. Уру-ру! Как же преобразился пост! Расстёгнуты пуговицы до зелёных тельняшек, береты сдвинуты, улыбки на лицах… Пре-о-бра-же-ние!
Девчонок было пять или шесть, точно не помню. Они все шли по другой стороне, дальней от нас. Но, приблизившись к нам, одна из них смело перешла дорогу. Поравнявшись со мной и Аликом, звонко крикнула:
— Привет!
Привет предназначался Алику. Я обернулся и хотел что-то ответить, но слова просто повисли в воздухе. Это была она! Та самая девушка из моего сна в крепости! Она ещё раз обернулась и, довольная произведённым эффектом, пошла быстрым шагом к подружкам. Подружки снова встретились, начали шептаться, смеяться и оглядываться.
Девушки везде одинаковые, во всём мире, когда вместе обсуждают парней.
То свое состояние я очень хорошо помню. Мистика? Нет. Любовь? Возможно. Но такого чувства я ещё не испытывал. Что происходит? Небо начало кружиться и я стал «взлетать» с душевным волнением.
Всё это время Алик мне что-то говорил и вдруг заметил, что я «завис». Он тряхнул меня за плечо:
— Рома! Рома, что с тобой? Влюбился, что ли? Этого не может быть. Ха-ха-ха! Он влюбился!
— Да нет… Алик, подожди, не гогочи! Здесь другое… Послушай!
И я рассказал Алику про свой сон в крепости.
— Алик! Я помню её глаза, её взгляд. Это она. Этого просто не может быть. А мой сон в крепости. Если бы умел рисовать, то я нарисовал бы тебе эту девушку в точности. Да зачем рисовать, вот она прошла только что. Это она.
Услышав про сон, Алик отшатнулся, как мне показалось. И сказал мне:
— Эту девушку зовут Гуля. Дочь Булата. Очень уважаемый здесь человек. Он мой сосед, на одной улице живём. Через дорогу дом.
И почти шёпотом добавил:
— А в крепости дух живёт! Кто там ночует, тому он и снится. Только мальчик, младенец. Снится и просит помочь выйти из крепости. Говорит, что за стеной у него дом. Мы с ребятами ещё в школе там играли, и заснули днём, набегались. Он мне тогда и приснился. Страшно так было, что я к крепости больше не подхожу. Я тебе потом расскажу, что там было.
— Алик, ты её знаешь? Алик, дружище, познакомь нас. Очень тебя прошу! Пожалуйста!
— Здесь что-то случилось. Что-то произошло с тобой, я вижу. Но так нельзя. У нас не принято. Если будешь в гостях или ещё где, я вас познакомлю. Обидишь её — убью тебя.
Я ни о чём не думал тогда, кроме её глаз. Они были невероятно голубыми, почти прозрачными. Красивые глаза красивой девушки запоминаются навсегда. И ещё этот голос! «Привет», — сказала она. Привет. Это явно было для Алика. Но она же видела, что он со мной и, возможно, специально подошла.
Гуля. Её зовут Гуля… Я знаю её имя. Алик, услышав про крепость, перестал смеяться. Словно что-то знает. Что знает? Про мои сны? Я улыбнулся и вспомнил фразу про моё убийство. Впоследствии я много раз её слышал. Так местные мужчины в разговорах защищают честь своих женщин. Эта фраза на мужском языке означает: «Брат, будь настоящим мужчиной, умей отвечать за свои поступки!».
Всё это было тогда для меня не столь важно. Я думал, что произошло в тот момент. Сложно описать. Словно боги варили счастье в огромном казане и раздавали людям. Так вот что такое счастье: этот миг, её глаза, её голос! Меня закружило, я опьянел от нахлынувшего чувства. В одну секунду я стал счастливым человеком. Я влюбился.
— Алик! Алик! Познакомь нас, слышишь?
Он посмотрел на меня внимательно и снова начал хохотать.
— Рома, клянусь, я такого никогда не видел! Был с утра мужчина, и — всё! Нету мужчины! Есть влюблённый баран.
— Тише, тише, Алик! Парни с ума сойдут, если узнают. Такой повод поржать. Не отцепятся. Да и всё равно. Да, Алик! Я влюбился в неё с первого взгляда. Расскажи о ней, пожалуйста!
Алик понял, что такое внезапность. Я осадил его вопросами, и он рассказал мне всё, что знает. Или, точнее, то, что хотел рассказать.
Зовут ее Гуля. 19 лет. В октябре день рождения. Соседка по улице. Учились в одной школе (другой здесь не было). По его словам, была когда-то в него влюблена (ну, конечно, верю!). Переехала с отцом из Узбекистана в дом деда. Гуля как-то рассказывала, что мать совсем не помнит. Красавица, конечно. Очень красивая. Гордая. Пытались свататься. Всегда — нет! Дальше разговоров женихов не видно. Отец её очень любит, старшая она в семье. три брата и две сестры помладше. В семье достаток. Дом очень хороший, старинный, крепкий. Несколько поколений строили. Булат торгует на рынке, да и связи у него везде хорошие. Уважаемый мужчина здесь.
Я слушал Алика и прервал его:
— Алик, мне к её отцу надо. Свататься буду. Я за ней приехал.
Алик вытаращил на меня глаза. Потом покрутил пальцем у виска и сказал:
— Я думал ты просто влюбился. Думал так. А ты сошёл с ума. Ты — сумасшедший. Иди к Бартангу, окуни в него голову и скажи: «Уважаемый Бартанг, моя голова горячая! Очень горячая, помоги мне!». Бартанг поможет тебе. Он столько сумасшедших от любви видел за тысячи лет. Ты понимаешь, что ты увидел её два часа назад. Остынь.
— Нет, Алик! Я будто знал её всю жизнь. Она чудесная девушка. Я сам скажу ей об этом.
Мало сказать, что в ту ночь я почти не спал. Её глаза словно смотрели мне в душу. Я представлял её образ и уже разговаривал с ней. Помню, она меня спросила: «Ты что там у Алика про меня выспрашивал? А? Давай сразу с тобой договоримся. Хочешь узнать — спроси у меня. Я тебе сама расскажу. Я должна успеть!..»
Я проснулся. Что опять происходит? Она будто рядом. Гуля! Как мне её найти? Мне нужно её увидеть! Чего бы мне это ни стоило! Боги, помогите мне, пожалуйста!
Меня закружило от счастья. Я понимал это. Словно появилась моя дорога в жизни, будто я выбрал свою, правильную дорогу.

Утром следующего дня я снова вышел на охрану моста. Алика не было. Это дало мне возможность побыть со своими мыслями и чувствами наедине. Казалось, что вот-вот что-то начнётся. И это что-то началось…
К посту со стороны Хорога подтянулась внушительная колонна техники и грузов российских пограничников. Первый БТР остановился на посту, пропуская колонну. Бравый майор, спрыгнув с брони, крикнул:
— Майор Шунин. Кто старший?
Цветок коротко доложил.
Майор отчеканил:
— Приказ полковника Дорофеева. Усиление сопровождения колонны. Я забираю БТР, плюс два бойца на броню. Движемся до стыка с Калай-Хумбом. Ваша машина замыкающая. Три минуты на сборы и — догоняете нас. Выполняйте!
Саня мгновенно оценил обстановку.
— Целовальников — старший БТР, Карасёв и Махновский — на броню! Выполняйте!
Мы проверили оружие, боезапас, и запрыгнули на боевую машину. «Старый» сел на броню впереди, мы с Карасём — сзади башни по разные стороны. Толстый завёл двигатели, и мы поехали догонять колонну.
Навстречу горному ветру и новым приключениям!


Глава 7. БТР. Самоволка. Достархан

Колонну догнали быстро.
Толстый по рации передал наши позывные, и мы пошли со всеми в ход. Я ехал в боевом сопровождении и сидел на левом борту БТРа. Моя боевая задача — контролировать сторону Афганистана. Господи, да о таком я раньше, когда был мальчишкой, только мечтать мог! Сейчас я вырос, и моя страна доверила мне право быть сильным. Если бы вы знали, какое это было мужское наслаждение!
БТР ехал по дороге, которая петляла прямо в облаках. Иногда казалось, что сейчас мы заедем прямо в небо, а потом медленно спускались в небольшие долины-оазисы, где среди серых скал была жизнь.
Я ехал и смотрел на Афганистан. Я смотрю на тебя, загадочная и несчастная страна! Сколько же я про тебя слышал и читал, Афгани?! Почему-то сразу вспомнился Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Когда они знакомятся, Холмс сразу ошарашивает Ватсона, с одного взгляда определив, что тот служил в Афганистане и даже то, что он там был ранен. Одной из моих любимых книг в детстве были рассказы про Эфенди, — невероятно мудрый персонаж и счастливый афганец!
Потом, когда наши вошли в Афган, я всегда с замиранием сердца смотрел фильмы и читал статьи и рассказы про отвагу советских воинов.
Когда-то патроны закончатся, и Афганистан отложит свои ножи в сторону. Так, наверное, думают те, кто приходит к ним. А он, проводив гостей, снова чистит оружие для следующей войны. Это продолжается уже сотни лет.
Никто не против, если у народа есть свои традиции. Хорошо, если такой народ живёт где-то далеко. Но кто же будет терпеть, когда за соседским забором постоянно кого-то убивают, что-то взрывают и что-то делят. А по ночам, когда особенно темно, по общей улице перебегают к вашему дому странные грязные люди, между прочим, родственники вашего соседа, прячут под одеждой пакеты с наркотиками и пытаются, суки, их еще и вашим детям дать попробовать. Ясно, что любой мужчина возьмёт оружие в руки и пойдёт наводить порядок на улице: драться за своих детей и безопасность семьи. А крепкие мужские драки всегда заканчиваются кровью и сломанными жизнями. Хуже того, забранными жизнями наших мужчин. И политика здесь ни при чём. К сожалению, сосед такой!
Я вспомнил слова прапорщика Пичко о том, что у них сейчас там конец 14 века. Что они идут своим путём. Прямо представилось, как они идут в пыли и стреляют в историю своего народа из всех видов оружия, что продали им с западного оружейного магазина. Фантазия у меня разыгралась, и я живо представил себе, как по пыльной дороге афганской истории к ним приезжает автолавка с американским номерами и дядя Сэм продает оружие.
— Вот, смотри, есть Стингер (с прошлой войны завалялся), недорого, бери, два барана хватит. Ты возьми винтовку и старые сапоги в подарок. А ты что стоишь мальчик? Денег нет? Ну ничего страшного. Подходи поближе. Вот тебе автомат Калашникова и патроны к нему. Это тебе подарок от американского народа к шестнадцатилетию. Ты только войну не прекращай. Сражайся, как отважный мул. А мы здесь американские границы влияния установим, и ты у нас на посту старшим будешь стоять.
И вдруг я только сейчас понял, что на той стороне даже дороги нет! На всём протяжении пути, что мы ехали, там бежала тропинка-ниточка. Она шла параллельным курсом — то поднималась, то опускалась. Как и история этой страны.
В тот день я первый раз увидел овринги. Овринг — это когда тропинка упирается в скалу, и прямо над Пянджем в скалу вбиваются прутья. На них укладывается деревянный настил и получается дорога над пропастью. Или прямо по выступам в скале укладываются камни и получается каменная тропа для одного человека. Скалу обошёл и можно снова идти по тропинке. Овринги — страшная штука. Потом уже, от памирцев, я узнал, что если два афганца заходили с ишаками, на которых везут товары, с разных сторон на овринг (овринги бывали и по сто метров) и встречались на середине, то вещи перекладывались на одного ишака, а другого ослика просто скидывали в Пяндж. Иначе никак, — ослы, оказывается, не умеют пятиться по оврингам. Когда я это узнал, всё стало понятно. Осёл — упрямое животное. Ему не хочется учиться, проще прыгнуть в пучину войны и погибнуть там…
По пути мы проезжали пограничные заставы и посты боевого охранения. Я с гордостью, отметил про себя, что такого поста, как наш, на мосту, больше нигде не было.
Иногда душа пряталась в подсумок с патронами. Дорога с нашей стороны была нормальная для горных условий, но в некоторых местах сердце замирало. После обвалов или камнепадов дорогу расчищали, но она становилась уже, и БТР еле-еле умещался на горном серпантине. Ещё чуть-чуть — и колеса просто зависли бы в воздухе. Картина не для мам с детьми: сидишь, вцепившись в дугу БТРа, смотришь вниз, а под тобой пропасть. И где-то внизу Пяндж.
Во многих местах внизу, под обрывами, мы видели остовы автомобилей. Грузовых, легковых, разных. Аварии машин — там обыденное дело. Страшные аварии. Кто-то занервничал, не справился с управлением; у кого-то отказали тормоза. Толстый знал все эти случаи и с увлечением пересказывал подробности этих трагедий. Водители всегда делятся с другими водителями техническими подробностями, чтобы другие не повторили ошибок на этом участке дороги. Ужасное состояние: ты прямо слышишь эти крики в сорвавшейся машине, и видишь со стороны, как это всё было.
Погибших доставали, хоронили, а машины не поднимали. Так и лежат они там годами, лучше любого знака напоминая о том, что Памир ошибок не прощает.

Я спохватился, — размечтался и перестал видеть опасность. Моя задача — предупредить, а я как завороженный прижался к машине и впитывал каждый метр фантастического Памирского тракта. Слава богу, всё было спокойно. Колонна растянулась по склонам на полкилометра. Иногда можно было видеть первые машины, крадущиеся по склону уже другой горы. Местные автомобилисты, издалека увидев нас, с ловкостью фокусника прижимались к скалам, и мы разъезжались с ними буквально в сантиметре.
Ближе к Калай-Хумбу склоны становились плавнее. Мы спускались с гор в долину. Порою появлялись долгие участки с ровной и прямой дорогой. Здесь Толстый давал газу, и машина, соскучившись по воле, набирала скорость и наслаждалась простором. Какой же тогда был восторг! Как мальчишки, которые катаются на большой машине. Но то автомашина, а это мощная военная техника. Ты сидишь на железной броне, в руках у тебя боевое оружие. Молодость, адреналин!
На стыке с соседним Калай-Хумбским пограничным отрядом колонна остановилась. Мы попрощались с другими машинами и пожелали всем счастливого пути. Развернулись и поехали домой. Я усмехнулся и подумал: домой! Точно домой. Теперь мой дом — боевой пост на памирской земле, моя семья — надёжные ребята, с которыми я служу, моя девушка — Россия, которая ждёт моего возвращения.
Вдруг я чуть не сорвался с БТРа. Я вспомнил про Гулю!
Уезжая от неё в другую сторону даже не вспомнил. Утром такая каша была в голове! Майор и поездка навели в моих мыслях порядок. Я отвлёкся на войну. Теперь наступало время любви. Как же мне увидеться с ней и просто сказать, что она прекрасная девушка? Я пришёл в себя и решил действовать аккуратно, чтобы не навредить ей. С ужасом подумал, что ещё вчера я хотел постучаться в дом Булата и предложить отдать мне Гулю замуж. В сапогах и камуфляже. Ну, конечно, с чистым подворотничком. Интересно, он сразу бы начал стрелять в меня или пригласил бы пройти для этого во двор? Так или иначе, надо дождаться, когда она появится на мосту. Или как-нибудь невзначай спрошу у Алика. Или может сразу спросить у Алика завтра? Я снова начал мечтать и отвлёкся.

По дороге у пограничников всегда происходил «натуральный обмен». Местные бачата, едва услышав, что едут машины, выбегали к дороге и кричали:
— Сигарет, сигарет дай! Дай сигарет!
Кто-то кидал им сигареты, зная, что так они просят для взрослых. Иногда они стояли на поворотах, где БТР скидывал скорость, и мы отдавали им прямо в руки. Бачата же подкидывали нам своё угощение — арбуз или ещё что-нибудь в благодарность за сигареты. Многие парни возили конфеты и угощали пацанов. Бачата никогда не обманывали, потому что понимали, что иначе в следующий раз никто ничего на «обмен» не привезёт. Когда мы ехали туда, я всего этого ещё не знал. И Вовка из люка рассказывал об этой стороне выживания. На одном из поворотов по дороге туда я кинул полпачки своих сигарет. В общем, когда мы ехали обратно, то пацаны уже ждали нас по дороге с благодарностью, и, как оказалось, приготовили для нас дыню. Скорость была приличная. Толстый стал поглядывать на часы и всё чаще пускал машину галопом. На такой высокой скорости «обмен» не мог состояться. Но бача думал иначе. Он поднял дыню над головой, показывая, что ему тоже есть чем нас угостить. Когда наш БТР поравнялся с ним, то он вдруг собрался с силами, и рассчитав траекторию полёта, кинул дыню.
Сначала я не понял, что произошло. Треск, хруст и Валера (Старый) упал на броню замертво, а по лицу бежала кровь. Карась сидел с его стороны позади, и едва успел подхватить Старого, чтобы он не свалился на дорогу. Снайпер! — мелькнула мысль. И тут я понял, что Старый не ожидал, промахнулся, и поймал дыню своим лицом. И от мощного удара потерял сознание. Мы закричали с Карасём: «Тормози! Тормози!». БТР резко остановился, подняв клубы пыли. Когда пыль рассеялась, то — всё!
Вид распластанного Валериного тела на броне в ошметках дыни и кровавой юшкой из носа, как в постановке МХАТа, вызвал всеобщее веселье. Как говорят в Одессе, картина маслом! Смеялись мы от души минут пять, до слёз! Наконец, Валеру привели в чувство; он умылся, как смог, и мы поехали дальше.
Кстати, мальчишки, когда увидели, что «убили» пограничника, дали такого дёра, что гепард позавидовал бы им. Как же они тогда испугались! Они же не могли знать, что Валере было 40 лет, и он был уже не такой ловкий, как раньше.
Мы поехали, а на Старого было больно смотреть. Точнее, больно было ему. Лицо красное, нос распухший, а в щетине застряли не смытые кусочки дыни. Мы и не смотрели, чтобы опять не засмеяться.
Но потом всегда, до конца службы, подкалывали его, особенно когда он начинал спорить: «Старый! Может ты дыню хочешь?!. Валера злился, но ничего не мог сделать. Он уже был навсегда вписан золотыми строчками в мировую историю армейских приколов. С восточным ароматом спелой дыни.

Только мы успокоились после случая с дыней, как раздался хлопок. У нас лопнуло с правой стороны колесо. БТР чуток качнуло, но Толстый даже не стал останавливаться. Такое бывает: жара, БТР не первой свежести, и, видимо, резкое торможение на горной дороге нарушило целостность шины. Сидя впереди, Толстый и Старый начали волноваться и смотреть на часы. Начинало темнеть. А в горах темнеет так быстро, что пока вы дочитали эту строчку, вокруг нас уже была темнота, и только мощные прожекторы освещали дорогу. Скорость движения стала меньше. Толстый объяснил, что есть приказ: при наступлении темноты одиночные машины Группы ПВ обязаны остановиться на ближайшем посту или заставе, доложить по связи и оставаться на месте до рассвета.
Ночевать где-то никому из нас не хотелось, и Толстый снова дал по газам.
Резкий запах жженой резины ударил в нос. Смешное словосочетание. Я улыбнулся, представив, как Старый лежит на броне в ошмётках дыни, а по распухшему носу ему бьёт жженая резина. Это был бы полный, как говорят боксёры, нокаут.
Карась заволновался:
— Махновский, ты слышишь, что-то горит?
— Да, Валера! — у меня появилось какое-то предчувствие. Я не понимал что, но мне это не нравилось. Мы стали кричать Толстому, но он только отмахнулся, как от мух, и крикнул:
— Знаю, парни, тоже слышу, — воняет. Колеса одного нет, нагрузка пошла на соседние. Всё в порядке. Доедем. Так и знал, что надо было подкачать давление. Не волнуйтесь, скоро дома будем. Минут двадцать осталось.
И только он это сказал, как раздался ещё один хлопок. Взорвалось ещё одно колесо. Толстый успокоил машину и затормозил. Мы спрыгнули с брони, Вовка включил фонарик и посветил. Справа по борту оставалось всего лишь 2 колеса, первое и четвёртое. Слева положение было получше. Толстый проверил все колеса и смачно плюнул на остывающую от дневной жары дорогу. Судя по его плевку, наше положение было пограничным.
— Всё! Сели, поехали. Здесь недалеко. Доедем. Эта машина сделана в Советском Союзе. Она может ехать на четырёх колесах. А у нас их ещё шесть. Если, что, будете толкать до моста.
Мы залезли обратно на броню. Всё, что происходило, мне нравилось. Где-то в нашей Вселенной, на планете Земля, четыре русских пограничника в Памирских горах, на высоте около 2000 метров над уровнем далёкого моря, гладили и просили стального зверя вывезти их из горного ущелья в долину.
Мы поехали дальше. Вскоре появились огни Рушана, и мы выдохнули. И теперь с ветерком спускались с горы прямо в город. Но когда БТР набрал приличную скорость, прямо в конце спуска, с моей, левой стороны, откуда-то с боковой дороги выскочили белые «Жигули» и чудом не въехали нам в бок.
Толстый среагировал моментально. Он «бросил» машину вправо, тем самым избежав удара, и резко затормозил, чуть не въехав в каменный дувал. Чудом я не вылетел на дорогу, но успел схватиться за дугу и удержался. Здесь начиналось уличное освещение, и в свете фонаря я увидел такую картину: от левого борта отрывается колесо и, подпрыгивая, мчится мимо обалдевшего водителя «Жигулей». Поломав кусты, колесо мгновенно скрылось в зелёном кустарнике. Всё это произошло настолько быстро и стремительно, что секунд десять никто не шевелился, оценивая обстановку. Все живы, столкновения удалось избежать. Шок прошёл, задышали. Джигит за рулём «Жигулей», понимая, что сейчас потребуют объяснительную, вывернул руль и скрылся в темноте. Толстый смачно плюнул еще раз, теперь уже в сторону уезжавшей машины, и стал вылезать из люка, чтобы идти искать колесо.
Справа от нас была площадка, где собиралась местная молодёжь. Оказалось, что они всё это видели, и теперь толпой побежали к нашему БТР. Их было, может, человек тридцать, но мне тогда показалось, что их раз в десять больше. Толстый не стал дожидаться прибытия очевидцев, прыгнул в люк, и начал разворачиваться, чуть не задавив двоих подбегавших. Один вытащил другого прямо из-под колеса. Толпа загудела, заулюлюкала, и вдруг в нас полетели бутылки и камни, один из которых попал мне в руку. Валера чудом увернулся от бутылки, и она разбилась о броню. Стало сразу понятно, что поиски колеса придётся отложить до лучших времён.
Мы ехали по Рушану и молчали. Какое-то провидение забирало в тот вечер у нашего БТРа каждые полчаса по одному колесу.
Из-за гор вышла огромная луна. Толстый, невероятно заводной человек, крикнул нам, моментально подняв настроение:
— Завтра на Рушане откроется шиномонтаж, где будет написано «Колеса от БТР. В наличии и оптом».
Мы засмеялись. Какое счастье было увидеть справа, в свете луны, наш мост! Мы почти приехали, пара километров.

До моста оставалось совсем чуть-чуть, как вдруг Толстый внезапно свернул влево, и мы поехали по довольно узкой дороге, в сторону от моста. Через плечо он крикнул нам:
— Мы едем в гости!
Мы с Валерой переглянулись, приключения продолжались. Гости — это хорошо. Но я еще тогда не знал, что быть гостем на Памире — это всё равно, что быть живым богом и постучать в любые ворота. В любые.
Мы ещё пару раз свернули и въехали в селение. Ехать на БТРе по таким узким улочкам было похоже на то, как, если бы в вашем доме гулял, например, бегемот. Обязательно задел бы и пианино, и бабушкино кресло-качалку. Если бы мы остановились, то не смогли бы там развернуться.
Подъехали к дому. Ворота были старинные, крепкие и территория перед домом отличалась от остальных в лучшую сторону. За воротами виднелся большой, одноэтажный дом и деревья. Возле двора стоял фонарь и освещал двор. Толстый вылез из водительского люка, отряхнулся и спрыгнул с брони.
— Я сейчас узнаю, где хозяева, и вернусь!
Например, я верил Толстому, что он правильно все делает. Я видел, как он разговаривает с техникой, и вспомнил, сколько человек проезжая наш пост, были рады ему. Добавилось тревожное волнение, когда я понял, что мы свернули с маршрута, и что мы на военной машине, с оружием в руках находимся в настоящем горном селении Памира.
Толстый быстро вернулся. В доме всё ожило. Везде, где можно включили свет, кто-то стал открывать ворота.
— Парни, смелее! Здесь живут мои друзья. Заходите, я загоню машину во двор. Да, ещё. Оружие положите в БТР. Я закрою. В дом и во двор с оружием не входить.
Мы оставили всё лишнее в машине и вошли втроём в открытые ворота. Двор был широкий, уютный, переходящий в сад. Во дворе кругом были основательные на вид хозяйственные постройки.
На пороге дома стоял хозяин, — высокий и крепкий мужчина лет пятидесяти с гордым лицом памирца. Он спустился к нам по ступенькам и, когда мы вошли во двор, пошёл нам навстречу.
— Булат, — представился он. Здравствуйте, здравствуйте, заходите в дом! Очень рад вам! Счастье какое — у меня гости сегодня!
Он здоровался с каждым за руку и жестами приглашал в дом. Толстый загнал БТР во двор. Молодой парень, видимо, сын Булата, закрывал ворота. Карась спросил, где можно помыть руки и умыться, при этом пристально посмотрев на Старого. Тот засуетился и тоже заинтересовался умывальником. Булат жестом показал на стоящий умывальник возле дерева и велел сыну проводить нас. И, словно спохватившись, что-то громко крикнул в дом на своём языке.
Мы чистили камуфляжи и с наслаждением умывались. Вся пыль горных дорог была у нас на лицах, одежде и сапогах. В знак уважения, первым к умывальнику мы пропустили Старого. Тот умылся и стал просить у нас зеркало, как будто мы с Валерой взяли в поездку трюмо и сейчас из кармана его достанем. Все немного нервничали. Сейчас мы представляли русский народ в гостях у Востока.
Из дома вышла девушка, поздоровалась с нами и поднесла два полотенца. Одно отдала Старому и теперь ждала, когда умоется Валерка. После него я открыл краник и фыркая, как северный тюлень, стал умываться. Как же это было прекрасно! Холодная вода смывала все тревоги и усталость тяжелого дня. Боже, какие же у меня будут воспоминания! Первое боевое сопровождение колонны и ночная «самоволка» на БТРе, — не поездка, а мечта солдата! Хотя, какая «самоволка», — у нас сейчас личное время после службы.
Толстый подвинул меня, быстро помыл руки и сказал, что с рассветом доедем до моста (по его словам, ехать две минуты) и встанем на своё место на посту. Если что, он по рации сообщит утром. И всё. Всё складывалось отлично!
Я умывался и вдруг рядом с собой услышал:
— Здравствуй, мой хороший! Как долго я тебя ждала!
Я перестал дышать и поднял голову. Передо мной стояла Гуля и протягивала чистое полотенце. Я застыл на секунду вечности, и вдруг во мне всё вспыхнуло. Будто тысячи ярких солнц родились внутри меня и осветили самые дальние уголки моей души. Водопад желаний, нежности обрушился на меня, когда я услышал и увидел её снова. Возможно, из всех моих воспоминаний — это самое милое и самое трепетное из пережитого там, на склонах Горного Бадахшана.
— Пойдем в дом, нас ждут! — сказала она мне.
Я потихоньку приходил в себя. Это не сон! Она со мной разговаривает. Я вижу её. Это та самая девушка, единственная во всей Вселенной! Но как это скажешь, если ты, как дурак, стоишь и держишь полотенце в руках, а вода с головы стекает по тебе и каплями падает на землю.
Гуля засмеялась:
— Пойдём, пойдём! Отец ждёт.
— Какой отец, чей отец? Что ты здесь делаешь?
— Во-первых, ты даже не сказал мне «привет». А я тебе сказала. Я рада, что ты приехал. Это мой дом. Булат — мой отец, и я здесь живу.
— О, конечно! Привет! Я так… того… чуть-чуть укачало, пока ехали.
— Да не чуть-чуть, а нормально, — она снова засмеялась.
Наспех вытерев лицо и голову, я поспешил зайти в дом.

В доме всё было необычно, по крайней мере, для нас, северян. Первое, что сразу бросилось в глаза — это планировка дома. В доме были разделённые территории, но не было дверей. Ни одной. В центре дома стояли пять столбов. В крыше дома было широкое окно, и я удивился, вдруг увидев луну. Это настолько меня поразило, что я задумался: а много ли домов в мире, в которых ты прямо с постели смотришь на луну и можешь пожелать ей «спокойной ночи»?
Весь дом устлан коврами. Они были повсюду. Красивые, пушистые и обычные. Всё в восточных узорах и, главное, везде было очень чисто. Как будто нас ждали сегодня и весь день убирались. Булат пригласил нас на территорию, отделённую от других лакированным деревянным заборчиком. Здесь было возвышение над полом, — такой накрытый скатертью деревянный столик, высотой, может быть, с локоть. На нём уже стояли какие-то угощения и чистая посуда. Достархан!
Нам накидали вокруг столика мягких тюфяков, подушек, и мы стали рассаживаться, где кому было удобно. Я первый раз сидел за достарханом.
В доме было несколько женщин. Они суетились, как могли, и носились туда-сюда. Буквально на наших глазах столик был накрыт, словно скатерть-самобранка. Достархан, голосом Булата, приглашал нас кушать, пить и разговаривать. В это время я заметил, как Толстый сунул денег одному из парней Булата и что-то шепнул ему. Тот мигом выбежал из дома. Мы с Карасём переглянулись и поняли, что возможно сегодня ночью будут и русские песни.
За достарханом, кроме нас четверых, был сам Булат, двое сыновей лет 14 и 15-ти. Также пришли трое мужчин — соседи и друзья хозяина. Взрослые хорошо говорили по-русски, и мы стали знакомиться.
Первый факт, который поразил нас, это то, что женщин за столом не было. Они все сидели на своей половине дома и подходили к столу только тогда, когда нужно было принести блюдо или убраться. Мы осторожно спросили почему женщины не празднуют вместе с нами, и получили ответ, что за достарханом могут сидеть одни мужчины. Так принято. Больше к этому вопросу мы не возвращались.
Потом мы в ответную начисто поразили горцев, сказав, что мы из Мурманска. Рассказывать про Апатиты или Алакуртти было бесполезно, а вот про Мурманск люди старшего поколения должны были знать или слышать. Услышав, что в гости к нему приехали люди с Крайнего Севера, Булат ужасно загордился. У остальных были крайне заинтересованные и удивлённые лица, ведь в их понимании Мурманск находился где-то за пределами Млечного пути. Это было понятно. Млечный путь с Бартанга прекрасно видно, а вот Мурманск нет.
Булат выставил на стол запасы своего лучшего домашнего вина. Я видел, как он волнуется, и какой он счастливый, что у него в доме гости. Он же и поднял первый тост. Красиво, долго и душевно говорил. И последние слова, которыми он закончил тост были:
— И пусть наша жизнь течёт так же красиво, как это вино по моей ладони!
После этих слов он накрыл ладонью и прижал ею свой высокий хрустальный бокал с вином. Перевернул его, приблизил к лицу, и сделав лодочкой ладонь, начал пить. Восторг! Красное вино из перевёрнутого бокала струилось у него по ладони и, как с водопада, текло прямо в рот. Ни капли не пролив, он осушил бокал и пожелал всем сидящим за достарханом здоровья. Вот это было душевно! Никогда ничего подобного я не видел.
Мы выпили и начали кушать. Смешно вспоминать, но появилась первая проблема. На столе не было ни вилок, ни ложек. Памирцы кушали прямо руками, и это было для нас, как бы помягче сказать, непривычно. Стали искать для нас вилки и где-то нашли две старые, и принесли ложки.
Толстый, который давно дружил с местными, сказал нам:
— Пацаны, блин! Попробуйте есть руками. Уважьте хозяина! Когда вы ещё так покушаете?
Мы попробовали, и как же это оказалось вкусно! Мы развеселились, как дети, смеялись и отдыхали. Второй тост поднял Толстый с нашей стороны. Он говорил так ярко и так точно передавал чувство уважения к дому и его хозяину, что мне показалось, будто Луна смотрит в окошко, и запоминает, чтобы рассказать этот тост другим планетам. Слушая этот красивый тост я был уверен, что, сворачивая с дороги, Вова уже приготовил его для Булата и всех гостей, сидевших за достарханом.
Я тогда ещё подумал, что на одном большом ковре сидят мужчины из разных уголков нашей планеты, кушают и разговаривают на одном языке. На моём родном русском языке. Это было для меня очень важно.
Праздник был настоящий. Было очень тепло, душевно и очень дружно. Все перезнакомились, называли друг друга по именам. Каждый хотел сказать свой тост. Были танцы во дворе, шумные разговоры, и я тогда просто опьянел от счастья памирской ночи.
Ближе к утру праздник затих.
Нам дали какие-то огромные пуховые одеяла, в которые можно было завернуться и жить в них. Счастливые, как дети после дня рождения, мы мгновенно уснули.
Многие люди (да почти все!) чувствуют, когда наступает что-то особенное, какие-то перемены в жизни. Все хотят только хорошего, и никто не хочет плохого.
Это уже потом, вспоминая мгновения своей жизни, понимаешь, что вот они сигналы, знаки, предчувствия. Но всё это потом. А сейчас я ночую в доме Гули, в памирском доме под склонами огромных и вечных вершин.

В эту ночь мне приснился сон. Яркий, помню его до сих пор в мелких деталях.
Снится мне, что пост внезапно подняли по тревоге. Я одеваюсь, хватаю автомат, и запрыгиваю на броню. Ревут моторы, запах выхлопа, дым, и вот я уже в сопровождении колонны. Вдруг наш БТР обгоняет синяя «Нива», а в ней сидят бандиты, которых мы задержали на мосту. Я отрываюсь от колонны и начинаю преследовать «Ниву». Не понимаю почему и как, но машина уходит от погони, сворачивает на горную дорогу и скрывается в ущелье. Колонна моя уходит дальше, а я на своём БТРе сворачиваю за «Нивой» и продолжаю погоню. Я увлекаюсь и начинаю плутать по горам. Всюду, куда я ни поеду, везде утыкаюсь в скалу, в тупик. И вдруг понимаю, что у меня скоро закончится топливо в баках. Я начинаю нервничать, куда-то сворачиваю и, прямо за поворотом, на самом краю пропасти, стоит заправка. Будка, две колонки. И никого вокруг, ни одной души. Я спрыгиваю, иду к колонке. Из-за неё выходит дядя Юра Даниленко, царство ему небесное, покойный друг моего отца, и говорит мне:
— Сейчас Ромка заправлю, как раз тебя и ждал. Хотел уже закрываться и идти отдыхать. Устал сильно.
— Дядь Юра! Как вы здесь оказались, в горах? Вы же неживой.
— Работаю теперь здесь, назначили. Я-то как раз живой, а вот они уже нет.
И показывает мне на дно ущелья за заправкой. Я осторожно подхожу к пропасти и смотрю, что на дне ущелья лежит смятая и искорёженная «Нива», за которой я только что гнался.
— Не гонись за ними. Они все мертвые. Им уже ничем не поможешь. Давай заправлю. Езжай домой и не плутай здесь больше.
Дядя Юра заправляет мой БТР. Я машу ему, а он мне рукой показывает, по какой дороге ехать. Я выезжаю, вскоре догоняю свою колонну и приезжаю обратно на пост.
Потом уже, сотни раз вспоминая этот сон, я понимал, что какая-то сила оберегала меня от мертвецов, от неправильной дороги, от падения в горные ущелья, от ненужного шага.

Утро наступило очень быстро. Буквально через час после того, как мы легли спать. Удивительно, но я помню, что выспался. Старый, как мне показалось, и не ложился. По-моему, он просто тогда облокотился о стену, на двадцать минут закрыл глаза и готов был нести службу дальше. Действительно, старый пограничник!
За достарханом сидели Булат и Толстый. Булат что-то говорил Толстому, повторяя все время:
— Володя, ты меня знаешь! Я справлюсь с ними!
Толстый отвечал:
— Я не сомневаюсь, Булат. Ты сильный.
Они поднялись на ноги, стали выходить из дома и ещё раз толкнули нас.
Мы Валерой проснулись и сразу же вспомнили, где и почему мы здесь. Надо было собираться ехать обратно в лагерь, пока нас не хватились. Мы оделись и вышли во двор. Умылись. Старый сидел, курил, а Вовка осматривал БТР. Мы обошли его и ахнули. Ночью, когда мы приехали, никто и не разглядывал потери, а посмотреть там было на что. Слева начисто отсутствовало одно колесо, только ось торчала. А вот по правому борту железного воина, на втором и третьем диске висели ошмётки чёрной резины. То есть, несколько километров, в темноте, мы ехали на пяти колесах. Всё это выглядело так, как будто мы попали под снайперский огонь.
Воистину, русская военная техника — как олицетворение русского народа: выносливая, надёжная и, если надо, то вывезет из любой ситуации. И других спасёт.
Толстый залез в люк. Щёлкнуло зажигание. Щёлк! Щёлк! Ещё раз щёлк! Ноль. Наш стальной конь виновато стоял во дворе, не откликаясь. Словно говорил: «Хозяин! Не могу ничем помочь. Овёс кончился и батареи сели».
Толстый вылез из люка и на простом солдатском языке спросил у нас:
— Кто …., ночью открывал машину? И кто из вас ….., …… не выключил свет? Вы понимаете теперь…, что аккумуляторы …! И рация тоже…
А что? Один солдат коротко и ясно спросил у других солдат. Мы с Карасём стали вспоминать, что же было здесь ночью. Так… Мы выходили курить на улицу, девчонки за нами. Мы звали их покататься по ночному Памиру. Валера выпускал сигаретный дым, и говорил, что у него всё детство прошло в военном городке и что он водит БТР с семи лет. Я страшно косился на него, а он шептал: Махновский, не дрейфь! Главное, за ворота выехать, а дальше он сам, как стрела, пойдёт. Слава богу, ночная поездка у нас тогда не получилась. Толстый заранее снял какой-то предохранитель, но попытки были. И этот факт настораживал. Зато как мы погусарили! Включили прожектор и светили им по Афганистану. Помню, что пытались ослепить душманов, которые за нами следили. Курили, смеялись и подсаживались к девчонкам поближе.
Вдруг я вспомнил, что когда позвал Гулю посмотреть БТР внутри, она как и все любопытные девушки, пошла со мной. В ужасе я вспомнил, что пытался её поцеловать и что-то говорить. Она остановила меня и сказала:
— Не торопи рассвет, пусть эта ночь останется с нами навсегда.
— Гуля, ты очень красивая девушка! Вот что я хотел тебе сказать.
— Я верю тебе. Я тоже хочу тебе много рассказать.
— Когда я смогу увидеть тебя ещё раз?
— Нам здесь нельзя. Это дом отца. Он не поймёт.
— Гуля, ты мне снилась раньше. Представляешь?
— Я знаю. Ты тоже мне снился раньше.
— Давай с тобой где-нибудь увидимся.
— Хорошо. Послезавтра, в полночь под мостом с моей стороны. Там есть место, возле насыпи, там нас никто не увидит.
— Гуля, ты нежная и изумительная. Я приду.
— И я приду.
Я вспомнил, что тогда захлопнул БТР, а питание не выключил. Свет горел в машине всю оставшуюся ночь. Всё! Батареи сели и железное сердце остановилось.
Толстый, понимая всю ситуацию, крикнул нам:
— А ну-ка, давай толкнём, ребятки! С разгончику заведём, а? Давай-давай!
Я, Валера и Старый бросились за машину, уперлись в остывшую броню и попытались толкнуть БТР.
Странно. Ни на сантиметр не тронулся, даже не колыхнулся.
— А ну, поднажмём! В раскачку давай! — услышали мы голос Толстого.
Мы ещё раз попытались, уперевшись руками что есть сил.
И тут мы услышали ржач. Поднимаем головы, а Толстый стоит на броне сверху и, сквозь смех, говорит нам:
— Парни, вы чего?! Это же четырнадцать тонн железа! Олени северные! Ну вы даёте…
Вова хохотал, и его смех заразил провожающих. Смеялся до слёз Булат, хохотали девчонки, а мне послышалось, что в сарае даже коровы замычали, когда услышали про северных оленей! Только тогда до нас дошло, что Толстый просто разыграл нас и повеселился от души. И весь Памир проснулся и, улыбаясь, смотрел на нас и говорил: «Да! Таких чудиков я ещё не видел».
Из меня мгновенно вышел весь хмель, я присел, облокотился о колесо и тихо стал смеяться сам над собой. Ситуация была ещё та! Мы находились где-то в Рушанской долине, с обесточенным БТРом, без связи, и, к тому же, начинали понимать, что мы в «самоволке».
Быстро решили, что мы с Валерой идём за помощью в лагерь. Старый остаётся здесь и, вместе с Толстым, охраняет БТР. Быстро сориентировались, где мы и где лагерь. Прикинули, что до поста километров пять. Чтобы мы не потерялись, Булат велел младшему сыну Сухробу проводить нас до дороги. Мы ещё раз тепло попрощались со всеми, кто подарил нам эту ночь из сказок Шахерезады, и вышли в кишлак.
Буквально через десять минут мы вышли на дорогу, попрощались с Сухробом и чуть не попали под колёса пограничного БТРа. Замахали им руками. Погранцы!
БТР резко тормознул. На броне было много, до десяти человек пехоты. Старший лейтенант лихо спрыгнул с брони, схватил нас и стал расспрашивать:
— Вы кто? Откуда? Какая часть?
— Первая резервная застава. Арктическая группа.
Мы представились и вкратце обрисовали ситуацию. Старлей кого-то крикнул, и с брони спрыгнул связист и что-то передал по рации.
— Где остальные? Где БТР?
— Здесь, в кишлаке. Пять минут отсюда, мы покажем.
— Быстро на броню! — Старлей был очень злой и напряжённый.
Мы заскочили на броню и поехали, указывая дорогу, обратно в Бартанг. Я был рад, что сейчас снова увижу Гулю. Мы подъехали к дому Булата и вошли во двор.
Толстый и Старый сидели во дворе и пили с Булатом в беседке. Старлей ещё раз пересчитал нас всех, проверил оружие и стал по рации кому-то докладывать:
— Кукушка — Филину. Отбой Сатурну. Повторяю, отбой Сатурну. Все живые. Машина на месте. Жду указаний.
Оказалось, что на помощь к нам подоспела одна из групп, брошенных на поиски пропавшего в ночных горах бронетранспортера. Наш лейтенант Мирзоев, начальник лагеря, когда мы не вернулись вечером, справедливо полагал, что утром мы выйдем на связь и доложим обстановку. Что мы где-то заночевали, зная о запрете передвижения одиночного транспорта в ночное время суток. В 6.05 Мирзоев запросил все посты и заставы по пути нашего возвращения. Нас негде не было. Последний раз наш БТР видели на посту «Шипад». Это было километров двадцать до Рушана. В 6.15 Мирзоев доложил в отряд о потере связи с боевой единицей.
Это было ЧП! БТР-80 с четырьмя пограничниками бесследно исчез в горах Памира на территории ответственности Хорогского погранотряда. Это могло означать всё, что угодно. Вплоть до начала боевых действий. Весь отряд был поднят по боевой тревоге. Перекрыт участок границы, где мог находиться пропавший БТР. Мобильные группы реагирования были подняты по тревоге и моментально выдвинулись в горы, проверяя все кишлаки, дороги и автотранспорт. Несколько сотен человек искало нас.
До меня дошла серьёзность ситуации. Но я вспомнил, как мы втроем толкали БТР с места, и подумал, что мы тоже не сидели сложа руки. В общем, теперь нужно было отвечать за свои поступки. Я мечтал, чтобы нас не расстреляли перед строем! Ребята, зацепив тросом, завели БТР. Машина обрадовалась и заурчала всеми своим двигателями.
Старлей, выслушав указания по рации, объявил нам:
— Приказано весь экипаж машины задержать и доставить в штаб отряда для выяснения подробностей самовольной отлучки и схода с маршрута. Приказываю сдать личное оружие и следовать моим указаниям. Залезть на броню!
Я почему-то сразу вспомнил декабристов. Сдавая старлею оружие, мне подумалось, что сейчас он переломит мой автомат об колено и кинет мне его под ноги. Это был позор.
Мы послушно залезли на БТР старлея.
Толстый угрюмо смотрел, как его машину трогает чужой.
Старый подвёл итог:
— Ну что ж… В целом, считаю, неплохо отдохнули!

Мы выехали из Бартанга и помчали на Хорог. По пути БТР свернул к нашему лагерю, Мирзоев вышел навстречу. Старлей сдал Мирзоеву наше оружие и стал с ним о чём-то разговаривать, изредка показывая на нас, сидевших на броне под охраной.
Увидев нас, к БТР подлетел Цветок. Улыбка у него была шире Пянджа:
— Родные мои, живые! Живые, вашу мать! Тут что попало уже плетут. Ну слава богу! Я уже грешным делом начал думать, что вашим родителям буду говорить… Родные мои!
Это была черта характера Цветка. Утром узнав, что БТР не вышел на связь, сказал, что мы сами куда-то попали по своей глупости. Потом узнав, что нас нашли, ходил и грозился, что сломает нам носы, как только мы вернёмся. Но как только он увидел нас живыми и здоровыми, искренне обрадовался!
Нас везли в штаб отряда на казнь. Наказание не страшило меня, тяжким было расставание с Цветком, с ребятами, с мостом через Бартанг. Но мы ехали отвечать за свои поступки. Ведь мы — мужчины.
О, блин! Чёрт побери! Гуля больше никогда не придёт, если завтра в полночь под мостом никого не будет. Я должен быть завтра там, на свидании. Я дал ей слово. Эта девушка ответила мне взаимностью. И она мне больше не поверит, если я не приду. Если посадят на «губу», то я перегрызу решетки и сбегу. Пусть ещё раз поднимают все мобильные группы.

В Хороге мы бешено крутили головами во все стороны. Ещё бы! Столица Горного Бадахшана! Город окружали огромные пики, покрытые вечными снегами. Хорог казался ухоженным и очень зелёным на фоне серых скал. Ему явно было тесно в долине, поэтому домики уходили наверх, в горы. Как туда можно было добраться?
Мы заехали в пограничный отряд. Лейтенант выгрузил нас неподалеку от штаба и велел ждать полковника Дорофеева, он скоро будет.
Я огляделся вокруг. Отряд был очень большой. Видны были висячие мосты, дорожки, казармы. По территории части протекала горная речка. Было видно, что отряд живёт в постоянной боевой готовности. Наготове стояли БТРы, территорию обходили патрули.
На одной горе я с удивлением увидел огромные буквы «WELCOME TO HOROG». Прикинув размеры и расстояние, я понял, что каждая буква высотой с девятиэтажку, и надпись были видно с расстояния в несколько километров. Толстый стал нам рассказывать, как в прошлом году прилетал сюда Ага Хан Четвертый, живой бог памирцев. Тысячи людей расчистили склон горы и натаскали камней, чтобы сложить их в буквы. Добро пожаловать в Хорог — так переводится эта надпись. Ага Хан Четвертый — 49-й имам исмаилитов, а все памирцы — исмаилиты. По всему миру их не больше одного миллиона человек, и Ага Хан их всех окормляет.
Несколько месяцев люди трудились, чтобы таким образом выразить уважение своему духовному лидеру. Он заботится об этом народе. Видели местные жители на горных дорогах белые джипы ООН, ЮНЕСКО и ЮНИСЕФ. Все продовольственные программы помощи памирцам — это Ага-хан! Продовольствие, электричество, одежда — это Ага-хан! Школы, язык, образование — это Ага-хан! Мосты, дороги, топливо — это тоже Ага-хан!
Потом я много слышал о нём. Каждый житель Памира может часами рассказывать о своём драгоценном имаме. Потому, что он много делает для своего народа. Потому, что он любит их, а они любят его. Каждый день они молятся за его здоровье и его жизнь. Мне тогда стало безумно интересно узнать больше про Ага-хана, про памирцев — этот гордый народ, живущий прямо на «крыше мира».

Внезапно историческую лекцию Толстого прервало появление пятнистого БТРа полковника Дорофеева. Нам всем сразу хотелось провалиться под землю. Или превратиться в божью коровку и улететь на небо.
На броне впереди сидел Дорофеев с автоматом в руках. Настоящий, легендарный Дорофеев! За две недели пребывания на Памире я уже был наслышан о нём. Боевой офицер, старый пограничный пёс, железной рукой наводивший порядок на вверенных ему участках границы. Ходили слухи, что боевики назначили награду за его голову. И этот факт придавал трепета понимания, кто идёт за нашими головами.
Дорофеев спрыгнул с брони и бросил автомат солдату. Тот легко поймал его одной рукой. Дорофее поправил ремень и направился в нашу сторону. Каждый его шаг отдавался пульсацией в моих висках. Мы вчетвером вытянулись перед легендой Хорогского погранотряда.
— Толстый! Ты ох… л? Ты ох… л? Ты кто такой? Ты кто такой? — взревел полковник.
— Прапорщик Валеев! — браво отвечал Вовка. Я удивился, услышав первый раз его фамилию.
— Нет, ты не понял! Я спрашиваю, ты кто такой?
— Механик-водитель БТР, — снова ответил Толстый.
— Нет! Ты не водитель БТРа. Ты — дезертир, Толстый! Ты — дезертир! Десять суток ареста!
— Есть десять суток, товарищ полковник.
Толстый улыбался, как самый счастливый человек на земле. Получить десять суток от самого Дорофеева и остаться живым — значит легко отделаться! Это как солдатская удача, словно нашивка за Бородино у солдат Кутузова!
— А ты кто такой? — заорал Дорофеев в лицо Старому.
— Сержант Целовальников. Я старший БТРа был.
— Нет! Нет! Ты не старший! Ты тоже дезертир! Тебе тоже десять суток ареста!
— Есть десять суток!
— Вы кто такие? — Полковник переключился на нас.
— Рядовой Карасёв, ефрейтор Махновский. Группа сопровождения.
И тут я услышал от Старого то, чего никак не ожидал в такой ситуации:
— Это пехота, товарищ полковник. Они выполняли мои приказы, как старшего БТРа.
— Заткнись! Полковник дезертиру не товарищ! — даже не посмотрев на Старого, бросил Дорофеев. Но, возможно, после заступничества Старого, он решил прекратить репрессии.
— Пехота? — на секунду задумался полковник. — Завтракали? Нет? Значит так! Оба в столовую сейчас! Скажете, что Дорофеев прислал, вас покормят. Через час –здесь же. Ожидать меня. Еду на Рушан. Заберу вас. Выполняйте!
— А вы оба, …, бегом на гауптвахту! Скажите от Дорофеева по 10 суток. Я с вами еще потом поговорю. Бегом!
Мы с Карасём не стали дожидаться следующих решений полковника и побежали куда-то в сторону. Отбежали, остановились возле подвесного моста через речку и стали смеяться: совсем как школьники, убегающие от директора.
А жизнь-то была прекрасна! Мы вдруг поняли, что даже не знаем, где здесь столовая, и ещё больше стали смеяться.
— Подожди, подожди, Махновский! Давай спросим, где столовая. Не хватало ещё заблудиться в отряде или опоздать к отъезду Дорофеева.
А заблудиться здесь было легко. Отряд был очень большой. Мы прошли по навесному мосту, спросили у первого встречного солдата, где столовая, и, довольные, пошли в сторону нашего завтрака.
Я был счастлив. Обошлось. Я остался в строю и продолжал нести службу. И, главное, сегодня же мы вернёмся на пост, к нашим парням. расскажем про полковника Дорофеева, про новые клички Толстого и Старого. Закурим у костра и будем вспоминать про жизнь на «гражданке».
А завтра, возможно, в наряд, на мост. Теперь — куда хотите: везде хочу и смогу служить.


Глава 8. Песок столетий

Я собирался на свидание с Гулей! Впереди у меня было ночное свидание на «крыше мира». В своих любовных приключениях так высоко я еще не забирался.
Форма постирана, высушена и, за неимением горячего утюга, растянута на горячем камне. Я был готов и выглядел мужественно.
Конечно, волновался. Первое свидание с восточной красавицей сводило меня с ума. Ночь в чужой мне стране, горы. А горы ошибок не прощают. Это было очень опасно, прежде всего для неё. И очень хорошо это понимала она. Я не знал таджикского, она говорила на русском с милым и невероятно нежным акцентом. И мы назначили друг другу свидание, как только познакомились.
Оказывается, вот она где живёт! Та самая девушка, которая была создана для меня. За тысячи километров от дома. Как часто так бывает: ты ходишь по родному городу, вглядываешься в милые личики, влюбляешься, расстаёшься, снова влюбляешься, убегаешь сам; и никому не веришь, что есть любовь. Как же мне повезло тогда, что я испытал такое. Возьмите самое нежное чувство, которое было у вас в жизни, умножьте его в десять тысяч раз. Вот что такое настоящая любовь.
Я сидел на камне, смотрел на Памир, и в голове у меня был просто завал и нагромождение эмоций. Если бы тогда Цветок захотел что-нибудь у меня спросить, то ему нужно было бы таскать камни моих мыслей и разгребать лопатой путь к моему мозгу от нахлынувших чувств, чтобы я его услышал. Я мысленно был уже там, под мостом, с моей Гулей.
В общем, я собирался на самое настоящее свидание с любимой девушкой. Плюс к этому со мной собирались идти в боевое сопровождение четверо пограничников. Да, да. Четверо моих ребят, моих настоящих друзей.
Днём, когда я поделился с Цветком своими любовными переживаниями и планами уйти в ночь, то увидел, как у него заиграли скулы. Это означало, что рядом — приключения и опасности. а это была его родная стихия.
Выслушав меня, Цветок сказал;
— Махновский, одного я тебя не отпущу. Тебе нужно будет боевое сопровождение. Я займусь этим и подготовлю ребят. Давно уже пора пройти прогуляться.
— Саня, я тоже так думал. Тут можно с головой окунуться в памирскую ночь, а вынырнуть уже без головы. А я прежде всего думаю о тебе. С кем потом ты будешь дружить? Без головы останется одна задница.
Ещё днем мы прогулялись по мосту, и дошли до предполагаемого места встречи. Я увидел и насыпь, и кустарники. Всё было идеально. По крайней мере, для меня. Но не для начальника моей личной охраны. По взгляду Цветка было видно, что он готовится, как минимум, к проведению войсковой операции, с привлечением бронетехники и, возможно, вертолётов с приборами ночного видения. Он всё время мне что-то говорил про план «А» и план «Б», про манёвры и пути отхода основной и прикрывающей группы. А я смотрел на Бартанг и маленькие домики в «зелёнке» и думал про неё, про то, что мы скоро увидимся. Влюблённые всегда мечтают о том, что они увидятся и никогда не расстанутся. А я был влюблён.
Свидание было назначено в полночь в начале рушанского моста, который мы охраняли. Это была «нейтральная территория» для обеих сторон.
К двенадцати ночи мы были готовы. Цветок с самым серьёзным видом ставил парням задачу. Кто кого охраняет, кто кого прикрывает. Слушать его в тот момент было круто. Но я не слушал. Я слышал только стук своего сердца и переживал, что нет галстука.
Мы спокойно вышли через «главные ворота» лагеря. «На часах» стоял Рома Михайлов. Он немного удивился, что пять пограничников с оружием в руках идут на ночную прогулку в горы и спросил:
— Парни, языка брать пошли?
Но увидев взгляд Цветка, осёкся и сказал:
— Понял, Сань, понял. Пленных не будет, вижу. Удачи, парни, я вас прикрою.

Я был горд больше, чем обстоятельства. Я, молодой парень, русский пограничник, иду на свидание с восточной загадкой. И со мной — моя «личная охрана», вооружённая, что называется, «до зубов». У каждого АК с «подствольником», разгрузка с пятком магазинов, штык-ножи, пара «лимонок». И у кого-то ещё была с собой медаптечка. О, да! Это была целая армия. Только у меня не было никакого оружия. Я взял с собой влюблённое сердце и горячие признания в любви, которые согреют нас, если вдруг ночью нам будет холодно.
Дойдя до конца моста, я спустился с обрыва и устроился на камнях. В темноте я различал фигуру Цветка. Он расставил парней по направлениям, а сам остался на дороге и контролировал обстановку. Оттуда он видел всех, даже в лунной темноте.

Те минуты ожидания были божественны. Шум Бартанга, горы, фантастическая луна словно смотрела, где же там, внизу, так быстро выросла любовь. Всё это смешивалось в невероятный коктейль страсти, чувств и переживаний…
Гуля появилась из ниоткуда. Я не слышал её шагов или движений. Я думаю, что она уже была там. Что она просто наблюдала за мной, за моим поведением, как я буду ждать, что я буду делать. И она увидела, что я тоже, как и она, волнуюсь.
Как же она была хороша! Ей не нужна была никакая косметика, она не обманывала. Это была настоящая природная красота, и она гордилась этой красотой и завораживала мужское сердце.
Мы увидели друг друга. Несколько секунд смотрели в глаза, обнялись и крепко прижались друг к другу.
Наша Вселенная тогда затихла и прошептала: «А я давно всем говорила! Вот для чего стоит всем людям жить на этой планете!».
Мы стояли обнявшись и всё остальное было неважно. К нам пришла любовь. Всё, что было до нашей встречи, было словно в далёком прошлом. Сейчас, когда мы увиделись — наступило будущее. Возможно вечное. Было невероятно интересно слушать её. А я смотрел на неё и думал: «Девочка, откуда ты такая взялась? Ты просто посмотрела на меня, и моя жизнь перевернулась».
— Ты меня слушаешь или нет? Я тебе рассказываю, а ты не слышишь, мне так кажется.
— Да нет. Я не то что слышу, я тебя вижу. Ты рядом, и я наслаждаюсь этим. Кстати, сейчас вспомнил… Помнишь я тебе про сон говорил? Он мне в крепости приснился, мы там ночевали первую ночь. Так вот, я тебя там, во сне, первый раз и увидел. Ты принесла мне еды в корзинке и сказала, что ты так долго ждала меня. А я, представляешь, ходил по крепости в форме казака с винтовкой старой. Там во сне всё было, как будто сто лет назад. И крепость целая. Я тогда этой легенды на ночь наслушался, и мне приснилось всё это. Но я точно уверен, во сне была ты.
Изумление Гули было очевидным. Она заговорила и пришла очередь удивляться мне.
— Ты мне тоже снился. Наверное, в ту ночь, когда ты приехал сюда. Я тебе потом всё расскажу. Странный такой сон. Не хочу сейчас вспоминать. Потом. Я и так много тебе должна сказать.
— А правда легенда такая есть про Ванечку и Багиру? Нам прапорщик рассказал, так жалко их было. И то, что взрыв был, и любовь у них такая была, правда?
— Да, мой хороший. Это всё правда. Разное люди говорят про крепость. Но то, что я тебе сейчас расскажу, навсегда останется с нами. Это наша с тобою тайна. Она была тайной, даже когда нас с тобой на земле ещё не было. Только Памир и знает об этом. Пришла твоя очередь узнать правду. Наша встреча не случайна.
Я понял: то, что я сейчас услышу — это и есть судьба. Тот момент, когда чувствуешь, как время сжимается в одну секунду, чтобы навсегда остаться ярким слайдом в твоей памяти, мгновением длиною в жизнь.
Гуля обняла меня за шею и зашептала, словно боясь, что кто-то ещё услышит:
— Я очень хорошо знаю историю, которая произошла в Калаи-Вамар. Багира — моя бабушка. Она не погибла во время взрыва в крепости. Ванечка знал, что под крепостью был тайный подземный ход. Он нашёл его совершенно случайно, когда приехал и облазил, как мальчишка, всю крепость. Ход был старинный, крепкий и шел от крепости до самых скал у Пянджа. Он никому ничего не рассказал про него. Только бабушке, когда они тайно от всех встречались. Бабушка всегда смеялась, когда вспоминала, как он с огнём в глазах рассказывал ей, что обнаружил подземный ход, и знает, что разбойники там спрятали сокровища. Но он обязательно найдёт эти богатства и подарит бабушке золотое колечко, алмазы и жемчуга. Но оказалось, что он сам спрятал своё сокровище в этом ходу. Когда толпа ворвалась в крепость и убила казаков, Ванечка с Багирой спрятались в Южной башне. И Ванечка вытолкнул её в этот потайной ход и сказал, чтобы она бежала по нему, и ждала его здесь, под мостом через Бартанг. Здесь много лет стоял старый мост, пока не построили вот этот, новый. Понимаешь, здесь, где мы сейчас с тобой. Бабушка так и не узнала, что там произошло в башне. Ванечка должен был закрыть лаз и уйти за ней, но что-то случилось. Наверное, они ворвались раньше, и Ванечка взорвал склад, а может случайный выстрел стал причиной. Этого никто точно уже не знает. Ванечка погиб. Но Багира осталась живая. Она выбралась из поземного хода, и в это время раздался взрыв. Она рассказывала, что упала на колени и смотрела на Южную башню, которой уже не было. Когда бабушка мне это рассказывала, она всегда плакала. За один день она потеряла всё: любимого, ребёночка и своё счастье. За один день.
Ошарашенный рассказом Гули, я чуть не проглотил от волнения кадык и спросил:
— Так это всё было на самом деле? Легенда — правда? Была любовь, которую убили люди?
— Да. Бабушка сказала мне, что любовь, которую она испытала, бывает у одного человека из тысячи один раз в сто лет. Сильнее чувства у людей нет.
— Как же она потом спаслась? Ведь все знали, что она была там, в крепости.
— Кто-то после взрыва ещё был жив, и рассказал, что они вдвоём закрылись в башне и вместе погибли. От взрыва ход засыпало, и про него так никто никогда и не узнал. Она прождала под мостом всю ночь, прячась от людей, кто шёл к месту взрыва. На следующий вечер она пробралась к отцу, который оплакивал её, как погибшую, и стоял на коленях на берегу Бартанга один, проводя время в молитвах. Его никто не трогал и не подходил. Прадед был очень хороший человек и когда узнал, что потерял и дочь, и первого внука, он сдерживался, чтобы не сойти с ума. И как же он обрадовался, когда услышал голос дочери в темноте. Бабушка и здесь плакала, когда рассказывала, как отец её обнимал и целовал, увидев живую. Потом он сделал вид, что ему нужно ехать за товарами для рынка и тайно вывез её в Узбекистан. Так никто и не узнал об этом. Он унёс свою тайну с собой в могилу. А когда мне исполнилось лет восемь, то мы с отцом первый раз поехали к родственникам в Самарканд, и тогда бабушка рассказала мне это всё в первый раз. Сначала как сказку про любовь. Потом, когда я подрастала, она всегда рассказывала с новыми подробностями. И когда мне исполнилось 14 лет, то она призналась, что Багира — это она сама, и что она живая. Я уже тогда удивлялась, что бабушка знает об этой истории больше, чем кто-то другой. После того как её увезли, она жила в семье очень известного и уважаемого богослова. Когда-то мой прадед спас жизнь его дочери, и когда привезли бабушку в Самарканд, то он, приняв её, спас тем самым её жизнь и выдал её замуж за своего сына. Я знаю, что они оба прожили долгую и спокойную жизнь, и очень уважали друг друга. Один из сыновей бабушки — Булат, мой отец, когда вырос, женился, родилась я. Но маму я совсем не помню, она умерла при родах, когда мне было два годика. И она, и ребёнок — девочка.. После этого отец и переехал сюда в дом своего деда. Я одна из девочек нашего рода, кто живой. Все остальные рождались мёртвыми. Так мне сказала бабушка.
— Гуля, любимая моя! Я в детстве читал книжку «Тысяча и одна ночь» и всегда думал: как же они так красиво придумывают эти сказки. А сейчас я слышу твой рассказ и понимаю, что это происходит на самом деле. Легенды и есть наша жизнь.
— Да, любимый! Это не сказка была. Это Памир. Здесь по другой легенде родился наш мир. Так говорила моя бабушка. И здесь же этот мир для неё умер.
Бабушка умерла несколько лет назад. Она прожила 113 лет. И это тоже была её тайна. Она всю жизнь прожила под чужим именем, я видела её паспорт, и, по документам, она умерла столетней жительницей. Я так и не знаю, почему. Бабушка мне никогда не рассказывала про это. А я и не спрашивала, уже сама выросла.
И ещё! Она знала, что мы с тобой встретимся, и у нас тоже будет любовь, которая бывает один раз в сто лет. Она сказала, что ко мне скоро приедет мой Ванечка. Это ты — мой Ванечка. Но любовь у нас будет счастливая, правда, мой хороший? Я уже была счастлива, когда увидела тебя там, на мосту. Я счастлива здесь, потому, что я могу сказать тебе: я тебя люблю. И сон такой был: будто я дома, жду тебя, смотрю в окошко, потом бегу тебе навстречу и…
В это время Гуля вздохнула и остановилась, словно не хотела что-то говорить. Я посмотрел на неё, и спросил: «А как по-памирски будет» я люблю тебя»? Она так обрадовалась, заулыбалась и только хотела ответить, но вдруг сверху, с моста я услышал голос Цветка:
— Ромыч! Время! Уходим.
Я никогда с ним не спорил. Только если Саня был агрессивным и начинал бушевать, то тогда я сдерживал его и говорил, что делать, а он слушался меня. Такой парадокс был необъясним, но в этом и была наша дружба и взаимовыручка. Каждый из нас брал на себя роль старшего брата в разных ситуациях.
Я попрощался с Гулей, шепнул ей:
— Послезавтра в полночь, на этом же месте, хорошо?
Она кивнула и тихо растворилась в темноте. Меня удивило, как она ушла: по камням, по берегу Бартанга, не в сторону дороги. Мелькнула мысль — она дома, знает все тропинки. И если я поднялся на мост и пошёл во весь рост, то ей нужно тенью пройти до дома, чтобы никто не увидел, чтобы никто не узнал. У неё теперь есть тайна. Точнее наша тайна, подумал я.

Мы тихо вернулись в лагерь. По пути парни подкалывали меня и подшучивали, как могут только шутить об отношениях молодые ребята, чей друг влюблён и пришёл со свидания. Им было весело. Я разделял их настроение и был им бесконечно благодарен. Это были мои армейские друзья. В пограничных войсках ты можешь прослужить всего неделю с одним человеком и потом на всю жизнь вы останетесь друзьями, братишками. И всю жизнь будете переписываться. Зелёная фуражка роднит души и объединяет сердца навсегда.
Перед сном мы пошли с Цветком покурить, и я рассказал ему историю Гули. Сашка выслушал, и тихо присвистнул:
— То, что она тебе рассказала, — это всего лишь красивая восточная сказка. И она мне определённо нравится. Здесь есть приключения, и я в них участвую. Пошли спать, Махновский. Утром на мост, братан. Надо отдохнуть.
Мы докурили и разошлись.

Утром, проснувшись, я долго лежал, уткнувшись взглядом в серый тент палатки, и думал. Во-первых, понял, что без Гули сильно скучаю и действительно не могу жить без неё. Она — все мои мысли, моё счастье. Вспомнил рассказ Гули, и по лопаткам побежали мурашки. Запомнилась фраза: «Ты мой Ванечка!». Она так прочно засела мне в голову, что после неё больше ни о чём не мог думать. Что же я должен буду взорвать, чтобы спасти свою любовь? Почему она призналась, что ей что-то сказала бабушка перед смертью? Я вдруг почувствовал, что всё это не случайно, что ли. Водоворот событий всё больше и больше уносил меня. Сразу же вспомнил Цветка, который сказал, что приключения — это хорошо, что ему это нравится. И мне нравится. Сейчас уже утро, и сегодня ночью снова увижу тебя, моя любимая девочка!
Я успокоился и сел на край своей железной кровати.. Цветок спал на соседней койке. Внезапно он открыл глаза, словно почувствовал мой взгляд.
— Махновский, ты живой?! Где мы?
Я заулыбался, осмотрелся, будто сам первый раз вижу эти места и ответил:
— Саня! Не поверишь, мы в армии! Первый день в стройбате служим.
Рядом засмеялись пацаны и все начали просыпаться.
Цветок побледневший, словно он только что увидел привидение, подскочил на кровати.
— Фу, блин! Приснится же такое!..
Одеваясь, он кивнул мне. Я сразу понял, что он хочет поговорить.
Мы присели за палаткой и теперь он, удивлённый, делился со мной своими переживаниями.
— Ромыч, сон такой сейчас приснился… Как будто на самом деле всё было. Не пойму, что к чему. Яркий такой, до мелочей помню. Будто стоим мы с тобой в наряде на мосту. Вдруг грохот страшный со стороны ущелья вон того. Треск ужасный — и вода, вода кругом хлынула! Стена воды, как огромная волна. Лагерь, как щепку, смыло, всё смыло. Я выплываю, захлёбываюсь, смотрю — ты рядом, и поток несёт нас куда-то. Вода ещё такая холодная и грязная. И вдруг на берегу Гуля твоя стоит и машет нам: сюда, сюда цепляйтесь! Типа, там выход есть, там и выплывайте. Мы с тобой цепляемся, цепляемся за камни и забираемся на скалу. А Гули там уже нет, и я проснулся.
— Ну так что? Спаслись же? — уточняю я.
— Да, спаслись, но сон какой-то необыкновенный. Мне никогда такие не снились.
Только сейчас я обратил внимание, что Саня весь взмокший, будто правда только что искупался.
— Ну и всё, Саня. Проснулся, умылся, забыл. Не помню кто мне рассказывал, что если сон не нравится, то проснувшись, закрываешь снова глаза, и представляешь, что ты порубал на поле боя всех врагов и идешь прочь. Главное, не оборачиваться. Пошли, Сашко, через полчаса заступаем в наряд.

Лагерь просыпался. День наступал яркий, солнечный, прозрачный. Словно говорил нам: «Доброе утро, гости дорогие! Просыпайтесь скорее! Сегодня я расскажу вам очередную сказку Шахерезады и открою ещё одну маленькую тайну Востока. Вкусно будет!»
Памир был бесконечен во всём. Сколько тайн, сколько знаний скрыто в этих горах. Можно бесконечно описывать чувство уважения к этому чуду света.
Было уже далеко за полдня, когда лейтенант Мирзоев, уехавший с Толстым на БТРе на Рушанскую заставу, вернулся и остановился на посту.
— Цветков, я забираю Махновского и Костюка. Оба на броню! Мы в Хорог, утром мне в штабе надо быть. А сегодня на пост продукты получим в отряде.
Мы с Иваном обрадовались таком внезапному повороту событий. счастливые заскочили на броню, и вцепились в дуги. Я-то уже летал с Толстым на броне, а Иванычу давно хотелось прокатиться с ветерком на боевой машине на скорости 80 км/ч. Глядя на него, я подумал, что если бы ему сказали — слазь, то от дуги БТРа его оторвать было бы уже невозможно.
Доехали до отряда без происшествий. Вечером получили тушёнку, сгущёнку, сахар, сигареты и прочие продукты. Выезд был назначен на утро, когда Мирзоев будет свободен. До утра все были свободны.
Когда приезжаешь в пограничный отряд с поста в горах, то отряд тебе кажется Диснейлендом. Столовая, «чипок», клуб с кинофильмами по субботам, а в казармах электричество, горячая вода из крана и главное чудо– телевизор. Но всё это казалось детскими развлечениями с главной роскошью. В отряде была связь. Из отряда можно было позвонить домой.
Мы пошли с Иваном на переговорный пункт и заказали родные Апатиты. Я знал, что в это время кто-то обязательно будет дома: или мама, или отец уже должны вернуться с работы. У Ивана не было домашнего телефона, но он хотел через моих передать свой маме привет и что-то сказать. Мамы жили в соседних подъездах и, конечно, знали, что мы вместе ещё со сборов в Мурманске. Это очень сближало наших матерей.
Пошли гудки, и я с волнением услышал в трубке мамин голос.
— Алло, слушаю вас!
— Алло, мамулька! Привет, родная!
Только тогда я понял, как же сильно я соскучился по своей семье!
— Ромка, сыночек! Привет, откуда ты звонишь? Как там у тебя, всё хорошо? Ой, как же я рада, что ты позвонил!
— Мамуль, всё в порядке. Сидим в Хороге, в отряде, в казарме, никуда не ездим даже. Спим, да через день в наряды по столовой ходим. Погода хорошая здесь, тепло всегда (при слове «тепло» Иваныч прыснул от смеха). Скоро домой, месяц уже прошёл. Тут Ванька Костюк со мной рядом, он потом тебе скажет, что маме его передать, хорошо?
— Конечно, конечно, я часто маму его вижу, только вчера во дворе стояли, за вас и разговаривали. Я сразу же к ней схожу, обрадую её. Тут Маришка как раз пришла, трубку просит, с тобой хочет поговорить. На, Мариш, говори, только не долго. Ему дорого, наверное, оттуда звонить.
— Алло, Ромыч, привет, — услышал я голос родной сестры.
— Как ты там, Рэмбо наш северный? Скучаем по тебе все. Вика тоже скучает, спрашивала, почему не написал до сих пор маме. Молодец, что позвонил. А то маму нашу знаешь, уже напридумывала себе. Мальчишки растут. Тоша и Никич во второй класс уже пошли. Ага, вместе учатся, во второй школе. Да, Ромыч! Мне тут письмо пришло из архива, по деду нашему. Да, представляешь, ответ пришёл. Через полгода. Это же архивы.
Я вспомнил, как в марте был в отпуске, и вместе с сестрами написал запросы в разные архивы по розыску сведений про нашего родного деда по материнской линии. С детства мы ничего не знали про него. Знали имя — Бирюков Иван Акимович. Наша мама родилась в Курске в 1936 году. Знали, что дедушка и бабушка сразу же после рождения нашей мамы разошлись. Никто не знает, что там у них случилось, но деда из памяти семьи вычеркнули навсегда. И когда мы были маленькие, то на эту тему никогда не было разговоров среди родственников. А когда выросли, то сами начали искать и спрашивать. Интересно же. И вот сейчас появились ниточки.
— Алло, Маришка!.. Вот это да! Сколько лет прошло. Что там? Мне очень интересно.
— Я тебе подробно в письме всё напишу, ты только открытку с адресом пришли. А письмо из архива у меня с собой, в сумочке, сейчас достану. Слушай основные сведения, какие есть. Дед наш Бирюков Иван Акимович родился в Ростове-на-Дону в 1900 году. Так, дед-то наш чекистом был, представляешь, курировал Высшую партийную школу ВКП (б) в Курске. Так. Основные сведения только до 1935 года есть. Дальше пусто — будто пропал человек. Живой, не живой, где работал? Больше ничего. Написали, что для получения родственниками других сведений обращаться с документами в архив ФСБ по такому-то адресу. Так, мать его — неизвестно, в справке прочерк. А вот про его отца много сведений есть. Отец деда Бирюков Аким Иванович — полковник казачьих войск. Тут даже целый список мест его службы есть. Я читала и, представляешь, Ромыч, он служил там же, где и ты сейчас, в Таджикистане, на Памире. Только сто лет назад. Был даже там начальником какой-то крепости. Сейчас прочитаю, название такое, как в сказках, я смеялась, когда первый раз прочитала: Калаи-Вамар, Рушонское ханство! Алло, Ромыч, ты слушаешь? Интересно, да? Твой прадед — был полковником русской армии.
Я замер. Я перестал понимать что-то вообще. Я затих.
Не помню, как закончил разговор, как вышел на улицу… Иван подхватил у меня трубку и что-то стал говорить.
На улице я вдохнул побольше воздуха. Перед глазами пошли чёрно-белые слайды: присяга… Цветок на утренней пробежке… полковник Чешенко… лист рапорта… капитан Жирнов… крепость… Гуля!

Я посмотрел по сторонам. Памир занимался своим делом — вечностью. Для него сто лет — песок на ладонях. И этот песок просыпался у него между пальцев столетиями. Сыпался на землю, и Памир снова набирал полную пригоршню… Времени у него было всегда много. И он не обращал внимания на такие пустяки как человеческие переживания.
Мой прадед Аким Иванович Бирюков. Тот самый полковник из легенды. До этой минуты я даже никогда не задумывался, кто он был и где жил. Я просто ничего не знал. Ничего. Он был здесь, он здесь так же, как и я, служил России.
Внезапно догадки стали сыпаться на меня, как конфетти в новогоднюю ночь. Подожди, подожди! Так если крепость… так если прадед… Всё!
Я понял: тот самый Ванечка, что погиб в крепости — это… Этого просто не могло быть! Что такое судьба? Непросто всё это. Вот что притянуло меня сюда, на Памир. Но почему снова Иван? Догадка осенила меня. Значит прадед, когда потерял Ванечку, подал в отставку, уехал, и вскоре в Ростове у него родился сын. Он снова назвал его Ванечкой. Не смог смириться с тяжёлой потерей. И этот Ванечка и есть мой родной дед — Бирюков Иван Акимович.
Голова шла кругом. Солнце заходило за пики горных вершин медленно-медленно, словно провожало этот день. Да, Памир, твои истории невероятные, вкусные, как и обещали утром!
Я дождался Иваныча, и мы пошли ночевать в наш БТР.


Глава 9. В лапах оппозиции

   Обратно в лагерь я ехал молча. На крутом повороте чуть не сорвался с машины. Ехал и думал, как же так оказалось, что мой прадед и дед, всю свою жизнь служили, а я даже и не знал об этом. Почему были утеряны традиции? Теперь я что-то понял. Вот откуда такая любовь к Родине, стремление беречь ее и защищать. Промелькнула мысль, что сразу же, после командировки, я буду искать, читать и сохранять историю своей семьи. Если прадед такой был, то дед явно пошёл по его стопам. Иначе никак. Я найду деда, подниму архивы. Сколько же ещё тайн откроется мне дальше? След в след пойду.
Я ехал и думал о том, что говорил мне тогда полковник Чешенко. Связь поколений! Вот она. Сто лет назад по этой дороге шёл со своим казачьим отрядом полковник Бирюков. Они также, как и я, пришел сюда защищать интересы России. Гордость вырывалась наружу языками душевного пламени и обжигала меня. Мои предки — военные люди, боевые офицеры русской армии. Ах, как это по-мужски, черт возьми!

Мы приехали в лагерь. Цветок лежал на кровати и читал книжку. Я обрадовался, — мой друг читает! Только где он её взял? Мне представилось, что он читает «Бородино» Лермонтова, и я почти не ошибся. В руках у Сани была сильно потрёпанная «Тактика и стратегия горного боя». Тоже неплохо, человек читает. Возможно, просто готовится к моему следующему свиданию.
— Здорово, Ромыч! У тебя такое лицо, будто Дорофеев разжаловал тебя перед строем и сорвал ефрейторские лычки. Что случилось?
— Ничего, Саня. Разговор есть. Патриотический. Саня, представляешь…
И я как можно короче рассказал о том, что узнал. Но короче не получалось, слишком долго я не знал, что мои предки были казаками. Я был потрясён этим известием, и с каждой минутой меня переполняла гордость за славные традиции.
— Саня, ты представляешь, я стою с винтовкой в руках на том же месте, где сто лет назад мой предок тоже стоял с винтовкой в руках!
— Махновский, когда ты уже запомнишь, у тебя в руках не винтовка, а автомат Калашникова!
— Ладно, Сань, ты как никто другой понимаешь, о чём я говорю. Поколения за поколением мы выполняем эту священную миссию — охранять Россию. Я стою на тех же рубежах, на которых стоял мой прадед. Вот они славные традиции предков! Как же это круто — память предков, их подвиги! Саня, он был полковником казачьих войск, представляешь?
— Представляю. Если бы он узнал сейчас, что его правнук в 20 лет ефрейтор, он тебя лично из своей винтовки и застрелил бы.
— Я так рад, друг, что я это узнал. Я приеду домой, узнаю больше. Про деда только ничего нет, но скоро будет. Я буду искать.
— Махновский, а помнишь легенду про крепость? Помнишь, чем всё закончилось? Беги от своей Гули! Беги, скачи — как хочешь! Мне она не нравится, слишком много вокруг нее событий каких-то странных, да и сон ещё этот из головы не выходит.
— Сашка, сегодня ночью иду к ней. В полночь, на том же месте. Я пойду один, там всё нормально будет
— Нет, я тебе говорил уже это: один не пойдёшь. Да и она может на следующий раз с подружкой бы пришла. Мы бы с ней сборку-разборку моего автомата сделали, не торопясь. Саня заулыбался. Сравнение ему очень понравилось. Ох, мой друг, как же я рад, что ты есть в моей жизни. Мужские слова, мужские поступки. Сейчас бы взять для начала трёхлитровую холодного пива и посидеть с тобой. Поговорить душевно, обсудить, так сказать стратегические пути подхода и отхода к девчонкам. А потом добавить.
Скоро, Саня, скоро. Как только дома будем.

К полуночи наш отряд к романтическому свиданию был готов. Ребятам тоже нравились эти ночные вылазки. Всё было бесшумно и продумано. Мальчишки ещё мы все, мальчишки! Шли по мосту не торопясь, словно патруль. Ночью никакого движения не было, да и любую машину можно было бы заметить ещё за километр, что в одну, что в другую сторону.
Гуля пришла вовремя. Красивая, яркая одежда, серёжки, колечки и косметика на лице! Я был в восхищении, и только сейчас понял, для чего всё-таки нужны всякие макияжи. И притих, глядя на красивое личико.
— Привет! Тебя опять укачало, пока шёл с друзьями по мосту?
— Привет, Гулечка! Ты сегодня такая красивая, необычная какая-то…
— Ага, значит, в прошлый раз я была некрасивая! Так, что-ли?
Я подумал, что всем женщинам в мире при рождении ставится одна материнская плата.
— Я сегодня была на дискотеке с подружками. На Рушане дискотека была, но я ушла раньше. Из-за тебя.
— Ты ходила на дискотеку без меня? — я почувствовал ревность и почему-то обрадовался. Давно такого чувства не было.
— Конечно. Я же не могла сказать подружкам, что меня ждёт молодой и красивый ефрейтор.
— Ого-го! Ты откуда про ефрейтора знаешь, с Цветком что ли говорила?
— С кем? С Цветком? А, это твой друг, поняла. Нет, я выросла в Советском Союзе и помню эту поговорку, — Гуля засмеялась. — Ты не обижайся на меня, я так рада, что ты пришёл. У меня такое хорошее настроение. А мне даже подружкам нельзя рассказать, что ты есть. Никому нельзя. А я всё равно так счастлива, что ты мой. И я знаю, что ты есть. Кстати, про цветы. Меня зовут Гулхоним, что означает Лунный Цветок. Для тебя росла!
Я удивился. Оказывается, что я жил в оранжерее. Мой лучший друг — Цветок, моя любимая девушка тоже Цветок. Это хорошо, лишь бы кактусов не встретить.
— Ты меня тогда спрашивал, как на нашем языке будет «я тебя люблю». Смотри, что я тебе принесла.
Гуля вытащила из кармана джинсовой курточки лист бумаги, развернула и показала мне. На листе слева были написаны слова русскими буквами, а справа был их перевод. Там было много слов и выражений, но первое, что я увидел, было
МУ — Я
ТА — ТЕБЯ
ЖИВЧ — ЛЮБЛЮ
Я сразу же вспомнил сон в крепости, но сил удивляться после новостей из дома у меня уже не было.
— Гуля, любимая, помнишь сон в крепости, я тебе рассказывал… Так вот ты мне и там приносила этот листок.
Вдруг я вспомнил, что хотел ей рассказать про родство с казаками, что у меня тоже есть прямая связь с событиями, которые произошли сто лет назад. Гуля изумлённо слушала меня и молчала. То, что я ей рассказал про полковника Бирюкова, что мой прадед и был отцом того самого Ванечки, сильно изменило её настроение. Она зашептала мне, глядя прямо в глаза:
— Ромочка, любимый мой… У нас же всё будет хорошо? Правда, хорошо? Бабушка всё знала, Она всё знала заранее. Она мне сказала, что ты приедешь издалека, увидишь меня и полюбишь так сильно, как никто не любил за последние сто лет. И сказала, что если у меня будет такая сильная любовь, то боги простят и вернут в нашу семью женское счастье. Я не понимала о чём она тогда говорила, но она взяла с меня клятву, что я тебя нигде не брошу и не оставлю. Я поклялась ей страшной и сильной клятвой. А когда увидела тебя, то всё оказалось просто. Я тебя увидела и полюбила так сильно, как только позволяют наши боги. Потому, что…
Я не дал ей договорить, крепко обнял и стал целовать её губы.
Как там у Есенина написано: «Расстались мы с ней на рассвете, с загадкой движений и глаз».
Когда мы прощались, она сказала мне:
— Кстати, свадьба Андрея и Маршуды будет в субботу. Общая, а в пятницу мусульманская, по-нашим обычаям. Ты же придешь? Я хочу, чтобы мои подружки тебя увидели там.
Я вздрогнул:
— Какая свадьба? Какого Андрея?
— Ну вашего же Андрея, и Маршуды, моей соседки. Она приходила в ту ночь, когда вы машину свою толкали.
— Подожди. Я ничего об этом не знаю. Андрей какой?
— Ну светленький такой, он старше тебя. Он тоже из Мурманска.
— Да у нас все сейчас из Мурманска.
То, что я узнал от Гули, меня сильно удивило. Оказывается, наш Андрей (он и правда был мурманским) каким-то образом пробрался в Бартанг и сделал предложение Маршуде. Я прямо-таки охренел. Когда успел? Правда всё объяснилось просто. Толстый рассказал Андрею, что есть невеста, а Андрей сказал Толстому, что он жених. Ну в общем, как обычно люди женятся? Незаметно для всех. Думаешь, что они на свидания ходят, а они уже детей вместе нянчат. Я был удивлён и обрадован. Так, если будет свадьба, то там будет и отец Гули. Отлично, вот там я и поговорю с ним. Свадьба — отличное место для разговоров о следующей свадьбе. Но об этом — пока никому. Только сам.
На обратном пути новость о свадьбе Андрея вызвала настоящий салют эмоций и комментариев. Цветок забурчал:
— А что? Мирзоев половину палатки своей отдаст им, кроватку детскую поставят, пусть живут. Потом ты со своей Гулей туда же заселишься. А там, глядишь, сельсовет в кишлаке и сарай какой-нибудь выделит вам. Ослика заведёте. Все дружно жить будете. Вы сюда зачем приехали, а, женихи?!

В следующую пятницу состоялся самый таинственный и глубоко религиозный обряд, который я когда-либо видел. Выяснив ситуацию, Андрей представил меня как друга жениха и в пятницу мы собрались на мусульманский обряд обручения. Там были только отец невесты, невеста и её подружка (конечно, Гуля), жених и дружок жениха, то есть я. Поздно вечером пришёл мулла и…
Я оставлю описание этого тайного обряда, чтобы он так и остался таинством для тех, кто там был.

Назавтра состоялась общая свадьба. Это было что-то. Никто из нас ещё не знал, что на Памире никто не приглашает специально гостей и не рассылает открыточки. Все, кто знает, идут поздравлять молодых. Может прийти сто человек, а может и пятьсот. К сожалению, я был поставлен в ночной наряд на охрану моста и никакие доводы на Мирзоева не действовали. Я не особо и рвался: все свои дела я сделал вчера. Во время угощения, после поздравлений родных Маршуды, я встал и перед Булатом произнес речь. Я признался в любви к Гуле и спросил его разрешения на сватовство. Булат выслушал и сказал:
— Приходи, спросим у дочери.
Встречу, то есть моё сватовство назначили на следующую неделю, а точную дату я должен был выбрать сам. Абсолютно не хочу вдаваться в подробности нашего разговора и то, как я это сказал, поэтому скажу проще: — я решил свататься к Гуле, и для этого момента всё складывалось очень удачно.
Так вот, когда наши ребята гуляли на свадьбе Андрея в Бартанге, я стоял на ночном мосту и смотрел в сторону селения. Я не хотел там присутствовать, у меня было много мыслей, и я готовился к своей свадьбе. В-общем голова моя была забита всем, только не службой. Это я сейчас вспоминаю, рассказываю, думаю, а тогда я совсем потерял голову из-за любви. И как же я счастлив был в своей жизни, что испытал это. Что у меня в жизни была такая любовь.
Вдруг мы услышали шум мотоцикла, который приближался к нам. Подъехал УРАЛ и мужчина за рулём сказал нам, что груз доставлен. Мы обалдели: в коляске спал Харитон. Лицо у него было как один большой синяк, будто мотоциклист бил его рельсой по морде, пока вёз. Харитон мычал, и не мог ничего ясно ответить. Мы вытащили его из коляски и на руках отнесли в лагерь в палатку, где он заснул детским сном, подвернув ноги в сапогах.
Только я вернулся обратно на мост, как снова послышался шум мотоцикла. В этот раз УРАЛ остановился, и, пошатываясь, но совершенно самостоятельно вышел наш Толик. Мотоцикл помчал обратно. Толик хотел перешагнуть через трос, но зацепился за него ногой и рухнул на асфальт. Мы бросились поднимать его. Толик сильно возмущался происходящим и требовал привести к нему на бой Цветка. Странно, но Цветок был на свадьбе. На все наши вопросы Толик качал головой и говорил, что завтра со всеми разберётся. Мы отвели его в лагерь, и он тоже благополучно заснул. Посчитали, на свадьбе ещё наших пять человек. Что там у них происходит?
Часа в три ночи увидели идущих по мосту наших парней. Слава богу, все живые, весёлые и не сильно гашеные. Возглавлял отделение гостей Цветок. Он был абсолютно трезвый.
Сашка остановился рядом со мной и стал рассказывать о празднике. По его словам, праздник состоялся. Молодые были счастливы. Гости не меньше. Народу было очень много. И всё бы ничего, но за соседним столиком, или, лучше сказать, достарханом, сидели бородатые ребята, явно из вражеских рядов. То есть, на свадьбу пришли боевики, «духи», но пришли в качестве гостей. Точно так же как на свадьбу пришли русские пограничники. О, Памир, ты удивителен! Сегодня перемирие, сегодня праздник. Завтра война, завтра.
Таковы обычаи, их нельзя нарушать. По словам Цветка, увидев их, он не притронулся к спиртному. Надо сказать, что, увидев Цветка моджахеды также не притронулись к спиртному. Может совпадение, а может правда.
Первым идиллию нарушил Харитоша. Он сразу сильно поднакидался и стал косить глазом на «бородатых», делать им замечания, цеплять их, в общем вызывал их на конфликт. По рассказу Цветка «бородатые» сначала вежливо попросили успокоить «вашего друга, нехорошо, праздник у людей», и Саня сделал Харитону пару замечаний. Но закончилось тем, что Харитон встал после выпитого стакана и стал кричать: «Да вы там чё? У меня завтра брат из Тамбова приедет и всем вам дюлей надаёт, понятно». Цветок с извинениями рассказал, что после такого выступления сгрёб Харитона в охапку, вывел за угол и отхерачил его по полной, предотвратив, возможно, ненужный конфликт. Харитон, и так плохо стоявший на ногах, был эвакуирован на попутном мотоцикле. Следующая очередь постигла Толика, который возмущался тем, что ему не оказывают должного внимания и уважения. Цветок обиженно рассказывал, что они просто не умеют вести себя на культурных мероприятиях. Я засмеялся. Мне-то было не знать тебя, друг. Всё!
Все пришли в лагерь и легли спать. Личный состав находился на базе. Свадьба прошла. Теперь моя очередь. Утром спать, а, проснувшись, начну планировать свою жизнь и строить планы.
Утром всё было кончено.
Приехал жёлто-пятнистый БТР особого отдела и уже знакомый нам по захвату синей Нивы, капитан Соколик. Он спрыгнул с машины, поздоровался и громко зачитал список из 6-ти лиц, которым было предписано собраться со всеми вещами и личным оружием проследовать с ним в отряд для выяснения дальнейших действий по месту несения службы. Вторым в списке был я, третьим Цветок. Приказ полковника Дорофеева! О как! Разведка не дремлет, хотя я сразу понял, что произошло, и кто оперативно предоставил информацию в штаб отряда.
Была небольшая паника. Что, почему, зачем? Куда нас с вещами? Надолго ли? Я складывал вещи в рюкзак и лихорадочно думал. В это время в палатку ворвался Цветок:
— Ну что, братан? Навлюблялся? Приехали за нами. Если с вещами, то надолго отсюда. Поедем домой, наверное. Главное, с оружием, слышал?! Может ещё в штрафбат определят, или на передовую сразу. Я за. А то сидишь на этом мосту, как пенёчек, а вокруг только и слышно, что парни бьются и держат рубежи. А мы здесь только документики в руках держим и на колёса смотрим, не сильно сдутые ли, чтоб водиле подсказать. Особисты сказали, что разбираться будут, кто и зачем в кишлак ходит. Это за вчера. Одного пока понять не могу. Они же не знали, что вчера свадьба была в Бартанге. Если бы знали, то вчера бы и приехали. Кто-то доложил, по всей форме доложил. Ладно, как там у Булгакова, «а сову мы эту разъясним». Пока нет подозрений.
— Саня, про ночные прогулки под мостом молчок. Про это они не знают. Если бы знали, то всех бы зацепили, кто гулял.
В палатку в это время зашел Иваныч.
— Вот это повороты парни, кто-то донёс нехорошее на всех. Какой-то крыс завёлся. Разберитесь там, скажите, что всё в порядке. Службу несём и остальное.
— Вань, ты Гуле скажи, что я вернусь скоро за ней, хорошо?
— Конечно, скажу, если увижу.
— Если что, то через Алика передай. Давай братан, увидимся скоро.
— Давай, Хомяк.
Мы обнялись с Иваном и пошли с Цветком на выход. Парни уже были собраны, и сидели на БТРе. Мы тоже закинули вещи, уселись удобнее. Весь пост провожал нас молча. Кто бы тогда знал, что многих из ребят я не увижу до самого конца командировки.

Снова помчались в Хорог. Совсем недавно мечтал прокатиться на БТРе, а сейчас за последний месяц у меня уже была отбита нижняя часть спины. Нас везли в отряд на разбирательство. Вот чего-чего, а этого меньше всего хотелось. Недавний разговор с Булатом на свадьбе у Андрея, предварительно назначенная дата сватовства, — всё рухнуло! Как же мне поступить? Вдруг я сказал себе: «Спокойно. Ты просто едешь в Хорог и скоро вернёшься обратно. Мне кажется, что у тебя начинается паника, когда ты уезжаешь от Бартанга и от Гули.»
Я промолчал. Я не знал, что ответить самому себе. Настроение у меня было прескверное, будто что-то и правда оборвалось и укатилось колесом в заросли кустарника навсегда. Я до последнего не верил, что могу не вернуться на мост, к своим ребятам.
Дорофеев был очень зол. Он вызывал нас к себе по очереди, и я зашёл по списку вторым, сразу же после Андрея. Увидев меня, он прямо просветлел:
— Храбрый солдат! За две недели мне на глаза второй раз попадаешься. Помахал мне ручкой, уехал, с брони спрыгнул и сразу на девку попал? Как так, товарищ ефрейтор? Ты что сюда, женихаться приехал? Ты что, солдат, спятил?
— Полюбил, товарищ полковник.
— Ты это серьёзно?
— Так точно. Серьёзно!
Дорофеев подскочил ко мне, вплотную встал лицом к лицу и железно процедил:
— Серьёзно — это когда «духи» попрут по ущелью! Вот это будет серьёзно.
Дорофеев грубо выругался.
— Ты о чём вообще, солдат? Ты приехал родину защищать, границу держать, а не по девкам шляться. Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Молодой ещё, но в двадцать лет люди здесь уже Героя получали.
— Не всем быть героями, товарищ полковник.
— Конечно, не всем. Героями могут быть только герои. В общем так. Жениться я тебе не дам. Это не любовь, а страдания. Точнее, я не разрешу тебе взять её с собой в самолёт. Если есть личное время, то потрать его с умом. Я не отец твой, я твой командир. Обстановка сейчас накаленная, — если бы ты только знал подробности! Поэтому и вас позвали с Севера, потому что вместе мы — сила. Отслужишь — возвращайся, забирай её, хоть здесь оставайся жить. Но только после. Когда я твоей матери живого тебя верну, тогда и делай, что хочешь. Ясно?
— Товарищ полковник, а как же Андрей? Он-то уже женился.
— Там другое дело. Ему 42. Он взрослый и состоявшийся мужик. К тому же вдовец. И ей тоже, знаю, не шестнадцать лет. У него жизненный опыт есть. Он знает, что делает. Хотя, я против, конечно. Ну всё, прекратили ненужные споры. Утром вам сообщат дальнейшее место вашей службы. Сейчас свободен.
Я вышел от Дорофеева убитым. Меня разлучают с Гулей. Я понял, что меня снимают с охраны моста и переводят пока не понятно куда.
Третьим к Дорофееву пошёл Харитон с лицом победителя турнира кулачных боёв.
Цветок стоял на улице и курил с Андреем. Вид у них был безмятежный, чего явно не скажешь обо мне. В голове была полная разруха.
— Ромыч, на тебе лица нет! Что случилось? Дорофеев стрелял тебе в коленки?
— Хуже, Сань… Он стрелял мне в душу и попал в сердце. Сказал, что до утра здесь, а утром меня куда-то перекидывают одного.
Андрей поддержал разговор:
— Меня тоже с тобой, сказал, отправит. Но это ненадолго, пока все забудут, и всё затихнет. Перевалы закроются, и пост наш зимой всё равно будут раскидывать. Я с ним нормально поговорил, он тоже всё понял. Я-то уже пятый год служу.
— Мне запретил жениться… Саня, я боюсь, что не увижу Гулю. Что мне делать?
— Ну, слава Богу! Я сам думал, как мне друга спасать. Мне она не нравится, я тебе уже это говорил. А вот всё само и разрешилось. Не дрейфь! Скоро новый год, а там до дома рукой подать.
— Саня, ты о чём? Я полюбил её. Да ладно, что тебе объяснять.
В это время вышел Харитон, и к командиру пошёл Цветок. Он очень скоро вышел и направился к нам. Харитоша даже не успел пересказать нам свой разговор с Дорофеевым.
— Ну что там, Цветок? Что он сказал тебе?
— Похвалил. Спросил, что случилось? Я сказал, что у меня было личное время, свободное от исполнения служебных обязанностей. Использовал это время для посещения культурного мероприятия — пошёл на свадьбу друга. Когда начались беспорядки, то взял командование на себя и быстро навёл порядок. Потерь среди личного состава нет. Службу несу достойно. Доклад окончен. Поблагодарил меня за службу. Сказал, что в целом я характеризуюсь положительно. Приказал, чтобы возвращался к месту несения службы.
— Это всё, Сань! Что же я буду без тебя делать?
— Тебе, Махновский, нужно отдохнуть и подумать над ситуацией. Как будешь на новом месте, сразу дай связь, дай знать. Недалеко от нас, я думаю, будешь.
Цветок тогда ошибся. Утреннее решение Дорофеева стало для меня контузией. Для прохождения дальнейшей военной службы нас с Андреем отправили на пограничный пост Дашти-Язгулям. 80 километров по горной дороге. Я понял, что это нужно пережить. Служба и новые трудности всегда помогали мне. Как мне увидеть Гулю?

Через полчаса мы ехали на Язгулям через Рушан. Там, на заставе, мы должны были забрать какой-то груз для постов по пути следования.
Машина остановилась на дороге возле лагеря. Мы даже не стали заезжать. Я не смогу попрощаться с пацанами. И это совсем не радовало меня. Как так?
Мы обнялись со Цветком. Пацаны спрыгнули с машины и пошли пешком по дороге к лагерю, а мы поехали дальше. На мосту стоял Иваныч. Я крикнул ему, что еду на Язгулям. Он так обрадовался, увидев меня, и крикнул в ответ:
— Давай, Хомяк! Увидимся! Я твоей сказал вчера. что…
Дальше я уже не услышал, машина набрала ход и повезла нас по мосту. По мосту, который стал для меня местом, где я узнал, что такое любовь, что такое дружба. Узнал, что через эту реку проходили русские казаки, узнал, что мои предки были здесь. Меня вновь пробил холодный пот. Я вспомнил легенду про крепость, и вспомнил, что когда случился взрыв, то прадеда послали воевать на Язгулям. Точно, я помню: заставить подписать местного хана мир с Россией. Тот прятался на Язгуляме. Да что же это за мистика какая-то! В тот день все и произошло. Когда прадед собрал отряд и ушёл утром, вечером случился тот страшный взрыв. Мы повторяем весь путь наших предков, так что ли?
Машина доехала до рушанской заставы. Здесь мы должны были забрать груз боеприпасов и по пути оставлять их на постах. Надвигалась осень, природа готовила памирские перевалы к закрытию, и везде была видна подготовка к возможным боестолкновениям.
Здесь, на Рушане, и случился сбой в программе наших передислокаций. Где-то снова щёлкнуло, и шестерёнки истории закрутились в обратном направлении.

Груз оказался не готов. В армии всегда есть какая-то причина, даже если причины и не было. Погрузку и выезд перенесли на следующее утро. В общем-то, это была большая удача. И Андрей, молодец, не растерялся: пошёл к начальнику заставы и поставил его в известность, что он идёт к жене домой и берёт меня с собой. Тот не мог запретить, казарменного положения не было. Зато у нас было личное время, и он знал, что Андрей женился. Ну не будет же он звонить в отряд, искать Дорофеева, чтобы спросить у него: «Товарищ полковник, а Махновского можно выпустить в кишлак? Как думаете, он за одну ночь не женится?». Это было бы просто смешно. Я думаю, что тогда Дорофеев бросил бы трубку, и сам примчался бы на Рушан лично ответить начальнику заставы. Но командир был грамотный. Просчитал всё и приказал:
— Оружие сдать в оружейку. Приведите себя в порядок. В восемь утра быть на службе. Выезд на 8.30. Сейчас свободны.
Мы сдали оружие, почистили форму, привели себя в порядок и… нас позвали на обед. Это было неожиданно. Как повар, я знал, что на всех погранзаставах продукты для приготовления выделяются исключительно по спискам численности личного состава. А нас там не было сегодня. Но начальник заставы всё сделал правильно. Он сказал дежурному, дежурный повару, а повар позвал нас. Вот из таких мелочей в моё время и складывалась пограничная служба на всех постах и погранзаставах Российской Федерации. На рушанской заставе нас просто и вкусно покормили. В памяти остался рисунок на стене столовой. Слоник. Да, точно так, — синий слоник.

Только после обеда начальник разрешил нам идти. Представляете моё настроение в тот момент? Даже близко не подойдёте. Ещё утром я мысленно прощался с Гулей. А сейчас я иду к ней. Где-то через час мы придём туда..Вот радость будет, вот праздник там на улице начнётся! Я уже знал, как памирцы рады гостям. Когда я ехал сюда служить, то передо мной был образ угрюмого народа, который только и делает, что воюет за независимость. Оказалось, что памирцы сами по себе независимы ни от кого, и что это свободный народ, свято хранящий заветы предков и уважающий свою историю, равно, как и историю своих гостей и предков гостей. Уважение — отличительная черта памирцев. Я всегда повторял и буду это повторять.
Ещё недавно, проезжая по мосту через Бартанг, я вспоминал наши свидания и разрывался от мысли, что ничего не могу сделать. В пути я сильно молился. Молил всех богов, чтобы увидеть её. Теперь я знаю точно, что, возможно, на Памире до богов ближе, чем на остальной планете, и они услышали тогда мою просьбу. Сила молитв и душевных терзаний была столь высока, что я уже иду по древнему Рушану и через полчаса увижу её, мою ненаглядную духтар*. И, главное, ей вчера уже сказали, что меня увезли, и что я обещал вернуться. А она даже не догадывается, что я рядом, уже рядом совсем.
Андрей, оказывается, всю дорогу мне что-то говорил, а я его не слышал. Счастливый человек ничего не слышит, кроме своего сердца и голоса любимой. Оказывается, он переживал, что мы идём в гости с пустыми руками. По дороге решили, что на месте разберёмся, что нужно и в каких количествах. И где это «нужно» можно будет купить.
Скоро мы подошли к дому Маршуды. Гуля жила чуть дальше через пару домов. Андрей постучался, открыли её младшие братья и сказали, что она пошла с отцом к Булату. Отлично! Они все будут там. Бегом!

Открыли калитку и вошли во двор Булата. Гулхоним и Маршуда чистили ковры во дворе, младшая сестра Гули им помогала. Мужчины сидели в тени, пили чай и играли в нарды.
Как же нам обрадовались. Будто, правда, боги зашли во двор. Маршуда обняла Андрея, и что-то начала ему говорить. Но я не слышал, я смотрел на Гулю. Она стояла от меня совсем рядом, еле сдерживаясь, чтобы не броситься меня обнимать. Этот взгляд. Как я хотел его увидеть. Вот она, рядом, моя любовь. Чувства захлестнули меня. Как она тогда смотрела. Она всё говорила мне глазами. Это и есть любовь, единственная и настоящая. Та самая, что бывает один раз в сто лет. Не передать словами, что я тогда чувствовал, глядя на неё. А она так и стояла не двигаясь, опустив руки, и капли воды падали со щетки на землю. Мы никого не видели вокруг, только друг друга.
Все во дворе закружились, забегали. Мужчины встали и пошли нам навстречу.
— Какая радость! Аллах всемилостив к моему дому! У меня гости! У меня гости! — обрадовался Булат.
Он что-то сказал на таджикском и Гуля словно очнулась. Помыла руки и пошла вместе с другими женщинами в дом. Булат пригласил нас пройти в тень. Мы в двух словах описали ситуацию с нашими новыми направлениями.
— Сейчас, сейчас. Посидим, поговорим… Отдыхайте, гости дорогие.
Булат ушёл в дом и зычным голосом стал отдавать распоряжения домочадцам. Андрей позвал Маршуду и стал её расспрашивать про необходимые покупки для праздничного стола. Открылась калитка, во двор зашёл Алик. Все стали здороваться. Собирался достархан.
Булат крикнул Алику, и тот стал куда-то собираться. Я успел спросить, и, оказалось, что Алик идёт в Верхний Бартанг к брату Булата. У него там в доме хранились большие запасы вина и продуктов. Это было недалеко, километра два в горы по дороге. Я вызвался пройтись вместе с Аликом. Дорога туда и обратно по моим подсчетам должна была занять у нас часа полтора. Булат согласился с моим предложением и, показывая на меня, начал что-то грозно говорить Алику. Такого я ещё не слышал. Тот, как школьник, кивал головой и соглашался с Булатом.

Через пять минут мы вышли из селения на дорогу, ведущую в горы. Вид открывался потрясающий. Дорога была узкой, но по ней могла проехать только одна легковая машина. Я спросил ещё:
— А если сверху навстречу поедет машина? Как они будут разъезжаться? — Я вспомнил про овринги, про бедных осликов. Ну не скидывают же они машины в пропасть.
— Никак. Сверху некому ехать. Там живёт человек сто. У них нет машин. Повозки разъезжаются, ишаки расходятся. А если машины, то одна едет назад. Нижняя, конечно.
По дороге я остановился у родника. Он был искусно выложен камнями. На самом верху каменной стены был выложен череп крупного животного и из него торчали настоящие рога. Стало интересно.
— Алик, что это значит? Прямо на дороге, как будто из прошлых веков?
— Здесь путник может умыться и помолиться. Я не знаю сколько ему лет, но дед рассказывал, что ему его дед рассказывал, что этот источник очень давно здесь.
Я подумал, что, наверно, лет сто, а может и все двести, как эти камни так выложены, и люди хранят их и молятся на этом месте. Я вспомнил прадеда и подумал, что, возможно, он тоже был здесь.
Мы поднимались всё выше и выше над долиной. Мне было невероятно трудно идти, но интересно. С каждым шагом, я словно уходил в прошлое, в историю. Здесь уже не было телеграфных столбов и электрических проводов.
— Алик, там же нет электричества, как они живут?
— Хорошо живут, свободно. Так же, как и жили наши предки столетиями.
Поднялись наверх дороги и увидели небольшое плато. На небольшом свободном кусочке горной земли, стояло домиков двадцать, приткнувшись друг к другу. В самом начале селения Алик горячо поприветствовал памирца. Обнявшись, они поговорили и разошлись.
— Алик, это твой брат?
— Нет, я его почти не знаю. Спросил у него как дела, как семья? Поговорили.
Сказать, что я был удивлён — мало. Когда они обнимались, я действительно подумал, что это, как минимум, его двоюродный брат, и они очень давно не виделись. Позже я уже привык к тому, что даже малознакомого человека каждый памирец считает за родного брата.
Наше пребывание в Верхнем Бартанге должно было занять минут двадцать, не больше. Но всё оказалось не так, как мы предполагали. Как только хозяева узнали, что я приехал из России, из Мурманска, мгновенно был накрыт достархан, был чай, были лепешки, угощения. Вопросы, рассказы, знакомства, приветы родным. Хорошо, когда бы это было в одном доме. Но каждый тащил тебя в свой дом, пусть десять или пять минут, но ты обязан был присесть и выпить чаю с хозяином. Тогда я с Аликом побывал в шести домах. А когда я уже не мог ни есть, ни пить и умоляющими глазами смотрел на Алика, тот разводил руки в стороны: мол, так, брат, надо, такие традиции! Ты же сам захотел идти посмотреть, как в кишлаке люди живут. Когда ты ещё будешь здесь в гостях?
В каком-то доме самый радушный хозяин шептал мне на ухо:
— Спасибо, что гость у меня сегодня! Я счастлив очень! Ты кушай, кушай, или я тебе в голову буду стрелять!
Я улыбался, кушал и понимал горца. Он так говорил потому, что знал, что через много лет напишут об этом книгу. Он так хотел выразить всё свое уважение к гостю с другой планеты. Невероятно гостеприимные люди живут там, в горах Памира!
Когда мы уходили, много людей вышли нас провожать до дороги. И с каждым я прощался за руку, желал всего хорошего и получал добрые напутствия в дорогу. И от каждого я слышал пожелания передать привет всем своим родным и снова приезжать к ним в гости. Чудесный вечер!
Было уже темно. Мы пошли вниз по дороге, и я вспомнил волка из мультика, и мне хотелось сказать: «Ты, если чё, заходи!». Оборачиваться не хотелось, вдруг снова поведут в гости в дом, где я не был. Меня закормили и поэтому было тяжело идти.
Мы спустились в Бартанг и пошли по узким улочкам. Повернули за угол дувала. До ворот дома Булата нам оставалось пройти улицу. Буквально несколько шагов.

Внезапно из темноты на нас прыгнули какие-то люди. Резкий удар прикладом под дых, и я согнулся. Чья-то грязная ладонь зажала мне рот, и я услышал:
— Только пискни, сразу умрёшь!
В лицо мне ткнули дуло автомата. АКСУ! Аргумент был серьёзный. За одну секунду меня прошмонали, но у меня не было никакого оружия.
— Оружие, где твоё оружие?!
— Я не знаю… я без оружия, я в гости пришёл.
— Гости!.. Будут сейчас тебе гости, вместе пойдём.
Мне расстегнули портупею, выдернули и отбросили в сторону. То же самое сделали и с подбрючным ремнём. Удивляться мне было некогда. Я начал приходить в себя и понял, что я попал. Попал крепко. Ребята ждали нас здесь, и выбрали место для нападения и захвата очень удобное. Видимо, они точно знали или видели сами, что русский ушёл с Аликом. Что русский без оружия. Идеальное место для захвата. Им нужен был я.
Меня дёрнули и повели в сторону. Теперь я понял, зачем они выкинули ремни и порезали брюки. Я не смог бы теперь прыгнуть в сторону или побежать. Потому, что я шёл и придерживал руками собственные штаны.
Алик пошёл за нами, пытался что-то говорить, поднимал упавшие пачки сигарет, которые мы взяли в Верхнем Бартанге. В сумке звякали бутылки. Один из нападавших развернул его, что-то сказал и с размаху дал мощный поджопник. Мол, давай, давай, иди не мешай тут! И тут случилось невероятное.
Алик упал в пыль на колени, схватился за ногу одного из нападавших, и стал что-то тараторить. Я стал понимать, что он просил взять его с собой! Что он пойдёт со мной и не бросит меня до последнего. Меня повели по узким улочкам и через минуту мы вышли к подножию горы. Вверх, в скалы, уходила еле заметная тропинка. Меня подтолкнули к ней и велели подниматься наверх. Вот здесь у меня сдали нервы и началась истерика:
— Я не пойду, я никуда не пойду!
В тот момент мне почему-то показалось, что тропинка заминирована, и если я пойду по ней, то просто подорвусь и — всё! Все будут чистые. Русский пограничник сам пришёл в селение, сам пошёл в сторону и погиб на мине. Полез туда, куда не просили.
Сначала был удар прикладом по спине. Спасибо! Я сразу пришёл в чувство. Много лет я вспоминаю этот случай, и мне никогда не было стыдно за эту минутную слабость: я должен был жить. Я очень хотел жить.
Бандиты пошли сами и потащили меня наверх по тропе. Я шёл за «духами» и думал, что, возможно, это мои последние минуты. Я выплюнул из себя жалость и подумал, что я тоже воин, как учил майор Попов, и что надо оставаться воином до конца. И если мне суждено погибнуть в чужой стране, то я сделаю это как русский пограничник — достойно приму свою смерть.
Поднявшись с моими новыми «друзьями» наверх, я уже был готов ко всему. Раз так глупо попал, то нужно бороться с трудностями страха. Жаль, если Цветок узнает, что никакого боя не было.
Такие минуты жизни очень важны в жизни человека. Они либо обнажают в нём стальной стержень, либо одним щелчком затвора ломают всё. Нужное и ненужное, глупости и радости; растирая в пыль то, из чего складывается человеческая жизнь.
Но… Вернёмся на скалу Горного Бадахшана, где в укромном месте решалась моя судьба совершенно незнакомыми мне людьми. Откуда-то из-под камня бандиты вытащили верёвку и скрутили мне за спиной руки. Ах, как же они сделали это грамотно! Пошевелиться было невозможно.
Место, куда меня привели, было восхитительное. В долине мерцали огоньки селений, был виден наш блок-пост на мосту, и вся Рушанская долина словно готовилась ко сну и говорила: «Ох, этот день прошёл, жарко было как! Сейчас почитаю чего-нибудь прохладного, помолюсь и буду спать ложиться». За спиной был Памир, — как у Маяковского, четырёхтысячметроростовый. выше всех. А нет, выше всех была луна-красавица! Мне кажется, я тогда без телескопа рассмотрел на ней кратеры и царапины от метеоритов.
Один из боевиков остался охранять общую картину. А посмотреть здесь было на что. Другой, видимо, старший, уселся на камни и что-то сказал третьему. Возле старшего вьюном вился Алик. Только сейчас я понял, что он не бросил меня, не оставил. Я этого не понимал: если это люди из его народа или причисляют себя к нему, то что происходит?! Алик что-то горячо доказывал старшему, и, по его жестикуляции и просьбам, я понял, что он готов обменять свою жизнь на мою. Лишь бы только отпустили меня. Алик тоже был растерян, но они разговаривали с ним.
Мозг начал лихорадочно думать. Зачем я нужен им? Я знал, что на границе существовал негласный приказ о том, что если попал в заложники, то твоя беда. В плен можно было попасть только если ты, например, ушёл с поста или заставы в горы на прогулку. Рукопашных боёв на нашем участке не было, и я понял, что попал очень крепко. Но если они сразу меня не убили, то что тогда? Алик им был не нужен. Это было и так ясно с самого начала. Они сразу послали его на все четыре стороны, потому что знали, что он не поднимет тревогу, не бросится за помощью. Он пошёл со мной, он увёл меня. Но я же сам напросился с ним. Я понял одно: захват произошёл спонтанно, боевики «оппозиции», как их тогда называли, возможно, случайно оказались в этом районе, возможно, случайно увидели нас, когда мы возвращались. Но откуда они здесь? Они сначала сделали, а потом стали думать, какую выгоду извлечь из этой ситуации.
Дальше я всегда вспоминаю эти события с мужской гордостью. Меня посадили на большой камень. Третий боевик сел напротив меня, положил на колени к себе большой нож и стал методично вытаскивать всё, что у меня было в карманах. Его интересовали прежде всего, мои документы. Я навсегда запомнил его лицо и, да всесилен Аллах, я хочу, чтобы он был до сих пор живой.
Это был молодой парень. Моих двадцати лет. Со взглядом ни во что не верящего человека. Может быть, в далёком 1983 году он вместе со мной пошёл первого сентября в свою школу, где учился читать и писать. Любить свой народ и страну, в которой родился. Я думаю, он тоже тогда любил Советский Союз. Но чуть позже, когда я пошёл в десятый класс, то у него, на его родине, какие-то взрослые и нехорошие дядьки затеяли войну и стали убивать друг друга. Война сжигала школы и вырезала целые семьи. Так что, когда я готовился к выпускному и подбирал себе туфли к костюму, то, думаю, у него уже в это время ничего этого не было. Не было страны, в которой он родился, не было школы, в которой должен был пройти его выпускной. И, возможно, главное, — уже не было семьи. Семью забрала гражданская война, и у него остались только злоба и отчаяние. Оставалась только его Родина, которую кто-то хотел отнять и подчинить. А просто так это не получится. Всё возможно так и было. Но теперь он лазил по моим карманам и наткнулся на военный билет. Стал читать: «Ефрейтор Махновский», и… засмеялся. Что-то сказал своим, и те тоже заулыбались. Ефрейтор! Им показалось смешным моё воинское звание. Ну, суки, за ефрейтора пограничных войск вы ещё ответите! Из моего нагрудного кармана он вытащил шеврон, который перед отъездом раздобыл где-то Цветок и сунул мне на память. На нём был двуглавый орёл, российский флаг и дорогие мне слова «Группа российских погранвойск в Таджикистане».
— Что, Россия такая ох… я страна? — спросил он с издёвкой.
— Это моя Родина! — ответил я.
Я всегда действительно гордился своей Россией, своей страной, люблю её, свой народ, — непонятный даже мне, но такой родной. Ни разу в жизни я никому не рассказывал про этот случай с шевроном и про мой ответ. Это была моя маленькая победа над врагом. Зачем о ней рассказывать? Это было никому ненужное геройство со связанными за спиной руками. Но это было достойно пограничника.
Помню, я начал сильно молиться. Такого откровения в своей душе до этого я никогда не испытывал. Бороться, бороться, бороться!
Внезапно Алик подскочил и затараторил что-то на своём языке. Он все говорил и говорил, показывая на меня. В его, как мне показалось тогда, бессвязной речи мелькали слова: Булат, Гуля, Бартанг и что-то ещё. Я почувствовал заминку, я почувствовал что-то такое, что даёт надежду. Да, да, появилась надежда и села мне на плечо, рядом! Я услышал её дыхание.
И снова где-то щёлкнуло. Через пять минут я, в изумлении, смотрел, как мне в карманы кладут мои документы и развязывают руки. Старший что-то сказал Алику, и тот упал уже передо мной на колени:
— Пожалуйста, поклянись, что ты никому и никогда не расскажешь, о том, что здесь было. Я прошу тебя, пообещай, и мы пойдём с тобой домой!
Всего-то! Легкотня какая! Я думал, что меня разыгрывают, но ситуация была не такая смешная, как могло бы показаться. Я встал, начал растирать затёкшие руки и пообещал, что если это так важно, то я никому никогда не расскажу о нашей прогулке на эту гору и наших разговорах.
— Дай слово мужчины! Этого здесь достаточно.
— Слово мужчины! — (прошло уже много лет, и я справедливо считаю, что время молчания вышло).
Мне хотелось добавить, что я больше никогда не пойду один гулять по Африке и ещё что-то. Я хотел смеяться, но в меня вселился ужас происходящего. Я выгнал его, и всё равно ничего не понимал.
С особым уважением и каким-то почтением нас вместе с Аликом довели до дороги на Бартанг. Здесь боевики попрощались с нами, причём каждый из них пожал мне руку на прощание, а старший, прощаясь сказал:
— Извини, что так получилось! Просто — так получилось…

Мы шли с Аликом по улочкам Бартанга и молчали. Я по-прежнему держал свои штаны, и теперь мне стало очень смешно. Всё бы ничего, всё бы показалось бы сценкой из театральной постановки, но я почувствовал, что на спине останется на память — синяк от просьбы пройти наверх по тропинке.
— Алик, если ты мне сейчас не скажешь, что ты им наговорил, я никуда не пойду!
Алик развернулся ко мне, посмотрел в лицо и сказал:
— Понимаешь, они бы убили тебя. Так нельзя. Я с тобой пошёл, я обещал Булату. Так нельзя. У нас такие обычаи. Нельзя нарушать.
— Они что, отпустили меня потому, что ты пообещал Булату сходить со мной за сигаретами?
— Нет, не смешно! Не смейся так! Помнишь, на свадьбе в пятницу, ты при всех разговаривал с Булатом и сказал, что хочешь взять Гулхоним в жёны? Помнишь?
— Конечно, Алик, помню. Но при чём это здесь?
— Так вот. Булат, конечно, знал, что будет такой разговор, иначе бы он его сразу прекратил, но он с тобой разговаривал. Он думал ещё до того, как ты начал говорить об этом. Он любит Гулю, как дочь, и тоже желает счастья ей.
— Алик, я всё равно ничего не понимаю…
— Баран! Позавчера Булат сказал тебе: да, он согласен отдать за тебя Гулю. Согласен, чтобы ты пришёл свататься. Он согласен, чтобы ты стал его зятем. Понимаешь, с того момента, как он сказал тебе «да, приходи, спросим у дочери», — ты его гость, ты идешь к нему в семью, ты женишься на его дочке, ты — его семья. Булат здесь очень уважаемый человек, он ни с кем не воюет, он помогает людям жить и выживать, все его знают и уважают. Уважают слово мужчины. Понятно? — Алик весь дрожал, его прямо колотило.
— Алик, ну ты даёшь! Ты пошёл за мной, со мной! Это поступок! Я могу тебе только спасибо сказать, и моя мать, я думаю, тоже сказала бы тебе: спасибо, Алик!.
— Я по-другому не могу. Меня так учили и дед, и отец. Если я с тобой пошёл, я за тебя здесь отвечаю, если бандит, то я буду бандитом, если я работаю в ГАИ, то буду штрафовать. Надо быть тем, кто ты есть на самом деле. Всё! Пришли.
Он снова повернулся ко мне:
— Помни, никому ничего не говори! Просто были в гостях, и всё. На посту — никому, ты обещал!
Он открыл калитку, и, с какой-то песней и танцем, стал заходить во двор. Было уже часов одиннадцать вечера. Мы проплутали около пяти часов. Много!
Мы зашли в дом, — там вовсю уже гуляли. Первым мы встретили Андрея. Он выходил курить и обрадованно сказал:
— Ребята, ну вы даёте! Вас только за смертью посылать!
Я обнял его:
— Ох, Андрюха, ты даже не представляешь, какие гостеприимные люди — памирцы! Я столько увидел за этот вечер и услышал!
Мы помыли руки и сели за достархан. Алик прочитал молитву. Булат сразу по Алику увидел, что что-то произошло, и вопросительно кивнул ему головой. Тот жестом ответил, что всё в порядке, и показал на меня, мол, вот, как и обещал, он живой и здоровый.
Всем налили вина, Андрей произнес какой-то тост, и мы стали чокаться с Аликом. И в этот момент я вдруг увидел, как вино в его бокале плескалось и капало на узорчатую скатерть достархана кровавыми каплями. Руки Алика сильно дрожали.
Утром мы выехали на Язгулям. Я вспоминал прошлый день и удивлялся, сколько же событий уместилось всего в одни сутки пограничной службы.


Глава 10. Пограничная география

   На посту нас встретил майор Малюгин. Поселил в блиндаж с двумя русскими контрактниками. Я оставил вещи и пошёл знакомиться с постом.
Дашти-Язгулям — пост мужества русских пограничников. Я вспомнил, как чуть больше года назад на финской границе читал журнал «Пограничник», где был описан подвиг наших солдат и офицеров. В апреле 1995 года на пост было совершено нападение. Пограничники попали под перекрёстный огонь. Три точки находились на афганской стороне, и две в тылу поста на высотах. Три дня наши пограничники отбивали атаки бандитов. Целью «духов» было полное уничтожение поста. Три дня в окружении находился пост. Подмога из Хорогского отряда наткнулась на засаду. Вдобавок боевики взорвали единственную дорогу, соединяющую Язгулям и Хорог. Вертолёты не могли работать из-за нелётной погоды. За три дня наши дали бандитам «по зубам», и те понесли заметные потери, но остатки банды снова растворились в горах. Понесли тяжёлые потери и наши. Я стоял на пустынной дороге и представлял бой, который происходил здесь. Как можно было три дня, зарывшись в песок, отбивать яростные атаки врага? Оказывается, можно, если ты русский солдат.
Малюгин провёл нас по посту и показал наши позиции на случай нападения. Весь пост был соединён ходами и окопами. После того апрельского боя пост ощерился оружием, поставлена была зенитная установка, добавили две БМП и БТР.
Уроки войны пошли на пользу, но положение было тревожное. После ужина я расслабился и закурил, сидя на улице возле блиндажа.
Внезапно в воздух с поста пошла красная ракета. И тишину разорвал крик: «Боевая тревога! Боевая тревога!». Я бросил сигарету и помчался в блиндаж, схватил «снайперку» и по ходам побежал к своему месту для отражения нападения. Стрельбы не было, и я сообразил, что это учебная боевая тревога. Стало легче. Я услышал за спиной крик Малюгина: «Парни! На пост произошло нападение. у каждого есть свой сектор обстрела. Мне надо, чтобы каждый кустик, каждый камень у вас был пристрелян. Приказываю открыть огонь для отражения атаки!». Что тут началось! Палили из всего оружия, что было на посту. Ухала ЗУшка, «топил» КПВТ, автоматы, гранатомёты, — всё шло в ход. Я присоединил магазин, выбрал цели начал лупить свой сектор. Малюгин сзади командовал: «Давай, давай, разнеси вон тут кустарник!». Я вошел в раж и стрелял, стрелял, стрелял… Я понял, для чего он так делает. В случае нападения и открытого боя, ты на своём месте с закрытыми глазами сможешь вести свой сектор и прикрыть соседа слева и справа. Я расстрелял уже третий магазин и хотел присоединить четвёртый. Стащил винтовку с бруствера окопа и взялся левой рукой за цевьё. По привычке, как это делаешь с автоматом, под ремень. Но я схватил ствол чуть выше и заревел от боли. Это была непростительная ошибка, которая навсегда научила обращаться с винтовкой по-другому. Я схватился за раскалённый ствол винтовки и моя ладонь зашипела сгоревшей кожей. Инстинктивно я откинул руку и оторвал куски кожи от ладони. Эффект был точно такой же, как если раскалить железный прут в огне и зажать его в руке. Я завертелся волчком, Малюгин посмотрел, плюнул в сторону и пошёл проверять следующие позиции.
Такие тревоги майор Малюгин устраивал пару раз в день. Всё было отработано до автоматизма. Хороший командир, боевой мужик. Я привык к новым условиям, к тревогам и службе здесь. Но настал конец сентября 1996 года.
Ситуация на многих участках таджикско-афганской границы резко обострилась. До нас стали доходить новости о попытках прорыва боевиков, о захватах заложников и общей конфронтации. Скоро должны были закрыться перевалы, и боевики хотели нащупать слабое место для прорыва бандгрупп. Гражданская война, казалось бы, только начинавшая затихать в стране, разворачивалась с новой силой и ненавистью друг к другу. Кому-то хотелось власти над людьми, кто-то эту власть крепко держал в руках и был гарантом спокойствия и возрождения республики. А на огненных рубежах этой войны стояли русские пограничники.
В конце сентября полыхнуло. На участках Калай-Хумбского погранотряда было совершено нападение на пограничников, в воздух были подняты вертолёты. И в одном из боёв боевики подбили из ДШК наш вертолёт. Раненые летчики смогли посадить машину, но двое из экипажа погибли (они были посмертно удостоены звания Героя России). Начались бои. Началась война, про которую мне совсем недавно говорил полковник Дорофеев. Эта война здесь всегда, она всегда где-то рядом. Война может быть за поворотом дороги, у ворот заставы, или в ночных дозорах, когда бандиты организуют переправы своих бойцов или контрабанду наркотиков. Война за мирное будущее.

В один из дней я стоял на пропускном посту на «Дашти-Язгулям». В сторону Калай-Хумба тянулась боевая техника, двигался на автомашинах личный состав. Направление удара боевиков было определено, и туда стягивались резервы. Я пропускал колонну наших пограничников Она остановилась, растянувшись по всей дороге, как вдруг из кузова машины я услышал:
— Хомяк! Здорово! Как ты тут?
Это был Иваныч и наши парни с блок-поста на рушанском мосту, — и никельские, и мурманские.
— Иваныч, привет! Здорово, парни! — Мы замахали друг другу руками.
На прицепе машины они везли пушку.
— У нас нормально всё! Живые! Нас на Калай-Хумб перебрасывают. Цветок с Карасём на мосту, их пока оставили, тоже куда-то готовят. Пост раскидывают. Давай, увидимся.
Машины поехали дальше, и я словно осиротел. Мои ребята ехали в зону боёв, ехали на войну, а я снова стоял на дороге в пыли, поднимал и опускал шлагбаум. Ох, уж мне этот повар-снайпер и жених в одном лице! Я видел, что в машине в-основном были ребята с Никельской ММГ. Хорошие пацаны: Стэн, Кудря, Ефимыч, Иваныч, Макар… Теперь я осознавал тяжесть моего наказания. Мои друзья перебрасывались на горячие места на границе, а я…
Настроение у меня упало. Я смотрел вслед колонны и молчал.

Служба шла своим чередом. Проходили дни и ночи. Мы слышали новости о разгоревшейся войне на границе. Каждый день Малюгин доводил до нас всю необходимую информацию.
В один из дней в личное время я лежал в блиндаже на койке и смотрел в деревянный потолок. Андрюха валялся на соседней. В блиндаж забежал один из парней и сказал:
— Мурманские, идите на дорогу. Там к вам жёны приехали.
Мы с Андреем подскочили и начали собираться. По окопам вышли к дороге и обомлели. На дороге, отворачиваясь от пыли проезжавших машин, стояли Гуля и Маршуда.
— Вы откуда здесь? Как?
— Мы на машине приехали. Она в Язгулям поехала. Через час обратно.
— Ну, здравствуйте!
— Здравствуйте!
Мы разошлись по парам и стали на расстоянии, чтобы не мешать друг другу.
— Гулечка, как ты? Зачем приехала, ты ведь знаешь обстановку? Дорога ещё такая.
Я хорошо знал обстановку на единственной дороге от Рушана до Язгуляма, знал, как трудно было добираться, чтобы увидеться со мной и снова уехать обратно.
— Я к тебе приехала. Очень хотела увидеть тебя. Я тебе подарок привезла. Джурабы связала.
Она вытащила из пакета джурабы — памирские носки. Не поверите, но тогда они были мне просто необходимы. В них было тепло и удобно солдатским ногам.
— Гуля, я вернусь к тебе. Обязательно вернусь!
— Я знаю. Я знаю, что ты есть. И я люблю тебя.
— И я тебя люблю.
— Как твоя семья, как Булат?
При слове «Булат», Гуля вздрогнула и зашептала так, чтобы никто не услышал:
— Он плохо. Я не знаю, что с ним случилось. Он недавно приехал, ездил по делам своим в Узбекистан, к родственникам. Был там неделю и приехал совершенно другой. Он не такой, как раньше. Понимаешь? Я не знаю, что с ним случилось, но он другой. Я пыталась с ним поговорить, но он уходит от разговора. То кричит на меня, то вечером обнимет и плачет. Плачет так, чтобы никто не видел. Я его успокаиваю, а он снова на меня кричит. К нему приехали какие-то люди. Они мне не нравятся. Отец с ними разговаривали, нас отсылал к соседям. Один из них был с телефоном в руках, — таким большим, с антенной. Он разговаривал по телефону по-английски. Я понимаю немного, в школе учила английский. Он тогда сказал «Бум-Бум», я сама слышала. Мне они не нравятся. Мне кажется, что отец попал в нехорошую ситуацию, и теперь ещё эти люди. И с Аликом тоже что-то не то.
Я обнял Гулю и уже ни на кого не обращал внимания.
— Гуля, я так хочу увезти тебя отсюда. Ты поедешь со мной в Россию?
— Нет, мой хороший. У меня братья малые, сестра маленькая. Их нельзя оставить
Я в недоумении посмотрел на неё. Такого ответа я не ожидал, конечно.
— Я очень хочу с тобой. Только с тобой, мой хороший. Давай потом поговорим и всё решим, хорошо?
— Конечно. Только когда мы с тобой теперь увидимся, если нас перекинут дальше? Хорошо, не будем загадывать.
— Мы скоро увидимся! Я теперь точно знаю, что мы с тобой скоро увидимся!
— Гуля, ты меня иногда пугаешь. Ты всегда так говоришь, будто знаешь всё наперёд, что будет.
— Конечно, знаю. Ведь я тебя очень сильно люблю, а ты любишь меня. Нужно пережить это и снова быть вместе, рядом.
Я взял её за руку, и мы пошли к Пянджу. Там, под большим камнем, мы обнялись и стали шептать друг другу слова любви и верности. Я что-то говорил ей, а она молилась. Когда человек искренне молится на любом языке, любому богу, это слышно всем сердцем. Я слышал:
— Пусть у тебя будет всё хорошо! Пусть твой бог и мой оберегают тебя! Пусть у тебя всё будет хорошо!..
Подходило время. Мы вышли обратно на дорогу ждать машину. Взявшись за руки, мы молчали. И так всё было понятно.
Парни с поста смотрели в нашу сторону. Каждый переживал этот момент по-своему. Не каждый день можно увидеть настоящую любовь.
И в этот момент на дорогу вышел Вася из числа наших контрактников с Язгуляма. Как говорят в армии, форма одежды «голый торс». С полотенцем на шее, напрягая все видимые и невидимые мышцы. Вася шёл умываться к Пянджу. В октябре, в памирских горах, голый по пояс! Все, кто был на посту на улице, просто упали со смеху. Это, правда, было смешно. Ржал часовой, смеялись на шлагбауме парни, улыбалась Гуля, хохотал и я. Весь этот спектакль был затеян из-за Гули. Чтобы пройти к Пянджу, нужно было идти по тропинке мимо нас с Гулей. И Вася прошёл. Поравнявшись с нами, он небрежно кинул Гуле:
— Привет!
Гулечка одарила его улыбкой восточной красавицы и тоже сказала:
— Привет!
Всё! Вася был очень доволен. Он получил своё.
Этот момент разрядил обстановку. Наши слёзы теперь были от смеха., от счастья, от мечты, что скоро мы увидимся и не придётся больше расставаться. Как сказал классик, влюблённые живут надеждой.
Вскоре подошла машина, которая их привезла. Мы попрощались и остались вдвоём с Андреем на дороге. Шлагбаум снова опустился, словно перекрывая снова дорогу в сторону любви. Я, словно в тумане, пошёл к реке. Сел на камень и смотрел на древний Пяндж, кидал в воду камешки и ни о чём не думал.
О, великий Пяндж! За тысячи лет ты видел тысячи таких влюблённых и слышал тысячи слов любви, которые они говорили друг другу. И все эти истории ты, Пяндж, уносил с собой, оставляя чистую воду и надежду на новую встречу.
На посту «Дашти-Язгулям» я прослужил чуть больше месяца. В начале ноября нас с Андреем перекинули на ПБО «Газон».

Пост боевого охранения «Газон» — одно из самых интересных и удивительных мест, где мне довелось быть во время службы в пограничных войсках России.
«Газон» находился на практически отвесной скале. Внизу проходила единственная дорога, связывающая столицу Горного Бадахшана Хорог с Рушаном. На пост вела всего одна тропинка, которая находилась под круглосуточным наблюдением. Чтобы попасть на пост, нужно было подниматься по тропе минут двадцать. А если учесть, что у тебя за спиной рюкзак, со всем необходимым для жизни в горах, личное оружие и прочее, то подъём стоил того, чтобы почувствовать себя настоящим мужчиной.
«Газон» был оборудован по всем правилам горной войны. Здесь можно было держать оборону столько, сколько нужно. Пост был неприступен.
Между собой мы называли ПБО» Газон» «Орлиным гнездом». С площадки открывался потрясающий вид. Представьте себе, что вы сидите на крыше десятиэтажного дома. Под вами дорога, по которой и мышь не проскочит без вашего ведома, и вы контролируете всю эту красоту. Прямо перед вами Афганистан, камень можно докинуть, если захочется, на территорию соседнего государства. А между вами и Афганистаном — Пяндж.
Здесь я впервые увидел горных орлов так близко. Величественные. Красавцы. Мощные и очень умные птицы.
Иногда он пролетал совсем рядом, и мне казалось, что он смотрит в глаза и испытывает, испугаюсь ли я. А я был заворожен его королевским полётом. Чудесная птица! Я понимал, что если этот исполин захочет меня унести в когтях, то он это сделает. Когда-то утром он сделал взмах крыльями и вот уже несколько часов парит в ущелье. Просто парит в воздухе. Переходит на разные «эшелоны» полёта, одному ему известные координаты высоты. Несколько часов без единого взмаха. Кто ещё так может?
Как-то вечером, после очень позднего ужина, мы вдвоём с Валерой Карасёвым забрались в «курилку». Так мы называли небольшую нишу в скале, заложенную камнями. Там можно было в тёмное время или ночное дежурство курить, не обнаруживая себя. Там и только там. Ночью в горах зажженная сигарета — всё равно, что путевой фонарь у обходчика в руках. Мы курили и молчали. Внезапно тишину разорвал треск автоматной очереди. Потом ещё и ещё. Там это уже было привычно. Где бы мы ни были, всегда кто-нибудь где-нибудь стрелял. Но здесь стало ясно, что это перестрелка.
Бросились к выходу. Километрах в трёх от нас была погранзастава. И в тёмном небе мы увидели две красные ракеты. Нападение на заставу. Мы прикрывали её с правого фланга. Ещё пара очередей… пошли трассеры. Ухнул гранатомёт. Застава «огрызалась». Кто-то пристреливался с соседней горы. Гранатомёт сразу успокоил стрелка. Но рядом кто-то ещё выпрашивал выстрел. Было видно, что стрелки постоянно меняют место. Так близко реальный бой я ещё не видел, и сейчас я вступал в него. Сердце сжалось, и сталь оружия приготовилась к «работе».
К нам бежал Цветок:
— Парни, нападение на заставу! К бою! Все — к бою!
Мы, прижимаясь к камням, поползли по своим местам. Наша с Валерой бойница смотрела прямо на заставу. Представьте выложенную камнями башенку и в ней окошко для обзора и стрельбы. Было не до смеха, но тогда мне оно показалось телевизором, который мы, вжавшись в скалу, смотрели на ночь с Валерой. Чёткость и яркость были отличные. Стрельба, трассеры, осветительные ракеты… Тишина десять секунд, и снова — тра-та-та!.. Снова выступление гранатомёта во втором отделении…
Мы слышали, как Цветок пытался по рации «достучаться» до заставы:
— Доложите обстановку! Мы первые справа… Готовы поддержать… Есть выполнять приказ!
Цветок побежал по посту и первым делом заглянул к нам с Валеркой:
— Парни, нападение на заставу… «Легкачи», без тяжёлого… Приказано оставаться на месте. Держим оборону. Дорога перекрыта. Есть приказ открывать огонь по любому транспортному средству без предупреждения! Действуйте!
А вот это уже было сильно. Я сразу взял со своей винтовкой дорогу на прицел. Если что, то…
Стал считать сколько у меня патронов. Так, три магазина для винтовки по 10 штук, и четыре для АК по 30 патронов. Итого — всего-то 150 патронов.
Когда ты днём ходишь в «разгрузке», то думаешь: «Блин, какого хрена я всё это таскаю на себе!», а когда попадаешь в такую ситуацию, то понимаешь, что всего этого тебе хватит минут на пять боя, и что таких «разгрузок» тебе нужно минимум штук десять.
Снова промелькнул Цветок. Он закинул нам в бойницу цинк с патронами.
— Держите, парни! Всем прижаться к камню! Огонь без моей команды не открывать!
Красавец! Цветок был великолепен. Он, как режиссер, расставлял людей на сцене и проверял реквизит. Вот уже начался спектакль, после него будут аплодисменты, награды и звания.
Вдруг мимо нас пронёсся Лёха Раев. «Малой», как его все называли. Лёха был проворный малый, но ему всегда казалось, что из-за маленького роста его не замечают. И всегда суетился. Но надо признать: всегда по делу. В военной кампании он был незаменим, так как мог незаметно проскочить куда угодно.
Валера в темноте поймал его за рукав и спросил:
— Малой, ты куда? Почему бросил свой пост?
От возбуждения Лёха задыхался. Только сейчас мы увидели, что у него за спиной труба ручного гранатомёта.
— Ящики, ящики… Нужно открывать ящики!
— Какие ящики? Ты что несёшь?
— Нам нужны гранаты. Старший сержант Цветков приказал заряжать гранатомёты!
— Ты что, спятил? В кого ты будешь стрелять?
— Цель будет, я найду.
Валера схватил Малого «за грудки» и стал трясти как куклу.
— Успокойся и — бегом на свой пост, Малой! Чтобы я тебя здесь не видел. Бегом, солдат!
Как ни странно, но такая встряска привела Лёху в чувство, и он забормотал:
— Я думал… я хотел, как лучше… Мы готовы… Сашка сказал, война идёт!
Валера встряхнул его ещё раз. И Малой, словно выдохнув, побежал обратно. Он хотел быть всегда нужным. И был таким. Я тихо смеялся, чтобы никто не услышал. Понимал, что если бы не Валера, то Малой бы сейчас уже шмалял из РПГ во все стороны и, как это часто бывает на войне, случайно попал бы куда-нибудь не туда.
Скоро всё стихло. Очередную провокацию боевиков пограничники отбили без потерь. А мы до рассвета ещё держали свои позиции.

Прошёл ноябрь, нас сняли с поста боевого охранения «Газон» и перебросили в Хорог, в пограничный отряд. Данное решение многим тогда показалось совершенно непонятным и нелогичным, но в армии не принято рассуждать. Приказ есть приказ, и мы подчинились. В отряде, после горных перевалов и полевых условий, началась у нас совсем другая жизнь. Спали на матрасах и наволочках, ходили кушать в столовую по расписанию, Кузя и Цветок постоянно дрались с таджиками из казармы напротив. В общем, мы расслабились и просто отдыхали. Конечно же, ходили в наряды по охране объектов на территории пограничного отряда, но охранять штаб или мост внутри отряда и выходить в дозор по охране границы — это были совершенно разные вещи.

Наступил 1997 год. Сразу после встречи Нового Года ко мне в Хорог приехала Гуля. Через Толстого, который так и мотался по всей границе, и других знакомых, я передавал приветы и небольшую помощь, которая по местным меркам была огромной.
Гуля была совершенно растерянной и сразу заговорила про отца.
— Помнишь, я тебе говорила, что с ним плохо? Я случайно услышала разговор, когда к нему приезжали. Опять приехали эти люди. Отец их боится. Он им должен, они его… как это правильно… они его обманули. Он растерян. Потом, когда они уехали, он заговорил со мной, сказал, что если вдруг с ним что случится, то я буду всё знать. Я ничего не знаю. Он сказал, всё потом расскажет. Ромочка, что мне делать? Я не знаю. И ещё, самое главное. К нему приезжала машина, и они таскали какие-то ящики. уже два раза. Я не знаю, но мне кажется, там какое-то оружие. Будет плохо, будет очень плохо! Так и отец говорит. Но он сказал, что я всё узнаю потом. Что потом?
— Гуля! У нас скоро закончится командировка. Через месяц. Я что-нибудь придумаю. Я не знаю пока что, но придумаю. Я скажу тебе, когда и где мы увидимся. Мы с тобой обязательно увидимся.
— Да! Я буду ждать тебя столько, сколько будет нужно. Пока, мой хороший! Мне нужно ехать домой. И ещё, что я хотела сказать тебе. Очень важное. Не приезжай к нам — убьют тебя. Я сама тебя найду.
Этот приезд Гули мне запомнился на всю жизнь. Она будто тогда прощалась со мной, с нашими чувствами. Я понял, что женщины действительно чувствуют что-то такое, что неподвластно нам, мужчинам. Но всё это было уже потом. А сейчас я думал…
В тот же день я пошёл к полковнику Дорофееву и доложил ему о странных людях, о подозрениях Гули и своих размышлениях. Реакция полковника была очевидной.
— Не бросил, значит, свою невесту! Или это новая уже? Так, хватит. То, что вовремя докладываешь — молодец. Информация нужна всегда. Любая информация. Напиши на бумаге, я передам своим ребятам. И ещё вот что хочу сказать, мы уже думали где усилиться и теперь новая боевая задача…

Через неделю мы снова стояли на мосту через Бартанг. Внезапным решением командования нас собрали и блок-пост на дороге Хорог-Рушан снова заработал. Нас уже было меньше, чем осенью. Из того большого лагеря, что был осенью, теперь стояла всего одна палатка. Снова к нам в усиление стали добавлять местных милиционеров. И в один из дней на посту появился Алик. Я не видел его с той самой ночи, когда он вытащил меня из нехорошей истории.
Алик был совсем другой. Перемены в нём были заметны сразу. Он очень холодно поприветствовал меня и практически ни с кем из нас не разговаривал. Алик стоял, опершись о перила моста, и смотрел на Бартанг или в сторону дома. Было видно, что дежурство в составе блок-поста его тяготило. Поэтому на него никто не обращал внимания, и его не трогали.
Несколько раз я пытался с ним заговорить, но он пресекал всякие разговоры и дружеское общение. Я вообще тогда подумал, что нам подсунули двойника. Настолько сильно было различие между тем отчаянным Аликом, что был осенью, который падал под ноги боевикам и просил убить его тоже, и милиционером, который сейчас нёс с нами службу. Но всё разъяснилось довольно скоро. Разъяснилось так, как никто не ожидал.


Глава 11. Прощай , мой Ванечка

   Усиление на мосту было заметно всем. Досмотр машин проводился самый тщательный. В воздухе висело напряжение. Казалось, вот-вот должно что-то случиться. Все знали, что скоро домой, и это чувство, ощущение скорой встречи с родными потихоньку сводило с ума. Хотелось приехать домой живыми. Всё начинало раздражать, многие цеплялись друг к другу, но быстро остывали. Цветок внимательно следил за всеми и моментально гасил конфликты и предупреждал проблемы своим тяжёлым взглядом.
В один из февральских дней мы в очередной раз заступили в наряд по охране моста. Саня — старший наряда, мы с Карасём — на дороге, Раёв — у пулемёта. На усилении был с нами и Алик. Через две недели заканчивался срок командировки, и все понимали, что последние дни нужно провести на том же уровне, что и предыдущие полгода. Машины были не такие частые, но мы чётко выполняли приказ об усиленном досмотре транспорта на всех постах.
Скоро должна была состояться совместная рабочая поездка командующего Группой погранвойск в Республике Таджикистан Тарасенко и министра обороны Таджикистана Хайруллоева. Генералы обеих стран проверяли готовность границы к возможным весенним провокациям боевиков. А также планировалась программа поэтапной передачи всех функций по охране границы от российских пограничников таджикским.
В связи с этим было усиление, и проверяющие проезжали чаще, чем обычно. С нового года у нас вообще не было каких-то заметных конфликтов на участке ответственности нашей группы. Всё было спокойно.

В тот день в наряде я проверял документы, а Цветок с Карасём осматривали машину и разговаривали с водителями и пассажирами. Движение было редкое, и все только и мечтали о том, что они первым делом сделают дома, когда прилетят в Россию.
Во время дорожного затишья Саня вдруг подошёл ко мне и завёл такой разговор:
— Ромыч, полчаса назад Красный Крест пропускал, ничего необычного не заметил?
— Сань, что должно быть там необычного? Думаешь, на капоте швейцарский флаг? Нет, у швейцарцев крест, наоборот, белый. А если про двигатель, то это необычная и очень мощная машина.
— Да нет, ты не понял. Другие джипы тоже гоняют, но этот какой-то не такой, что ли, мне так кажется.
По всей границе был устный приказ с самого начала нашего пребывания в Таджикистане все джипы международных организаций пропускались беспрепятственно и без всякой проверки. Эти организации занимались миротворческим процессом, а также реализацией программы ООН по предотвращению голода и гуманитарной катастрофы на Памире. В целом они справлялись с возложенной на них миссией. Все они имели международную аккредитацию и полный доступ во все районы Горного Бадахшана. Автомобили ООН, Юнеско, Юнисеф и Красного Креста имели однотипный кузов, белую окраску и надписи на борту, информирующие о принадлежности к одной из таких организаций. Завидев их, пограничники просто поднимали шлагбаумы. В день их проезжало может пять-десять штук и сильно нам не досаждали.
Практически во всех машинах были спутниковые телефоны, кондиционеры и прочая современная техника. Когда они проезжали мимо нас, то всё это оборудование было хорошо видно. Во всех джипах был большой грузовой отсек, в которых они перевозили мешки с мукой, сахаром и другими продуктами. Иногда водители и пассажиры этих машин здоровались с нами кивком головы и мчались дальше. За шесть месяцев мы привыкли к ним, а они, возможно, к нам.

В тот февральский день Цветок первый раз за полгода почему-то начал расспрашивать меня про проехавший недавно Красный Крест. Обычная машина, обычный день, что тебе надо? Цветок о чём-то задумался и отошёл от меня.
Через два часа на пустынной дороге со стороны Рушана показался этот же джип. Я пошёл опускать трос, как вдруг услышал командный голос Цветка:
— Запрещаю опускать трос до моей команды! Всем на посту, внимание! Проверку машины буду проводить я.
— Цветок, ты чего, нарушение приказа. Это же Красный Крест. Скандал будет.
— Ефрейтор Махновский, я старший наряда и, повторяю, машину буду проверять лично. Махновский на подстраховке, остальные по своим местам. Выполняйте!
Что случилось с моим другом? Он что, не наигрался с оружием? Что ему померещилось? Ладно, конечно, но скандал будет громкий. Зачем ему это? Две недели до дома осталось. Ну, Цветок!
Белый джип с флагом и знаком Красного Креста заехал на мост. Цветок вышел на дорогу и поднял вверх руку, приказывая остановиться. Джип от неожиданности чуть не въехал в него и успел затормозить буквально в полуметре от Цветка. В машине сидело двое человек в костюмах, — те же, что и проезжали раньше. Саня подошёл к водительской двери, и водитель опустил стекло.
— Старший сержант Цветков. Проверка документов. Прошу предоставить ваши паспорта и аккредитацию для работы в регионе.
— Red Cross, Red Cross! — запротестовали в машине.
— Я говорю, документы для проверки, пожалуйста!
И вдруг Цветок, словно разозлившись сам на себя за медлительность, рванул ручку водительской двери. Она была закрыта. Всё, что произошло дальше, мне показалось каким-то цветным фильмом, который я часто пересматриваю в своих воспоминаниях. Сашка сорвал с плеча автомат, снял с предохранителя, передёрнул затвор и сделал несколько одиночных выстрелов в воздух.
— Выйти из машины! Всем выйти из машины! Полный досмотр транспорта!
Мы не понимали, что происходит: надо было как-то успокоить Цветка, иначе он их сейчас просто застрелит, если они не поймут, чего он хочет. Я тогда подумал: а вдруг они не знают русского языка? Перепуганные пассажиры джипа открыли двери и стали выходить, поднимая руки над головой. Я стоял рядом в растерянности, и тоже ничего не понимал.
— Держите всех на прицеле, парни, я досмотрю машину.
— Что случилось, Саня? Что происходит? Ты можешь объяснить?
Мы все смотрели на Цветка и, как оказалось, зря. Один из пассажиров джипа, что-то сказал на каком-то языке, и через две секунды меня обхватила чья-то рука, сдавливая шею, а в мой висок больно ткнулся холодный ствол АКСУ. И я услышал крик Алика:
— Не дергайся, русский! Стой где стоишь, или я прострелю твоему другу голову. Бросить оружие, всем бросить оружие! Я убью его сейчас! Всем бросить оружие!
Воспользовавшись замешательством, оба пассажира джипа выхватили из-под костюмов пистолеты и навели один на Цветка, другой на парней. Ребята словно онемели и, потеряв командование, не зная, что им делать дальше, бросили автоматы на дорогу. Цветок посмотрел на меня, словно спрашивая разрешения всех положить на месте вместе со мной. Я моргнул, соглашаясь с ним, что так и надо сделать. Цветок увидел мой взгляд и аккуратно положил автомат на дорогу. Один из бандитов что-то снова крикнул Алику, и тот потащил меня к джипу, не убирая ствол от головы.
— Брось оружие, брось оружие или мы пристрелим твоего друга сейчас.
Забрав наши автоматы, один из бандитов под прицелом пистолета заставил нас с Цветком залезть в грузовой отсек джипа и лечь лицом на пол. Нам пришлось подчиниться, лишь бы они не перестреляли парней на посту.
Джип развернулся на посту и помчался, судя по всему, в сторону Рушана. Ситуация оказалась невероятной. Мы лежали с Цветком в грузовом отсеке лицом в пол. Сбылась мечта идиота. На шее я чувствовал чей-то ботинок, не дающий поднять головы. Я стал задыхаться, хотел повернуть голову и получил сильный удар прикладом автомата в затылок. Полетел в темноту и потерял сознание.
Очнулся от тряски. Машину кидало на поворотах, бандиты о чём-то спорили и разговаривали на своём языке. Я почувствовал, что мои руки и ноги уже связаны. Попытался пошевелиться и тут же получил ещё один огненный удар. Снова темнота.

Нас куда-то затащили и бросили. При падении на пол я получил ещё несколько точных и явно профессиональных ударов ногой, отбивших у меня всякое желание двигаться. Я закашлялся и застонал от проникающей боли. Чёрт, это действительно было очень больно и неприятно! Ботинки у них явно не замшевые. У меня были выбиты зубы, но я не мог их даже выплюнуть. На голову был надет мешок.
Где-то хлопнула дверь и стало тихо. Я, с радостью, которую можно только представить себе в той ситуации, услышал, что рядом тяжело хватает воздух от перебитого дыхания Цветок.
— Саня, Саня, ты живой?
— Да, живой. Только суки, наверное, рёбра переломали, дышать не могу. Я в машине хотел ещё подняться. Вырубили, дальше провал. Башка трещит, дышать больно.
— Саня, Саня, что произошло, как они нас так? Ты чего в машину-то полез, если знал, что там эти?
— Я не знал… Я думал… просто так получилось… Не ожидал, что у них есть оружие… То есть знал… Ой, давай потом, говорить не могу. Связали крепко, твари.
— Саня, где мы? Вроде как недалеко уехали. Меня тоже вырубили в машине. Вроде цел. Голова отбита, конечно. Ну что там наши, где же они?
— Да всё, Махновский, я понял. Психанули они, не ожидали так, а ещё Алик твой!
Точно! Только сейчас до меня дошло, что сделал Алик. Он предал, но как предал! Он готовился и ждал? Голова раскалывалась на кусочки, и я не мог думать. Алик! Вот чёрт! Тот, из машины, ему явно что-то приказал, и Алик предал, сразу предал.
Мы услышали шум. Завелась машина и кто-то отдавал приказы. Открылась дверь и я замер в ожидании смертельного удара или выстрела. Я не думал тогда, что возможно мы были нужны им, как заложники для прикрытия. А мы даже не попрощались с Цветком. Мой друг жив, и эта мысль придавала мне уверенности.
Мы услышали, как дверь снова захлопнулась, и входящий закрыл железную дверь на засов.
— Рома! Ромочка! Любимый!
Я вздрогнул. Это была Гуля! Её голос. Моя Гулечка. Откуда она здесь? Убьют же.
Гуля бросилась ко мне, упала на колени и начала резать верёвки и ремни.
— Умница моя! Давай, давай, режь скорее!
Я пока ничего не понимал. Гуля сняла с моей головы мешок и начала целовать меня, целовать… Я хотел сплюнуть выбитые зубы, но она вцепилась и прижалась к моей щеке.
— Бежать тебе надо! Беги! Я помогу. Я знаю, убьют тебя. Не хочу! Люблю тебя. Так надо. Беги, пожалуйста!
Я крепко обнял её и замер.
— Махновский, блин! Ты чё? Я вам здесь не мешаю? — услышал я голос Цветка.
Только сейчас я вспомнил, что рядом со мной лежит связанный мой друг. Я обрывал верёвки у себя на ногах, пока Гуля освобождала Сашку. Тот сразу же оценил обстановку:
— Где мы? Далеко от моста?
— Дом отца, Бартанг.
— Где оружие? Сколько их? Во дворе, в доме?
— Не знаю, человек пять или шесть. Они документы какие-то искали, жгли огонь. Меня не видели, я сюда проскочила. Случайно из дома увидела, как они приехали и вас вытащили из машины. Вам надо бежать. Я помогу.
Это был тот, самый большой сарай во дворе Булата, который когда-то поразил меня своей основательностью.
Вдруг Цветок обратил внимание на ящики, накрытые большим куском ткани. Он откинул ткань, открыл один ящик и присвистнул:
— Пластит. Охренеть, Махновский, это пластит. Ещё советский. Знаешь его здесь сколько?
Ящиков было много. Штук пятьдесят, не меньше. Рядом лежали ящики другой формы. Цветок открыл первый попавшийся. Там оказались гранаты.
— О! Да мы ещё повоюем! — Саня начал укладывать гранаты себе в карманы.
— Нет, нет! Я помогу бежать вам.
В дверь забарабанили. Стучали кулаком. Что-то кричали, но нам ничего не было понятно. Дверь была крепкая, стальная. Слов не разобрать.
— Это они. Отец там. Они его заставили, я потом расскажу.
Гуля дернула какую-то дверь, потянула нас. Это оказалась женская швейная мастерская, про которую она мне рассказывала в ту ночь, когда мы приехали в гости на БТРе. Она мигом убрала какую-то доску, сорвала ковёр, и мы увидели потайную дверцу.
— Это подземный ход. Никто не знает про этот ход. Бегите, выход там, где раньше Бартанг был. Старое русло. По нему и до моста пять минут. Бегите, я прошу вас, быстрее!
Цветок первым пролез в дверцу:
— Давай, Ромыч, за мной! Если всё правда, то это хорошо.
Я обнял Гулю.
— Бежим с нами, что ты стоишь?
— Нет, я так решила.
— Что ты решила?! Что ты решила?! Они убьют тебя, понимаешь, я не хочу так.
— Нет, я так решила. Не бойся за меня. Это я убью их. Я сниму наше проклятие. Бабушка так сказала. Она всё знала. Я ждала тебя.
В ту секунду я увидел в её глазах то, что никогда не забуду. Я увидел любовь. Возможно, так бывает. Возможно, так нужно Создателю. Я видел в тот момент её глаза и её взгляд.
— МУ ТА ЖИВЧ! — сказал я.
— И я люблю тебя. Я знаю, что ты есть. БЕГИ, МОЙ ВАНЕЧКА!
После этих слов я всё понял. По спине пробежал холодок.
Я прыгнул в лаз. Дверца захлопнулась, и я оказался в полной темноте. Пытался нащупать стены. Ход был сухой и каменный. Я нащупал ступеньки. Была абсолютная тишина, и в этой темноте меня поймал Цветок:
— Братишка, давай за мной, держись меня. Нам туда, больше некуда. Девка-то твоя не промах оказалась. Была бы русской, я бы не оставил её там.
Мы думали, что сейчас будет погоня, если они ворвутся в сарай. А может и не станут, Времени у них мало: сейчас всё перекроют, только если в горы скрыться. Они могут — это их горы, их дома. Мы не знали, где выйдем. Гуля говорила про старое русло Бартанга.
Конечно, мы понимали, что нас уже ищут, но успеют ли найти живыми? Мы должны добраться до наших, пока бандиты снова не спрятались
— Махновский, они что-то готовят. Там взрывчатка. Ты видел, сколько там взрывчатки? В ящиках пластит. Достаточно одного запала. Или гранаты. Нужно срочно доложить командованию. Они накроют весь склад. Быстрее. Нужно доложить.
Цветок тащил меня в темноте так уверенно, будто ходил по этому подземному ходу ещё в школу мальчиком. Я только видел, как светились в темноте фосфором его часы — «Командирские. Пограничные». Теперь это снова был тот самый старший сержант пограничных войск Цветков Александр Геннадьевич. Как пограничный пёс, он взял след и уверенно шёл по нему. Я трогал языком покрошенные зубы и вспомнил, что у Цветка поломаны рёбра.
Выход открылся скоро. Неожиданно в глаза ударил солнечный свет. Расщелина в камне. Мы протиснулись и оказались на высоте около 3—4 метров над камнями. Это были остатки старого овринга, выход из скалы был абсолютно незаметный. Цепляясь за выступы, мы спрыгнули на камни старого, высохшего русла Бартанга. Боже мой! Мост был всего метрах в четырехстах от нас. Мы увидели наш пост, погранцов на мосту и побежали.
Теперь я понял, как Гуля приходила на наши свидания. Она всегда появлялась, словно из реки, будто Бартанг расступался, и она выходила из него. Точно! Так и было. Это был её путь, и никто об этом не знал.
Я обернулся посмотреть наверх. отсюда был виден кишлак, булатовские постройки на краю.

И вдруг всё замерло кругом. Тишина. Словно все звуки затянуло в воронку времени, и они исчезли. Огромный, разрушающий сознание взрыв поднял все постройки на воздух. Всё вокруг умерло, и моё сердце остановилось.
Я стоял и не мог поверить в то, что произошло. Цветок упал на камни и смотрел на клубы черного дыма и пыли, окутавшей место взрыва. До нас долетали мелкие камешки и прошла взрывная волна.
— Что это, Саня? Сашка, что случилось?
— Она сделала это, братан! Взорвала склад, чтобы мы ушли.
Я сразу вспомнил, что когда мы прощались с Гулей, она сказала, что убьёт их. Она взорвала склад с оружием. Но зачем? Мы убежали, она спасла нас. Гуля, Гуля… Что ты наделала? Зачем, моя хорошая? Она убила их. Взорвала всё! И всё закончилось. Теперь всё, это точно.
К нам бежали с моста наши парни.
— Пацаны! Целые? В порядке?
Мы стояли с Цветком обнявшись и смотрели на дымящиеся остатки дома. Стало страшно холодно.
Дальше помню так, будто смотрел концовку фильма про войну. Под прикрытием нас довели до моста, и мы шли по нему, хромая и слабо улыбаясь. Шли на свою сторону, на свой блок-пост, к своим.
Ребята пытались нас обнять, все что-то спрашивали, но видя, в каком мы состоянии, просто подбадривали. На посту нас усадили на БТР, накидали одеял, и Толстый повёз в Хорог, в отряд. Теперь мы были в безопасности, мы были среди своих.

Через час на вертолёте нас переправили в Душанбе, в военный госпиталь. Первым, кто осматривал нас в госпитале был Игорь Иванович. Тот самый прапорщик с седыми усами, который рассказал нам легенду в крепости. Он осмотрел нас и заявил:
— Ой, как хорошо! Сейчас зелёнкой помажем ваши царапины и сеточку из йода накинем, и всё! Побежите за мороженым.
Цветок недоверчиво взглянул на прапорщика и спросил:
— Возможно, что завтра нас отправят на границу? Там дела ещё остались кое-какие.
— Я знаю, ребятки, знаю, мои хорошие, всё знаю. Здесь, в Душанбе, было слышно, как вы дела свои делаете. Ну и молодцы, рад за вас. А вам сейчас надо помолчать и не шевелиться. Слушаться и выполнять мои предписания, а также вашего врача, которому не терпится посмотреть на вас. Знакомые кинологи хотят привести своих собачек на обучение к вам, пока вы будете у нас в госпитале лежать.
Он посмотрел на наши измученные лица и засмеялся:
— Шучу, ребятки, шучу, конечно! Не сердитесь на старого. Но почуять взрывчатку там, где ни одна собака не смогла бы найти, — это, знаете ли, только старый пограничный пёс может.

Мы пролежали с Цветком в госпитале три недели. На двоих у нас было два сотрясения мозга; у меня вывих ключицы, пару синяков. Обиднее всего были выбитые практически все передние зубы. У Цветка набор оказался покруче: четыре сломанных ребра, вывих руки и на парочку огромных синяков побольше. Настроение было медицинское.
Охраняли нас как особо важных. В госпитале Цветок постоянно переживал за утрату личного оружия, своего автомата. Меня эта мысль тревожила меньше всего. Я постоянно думал о Гуле, о том, что произошло с ней. Зачем она это сделала? Ведь она могла убежать с нами, но не убежала. Вспомнились слова, что она должна снять какое-то проклятие и вернуть женское счастье в семью. Но там же, в доме была вся её семья, что же она наделала? Если все погибли? В этом я нисколько не сомневался: взрыв был ужаснейший. И соседние дома тоже, наверное, разрушены. Поэтому нас и охраняют так.
В последующие дни из бесед с контрразведчиками мы узнали много интересного.
На остатках дома и территории вокруг нашли останки нескольких тел. Был обнаружены трупы влиятельного афганского полевого командира, а также двух его телохранителей. Также были обнаружены останки старого Булата и двух-трёх неустановленных лиц, один из которых позже окажется американским военным советником, прибывшим из Пакистана в Душанбе на международную конференцию по урегулированию конфликта.
От Гули не осталось ничего. Если бы мы не рассказали, что она там была, никто бы так и не узнал, что случилось на самом деле. Сила взрыва была настолько сильной, что…
Сашка отвлекал меня от тяжёлых мыслей, как мог. Сказал, что меня теперь повысят в звании, и стал величать меня не иначе, как «товарищ старший ефрейтор». Ничего не радовало, кроме того, что приближалось время лететь домой.

Вскоре мы узнали, что спецмашина, которую Цветок так яростно остановил для проверки документов и начал обыскивать в обход всех указаний и приказов, оказалась фальшивой. Боевики купили и привезли точно такой же джип, как у Красного Креста, покрасили его и сделали наклейки. Они проезжали все посты, хитро и грамотно маскируясь. Шоком для нас стала новость о том, что в кузове машины были обнаружены два фугаса по сто килограмм каждый.
Всё оказалось объяснимо. Боевики готовили громкий теракт.
Как и планировали военные, в феврале должна была состояться совместная рабочая поездка по границе с инспекцией командующего группой российских погранвойск в Республике Таджикистан генерал-лейтенанта Тарасенко и министра обороны Таджикистана Хайруллоева. Боевики хотели взорвать джип на дороге, когда генеральская машина окажется рядом. Красный Крест — кто бы подумал?! Также бандиты с помощью своей маскировки привозили взрывчатку, которую за одну ночь их люди должны были заложить в уже заготовленные места на пути следования колонны чуть дальше в сторону Язгуляма. Там, где были резкие обрывы и узкая дорога. Мощным взрывом колонна должна была быть заблокирована, и каменным оползнем просто снесена в пропасть. Не выжил бы никто.
Это было бы концом мирного урегулирования в Таджикистане. Гражданская война вспыхнула бы с новой силой. Регион захлебнулся бы в крови на долгие годы вперёд.

Мы с Цветком лежали в палате госпиталя и разговаривали:
— Саня, вот почему они тогда меня отпустили живым. Они уже тогда планировали и изучали местность. Скорее всего, они схватили меня «в горячке», а потом решили, что этим могут навредить предстоящей операции. А место для склада было подобрано идеально, — кто бы догадался? И план тоже, соглашусь, был продуман детально. Сань, ты говорил, что узнал того водителя из синей «Нивы». Как, Сашко? Как ты почувствовал, что джип ненастоящий? Что привиделось, ведь он ездил туда-сюда?
— А помнишь, как учил майор Попов? Мысленно фотографируйте всё, что видите. Всё вокруг. Водителя помнишь? Я тогда вспоминал, где же я его видел. И вспомнил. Он был за рулём той самой «Нивы», которую я остановил и документы проверял при захвате. Только сейчас он был в костюме и выбритый. Бороду он сбрил, очки и рубашку надел, маскировщик херов. Я мысленно ему бороду прицепил, и вспомнил. И потом, когда остановил, наколку на пальце увидел. Он, сцуко, он! Одного не пойму: как я не заметил у них оружия? Почуял тогда запах бандитский, потерял контроль, и чуть всех вас не подставил. А вы тоже хороши: «Саня, в чём дело? Скандал будет…». И прозевали всех. Я же приказал тогда. Когда вы поймёте наконец, что приказы в армии не обсуждаются?».
— Саня, а почему ты стрелять не начал? Их надо было всех валить.
— А что бы я твоей матери сказал? Что сам лично тебя застрелил?! Всё! Закончили. Да и Алик ещё этот. Он у них под контролем был. Тоже мне не нравился, знаешь. Но даже я не подумал бы. Ох, и ловко они всё это готовили. Прямо под носом у нас. Ну и отхватили тоже нормально. По делу. Признаюсь, повезло нам, очень повезло. Но везёт, как говорил Попов, только смелым солдатам. Твоя Гулечка, конечно, огонь оказалась. Не думал, что она так поступит, молодец! Спасибо. Жаль её.
При этих словах я отвернулся к стенке:
— Сань, я слушаю, ты говори, говори!..
— Так вот. Ты знаешь, что контрразведка мне рассказала? Оказывается, она всех малых своих, из дома выгнала подальше. Всех собрала, наорала на них и велела бежать в конец улицы и там её ждать. Все живые остались, вся семья, кроме Булата. Он запутался там, они его чем-то шантажировали, и он согласился место под склад предоставить, и молчал. А помнишь, как она под мостом появлялась из темноты? Молодец, конечно. Тайна какая-то была. Всё! Домой хочу!
Я закрыл глаза, чтобы мой друг не видел, как по лицу одна слеза бежит за другой.

В конце февраля нас выписали и отправили в Хорог. Туда начали собирать всех наших парней с границы. Мы собирались вместе, рассказывали друг другу новости и ждали, когда будет самолёт домой. Все сроки командировки уже вышли, и мы знали, что в любой день дадут команду собираться. Но как же долго тянулся каждый день! Домой хотели все. Мы «выгорели». Мы устали, нам нужен был отдых. Нам нужна была смена.
И вдруг, в один из дней, в казарму вбегает Валера Карасёв и кричит:
— Парни!.. Парни! Домой! Слышите, домой!
— Когда? — отозвался Цветок.
— Завтра сбор и вертолётами в Душанбе. Там ждём борт на Россию. Три дня всех собирают, и седьмого –домой! Это точная информация.
Все это долгое время я каждый раз представлял, как иду по ночным Апатитам, как подхожу к родной пятиэтажке, а дом спит. Я открываю дверь в подъезд. Скрип пружины. Запах подъезда. Квартира. Сейчас я нажму звонок и принесу им счастье в дом. И скажу: «Здравствуйте, мои родные! Старый пограничник вернулся домой!».
Мы все вскочили и стали обниматься. Радость была невероятная. Такую радость, искреннюю, настоящую может испытать только солдат, который верно и достойно отслужил. У всех профессий своя радость –«домой». У шахтёра — небо, у моряка — земля. Но у всех это — комок в горле. Встреча с родными, с любимыми людьми…
Когда ты выполнил задачу, когда ты отслужил, когда ты смог! Справился с поставленной задачей. мысли кружились в голове, все радовались. Настал тот день, который мы так долго ждали. Мы возвращались на Родину. Какое это было счастье!
Эпилог
Рампа самолёта закрылась. Лампочки погасли. Самолёт стал медленно выруливать на взлёт. Как же это было всё так медленно! Казалось, что вот сейчас, при взлёте, кто-нибудь постучит в дверь и крикнет: «Парни. Обострение на левом фланге. Срочно. Со мной двадцать человек. Остальным занять огневые позиции по периметру аэропорта».
Самолёт оторвался от земли. Никто ещё не верил, что уже летим. Мы кинули с Цветком свои вещи прямо на рампу, завалились на них и молча смотрели друг на друга. В этот момент я сказал ему фразу, которую хотел сказать все эти долгие месяцы. Цветок улыбнулся и чуть не заплакал. Мой друг, мой «железный человек», старший сержант пограничных войск Цветков Александр Геннадьевич. Это были хорошие, мужские слова. Их знают только он и я.
За три дня, через Москву, Питер и Мурманск мы добрались до Кандалакши.
Очень сильно мне запомнилась сцена встречи нашего отряда в Мурманске. Прямо на взлётной полосе нас встречали офицеры управления Арктической группы. С речью выступил начальник штаба генерал-майор Корецкий. Он горячо поблагодарил отряд за выполнение поставленных задач, отдельно отметил отличившихся, а потом, внезапно снял свою папаху, и предложил почтить память не вернувшихся домой. Слез не было. Они все замерзали на ледяном морозе. Помню, Корецкий сказал, что он знает, что мы чувствуем сейчас, при возвращении домой, потому что сам переживал такие моменты службы. Было очень приятно слышать слова благодарности от своего генерала.
Офицеры распределили нас по отрядам и проверяли списки. Мы прощались друг с другом и разъезжались каждый по своим отрядам. Наши, алакурттинские, горячо обнимали никельских, мурманских и архангельских парней. Все обещали завтра же приехать друг к другу в гости, ну или после контракта, но приехать и встретиться обязательно. Писали адреса и домашние телефоны.

И в этой общей суматохе я вдруг увидел Чешенко. Полковник стоял на обдуваемой холодным северным ветром взлётной полосе и молча смотрел на меня. С какой-то гордостью, с одному ему известными чувствами. Я подошёл к нему, приложил руку к шапке и отчеканил:
— Товарищ полковник, ваше задание выполнено. Вернулся живым. Доклад окончен. Ефрейтор Махновский.
Чешенко по-отечески обнял меня и произнес:
— Знаю, Роман, знаю. Рад видеть тебя, молодец. От себя лично, от имени полковника Чешенко объявляю благодарность за службу.
— Служу России.
— Николай Христофорович, разговор один есть у меня к вам. Совет нужен будет. Обнаружилась связь поколений, то, о чём вы говорили мне раньше. Деда родного мне нужно найти, сведения о нём. Предки военные оказались. Рассказать много что нужно вам.
— Кто ищёт, то всегда найдёт, Роман. Увидимся. Управление назначило меня командовать Мурманским отрядом. Приезжай — для тебя время найду. Ну, всё, беги с ребятами прощаться. Я, если бы знал, что со многими больше не увижусь, то возможно другие слова сказал бы. А так осталось много душевного и недосказанного своим друзьям, сослуживцам. До встречи.
— До встречи, товарищ полковник.

В Кандалакшу прибыли в 7 утра. Как мы выгружались, на чём доехали и что делали во время следования из Мурманска до Кандалакши, лично я не помню. И никто не мог вспомнить. Ни тогда, ни после прошедших лет. Но это было уже и не важно. Мы были рядом с домом. Один шаг до порога, до встречи с родными.
Это было 8 марта 1997 года. Это было начало новой жизни. Запах снега и свежего морозного утра сводил меня с ума.
Как всегда в армии, никто не ожидал нашего приезда в праздничный день. Кто-то где-то подумал и посчитал, что восьмого мы не приедем. Кто-то сходил к начальнику вокзала, дозвонился в отряд и всех поднял на ноги. От Кандалакши до Алакуртти было 100 километров и 2 часа пути. Машину нам только что выслали, значит, у нас было около двух часов свободного времени. Как оказалось, в тех условиях это было слишком много. Старший группы, сопровождающий майор из Мурманска, узнав, что машина только выехала, тихонько заскулил:
— Ребятки, только без мародерства! Продержитесь, машина скоро будет.
Началось уже скоро. Через пятнадцать минут ко мне подошёл Валера и, улыбаясь, сказал:
— Там это, Ромыч… Цветка надо тормозить. Он на рынке порядок наводит.
Мы бросились на привокзальный рынок. Был праздничный день — 8 марта. Город просыпался, и цветочные ларьки уже распахнули свои железные ставни. На привокзальном рынке было движение. Но больше всего в этом движении выделялся русский солдат. Порядок на рынке был уже наведён. Цветок, видимо, после недолгих разговоров с кавказскими представителями цветочных компаний получил в качестве отступных ведро гвоздик. Никакого конфликта и не было. Возможно, к сожалению Сани. Но какая это была картина! В мощных берцах, в пятнистом камуфляже и с довольным лицом, русский пограничник ходил с охапкой цветов по заснеженному рынку и дарил эти цветы каждой встречной женщине. Цветок старался вручить букеты галантно, и у него это получалось. Внезапно рядом с нами резко остановилась машина такси. Дверь открылась, и я услышал:
— Махновский, ты ли это?
Я с удивлением увидел капитана Жирнова.
— Михаил Владимирович! Товарищ капитан! — Я бросился обниматься. Жирнов был одет «по гражданке» и было непривычно видеть его в таком виде, без формы.
— В отпуске сейчас, дома, в Кандалакше. Как ты? Уже вернулся? Всё в порядке?
Я приложил руку к берету и отчеканил:
— Так точно, товарищ капитан! Служу России!
Из машины выглянула супруга Жирнова, Татьяна.
— Роман, здравствуйте! Вы молодец. Я за вас рада.
— Здравствуйте! Вернулся и сам ещё не верю. Как у вас дела, как Вовка?
Я спохватился и крикнул Цветку. Тот обернулся. Я подошёл к нему, вытащил охапку гвоздик и вернулся к машине.
— Татьяна Владимировна, поздравляю вас с 8 марта!
— Спасибо, Роман! Сегодня вся в цветах. Миша утром огромный букет принёс. Спасибо. Вовка растёт, везём сейчас к бабушке с дедом. Сказал нам, что обязательно станет пограничником. Ну, мы поехали дальше. Вам удачи. Дома ещё не были? Мама знает?
— Нет. Мы только приехали. Сегодня позвоню, как в Алакуртти буду. До свидания. И вам счастливого пути.
Я крепко пожал руку Жирнову и сказал:
— Вам спасибо! Для меня вы навсегда мой командир. Вспоминал вас. Пригодилось многое. Спасибо.
— Давай, Роман! Всего хорошего тебе. Увидимся ещё.
Жирнов оторвал листочек бумаги и что-то написал на нём.
— Вот мой адрес и телефон в Кандалакше. Звони, заходи. Всегда буду рад тебе.
Он сел обратно в такси, и машина уехала. Вовка помахал мне рукой. Я ответил ему тем же и заулыбался. Эти люди были со мной рядом во время службы, они служили вместе со мной, а я служил вместе с ними. Все вместе, мы — пограничная семья!
В тот же день мы добрались до родного погранотряда. В выходной день командование встречало нас прямо на КПП. Поздравления, рукопожатия, добрые пожелания. Радость от возвращения домой. Отдых, встреча с родными, а дальше снова служить и продолжать быть защитником своей Родины.

Январь — июнь 2020 года
Ростов — на — Дону