Моя Средняя Азия. Погружаясь в прошлое

Со Средней Азией у меня были две встречи-касания, жизненно очень важные. Первое посещение относится к детству, во время войны и эвакуации  из Москвы (с 1942 по 1946 год). Второе произошло в зрелом возрасте, когда я пыталась убежать от филологии в геологию, и оно длилось всего полгода.

Детство в Таджикистане

В этот очень давний период были ещё города Алма-Ата, Ташкент, Сталинабад, Фрунзе – столицы наших республик в Средней Азии – туда эвакуировались во время войны многие москвичи. В Таджикистане уже жили мои дедушка с бабушкой и часть наших родных, вытесненных по разным причинам с Севера или из больших городов. Отец ушёл добровольцем на фронт, даже не успев сообщить семье, жившей за городом; брата увезли в Сибирь с хором Александрова, а мама со мной пятилетней чудом вырвалась из уже пылающей столицы: мы уехали на самом последнем поезде от Союза писателей и добирались полтора месяца до улицы Шота Руставели в центре города (теперь Душанбе). Итак, Таджикская ССР, предгорья Памира, очень тепло и даже (о, чудо!) сытно, всё мирно, нет страшных бомбёжек и душного бомбоубежища. Вокруг соотечественники и друзья, там я пошла в детский сад, а потом в школу. Мы не различали национальности ни в саду, ни в школе, ни у ребят во дворе, с которыми играли в лапту, пасли вместе коров в предгорьях Памира, бегали босыми ногами по обжигающему песку, такому, что в нём можно было сварить яйцо. А во время редко выпадающих дождей все бросались по арыкам, счастливые тем, что можно было охладить ноги водой. Когда объявили об окончании войны и в городе устроили салют, вместе пели, плясали и собирали падающие гильзы на площади. Помню, как мы собрались вокруг соседа, который вернулся с войны прямо из Германии, и я не могла надышаться волшебным новым запахом из открытого им чемодана, где лежали ряды отточенных цветных карандашей – невиданное чудо для детей, не имеющих игрушек и потерявших многих родных во время войны.
Мы не вникали особенно в трудную жизнь взрослых, но всё же какие-то отзвуки будоражили, например, о «чёрной кошке»: раз я, выйдя на веранду ночью, увидела чёрную кошку, она лезла в открытую форточку – и я криком разбудила весь дом. Позже узнала, что речь шла о банде под именем «Чёрная кошка», а милая соседская кошечка была тут не виновата. Другой раз я проснулась ночью от суеты и увидела, что на меня падает наша высокая круглая печь чёрного цвета. Оказалось, это было землетрясение; меня кто-то схватил на руки и прямо с одеялом вынес во двор, где мы и пробыли до утра. Один раз наша злая корова (и звалась-то она Малюта) прошлась рогами по спине Юрки-сироты, который полез за её жмыхом в коровник. Но всё это (включая болезни и наказания) воспринималось как приключения. 
Мама работала бухгалтером в геологической экспедиции на Памире, а когда отряд возвращался в город, то сидела в конторе с отчётами до поздней ночи, так что видели мы её очень редко. В одну из ночей я не могла уснуть и горько плакала, как оказалось, не зря: в середине ночи вдруг ударил свет в окна. На шум колёс выскочили все – это привезли маму с костылями после аварии в горах: их машина в горах сорвалась в пропасть, несколько человек погибли, лишь шофёр и мама чудом остались живы, – её и привезли домой. Долго после этого она ходила на костылях, но продолжала работать, хотя возвращаться домой ночью через глубокий овраг было страшно.
Но и радостей у этого детства тоже было немало: мы ели вкусные цветы белых акаций, раскрывали и лизали какие-то сладкие большие стручки, отрывали в земле то ли чеснок, то ли ещё что-то съедобное, обирали паслён и плоские «лепёшечки» с кустов, таскали из коровника жмыхи,  и т.д. Иногда проезжавшие на ишаках таджики угощали нас тутовником, прося взамен кусок  хлеба, и мы тайком выносили из дома, что у кого было. Вывернутые наизнанку зёрна кукурузы мы почему-то называли «шашлыком» (теперь это попкорн). А что за радость это (до-) и военное мороженое между двух колёсиков вафель, – его надо было съесть очень быстро, иначе растает. И ещё сладчайшие мятные пряники, которые иногда  приносил дед, мы хранили их как ценный подарок на день рождения. В конце учебного года в школе нам выдавали по буханке серого хлеба и кулёк сахара или «подушечек» с повидлом внутри – гостинец на всё лето. 
Кроме игр на широком просторе (в казаки-разбойники, прятки, лапту, скакалки, лямбду, классики), была ещё радость – купаться в маленьком пруду (мы звали его «хаус»), что в конце нашей улицы. Плавали, кто в чём был; один раз мальчик на берегу крикнул другу: «Эй, у тебя трусы порвались!», а девочка из воды в его защиту: «Ну, и что: попки у всех одинаковые!» Но самой большой радостью было показанное однажды кино с Чарли Чаплином; с тех пор мальчишки долго копировали его, а «чарличаплиными» называли не только клоунов, но и всех артистов. Приятным было и поручавшееся мне и упомянутому Юрке «дело» – носить молоко от нашей коровы Малюты в Дом артистов (видимо, приезжавших на гастроли). Путь был далёкий, через базар и дальше; мы бежали босиком от деревца к деревцу, чтобы обняв его, уместить по одной ноге каждого из нас на хилый кусочек травы под деревом – это был и отдых, и необходимое охлаждение ног. Раз мы уронили и разбили одну бутыль, но артисты нас обласкали и успокоили: дома так и не узнали. А на мой день рождения бабушка сплела мне лапти из мягкой верёвки – и я бегала по улице на зависть ребятам. Зимой мне поручали, идя в школу, подойти к дому моей пожилой учительницы и поставить на окно бутылку молока от той же Малюты.
Нашей семье везло: работали не только мама, но и тётя (у неё убили мужа в самом начале войны); бабушка обшивала нас и ещё шила платья для девочек, которые уносила на базар. А дед был бухгалтером на хлебозаводе;  каждый день он приносил с работы небольшую буханку хлеба для семьи из восьми человек, из них четверо детей, в том числе и взятый в дом сирота. Однажды дед заболел, а мы поняли после заводского гудка, что теперь хлеба не будет. Но вдруг над забором появилась рука – это рабочий принёс нам стандартную буханку. Так продолжалось всё то время, пока дед Павел Андреевич болел: рабочие очень любили его. (Дед умер от инфаркта, принеся домой с базара стог сена – это было уже после нашего отъезда). Вот вернулся из Новосибирского госпиталя раненый отец – вместе с сыном (и моим старшим братом) Толей, которого он отыскал в Сибири в составе хора Александрова, где пел брат. Отец стал работать с мамой в той же памирской экспедиции, взяв с собой Толю. В горах Памира они поимели ещё много приключений –  тяжелейшие переходы, опасные встречи с басмачами, болезни, и т.д.; но это отдельная история. Пару раз мне привозили от них вкусные длинные бусы из сухофруктов; обмотав их вокруг шеи, можно было продолжать игры и угощать других, у кого не было в горах родителей. Я жила себе, как все вокруг, и считала, что это и есть моя всегдашняя жизнь. В дальнейшем, переехав в Москву, я очень скучала по Таджикистану и улице Шота Руставели, по пыльному базару, где продавались огромные сочные персики. До сих пор волнует запах огородов, мы ходили туда через поля кукурузы, –  это запах спелых помидор, полыни, мяты и всего растущего вдоль арыков.

Экспедиции

Вторая встреча со Средней Азией всё же состоялась, – и это бегство из института, длившееся всего полгода, было счастливейшим из всех моих жизненных приключений. Брат поступил в Москве в геолого-разведочный институт (МГРИ) по профилю «геолог-геофизик», был послан советником в Китай, после китайской «культурной революции» исходил ногами много гор, включая Алтай – его китайскую, сибирскую, монгольскую части. Он так увлёк меня рассказами и письмами оттуда и провёл такую интересную экскурсию по музеям, что я тоже влюбилась в камни, их историю и т.д. и решила поступать в тот же МГРИ. Благоразумные взрослые посоветовали мне сначала почитать книжки и самой съездить в экспедицию, а потом решать, бросать ли мне свой историко-филолологический факультет ради геологии. Я сдала досрочно зачёты и экзамены за 2-й курс, изучила брошюру про «шлиховку» (это промывание песка в поисках крупинок золота, – к такому занятию я была готова) и в апреле 1954 года стала наниматься в геологическую экспедицию.

В Тянь-Шане (Киргизия)

Меня согласились взять в формировавшийся тогда отряд в качестве рабочего, обеспечивая лишь пропитанием и ж/д билетами – вместо зарплаты. Отряд должен был проводить разведку в горах Тянь-Шаня в поисках золота и редких металлов и составлять карту региона. На базе в г. Талас (Киргизия) были наняты местные рабочие, а также лошади для работы в горах. Мне как самой молодой в отряде из 15-17 человек досталась старая опытная лошадь с жеребёнком, но потом её сменили на самую молодую и, видимо, почти необъезженную лошадку (сейчас я имя забыла). Обучение было коротким: не успела я вставить ноги в стремена, как её хлестнули сзади кнутом – и она понесла …На мои крики «Помогите, упаду, остановите!» и тому подобное все только смеялись … Потом она перешла на рысь, и тут мне удалось нащупать музыку ритма.  В маршрутах молодая лошадь всего пугалась, особенно запаха бензина и толи, оставленных кем-то до нас, попадала в болотца-ловушки, вдруг возникавшие под травой, сбрасывала меня; но потом мы подружились, я лечила её стёртые бока и баловала сахаром и солью, которой горным лошадям всегда не хватает. В дальнейшем я познала и галоп и … даже аллюр, на который лошади переходили, когда оказывались рядом: они любили соревноваться.
Итак, из Таласа отряд поехал в долину реки Сусамыр, несущую грязно-жёлтые воды на границе Киргизии и Казахстана, переехали на машинах перевал (имени не помню) на высоте 4 тысячи метров, и стали работать в районе высокогорных пастбищ Киргизии. В маршрут я выезжала в паре с кем-то из геологов, собирала пробы тех пород, на которые указывал геолог, часто отбивая их геологическим молотком, и упаковывала в бумажные конвертики, сразу же отмечая на аэрофотоснимках место взятия и название породы. Потом, в «камеральный день», все эти сведения переносила на карту, связав одним номером точку и образец. Так собиралась огромная коллекция, которую весь год затем обрабатывали в Институте физики земли им. Шмидта, чтобы задать следующие цели, написать отчёты, готовить статьи и монографии и т.д.
Каждый день маршруты выезжали в очередное ущелье (долину, или сай). На пути встречались  юрты, добрые киргизы звали выпить кумыс, а иногда угощали чем-то своим; больше всего я боялась, что это будут «бурсоки» (сваренные в бараньем жиру толстые мучные подушечки длиной в мизинец); несмотря на постоянный голод, я физически не могла их есть и прятала в рукав, улыбаясь и благодаря хозяев («Болды, рахмат», т.е. спасибо, достаточно). Где-то в глубине юрты сидела старая марджа (жену они никогда не показывали гостям). Геологов-женщин они называли инженеры, у нас в отряде была одна опытная геолог и две девчонки (Алла, студентка 3 курса на практике, и я – рабочий). Конечно, мы подружились с Аллой и очень просили, чтобы нас отправили вместе в маршрут. Один раз начальник не выдержал и отпустил Аллу как геолога, начальника надо мной. И с этим связано самое памятное приключение.

Приключение-1: Лошади спасли

Мы с Аллой получили задание «прочесать» один сай, поднявшись до самого истока речки, образующей этот сай. Радостно поскакали, перешли по известному нам и лошадям броду через широкую и бурную реку Арамсу (в переводе бешеная вода), вышли на нужный сай и начали работу. Приходилось часто спЕшиваться с лошадей, особенно мне, чтобы забрать образец, но была и другая причина остановок: каждый встреченный ручей звал напиться вкуснейшей горной воды. Чем больше пили, тем ещё больше хотелось пить  (взрослые геологи вообще не разрешали пить во время маршрута, а тут-то мы оторвались по полной; лишь недавно я осознала, что скорее мы хотели есть: нам выдали на целый день по куску серого хлеба и одну банку сгущенки на двоих; это быстро съедалось). Встретили двух аксакалов у своих юрт, - они угостили нас кобыльим кумысом, который утоляет жажду, и вкусным айраном (баранье густое кислое молоко). Один из них на нашу просьбу поиграть на домбре пригласил войти в дом-юрту и с удовольствием играл, а на мой вопрос «А где его марджа/жена?» ответил, что это у него уже шестая жена, пять до неё умерли. Немудрено: женщины там быстро стареют от тяжёлой работы и уходят из жизни раньше своих мужей. Но самой замечательной была встреча с двумя молодыми братьями-красавцами карачаевцами; они были выселены Сталиным во время войны и всё это время тосковали по своему родному Кавказу. Они так и не привыкли к кочевой жизни, говорили о своей нелюбви к «грязным киргизам и казахам», ждали, что скоро вернутся на родину (шло лето 1954 года, когда выселенным народам разрешили вернуться «домой»).
Но вот все пастухи с отарами, аксакалы с бурдюками кумыса и грустные карачаевцы остались внизу, мы шли вверх по саю. Перед последним участком до верховья, когда  пошли нагромождения больших камней, где лошади не могли бы пройти, мы спЕшились, стреножили по всем правилам своих лошадок (концы верёвок закрепили за валунами) и оставили их пастись на хорошей лужайке, а сами полезли наверх. Но недолго любовались самым истоком реки: увидели надвигающуюся грозовую тучу. Лошади ведь очень боятся грозы; по короткому общему крику «Гроза!» мы полетели вниз. Мы летели буквально, делая огромно-неправдоподобные прыжки с одного уступа на другой, уже под дождём, моля бога задержать лошадей. Успели в последний момент: лошади, хоть и стреноженные, оторвали привязи и быстро шли назад. Вскочив в сёдла, мы едва отдышались, с трудом осознав, как это мы не разбились во время полёта. Стало очень темно и холодно (а мы были в кофточках с короткими рукавами), дождь не переставал, но лошади всегда знают дорогу домой, поэтому особой тревоги не было. Вот уже подъезжаем к Арамсу, остаётся метров сто до брода – и вдруг обе лошади резко повернули влево. Разворачиваем их обратно, делаем так несколько кругов, но на том же месте обе упрямо ведут непонятно куда. У нас уже не осталось сил воевать с ними, мы покорились: везите куда угодно, только скорее. Через какое-то время они всё же подошли к реке и стали осторожно переходить её – так, что сверху оставались только их головы. Выйдя на другом берегу, лошади помчались, соревнуясь в скорости, тем самым аллюром, который психологически уютнее галопа. Была уже глубокая ночь, когда они почуяли лагерь, увидели костры и на бешеной скорости достигли цели. Мы с Аллой были два застывших комка, нас едва оторвали от сёдел, на руках занесли в палатку, заставили глотнуть спирта и запихнули в спальники. Утром мы узнали, что это было в 3 часа ночи, что с самого начала дождя нас искали, с вечера жгли костры, а что вода Арамсу в месте привычного брода поднялась на один метр. … Но как могли знать это лошади, нашедшие другой брод и тем самым спасшие нас? Когда мы проснулись, был яркий день, а вокруг нас полукругом сидел весь отряд … Но что значил строгий выговор по сравнению с таким полноценным ощущением прожитого накануне счастья!? Правда, после этого события одних женщин (тем более двух девчонок) в маршруты не выпускали. А счастье и не должно повторяться.

Приключение-2: киргизский праздник – Той

Нас пригласили на какой-то большой сбор («той») всего киргизского кочевого края. На этот главный праздник лета поехал весь отряд. По пути в обозначенную долину мы пересекли несколько серьёзных подъёмов и спусков. Лошадей мы берегли больше самих себя, поэтому поднимались верхом, а перед спуском спешивались и вели лошадей под узцы, чтобы не натереть им спины. Но … перед последним спуском в долину, самым крутым, начальник приказал оседлать лошадей и гордо съехать вниз – иначе хозяева «не  поймут» и будут презирать. Нас встретили торжественно, расседлали и отвели отдыхать и кормить лошадей. Тут наступило замешательство в «президиуме» праздника, где сидели и советские начальники: ведь среди нас как гостей были три женщины (главный геолог Галина, Алла-студентка и я). А женщины у киргизов на праздники не допускаются. И когда Главный распорядитель тоя поднял брови: «Женщины?!», встречавший нас второй главный быстро нашёлся: «Это НЕ женщины – это ИНЖЕНЕРЫ». Так мы трое и сидели среди мужчин-аксакалов. Красивые девушки обошли всех, полив водой из кувшинов руки перед едой, – и исчезли. Мы, голодные, отвели душу за настоящим прекрасным пловом, который ели руками (нас научили захватывать горстку риса ладонью и проталкивать большим пальцем в рот), был ещё и беш-бармак (хоть он и означал пять пальцев, справиться было труднее), и лился рекой кумыс (от него хмелели: ведь 5-6 градусов). И всё это время (или после еды – я не помню, но долго) шла лекция: женщина-лектор, присланная «из райкома», читала доклад «О вреде алкоголя на высокогорных пастбищах». Когда она кончила, её и начальство посадили в райкомовскую машину и увезли в город.
Тогда развернулся праздник. Сначала выступали аксакалы (аксакал = белая борода). Каждый пел песню в сопровождении своей домбрЫ (не путать с дОмрой, на ней я играла школьницей в струнном заводском оркестре). На каждой песне я спрашивала соседа-киргиза: «О чём он поёт?». – «О любви» – отвечал он. Ещё через 5 песен: «А эта  песня о чём?» – «О любви» – был такой же ответ. (Когда я вернулась домой, у меня вдруг сама собой сложилась киргизская песня с мотивом – конечно, тоже о любви).
Отдав дань старшему поколению, выступили молодые ребята, джигиты. Боже, что тут началось! … Соревновались силой, ловкостью, скоростью, врукопашную, на лошадях. Но высшей точкой кипения страстей была игра козлодрания (немного напоминает футбол, но только на лошадях). Маленького барашка надо было отвоевать в толпе соревнующихся и донести до стоящей в середине поляны штанги с флагом. Кони хрипели, наездники визжали,  поднимая с земли пыль и перекидывая бедного барашка друг другу, пока его, бездыханного, не бросил победитель к основанию штанги. Почему это был баран, а не козёл, я не знаю, может быть, у козла рога мешают, а барашек больше похож на мягкий мяч. Говорят, его потом съели, но мы уже уехали. До сих пор этот праздник козлодрания стоит перед глазами, хотя прошло больше 50 лет.

Конюх Кадырбек и прощание с отрядом

При арендованных нами лошадях состоял конюх из местных, звали его Кадырбек. Это был довольно тихий юноша, дела у него было мало (лошадей мы сами холили и лечили), и мы его почти не замечали. Он совсем немного говорил по-русски, но часто повторял: «Галя, у тебя лошадь седло туда пошёл», и вот почему. Главный геолог Галина была крупной и полной женщиной, и лишь за её лошадью ухаживал этот хитроватый конюх. Ему нравилась сцена, когда старая и тоже хитрая лошадь Гали надувала бока во время  засупонивания, чтобы ей не было туго, а когда выпускала воздух, седло и сбруя скашивались на бок, часто падала и наездница. Если же хозяйка сама взнуздывала, лошадь кусала её за живот, иногда очень больно. Кадырбек часто приставал ко мне: «Нина, я говорю русский, ты почему не говоришь киргизский?», «Нина, давай познакомимся по телефону». Н.: «Кадырбек, да зачем телефон, мы и так знакомы. Что ты хочешь сказать?». К.: «Я хочу сказать … дроля, ты знаешь, что это? Это несчастная любовь. Я могу тебя умыкнуть. Я соберу калым». Н.: «Нет, Кадырбек, ничего у тебя не выйдет: мне надо, чтобы за мной приехали на тройке с бубенцами …». К.: «Нет, я хочу познакомиться с тобой по телефону»… – и снова та же песня. Видимо, когда-то его поразил телефон или он вообще не видел его.
«Тройки с бубенцами» так и не было, но мимо наших палаток проезжала ещё одна экспедиция – пока из трёх человек. Её начальник стал звать меня с ними – в пустыню Кара-Кум, плато Усть-Урт, искать источники воды. «Ты никогда больше не выедешь в Азию, хватит тебе и трёх месяцев в горах, а с нами увидишь, что такое настоящая пустыня». Соблазн был большой, тем более что предлагалось быть не рабочим, а техником-вычислителем. Я ответила, что если он уговорит моего начальника отпустить меня, я поеду с ними. Кадырбек тут выступил, что за такую «кызынку» (девочку) киргизы дают калым в 10 тысяч, но за меня будет дешевле, т.е. 8 тысяч, поскольку я «учёная» (на его языке – испорчена). Он подбивал начальника получить на этом знании выгоду, в том числе и себе. Я и не знала, что целую ночь два начальника играли в карты, договариваясь, и новый начальник выиграл, а на каких условиях, мне было безразлично. Утром мне объявили, что могу уезжать; я простилась с лошадкой и плакала, когда сели в машину. А с двумя Борисами, студентами старших курсов МГУ и МГРИ, я расставалась суше, советуя «соблюдать принципы Панча Шила», широко обсуждаемые тогда в политике, напирая на принцип «невмешательства в частную жизнь другого». Они не столько ревновали, сколько злились («Лошадь целует, а люди...»). Ну, как объяснить, что мне никакая любовь не нужна, что я полна этим краем, воздухом, горами, реками, звёздами? Простившись с отрядом, я уехала искать новых приключений со своими новыми коллегами.

В пустыне (Туркмения)

Сначала пустыня не показалась мне страшной. Поставили палатки, приготовили оборудование, объяснили мне мои обязанности. Мужчины забивали какие-то два анода-катода на расстоянии примерно 1 км, пускали ток, а я должна была вычислять (на логарифмической линейке) величину сопротивления и строить график. Занятие мне нравилось, было легко, но смешно: я не верила, что так можно найти воду. В отряде была повариха, которая кормила очень вкусно, так что через 2 месяца я растолстела. Главная трудность была с пресной водой, нам доставляли её на самолётике и давали каждому по банке воды в неделю: хочешь – пей, хочешь – голову мой. Я, конечно, берегла для головы, ибо от солёной (её-то было вдосталь) волосы вставали колтуном, потом оставалось только наголо остричь. Так что чай мы пили солёный, тело зудело от солёного душа, никакого облегчения. Я даже не спрашивала, какая температура вокруг, всё принимала как данность, с которой надо жить. Наши лица были все облеплены листьями, иначе сгорят; поперёк носа незаживающая трещина, губы так воспалены, что смеяться мы не могли – очень больно. Как-то раз привезли огромные арбузы, но они были такие солёные, что их не ели. А вот дыни почему-то не впитывали соль, тоже огромные, до метра в длину, они были бесконечно сочные и сладкие (я запомнила слово Кзыл-Шарк, видимо, это посёлок, откуда их привозили, так я их и называла, а потом в Москве пыталась найти, но увидела лишь раз на ВДНХ). Как я не научилась киргизскому языку от единственного киргиза в отряде, так и здесь был один рабочий-туркмен, который не говорил с русским отрядом на своём языке. Но каждое утро он задавал мне вопрос: «Нина-кыз, имртка птка будешь?»  (имртка птка означало у него (куриное) яйцо, а дословно – яйцо петуха будешь есть?). 
При всём однообразии жизни приключения всё же были. Мы выезжали к Азову купаться, ходили по зеркалу сплошной соли озера Баскунчак (сейчас его, наверное, уже нет: превратилось в одну соль), катались на верблюдах. А раз в перелёте на базу лётчики пригласили меня в кабину, так как меня укачивало в крошечном салоне. Я сидела между главным и его помощником, а они забавлялись моими «Ахами», когда нарочно летели прямо на скалу или башню, взмывая вверх в последнюю секунду. Это чудо, но меня тогда ничуть не укачало: ведь это я сама летела в небе, а стекла передо мной как будто и не было.

Приключение-3 (охота)

Не слишком далеко от нашего отряда расположилась ещё одна геологическая экспедиция; что она искала в пустыне – я не знаю. С их начальником, одноруким Шараповым (руку он потерял на войне, но никогда о войне не вспоминал), мы с азартом играли в шахматы. Именно эти соседи-геологи устроили ночную охоту на эликов (или джейранов – кто как называл; они гораздо меньше оленей, скорее как козлы или архары). Однажды меня спросили, не хочу ли я поучаствовать в такой охоте, хоть это и опасно.  – «Конечно, хочу!». Выехали тёмной ночью в кузове ветхого грузовика, справа и слева от меня стояли, прислонившись к кабине, 6 или 7 мужчин с ружьями наготове. Машина летела на большой скорости по плато, которое днём мне казалось совсем плоским и ровным, но тут оно оказалось изрыто перепадами  и трещинами, через которые шофёр перелетал, не задумываясь. Машину и нас швыряло так, что едва удерживались за борта и кабинку. Как только не выстреливали ружья от огромной скорости? Но охотники были опытными – не первый раз, чай, выезжали.
Вот показалось стадо оленей, впереди – самец с большими красивыми рогами. Шофёр повёл машину наперерез, чтобы ослепить животных фарами – тогда они цепенеют и стоят в ожидании. Но вожак увернулся, и стадо помчалось в другую сторону, шофёр так же резко развернулся в погоню. Это повторялось не раз, охотники вошли в раж и ни за что не соглашались остановиться. И в какой-то момент машина оказалась напротив вожака. Зажгли все фары. Стадо замерло. Охотники не торопились, они  посовещались, выбрали двух или трёх самых жирных (но не молодых) животных и подбили их. Оставшиеся красавцы ускакали. Подобрали убитых животных и поехали в лагерь, уже спокойнее. Это было незаконно: позднее мне сказали, что животных разрешается убивать только для защиты своей жизни. – «А как же …?» – «Ну, как-то оформляют, что на них напали»). Думаю, что и охотникам было жаль зверей, но по полгода жить в экспедициях только на консервах им тоже тяжело. Да, пару дней мы ели вкусный плов из внутренностей этих дивных животных. Мясо, видимо, коптили и увозили домой начальники. (То же оказалось и с Киргизией. Ведь горные реки были полны хариусами, или мелкой форелью. Мы на досуге ловили рыбу рубашками, завязав рукава, и в такой «мешок» попадало много рыбы. Я не помню, чтобы мы ели её, хотя рыбу вялили постоянно на наших глазах). На базе я увидела, что некоторые увозили домой мешки сушёной рыбы и вяленое мясо.

Возвращение

Ещё в Тянь-Шане я получала письма от однокурсников, которые звали вернуться, один раз даже прислали посылку с конфетами и фотографиями (вот ведь как почта работала!). Мне хотелось остаться в Средней Азии, было так хорошо, как никогда раньше (да и потом тоже). Даже на основной базе в пыльном Таласе, куда мы прибыли и откуда все разъезжались в начале ноября, я радовалась хорам соловьёв и лягушек. Но стало грустно, когда поговорила с бывалыми женщинами-геологинями: все они тихо плакали, потому что дома оставались одни на полгода муж, дети, родители. Там и появились трезвые мысли: вот и я только на следующий год поступлю в геолого-разведочный, 5 или 6 лет учёбы, да я уже буду 30-летней старухой! И буду ныть, как многие женщины: «Ах, я не пойду вброд, ах, я боюсь верблюдов, лошадей» и т.д. Неужели я буду такая же? – нет, это невозможно. … И я послала прямо из Таласа заявление (письмом) в свой Институт, просила не только восстановить меня в Институте, но и перевести на вечернее отделение (твёрдо знала, что только учиться уже не смогу – я пойду работать).   
Поезд шёл в Москву долго, около недели, со многими остановками, проехав через все азиатские республики и многие города; меня особенно поразил Самарканд с его кружевной архитектурой. У меня была с собой только большая кзыл-шарковская дыня, которая лопнула, а значит, до встречающих я её не довезу. В Ташкенте я вынесла её, чтобы кому-нибудь отдать. Было рано, только одна узбечка мела платформу; пробормотав что-то, я отняла у неё метлу,  положила ей на руки дыню и убежала к поезду. Поезд сильно опоздал, было темно, встречающие меня однокурсники разошлись, мне пришлось одной грустно добираться до дома за городом. Но зато в первый же день, когда я пришла в группу уже вечернего обучения, мне предложили работу в академическом Институте русского языка. Начались другие приключения, и они оказывались не менее интересными. Выезжая в командировки в южные (бывшие наши) республики – Армению, Грузию,  а также в Крым, – я везде находила запахи Средней Азии и другие её атрибуты (дувалы из кизяков, печи во дворе, лепёшки, снятые со стенок этих печей, азиатский плов и настоящие фрукты, не говоря о родственных цветах и травах).
К таджикам я отношусь хорошо до сих пор – они ленивые и мягкие. Добрых киргизов – как было не любить? Но они сами на пастбищах не любили казахов, считая их жадными. И мы один раз на границе с Казахстаном встретили казахов, которые сразу стали спрашивать, есть ли у нас «алтын-малтын», – в горах их интересовали деньги. Туркмены показались мне философски настроенными. Но я всех их мало видела. А  нас, четверку студентов (два Бориса, Алла и я), встретившихся в Москве после окончания всех экспедиций, не интересовали ни материя, ни философия – мы были просто полны жизнью. 
Незабываемая моя Азия, прощай! Я больше не попала туда. И хотя я  родилась в тундре, в далёком и холодном Нарьян-Маре, именно жаркую Среднюю Азию я считаю своей настоящей родиной: она меня отогрела.
ННЛ
(Вспомнила и записала в ноябре 2013 г., опубликовано в журнале «Последняя среда» в 2014 году).